Уэллс Энгус. Запретная Магия

   — Я не хочу, чтобы здесь появился караул, — предупредил Форсон.
   — А кто хочет? — спросили из толпы. — Мы сами с ним разберемся.
   Каландрилл вскочил на ноги, отталкивая стул, но коленки у него дрожали. Кровь пульсировала в голове.
   — Прошу вас, — произнес он, — клянусь вам, что завтра я все заплачу. Завтра я принесу вам деньги из дворца.
   — Из дворца! — гикнула Лара. — Вы только послушайте — из дворца! Сейчас он нам начнет заливать, что сам он — домм!
   — Чертовы вельможи! — сердито воскликнул кто-то. — Бей его!
   — Не надо, умоляю вас!
   Кто-то резко отдернул стол, и Каландрилл инстинктивно поднял руки, защищаясь. Бутыль и стаканы со звоном полетели на пол и разбились вдребезги. Кто-то вцепился в его плащ. Но тут же раздался голос:
   — Осторожно, у него нож!
   Он совсем забыл о кинжале, хотя проку ему от него все равно никакого не было, даже если бы его и не выдернули у него из-за пояса. На какое-то мгновенье он подумал, что Тобиас сумел бы им воспользоваться, но тут чей-то кулак ударил его в щеку, и теперь он думал только о боли.
   Град ударов обрушился на него, и в животе у него все перевернулось. Он согнулся пополам, почти не чувствуя боли от ударов, сыпавшихся ему на спину. То, что он упал на пол, он понял, только когда к привкусу крови прибавился и привкус опилок, а в ребра ему ударил чей-то ботинок. Он попытался встать, но его тут же опять сбили с ног. Он подтянул колени к подбородку и обхватил голову руками. Его лупили ногами по спине, бедрам и груди, толпа все более разгорячалась.
   Неожиданно раздался чей-то хриплый резкий голос:
   — Прекратить!
   И истязание прекратилось.
   — Это еще кто такой? — насмешливо поинтересовался кто-то.
   — Я!
   Каландрилл раздвинул руки, приподнял разбухшие веки и разглядел пару поношенных черных кожаных ботинок, чьи трещинки, казалось, по-дружески ему улыбались. Чуть повыше он разглядел кожаные штаны, широкие ножны с мечом, длинный кинжал и черный кожаный плащ поверх черной рубашки из тонкой кожи. Лица он не видел, потому что человек смотрел на толпу.
   — Ты приказываешь нам прекратить? — с презрением спросил кто-то.
   — Я обязан это сделать. — Голос незнакомца звучал уверенно. — Он свое получил. Он уже все понял.
   — Нет, мало, — настаивала Лара.
   Смуглая рука легла на эфес меча, и металл заскользил по коже. Меч, гладкий, как змея в броске, выскользнул из ножен и засверкал в свете ламп. На клинке заиграли блики, а человек громко сказал:
   — Мне бы не хотелось никого убивать.
   По его акценту можно было заключить, что он не из Лиссе. В голосе его звучало столько уверенности, что никто не усомнился в его решимости. Меч с шумом опустился назад в ножны.
   — Встань.
   Каландрилл сплюнул кровью и уперся широко расставленными руками в грязный пол. Ему было больно, но он поднялся, покачиваясь и постанывая; когда он распрямился, жгучая боль пронзила его бок. Один глаз у него не открывался, в другом двоилось, но все же он разглядел, что его спаситель был такого же роста, что и он, и у него длинные черные, как и его одежда, волосы, завязанные сзади в «конский хвост». Глаза, взглянувшие на него, были поразительно голубыми, а вокруг них лучились бесконечные мелкие морщинки, словно ему часто приходилось щуриться, глядя на солнце; они глубоко сидели на его столь загорелом, почти черном, как и его рубашка, лице; нос у него был явно перебит, рот — широкий, а когда он заговорил, то Каландрилл увидел ровные зубы.
   — Ты можешь идти?
   Каландрилл попытался сделать шаг и кивнул, однако из носа его тут же потекла кровь.
