Страница:
В это время года церковный придел использовался для хранения излишков сена после завершения покоса. Его вкусный запах — настоящий запах лета — пропитал воздух так густо, что у Арианны свербило в носу. Солнце позднего июня, желтое, как кувшинка, сияло в безоблачном небе, заливая церковную площадь светом и теплом. Арианна чувствовала себя такой счастливой в этот день, что ей хотелось смеяться, кричать и петь от радости, даже плясать и прыгать... но как раз это последнее было невозможно, потому что она сама себе казалась супоросой свиньей, готовой принести двойной выводок. К счастью, беременность подходила к концу.
Эль шел нарасхват: кружка за кружкой наполнялась, опустошалась и наполнялась снова. Талиазин, с неизменной лирой на перевязи, верховодил разношерстной группой музыкантов, которую набрал здесь же, среди собравшейся на кладбище толпы. Теперь они усердно извлекали из тамбурина, волынки и пары цимбал залихватскую мелодию, пусть не слишком изысканную, зато громкую. Горожане, падкие на подобные развлечения, уже кружились парами в веселой пляске, подпевая при этом (если можно так назвать дикий рев, рвущийся из глубин согретых элем душ). Церковные колокола присоединились к какофонии, подняв оглушительный трезвон. Чтобы не оглохнуть, Арианна закрыла уши ладонями и подумывала о том, чтобы зажмуриться, так как плясуны вертелись, как спицы колес несущейся во весь опор телеги, и одним своим видом вызывали головокружение.
— А все-таки хочется потанцевать... — с завистью сказала она некоторое время спустя, заметив, что притопывает в такт музыке.
— Этого еще не хватало! — отрезал Рейн.
— Ты только посмотри, — вздохнула она, тыча пальцем в неохватный холм своего живота. — Здесь нет ни одной бочки, которая сравнилась бы со мной в размерах. Хоть бы он поскорее родился!
— Наша доченька появится на свет тогда, когда придет время, — проворковал Рейн, поглаживая то место, куда она потыкала. — Уговорами и жалобами ее оттуда не выманить.
— Ну конечно, «она»! Как же, как же! Я тебе говорила раз сто, не меньше, что на этот раз ношу сына, а не дочь.
Они пробыли на празднике ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы выпить не спеша еще по кружке эля, потом Арианна направилась в замок, опираясь на руку Рейна.
— Не стоило мне поддаваться на твои уговоры, — проворчал тот, когда она в третий раз остановилась, чтобы отдышаться (ребенок, должно быть, был роста необыкновенного, потому что сильно давил снизу на легкие).
— Мать Беатриса сказала, что надо больше гулять, — возразила Арианна. — Долгие прогулки приближают роды, а я их жду не дождусь. Если бы ты хоть раз забеременел, Рейн, ты бы понял, каково это.
— Нет уж, как Бог все устроил, так пусть впредь и будет... Кстати, не сыграть ли нам дома в шахматы, чтобы ты могла передохнуть?
— Шахматы — это скучно.
— Только потому, что я каждый раз выигрываю, верно?
Арианна протянула руку за слоном (выточенным из слоновой кости), помедлила немного и решительно передвинула фигурку по шахматному полю.
— На этот раз тебе шах, муженек.
— Ничего, игра еще не окончена, — усмехнулся Рейн. — Честно говоря, моя маленькая женушка, я просто решил немного подыграть тебе.
Самодовольная улыбка Арианны говорила: ладно-ладно выкручивайся теперь, но вдруг она превратилась в гримасу боли. Рейн тотчас вскочил, свалив со стола шахматную доску и дождем рассыпав фигурки во все стороны.
— Что, началось?
— Ничего особенного... — заверила Арианна, глубоко дыша.
— Сейчас же пойдем в спальню, я уложу тебя в постель! Ни слова! Одно-единственное возражение — и я выпорю тебя, перекинув через колено.
— Хотелось бы мне посмотреть, как ты сумеешь перекинуть меня через колено с этим пузом. Наверное, я буду похожа на перевернутую черепаху.
