Уэллс Энгус. Запретная Магия

   Улыбнувшись во весь рот, Тобиас соскочил с возвышения, на котором стоял Высокий стол, и энергичным шагом направился к Надаме. Она встала с божественной улыбкой на устах. Каландрилл сжал зубы. Надама улыбнулась Тобиасу.
   Он сидел как оглушенный, наблюдая за тем, как они, держа руки на поясе друг друга, кружат в центре зала, словно одно единое целое — Надама не сводила с Тобиаса сверкающих глаз. Неужели он ошибается? Может, ему просто показалось, что она к нему неравнодушна? Он знал, что они с братом соперники, но никак не ожидал увидеть в ее глазах столько обожания. Обожания Тобиаса.
   — У нас в Альдарине говорят, что на лозе много гроздьев, — услышал он сочувственный голос Варента.
   — Это никак не относится к священнику, — мрачно пробормотал Каландрилл, не будучи в состоянии оторвать взгляда от парочки.
   Ему даже не пришло в голову попросить прощения. Когда музыка смолкла, он встал, забыв обо всех приличиях, и, выйдя из-за стола, сквозь толпу направился к женщине, которую любил.
   — Извини.
   Не дожидаясь ответа Тобиаса, он взял Надаму за руку. Музыканты вновь заиграли, и Тобиас остался стоять в одиночестве. Уж в чем, в чем, а в танцах он брату не уступает.
   Но слова, которые он должен был произнести, застряли у него в горле. Может, он неправильно ее понял? Он сглотнул, пытаясь взять себя в руки.
   — Поздравляю, — заговорила первой Надама, пока он приводил в порядок свои взбаламученные мысли. — Ты что, не рад?
   — Да, не рад, — ответил он неожиданно резко. — У меня нет желания становиться священником.
   Он замолчал — нет, не так надо.
   — Прости. Я надеялся… — Он замолчал. — Я даже не знаю, на что я надеялся.
   — Так обычно бывает, — сказала она, улыбнувшись настолько очаровательно, что он едва не задохнулся.
   — Священник живет в безбрачии, — пробормотал он, ругая себя за смущение. — Священник не должен жениться. И не должен заниматься наукой, разве что Священным писанием.
   Надама кивнула, все еще улыбаясь, и юбки ее шуршали в танце. От запаха ее духов у него кружилась голова.
   — Да, ты не очень-то подходишь для роли священника.
   — Я не смогу жениться! — воскликнул он.
   — А почему тебя это так волнует? — Она все еще улыбалась, но это была не та улыбка, с которой она смотрела на Тобиаса. — Разве нет других путей, которыми священники удовлетворяют… свои желания?
   Под ложечкой у него засосало. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.
   — Я хочу жениться.
   — Ты? И на ком же? Неужели ты пойдешь против воли домма?
   Она что, притворяется? Или играет в какую-то игру? Неужели она не понимает? Он похолодел от страшного предчувствия. Ему даже показалось, что он слышит, как в груди у него бьется сердце; она не может не слышать этого стука; она не может не понимать, чего он просит.
   — На тебе, — сказал он. — Я хочу жениться на тебе. Твой отец не разговаривал с моим о том, чтобы он не делал из меня священника?..
   — Каландрилл…
   В ее голосе прозвучало предостережение; он не обратил на это внимания — говорил торопливо, словно опасаясь, что язык его вот-вот отсохнет.
   — Я люблю тебя. Я хочу на тебе жениться. Пожалуйста.
   — Каландрилл! — Она отодвинулась от него, и между ними образовалась пропасть. — Я тебе нравлюсь, я это знаю… Но то, что ты говоришь, — это сумасшествие. Я уже обещана другому.
   — Я люблю тебя. Ты выйдешь за меня замуж?
   Музыка смолкла. Подле них с протянутой вперед рукой стоял Тобиас. Надама взяла ее, бросив на Каландрилла полный сожаления взгляд, но стоило ей посмотреть на Тобиаса, и она вся засветилась, как солнце.
   Они пошли к Высокому столу. Тобиас что-то сказал Билафу. Домм встал.
