Пол торопливо задал еще один вопрос:
   – И вы когда-то были в хороших отношениях с Белым королем?
   – С королевой. Никто из нас никогда не встречался со спящими сеньорами наших жалких территорий – вернее, уклоняющимися от хлопот владыками. Нет, именно госпожи, будь они обе благословенны, традиционно поддерживают порядок в нашей стране, пока их супруги остаются дома.
   – А-а… Но если вы были в хороших отношениях с Белой королевой, а сейчас на этих землях правит Красная, то как вы сумели остаться и ее другом?
   – Уважение, молодой человек, – несколько раздраженно ответил епископ. – Если коротко, то все дело в нем. Ее Красное величество полагается на мои суждения – а я, следует добавить, даю ей советы как по вопросам светским, так и духовным, – и таким образом я приобрел весьма уникальный статус.
   Ответ Пола не удовлетворил.
   – Но если Красная королева узнает, что вы мне помогли, несмотря на то что ее солдаты меня ищут, разве она не разгневается? И если Белая королева когда-либо вернет себе власть, разве не разгневается и она за то, что вы были столь близки с ее врагом?
   Теперь Хамфри откровенно вышел из себя. Его кустистые брови сошлись и соединились под острым углом над переносицей.
   – Молодой человек, разговоры на темы, в которых вы несведущи, не делают вам чести, пусть даже это нынче модно. Однако в интересах образования, в котором вы явно нуждаетесь, я вам кое-что объясню. – Он прочистил горло как раз в тот момент, когда вернулся Гэлли с пером и большим листом бумаги.
   – Я все нашел, епископ.
   – Да, мальчик, хорошо. А теперь помолчи. – Епископ ненадолго задержал на Поле взгляд, потом вновь предоставил своим глазкам смотреть куда заблагорассудится. – Я уважаемый человек и не смею, ради блага всей страны, поддерживать своим немалым весом и репутацией ту или иную фракцию. Потому что фракции эти непостоянны, даже эфемерны, в то время как скала, на которую опирается мое епископство, сделана из вечного материала. Так что, если прибегнуть к аналогии, моя позиция напоминает положение человека, сидящего на стене. Это может показаться опасным тому, кто, не обладая моим опытом и природным чувством равновесия, смотрит на меня снизу. Фактически такому человеку кажется, будто я нахожусь в постоянной опасности… и в любой момент могу свалиться. Но вид сверху, изнутри, – он постучал по своей лысой голове, – совершенно иной, смею вас заверить. Я обладаю безупречной для сидения на стене формой. И мой Хозяин создал меня как раз для постоянного балансирования между двумя неприемлемыми крайностями.
   – Понятно, – пробормотал Пол, не зная, что сказать в ответ.
   После объяснения настроение епископа заметно улучшилось. Он быстро начертил карту и царственным жестом протянул ее Полу. Тот поблагодарил, вышел вместе с Гэлли из крошечного замка и зашагал по подъемному мосту.
   – Оставьте дверь открытой! – крикнул им вслед епископ. – Не хочется сидеть взаперти в такой чудесный день, к тому же мне некого бояться!
   Проходя по подъемному мосту, Пол взглянул вниз и увидел, что ров вокруг замка совсем мелкий. Его можно было перейти вброд, едва замочив лодыжки.
   – Я ведь говорил, что у него найдется для тебя ответ, – весело сказал Гэлли.
   – Да, – согласился Пол. – Я уже понял, что он из тех, у кого есть ответ на любой вопрос.
 
   На возвращение ушел почти весь день. Когда путешественники подошли к Устричному домику, солнце уже опустилось за лес. Полу давно хотелось присесть и дать отдых ногам.
   После первого же толчка Гэлли дверь распахнулась.
   – Проклятые обалдуи! – взбеленился Гэлли. – Совсем распустились, даже не могут запомнить, что я им велел. Мияги! Чесапик!