Все же она позволила отвести себя в спальню и уложить, тем более что Рейн явно ощутил при этом большое облегчение. Он и в самом деле был не на шутку обеспокоен состоянием жены. Последние несколько недель нервы его были на пределе и, казалось, могли лопнуть, как чрезмерно натянутые струны. В постели Арианна очень быстро уснула — слишком утомила ее прогулка в город. Рейн как раз на цыпочках выходил за порог, когда от ворот донесся звук рожка, объявляющего о прибытии гостей. Он прошел к окну и с удивлением увидел, что гость всего один — женщина верхом на лошади. Еще больше удивился он, когда разглядел, что это Сибил.
Он поспешил спуститься во двор, чтобы встретить и поприветствовать ее. Только оказавшись у самых ступеней, Сибил откинула с лица низко надвинутый капюшон плаща. На Рейна смотрели лавандово-синие глаза, а ниже, на одной из мраморно-белых щек, красовался припухший, очень четкий синяк — отпечаток мужской пятерни.
Рейн помог Сибил спешиться, молча обнял ее за плечи и провел в главную залу. На возвышении, в самом дальнем углу, находилась дверь в помещение, которое он приспособил под свой кабинет, и как раз туда он и пришел с гостьей.
Прикрыв за собой дверь, Рейн повернул Сибил к себе, приподнял ее лицо за подбородок и указательным пальцем коснулся безобразного синяка.
— Дело рук Хью?
Это были первые слова, которые он произнес после встречи. Сибил кивнула. Ресницы ее затрепетали и опустились.
— За что?
— Мы поссорились. Хью... — Она умолкла и пожала плечами с беспомощным и жалобным видом. — Мы часто ссоримся, каждый раз как будто по разной причине. На самом же деле все по той же.
Сибил высвободилась. Пальцы ее нащупали брошь в виде «любовного узла», которую Рейн когда-то подарил ей, но не помнил этого, и начали нервно ее теребить. Когда она снова подняла взгляд, глаза ее сияли от влаги непролитых слез. Нижняя губа задрожала, но Сибил больно прикусила ее.
— Если бы только я могла оставить его, Рейн! Иногда я сижу и часами мечтаю о том, чтобы убежать из Честера и никогда больше не возвращаться туда.
Она выглядела такой обиженной и растерянной, что напомнила ему маленькую девочку, наказанную и не понимающую за что. Он жалел ее, но сознавал, что ничем не может помочь. Она принадлежала Хью, и Рейн не собирался вмешиваться в отношения брата и его жены.
— Мне не следовало сюда приезжать! — вдруг воскликнула Сибил. Плечи ее поникли, и она спрятала лицо в ладони, приглушив слова. — Я знала... понимала... что поступаю неправильно, но...
Из жалости Рейн взял ее за плечи и тотчас понял, что совершил ошибку. Сибил приникла к нему, обхватив его руками за талию. Она спрятала лицо у него на груди, и он ощутил, как груди ее отчаянно, страстно трутся о его тело.
— Только не говори, что уже слишком поздно! — шептала она. — Скажи, что ты все еще меня любишь! Скажи, что любишь, скажи, скажи!..
Крепко сжав ее плечи, Рейн отстранил ее от себя. Его рубаха промокла от слез, он чувствовал близкое биение сердца Сибил, податливость ее тела... и то, что она чужая для него.
— Сибил!
Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
Рейн видел темные расширенные зрачки и радужку мягкого фиолетового оттенка, оттенка закатного неба. Однажды, далеким летним вечером, они занимались любовью на траве под лавандовым небом. В каком-то смысле, грустном и безнадежном, Сибил была права: он по-прежнему любил ее. Но он любил юную девочку из того далекого летнего вечера, а не взрослую женщину из дня сегодняшнего и не хотел причинять боль женщине ради памяти о девушке, так много значившей для него.
Но боль была неизбежна, и он знал это.
— Все кончено, Сибил, все осталось в прошлом. То, что между нами было, умерло в день твоего венчания с Хью.
Он хотел, хотел сказать это как можно мягче, но голос его прозвучал резко. Сибил вздрогнула всем телом, непроизвольно сжав в кулаки лежащие на его груди руки.
— Но я все еще люблю тебя, Рейн...