   Вновь воцарилась тишина.
   Билаф произнес:
   — У меня есть еще одна хорошая весть: сегодня вечером мой сын выбрал себе невесту. Я благословляю их союз. Надама, дочь Тираса и Рошанне ден Эквин, выходит замуж за Тобиаса.
   Каландрилл стоял как громом пораженный. Сердце его билось в похоронном марше, он почувствовал приступ тошноты. Тобиас подносит руку Надамы к губам; Билаф улыбается и обнимает ее. Варент приносит им свои поздравления; Тирас и Рошанне, улыбаясь, поднимаются на подиум. Толпа тоже направляется к ним, увлекая за собой и Каландрилла. Он долго и молча смотрел на них и наконец не своим голосом произнес:
   — Да благословит вас Дера.
   Голос его был лишен всякого чувства, он произнес это механически. Больше он не выдержит. Улыбка Надамы жжет его. Она — как нож, поворачивающийся у него в животе; Тобиас что-то сказал, широко улыбаясь, но он не расслышал из-за шума в ушах. Он повернулся и, не обращая внимания на сердитый окрик отца и на любопытные взгляды присутствующих, направился вон из зала, ощущая привкус золы во рту.
   Он и сам не знал, как оказался у Ворот провидцев. Он не помнил, как вышел из дворца, как шел по улицам. Луна, словно вздернутая на дыбу, горбилась у него над головой; холодный ветер собирал тучи и обдувал его потный лоб, к которому прилипли недавно подстриженные волосы; рубашка на спине была мокрой. Белый знак игуаны скрипел на мачте, словно злобно посмеиваясь над ним. Дом Ребы был темен и неприступен. Он сообразил, что стучит в дверь, только когда из дома раздался резкий голос; тяжело дыша, он опустил стиснутые в кулаки руки, в отчаянии глядя на гадалку, открывшую ему дверь, — ее темная фигура едва выделялась на столь же темном фоне коридора.
   — Кто там? Кто беспокоит меня в этот час? Да еще с таким остервенением?
   В отчаянии он совсем забыл, что она слепа. Он горько сказал:
   — А разве ты не знаешь?
   — Каландрилл? — Она сделала шаг навстречу, ступив в лунный свет, и в ее белесых глазах отразилась столь же белесая луна. — Что привело тебя ко мне в столь поздний час?
   Он почти вплотную подошел к ней, подняв кулаки, словно собираясь ударить ее, но вместо этого с силой ударил себя по бедрам. Реба не двинулась с места, высоко держа голову.
   — Ты, кто зовет себя провидицей, не знаешь, зачем я пришел?
   — Да, я провидица, и да, я не знаю.
   Она говорила спокойно. Ее слепота была ее броней; злость потихоньку начала отступать, оставляя после себя лишь отчаяние. Он застонал, едва сдерживая слезы. Реба отступила в сторону.
   — Проходи.
   Он прошел мимо нее в темноту и остановился, дожидаясь, когда она закроет дверь и запрет ее на задвижку. Затем Реба проскользнула мимо него в комнату, где они сидели утром, вытащила трутницу и зажгла лампу, подтолкнув ее к нему.
   — Зажги лампы, если хочешь.
   Он взял чашу и поднес фитиль к лампам, висевшим по стенам комнаты. В их мягком свете он увидел обезображенное лицо ясновидящей, одетой в ночную рубашку, поверх которой был накинут зеленый халат. Длинные прямые волосы были распущены, лицо спокойное, как и голос.
   — На кухне есть вино, если хочешь.
   Он взял лампу и отправился на кухню, откуда вернулся с тем же кувшином и с теми же двумя чашками, что и днем. Но на сей раз пил в основном он. Он сообразил, что если еще чуть выпьет, то опьянеет, и эта мысль понравилась ему, но для начала он хотел кое-что ей сообщить.
   — Она отвергла меня. Она собирается замуж за брата.
   Реба медленно склонила голову.
   — Я видела потерю.
   — Но ты не сказала мне, что я потеряю Надаму.