   — Тогда иди к двери, тебе никто не помешает. Так ведь?
   Последний вопрос был задан сквозь зубы, и меч опять выглянул из ножен. Каландрилл направился к двери.
   Его избавитель остановился, изучая толпу; ноги его были слегка согнуты в коленях, а клинок маячил прямо перед ним.
   — А как насчет вина, что он выпил? — спросил Форсон.
   Человек коротко рассмеялся.
   — У тебя его нож, этого вполне достаточно. Клинок вовсе не плох. Оставьте его в покое и не вздумайте преследовать нас.
   Он быстро отступил к двери, где все еще возился Каландрилл, и подставил ему плечо.
   — Быстрее! — подогнал он. — Через минуту-другую они очухаются, а их столько, что даже я не смогу с ними справиться.
   Он крепко взял Каландрилла за руку и быстро повел через площадь к ближайшему переулку. Каландриллу пришлось перебороть в себе боль, чтобы не отстать. Когда они были уже в переулке, сзади раздались сердитые голоса, и беглецы нырнули в следующий переулок, а затем еще в один, все более и более углубляясь в лабиринт улочек.
   Наконец незнакомец остановился, и Каландрилл опустился на землю, прижимаясь спиной к стене, тяжело дыша и хватаясь руками за сильно болевшие ребра.
   — Глупо ходить к Матросским воротам без единой монеты в кармане, — пробормотал его попутчик и тут же рассмеялся: — Да и носить с собой деньги такому невинному дитяти — тоже не лучшая затея.
   — Я бы заплатил завтра, — глухо пробормотал Каландрилл, ощупывая языком зубы.
   — Оставь Форсону кинжал, — сказал незнакомец. — И учись пользоваться клинком, если носишь его с собой.
   Каландрилл кивнул, простонав:
   — Я тебе очень благодарен.
   Незнакомец пожал плечами.
   — Не за что. Где ты живешь?
   Каландрилл даже застонал при этом вопросе. Ему никак нельзя появляться во дворце в таком виде — окровавленный и взъерошенный, да еще и без кинжала.
   — Нет, — пробормотал он. — То есть, пожалуйста, только не в таком состоянии. Завтра. Я вернусь туда завтра.
   Незнакомец оценивающе взглянул на него и ухмыльнулся.
   — Насколько я понимаю, это с тобой впервые.
   — Да, — кивнул Каландрилл и опять застонал от боли в голове. — Со мной такое впервые.
   — Тебе же лучше, если это больше не повторится. Но ты прав, не очень-то ты хорошо выглядишь. — Незнакомец помолчал, пожевав нижнюю губу, и опять пожал плечами. — Ладно, у меня есть комната, тебе там найдется местечко. Пошли.
   Он оторвал Каландрилла от стены и, поддерживая, повел вперед. Каландрилл был ему безмерно благодарен за поддержку — сам он вряд ли заставил бы себя идти.
   — Меня зовут Каландрилл, — сказал он. — А тебя?
   — Брахт, — ответил незнакомец. — Меня зовут Брахт.

Глава третья

 
   Через запыленное стекло прорубленного высоко в стене окна в комнату проник солнечный свет, и Каландрилл с трудом пришел в себя. Солнце светило ему прямо в лицо, наполняя глаза ярким красным пламенем, которое прожигало ему череп, добираясь до самых глубинных пластов.
   Он застонал и протянул руку к кисточке звонка, чтобы позвать слугу и приказать ему принести холодной воды смочить пересохшее горло и какого-нибудь лекарства от головы, в которой стучало тысячью молотков. Но вместо кисточки он наткнулся на грубую штукатурку и от удивления открыл глаза, заморгав на ярком свете, от которого у него в голове поднялся нестерпимый перезвон. Скосив глаз, он вдруг понял, что никакого шнурка нет. Вокруг он увидел только грубо побеленные стены, простой деревянный подоконник под створным окном, сквозь которое и врывался этот яркий свет. Он со стоном сел и тут же пожалел об этом; он потер виски, пытаясь остановить бешеную пляску отрывочных воспоминаний в мозгу и с трудом напрягая гудящую голову. Он был в таверне, и там была женщина, и его избили. Он с удивлением осмотрел комнату. Нет, это не дворец; кто-то спас его. Брахт, да, да, так его звали. Смуглый, одетый во все черное человек; наемник. И Брахт позволил ему провести ночь здесь, потому что Каландриллу было страшно — или стыдно — возвращаться во дворец.