   Ответило ему только эхо. Когда Пол шагал вслед за мальчиком по коридору, а шаги звучали глухо, как удары по барабану, он ощутил, как у него сжалось сердце. В воздухе витал странный запах – морской, солоноватый и неприятно сладковато-кислый. В доме было очень и очень тихо.
   В большой комнате тоже царила тишина, только на этот раз никто не прятался. Повсюду на полу лежали дети. Некоторые после удара упали и остались лежать в странной позе застывшего танцора, тела других были небрежно свалены в кучи по углам, словно использованные и выброшенные вещи. Они были не просто убиты, а лишены жизни каким-то непонятным для Пола способом: вскрыты, вышелушены и опустошены. Опилки на полу слиплись в красные комки, но еще не успели впитать всю кровь, тошнотворно поблескивающую в слабеющем вечернем свете.
   Застонав, Гэлли рухнул на колени, и его глаза распахнулись от ужаса настолько широко, что Пол даже испугался, как бы они не выскочили из орбит. Ему захотелось увести мальчика отсюда, но он обнаружил, что и сам не в силах шевельнуться.
   А на стене, над самой большой кучей тел, полукругом над бледными переплетенными руками и ногами, над лицами с широко раскрытыми ртами, было расплывшимися ярко-красными буквами написано единственное слово: «КРЕМ».
 
   СЕТЕПЕРЕДАЧА/ИНТЕРАКТИВ: IEN, час 4 (Евр, СевАм) – «Удар в спину».
   (Изображение: Кеннеди бежит по поместью, спасаясь от смерча.)
   ГОЛОС: Стаббак (Каролюс Кеннеди) и Ши На (Венди ‚хира) вновь пытаются бежать из поместья-крепости таинственного доктора Мафусаила (Мойше Рейнер). Роли Джеффриса и еще шести эпизодических персонажей вакантны. Заявки подавать по адресу: IEN.BKSTB.CAST.

Глава 13
Сын дочери эланда

   – Кто-то ждет внизу. – Длинный Джозеф нервно переминался с ноги на ногу на пороге комнаты, не желая приближаться к больной, даже если болезнь ее была столь незаразной, как «нервный срыв». – Говорит, что его Габбу зовут или что-то такое.
   – Ксаббу. Это мой друг из политеха. Пусти его.
   Отец нахмурился, потом развернулся и вышел. Ему явно не хотелось ни открывать дверь, ни передавать приятелю дочери что бы то ни было, но он старался. Рени вздохнула. У нее не было сил даже на злость – подозрительность и мрачность были неотъемлемыми чертами отцовского характера. К его чести, он не требовал, чтобы она готовила ему обед, с тех пор, как ее привезли из больницы. Правда, собственный его вклад в ведение домашнего хозяйства не изменился. Питались они преимущественно пшеничными хлопьями и разогретыми консервированными обедами.
   Щелкнула входная дверь. Рени села в постели, глотнула воды, попыталась пригладить волосы – даже если ты чуть не сдохла, не годится встречать гостей с нечесаной копной на голове.
   В отличие от отца, бушмен вступил в комнату без колебаний. Он остановился в нескольких шагах от кровати – скорее от непонятного ей уважения, чем от страха. Рени протянула руку и подтащила его поближе. Прикосновение теплых пальцев Ксаббу вселяло уверенность.
   – Я очень рад видеть вас, Рени. Я беспокоился.
   – Я вообще-то в порядке. – Она крепко пожала его руку и отпустила, подыскивая взглядом место, куда он мог сесть. Единственный стул в комнате был завален одеждой, но Ксаббу, казалось, был согласен и постоять. – Мне пришлось драться как кошке, чтобы меня из приемного покоя отослали домой: если бы я попала в больницу, то застряла бы в карантине на недели.
   Лежала бы рядом со Стивеном… но это слабое утешение.
   – Думаю, дома вам лучше. – Он улыбнулся. – Я знаю, в современных больницах творят чудеса, но я еще принадлежу своему народу. Мне бы в подобном месте стало лишь хуже.