   Он задохнулся, произнося ее имя, и, проведя рукой по глазам, быстро наполнил свою чашку.
   — Я сказала тебе все, что видела, — ровным голосом произнесла гадалка. — Я сказала тебе, что будущее твое в тумане, что перед тобой — несколько путей.
   — Их становится все меньше, — хрипло возразил он. — Надама выходит замуж за Тобиаса, а мне приказано стать священником.
   — Ты сам видел этот вариант, — пробормотала Реба.
   — Но я не верил в него!
   Реба вздохнула.
   — Каландрилл, ты молод и еще не знаешь, что такое разочарование. Я видела потерю и сказала тебе об этом! Неужели ты не был к этому готов?
   — Нет, не был. — Он медленно покачивал головой, не сводя с нее глаз. — Нет, я не был к этому готов. Я думал…
   Он замолчал, чуть не всхлипнув. Реба сказала:
   — Ты думал, что получишь то, что больше всего желаешь. Ты смотрел на мое пророчество только под этим углом зрения.
   Он неохотно согласился.
   — Теперь у меня ничего не осталось.
   — Теперь тебе предстоит сделать выбор. — Голос ее пока еще был мелодичен, но в нем уже начинали звучать стальные нотки. — То, что я тебе сказала о будущем, остается в силе; ты сам должен решить, пойдешь ты по этому пути или нет. Надама выбрала свой путь. Разве в некотором роде это не освобождает тебя?
   — Я хотел ее, — пробормотал он. — Я люблю ее.
   — Ты всегда получал то, что хочешь. — Голос ее зазвучал насмешливо и резко. — Ты живешь за дворцовыми стенами, среди слуг и роскоши. Что бы ты ни пожелал — все у тебя под рукой. Ты и Надаму хотел получить так же просто?
   Слезы, готовые вот-вот брызнуть у него из глаз, вдруг высохли, от удивления он даже открыл рот — в том, что она говорила, была истина.
   — Я думал… — Он замолчал, беспомощно качая головой.
   — Ты думал, что уже потому, что ты ее любишь, она должна ответить тебе взаимностью. Что ж, такое случается довольно часто, как и потери. Но Надама предпочла Тобиаса. От этого тебе теперь никуда не деться.
   — Ты не говорила мне об этом, — негодуя, сказал он.
   — Я видела и потерю, и приобретение. Ты сам решил, как это истолковать.
   — Верно, — неохотно согласился он. — Верно.
   — И вот сейчас тебе самому предстоит выбрать свой дальнейший путь. Я видела, что ты вовсе не обязан принимать то, что тебе противно.
   Он грустно рассмеялся.
   — Слишком уж расплывчаты твои предсказания, Реба.
   — Я уже говорила тебе, что линия очень запутанна.
   — Это выше моего понимания, — вздохнул он, а затем спросил: — А тот товарищ, которого мне предстоит встретить и с кем, возможно, я буду путешествовать… Сегодня вечером я встретил посла Альдарина, и он пообещал показать мне карты… Может, это он?
   — Возможно. — Реба пожала плечами. — А может, и нет. Альдарин вроде не так уж и далеко.
   Каландрилл выпил еще, успокаиваясь. В ее спокойствии было что-то стальное, что-то неподвижное, что успокаивало и его.
   — Если бы это был он, я бы это понял, — пробормотал он. — Так ведь?
   Реба опять пожала плечами.
   — Возможно. Мне кажется, что сегодня твои суждения затуманены.
   Он вспомнил, что говорил ему Варент.
   — Он сказал: «На лозе много гроздьев».
   — И это так, — ответила она. — А на берегу много гальки. Я старше тебя и потому говорю тебе: ты забудешь о Надаме. Сейчас я говорю не как провидица, а как женщина. Тебе трудно в это поверить, но это так.
   Она была права: он ей не верил. И сказал:
   — Боюсь, что мне это не удастся. И тогда мне придется уйти. Мне будет тяжело видеть ее рядом с Тобиасом.
   Реба улыбнулась и сказала:
   — Вот ты уже и начал выбирать.
