Уильямсон Пенелопа. Хранитель мечты

   Сердце ее грохотало в ушах обезумевшим тамбурином, ноги дрожали так сильно, что лишь благодаря столешнице и руке Рейна, поддерживающей голову, Арианне удавалось не сползти на пол. Она начала тереться грудью о его грудь, позволила пальцам левой руки странствовать в его волосах, наматывать их на себя и подергивать, и тянуть назад, чтобы он тоже запрокинул голову и можно было покрыть быстрыми жадными поцелуями его подбородок. Правая рука тем временем поглаживала его по груди, в которой глухо, неровно колотилось сердце и время от времени раздавался стон, не слышимый, но ощутимый.
   Рейн держал ее за талию, и бедра его терлись о ее бедра. Его плоть была напряжена — для нее.
   0на не выдержала и открыла глаза, уверенная, что вокруг родилась и становится все ярче удивительная радуга... и радуга была, она свивалась кольцами над их головами. Казалось, до нее можно дотронуться! А потом губы Рейна прижались к трепещущей впадинке пониже горла Арианны, и она услышала (так же, как и почувствовала всей кожей):
   — Ты моя, Арианна. Моя!
   — Нет! — ответила она, возражая вовсе не Рейну, а собственному желанию.
   Она почувствовала, что свободна. Он отпустил ее так неожиданно, что ей пришлось ухватиться за край столешницы, чтобы не упасть. Во взгляде, который Рейн бросил на нее, было что-то безумное. Он как будто был зол на нее, но еще больше потрясен и озадачен. Он повернулся на каблуках и вышел.
   Арианна бросилась было следом (на самом деле она сделала шаг в сторону двери), но остановилась. Обведя комнату затуманенным взглядом, она заметила в углу перевернутый стул, поставила его и села — все это медленно, как человек, только что переживший приступ малярии. Губы ее припухли и болели, и вкус, когда она провела по ним языком, был вкусом Рейна.
   Руки ее сами собой сжались в кулаки на коленях. Внизу живота ощущалось что-то вроде томительного, требовательного голода, который вызвал в ней этот человек, ее муж. Он заставил ее желать его, а потом ушел.
   «Ну и ладно, ну и подумаешь! — угрюмо сказала себе Арианна. — Мне совершенно на это наплевать! Я покажу ему, что он так же мало значит для меня, как и я для него. И это будет чистейшая правда, потому что он не значит для меня ничего, ничего абсолютно!»
   Пальцы дрожали, когда она подняла перо, но она притворилась, что не замечает этого. Кончик пера треснул во время падения. Арианна порылась в куче мелочей на столе, разыскивая нож. Прижав перо к столешнице, она со всей аккуратностью начала затачивать кончик.
   — Миледи!
   Лезвие дернулось и проехалось по подушечке большого пальца. Арианна даже не вскрикнула. В странном оцепенении она наблюдала за тем, как порез набух алой кровью, которая собралась в каплю и упала на свежий пергамент. Странное дело, никакой боли при этом не ощущалось.
   — Талиазин, ты воистину наказание Божье, — сказала Арианна, поднимая взгляд на прекрасное девическое лицо оруженосца. — Смотри, что ты наделал, дурень!
   — Это наделал не я, а вы, миледи. Человек настолько неуклюжий должен любой ценой избегать прикосновения к режущим предметам.
   — Прикуси свой нахальный язык, парень, и подай мне воды и кусок ткани.
   Она вовсе не неуклюжая! По крайней мере, она не была неуклюжей до тех пор, пока ее не заставили выйти замуж за проклятого нормандца! И вот теперь в те редкие моменты, когда муж не вынуждает ее терять присутствие духа, за него это делает оруженосец, выскакивая из-под земли и пугая до полусмерти!