   Так где же он находится? Каландрилл не имел ни малейшего понятия. Очень уж похоже на дешевый постоялый двор или на меблированные комнаты. Аккуратно заправленная койка, стул, умывальник и небольшой шкаф; пол голый, дощатый, вытертый и пыльный; потолок низкий; а судя по углу, под которым сходились выступающие балки, комната прилепилась где-то под самой крышей. Сам он лежал на одеяле, прикрытый другим; Брахта нигде не было.
   Его передернуло от воспоминаний о том, что было вчера; но это еще полбеды по сравнению с тем, что его ждет дома; он резко сдернул с себя мышиного цвета шерстяное одеяло и обнаружил, что лежит голым, а на ребрах и бедрах проступили отвратительные синяки. Он посмотрел на умывальник в надежде, что в нем — чистая холодная вода, и начал подниматься. Тысячи игл пронзили ему грудь, мышцы ног судорожно задергались, и он откинулся назад, тяжело дыша и отворачиваясь от света, жегшего глаза. Самое мудрое — это просто закрыть их, что он и сделал, и опять заснул.
   Когда он проснулся во второй раз, солнце уже переместилось по небосводу и больше не беспокоило его своими яркими лучами; голова у него все еще раскалывалась, а тело было словно сковано горячими обручами и болезненно реагировало на каждое движение. Жажда мучила его еще сильнее, а язык, словно обсыпанный песком, присох к гортани. Он сжал зубы и понял, что по крайней мере один из них качается. Перекатившись на живот, он с усилием приподнялся на руках и ногах, засомневавшись, что сможет встать. Мышцы живота дико болели, а когда юноша выпрямился, то даже испугался: спина сейчас переломится. Наклонившись вперед, волоча, как старик, ноги, он с трудом добрался до умывальника и дрожащими руками схватил кувшин. Вода была теплой, далеко не свежей, но он пил с жадностью, словно еще немного — и умрет от жажды; затем налил воды в умывальник и опустил в нее лицо.
   Подобное омовение несколько освежило его, и он еще раз осмотрелся в поисках одежды. И нашел ее, с пятнами вина и крови, в шкафу, аккуратно сложенную. Кровь, видимо, была из носа и губ, распухших и чрезвычайно чувствительных. Он потрогал их, и его вновь передернуло: как он явится во дворец, что скажет отцу? Вздыхая, он натянул грязную одежду и, спотыкаясь, побрел к двери.
   За дверью начинался низкий коридор, опоясывавший здание с трех сторон; по узкой лестнице можно было спуститься на нижние этажи. Держась обеими руками за перила, Каландрилл начал осторожно спускаться, с трудом преодолевая острую боль, которую вызывало в нем каждое движение, и наконец оказался перед дверью, из-за которой доносились голоса. Он толкнул ее и увидел кухню, запахи оттуда напомнили ему, что, несмотря на приступы тошноты, он голоден. Опираясь на дверь, он смотрел на огромную женщину с грязными седыми волосами, забранными в тюрбан, которая, ткнув в него черпаком, резко заявила:
   — Еще ничего не готово.
   — Брахт? — с трудом пробормотал он.
   — Латник? Он во дворе, играет в свои игры.
   Ковш указал ему в другой конец зала, Каландрилл с трудом поблагодарил и неуклюже зашаркал к открытой двери.