   Каландрилл пробормотал:
   — Ты имеешь в виду путешествие, которое мне предсказала? В дальние страны?..
   — Возможно. Возможно, твои ноги уже ступают по той тропе. Возможно, ты просто этого еще не понимаешь.
   — Возможно, — согласился он.
   — Ну, и что ты думаешь делать дальше? — спросила она.
   Он немного подумал, прежде чем ответить.
   — Думаю, я сейчас напьюсь.
   — Это не ответ. По крайней мере не для меня и не для тебя.
   — Но это привлекает.
   Он немного успокоился, но боль еще не стихла, в сердце его все еще поворачивался нож, горячий, как раскаленное железо, и холодный, как могила. Реба вздохнула:
   — На какое-то время, может быть. Но, рано или поздно, ты протрезвеешь.
   — Может, предскажешь мне еще раз будущее?
   Она покачала головой.
   — Нет, Каландрилл, я этого делать не буду. Одного предсказания в день достаточно. Ничего нового я тебе не скажу, а что тебе делать, ты уже знаешь.
   — Тогда можно я допью вино?
   — Нет. — Голос у нее слегка дрожал. — Мне бы не хотелось, чтобы сын домма напивался у меня. Я не могу позволить себе роскошь злить твоего отца.
   Обида вновь захлестнула его, и он вскочил на ноги.
   — Тогда я ухожу, провидица, и поищу себе более гостеприимное место.
   Реба слегка приподняла голову, словно следила за ним невидящими глазами. Ее глубокий голос зазвенел, как труба:
   — Каландрилл! Отправляйся назад во дворец и напивайся там, если тебе это так необходимо. Улицы Секки не настолько безопасны, чтобы бродить по ним в таком виде. Поищи караул, и пусть он доставит тебя домой.
   — Назад во дворец, где я оторван от вашего мира? — переспросил он. — От настоящего мира?
   — На какое-то время, — согласилась она.
   — Ты же сама говоришь, что у меня есть выбор. Что же, вот я и сделаю его прямо сейчас.
   Он повернулся, пропуская мимо ушей ее возглас, и, спотыкаясь, пошел по коридору. Нащупав дверь, он долго возился с засовом и наконец открыл. Холодный воздух ударил ему в лицо, и он остановился; голова у него шла кругом, дома, казалось, покачивались. Он поморгал.
   — Ну что за глупость, — произнесла у него за спиной Реба. Он покачал головой и пошел прочь.
   Влажный ветер с соленым привкусом океана приглушил запахи, которые сегодня утром доставили ему столько радости, да и сама улица в лунном свете выглядела иначе. Подъезды и вывески, сверкавшие днем на солнце, сейчас были тусклыми, как подернутые пеленой глаза; переулки, не ведающие о его сердечной боли, темнели, словно разверстая в угрозе пасть. Он избегал их и, спотыкаясь, брел в направлении более широкой улицы, прилегавшей к Воротам провидцев.
   Где же таверны? Где найти вино, чтобы притупить боль? Только не во дворце: он всегда был для него тюрьмой, а сейчас тем более. Празднество там в самом разгаре. Надама танцует в объятьях Тобиаса, глядя в лицо его брату с той самой улыбкой, которая, как ему казалось, была предназначена только ему. Тирас и его отец, видимо, пьют за заключенный союз, и Билаф, видимо, вне себя от того, что Каландрилл покинул дворец. Тобиас хорохорится, как петух, и от этой мысли Каландриллу стало невыносимо. Нет, он поищет другое место, чтобы залить горе; и до завтра он забудет о домме и о своей боли. Он приободрился и даже горько рассмеялся. Там, за Воротами провидцев и за Купеческим кварталом, есть Матросские ворота, а матросы пьют. Там же расквартирован портовый гарнизон, а солдаты, когда не на службе, тоже пьют. Да-да, гавань — это как раз то, что ему нужно; там полно таверн.
   На нетвердых ногах он повернул назад и отыскал переулочек, по которому еще днем пересек Купеческий квартал; по нему он вышел на широкую дорогу, идущую на восток.
