Уэллс Энгус. Запретная Магия

   Каландрилл кивнул. Объяснение показалось ему вполне логичным. Ему хотелось верить Варенту, но у него все еще оставалось одно сомнение.
   — Когда ты появлялся у меня в комнате, — сказал он, осторожно подбирая слова, — то сказал, что необходимо знать место.
   — Верно, — ровным голосом ответил Варент. — Материализация вслепую чрезвычайно опасна. Можно материализоваться в стене или в стуле, например. Даже волшебство подчиняется некоторым законам физики, а один из них гласит, что два предмета не могут одновременно находиться в одном и том же месте без катастрофических для них последствий.
   — Это значит, что Азумандиас уже бывал в амбаре.
   Варент кивнул.
   — Откуда ему было знать, что я буду именно там?
   На мгновенье посол потерял самообладание. Прикрыв глаза, он поднес салфетку к губам.
   — У тебя действительно беспокойный ум, — сказал он наконец. — Откуда мог Азумандиас знать, что ты в амбаре? Может, он просто догадался? А может, оставил здесь скрытого шпиона? Дера, Каландрилл! Ты ставишь меня в тупик своей логикой! Об этом я даже и не подумал! Слава Богине, что хоть ты об этом подумал.
   Он резко поднялся на ноги с озабоченным выражением на красивом лице. Каландрилл оттолкнул недоеденный завтрак и отправился вслед за ним. Варент небрежно бросил хозяину несколько монет и взмахнул рукой в ответ на его благодарность. Они вышли во двор.
   Вещи уже были погружены в фургон, люди Варента сидели в седлах. Брахт стоял у своего жеребца, с любопытством поглядывая на Варента, который в сопровождении Каландрилла быстро забрался под тент. Каландрилл бросил в кибитку куртку, а Варент открыл маленькую, украшенную орнаментом шкатулку и покопался в ней.
   — Что-то не так?
   Каландрилл повернулся к Брахту, ведшему коня в поводу.
   — Господин Варент считает, что у Азумандиаса есть здесь шпион.
   Керниец тут же осмотрелся, и рука его скользнула на эфес меча. Из фургона высунулся Варент и, поднеся левую руку к губам, что-то тихо пробормотал. Затем он подул в ладонь, и в воздух поднялось облачко, осевшее вокруг него розовой аурой. Он поднял к глазу правую руку с толстым круглым стеклом в серебряной оправе. Все еще что-то бормоча, он медленно обернулся вокруг себя, осматривая двор.
   — Он колдун? — поинтересовался Брахт. Каландрилл кивнул.
   — Он обладает волшебными чарами.
   Керниец что-то недовольно промычал. Казалось, подобные качества отнюдь не возвышали Варента в его глазах.
   — Здесь что-то было, но оно уже пропало, — заявил Варент. — Дера! Мне надо было подумать об этом еще вчера вечером.
   — Может, — спокойно заметил Брахт, — это избавило бы нас от некоторых неприятностей.
   Варент, казалось, не слышал его; он спрятал стекло в шкатулку и улыбнулся Каландриллу.
   — Все хорошо, слава Богине. Я не сомневаюсь, что у Азумандиаса здесь был шпион, но ваша победа над его посыльными заставила бежать нашего противника. — Все еще улыбаясь, он повернулся к Брахту: — Вы оба сослужили мне хорошую службу. Благодарю.
   Каландрилл улыбнулся, довольный похвалой. Сомнений у него уже не оставалось. Брахт же просто кивнул без всякого выражения на лице.
   — Что же, поехали, — предложил Варент. — Каландрилл, садись на лошадь Дарфа. Брахт, ты будешь рядом с ним?
   — Мне платят за то, чтобы я был рядом с ним, — зал наемник, протягивая руку к седлу. — Каландрилл, возьми.
