Уильямсон Пенелопа. Хранитель мечты

   — Арианна... — шептал он, — Арианна, Арианна... Плечи его содрогнулись, окаменели — и затряслись. Беззвучные поначалу рыдания становились все громче и наконец превратились в отчаянные, выворачивающие душу вскрики и хрипы — так плачет человек, не умеющий плакать.
   — Обними меня... Арианна... обними меня...

Глава 24

   — Ре-ейн!
   Арианна бежала вверх по склону холма, высоко подобрав юбки, и ее белые ноги мелькали над сухой зимней травой.
   Подводы, тяжело нагруженные бревнами для потолочных балок, скрипнув, остановились. Тяжелые деревянные молоты замерли на полувзмахе, и зубила помедлили, уткнувшись в камень, который до этого прилежно обтесывали. Землекопы перестали копать, а возчики — вывозить землю. Все работы по строительству нового замка были остановлены: мужской пол упивался видом бегущей леди Арианны.
   — Ре-ейн!
   Он ждал ее на гребне холма, уперев руки в бока, расставив ноги и старательно хмурясь.
   — Здесь работает в общем и целом человек сорок, и каждый из них разглядел твои ноги чуть ли не до того места, откуда они растут, — возмутился он, когда Арианна, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, остановилась перед ним.
   — Где же тебе удалось найти сразу столько мужчин, которые ни разу в жизни не видели места, откуда растут женские ноги? — отпарировала Арианна, и в глазах ее заплясали веселые чертики, — Хватит хмуриться, Рейн! Я принесла чудесную новость. Можешь себе представить, не успела я позавтракать, как меня тут же вывернуло наизнанку!
   — Прикажешь оповестить об этом событии всех соседей?
   — Пожалуй, лучше подождать месяцев восемь-девять. Только тогда смысл услышанного дошел до Рейна, и лицо его озарилось радостной надеждой.
   — Ты хочешь сказать, что у тебя снова началась утренняя тошнота?
   Арианна открыла рот, чтобы посвятить его в детали, но Рейн не дал ей такой возможности, схватив в охапку и с силой прижав к груди так, что она ахнула. Потом он закружил ее, одновременно целуя в губы. Ноги ее во время этого бешеного кружения отнесло в сторону, волосы тоже, и они реяли по кругу, как наполненный ветром парус.
   Когда Рейн опустил Арианну на землю, они вынуждены были схватиться друг за друга в ожидании, пока окружающее не перестанет сначала головокружительно вращаться, а потом — пьяно крениться. Арианна при этом едва не порвала, ворот его рубахи, в который конвульсивно вцепилась обеими руками, а сам он был так оглушен грохотом сердца, что даже не заметил, как засмеялся.
   — Давай немного побродим у реки, — предложила Арианна, дотронувшись до его щеки.
   Размякшая от дождей прибрежная грязь за ночь схватилась коркой льда и теперь похрустывала под ногами. За спиной оставались две двойные цепочки — не следов, а звездообразных вмятин с разбегающейся паутиной трещин. Река струилась неспешно, ровная и серая, отражая солнечные аучи, словно начищенные латы.
   Ветер дул от строительной площадки, неся с собой запах извести, которую гасили, готовя для раствора. Он нес и звуки: удары зубила по камню, постанывающий скрип кожаных ремней лебедки, окрики, проклятия и хриплый смех рабочих. Рейн повернулся и посмотрел на гребень холма. От реки едва были видны начатые внешние стены  
замка и основания круглых башен в обоих тупых углах, зато хорошо просматривалась внутренняя башня, достигающая высоты в два человеческих роста и окруженная лесами. Она росла медленно, трудно — двенадцать футов толстенной каменной кладки в год.
   Порой Рейн ловил себя на том, что поражается собственной дерзости. Чтобы осуществить задуманное, требовалось столько времени, что он вполне мог покинуть этот мир до того, как проект будет завершен. Было странно сознавать, что именно он, не раз измерявший свое будущее в часах, а не в годах, взялся за такое долгое дело.