   Ветер усилился, Каландрилл зябко поежился и даже несколько протрезвел. Он не хотел трезветь, потому что тогда, он знал это точно, он будет думать о Надаме и о Тобиасе, и нож вновь заворочается в его сердце, и он опять почувствует острую боль. Кошка, сидевшая над придушенной мышью, настороженно посмотрела на него, он остановился и зло зыркнул на животное. Кошка с вызовом распушила хвост, отстаивая добычу, желтые глаза сверкнули, и, вонзив клыки в окровавленную мышь, она мгновенно растворилась в темноте. Каландрилл пожал плечами и пошел дальше мимо видавших виды складов.
   Ему казалось, что он идет уже несколько часов, но наконец он различил огонек; юноша ускорил шаг и даже неуклюже побежал и вскоре оказался на небольшой площади, освещенной несколькими фонарями, горевшими над Дверями таверн, обещая все, что нужно матросу с пересохшим горлом. Он резко остановился, взмахнув руками, чтобы не упасть, и осмотрелся. Из всех таверн он выбрал ближайшую, поправил накидку, пригладил волосы и толкнул дверь.
   Под напором тепла и тяжелого духа спиртного Каландрилл заморгал, как сыч в луче фонаря охотника, и огляделся. На полу, посыпанном кое-где влажными опилками, стояло несколько грубых деревянных столов. За ними сидели мужчины с кружками и стаканами в руках, и все они повернулись к Каландриллу — кто с интересом, кто с полным безразличием. Рядом с мужчинами сидело несколько женщин, которых новичок явно заинтересовал. Светильники низко свисали с потолка, и Каландриллу пришлось наклониться, чтобы не удариться головой. В помещении было довольно светло как от светильников, так и от тлеющих в широком каменном очаге поленьев. Огромный кусок от туши быка жарился на вертеле, который вяло поворачивал паренек в истрепанной рубашке и рваных штанах с торчавшими из них босыми грязными ногами. Справа тянулась длинная стойка, за которой прислуживал толстый лысый человек в замусоленном переднике, за ним штабелями возвышались бочонки и бутылки, а на деревянных штырях висели, как трофеи, разного размера кружки.
   — Что желает господин? — водянистые глаза сразу отметили, что зашел не простолюдин.
   — Вино. Крепкое вино.
   — У меня есть вино из Альдской долины, оно удовлетворит твой вкус. — Хозяин вытащил запыленную бутылку и стакан из дешевого стекла, быстро протер его грязным полотенцем. — Попробуй, молодой господин.
   Каландрилл отхлебнул — вино действительно было крепким. Он кивнул, забирая бутылку и усаживаясь поближе к огню, рядом с низкой дверью, ведшей куда-то внутрь.
   — Чем господин будет закусывать?
   Каландрилл покачал головой, давая понять, что хозяин свободен: ему ничего не надо, налил себе стакан и обвел взглядом зал.
   Посетители, судя по их одежде и тяжелым серьгам, висевшим в ушах, были в основном матросы. У всех на поясе были кортики, а у многих и мечи. Кое-кто был вдрызг пьян. Здесь же находилось и несколько телохранителей местных торговцев — на них были защитные кожаные куртки, а вооружены они были длинными клинками, свисавшими с пояса. Женщины походили на гулящих — на них были платья с глубоким вырезом, из которого выпирали их высоко вздыбленные груди, вокруг шеи и на пальцах местных красавиц сверкали дешевые побрякушки. Они изучали Каландрилла оценивающими взглядами. Он улыбнулся в пустоту, опустошил стакан, налил еще и выпил. Сам того не желая, он сравнивал всех женщин с Надамой, и потому выпил снова, пытаясь отогнать от себя болезненные воспоминания.
   Очень скоро бутыль опустела, и он попросил еще одну и, развалившись на стуле, вытянул вперед ноги.
   — Нравится, господин?
   — Очень. Отличное вино. Прекрасный погребок.
   Голос у него огрубел, и он хихикнул. Хозяин подобострастно улыбнулся и ушел. Каландрилл уселся поудобнее, глупо улыбаясь и не замечая, что вино залило ему на груди рубашку, — он был рад, что боль отступила.
