Уильямс Тэд. Город золотых теней

   То, что муниципалитет оставил здание себе, не означало, что тут проводили ремонт. Проходя по коридору, Рени наморщила нос. Как могут стены, продуваемые по зиме всеми ветрами, так крепко удерживать летом жару и вонь?
   Она кинула сумки в клетушке три на четыре метра, ставшей их временным пристанищем. Отца не было – впрочем, она и не ожидала его увидеть. Рени сорвала зажигалку с сигареты, сбросила туфли, задернула занавесь у входа, чтобы переодеться в домашнее и убрать рабочий костюм. Натянув шорты и футболку, она запихнула продукты в крохотный холодильник, поставила чайник на плитку, затушила окурок и пошла искать Длинного Джозефа.
   Отец сидел у стенного экрана в обычной компании мужиков – одни его лет, другие младше, – наблюдая за ходом футбольного матча. Играли профессионалы, на зеленой траве какого-то спортивно-коммерческого Зазеркалья, существовавшего лишь на экранах. Рени вспомнилась настоящая игра – на улице, всего в паре кварталов отсюда. Что гонит юношей с солнечной улицы, что превращает их в мужиков – косноязычных спорщиков, поверхностных умников, способных долгими днями сидеть в душном гараже, потягивая пивко? Как может мужчина начинать жизнь с таким запасом сил и энергии и так быстро их растрачивать?
   Отец поднял взгляд и, заметив дочь, виновато попытался спрятать пиво. Рени предпочла не заметить бутылки.
   – Папа, я сейчас сварю кофе, и нам пора идти к Стивену.
   Отец воровато покосился на последние капли пива в бутылке. Остальные пристально вглядывались в экран. Одна из коллег Рени считала, что все мужики – кобели; если так, то особенно это проявляется в том, как они смотрят на мяч. Длинный Джозеф осушил бутылку и демонстративно поставил на пол.
   – Пойду, что ж. Надо с мальчишкой повидаться.
   Когда они шли коридором, Рени показалось, что в дверях гаража стоит тот самый человек в темной рубашке, но солнце било в глаза, и разобрать что-либо было трудно. Она подавила сосущее чувство под ложечкой. Даже если это тот самый тип, это еще ничего не значит. В убежище обитают почти пять сотен человек, и еще больше приходят в гости. Сама Рени знала только пару десятков погорельцев из собственной многоквартирки.
   Сворачивая, она глянула туда снова, но дверной проем был пуст.
   – Хорошо было, – произнес внезапно отец, – когда-то. Так здорово.
   – Что?
   – Когда я работал. Электриком был. Кончаешь, складываешь инструменты, идешь выпить с друзьями. Сделаешь работу и доволен. А потом спина у меня заболела.
   Рени промолчала. Травму спины отец получил – или утверждал, что получил – через год после смерти бабушки Умы Бонгелы, заботившейся о детях после того, как их мать погибла при пожаре. А кроме того, травма странным образом совпала с повышенным интересом Длинного Джозефа к бутылке. Со своих посиделок он возвращался домой так поздно, что Рени приходилось укладывать братишку рядом с собой, чтобы он не плакал. В травму отца она так до конца и не поверила.
   Если только его не сгибали тяжелая работа, и снова работа, и снова, и невыносимо тяжелое бремя гибели жены, а потом тещи, и ответственность за двоих детишек; сгибали, пока Длинный Джозеф уже не мог больше распрямиться. Тоже травма спины – своего рода.
   – Знаешь, ты еще можешь это делать.
   – Что? – Отец отвлекся, глядя куда-то в конец коридора.
   – Работать электриком. Господь знает, тут у всех проблемы. Думаю, все были бы рады твоей помощи.
   Отец зло покосился на нее и уставился вдаль.
   – Спина…
   – А ты не напрягай ее. Ты ведь много можешь сделать. Тут у половины жителей розетки перегружены, проводка старая, техника дрянная. Можешь пройти, посмотреть…
   – Черт тебя дери, девка, если хочешь избавиться от меня, так и скажи! – внезапно взъярился отец, сжимая кулаки. – Я ни у кого работы клянчить не намерен! Что тебе – пенсии моей мало?