— Ты любишь не меня, а память о том, что было! — возразил он, легонько встряхивая ее за плечи. — Пойми, нельзя всю жизнь жить прошлым, Сибил. Наша жизнь могла бы сложиться иначе, но не сложилась, и мы даже не можем знать, что потеряли. Мы живем настоящим и обвенчаны каждый с другим человеком. Возвращайся домой, Сибил. Если хочешь, храни память о прошлом, даже лелей ее, но пусть само прошлое покоится с миром.
И снова женщина в его объятиях поникла, прижавшись лбом к его груди. Так она стояла несколько долгих минут, потом подняла голову и посмотрела ему в лицо с дрожащей улыбкой на губах.
— Но ведь ты любил меня, правда? Ты по-настоящему был моим?
— То было прекрасное лето, — ответил Рейн, улыбаясь в ответ. — Я никогда не забуду его.
Он прижал Сибил к груди, зная, что делает это в последний раз. Резкое, гневное «ах!» раздалось очень близко от них, Рейн вскинул голову... и увидел Арианну, стоящую на пороге, придерживая открытую дверь.
Казалось, за те несколько мгновений, когда она просто стояла и смотрела на него, не говоря ни слова, Рейн пережил тысячелетние муки ада. Глаза, так не похожие на кроткие глаза Сибил, глаза цвета моря в штормовой день, обвиняли его. Потом Арианна повернулась и вышла, расправив плечи, неся перед собой огромный живот гордо, как знамя.
— О, дьявол! — в сердцах воскликнул он. — О, дьявол!
Сибил высвободилась и сделала шаг назад, потом другой, но Рейн даже не заметил этого, потому что не отрывал взгляда от распахнутой двери, хотя там уже никого не было. Ей пришлось дважды окликнуть его, прежде чем он услышал и повернулся.
— Почему-то мне кажется, Рейн, что ты влюбился в свою уэльскую княгиньку, — сказала Сибил с улыбкой, совсем прежней, вызвавшей прелестные ямочки в уголках ее рта.
— Да, я люблю ее, — просто ответил он, ничуть не обидевшись за «княгиньку».
Странное дело, он так долго не мог произнести эти слова — и вдруг это оказалось совсем не трудно. Более того, после них на языке остался приятный привкус, настолько приятный, что он повторил их снова.
— Да, я люблю ее.
— Но ты еще не говорил ей об этом, так ведь?
— Я... э-э... нет, не говорил. То есть не говорил именно этих слов, но, черт возьми, она знает, что я люблю ее!
Улыбка Сибил померкла. Она протянула руку и дотронулась до его щеки, только один раз и совсем легко.
— Все равно скажи ей, Рейн. Скажи сейчас, пока не оказалось слишком поздно. Любовь — это ведь редкая вещь, редчайшая. Ее нелегко встретить, зато легко потерять.
Они посмотрели в глаза друг другу, думая о разном: Сибил — о прошлом, Рейн — о будущем. Наконец она приподнялась на цыпочки и коснулась губами его губ, нежно и мимолетно, и это был прощальный поцелуй.
Рейн помог ей сесть в седло и проводил до ворот, но даже не стал дожидаться, пока она скроется из виду. Вместо этого он поспешил по лестнице, ведущей к спальне. Остановившись перед дверью, он оглядел толстенные деревянные бруски, скрепленные железными полосами, и вздохнул. Изрубить в щепки дверь в замке Хью было даже забавно, другое дело — дверь в свою собственную спальню.
— Арианна, позволь мне войти, и мы все спокойно обсудим.
Молчание в ответ.
— Арианна, однажды ты уже поняла все неправильно. Честное слово, мне это начинает надоедать! Молчание.
— Арианна, не могу же я кричать тебе через дверь, что люблю тебя!
Кто-то хихикнул.
Рейн повернулся так круто, что едва устоял. На пару ступенек ниже стоял Талиазин, привалившись к стене и скрестив ноги, а руки — на груди. На его красивых губах была ядовитая усмешка.
— А вы не пробовали открыть ее, милорд?
— Что?
— Я про дверь. Может быть, она вообще не заперта.
Рейн толкнул дверь, не рассчитав сил, и она с треском ударилась о стену. Она действительно была не заперта. Он окинул Талиазина свирепым взглядом на тот случай, если наглый мальчишка снова начнет шлепать губами, потом набрал в грудь побольше воздуха, мысленно препоясал чресла для битвы и вошел... в пустую спальню.