   Он взял Арианну за руку, и они пошли вдоль берега реки. Арианна выглядела задумчивой и ступала медленно, рассеянно поглаживая мозоли на его ладони. Некоторое время спустя она остановилась, повернулась к нему и подняла его руку к лицу, щекотно коснувшись губами костяшек согнутых пальцев.
   — Рейн, мне страшно...
   Он не сразу нашелся, что ответить, и просто зарылся рукой в волосы Арианны у самой шеи. Он знал, чего она боится, потому что и сам боялся того же: дети умирали слишком часто, и потому само их рождение сопровождалось страхом. Кроме того, Рейн сознавал, что может потерять и Арианну.
   Он подавил вздох и слегка прижал ее к себе, потом пpосунул пальцы под высокий ворот теплого платья, чтобы коснуться тревожного, трепещущего пульса на горле.
   — Все будет хорошо, — тем не менее, сказал он, привлекая ее к себе.
   Они долго стояли, тесно прижавшись друг к другу: Рейн — успокаивающе поглаживая жену по спине, она — изо всех сил обнимая его за талию.
   Слова, которые он только что произнес, ничего не значили, но он чувствовал, что должен был их сказать, что самый их звук уже нес в себе обещание того, что все может быть хорошо. О том же говорило и его объятие, да и сам Рейн — свидетель Бог! — находил утешение в объятиях Арианны.
   — Я люблю тебя, Рейн.
   Он ощутил удивительное, дышащее лаской тепло, и подумал, что только теперь, после бесконечно долгих лет трудной дороги, пришел к порогу родного дома. Впрочем, нет, не так: дома у него никогда не было, и только теперь он обрел его.
   Он пытался сказать, что тоже любит ее, но не сумел: слова, которые просились на язык, застряли где-то на полдороге от сердца до горла — и потому он промолчал, заменив признание самым нежным поцелуем, на который только был способен.
   Он проводил Арианну до самого замка — старого замка, в котором им предстояло жить еще долгое время, — но не поднялся вместе с ней в спальню. Вместо этого он прошел в часовню.
   Как-то раз во Франции, на поле недавно отгремевшего сражения, когда Рейн стоял среди трупов, весь забрызганный кровью (но не своей кровью, как случалось чаще всего), проповедник сказал ему, что не имеет значения, верит человек в Бога или нет. Главное, сказал он, это молиться, потому что Бог прислушивается к священным словам и порой дарует свою милость тому, кто достаточно часто их произносит. В тот момент Рейн не поверил ему, потому что считал: Богу нет дела до смертных, и он глух к их молитвам.
   Вот и теперь он помедлил на пороге часовни, чувствуя себя лицемером. Из приоткрытых дверей веяло запахом ладана и тающего воска зажженных свечей. Рейн толкнул тяжелую створку, и ему показалось, что он стоит перед зияющим устьем темной пещеры. Внезапно в нем ожили воспоминания детства: долгие часы, проведенные на богослужениях. Часы, посвященные Богу, в которого он никогда не верил.
   Наконец он шагнул через порог, чувствуя на себе насмешливые, злорадные взгляды святых с барельефов, обрамляющих портал.
   Хотя считалось, что лорд должен подавать добрый пример подданным, Рейн редко посещал мессу и потому был внутри часовни считанное число раз. Роспись на стенах переливалась позолотой, как дорогая венецианская парча, но Рейн не чувствовал присутствия Бога ни в картинах на библейские сюжеты, ни в священных сосудах из золота и серебра. Он лег на пол перед алтарем — ничком, раскинув руки, как предписывали церковные каноны. Камень, к которому прижималась его щека, был холодным и пахнул тленом, как старая могила.
   Рейн боялся, что не сумеет подобрать слова, но они потоком полились из глубин души, из глубин сердца — слова страстной мольбы.