   – Хватает, папа. – В пятьдесят лет отец уже стал склочным стариком. Рени хотела обнять его, но не осмелилась. – Хватает. Это была просто идея. Я хотела бы видеть тебя…
   – Полезным? Я сам себе полезен. А ты займись своим делом.
   До своей клетушки они дошли в молчании. Длинный Джозеф хлопнулся на кровать и сосредоточенно и критически разглядывал свои тапочки, пока Рени заливала кипятком растворимый кофе. Когда таблетки кончили пузыриться, она передала одну кружку отцу.
   – Можно тебя спросить, или ты так и будешь дуться до вечера?
   Он воззрился на дочь поверх кружки.
   – Чего?
   – Тот тип, который маячил перед нашей многоквартиркой, – как он выглядел? Помнишь? Ну, который сидел в машине, когда приходил Ксаббу.
   Отец пожал плечами и подул на кофе.
   – Откуда мне знать? Темно было. Борода была, шляпа. Зачем это тебе?
   Ее преследователь был безбород, но это ничего не значит – побриться любой может.
   – Я… я волнуюсь, папа. Мне кажется, что меня кто-то преследует.
   Отец скривился.
   – Что за ерунда? Преследует? Кто?
   – Не знаю. Но… мне кажется, я кому-то на мозоль наступила. Я выясняла, что случилось со Стивеном… сама исследования проводила…
   Длинный Джозеф хмуро встряхнул головой.
   – Что за дурь ты несешь, девчонка? Кто за тобой гоняется – псих-доктор?
   – Нет. – Она охватила кружку ладонями, радуясь теплу, несмотря на то, что день был жаркий. – Мне кажется, что Стивен пострадал из-за сети. Я не могу объяснить, но мне так кажется. Поэтому я и поехала к своей учительнице.
   – Да на кой бес тебе эта старая белая ведьма?
   – Черт, папа, я пытаюсь с тобой говорить! Ты ничего не знаешь о докторе Ван Блик, так что заткнись!
   Отец попытался встать и расплескал кофе.
   – И не вздумай вставать. Я говорю об очень серьезных вещах. Так ты будешь слушать или нет? Я, знаешь ли, не единственная родственница Стивену – он все-таки твой сын.
   – И я к нему пойду сегодня. – Длинный Джозеф был преисполнен оскорбленного достоинства, несмотря на то, что был в больнице лишь четырежды, всякий раз по настоянию Рени. Он опустился на кровать, выпятив губу, как обиженный ребенок.
   Рени рассказала ему все, что смогла, опустив самые сложные умозаключения и обойдя по кривой последний час, проведенный в «Мистере Джи». Она была слишком взрослой и независимой, чтобы отец попытался запретить ей что бы то ни было, но нельзя сбрасывать со счетов шанс, что, когда очередная бутылка пива напомнит ему, что он потомок зулусских воинов, он решит защитить ее самолично – скажем, разобьет пульт. При необходимости она и с работы могла вести свое расследование, но она и так втянула политех в это дело больше, чем намеревалась, да и сильно отстала от учебной программы за время болезни.
   Когда она закончила, Длинный Джозеф необычайно долго молчал.
   – Неудивительно, что ты едва не убилась – работаешь целыми днями, а потом еще со всякой дрянью возишься, – заключил он наконец. – По мне, так все это дурь одна. Чтобы мальчишке от компьютера плохо стало? Да никогда о таком не слышал.
   – Я не знаю. Это же только мои догадки. Доказательств-то у меня нет.
   «Кроме размытой фотографии города. И то лишь потому, что я взяла свой пульт к Сьюзен. И потому, что меня не было в доме во время пожара».
   – Думаешь, кто-то поджег наш дом? – неожиданно спросил отец, будто подслушав ее мысли.
   – Я… не знаю. Боюсь предполагать, что это настолько серьезно. Я надеялась, что это обычный пожар – ну, авария какая-то.