   Яркое солнце будто дубиной ударило его по голове, но воздух был сладок, обещая весну. Он замер, заметив, что рука, которой он прикрывал глаза, дрожала. Облокотившись на косяк, он смотрел на покрытый галькой двор — с другой стороны тянулись стойла, откуда на него с полным безразличием взглянуло несколько лошадей; вдоль одной из высоких стен громоздились бочки.
   Брахт стоял посредине двора с мечом в вытянутой руке; на клинке поблескивало солнце. Обнаженный торс блестел от пота. Мышцы так и играли у него под кожей, когда он, как в танце, двигался вперед и назад, нападая, защищаясь и контратакуя мечом невидимого противника. Резко повернувшись для бокового удара, он вдруг увидел Каландрилла.
   — Каландрилл! — Брахт даже не заметил, как, здороваясь с Каландриллом, встал в оборонительную позу. — Ну вот ты и проснулся. — Каландрилл кивнул, и клинок опустился. Засовывая меч в ножны, Брахт улыбнулся. — Как ты себя чувствуешь?
   — Ужасно. — Каландрилл слабо улыбнулся подошедшему к нему Брахту, заметив при этом бледные шрамы на его ребрах и груди. — Голова раскалывается, да и тело все ноет.
   — Тебе здорово досталось. Да и к вину ты не очень-то привык. — Брахт улыбнулся, подходя к бочке с водой и обмывая лицо и торс. — Но кости у тебя целы, все заживет.
   Вытащив из-за бочки кусок тряпки, он насухо вытерся и натянул рубашку. Каландрилл, обиженный, ждал хоть какого-нибудь сочувствия. Брахт зашнуровал рубашку, подошел к молодому человеку и критично осмотрел его с ног до головы.
   — Целитель пропишет тебе мазей, и через неделю с небольшим ты будешь в полном порядке.
   Каландрилл переполошился.
   — Через неделю? А на кого я похож сейчас?
   — На мяч, в который играли пьяные матросы. До тех пор, пока губы твои не заживут, тебе придется воздержаться от поцелуев, да и вряд ли кто-нибудь на это сподобится.
   — Да помоги мне Дера! — простонал Каландрилл.
   — Ничего, пройдет, — усмехнулся Брахт.
   — Отец изничтожит меня, — пробормотал Каландрилл. — Он приставит ко мне охрану! Я не смогу выйти из дворца!
   — Из дворца? — В голубых глазах засветилось любопытство. — Вчера вечером ты тоже говорил о дворце. Кто ты?
   — Каландрилл ден Каринф, сын Билафа, — ответил он.
   — Домма? — присвистнул Брахт. — Значит, ты не просто бахвалился?
   Каландрилл покачал головой и опять застонал от боли.
   — Нет, — сказал он. — Мой отец — домм Секки, а я попал в серьезный переплет.
   — Интересная история. — Брахт ткнул пальцем в сторону кухни. — А истории лучше всего слушать на полный желудок и за кружкой пива.
   — Я не могу есть, — пожаловался Каландрилл, — а пиво… ох.
   Брахт не обратил на это никакого внимания и, развернув его за плечи, подтолкнул к дому и повел в просторную столовую.
   — Поверь мне, — сказал он, — у меня больше опыта в таких делах.
   Усадив Каландрилла на удобный стул, Брахт отправился в служебный амбар. Здесь было чище, чем во вчерашней таверне, и пахло свежими сосновыми опилками, рассыпанными по полу; сквозь открытые окна до него долетал запах ранней жимолости; несколько мужчин и женщин, сидевших за деревянными столами, бросили на него безразличный взгляд и тут же забыли о нем.
   Брахт вернулся с двумя кружками — в одной пенилось пиво, в другой была какая-то темная жидкость.
   — Выпей. — Он протянул ему вторую кружку. — Это прочистит тебе мозги.
   Каландрилл с сомнением отпил несколько глотков и удивился приятному вкусу; постепенно шум в голове и тошнота прошли. Брахт залпом выпил полкружки пива, стер белую пену с верхней губы и откинулся на спинку стула.
   — Ну, рассказывай.
   Каландрилл понимал, что его спаситель заслуживает откровенности, и, потягивая живительную жидкость, начал рассказывать, как оказался у Матросских ворот.