   Постепенно палец начал пульсировать неприятной болью. Окружающее вдруг подернулось пеленой, и все тело затрясла мелкая дрожь, как это бывает перед обмороком. Не хватало еще свалиться без сознания из-за какой-то царапины! Арианна вцепилась в столешницу здоровой рукой и повернулась к приближающемуся Талиазину. Тот держал в руках ее золотую чашу.
   «Нет, только не это!» — хотела она крикнуть, но слова застряли в горле. Талиазин протянул ей чашу... однако это был вовсе не Талиазин, а дряхлый старец, с желтой морщинистой кожей и глубоко запавшими глазами. Глаза. Черные, как маслины, мерцающие холодным лунным светом, они принадлежали оруженосцу Рейна.
   «Зачем ты так поступаешь со мной? — спросила Арианна безмолвно, только в мыслях. — Я не хочу ничего видеть, не хочу знать!»
   Но чаша каким-то образом оказалась в ее ладонях, горячая и пульсирующая, как боль в пальце. Арианна видела внутри нее туман, на этот раз золотой, но он так же властно обволакивал ее сознание. Туман завился воронкой, отхлынул и растаял, превратившись в ослепительное сияние утреннего солнца. Но воздух был прохладен — свежий осенний воздух.
   Арианна услышала тонкий визг заколотой свиньи, вдохнула запах крови и засмеялась.

Глава 13

   Он засмеялся, когда нож глубоко вошел в горло свиньи. Животное издало пронзительный визг и забилось, послав в воздух фонтан крови. И его голые ноги, и земля вокруг них покрылись красными брызгами, но потом мать подставила под свиное горло котелок с дымящейся овсянкой, чтобы собрать в него как можно больше крови.
   Во рту сразу собралась обильная слюна. В этот вечер на столе у графа будет кровяная запеканка. Если ее съедят не полностью, ему тоже может перепасть кусочек.
   — Рейн!
   Услышав свое имя, он оторвал взгляд от вытекающей крови. К нему приближался через двор замка верхом на пони брат Хью. Что это был за пони! Белый как снег, с длинными льняными гривой и хвостом, он был слишком велик для Хью, ноги которого не сжимали бока, а свешивались в стороны. Он подумал: «У меня ноги длиннее». Он хотел пони, прямо-таки жаждал иметь его, он буквально чувствовал вкус этой жажды, как только что чувствовал вкус кровяной запеканки.
   — Погляди-ка, что граф, мой отец, подарил мне ко Дню рождения! — крикнул Хью, смеясь от радости.
   Он хотел возразить: «Граф и мой отец тоже!» — но не посмел. Потому что он был всего-навсего бастардом, незаконнорожденным, сыном шлюхи. И он прекрасно знал, что означает каждое из этих слов. Он знал это, но все равно не мог понять, за что отец так не любит его, почему он всегда так на него гневается. Как могло случиться, что отец подарил Хью белого пони с льняной гривой, а ему — ничего?
   Хью что-то крикнул и указал на дверь главной залы, По ступеням спускался рыцарь в сверкающих серебряных латах. Это был человек с волосами черными, как крылья воронов, кружащихся над заколотой свиньей, человек до того, высокий и широкоплечий, что он, казалось, заслонил собой бледное осеннее небо. «Когда-нибудь я вырасту таким же громадным, как отец, — думал он, — и так же, как он, буду рыцарем». Он чувствовал внутри (в животе, очень глубоко — так он полагал) странную смесь страха и влечения, как чувствовал ее всегда, когда видел высокого рыцаря с жестоким лицом. Тот уже спустился во двор и шел в его сторону, улыбаясь. Почему-то он решил, что улыбка предназначена ему.
   — Отец! — крикнул он, счастливый, и побежал навстречу, чтобы крепко обнять закованные в железо ноги. — Когда будет мой день рождения? Ты ведь и мне подаришь пони, правда?
   Он не замечал занесенной руки до тех пор, пока не стало слишком поздно. Ворот рубахи был забран в горсть, после чего он взлетел в воздух и повис вровень с парой светлосерых глаз.