   – Потому что, если ты связалась со всякой мразью, девочка, они тебя выжгут. Знаю. Навидался. – Длинный Джозеф вытянул ноги, озирая собственные носки, и, несмотря на весь свой рост, показался вдруг маленьким и старым. Хрюкнув, он согнулся и принялся искать под кроватью башмаки. – Так теперь тебе кажется, что тебя преследуют?
   – Может быть. Не знаю. Я уже ничего не знаю.
   Отец посмотрел на дочь мрачно и немного испуганно.
   – Не знаю, что сказать, Ирен. Нехорошо думать, что у моей дочери крыша съехала, но твои идейки мне еще меньше нравятся. – Он выпрямился, сжимая в руке беглые башмаки. – Сейчас натяну, и пойдем проведаем этого мальчишку.

* * *

   После визита Рени отвела отца в раздевалку, чтобы снять энкостюм, и переоделась сама, отправив свернутый комбинезон в люк мусоросборника. Потом пошла в уборную, пристроилась на краешке унитаза и разрыдалась. Сначала слезы катились по одной, но пару секунд спустя Рени уже не могла перевести дыхание, хлюпая носом.
   Он был где-то там. Ее Стивен, хитроглазый малыш, забиравшийся к ней в кровать, не покинул свое тело. Лампочки машин, мониторы на черепе, все инструменты современной медицины – или той ее части, что мог предоставить госпиталь пригородов Дурбана – утверждали, что мозг его не мертв. Пока. Но с каждым днем руки его сгибались все сильнее, пальцы все крепче сжимались в кулаки, несмотря на физиотерапию. Как там звучала эта жуткая фраза? «Персистентное вегетативное состояние». Как высохший корешок. Бездвижно застрявший в земле, почерневший, мертвый.
   Рени не чувствовала, что брат рядом, – вот что пугало ее. Ксаббу сказал, что дух его ушел далеко, и, хотя в глубине души она всегда относилась с тайным презрением к любым доводам спиритов, эта фраза удивительно подходила к ее нынешним ощущениям. Тело принадлежало Стивену, оно жило, но Стивена в нем не было.
   Так какая разница между этим и «персистентным вегетативным состоянием»?
   Она устала, так устала. Чем быстрее она бежала, тем меньше двигалась с места и не знала, где взять силы бежать дальше. В такие часы смерть, даже такая ужасная, какой была смерть ее матери, казалась по контрасту благословением – смерть приносила покой жертве и некое разрешение от бремени родным.
   Рени оторвала клок грубой туалетной бумаги, высморкалась, оторвала еще и вытерла лицо. Отец, наверное, уже места себе не находит. Старые журналы, разбросанные в приемной, не того сорта, чтобы привлечь его внимание. Интересно, почему журналы в больницах предназначаются исключительно для добрых бабушек? Уже по отсутствию спортивных новостей или полуголых женщин можно судить, что ни один мужчина не приложил руку к подбору развлекательного чтения.
   Стоя перед зеркалом, Рени еще раз вытерла лицо. От едкого запаха дезинфекции глаза снова начали слезиться. «Ну надо же, как мило, – кисло подумала Рени, – стараешься-стараешься, чтобы не видно было, что ты рыдала, а потом выходишь из сортира, и все по новой». Она в последний раз небрежно промокнула веки и вышла.
   Отец действительно маялся в ожидании, но место себе все же нашел. Он приставал к хорошо одетой женщине чуть постарше Рени, съехавшей к самому краю дивана в попытках избежать его навязчивого внимания. Пока Рени приближалась, отец успел несколько придвинуться к своей жертве.
   –… Жуткий бардак. Пожарные, вертолеты, скорая… – Он рассказывал о пожаре. Рени улыбнулась, подумав, не испортила ли она своим появлением рассказ о том, как он героически выносил из огня детей и женщин.
   – Пошли, папа… – начала она и осеклась, узнав женщину. Это была мать Соки. Они не разговаривали со времени той злосчастной беседы, когда с приятелем Стивена случился припадок. – Добрый день, Патриция, – вежливо проговорила она. – Папа, это мать Соки. Извини, я тебя не сразу признала.