   Рени подняла глаза. В дверях стоял отец, глядя на Ксаббу со странным выражением на лице, но когда он заметил, что Рени на него смотрит, то смущенно отвел взгляд.
   – Я пойду навещу Уолтера. – В доказательство отец продемонстрировал шляпу, отошел было, потом обернулся: – С тобой все будет в порядке?
   – Без тебя не умру, если ты об этом, – брякнула Рени и тут же пожалела, увидев, как мрачнеет его лицо. – Со мной все будет в порядке, папа. Только не пей слишком много.
   Отец снова разглядывал Ксаббу, но уделил Рени кривую гримасу – не особенно злую, скорее привычно-раздраженную.
   – Не тебе о моих делах волноваться, девочка.
   Ксаббу терпеливо ждал, пока за Длинным Джозефом не закроется дверь. Личико его было серьезно, глаза горели. Рени похлопала по краю кровати.
   – Садись. А то я нервничать начинаю. Извини, что не пригласила тебя раньше, но от лекарств я почти все время сплю.
   – Но вам уже лучше? – Он внимательно вглядывался в ее лицо. – Теперь, мне кажется, ваш дух здоров. Когда мы только вернулись из… из того места, я очень за вас боялся.
   – Это была аритмия – даже не инфаркт. Я себя чувствую настолько лучше, что уже могу злиться. Я видела их, Ксаббу, я видела ублюдков, которые владеют этим клубом. Я видела, что они там вытворяют. Я до сих пор понятия не имею, зачем им это, но если мы с тобой не были вот на столько, – она показала сжатые пальцы, – от того, чтобы последовать за Стивеном и еще Бог знает сколькими детьми, я съем свою шляпу. – Ксаббу недоуменно глянул на нее. Рени рассмеялась. – Прости. Это идиома такая. Она означает «я совершенно в этом уверена». Ты никогда ее раньше не слышал?
   Бушмен покачал головой.
   – Нет. Но я с каждым днем узнаю все больше, учусь думать на этом языке. Иногда я размышляю о том, что теряю. – Он наконец сел. Бушмен был так легок, что Рени не ощутила, как прогнулся матрас. – Что нам делать теперь, Рени? Если то, что вы сказали, – правда, эти злодеи творят много зла. Куда нам сообщить об этом: в полицию или в правительство?
   – Я тебя отчасти за этим и позвала – хочу показать кое-что. – Рени пошарила за подушкой в поисках пульта и с трудом вытащила его из щели между стеной и матрасом. Собственная слабость раздражала ее – даже такое ничтожное усилие вызвало одышку. – Очки принес? Плоский экран работает слишком медленно.
   Ксаббу достал две коробочки с логотипом политеха на крышках. Рени вытащила обе пары – каждая размером с обычные очки от солнца, – из клубка кабелей у кровати выдернула тройник и подключила к пульту очки и пару сенсоров.
   Когда она подала одни очки Ксаббу, тот взял их не сразу.
   – Что-то случилось?
   Бушмен медленно покачал головой.
   – Рени, я потерялся. Я подвел вас, когда мы были там.
   – Больше мы туда не пойдем. Кроме того, это лишь изображение и звук, без эффекта присутствия. Мы просто заглянем в банки данных политеха и пару подсетей. Бояться нечего.
   – Меня удерживает не боязнь, хотя я солгал бы, сказав, что не испытываю страха. Дело в другом. Я должен рассказать вам, Рени, – рассказать о том, что случилось со мной там.
   Рени промолчала, не желая подгонять друга. Несмотря на все его способности, напомнила она себе, он был еще новичком, и все то, к чему она давно привыкла, было для него непривычным.
   – Я тоже должна показать тебе кое-что. Обещаю, это будет не сложнее, чем лабораторная в политехе. А потом я очень хочу услышать твой рассказ.
   Она снова протянула очки. На сей раз Ксаббу взял их.