   «Господь милосердный... не спеши забрать ее в царство небесное! Возьми взамен все, что у меня есть, сделай со мной все, что пожелаешь, но только не отнимай ее у меня! Не отнимай Арианну!»
   Двумя месяцами позже Арианна стояла, прислонившись к столбу, служившему подпоркой соломенной кровле жалкого строения. С низкой стрехи текло ручьем в перемешанную сапогами грязь у входа.
   Кристина, дочь галантерейщика, склонилась над закопченным чугунком, который был подвешен над костром, разложенным прямо на земляном полу. Зачерпнув варево большим черпаком, она начала разливать его в деревянные миски, адресовав Арианне кривую улыбку. Почти тотчас же ее взгляд переместился в угол, где был брошен соломенный тюфяк. Разбросав по подстилке грязные медово-рыжие волосы, там то трясся в лихорадке, то немилосердно потел Кайлид.
   Дверь лачуги была открыта, чтобы впустить внутрь хоть немного дневного света, и через порог фонтанчиками брызгала дождевая вода, подгоняемая порывами промозглого ветра. Порог был выкрашен известью (как делалось в каждом уэльском доме, даже самом нищенском, чтобы отвадить нечисть), но он так вымок, что выглядел не светлее земляного пола. Этот дом и в самом деле был нищенским: всего-навсего пастушеская хижина, используемая только в теплый сезон. Не слишком приятное место для зимовки.
   В сущности, хижина не имела ни стен (потому что трудно назвать стенами плетенку из ивовых прутьев, пусть даже очень плотную), ни очага. В полу было вырыто круглое углубление, в котором горел огонь. Для выхода дыма в кровле было проделано отверстие, но оно не слишком хорошо служило этой цели, в основном пропуская внутрь дождь. Да и сам костер трудно было назвать костром. Непросохшие обрывки лозы дикого винограда больше трещали и плевались искрами, чем давали жар. Несмотря на распахнутую дверь, в хижине удушливо пахло дымом, незатейливым варевом и мокрой овечьей шерстью
   Несколько минут спустя Кайлид достаточно оправился от приступа лихорадки, чтобы приподняться на локте и устремить хмурый взгляд на хозяйку жалкого строения, в котором он теперь обитал. Кристина молча расставляла на столе миски и раскладывала ложки, Арианна сочувственно следила за ее действиями. Заметив это, Кайлид нахмурился сильнее.
   Наконец Кристина закончила «сервировку» ободранного, покрытого кругами от винных кружек стола и начала отрезать краюхи от заплесневелой ковриги простого хлеба. Кроме Кайлида, в хижине находилось еще двое мужчин. Один из них уже сидел за столом, уперев в бедро лиру, знававшую лучшие времена. Неуклюжие от холода пальцы двигались по струнам, наигрывая жалобную мелодию. Голосом низким, сочным и поразительно уэльским (как и варево в миске перед ним) он начал петь, и песня естественно вплелась в унылый звук дождя.
   Я никому не позволю наступить на мой плащ, Я никому не позволю вонзить плуг в мое поле...
   Его товарищ нагнулся над полупустым бочонком эля, зачерпнул напиток в две кружки и принес их к столу. Он как раз начал заносить ногу, намереваясь сесть на скамью, когда из угла раздался слабый, брюзгливый голос Кайлида:
   — Убирайтесь отсюда!
   — То есть, как это — убирайтесь? — удивился он, застыв над скамьей в неестественной позе. — Там же льет как из ведра!
   — Вон! — взревел Кайлид, собрав все силы. Недовольно ворча, мужчины подхватили миски и кружки и вышли под дождь.
   — Ты тоже, Кристина, — приказал Кайлид и добавил более мягко: — Прошу тебя.
   Дочь галантерейщика бросила на него взгляд, в котором смешались возмущение и обида. Не говоря ни слова, она сняла с колышка на стене свой плащ и вышла следом за мужчинами.