   Патриция глянула на Рени со страхом и неловким сочувствием – черт, наверное, следы слез все же заметны.
   – Добрый день, Ирен. Приятно познакомиться, мистер… – Она осторожно кивнула Длинному Джозефу, явно опасаясь, что он продолжит к ней придвигаться.
   Рени помолчала секунду. Хотелось спросить, зачем Патриция пришла сюда, но суеверная вежливость больничных приемных не позволяла.
   – Мы ходили к Стивену, – выговорила она.
   – Как он?
   Рени покачала головой.
   – Все так же.
   – Напяливают на тебя этот балахон дурацкий, – встрял Длинный Джозеф. – Точно у моего мальчика лихорадка или еще что…
   – Это не… – начала Рени, но Патриция прервала ее:
   – Соки на обследовании. Три дня, две ночи. Обычное обследование. – Последние слова она произнесла с вызовом, точно ожидала, что Рени будет ей противоречить. – Но ему так одиноко здесь, что я после работы его навещаю. – Она подняла сумку. – Фрукты ему принесла. Виноград. – Казалось, она сама сейчас расплачется.
   Рени знала, что болезнь Соки была вовсе не такой легкой или временной, как утверждала Патриция при их последней беседе. Хотелось узнать больше, но задавать вопросы было не время.
   – Передай ему привет от меня. А нам пора. У меня завтра тяжелый день.
   Пока отец выполнял сложную и трудоемкую процедуру вставания, Патриция неожиданно положила руку на плечо Рени.
   – Твой Стивен… – начала она и смолкла. Маска сдержанного беспокойства слетела, обнажив маску ужаса.
   – Да?
   Патриция сглотнула и пошатнулась, точно готова была упасть в обморок. Казалось, только строгий деловой костюм ее и удерживает.
   – Надеюсь, ему станет лучше, – неуклюже проговорила она. – Я надеюсь, им обоим станет лучше.
   Длинный Джозеф уже направлялся к выходу. Рени следила за ним, точно за непослушным, больным ребенком.
   – Я тоже, Патриция. Не забудь передать от меня привет Соки, хорошо?
   Патриция кивнула и опустилась на диван, на ощупь нашаривая журнал.
   – Она хотела что-то мне сказать, – заметила Рени, пока они ждали автобуса. – Или хотела спросить меня о Стивене?
   – Ты о чем? – Отец потрогал носком ботинка пустой пластиковый пакет.
   – Ее сын Соки… с ним тоже что-то стряслось. Пока он был в сети. Как со Стивеном. Я видела, как у него случился припадок.
   Длинный Джозеф обернулся, глядя на больницу.
   – Он тоже в коме?
   – Нет. С ним что-то другое. Но у него тоже затронут мозг. Я знаю.
   Они сидели в молчании, пока не подошел автобус.
   – Кто-то должен найти этих сетевиков, – заявил отец, втискиваясь на сиденье. – И пусть они отвечают. Кто-то должен что-то сделать.
   «Я делаю, папа», – хотела сказать Рени, но знала, что отец имеет в виду вовсе не ее.

* * *

   Стояла ночь. Звезды едва мерцали, как кусочки слюды в черном песке. Единственным источником света на всю вселенную оставался ее костер, разведенный в кольце камней.
   Она слышала голоса, голоса ее детей, и в то же время – племени чужаков, отряда путников в непредставимых краях. Ксаббу был одним из них, и хотя Рени не видела его, он сидел рядом с ней, и его голос звучал в тихом шепотке неприкаянных душ.
   Далекий горизонт венчала тьма еще более глубокая, единственная часть неба, где не горели звезды. Треугольная тень, похожая на египетскую пирамиду, поднималась невозможно высоко, точно они сидели у самого его подножия. Голоса вокруг Рени шептали и пели. Все они знали о высокой тени, знали и боялись ее и в то же время страшились отойти от единственного знакомого ориентира в этой бесконечной ночи.