   И бросил молодому человеку меч в ножнах. Подхватив его Каландрилл прицепил оружие к поясу. Затем, вытащив из ножен клинок, он взвесил его на руке. Он был легче, чем меч Брахта и Варента, но зато удобно лежал в руке. Клинок, тускло поблескивавший на солнце, был прямым, как делают в Эйле, рукоятка обернута в кожу, с небольшим шариком из матовой стали на конце. Он перебросил его пару раз с руки на руку, примеряясь, и вновь спрятал в ножны.
   — Ты должен мне пять варров, — сказал Брахт.
   — Дера! — посмотрел на него Варент сверху вниз, уже сидя на лошади. — Кроме денег, у тебя есть еще что-нибудь на уме?
   — Я наемник, — холодно ответил керниец.
   — У меня нет денег, — извиняясь, сказал Каландрилл.
   Варент фыркнул, покопался в кошельке и раздраженно бросил Брахту монеты. Наемник ловко поймал их и, ухмыляясь, сунул в карман.
   — Благодарю, — пробормотал он и вскочил в седло.
   Каландрилл тоже забрался на коня, сожалея о том, что Реба не сказала ему, будут ли его товарищи друзьями между собой. Пришпоривая коня Дарфа, он пристроился в общую колонну, и кавалькада выехала со двора.
   Варент, возглавлявший колонну, вывел их на широкую дорогу, связывающую Секку с Альдарином. Поля, кормившие город, остались позади; перед ними лежал пустырь; очень скоро они проехали мимо каменных нагромождений, отмечавших границу сферы влияния Секки. Несмотря на все заверения Варента, только сейчас Каландрилл вздохнул свободно. Теперь он чувствовал себя в большей безопасности. За пределами этих камней, отмечавших границу владений его отца, легионеры Билафа не имели никакой власти. Здесь они уже не могли потребовать его возвращения. Он начал улыбаться, настроение его поднималось. На голубом с легкими перистыми облаками небе птицы чертили черные линии, восхваляя свободу. Перед ним простиралась слегка волнистая, с рассыпанными тут и там рощицами зеленая равнина, по которой текла широкая и такая же голубая, как и небо, река; от ее берегов доселе ровная дорога пошла по ухабам и рытвинам.
   Они переправились через реку, и Варент повернул югу. Они ехали по открытому лугу.
   — Если Азумандиас приготовил нам еще один сюрприз, — объяснил посол, — то это где-то на дороге. Мы же срежем путь и доберемся до Альдарина раньше, чем он нас там ожидает.
   — А его мистические шпионы? — спросил Брахт.
   — А что с ними? — живо отреагировал Варент. — Даже Азумандиас теперь не знает, где мы. На какое-то время мы в безопасности. Доверьтесь мне.
   Брахт что-то такое промычал в ответ и чуть придержал коня. Ему явно что-то не нравилось, и Каландрилл тоже задержался.
   — Почему он тебе не нравится? — спросил он.
   Керниец пожал плечами и покачал головой, но ничего не ответил.
   — Я вот ему доверяю, — настаивал Каландрилл. — И пока, кроме дружеского расположения, ничего от него не видел.
   — Он себе на уме, — пробормотал Брахт. — Ты ему нужен, потому что знаешь Древний язык. Но теперь ты, кажется, в его власти.
   — То есть? — Каландрилл непонимающе уставился на наемника. — Он вытащил меня из Секки, увел от участи священника, хотя и мог навлечь на себя гнев отца. Разве это не похоже на поступок друга?
   — А если бы ты отказался от путешествия? Что было бы тогда?
   — Гадалка предсказывала мне это путешествие, — возразил Каландрилл. — Варент, скорее всего, как раз и есть один из тех друзей, о которых она мне говорила. А ты, видимо, второй.
   — Возможно, но это не ответ на мой вопрос, — настаивал Брахт. — Ты в его власти.
   Каландрилл нахмурился, не понимая, куда он клонит.