   — Не смей никогда называть меня так, ясно? Для тебя я милорд граф, ясно тебе, отродье шлюхи? Заруби это себе на носу!
   — Но ведь ты все равно подаришь мне пони к. моему дню рождения?
   Ладонь наотмашь ударила его по губам, и в следующее мгновение он ушибся о землю с такой силой, что не смог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он понял, что отброшен в сторону, как щенок, только когда покатился кубарем. Остановился он не раньше, чем наткнулся на заколотую свинью, при этом опрокинув котелок с овсянкой. Мать закричала на него, а Хью засмеялся, потому что каша с кровью облепила ему все лицо. Но громче смеха и ругани был голос отца, скрипучий от ярости.
   — Если ты не научишься придерживать язык, несчастное отродье, то я прикажу высечь тебя так, что мясо отойдет от костей! А, черт, ты уже заслужил порку! Наглый щенок!
   Ему было больно, но еще сильнее была боль в душе. Едкие и горячие, на глаза навернулись слезы, но он не заплакал, потому что рыцарю плакать не годится.
   Мать подошла и наклонилась над ним. Волосы свесились ей на лицо, попадая в рот, накрашенный красным и широко раскрытый от смеха. Она несколько раз толкнула его ногой.
   — Он спрашивает: когда мой день рождения? — прокаркала она. — Скажем так, он пришел да и ушел, и все о нем забыли. Вернее, постарались забыть, потому что никто из нас не хотел, чтобы ты появился на свет! Я заплатила три пенса старой ведьме повитухе, чтобы она вытравила плод, а потом три дня блевала, и текло из меня, как из резаной свиньи. Я чуть не сдохла, дьявол тебя забери, но ты удержался, упрямец эдакий, ублюдок толстокожий! Когда мой день рождения, — это ж надо! Так вот, мы забыли, понятно тебе?
   Но ему уже не было дела до дня рождения, потому что приближался старший конюший с веревкой, сплошь покрытой узлами. Он отвернулся и вжался лицом в землю, влажную и клейкую от свиной крови и пролитой овсянки.
   Веревка хлестнула по спине, но он и тогда не заплакал, потому что рыцарю плакать не годится...
   ... — Я не заплачу, — прошептала Арианна.
   — Очень на это надеюсь, миледи, потому что никто не плачет из-за такой крошечной царапины.
   Арианна поморгала, и кроваво-красный солнечный свет померк, сменившись мирной зелено-золотой гаммой красок ее спальни. Еще несколько секунд она ощущала явственную жгучую боль в спине. Это казалось очень странным, потому что Талиазин прижимал чистую тряпицу к большому пальцу. Арианна открыла рот, чтобы сказать, что у нее болит вовсе не палец, но тут желудок как будто свело от внезапной тошноты. Зеленые с позолотой стены качнулись и поплыли. Она сжала зубы и с силой зажмурилась. В воздухе застоялся запах вареной овсянки и свежепролитой свиной крови, чего никак не могло быть, потому что на дворе стоял июль, а в июле свиней не колют. Возможно, она сама приказала... нет, ничего такого как будто не было...
   Она еще не успела додумать мысль, как вдруг вспомнила все.
   Старый бард явился к ней в спальню с золотой чашей... нет, явился Талиазин и так напугал ее, что она порезала палец перочинным ножиком. Она послала его за водой, и этот олух притащил воду в золотой чаше. А потом и сама она сделала ошибку, заглянув в чашу, потому что это вызвало видение. Видение — вот что это было. Видение и ничего больше. Она видела, как колют свинью в каком-то незнакомом замке, должно быть, в Честере, потому что там был граф. Она узнала его, он был тогда почти в точности таким, каким был теперь его сын. И еще там был Хью, которому подарили ко дню рождения пони. Стоило ей только посмотреть на пони, как она захотела такого же...