— Она отправилась к мейнхирион, — услужливо сообщил оруженосец, бесцеремонно проходя следом (эти слова он сопроводил тяжким вздохом). — Милорд, вы снова и снова поступаете необдуманно, запутывая дело, которое только-только начало проясняться. Не понимаю, о чем думала богиня, когда...
— Надеюсь, она не поехала туда верхом? — перебил Рейн, больно хватая его за плечи.
— Нет, конечно, она пошла пешком.
Рейн возвел глаза к небу, как бы благодаря Бога за то, что тот не оставляет его милостями, пусть даже небольшими.
— Я ей шею сверну!
Он прошипел это в самое лицо Талиазину, который удачно подвернулся под руку, и встряхнул его так, что у парня клацнули зубы.
Он чувствовал нарастающий гнев. Он наслаждался этим гневом, смаковал его, потому что это был праведный гнев, справедливое негодование мужчины, который имел неосторожность влюбиться и вдруг осознал, что женщина его жизни сводит его с ума, приводит в неистовство, изводит... но он не может без нее жить.
Оруженосец следил за тем, как широкая спина хозяина исчезла в дверном проеме. Некоторое время его черные глаза светились, рассыпая мельчайшие, похожие на падающие звездочки искры.
Потом свечение померкло. Талиазин потер ноющие плечи, думая о том, что целую неделю, не меньше, будет любоваться синяками на них. Впрочем, не бывает худа без добра: служанки и молочницы, все как одна молоденькие девчонки, будут от души жалеть его. Каждая из них захочет расцеловать эти синяки... и вообще улучшить его самочувствие...
Оруженосец расправил плечи и засмеялся, тряхнув огненными волосами. Смех его, низкий и глубокий, эхом отразился от стен замка, от высоких потолков... от столетий.
Арианна уже успела усвоить, что Рейн способен держать в узде самый яростный гнев, так сказать, превращая геенну огненную в ледяную пустыню. Ледяной гнев был страшен, но до сих пор она и представить не могла, как выглядит Рейн, ревущий от ярости, Рейн с налитыми кровью глазами и сжатыми кулаками. Оказывается, это выглядело нелепо, и она расхохоталась бы, если бы не воспоминание о Сибил, уютно устроившейся в его объятиях.
Он спрыгнул с коня и понесся к ней, пыхтя, фыркая и изрыгая огонь, — точь-в-течь тот самый легендарный дракон, имя которого он носил.
— Дьявол и вся преисподняя, дьявол тебя побери! — орал он. — Что, во имя дьявола, взбрело тебе в голову?
Арианна высоко подняла подбородок и посмотрела на мужа сверху вниз, потому что знала, что он терпеть не может этот взгляд.
— Что ты здесь делаешь, муж мой? Разве твое место не рядом с прекрасной Сибил? Путь сюда не близок, и она, должно быть, успела соскучиться... успела затосковать по твоим сладостным объятиям.
— Что я здесь делаю? Нет, что ты здесь делаешь? — отпарировал Рейн (щеки его слегка покраснели, но челюсть воинственно выпятилась, и он замахал руками). — Тебе вот-вот рожать, так какого ж черта ты шляешься в одиночку по чертовым пустошам?
В какой-то мере Арианна сознавала, что долгая прогулка на этот раз не пошла ей на пользу, поскольку кожа ее покрылась испариной, она чувствовала слабость, но она стиснула зубы, намереваясь достаточно помучить мужа, прежде чем простить его.
— Разве тебе не все равно, где я и что делаю? Кто, в конце концов, я такая? Иди, люби свою Сибил.
В ответ Рейн разразился такими ругательствами, что покраснели даже ко всему привычные уши Арианны.
— Я люблю не Сибил, а тебя, тупоголовая девчонка! Я люблю тебя, слышишь?
— Это теперь ты так запел!
— Да, теперь я запел так, — подтвердил Рейн, несколько сбавив тон. — Я люблю тебя, моя маленькая женушка.
— Это не в счет.
— Что ты имеешь в виду? Как это не в счет? — завопил Рейн так громко, что она отскочила бы, если бы могла. — Интересно знать, как это может быть не в счет, черт побери!