   — Они промокнут, — заметила Арианна.
   — Не промокнут, ниже по склону есть еще одна такая же лачуга, — буркнул Кайлид. Взгляд его скользнул с лица сестры на ее живот, уже слегка выпуклый, и темно-медовые глаза сузились. — Ну и плодовита же ты! В таком состоянии тебе не стоило бы разгуливать под дождем.
   — Когда я выходила за дверь, светило солнце. Не забывай, что мы в Уэльсе, Кайлид.
   Тот начал было смеяться, но смех скоро обернулся захлебывающимся кашлем, который сотряс все его исхудавшее тело и вызвал болезненный багровый румянец на впалые щеки.
   — Ты принесла что-нибудь от этого чертова кашля? — спросил Кайлид, как только ему удалось отдышаться.
   Арианна сбросила на плечи отороченный мехом капюшон теплого плаща и отстегнула от пояса мешочек со всякими снадобьями. Среди других там находилась настойка шандры — самое сильное отхаркивающее средство. Арианна добавила необходимое количество в кружку с элем.
   Присев на продавленный тюфяк, служивший Кайлиду постелью, она вложила кружку в руки брата. Ветер порывом дунул в распахнутую дверь и отбросил мокрые волосы с его лба, покрытого крупной испариной. Оказавшись так близко от Кайлида, Арианна поняла, что он болен серьезнее, чем она решила поначалу. Он не просто горел в лихорадке, кожа на его лице и руках приобрела неприятно пергаментный вид, словно этот человек, некогда крепкий и сильный, усыхал час за часом. Но Арианна не нашла в своем сердце былой сестринской любви. По правде сказать, она не чувствовала даже жалости. Кайлид навсегда убил в ней жалость в ту ночь, когда вонзил кинжал в спину Талиазина.
   — Я бы ни за что не пришла сюда, кузен, даже зная, что ты серьезно болен, — сказала она, придав как можно больше твердости голосу и выражению лица. — Я здесь только потому, что, по словам Кристины, ты готов сдаться на милость лорда Руддлана, моего мужа. Она сказала правду или солгала?
   — Не солгала, нет, — ответил Кайлид, обессиленно откидываясь на сбившуюся подушку. — Но не думай, что я собираюсь совершить очевидное самоубийство. Я хочу, чтобы мне была обещана безопасность. Ответь, Арианна, та сможешь добиться этого?
   — А ты сможешь отказаться от всех своих прав на Рос и убраться прочь из Уэльса? Сможешь больше не мешать нам жить в мире?
   — Я принесу твоему мужу клятву...
   — Нет, не ему, а мне! Принеси клятву мне, твоей кровной родственнице.
   Кайлид вспыхнул все тем же болезненно-бурым румянцем, и его глаза заметались, избегая взгляда сестры. Арианна ждала, зная, что клятва Кайлида Рейну не будет стоить и пенса. Зато клятва, данная кровной родне, будет для него священна, ибо ни один уэльсец не решится содеять то, за что на Страшном Суде ему придется держать ответ перед Богом.
   — Будь ты проклята! — крикнул Кайлид. — Клянусь!
   — По-твоему, это клятва? Нет уж, я хочу слышать, как ты клянешься по всем правилам, Кайлид Дейфидд.
   — Ладно! — Кайлид пронзил Арианну яростным взглядом и поднял дрожащую правую руку. — Спасением души своей клянусь перед Богом, что отказываюсь от всех прав на Рос и впредь никогда не развяжу войны против нормандского ублюдка, которого ты называешь мужем, да сгниет его черная душа в аду!
   — Не думаю, что Бог примет клятву, в которой упомянут ад. К тому же я почему-то все равно не верю тебе. Зачем ты все это затеял, если так и не смирился?
   — Из-за Кристины, пропади она пропадом! — процедил Кайлид, ударяя кулаком по полу. — Дуреха присосалась ко мне, как пиявка к коровьему боку!