   — Ты сбежал от отца, — объяснил Брахт. — Теперь ты не можешь вернуться в Секку. У тебя нет денег. Ахрд! Варент был обязан купить тебе меч! Конь, на котором ты едешь, принадлежит ему; пищу, которую ты ешь, он оплачивает. Если бы ты не согласился отправиться с ним, ты бы стал обыкновенным бродягой — без кола и двора. Тебе некуда податься, кроме Альдарина; а когда ты там окажешься, то и положиться-то тебе будет не на кого, кроме как на него. Без него ты, скорее всего, умрешь с голоду. Вот и получается, что ты у него в руках.
   — Ну и что? — возмутился Каландрилл. — Ты-то тоже.
   — Мне он платит, — просто ответил Брахт.
   Неужели это путешествие больше ничего для него не значит?
   — Я доверяю ему. Я верю ему, — холодно сказал Каландрилл.
   Брахт опять пожал плечами, не скрывая сомнения.
   — В Куан-на'Форе говорят, — заметил он, — что у колдуна много лиц. А вот настоящее он всегда скрывает.
   Его скептицизм начал раздражать Каландрилла. И потому он коротко заметил:
   — Ну, и что это значит?
   — Что я ему не доверяю, — ровным голосом ответил Брахт.
   — Тогда почему ты согласился охранять меня?
   Брахт улыбнулся, не обращая внимания на его раздражение.
   — Потому, что он мне платит, — повторил он.

Глава шестая

 
   Постепенно путешествие, несмотря на манящий дух приключений, становилось для Каландрилла настоящим кошмаром, который не оправдывала даже высокая цель. Ему редко когда доводилось быть в седле несколько часов подряд — он садился на лошадь только при выезде на охоту или на церемониальный парад. Теперь же ему приходилось забираться в седло с рассветом; около полудня путешественники делали небольшой привал, чтобы перекусить, а затем опять отправлялись в путь и ехали до самого заката. Каждый мускул в нем протестовал, а ночью ему еще приходилось спать под открытым небом, под тонким одеялом, на голой земле. Впервые в жизни он ночевал под открытым небом. Ему еще ни разу не приходилось спать вне городских стен. Он с трудом выдерживал тяготы пути и не осуждал Брахта за насмешливый взгляд. Гордость не позволяла юноше жаловаться, и он страдал и мучился молча.
   Поскольку Варент выбрал окольный путь, постоялые дворы им больше не попадались, а фургон, настолько маленький, что в нем и один-то человек с трудом помещался, был отдан Варенту. Каландрилл, как и все остальные, спал на твердой земле, подложив седло под голову. Нельзя сказать, чтобы этой ранней весной ночи были очень уж холодны, а в лесах, что попадались им на пути, было предостаточно хвороста, но все же земля слишком мало походила на кровать, и очень скоро радость от путешествия померкла. Теперь Каландрилла все больше занимали комья грязи, впивавшиеся ему в ребра ночью, и роса, от которой каждое утро волосы и лицо, а когда во сне он случайно скидывал одеяло, то и одежда, у него оказывались сырыми. Как бы он хотел быть таким же закаленным, как Брахт: керниец каждый вечер просто заворачивался в одеяло, прижимая к себе меч, как любовницу, и тут же крепко засыпал. Никакие сновидения не нарушали его отдых.
   Каландрилл же каждую ночь видел сны, которые долго не оставляли его в покое даже после того, как он, проснувшись, вытирал от росы лицо, постанывая от боли в мышцах и спине и от мысли, что впереди его ждет еще один день в седле. Некоторые из его снов были расплывчатыми и настолько подернутыми дымкой, что оставляли после себя только дурное предчувствие и неопределенную усталость; но были и такие, что западали в память.
   Поначалу ему снились чудища с волчьими головами, кошмарные существа с пастью, утыканной острыми клыками, и с глазками, полными ненависти. Этот сон не удивлял его, и он довольно легко примирился с ним. Но бывали и такие сны, что еще долгое время не давали ему покоя.