   Выпив еще полбутылки, он забыл, что пьет. Руки и ноги у него приятно отяжелели, и он с трудом удерживал в руке стакан; огонь в очаге грел ему бок. Юноша обвел комнату мутным взглядом с блаженной улыбкой на губах; все ему казалось расплывчатым, а голоса посетителей звучали как из колодца. Он неловко поставил на стол стакан, и тот опрокинулся, и вино, как алая кровь, растеклось по растрескавшейся поверхности стола. Каландрилл тупо смотрел на красную жидкость, капавшую на пол меж его широко расставленных ног. Он хихикнул, затем втянул воздух ноздрями и вдруг начал всхлипывать, но тут же разозлился на себя и выпрямился на стуле, небрежно проведя рукавом по лицу.
   Подняв стакан, он с преувеличенной осторожностью наполнил его и остался доволен своей работой. Держа стакан, двоившийся у него в глазах, он вдруг заметил, как из-за ближайшего столика кто-то поднялся и направился прямо к нему. Приблизившись, фигура обрела очертания женщины.
   Она была намного старше его, с крашенными хной волосами, ярко-красными губами и подведенными глазами с длинными ресницами. На ней было ярко-желтое платье с глубоким вырезом и завышенной талией с широким черным кожаным корсетом. Женщина наклонилась, позволяя ему получше рассмотреть грудь, и его ноздри уловили запах дешевых духов и пота. Она улыбнулась, обнажая далеко не белоснежные зубы.
   — Ты пьешь в одиночестве. Но ты слишком хорош, чтобы пить в одиночестве.
   Каландрилл заморгал, вглядываясь в три фигуры, стоявшие перед ним, и тоскливо ответил:
   — Надама так не думает.
   Женщина приняла это за приглашение и опустилась на стул слева от него.
   — Значит, твоя Надама не в своем уме. Меня зовут Лара.
   Каландрилл повторил:
   — Лара…
   Голос у него был хриплый. Он повернулся к ней, пытаясь рассмотреть ее сквозь застилавший ему глаза винный туман.
   В руках у нее он увидел стакан и наполнил его. Лара не колеблясь выпила и опять улыбнулась.
   — Надама — твоя пассия?
   — Я люблю ее, — торжественно произнес он. — Но она собирается замуж за моего брата.
   — Тогда тебе лучше забыть Надаму, — посоветовала ему Лара. — Хочешь, я тебе помогу?
   Каландрилл нахмурился и с трудом выдавил:
   — Боюсь, мне это не удастся.
   — Еще как удастся! — заверила его Лара. — Пошли со мной, и ты забудешь обо всех женщинах, которые у тебя до этого были.
   Он нахмурился еще больше и сказал:
   — У меня никого не было. Даже Надамы.
   Она резко рассмеялась и придвинулась поближе, кладя ему руку на ногу.
   — Так ты у нас еще девственник? Что, на самом деле?
   Ему показалось, что его честь некоторым образом задета, но он ничего не смог из себя выдавить, кроме робкого «да».
   — Что же, — Лара подвинула стул так, что он почувствовал на руке прикосновение ее груди; она гладила его по ноге, все выше и выше, а губы ее шептали ему прямо в щеку: — Пора становиться мужчиной. Пошли со мной.
   — Куда? — спросил Каландрилл.
   Лара кивнула в сторону двери.
   — Там сзади есть комнаты. Старик Форсон просит всего лишь пятьдесят деций за ночь. А я беру только один варр.
   Каландрилл повернулся к ней, но тут же отшатнулся, когда из ее рта в ноздри ему ударил запах перегара и гнили. Тут только он начал с трудом соображать, что не взял с собой денег; сквозь туман, окутывавший его мозги, он понял, что у него нет ни малейшего желания ложиться в постель с этой неопрятной шлюхой.
   — Спасибо, — тщательно артикулируя, сказал он, — не надо.
   — Не будь таким застенчивым. — Она провела рукой по его волосам, подобравшись другой к паху. — Я научу тебя, что надо делать.