   Его выразительный рот свело гримасой не то раздражения, не то жалости. Он обвел взглядом хижину и беспомощно махнул рукой.
   — Ты только посмотри вокруг, Арианна! Еще один месяц в этой дыре — и чудесная белая кожа Кристины станет похожа на хорошо прокопченный окорок. Она так исхудала, что порой мне кажется, я буквально вижу, как она чахнет и сохнет. На днях я предложил ей бросить меня здесь, а самой вернуться в лавку, оставленную на попечение приказчика... — Кайлид криво усмехнулся, продолжая раздраженно постукивать по полу. — Мы переругались, тем дело и кончилось.
   — Меня это нисколько не удивляет. На месте Кристины я не посмотрела бы, что ты болен, и как следует огрела метлой.
   — Хватит и того, что мне на голову опрокинули кувшин эля, — Кайлид улыбнулся впервые за время разговора.
   Арианна помолчала, разглядывая его. Он и правда был довольно красив, с этими медово-рыжими волосами, вислыми белокурыми усами и золотистыми глазами. Однако в нем чувствовались скрытая злопамятность, умение лелеять и растить в себе обиду, даже по пустякам. В нем угадывалась жадность. Арианна подумала, что у некоторых женщин странный вкус в отношении мужчин.
   Но она по-прежнему симпатизировала Кристине и потому сделала еще одну попытку объяснить то, что отказывался понять упрямец Кайлид.
   — Если женщина по-настоящему любит мужчину, она пойдет на все, чтобы оставаться рядом с ним, чтобы рожать ему детей.
   — Тогда тебя можно только пожалеть, — заметил Кайлид, кисло поджимая губы. — Вряд ли тебе хочется снова и снова рожать для нормандского ублюдка.
   Арианна не успела ответить. Заглушая шум дождя, послышался все более громкий стук копыт. Ниже по склону кто-то закричал тонко и пронзительно, как раненый заяц. Арианна бросилась к двери. Кайлид, у которого недостало сил даже вскочить с тюфяка, разразился злобными проклятиями.
   Через несколько секунд хижина была окружена рыцарями Руддлана. Люди Кайлида были брошены на землю со связанными за спиной руками и заткнутыми ртами. Двое верховых оттеснили Кристину к стволу дерева, не давая броситься к хижине. Девушка рыдала, закрыв лицо руками, но можно было видеть, что ей не причинили вреда.
   Когда короткая атака была окончена, Арианна отошла от двери к тюфяку Кайлида. Его лицо продолжало пылать от лихорадки, но теперь на нем явственно читался страх.
   — Что за незадача! — резко сказала Арианна. — Мой муж, нормандский ублюдок, взял тебя в плен до того, как ты успел сдаться добровольно.
   Не дожидаясь ответа, она вышла под дождь.
   Черный рыцарь оставался в седле и выглядел угрожающе. Он молча посмотрел на нее сверху вниз. Он не выразил ни малейшего удивления при виде ее, и она задалась вопросом: не знал ли он заранее, что найдет ее в гостях у Кайлида? Если только он не выследил ее.
   Наконец он молча спешился.
   Сейчас на его лице было выражение, от которого она постепенно начала отвыкать, — вернее, на нем отсутствовало всякое выражение. Он напоминал того Рейна, которого она увидела в день падения Руддлана, — жестокого и беспощадного, но теперь она знала его гораздо лучше. Разумеется, он тоже лучше узнал ее и не мог уже обвинить в предательстве, как случилось однажды. Позже, решила Арианна, они объяснятся.
   Один из людей Рейна привел под уздцы ее лошадь. Рейн приблизился и сильным рывком подбросил Арианну в седло.
   — Сэр Одо, проводите леди Арианну в Руддлан, — приказал он ровно (ей он так и не сказал ни единого слова).
   — Будет исполнено, командир.