   – Что это? – спросила она, и голос Ксаббу ответил:
   – Это место, где живет Обожженный. Он придет этой ночью.
   – Мы должны бежать!
   Внезапно она ощутила, что за пределами круга света движется нечто, живущее в темноте, как рыба – в воде, что-то огромное и мрачное, а слабые язычки огня были единственным источником неоскверненного света во всем мире.
   – Но он возьмет лишь немногих, – ответил голос. – Остальные останутся в живых. Лишь немногих…
   – Нет! Мы не можем ему отдать никого! – Она протянула руку, но чья-то ладонь расползлась в ее пальцах туманом. Шепоток усиливался. Тьма подкрадывалась все ближе, трепетали деревья и камни, слышалось тяжелое дыхание. Рени попыталась подтащить своего друга поближе, но призрачное тело ускользало из рук. – Не надо! Не уходи!
   Старик Ночь прыгнул на них, широко раскрыв челюсти тьмы.

* * *

   Задыхаясь, Рени подскочила в постели. Шепоток все еще отдавался в ушах: вздохи, рычание. Что-то гремело во тьме. Сориентироваться она решительно не могла.
   – Тихо вы там! – заорал кто-то.
   Тут Рени вспомнила, что они во временном убежище, а звуки доносятся с пола в двух шагах от нее.
   – Папа!
   Она нашарила кнопку и включила ночник. В его тусклом свете она увидела клубок беспорядочно шевелящихся конечностей, бьющих по фибропластовым перегородкам. Один набор рук и ног, в полосатой пижаме, принадлежал ее отцу. Рядом валялся второй ночник; свет сочился из него, как из перевернутого бокала. Рени соскочила с кровати, вцепилась нападавшему в горло и заорала что есть мочи:
   – Помогите! На помощь!
   Жалобы из соседних каморок стали громче, но пара человек, казалось, соизволила подняться. Рени вцепилась в курчавые кудри нападавшего и изо всех сил дернула. Тот взвыл и схватил ее за руку.
   Отец, воспользовавшись передышкой, отскочил. Незнакомец вырвался из хватки Рени, но, вместо того чтобы бежать, забился в угол каморки и скорчился там, прикрывая голову руками. Рени направила на него луч фонарика, но тут заметила, что отец приближается, сжимая в руке тупой кухонный нож.
   – Папа, не смей!
   – Зарежу ублюдка! – прохрипел отец. От него несло кислым проспиртованным потом. – За дочкой моей гоняться!
   – Мы не знаем! Может, он комнатой ошибся! Да постой ты, черт! – Рени подползла к дрожащему незнакомцу. – Вы кто?
   – Он знал, что делает. Я слышал, как он прошептал твое имя.
   На мгновение Рени оцепенела от ужаса – может, это Ксаббу пришел за ней? Но даже в сгущаемых ночником сумерках незнакомец был слишком высок. Она осторожно коснулась его плеча.
   – Вы кто? – повторила она.
   Незнакомец поднял голову, моргая от бьющего в глаза света. Вдоль линии роста волос шел глубокий порез, заливавший лицо кровью, и она узнала его не сразу.
   – Джереми? – прошептала она. – Из дома доктора Ван Блик?
   Он подслеповато прищурился от яркого света.
   – Ирен Сулавейо?
   – Да, это я. Бога ради, что случилось?
   Она поднялась на ноги. Несколько человек из соседних кабинок уже толпились у входа, кое-кто с оружием. Рени вышла, поблагодарила всех и извинилась, объяснив, что вышла ошибка. Толпа постепенно разошлась, облегченно гудя. Слышалась тихая ругань в адрес ее отца-алкаша.
   Когда она вернулась, Джереми Дако сидел у стены и с некоторым недоверием взирал на ее отца. Рени включила небольшую лампу, потом дала Джереми салфетку, чтобы стереть кровь с лица. Отец, все еще взиравший на незваного гостя так, словно тот мог в любой момент отрастить клыки и шерсть, позволил усадить себя в складное кресло.