— Потому что я почти сказала эти слова за тебя. Другое дело, если бы они вырвались прямо из глубины твоей души...
— Господи, смилуйся! — Рейн вцепился обеими руками в волосы, показывая этим жестом, что женское упрямство превысило мужское долготерпение.
Неожиданно на лице Рейна возникло очень странное выражение, одновременно рассерженное и лукавое.
— Знаю, чего ты хочешь, знаю, — сказал он, погрозив Арианне пальцем, как добродушная кабатчица прожженному выпивохе. — Что ж, будь по-твоему... все равно я знал, что рано или поздно этим кончится.
И он стянул через голову рубаху таким яростным рывком, что та вырвалась у него из рук и улетела куда-то между камнями. Тонкая сорочка отправилась в противоположную сторону. Прислонившись к одному из стоящих камней, Рейн стянул сапог с одной ноги, потом с другой и начал расстегивать пояс штанов.
Только тут Арианна, которая смотрела на него, растерянно моргая, наконец сообразила, что он раздевается догола.
Нет, не может быть, чтобы он собирался... нет, только не Рейн, не это воплощение больного самолюбия!
— Рейн, что ты делаешь?
Вместо ответа тот развязал шнурок на подштанниках и яростно их сорвал. Теперь он точно остался в чем мать родила.
— Рейн, я хочу знать, что ты задумал! — Он опустился на колени в сухо шелестящую траву и взял обе руки Арианны в свои.
— Ты всегда хотела, чтобы я встал перед тобой голым на колени, как тот болван в песне Талиазина. Я знаю, что хотела! Вот, я это сделал!
Он начал говорить как бы с бравадой, сердитой и веселой одновременно, но постепенно голос его смягчился. Арианне еще ни разу не приходилось видеть на лице мужа такого выражения: на нем была сейчас не просто нежность, а сама душа, раскрытая до последних тайников. Она знала, какими темными и жадными могут быть его глаза, но никогда прежде не видела такого откровенного, незащищенного их взгляда.
— Я люблю тебя, Арианна, жена моя, жизнь моя! Cariad.. любимая. Я буду любить тебя до последних своих дней.
Он стоял на коленях, и любовь его, душа его были не только в протянутых руках, но и в лице, во всем теле. Это, конечно, было нелепо, романтически глупо, но Арианна была тронута до слез. Господи Боже, как же она любила этого человека!
Она открыла рот, чтобы высказать это, но из него вырвался только крик. Она начала оседать, и Рейн подхватил ее, осторожно опустив туда, где трава была мягче и гуще.
— Арианна!
— Ребенок, Рейн, — еле слышно прошептала она, пронзенная болью жесточайшей схватки, быстро перешедшей в потугу. — ...Ох... он сейчас родится!
— О, Господи... о, дьявол!
Рейн начал было подниматься, но сел снова. Схватился за волосы. Вскочил, забегал, сел.
— Только не паникуй! Нет никаких причин для паники! — закричал он голосом человека на грани истерики.
Он коснулся щеки Арианны трясущейся рукой, вскочил и забегал между камнями в поисках разбросанных предметов одежды. У него был такой нелепый, такой забавный вид, что Арианна невольно хихикнула вопреки болям от участившихся потуг.
Услышав сдавленный смех, Рейн вернулся и присел рядом, зачем-то держа в охапке свою одежду. Он тяжело дышал и, успокаивая Арианну, старался говорить размеренно, не торопясь, но было видно, что это дается ему с трудом, что он испуган по-настоящему, почти до отчаяния (такого, должно быть, с ним не случалось за всю взрослую жизнь). До этого Арианна думала, что невозможно любить сильнее, но теперь любила его еще больше.
— Моя маленькая женушка, мне придется оставить тебя одну буквально на несколько минут. Я только съезжу в замок и вернусь с подводой...
Он держался таким молодцом и был с ней так мил, что Арианна отдала бы все, лишь бы не подвергать его испытанию, которое предстояло им обоим. Но, увы...
Боль вгрызлась в тело и рванула плоть острыми кровожадными зубами. Арианна схватила Рейна за руку и тоже рванула его, почти опрокинув на себя.
— Рейн, у нас нет времени! Ребенок уже пошел!