   Лицо сэра Одо осталось таким же непроницаемым, как и лицо его командира, но глаза выдали то, что он чувствовал. Когда нечто подобное случилось впервые, здоровяк смотрел на Арианну недоверчиво, с разочарованием и почти отвращением, теперь же в его добрых глазах была только тревога.
   «Что ж, — подумала Арианна, — если не Рейн, то хоть сэр Одо верит в то, что я не способна на предательство».
   Дождь вдруг прекратился, словно источник, скрытый за слоем облаков, наконец, иссяк. Зато ветер усилился, прижимая к земле мокрую траву и норовя раздуть полы плаща Арианны. Тучи быстрее двинулись по небу, бросая изменчивую тень на мокрую землю. Откуда-то раздавался скрипучий крик перекликающихся воронов.
   Арианна подхватила поводья и пустила лошадку в галоп, предоставив сэру Одо следовать за ней.
   ***
   Ранние зимние сумерки давно наступили, когда Арианна поднялась в спальню. Как раз в тот момент, когда она открыла дверь, Рейн ступил в деревянную, обитую медными ободами лохань с горячей водой. Он не видел Арианну, так как стоял к ней спиной. От воды с благовониями поднимался душистый пар. Царивший в спальне полумрак почти не разгонял отсвет углей в жаровне и свет единственного висячего светильника в углу.
   Эдит стояла над лоханью, готовясь приступить к процедуре омовения хозяина. Арианна жестом приказала ей оставить комнату, и горничная на цыпочках удалилась.
   Опустившись на колени рядом с лоханью и стараясь держаться за пределами видимости Рейна, Арианна прижалась губами к шее мужа.
   — Чуточку пониже, Эдит, милочка... угу, так хорошо!..
   Арианна больно укусила его за ухо.
   Рейн поймал ее руку и подтащил поближе, потом нажал на плечо так, что Арианна опустилась в надушенную воду, замочив грудь. Хватка у Рейна была железной, поэтому оставалось только ждать, когда он соизволит отпустить, и слушать, как горячая вода плещется о груди.
   — Ты знал, что это я!
   — Я учуял тебя по запаху, моя маленькая женушка.
   — Как это понимать? Я что, дурно пахну?
   — Нисколько, — ответил Рейн и странно усмехнулся. После этого он отпустил ее. Арианна выпрямилась. Прохладный воздух овеял намокший в горячей воде лиф платья, и она почувствовала, как твердеют соски. «Интересно, замечает ли это Рейн, — подумала она. Посмотрела вниз и увидела: да, замечает. Но его глаза остались непроницаемыми, даже самая малая искра тепла не смягчила их. В полумраке невозможно было определить их цвет, но она и без того знала: они кремнево-серые, жесткие и безжизненные. Встретившись с мужем взглядом, Арианна не отвела глаза. Она намылила руки и положила их ему на грудь.
   Он успел согреться и был горячим. От воды поднимался пар, пахнущий фиалками, порой он становился таким густым, что черты лица Рейна колебались, как горячий летний воздух над дорогой. Вода слегка плескалась в тишине о борта лохани. Снаружи доносился стук дождя по закрытым ставням, но в спальне было уютно, тепло, даже жарко. Капелька пота скатилась по шее Арианны в выемку между грудями.
   Она начала намыливать Рейну сначала плечи, потом грудь, двигаясь все ниже в медленном ритме. Мышцы его тела были плоскими, очень твердыми, ладони так и скользили по ним. Наконец они нырнули между ног, и тогда Рейн схватил их за запястья и отстранил.
   — Ты еще не спросила меня, как я поступлю с твоим братцем, — сказал он довольно резко.
   — Поступай с ним, как сочтешь нужным. Кстати, ты тоже не спросил меня, что я делала в его хижине.
   — Он просил тебя организовать его капитуляцию по всем правилам.
   — Он сам тебе это сказал?