   Серая пустота быстро сформировалась в правильные многоугольники ее личной системы – простенькая схемка, напоминающая набросок кабинета, куда проще, чем та, которую предоставлял ей политех. Рени повесила на стены несколько картинок и поставила аквариум с тропическими рыбками, но в остальном кабинет был строго функционален – рабочее место постоянно спешащего человека, – и перемен в обстановке в ближайшее время не предвиделось.
   – Мы проторчали в клубе – сколько? Три часа? Четыре?
   Рени сдавила сенсоры, и один из прямоугольников превратился в окно. В окне показался логотип политеха и стандартное предупреждение. Рени набрала код доступа, и перед ней проявилась библиотека.
   – Потерпи немного, – предупредила она. – Здесь я привыкла работать свободно, а сейчас меня ограничивает скорость ввода с этих допотопных штуковин.
   Странно было двигаться в такой знакомой, реалистичной среде и не иметь возможности напрямую контактировать с ней. Чтобы манипулировать каким-либо из символических объектов, ей приходилось не тянуться к нему рукой, а выполнять сложную последовательность команд.
   – Вот что я хотела тебе показать, – произнесла Рени, открыв, наконец, нужное окошко. – Записи политеха за тот день. – По экрану быстро катились строки чисел. – Вот префикс упряжной, все коннекты. Вот мы заходим. Вот мой код доступа.
   – Вижу, – спокойно, но отрешенно проговорил Ксаббу.
   – Смотри сюда. Вот запись наших коннектов. Только внутриуниверситетская связь.
   – Не понимаю.
   – Это значит, что, судя по этим записям, мы вообще не входили в сеть и не подключались к коммерческому узлу под названием «Мистер Джи». Все, что мы пережили, – бассейн, тварь эта морская, центральный зал – не было ничего этого. Во всяком случае так утверждает архив политеха.
   – Рени, я запутался. Быть может, знания мои менее обширны, чем мне казалось. Как может не остаться записи?
   – Не знаю! – Рени поработала с сенсорами. В глубине очков архив политеха сменился другим окном. – Смотри здесь: это мои личные счета, даже те, что я создала специально ради этого случая. Они не тронуты. За коннект не платил ни политех, ни я – никто! После нас не осталось никаких следов. Совсем. – Рени перевела дыхание, стараясь сохранять спокойствие. Головокружения порой еще беспокоили ее, но силы возвращались с каждым днем, отчего беспомощность казалась еще неприятнее. – Если мы не сможем найти записей, мы и пожаловаться не сможем. Представь себе, что скажут власти: «Это очень серьезное обвинение, миз Сулавейо. Особенно если учесть, что вы этим узлом никогда не пользовались…» Бесполезно.
   – Хотел бы я предложить что-нибудь, Рени. Хотел бы я чем-нибудь помочь. Но моих младенческих знаний для этого, увы, недостает.
   – Ты можешь мне помочь. Помочь выяснить, что случилось. Мне не хватает выносливости – я от пристального взгляда устаю. Но если ты будешь моими глазами, мы сумеем кое-что сделать. Я не сдамся так легко. Эти ублюдки погубили моего брата и едва не прикончили нас с тобой.
 
   Рени откинулась на подушки. После таблеток ее, как всегда, клонило в сон. Ксаббу сидел по-турецки на полу. Глаза его были скрыты очками, пальцы с поразительной быстротой бегали по клавишам сенсора.
   – Ничего похожего на ваше описание, – произнес он, нарушив долгое молчание. – Ни петель, ни повторов. Все свободные концы, как вы бы сказали, спрятаны.
   – Черт.
   Рени снова закрыла глаза, пытаясь найти другой способ решения проблемы. Кто-то дочиста стер все записи об их с Ксаббу визите в клуб, потом сфабриковал новые и вставил на то место, да так, что и шва не осталось. Сведения о часах, проведенных у «Мистера Джи», были теперь недоступны и непроверяемы, как сон.
   – Меня пугает не то, что они сотворили это, а то, что отследили все мои псевдонимы и стерли напрочь. Черт, да способа сделать такое вообще не существует!