   Самым страшным из них было видение Варента: вот он с улыбкой на красивом лице рассказывает ему о предстоящем путешествии; но вот поворачивается, чтобы уйти, и Каландриллу вдруг предстает ужасное в своем ухмыляющемся оскале лицо, постепенно становящееся похожим на волчью морду тех демонов, что напали на них, а черный плащ, развеваясь, вдруг превращается в пару огромных черных крыльев, поднимающих сильный ветер, и он взлетает в воздух, как летучая мышь с волчьей головой, ввинчивающаяся с насмешливым хохотом в небо. Временами ему снился голос Брахта: «…у колдуна много лиц». Иногда же наемник снился ему с мечом в одной руке и зажатыми монетами в другой, а в голубых глазах его блестели презрение и укоризна. То ему снилась Реба, и ее музыкальный голос все повторял и повторял предсказание, а затем он вдруг видел и Варента, и Брахта вместе, и они появлялись из тени за спиной у слепой провидицы и оба манили его, каждый к себе. Тогда он поворачивался к Ребе, ища ее совета, а она качала головой и растворялась в пламени свечи, оставляя его одного выбирать между двумя.
   Иногда, значительно реже, чем он думал раньше, ему снилась Надама. Он видел ее то во дворце, то в саду, то в пустынной зале. Надама с улыбкой протягивает к нему руки, и он пытается бежать к ней, но ноги его каменеют, он с трудом передвигает ими, и вдруг Тобиас обгоняет его и заключает девушку в объятья, и они припадают друг к другу в долгом поцелуе, который кажется Каландриллу насмешкой над ним, а их плотно прижимающиеся друг к другу тела вдруг пропадают за огромной фигурой отца, который с осуждением поднимает руку и указывает на него пальцем, а его лицо пылает бешенством.
   Всякий раз, видя подобный сон, Каландрилл просыпался в поту, одеяло валялось у ног или сбоку, и потом он долго лежал и смотрел в ночное небо, прислушиваясь к храпу людей Варента и стреноженных лошадей. Он и жаждал сна, столь необходимого его телу, и боялся опять увидеть тот же кошмар. Ему очень хотелось поговорить с толкователем снов, но до Альдарина это невозможно, а стоило только ему опять заснуть, как его тут же будили.
   Он вставал, не желая ни с кем делиться своими беспокойными снами, тупо съедал завтрак, изо всех сил стараясь держать себя в руках, когда Варент начинал дипломатично извиняться за то, что не может обеспечить больший комфорт, и чувствуя на себе критический взгляд Брахта, затем устало седлал лошадь и без всякого энтузиазма взбирался в седло. Они редко разговаривали по дороге, Варент в основном ехал вместе с колонной, в то время как Брахт держался рядом с Каландриллом. Наемник был достаточно хорошо воспитан, и Варент, казалось, был им доволен, но, когда они останавливались на привал, молчание кернийца, даже несмотря на то, что посол игнорировал его, становилось едва ли не вызывающим. Каландрилл понимал, что Брахт изучает Варента, словно надеется получить подтверждение своим подозрениям с минуты на минуту.
 
   Спустя дней семь с начала путешествия Каландрилл, к своему удовольствию, вдруг обнаружил, что мышцы его перестали болеть, а руки и ноги стали лучше ему подчиняться, когда он запрыгивал на лошадь, да и сама верховая езда начинала ему нравиться. Настроение юноши улучшилось, сны беспокоили его реже и реже. Спал Каландрилл хорошо, поводов для раздражения становилось все меньше.
   — Ты окреп, — заметил как-то Брахт, когда Каландрилл пустил коня в легкий галоп в обгон кавалькады; наемник не отставал от него.
   — Да, — согласился он, не желая больше говорить о прошедших трудностях.
   — Ты был неженкой.
   — Да, я не привык спать на голой земле, — согласился он.
   — Ты больше привык к постелям, — продолжал керниец. — К городам и слугам; к роскоши.