   — Да. — Рейн выпустил запястья Арианны и взял ее лицо в обе ладони. — Ты должна знать, что теперь я вполне доверяю тебе, что я считаю тебя самым преданным, самым верным из моих вассалов. Я пришел к выводу, что поступал неправильно, когда снова и снова ставил тебя перед выбором между мной и твоей кровной родней. Такой выбор слишком труден...
   — Но возможен, — перебила Арианна и сделала жест, как бы прерывая поток откровений. — Рейн, я сделала выбор. Я люблю тебя, и эта любовь превыше всего остального. Так есть и так будет всегда.
   Она провела кончиком пальца по суровой линии его рта, потом повторила то же движение губами и, наконец, поцеловала его.
   Поцелуй был недолгим: Арианна решила на время отложить ласки. Вместо этого она вновь начала мыть мужа, потерла его ноги намыленной тканью, едва коснувшись паха, но и это заставило Рейна на миг затаить дыхание.
   — Я отправлю Кайлида и его девчонку в Ирландию на первом же корабле.
   «Значит, ради меня он решил сохранить Кайлиду жизнь», — подумала Арианна и почувствовала, что за это любит мужа еще сильнее, поскольку он поступал так наперекор доводам рассудка. Он знал, что, отпуская Кайлида на свободу, возможно, навлекает на свою голову дальнейшие неприятности, но все же шел на риск, чтобы сделать ей приятное.
   — Очень возможно, что ты об этом пожалеешь, Рейн. Кайлид останется в Ирландии только до выздоровления.
   — Тут ты права. Он не будет сидеть спокойно.
   Арианна нашла пальцами одну из косточек таза, чуть выступающую на животе Рейна, потом спустилась ниже, к развилке ног, но взгляд ее оставался прикованным к глазам мужа.
   — Он, конечно, вернется в Уэльс, и в этом я могу его понять, — сказала она. — Но если он вздумает снова развязать против тебя войну, возьми его в плен и вздерни на виселице. Я буду присутствовать при казни и не стану его оплакивать.
   Рейн промолчал. Он уже сказал самое главное: то, что она, Арианна, — самый верный из его вассалов.
   — Все-таки, муж мой, в тебе есть и кое-какая мягкость, — заметила Арианна, просовывая руку между его ног.
   — Только не там, черт возьми!
   Арианна улыбнулась и сжала то, на что легла ее ладонь.

Глава 25

   «Хозяйка зля» — старшая кабатчица Руддлана — шумно сделала глоток, подержала во рту, потом, закатив глаза, дала ему разлиться по языку и небу и проглотила. Несколько мгновений она пребывала в глубочайшем раздумье, с поджатыми губами и взглядом, устремленным в небеса, в то время как собравшаяся толпа ждала, затаив дыхание.
   — Пить можно! — наконец провозгласила «хозяйка эля» с торжественностью епископа, отправляющего мессу.
   Толпа в унисон сделала выдох, похожий на порыв ветра.
   Кожаная кружка с янтарной жидкостью, увенчанная шапкой пены, была передана Арианне. Та сделала маленький глоток, воскликнула: «Эль превосходен!» — и горожане разразились радостными криками. Рейну тоже подали полную кружку. Он приложился к ней и не отрывался до тех пор, пока не прикончил весь эль к полному восторгу зрителей. Пена осталась на его верхней губе ожерельем мелких пузырьков, которые он с удовольствием слизнул. Арианна подумала, что с не меньшим удовольствием сделала бы это вместо него.
   Однако подобный спектакль был бы слишком смелым, даже для веселящейся толпы. Руддлан отмечал ежегодный День эля, когда ранее приготовленный напиток объявляется готовым к употреблению. Хозяева замка были приглашены на него в качестве почетных гостей. Этот праздник чаще называли Днем церковного эля, так как на прицерковном кладбище проходила большая распродажа этого напитка, доход от которой шел в церковную кассу. Эль продавался всем желающим, а тем, кто подходил по третьему разу, полагалась бесплатно свежая лепешка.