   Не она — Рейн. Рейн захотел белого пони с льняной гривой. Все то, что случилось во дворе замка, случилось с Рейном, она просто видела кусочек его прошлого. Все было очень просто, за исключением того, что она не только смотрела со стороны, но и была Рейном. Была маленьким мальчиком по имени Рейн, и про ее день рождения все намеренно забыли... да нет же! Все забыли про день рождения Рейна, а ее дни рождения всегда проходили в веселой суете, среди изобилия подарков.
   Арианну забила дрожь, которую она попыталась подавить, но не сумела. Эти видения... они с каждым разом становились все реальнее! Это было слишком пугающе, это потрясало: вот так проникать в сознание и чувства другого человека. Что, если однажды она совершенно потеряется в прошлом и больше не вернется в действительность?
   — Миледи, неужели вы и впрямь решили упасть в обморок из-за пары капель крови?
   Арианна открыла глаза. Оказывается, Талиазин оторвал от тряпицы длинную ленту и пытался обмотать вокруг ее пальца. Вместо его лица перед ней колыхалась завеса оранжевых волос.
   — Зачем ты делаешь все это со мной? — требовательно спросила Арианна, чувствуя вместе с головокружением пустоту и печаль.
   Оруженосец вскинул голову и отстранил с лица волосы своей белой изящной рукой. Глаза его светились, как светятся в темноте глаза кошки.
   — Потому что даже маленький порез нужно промыть и перевязать, — терпеливо объяснил он, — иначе он загноится, а потом и вся рука отгниет и отвалится.
   — Не делай из меня дурочку, парень, — устало сказала Арианна, глядя на свою руку, которая дрожала в руке Тали-азина. — Почему ты заставляешь меня видеть все это... ощущать все это...
   — Все это? Если вы имеете в виду то, что из-за меня вы порезали палец, то моей вины тут на самом деле нет. Прежде чем войти, я вежливо постучал. А пришел я потому, что беспокоился за вас. Дело в том, что милорд спустился вниз грохоча, как грозовая туча. Глаза у него были налиты кровью и выпучены, как у коня, которому седло растерло всю спину, Я едва успел увернуться у него из-под ног да еще получил разнос за то, что торчу на дороге. Неужели, миледи, вы опять все испортили? — Оруженосец испустил всепрощающий вздох великомученика. — Клянусь богиней, я смертельно устал, поддерживая между вами хоть какой-то мир.
   Он выпустил руку и подхватил сосуд с розовой от крови водой. Арианна захлопала глазами: это был бронзовый тазик для умывания, который никак невозможно было принять за золотую чашу.
   — Куда ты ее дел? — вырвалось у нее.
   — Миледи!
   Талиазин так сильно вздрогнул от ее крика, что вода из тазика выплеснулась на камыш. Он уставился на Арианну глазами круглыми и предельно невинными, как у щенка, пойманного хозяином с полусъеденным ботинком в зубах.
   — Магическая чаша Майрддина — куда ты ее дел?
   — Не знаю я никаких магических чаш.
   — Не ври! Ты украл ее у меня в день падения Руддлана, а в день венчания вернул. Зачем? Чтобы сбивать меня с толку? Чтобы напустить на меня порчу? Несколько минут назад разве ты не подал ее мне? А теперь она снова исчезла, и ты отпираешься, как...
   Арианна говорила все тише и наконец умолкла. Бесполезно было пытаться что-нибудь вытянуть из этого типа, да и зачем? Все равно рано или поздно чаша должна, обязана была объявиться снова. Как же не хотелось Арианне жить под угрозой очередного тягостного видения!
   Тем временем оруженосец поставил тазик на место и шажок за шажком продвигался к двери.
   — Талиазин!
   Тот замер и повернулся с забавным выражением неудовольствия на лице.