   Ксаббу все еще бродил по оцифрованному миру. Очки на его узком лице походили на стрекозиные глаза.
   – Но если они отследили созданные вами фальшивые личины, то не могут ли они найти вас?
   – Вчера я сказала бы: «Да никогда в жизни!», но сегодня я уже не так уверена. Если они знают, что сигнал шел из политеха, им даже не надо залезать во внутренний архив, чтобы найти меня методом исключения. – Рени в раздумье прикусила губу. Мысль была очень неприятная. Ей с трудом верилось, чтобы люди, создавшие «Мистера Джи», посылали ей укоризненные письма через адвоката. – Создавая псевдонимы, я как могла старалась от них отстраниться, шла через общественные узлы, и всякое такое. Я никогда не подумала бы, что меня сумеют выследить до политеха.
   Ксаббу удивленно прищелкнул языком. Рени выпрямилась.
   – Что?
   – Тут что-то… – Он примолк, пальцы его забегали по сенсору. – Тут что-то есть. Что значит, когда на стене вашего кабинета мигает оранжевая лампочка? Поблескивает, как светляк! Только что начала.
   – Это врубились антивирусы. – Рени наклонилась вперед, не обращая внимания на головокружение, и подобрала с пола вторую пару очков. Кабель туго натянулся. – Может, кто-то ломится ко мне в систему.
   По спине у нее побежали мурашки. Неужели они уже нашли ее? И кто это – они?
   Вновь она попала в базисную ВР-симуляцию – трехмерный кабинет. Огненная точка вспыхивала и гасла, как уголек в жаровне. Нагнувшись, Рени пошарила по полу, потыкалась в колени Ксаббу, нашла сенсор и набрала команду. Искра в виртуальном пространстве взорвалась символами и строками, заполнившими большую часть кабинета.
   – Что бы это ни было, оно уже в системе, но еще латентно. Вирус, наверное.
   Рени злилась, конечно, что ее система взломана и скорее всего безнадежно испорчена, но для владельцев «Мистера Джи» такая реакция была до странного благожелательной. Она запустила свой «Фаг» на поиски чужих кодов. Искать пришлось недолго.
   – Что за черт?..
   Ксаббу ощутил ее изумление.
   – Что случилось, Рени?
   – Этой штуки тут не должно быть!
   В виртуальном пространстве перед ними висел прорисованный куда более реалистично, чем простенькая офисная мебель, прозрачно-золотой кристалл.
   – Похоже на желтый алмаз. – В памяти всплыл образ, ускользающий, как сон, – ясно-белый силуэт, человек, слепленный из пустоты, – и пропал.
   – Это компьютерная болезнь? Или что-то посланное теми людьми?
   – Не знаю. Вспоминается что-то, но смутно – вроде бы перед тем, как мы сошли с линии… Я почти не помню, что случилось после того, как я вернулась за тобой в пещеру.
   Золотой кристалл висел перед ней, как невыразительный желтый глаз.
   – Я должен поговорить с вами, Рени, – грустно признался Ксаббу. – Рассказать, что там случилось со мной.
   – Не сейчас. – Рени торопливо направила на кристалл – или то, что он представлял собой, – свои анализаторы. Когда несколько секунд спустя пришел результат – вокруг инородного тела, как хрустального солнца, закружились текстовые планетки, – она присвистнула сквозь зубы.
   – Это код, но утрамбованный так, словно его сапогами топтали. Сюда втиснута чертова уйма информации. Если это деструктивный вирус, он может полностью переписать систему намного крупнее моей.
   – Что вы будете делать?
   Рени помедлила с ответом несколько секунд, торопливо проверяя предыдущие коннекты.
   – Откуда бы оно ни явилось, теперь оно приклеилось к моей системе. Но в моей области внутренней сети политеха его нет и следа. И то хорошо. Господи, мой пульт аж распирает – памяти почти не осталось. – Она прервала связь с университетом. – Не думаю, чтобы я смогла даже активировать эту штуку на своей машине, так что, может быть, она нейтрализована. Хотя представить не могу, кому придет в голову создавать вирус, который сгружается на систему, не способную его поддержать. Да если на то пошло, зачем вообще нужен такой большой вирус? Это все равно что поставить слона подслушивать в телефонной будке.