   Все это было истинной правдой, но Каландриллу не хотелось с этим соглашаться. Чувства его к кернийцу были двойственны: с одной стороны, ему хотелось завоевать симпатию Брахта, доказать, что он заслуживает доверия, выказанного ему кернийцем после схватки с демонами; с другой — он не мог забыть, что тот ехал рядом с ним только потому, что ему за это платили. Недоверие, которое Брахт питал к Варенту, раздражало Каландрилла, поскольку сам он безоговорочно доверял послу, а прохладные отношения между ними беспокоили его. Он пришпорил коня, пуская его в галоп. Конь был хорош, но не шел ни в какое сравнение с лошадью кернийца — Брахт, словно единое целое со скакуном, легко догнал его.
   — Но теперь ты закалился. — Керниец пытался перекричать свист ветра.
   Это прозвучало почти как похвала, и Каландрилл обернулся к нему с улыбкой. Брахт улыбнулся в ответ, и Каландрилл почувствовал себя польщенным, утверждаясь в желании завоевать расположение наемника.
   Они вихрем промчались по широкому лугу, окруженному молодыми, серебристыми в утреннем свете березками; голубого неба ярко светило солнце; на западе, там, где земля сходилась с морем, курились легкие облачка. В небольших рощицах вовсю пели птицы, и Каландрилл с удовольствием отдался радости движения. Словно беспокойные сны остались там, позади, вместе с колонной; словно галоп смыл с него все заботы, оставив только удовольствие от приключения. Похвала Брахта успокоила и утвердила его в своем намерении. Он припал к шее коня, все погоняя и погоняя его.
   Впереди стеной поднимался лес; трава сверкала светлыми брызгами солнечных пятен, и по ней летели их лошади — шея к шее. Каландрилл повернулся — керниец сидел в седле прямо, небрежно держа повод в левой руке, черные длинные волосы его развевались на ветру. Он все еще улыбался, суровые черты его были расслаблены — он тоже получал удовольствие от езды.
   Но вдруг на землю упала тень — они нырнули куда-то вниз и вместо редко стоящих березок оказались в густой чаще. Вдоль края полукруглой поляны росли ясени, буки и дубы, чьи тяжелые высокие ветви закрывали собой небо. Брахт придержал жеребца, и тот перешел на шаг; жестом керниец приказал Каландриллу сделать то же самое: дорога превратилась в небольшую тропку, над которой нависали сучковатые ветви, от столкновения с которыми неосторожный всадник мог запросто оказаться на земле. Под копытами лошадей перемешивался жирный черный перегной, поглощавший все звуки, и топот копыт был столь же приглушенным, как и свет в этой чаще. В лесу чувствовалась какая-то торжественность; воздух был неподвижен, лишь кое-где оживая под ярким лучом солнца; Каландриллу стало не по себе — как в храме, где полумрак нарушается лишь узкими полосками света, проникающими сквозь щели ставен. Пение птиц доносилось откуда-то издалека, приглушенное массой деревьев. Каландрилл вдруг сообразил, что сдерживает дыхание, словно из уважения к этой чаще, а взглянув на Брахта, понял, что и его друг находится под сильным впечатлением.
   Они медленно въехали в буковую рощу и вдруг, будто выйдя из-под навеса, оказались на залитой солнцем поляне. Брахт остановился, Каландрилл тоже, пораженные огромным деревом, возвышавшимся над поляной. Это был дуб, и размеры его производили потрясающее впечатление; крона у дерева была такой огромной, что под ее мощным сводом могло запросто разместиться сразу несколько просторных комнат. Земля вокруг дерева была густо усыпана опавшей на зиму листвой, и этот рыжий ковер контрастировал с яркой весенней зеленью, тянувшейся к солнцу. Брахт спрыгнул на землю, Каландрилл последовал его примеру и, как и он, привязал коня и пошел к дубу.