   – Я знаю этого человека, папа. Он служит у доктора Ван Блик.
   – А тут он чего в такой час ошивается? Дружок он твой, что ли?
   Дако возмущенно фыркнул.
   – Нет, он не мой дружок. – Рени обернулась. – Так что вы тут делаете в… – она глянула на часы, – в час ночи?
   – Доктор меня послала. Я не сумел найти номера вашего телефона, чтобы позвонить.
   Рени недоуменно покачала головой.
   – Но у нее есть мой номер – я ей сама давала.
   Секунду Джереми тупо взирал на окровавленную салфетку в своей руке, потом поднял глаза, сморгнул.
   «Сегодня все плачут, – подумалось ей. – Что творится?»
   – Доктор Сьюзен в больнице, – отрезал Джереми. В голосе его звучали тоска и ярость. – Ей очень плохо… совсем плохо.
   – О Господи. – Рени машинально сунула ему еще пару салфеток. – Что случилось?
   – Ее избили. Вломились в дом. – Дако не отпускал салфетки. Ручеек крови коснулся его брови. – Она просила вас прийти. – Он закрыл глаза. – Мне кажется, она может умереть.
 
   Длинный Джозеф так раздулся от самодовольства в роли защитника домашнего очага, что вызвался поначалу сопровождать их, и только когда Рени напомнила, что им, возможно, придется проторчать несколько часов в приемной больницы, решил остаться в качестве охраны от других, менее доброжелательных посетителей.
   Джереми гнал машину по пустым улицам.
   – Не знаю, как эти ублюдки к нам пробрались. Я пошел к матери – я всегда в этот день к ней хожу. Она уже старая и любит, когда я прихожу и забочусь о ней. – На его темном лбу ясно виднелось пятно салфетки, испещренное пятнами засыхающей крови. – Не знаю, как эти ублюдки к нам пробрались, – повторил он.
   Очевидно было, что он считал это собственным упущением, несмотря на то, что в доме его не было. В подобных обстоятельствах, знала Рени, домоправитель или другие слуги были бы главными подозреваемыми, но в искреннем горе Дако трудно было усомниться.
   – Это ограбление?
   – Они почти ничего не взяли – немного драгоценностей. Но они нашли доктора Сьюзен в ее лаборатории в подвале, так что они знали про лифт. Думаю, они хотели заставить ее выдать, где лежат деньги. Они сломали все – все! – Он всхлипнул, потом поджал губы и несколько минут вел машину молча.
   – Они разгромили ее лабораторию?
   Дако скривился.
   – Разбили все. Звери! Мы не держим денег в доме! Если они хотели красть, почему не унесли оборудование? Оно стоило намного больше тех нескольких рандов, что мы храним для чаевых.
   – А как вы узнали, что доктор хочет меня видеть?
   – Она мне сказала, пока мы ждали скорой. Она едва могла говорить. – Рыдание еще раз сотрясло его. – Она всего лишь старая женщина! Кто мог такое сотворить?
   Рени покачала головой.
   – Мерзавцы.
   Она не могла плакать. Уносящиеся назад фонари вводили ее в странный транс, точно она была призраком, вселившимся в собственное тело. Что происходит? Почему с ее близкими случаются такие ужасы?
   – Настоящие мерзавцы, – прошептала она.
 
   Спящая Сьюзен Ван Блик походила на инопланетного пришельца. Датчики и трубки торчали во все стороны, только засохшие повязки, казалось, удерживали ее избитое, изломанное тело в человеческом обличье. Дыхание со свистом вырывалось из полуоткрытых губ. Джереми снова разрыдался и осел на пол рядом с кроватью, вцепившись руками в затылок, точно удерживая голову, готовую оторваться под давлением рвущегося наружу горя.
   Как ни ужасно было видеть ее старую учительницу в таком состоянии, Рени все еще пребывала в ледяном оцепенении. Уже второй раз за день она стояла в больнице над телом близкого человека. По крайней мере в медицинском центре университета Вествилля не было карантина по букаву.