   — Миледи, клянусь, я слыхом не слыхивал про магическую чашу. К тому же у меня столько важных дел, что некогда прохлаждаться. У милорда совсем потускнели латы, а уж про коня не знаю, что и сказать. За ним теперь ухаживает ваш брат, который так мало в этом смыслит, что наверняка успел наделать дел, а отвечать-то мне! Не дай Бог, милорду что-нибудь не понравится. Уж и не знаю, за что он тогда меня подвесит...
   — Да перестань же ты молоть языком, — перебила Арианна, смеясь вопреки досаде. — Хоть он у тебя и без костей, но все же побереги его, чтобы не истерся до основания. А теперь скажи, известен ли тебе день рождения лорда Рейна?
   Сбитый с мысли, оруженосец поморгал, потом широкая улыбка расплылась по его лицу.
   — Как странно, что вы об этом спросили! Только пять минут назад я думал о том, что переменчивый и вспыльчивый характер милорда объясняется тем, что он рожден под знаком Марса. Ну, а благому событию, о котором вы спросили, завтра будет двадцать шесть лет. Ах, этот день! Ну почему не какой-нибудь другой? Тогда бы мне не пришлось столько мучиться.
   Арианна попыталась вникнуть в суть этой речи, но так и не поняла, как одно связано с другим.
   — При чем здесь ты, глупый мальчишка? В день, когда родился милорд, ты не был еще и похотливым шевелением между ног твоего отца! Впрочем, речь не об этом. Значит, день рождения лорда Рейна завтра?
   — Угу. Какая жалость, что сейчас пост! Он не особенно любит рыбу, наш милорд. Разве что повариха состряпает молочную кашу погуще, да с изюмом, да с корицей — подогреть аппетит.
   — Устроить пир...
   — До чего же отличная идея, миледи! — воскликнул оруженосец, хлопая в ладоши. — И почему она не пришла в голову мне? Надеюсь, я успею сложить к этому случаю хвалебную оду.
   Арианна сдвинула брови, потому что сильно подозревала, что Талиазин нарочно натолкнул ее на мысль устроить пир. Должно быть, он не чаял дождаться случая вволю побренчать на лире! В очередной раз она задалась вопросом, была ли делом рук Талиазина музыка, услышанная ночью? Скорее всего, это все-таки был сон, потому что даже при недюжинном таланте, которым обладал дерзкий мальчишка, он не мог быть настолько искусен. Однако все-таки в нем было нечто странное. Что, если он колдун, «ллифраур»? Говорят, колдуны способны создавать музыку прямо из воздуха, они могут менять облик и путешествовать во времени, умеют становиться невидимыми или находиться в нескольких местах разом. Тогда для них проще простого вызывать видения и подчинять своей воле непосвященных.
   «Опять меня занесло, — сердито подумала Арианна. — С такой фантазией недолго выжить из ума. Кто поверит в то, что колдун бродит по свету в наши дни? Да и какой уважающий себя колдун примет облик такого несерьезного мальчишки?»
   И потом, какая разница, откуда взялось видение? Главное, что все это случилось с Рейном на самом деле. Сама не зная почему, Арианна была уверена, что он не забыл случившегося. Она мучительно переживала за мальчика, избитого без всякой причины, но еще больше переживала за взрослого мужчину, которым он стал. Теперь она понимала, откуда его жестокость, его бесчувственность.
   Она поклялась себе, что на этот раз его день рождения не будет забыт. Чтобы устроить настоящее чествование, времени почти не оставалось, но она дала себе слово успеть, даже если придется запрячь в работу весь замок. И еще она сделает ему подарок. Настоящий подарок! Арианне очень хотелось подарить Рейну белого пони, но она знала, что опоздала с этим на двадцать лет.
   ***
   — Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать... Арианна скрестила руки на груди и нахмурилась, глядя на штабель разобранных столов, выстроенный вдоль одной из стен главной залы. Столов было только двадцать, в то время как она намеревалась посадить за них всех обитателей Руддлана. Она живо представила себе, как приглашенные жмутся друг к другу на манер молочных поросят, дружно сосущих свиноматку, и нахмурилась сильнее. Тем не менее, выбора не было: ни один плотник не успел бы изготовить недостающие столы за такой короткий срок.