   Под ногами у них шуршала и хрустела сухая листва, и это был единственный звук, нарушавший мертвую тишину, стоявшую на поляне. Ни пения птиц, ни жужжания насекомых, ни легкого шелеста ветерка, словно мощное дерево поглощало все звуки. На лице кернийца было такое выражение, какого Каландрилл раньше не видел: это было выражение священного поклонения. Брахт медленно подошел к огромному дереву с поднятыми, словно в молитве, руками, затем припал ладонями к шершавому стволу, бормоча что-то на языке, который Каландрилл определил как кернийский, но в его бормотании он различил лишь одно слово: «Ахрд».
   Брахт долго стоял так, опираясь о дерево руками, а Каландрилл терпеливо ждал; потом керниец выпрямился и с торжественным лицом посмотрел на Каландрилла.
   — Мне не довелось бывать в Куан-на'Дру, и я никогда не видел Священного древа, но мне кажется, что это — родственник Ахрда. Наверное, это знамение, хотя я и не понимаю, к чему.
   Каландрилл нахмурился: он знал, что кернийцы почитают дерево Ахрд как своего бога, но чтобы Брахт был настолько набожен — это ему и в голову не приходило; к тому же он не понимал, как можно боготворить неодушевленную природу. Однако он не мог отрицать, что дуб производил впечатление потрясающей мощи. Здесь, на залитой солнцем поляне, эта мощь была почти осязаемой; ему даже показалось, что он вдыхает ее с пахнущим землей воздухом, чувствует ее в окрашенном в зеленое свете, ласкавшем его лицо. Он кивнул.
   В следующее мгновенье он уже хватался за эфес меча — неизвестно откуда до них долетел голос:
   — Брахт знает.
   Впечатление было такое, будто говорило само дерево или земля под ним: такими мягкими, как шелест листьев на ветру, показались ему слова — легкий скрип качнувшихся сучьев. По коже у него побежали мурашки, а Брахт начал медленно вытаскивать меч; переливы света заиграли на полированном клинке, когда он поднял его на изготовку; только тут Каландрилл сообразил, что и сам уже обнажил меч, готовый к обороне.
   Над поляной раздался мягкий смех, и тот же голос произнес:
   — Я ничем вам не грожу. Я, скорее, предлагаю вам защиту.
   Они обернулись, осматривая деревья по краю поляны. Каландрилл взглянул на дуб, ожидая любого подвоха и даже града стрел.
   — Спрячьте мечи, здесь вы в безопасности.
   Брахт опустил клинок, внимательно глядя на дерево.
   — Ахрд?
   Голос у него был хриплый, но Каландрилл, воспитанный на почитании Деры, не был расположен согласиться с таким предположением.
   Голос раздался опять, из ниоткуда, словно был везде вокруг них. Казалось, он исходит из воздуха, из дуба, из солнечного света.
   — Спрячьте мечи. Здесь вам ничто не угрожает, кому-кому, только не вам.
   Брахт сунул меч в ножны; Каландрилл последовал его примеру, хотя и с меньшей готовностью. И вдруг ему показалось, что солнце засветило ярче, просачиваясь сквозь широко расставленные сучья и освещая поляну мягким зеленоватым свечением. Каландрилл резко выдохнул через нос, ожидая, что сейчас появится запах миндаля, предвестника колдовской материализации, но ноздри его улавливали лишь свежий запах земли и леса. Запахи усиливались вместе со свечением, и на одно краткое мгновенье ему даже показалось, что он ослеп, и потому он уже не мог сказать, что видит; ему оставалось только догадываться, и он по-прежнему все еще страшился подвоха. Неохватный ствол дуба вдруг зашевелился, словно в нем была какая-то своя внутренняя жизнь; неровная кора покорежилась, корни вдруг стали выпирать из-под земли, а прямо из ствола медленно выступила вперед тень, спокойно шагнувшая им навстречу. Он опустил руку на рукоятку меча, но Брахт тут же схватил его за руку. Фигура подошла к ним поближе, с каждым шагом становясь все отчетливее, и у него даже перехватило дыханье.