   Брахт встал и принес еще две кружки, за которыми вскоре последовали две миски жаркого. К своему удивлению, Каландрилл почувствовал, что аппетит победил отвращение, — к тому же жаркое было отменным, и в желудке у него стало лучше.
   — Да, хорошенькая история, — ровным голосом сказал Брахт. — И как ты думаешь из нее выпутываться?
   — Не знаю, — скорбно ответил Каландрилл.
   — Думай, думай. Раз уж Надаму ты потерял, а священником становиться не хочешь, надо на что-то решаться.
   — Если я сбегу из Секки — если смогу это сделать, — даже тогда Тобиас, скорее всего, наймет кого-нибудь из чайпаку.
   Брахт ответил спокойно, будто считал такой вариант само собой разумеющимся:
   — Жизнь в Лиссе — сложная штука, мой друг. В Куан-на'Форе все проще.
   — Куан-на'Форе? — переспросил Каландрилл, не сводя глаз с нового знакомого; в нем вдруг заговорило любопытство, и он забыл о жалости к самому себе. — Мы называем твое отечество Керном. Ты из клана всадников?
   — Да. Я родился в Асифе. Но оставил свой клан, поскольку… — Голубые глаза Брахта на мгновенье затуманились, а по лицу пробежала тень. — В общем, у меня были на то причины.
   Он замолчал, и Каландрилл понял, что Брахт не хочет говорить об этих причинах. Неважно. Уже сам факт, что он встретил кернийца, очень знаменателен; эта северная земля была для него во многом загадкой; связи с этой землей в Лиссе сводились в основном к торговле животными, которых кернийцы пригоняли на рынки Ганнсхольда и Форсхольда.
   — Как ты сюда попал? — спросил он.
   Брахт пожал плечами.
   — Мне захотелось посмотреть мир. Я украл лошадей и привел их для продажи в Форсхольд. К несчастью, владельцы лошадей последовали за мной, и мне пришлось выбирать — идти своей дорогой или сразиться с тридцатью рассерженными лошадниками, так что я предпочел прихватить свои денежки и отправиться бродить по Лиссе. Но поскольку деньги летят очень быстро, мне пришлось наняться на работу к одному торговцу. Вот так я и оказался в Секке.
   — Ты наемник, — пробормотал заинтригованный Каландрилл.
   Брахт кивнул:
   — Да, мой меч сдается внаем. Хотя на данный момент претендентов на него нет.
   — Может… — подумал вдруг Каландрилл, — может, у отца найдется для тебя место?
   — В дворцовой охране? — усмехнулся Брахт и отрицательно покачал головой. — Благодарю, но это не по мне. Я не люблю церемоний и приказов.
   — Чем же ты тогда будешь заниматься? — спросил Каландрилл.
   — Что-нибудь да подвернется. — Брахт вытер тарелку куском хлеба. — Если не здесь, то, может, в Альдарине или в Вессиле. А может, отправлюсь в Эйль.
   — Варент приглашал меня в Альдарин посмотреть библиотеку. — Каландрилл поднял глаза на женщину, поставившую перед ними фрукты и убравшую пустые тарелки, — он вдруг вспомнил предсказание Ребы. — Почему бы нам не пойти туда вместе?
   — Отец разрешит?
   Столь малоделикатное замечание мгновенно омрачило улучшившееся было настроение Каландрилла, и он опять впал в уныние: Альдарин далеко от Надамы. Но ведь она для меня все равно потеряна, с решимостью сказал он себе; ничто не держит его более в Секке, за исключением ненавистного будущего, уготованного отцом. Если Брахт может разгуливать, где ему вздумается, то почему этого не может сделать он?
   — Я могу убежать, — с вызовом сказал Каландрилл.
   — Да?
   Керниец явно в этом сомневался, и Каландрилл уставился на своего нового друга.
   — А почему бы и нет?
   — Ты не готов к испытаниям, — без особых церемоний заявил Брахт.