   Пиршественная зала тоже не могла улучшить настроение. Несмотря на относительную (пусть даже небезупречную) чистоту, в которой слуги старались ее содержать, балки потолка почернели от сажи, а стены давно требовали свежей побелки. Арианне пришло в голову, что пиршественная зала Гуинеддов выглядит куда внушительнее и пышнее. Здесь не было ничего, что привлекало бы внимание и радовало глаз, за исключением нескольких оленьих голов, давно изъеденных молью, и ржавого оружия, уныло свисающего с колонн. Надо бы повесить что-нибудь красочное, яркое на стену за главным столом, решила Арианна. Это может быть картина на библейский сюжет или подборка шелковых вымпелов всех цветов радуги...
   И вдруг ее осенило, какой подарок будет наиболее подходящим к случаю. Она сошьет для Рейна гигантское знамя. Да-да, знамя из самого дорогого шелка густо-красного цвета — цвета налитых соком осенних яблок! И на этом ярком фоне будет красоваться его эмблема — черный дракон! Тогда любой проезжий, случайно остановившийся в замке на ночлег, с первого взгляда поймет, едва ступив в главную залу, что хозяин Руддлана — Черный Дракон!
   Преисполненная воодушевления, Арианна спустилась в кухни, а когда покинула их, там стояли шум, гам и суета. Шелк, необходимый для знамени, она решила купить у Кристины, дочери галантерейщика, а потому оседлала свою лошадку и отправилась в город. К этому времени погода испортилась. От горизонта подтягивались тучи, похожие на большие клоки грязной овечьей шерсти, и скапливались над головой. Осока на болотах волновалась, как море, под порывами ветра, несущего влагу и запах близкого ливня. Арианна вздохнула при мысли, что скорее всего как следует вымокнет.
   Сборщик пошлины махнул рукой, пропуская ее в ворота: ей не полагалось платить, потому что въездная пошлина шла прямиком в карман ее мужа. За лошадкой увязалась свора бродячих собак, бросаясь под самые копыта в притворной ярости. Их оглушительный лай соперничал в громкости с криками рыбаков, тянущих сети из реки. Арианна миновала распахнутые на манер громадной пасти ворота монетного двора, где в надвинувшемся полумраке вспыхивали искры и раздавались звучные удары молотов, чеканящих медные и серебряные деньги. Новые монеты уже вошли в обращение, и на них красовался профиль лорда Рейна Руддлана, как в давние времена — профиль Цезаря на римских деньгах.
   Невольно думалось, как далек он от оборванного мальчишки, мечтавшего о пони, а взамен получившего порку. Пока лошадка медленно и осторожно пробиралась по узким улочкам, провонявшим свиным навозом, Арианна представляла себе выражение изумления и удовольствия на лице мужа, когда он увидит роскошное знамя с черным драконом.
   Дочь галантерейщика жила в просторном бревенчатом доме, фасадом выходившем на городскую площадь, а задней стеной — на пристань. Центральная площадь города представляла собой сплошной рынок почти треугольной формы. Ничем не замощенный, летом он задыхался от пыли, а зимой превращался в настоящее болото. Вершина треугольника упиралась в приземистую церковь с колокольней, сложенной из едва обработанного камня. В дворике перед церковью сидел забитый в колодки человек, скорчившийся от стыда и боли в конечностях. С его шеи свисала давно протухшая, зеленая от плесени макрель.
   В самой середине треугольника возвышался большой рыночный крест, вытесанный из гранита. У его подножия увлеченно злословила группа женщин, при этом ловко придерживая на головах ведра с водой. При виде проезжающей Арианны кумушки умолкли, словно разом утратили дар речи.