   Она выключила систему и, сняв очки, откинулась на кровати. Перед глазами, как младшие родственники загадочного кристалла, мелькали желтые точки. Ксаббу тоже снял очки, с подозрением взирая на пульт, как будто оттуда могло выползти нечто пакостное. Потом он перевел взгляд на Рени.
   – Вы побледнели. Я налью вам воды.
   – Мне надо найти систему, достаточно мощную, чтобы активировать эту штуку, – рассуждала вслух Рени, – но ни к чему не подключенную. Что-то большое и стерильное. Наверное, можно одолжить лабораторию в политехе, но тогда пойдут вопросы…
   Ксаббу осторожно подал ей стакан.
   – Может быть, уничтожить это? Если это работа хозяев того ужасного места, оно не может не быть опасным.
   – Но если оно из клуба, это наше единственное доказательство! Более того, это ведь код, а разработчики кодов имеют собственный стиль – ну, как режиссеры фляков или художники. Если выясним, кто пишет программы для грязных делишек «Мистера Джи»… это станет отправной точкой. – Рени двумя глотками осушила стакан. Как же ей, оказывается, хотелось пить! – Я не собираюсь сдаваться из-за того, что испугана. – Она осела на подушки. – Я не сдаюсь.
   Ксаббу все еще сидел на полу, скрестив ноги.
   – И как это сделать, если вас нет в университете?
   Голос его звучал почти скорбно, несообразно словам, точно у человека, занимающегося болтовней последние минуты перед расставанием, за которым не наступит встречи.
   – Я соображу. Есть у меня пара идей, но до конца не продуманных.
   Бушмен сидел тихо, глядя в пол. Потом поднял голову и тревожно взглянул на Рени. Лоб его избороздили морщины. Рени внезапно осознала, что друг ее с первых минут был необычно печален.
   – Ты говорил, что хочешь рассказать о чем-то.
   Ксаббу кивнул.
   – Я запутался, Рени. Я должен выговориться. Вы мой друг. Думаю, вы спасли мне жизнь…
   – А ты – мне, это уж точно. Если бы ты замешкался с помощью…
   – Трудно было не заметить, что ваш дух очень слаб. Вы были очень больны. – Бушмен смущенно пожал плечами.
   – Так поговори со мной. Расскажи, почему слаб твой дух, если дело в этом.
   Ксаббу серьезно кивнул.
   – С тех пор как мы вернулись оттуда, я не слышу, как звенит солнце. Так говорят в моем народе. Если ты не слышишь, как поет солнце, твой дух в смертельной опасности. Это длится уже много дней.
   Но вначале я должен рассказать вам то, о чем вы не знаете, – часть истории моей жизни. Я говорил, что отец мой умер, а мать и сестры живут с моим народом. Вы знаете, что я учился в школах горожан. Я принадлежу своему народу, но во мне язык горожан и их мысли. Порой они похожи на проглоченный яд, на холод в душе, готовый заморозить сердце.
   Он сбился и тяжело, неровно вздохнул. Рассказ причинял ему видимую боль. Рени обнаружила, что сжимает кулаки, точно любимый человек на ее глазах идет в высоте по канату.
   – Из моего народа почти никого не осталось, – начал Ксаббу. – Древняя кровь ушла. Мы женились на высокорослых, и порой наших женщин брали против их воли, а таких, как я, все меньше и меньше.