Несколько секунд он смотрел на нее круглыми от ужаса глазами, потом перевел взгляд на раскачивающийся огромный живот.
— О, милосердный, добрейший Иисус! О, Господь всепрощающий... о дьявол! Арианна, клянусь, ты нарочно это делаешь! — Казалось, это умозаключение вернуло ему силы, и он решительно завернул на талию подол ее платья. — Боже Милостивый, заступи и спаси! Уже видно ее голову!
— Не ее... а его... — прошептала Арианна, тяжело дыша. — Что ты за упрямец... это будет мальчик, говорю тебе!
— Господи, да она лысая как коленка! Лысая, как столетний старик!
— Это он, черт тебя возьми! Ты все врешь! У него, конечно, черные как... как вороново крыло волосы, а глаза серые, как дым костра...
— По-моему, остальное тоже выходит, хотя, точно не знаю... да тужься ты!
Арианна с усилием приподнялась, и смогла увидеть лишь, что Рейн протянул руки куда-то между ее ног.
— Арианна, ради Бога! Будешь ты тужиться или нет?
— Я тужусь, разрази тебя гром!
— Значит, тужься сильнее! Я же не могу один все сделать!
Арианна собралась всю свою волю в кулак и поднатужилась. Она поднатужилась так сильно, что ей показалось: она вот-вот вывернется наизнанку. Однако при этом ее переполняла обида на мужа: хорошенькое дело — кричать на женщину, когда та рожает!
— Он говорит: «Тужься сильнее!» — ворчала она сквозь стиснутые зубы. — Посмотрела бы я, как ты, нормандец, поднатужился бы на моем месте!..
В этот момент ребенок выскользнул наружу стремительно, как из катапульты. Арианна услышала возмущенный писк и рокочущий, бархатный, облегченный смех мужчины. Она лежала, глядя в синее июньское небо, и улыбалась. Если в первый раз она чувствовала себя опустошенной и измученной после родов, то теперь испытывала пьянящий восторг.
Чуть позже она повернулась. Рейн держал новорожденного в руках. Малютка выглядел красным да к тому же сморщенным, как старый бобовый стручок, забытый на огороде. И все же она уже чувствовала всеобъемлющую любовь, которую испытывает каждая мать, когда впервые видит свое новорожденное дитя.
Она заметила, что муж ведет себя на редкость умело и расторопно. Он ловко перерезал пуповину кинжалом и обтер ребенка своей сорочкой. Арианна начала посмеиваться, сначала тихо, потом все громче и, наконец, расхохоталась в полный голос.
— Что, черт возьми, тут смешного? — возмутился Рейн, которого ее непочтительный смех вывел из торжественной сосредоточенности.
— Не что, а кто. Ты, муж мой. Если так пойдет дальше, женский пол начнет обращаться не к матери Беатрисе, а к тебе. Ох, и славная из тебя получится повитуха, Рейн! Ты хоть заметил, что ты все еще голый?
Он ответил не сразу. Старательно спеленав ребенка в рубаху, он положил его на сгиб руки и легонько покачал. Только тогда он посмотрел на Арианну.
— Мы оба только что были голыми, я и мой сын.
Арианна приготовила язвительную реплику, но не успела отпустить ее: усмешка на ее лице снова превратилась в гримасу боли.
— Рейн, происходит что-то странное!
— Ничего странного, — заверил тот с самым авторитетным видом. — Это выходит послед.
— Муж мой, не забывай, что я уже однажды рожала и немного разбираюсь, что к чему... ox! — Она закусила губу, пережидая потугу, не менее сильную, чем раньше. — Мне кажется, у меня будет еще один ребенок.
Лицо мужа исчезло из поля ее зрения, нырнув вниз. Когда оно появилось снова, на нем было удивительно довольное выражение.
— А ведь ты права. Давай-ка тужься снова!
— Убирайся к дьяволу, нормандец! — ответила Арианна, скрипя зубами.
Но она начала тужиться, и тужиться как следует. Пятью минутами позже она подарила мужу еще одного ребенка — на этот раз девочку.