   — Я здоров. Я могу найти себе работу.
   — В качестве кого?
   — В качестве… — Каландрилл замолчал, нахмурившись, — в качестве учителя, например. Или архивариуса.
   — Я в этих вещах ничего не смыслю, — беспечно пожал плечами Брахт. — Я не умею ни читать, ни писать, но, мне кажется, на рынке у латника больше шансов.
   — Но ты же без работы, — возразил Каландрилл, задетый за живое пренебрежением, выказанным кернийцем по отношению к его способностям.
   Брахт не обиделся и, пожав плечами, сказал:
   — Пока. Но это ненадолго.
   — Я тоже кое-что могу.
   — Не сомневаюсь. Но даже в Лиссе дороги небезопасны, а ты не боец.
   Это было сказано слегка покровительственным тоном, и Каландрилл разозлился: гордость юноши была задета. Неужели никто не принимает его всерьез?
   — Надеюсь, мне поможет Варент, — сказал он.
   — Но ведь Варент — гость твоего отца. Даже если предположить, что он готов пойти наперекор домму, как ты с ним встретишься, не вернувшись во дворец? А если ты вернешься во дворец, то, как ты сам говоришь, твой отец больше тебя оттуда не выпустит.
   Эти слова были сущей правдой и грубо вернули его на землю. Еще несколько мгновений назад ему казалось, что он знает, как бороться со своим несчастьем, но вот небрежно оброненные Брахтом слова лишили его и этой надежды. Им вдруг овладело раздражение.
   — Реба предсказала мне путешествие, приключение.
   — Ах да, — согласился Брахт. — Предсказательница.
   — Ты в ней сомневаешься?
   — Я больше доверяю клинку, — ответил керниец. — По своему опыту знаю, что предсказатели указывают на слишком сложные для меня пути.
   — Возможно, — сказал Каландрилл, рассматривая Брахта с новым интересом, — ты и есть один из тех, о ком она говорила.
   — Нет! — воскликнул Брахт, протестующе поднимая руки. — Я свободный воин, а не детский наставник. Я ищу честного заработка, а не какого-то там неопределенного путешествия. Я доставлю тебя в целости и сохранности во дворец, но там наши пути-дорожки разойдутся.
   — Как хочешь, — поджав губы, сказал Каландрилл; ему вдруг показалось, что керниец насмехается над ним. И ему это не понравилось. — Доведи меня до ворот, и я сделаю так, что тебя отблагодарят. Десяти варров будет достаточно?
   — Вполне.
   Брахт вовсе не обиделся. Да и с чего ему обижаться? — подумал Каландрилл. В конце концов, он же наемный солдат. Да, он пришел ему на выручку, не думая о выгоде. А может, он уже тогда думал о вознаграждении? Скорее всего, именно так, и больше ничего; не какая-то там уготованная судьбой встреча, а самая обыкновенная предрасположенность наемного меча подзаработать.
   — Тогда пойдем? — разочарованно предложил он.
   Брахт кивнул, и они встали. Каландрилл опять помрачнел. Если предсказанный ему друг не керниец, то, может это — Варент? Он решил рискнуть вернуться во дворец и предстать перед разгневанным отцом, чтобы после этого поговорить с послом. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что ему не хочется становиться священником. Прихрамывая, он шел за Брахтом по улицам.
   Он не знал этого квартала и в угрюмом молчании следовал за кернийцем, уверенно шагавшим по лабиринту боковых улочек и переулков — в предвкушении вознаграждения, подумал Каландрилл.
   Они прошли мимо Купеческого квартала и вышли на улицу, где располагались дома удовольствий — обещания любовных утех, развешанные над дверями, напомнили Каландриллу о гулящей женщине в таверне. Он даже поморщился от воспоминаний и сложил разбитые губы в презрительную гримасу. Если уж Брахт посещает такие заведения, то он, без сомнения, считает Каландрилла избалованным ребенком, сынком домма. Какой же он дурак, что предположил, будто он и есть тот человек, о котором говорила Реба!