   Существо отдаленно напоминало человека, но было ясно, что это не человеческая плоть; оно казалось вырубленным из дуба. Кожа у него была серая, словно у старого дерева, из круглой головы росли зеленолистные лозинки; глаза и рот — как щелки; торс — как пень, из которого торчали узкие руки, заканчивавшиеся тонкими прутиками; ноги — как корни, уходящие в землю и опавшую листву.
   — Вы пришли с миром, и я отпущу вас так же, — сказал он.
   — Ахрд? — тихо переспросил Брахт.
   — Нет, я не Ахрд, — ответило существо, — но я из рода Ахрда, как ты и подумал.
   Брахт поднял руку с широко расставленными в знак почтения пальцами. Вновь раздался мягкий смех, спокойный и сильный, как сам массивный дуб. Он, как солнечный свет, обдал их теплом и успокоил: сомнения Каландрилла стали рассеиваться.
   Существо остановилось, взглянуло на них, и тут Каландрилл понял, что его ноги-колонны действительно уходят в землю меж корнями — там, видимо, оно черпало силу. Каландрилл посмотрел туда, где, как ему казалось, должно было быть лицо, и увидел что-то, напомнившее ему улыбку, хотя это и могло быть просто игрой солнечного света на шероховатой поверхности.
   — Послушайте, что я вам скажу, — начало существо, — это будет вам предупреждением. Обман застилает ваш путь, тщательнее выбирайте друзей. Будьте осторожны, но не держите тайн друг от друга, ибо вы связаны, как корень и ветвь, и в одиночку ни один из вас не сможет совершить то, на что вы идете сейчас вдвоем. Помните об этом, когда лжец раскинет свои сети: взаимное доверие — ваш союзник и ваша сила.
   — Ты говоришь о Варенте? — спросил Брахт.
   — Я говорю о колдунах и богах, — ответило существо.
   — Ты говоришь загадками, — сказал Каландрилл. — Ты не можешь говорить яснее?
   Веточки на голове существа зашелестели, словно оно отрицательно покачало головой.
   — Не могу. Есть… некоторые ограничения. Если бы Брахт не был рожден в Куан-на'Форе, я вообще не стал бы с вами говорить. А теперь идите, большего я вам сказать не могу.
   Голос умолк, словно замер ветерок. Деревоподобное существо повернулось, вырывая корни из земли, и направилось к дубу. Каландрилл не сводил с него расширенных глаз; свет задрожал, когда оно слилось с деревом, как будто никогда из него и не выходило. Он посмотрел на Брахта — тот опять поднял руку с растопыренными пальцами, затем поклонился и отправился к лошадям.
   — Святое место, — пробормотал Брахт.
   — Странное место, — допустил Каландрилл.
   — Ты только что видел душу дерева, — сказал Брахт. — Ты слышал того, кто сродни Ахрду.
   — Я видел существо, сотканное из волшебства. — Каландрилл обернулся: дуб гордо стоял на поляне, но теперь он казался просто старым деревом, и сомнения вновь начали одолевать его. — Но в последние дни я видел много волшебства.
   — Ты сомневаешься в его предупреждениях? — спросил Брахт.
   — Я слышал сплошные загадки, — возразил Каландрилл.
   — Он говорил о Варенте, — твердо заявил Брахт.
   Каландрилл внимательно посмотрел ему в лицо и пожал плечами.
   — Или об Азумандиасе.
   — Ты из Лиссе, — сказал Брахт. — Что ты знаешь об Ахрде?
   — Я знаю, что кернийские племена боготворят его, хотя мало кто его видел, — ответил Каландрилл. — Кажется, вы зовете его Священным древом? И оно находится где-то в Куан-на'Дру? и никто не осмеливается туда войти?
   — Вы поклоняетесь Дере, а ты видел ее хоть раз? — возразил ему Брахт.
   Каландрилл покачал головой.
   — Нет, но Дера была рождена от Первых Богов. Разве можно в ней сомневаться?
   — Она — богиня Лиссе, — сказал Брахт. — А Ахрд — бог Куан-на'Фора.