   Заглянул молодой чернокожий врач в замызганном халате и кривых очках.
   – Ей нужен покой, – заметил он, нахмурившись. – Сотрясение мозга, много переломов. – Он обвел рукой палату, полную спящих пациентов. – И время неприемное.
   – Она просила меня прийти, – объяснила Рени. – Сказала, что это важно.
   Врач снова нахмурился, уже отвлеченный какой-то другой мыслью, и ушел.
   Рени притащила стул от соседней кровати. Больной, трупно-истощенный юноша, затравленно глянул на нее, но не заговорил и не шевельнулся. Рени уселась рядом со Сьюзен, устроившись поудобнее, и взяла менее забинтованную руку в свои.
   Она уже сама начала засыпать, когда ощутила легкое пожатие. Она подскочила. Глаза доктора Ван Блик открылись, взгляд бегал из стороны в сторону, будто преследуя снующую мошкару.
   – Это я, Рени. – Она мягко сжала пальцы Сьюзен. – Ирен. Джереми тоже здесь.
   Сьюзен мгновение вглядывалась в ее лицо, потом расслабилась. Рот ее был открыт, но из дыхательной трубки доносился только сухой шелест, точно ветер несет по улице пустой бумажный пакет. Рени встала, чтобы поискать воды, но Дако, стоявший рядом на коленях, указал на табличку на спинке кровати: «Ничего через рот».
   – Они скрепили ей челюсть проволокой.
   – Вам не надо говорить, – произнесла Рени. – Мы просто посидим с вами.
   – Ох, маленькая бабушка. – Джереми прижался лбом к ощетинившейся трубками руке. – Я должен был быть с вами. Как я мог позволить такому случиться?
   Сьюзен отняла руку и медленно подняла ее, коснувшись лица Джереми. Его слезы впитывались в бинт. Потом она так же медленно и демонстративно вложила свои пальцы в руку Рени.
   – Вы можете отвечать на вопросы?
   Нажатие.
   – Два нажатия означают «нет», так?
   Еще нажатие.
   – Джереми сказал, что вы хотели меня видеть.
   Да.
   – По поводу того, о чем мы говорили? Города?
   Да.
   Рени пришло в голову, что она может и ошибаться: до сих пор она ощущала только однократные пожатия. Лицо Сьюзен так раздулось, что трудно было определить его выражение. Двигались только глаза.
   – Не хотите, чтобы я ушла домой и дала вам поспать?
   Два твердых пожатия. Нет.
   – Ладно, тогда подумаем. Вы нашли, в каком городе снят фильм?
   Нет.
   – Но что-то о нем выяснили.
   Медленное, мягкое пожатие.
   – Может быть?
   Да.
   Рени поколебалась.
   – Те, кто избил вас… имеют к этому отношение? К тому, о чем мы говорим?
   Еще раз пальцы сомкнулись слабо и неторопливо. Может быть.
   – Я пытаюсь придумать вопросы типа «да-нет», но это тяжело. Вы не можете ни печатать, ни писать?
   Долгая пауза, потом два пожатия.
   – Может, есть кто-то, с кем я должна поговорить? Тот, кто передал сведения вам и может передать мне?
   Нет. И секундой позже еще пожатие. Да.
   Рени торопливо перечислила всех коллег Сьюзен, кого смогла вспомнить, и получила отрицательный ответ. Потом настал черед полицейских управлений и сетевых агентств – с тем же результатом. Пока она в ужасе прикидывала, сколько времени уйдет на допрос, проведенный целиком по двоичной системе, Сьюзен протолкнула свою руку, так, что перевязанные пальцы касались ладони Рени. Они слабо шевелились, как ножки умирающей бабочки. Рени стиснула руку старушки, стараясь успокоить ее. Сьюзен нетерпеливо зашипела.
   – Что?
   Доктор снова старательно прошлась пальцами по ладони Рени. Если пожатия всей кистью расшифровать было легко, эти движения были так слабы и неловки, что казались беспорядочными. Рени обреченно вздохнула.