Глава 26
Эль шел нарасхват: кружка за кружкой наполнялась, опустошалась и наполнялась снова. Талиазин, с неизменной лирой на перевязи, верховодил разношерстной группой музыкантов, которую набрал здесь же, среди собравшейся на кладбище толпы. Теперь они усердно извлекали из тамбурина, волынки и пары цимбал залихватскую мелодию, пусть не слишком изысканную, зато громкую. Горожане, падкие на подобные развлечения, уже кружились парами в веселой пляске, подпевая при этом (если можно так назвать дикий рев, рвущийся из глубин согретых элем душ). Церковные колокола присоединились к какофонии, подняв оглушительный трезвон. Чтобы не оглохнуть, Арианна закрыла уши ладонями и подумывала о том, чтобы зажмуриться, так как плясуны вертелись, как спицы колес несущейся во весь опор телеги, и одним своим видом вызывали головокружение.
— А все-таки хочется потанцевать... — с завистью сказала она некоторое время спустя, заметив, что притопывает в такт музыке.
— Этого еще не хватало! — отрезал Рейн.
— Ты только посмотри, — вздохнула она, тыча пальцем в неохватный холм своего живота. — Здесь нет ни одной бочки, которая сравнилась бы со мной в размерах. Хоть бы он поскорее родился!
— Наша доченька появится на свет тогда, когда придет время, — проворковал Рейн, поглаживая то место, куда она потыкала. — Уговорами и жалобами ее оттуда не выманить.
— Ну конечно, «она»! Как же, как же! Я тебе говорила раз сто, не меньше, что на этот раз ношу сына, а не дочь.
Они пробыли на празднике ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы выпить не спеша еще по кружке эля, потом Арианна направилась в замок, опираясь на руку Рейна.
— Не стоило мне поддаваться на твои уговоры, — проворчал тот, когда она в третий раз остановилась, чтобы отдышаться (ребенок, должно быть, был роста необыкновенного, потому что сильно давил снизу на легкие).
— Мать Беатриса сказала, что надо больше гулять, — возразила Арианна. — Долгие прогулки приближают роды, а я их жду не дождусь. Если бы ты хоть раз забеременел, Рейн, ты бы понял, каково это.
— Нет уж, как Бог все устроил, так пусть впредь и будет... Кстати, не сыграть ли нам дома в шахматы, чтобы ты могла передохнуть?
— Шахматы — это скучно.
— Только потому, что я каждый раз выигрываю, верно?
Арианна протянула руку за слоном (выточенным из слоновой кости), помедлила немного и решительно передвинула фигурку по шахматному полю.
— На этот раз тебе шах, муженек.
— Ничего, игра еще не окончена, — усмехнулся Рейн. — Честно говоря, моя маленькая женушка, я просто решил немного подыграть тебе.
Самодовольная улыбка Арианны говорила: ладно-ладно выкручивайся теперь, но вдруг она превратилась в гримасу боли. Рейн тотчас вскочил, свалив со стола шахматную доску и дождем рассыпав фигурки во все стороны.
— Что, началось?
— Ничего особенного... — заверила Арианна, глубоко дыша.
— Сейчас же пойдем в спальню, я уложу тебя в постель! Ни слова! Одно-единственное возражение — и я выпорю тебя, перекинув через колено.
— Хотелось бы мне посмотреть, как ты сумеешь перекинуть меня через колено с этим пузом. Наверное, я буду похожа на перевернутую черепаху.
Все же она позволила отвести себя в спальню и уложить, тем более что Рейн явно ощутил при этом большое облегчение. Он и в самом деле был не на шутку обеспокоен состоянием жены. Последние несколько недель нервы его были на пределе и, казалось, могли лопнуть, как чрезмерно натянутые струны. В постели Арианна очень быстро уснула — слишком утомила ее прогулка в город. Рейн как раз на цыпочках выходил за порог, когда от ворот донесся звук рожка, объявляющего о прибытии гостей. Он прошел к окну и с удивлением увидел, что гость всего один — женщина верхом на лошади. Еще больше удивился он, когда разглядел, что это Сибил.
Он поспешил спуститься во двор, чтобы встретить и поприветствовать ее. Только оказавшись у самых ступеней, Сибил откинула с лица низко надвинутый капюшон плаща. На Рейна смотрели лавандово-синие глаза, а ниже, на одной из мраморно-белых щек, красовался припухший, очень четкий синяк — отпечаток мужской пятерни.