   Резкий окрик вывел его из мрачной задумчивости, и он оторвал глаза от земли — прямо на них шел наряд солдат. Их было пятеро, и у всех на одежде поверх кольчуги красовался герб Секки, сбоку свешивались мечи, а на плечах лежали кривые алебарды. Офицер еще раз что-то крикнул, и Каландрилл понял, что тот обращается к Брахту.
   Латник остановился. Каландрилл — рядом с ним. Прохожие по обеим сторонам улицы задержались, чтобы поглазеть; на балконах появились любопытные женщины.
   Стражники с алебардами на изготовку подошли к ним. Капитан с каменным лицом вышел вперед.
   — Господин Каландрилл? Слава Дере, мы тебя нашли! Тебя разыскивают по всему городу.
   Каландриллу стало неловко от всеобщего внимания. Люди показывали на него пальцами, а какая-то женщина крикнула ему:
   — Хочешь, я займусь твоими ранами, дорогой?
   Он покраснел.
   — Что случилось? — спросил капитан стражников. — Дело в этом бандите?
   Каландрилл открыл было рот, чтобы вступиться за Брахта, но тот опередил его, явно разозленный беспочвенным обвинением.
   — У тебя слишком длинный язык.
   — Попридержи-ка свой, — коротко ответил ему офицер. — Я разговариваю с господином Каландриллом.
   — Он спас меня, — вставил Каландрилл, заметив, как рука кернийца скользнула на рукоятку меча. — Он спас меня от побоев.
   Капитан нагло посмотрел на Брахта.
   — Наемник? Кто ты? Табунщик?
   — Да, — коротко ответил Брахт. — Я керниец.
   Капитан пробормотал:
   — Ладно, молодой господин спасен. Можешь идти восвояси.
   — Мне должны десять варров, — возразил Брахт.
   — Наемник он и есть наемник, — пробормотал капитан, не скрывая пренебрежения. — И ты намерен получить свои денежки?
   — Конечно, — заверил его Брахт.
   — Тебе что, недостаточно выпавшей тебе чести? — резко спросил стражник.
   Брахт пожал плечами.
   — Я обещал, — сказал Каландрилл. — Он спас мне жизнь.
   — У меня приказ препроводить тебя во дворец, — сказал капитан. — Относительно вознаграждения для кернийского наемника у меня нет никаких указаний.
   — Он может пойти с нами, — решил Каландрилл. И, повернувшись к Брахту, сказал: — Пошли во дворец, и тебе там заплатят.
   — Очень хорошо, — согласился керниец.
 
   Каландрилл надеялся, что проскочит во дворец незамеченным и что перед встречей с отцом избавится от заляпанной кровью рубашки и примет ванну, но его надеждам не суждено было сбыться. Капитан решительно провел свой небольшой отряд прямо к дворцовой гвардии. Каландрилл сразу же привлек к себе внимание гвардейцев, и в их глазах он заметил смех, хотя лица их и оставались серьезны. Дежурный офицер осмотрел его с головы до ног, взглянул на Брахта и вопросительно поднял брови.
   — Я должен ему кое-какие деньги, — пробормотал Каландрилл. — Он спас мне жизнь.
   Брахт ухмыльнулся офицеру, который, кивнув, сказал:
   — Следуй за мной, господин Каландрилл.
   — Мне надо переодеться, — заявил Каландрилл.
   — У меня приказ незамедлительно доставить тебя к отцу, — возразил офицер и, круто развернувшись, отдал приказ пяти солдатам, которые тут же встали навытяжку вокруг Каландрилла, не оставляя ему никаких шансов на побег.
   Его доставили в покои, где велели дожидаться домма. Брахт оглядывался по сторонам без особого интереса, словно дворцы Лиссе были ему столь же знакомы, как и его таверны. Когда вошли Билаф с Тобиасом, ему и в голову не пришло поклониться. Домм был багровым от злости, но, увидев, в каком состоянии находится его младший сын, побагровел, еще больше. Тобиас не скрывал насмешки.