   А еще меньше тех, кто живет жизнью предков. Даже те, в ком кровь бушменов течет верно, почти все растят овец или гоняют скот по окраинам пустыни Калахари или в дельте Окаванго. Семья моей матери тоже жила в дельте. У них были овцы, пара коз, они удили рыбу в дельте и обменивали в ближайшем городке на вещи, которые, как им казалось, были нужны – вещи, над которыми наши предки посмеялись бы. И как бы они хохотали! Радио, у кого-то был даже старый телевизор на батарейках – что толку в этих голосах белого человека или черного человека, который живет как белый? Наши предки не поняли бы их. Голоса города глушат звуки жизни, которой жил когда-то мой народ, как глушат они солнечный звон.
   А семья моей матери жила, как живут многие нищие чернокожие в Африке, по окраинам земель, которые когда-то принадлежали им. Белые больше не правят Африкой – по крайней мере, они не сидят больше в правительстве, но за них Африкой теперь правят принесенные ими вещи. Вы знаете это, хоть и живете в городе.
   Рени кивнула.
   – Я знаю.
   – Но есть еще среди нашего народа те, кто живет по-старому, кто идет путем Древнего народа, путем Богомола и Дикобраза и Квамманги-Радуги. Так жили мой отец и его народ. Они были охотниками, блуждающими в пустыне там, куда не заходят ни белый, ни черный человек, следом за молнией и дождем и стадами антилоп. Они жили так, как жил мой народ с первых дней Творения, но потому лишь, что горожанам ничего не нужно от пустыни. В школе я узнал, что есть еще в мире такие места, где не звучит радио, где не оставляют следов колеса, но места эти исчезают, как вода на горячем камне под солнцем.
   Единственным способом, каким народ моего отца мог держаться древних путей, было оставаться вдали от всех, даже от тех наших собратьев, кто покинул пустыню и священные холмы. Когда-то вся Африка была нашей, и мы бродили по ней вместе с другими Перворожденными: эландом и львом, спрингбоком и бабуином [19] – бабуинов мы зовем «люди, сидящие на пятках» – и другими. Но последние из нашего рода могут выжить, лишь прячась. Для них городской мир – настоящая отрава. Они не переносят даже его прикосновения.
   Много лет назад, до моего или вашего рождения, началась страшная засуха. Она поразила всю землю, но пустыню – сильнее всего. Три года продолжалась она. Стада спрингбоков покинули землю, хартебисты и куду тоже ушли или погибли. Семья моего отца страдала – пересохли даже ямы, откуда только бушмены могут высасывать воду через соломинку. Старики уже отдали себя пустыне, чтобы могли выжить молодые, но даже юные и сильные умирали. Дети рождались слабыми и больными, а потом перестали рождаться вовсе, ибо наши женщины бесплодны в засуху.
   Мой отец был тогда охотником в самом расцвете молодости. Далеко уходил он в пустыню, целыми днями выискивая еду для своей семьи: братьев и сестер, племянников и племянниц.
   Но с каждым разом ему приходилось уходить все дальше, и все меньше еды оставалось, чтобы поддержать его силы во время охоты. Яйца страусов, в которых мой народ хранит воду, почти опустели. Другим охотникам везло не больше, и женщины работали целыми днями, выкапывая последние корни, уцелевшие в засуху, собирая последних насекомых в пищу детям. По ночам все молились о дожде. Не было им счастья, никто не пел, а потом и не рассказывал сказок. Так велико было горе, что некоторые в семье моего отца решили, что дождь навсегда покинул землю, что близится конец мира.
   Однажды, когда отец ушел на охоту и семь дней не видал своего народа, ему явилось невероятное видение: великий эланд, прекраснейший из зверей, стоял на краю солончака и грыз кору колючего дерева. Отец знал, что эланд мог бы кормить его семью много дней и даже вода, собранная травой в его желудке, помогла бы детям остаться в живых. Но он знал также, что видеть одинокого зверя – необычно. Эланд не бродит в огромных стадах, как другие антилопы, но вместе с ним путешествует и его семья, как и у нашего народа. И кроме того, этот эланд не был истощен, ребра его не торчали, несмотря на ужасную засуху. Отцу подумалось даже, что этот зверь – особый дар Деда Богомола, сотворившего первого эланда из обрывков сандалии Квамманги.