   — Я и так знаю, что надо делать.
   — Тогда пошли, — настаивала Лара, беря его за руку. — Возьмем твою бутыль, и я подарю тебе такую ночь, которую ты никогда не забудешь. И будешь помнить меня еще долго после того, как забудешь свою Надаму.
   Им вдруг овладела какая-то необъяснимая паника, он резко отдернул руку и покачал головой:
   — Нет!
   Поглаживания Лары стали более настойчивыми.
   — Не будь таким застенчивым, — все повторяла она. — Пошли со мной.
   Он сделал большой глоток вина, чувствуя, что, несмотря на отвращение к ней, начинает заводиться. Лара усмехнулась и сказала:
   — Если дело в деньгах, то я могу сбросить и до полварра. Просто потому, что ты девственник.
   — Дело совсем не в деньгах, — возразил он, но тут же пожалел о том, что сказал, заметив, как растаяла ее улыбка — Хотя… дело именно в деньгах.
   — Полварра? — Она провела языком по губам. — У молодого вельможи наверняка найдется полварра.
   — Нет, — с извиняющейся улыбкой произнес Каландрилл, — у меня вообще нет денег.
   — Что?
   Перестав гладить его, она выпрямилась, и глаза ее расширились от злости.
   — У меня нет денег, — повторил он. — С собой.
   — Ты, жулик! — завизжала Лара, привлекая внимание всех посетителей. — Да кого ты из себя строишь? Приходишь сюда, пьешь, и все задарма? Да лишит тебя Дера мужского достоинства! Это что же получается? До коих пор вельможи будут позволять себе издеваться над честными людьми?
   Владелец таверны, Форсон, подошел к столу с озабоченным лицом.
   — В чем дело? Караул мне здесь ни к чему, у меня приличное заведение.
   — Приличное? Ты говоришь, приличное? — Лара вскочила на ноги — руки в боки, с раскрасневшимися щеками. — Вот тебе один приличный! Он высосал у тебя две бутыли вина, а в кармане у него — шиш!
   Форсон заколебался — и Каландрилла обижать вроде бы нехорошо, но и деньги терять не хочется. В конце концов он, явно нервничая, спросил:
   — Это правда, господин?
   Каландрилл кивнул.
   — Боюсь, что да. Но у меня есть кольцо.
   Он торопливо снял с пальца печатку, однако Форсон, взглянув на нее, отрицательно покачал головой.
   — Мне это ни к чему. Если я возьму печатку, то мне придется отвечать на вопросы охранников. Только деньги.
   — Завтра, — пообещал Каландрилл, начиная злиться, поскольку посетители стали собираться вокруг них угрожающим полукругом. — Я принесу деньги завтра!
   Толстяк Форсон отрицательно покачал массивной головой. Лара насмешливо расхохоталась.
   — И ты поверишь ему, а? Этот сукин сын обведет тебя вокруг пальца и завтра будет вовсю смеяться над тобой.
   — У тебя вообще ничего нет? — спросил Форсон.
   — Ничего. — Наблюдавшие за сценой пропойцы неодобрительно загудели. У него начала болеть голова. Он попытался кротко и примирительно улыбнуться и сказал: — Завтра я заплачу. Я обещаю.
   — Обещания вельмож — что ветер, — с издевкой сказала Лара. — Раз — и нету.
   — Верно, — согласился кто-то из толпы. — Почему мы платим, а он нет?
   — У него нет денег, — резко ответил Форсон.
   — Это он так говорит, — с издевкой возразил один из посетителей. — Бьюсь об заклад, у него есть с собой кошелек. Надо только хорошо потрясти.
   — Обыщи его, — посоветовал кто-то хозяину. — Пусть разденется.
   — Нет у меня ничего! — испуганно вскрикнул Каландрилл. — Клянусь вам. Именем Деры! Завтра я заплачу сполна.
   — Не богохульствуй! — раздалось из толпы. — Сукин сын приходит сюда и издевается над честными людьми только потому, что он вельможа. Проучить его!