   Не обращая внимания на зевак, Арианна спешилась у дома Кристины — как раз вовремя, потому что с низко нависшего неба закапало. Редкие крупные дождинки, тяжело падая в пыль, оставляли кратеры размером с пенни. Обойдя истошно ревущего осла, по самые уши нагруженного мешками с шерстью, Арианна вошла в прохладные сумрачные недра строения.
   — Миледи! — воскликнул слуга, бросаясь навстречу.
   — Будь добр, позови хозяйку.
   Оставшись одна, Арианна огляделась. Большую часть пола занимали тюки овечьей шерсти, перевязанные грубыми пеньковыми веревками и уложенные в штабеля. Поодаль виднелись связки папируса и листьев вайды, бочонки с индиго и тому подобное — все, что так или иначе использовалось для окраски тканей. Внушительные настенные полки были завалены рулонами материи всех цветов.
   Узкая дверь в соседнюю комнату была чуть приоткрыта, и можно было слышать ритмичное постукивание ткацких станков. Еще одна дверь вела на задний двор, где работники в закатанных штанах и башмаках на деревянной подошве мяли шерсть-сырец в больших чанах с водой. В других чанах красильщики переворачивали ткани с помощью длинных шестов. Арианна вышла за дверь, задерживая дыхание: чтобы краска взялась лучше и держалась дольше, использовалась прокисшая моча.
   Гром ударил прямо над головой, и дождь сразу усилился. Уже собравшись вернуться в лавку, Арианна вдруг заметила движение на крутой лестнице, ведущей со двора на верхний, жилой этаж. На узкой площадке, повернувшись лицом к открытой двери, стоял мужчина. Вот он наклонился через порог, в сумрачную глубь помещения, словно для прощального поцелуя. И в самом деле, женские руки обвились вокруг его шеи. Потом мужчина сбежал вниз по ступенькам невзирая на их крутизну. В руках у него был кожаный мешочек. Когда он небрежно сунул его за перевязь меча, послышалось звяканье монет.
   У подножия лестницы мужчина помедлил, чтобы оглядеться. Хотя он немилосердно щурился, вглядываясь в завесу ливня, Арианна сразу узнала знакомый цвет волос и вислые, по уэльской традиции, усы. Не задумываясь о том, почему так делает, она отступила дальше под защиту карниза, где ее невозможно было заметить в такой сильный дождь. Мужчина еще раз обвел двор внимательным взглядом и вышел через заднюю калитку. Арианна задалась вопросом, что может делать здесь ее двоюродный брат Кайлид и какую проделку он задумал на этот раз? Без сомнения, что бы он ни затевал, он задумал это против лорда Руддлана.
   Прошло еще немного времени, и Кристина спустилась в лавку. На голове у нее была кокетливая шапочка по последней лондонской моде, ослепительная белизна которой подчеркивала, до чего разгорелись щеки молодой галантерейщицы. Губы у нее все еще были влажными и припухшими.
   — Да пребудет с вами милость Божья, миледи! — воскликнула Кристина, делая реверанс (она говорила так, словно сильно запыхалась). — Что привело вас в город в такую неподходящую погоду?
   — В Уэльсе, если боишься выйти за порог в дождь, можешь не выйти за него никогда, — с улыбкой ответила Арианна.
   — Как это верно, как верно!
   Кристина украдкой бросила взгляд на дверь, за которой был виден задний двор, уже превратившийся в сплошную лужу. Ее ответная улыбка была принужденной.
   — Даже нормандцам не под силу укротить уэльскую погоду, — добавила она в попытке завести светскую беседу. Арианна засмеялась, хотя у шутки была длиннющая борода. У окна стоял раскладной стол, на его шершавой, исцарапанной столешнице громоздился полуразмотанный рулон зеленой, как мох, шерстяной ткани. Арианна помяла уголок между пальцами, размышляя над тем, как бы потактичнее выспросить у Кристины, чего ради Кайлид бегает вверх-вниз по ее лестнице. Как назло, ничего не приходило в голову.