Рейн помог Сибил спешиться, молча обнял ее за плечи и провел в главную залу. На возвышении, в самом дальнем углу, находилась дверь в помещение, которое он приспособил под свой кабинет, и как раз туда он и пришел с гостьей.
Прикрыв за собой дверь, Рейн повернул Сибил к себе, приподнял ее лицо за подбородок и указательным пальцем коснулся безобразного синяка.
— Дело рук Хью?
Это были первые слова, которые он произнес после встречи. Сибил кивнула. Ресницы ее затрепетали и опустились.
— За что?
— Мы поссорились. Хью... — Она умолкла и пожала плечами с беспомощным и жалобным видом. — Мы часто ссоримся, каждый раз как будто по разной причине. На самом же деле все по той же.
Сибил высвободилась. Пальцы ее нащупали брошь в виде «любовного узла», которую Рейн когда-то подарил ей, но не помнил этого, и начали нервно ее теребить. Когда она снова подняла взгляд, глаза ее сияли от влаги непролитых слез. Нижняя губа задрожала, но Сибил больно прикусила ее.
— Если бы только я могла оставить его, Рейн! Иногда я сижу и часами мечтаю о том, чтобы убежать из Честера и никогда больше не возвращаться туда.
Она выглядела такой обиженной и растерянной, что напомнила ему маленькую девочку, наказанную и не понимающую за что. Он жалел ее, но сознавал, что ничем не может помочь. Она принадлежала Хью, и Рейн не собирался вмешиваться в отношения брата и его жены.
— Мне не следовало сюда приезжать! — вдруг воскликнула Сибил. Плечи ее поникли, и она спрятала лицо в ладони, приглушив слова. — Я знала... понимала... что поступаю неправильно, но...
Из жалости Рейн взял ее за плечи и тотчас понял, что совершил ошибку. Сибил приникла к нему, обхватив его руками за талию. Она спрятала лицо у него на груди, и он ощутил, как груди ее отчаянно, страстно трутся о его тело.
— Только не говори, что уже слишком поздно! — шептала она. — Скажи, что ты все еще меня любишь! Скажи, что любишь, скажи, скажи!..
Крепко сжав ее плечи, Рейн отстранил ее от себя. Его рубаха промокла от слез, он чувствовал близкое биение сердца Сибил, податливость ее тела... и то, что она чужая для него.
— Сибил!
Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
Рейн видел темные расширенные зрачки и радужку мягкого фиолетового оттенка, оттенка закатного неба. Однажды, далеким летним вечером, они занимались любовью на траве под лавандовым небом. В каком-то смысле, грустном и безнадежном, Сибил была права: он по-прежнему любил ее. Но он любил юную девочку из того далекого летнего вечера, а не взрослую женщину из дня сегодняшнего и не хотел причинять боль женщине ради памяти о девушке, так много значившей для него.
Но боль была неизбежна, и он знал это.
— Все кончено, Сибил, все осталось в прошлом. То, что между нами было, умерло в день твоего венчания с Хью.
Он хотел, хотел сказать это как можно мягче, но голос его прозвучал резко. Сибил вздрогнула всем телом, непроизвольно сжав в кулаки лежащие на его груди руки.
— Но я все еще люблю тебя, Рейн...
— Ты любишь не меня, а память о том, что было! — возразил он, легонько встряхивая ее за плечи. — Пойми, нельзя всю жизнь жить прошлым, Сибил. Наша жизнь могла бы сложиться иначе, но не сложилась, и мы даже не можем знать, что потеряли. Мы живем настоящим и обвенчаны каждый с другим человеком. Возвращайся домой, Сибил. Если хочешь, храни память о прошлом, даже лелей ее, но пусть само прошлое покоится с миром.
И снова женщина в его объятиях поникла, прижавшись лбом к его груди. Так она стояла несколько долгих минут, потом подняла голову и посмотрела ему в лицо с дрожащей улыбкой на губах.
— Но ведь ты любил меня, правда? Ты по-настоящему был моим?
— То было прекрасное лето, — ответил Рейн, улыбаясь в ответ. — Я никогда не забуду его.
Он прижал Сибил к груди, зная, что делает это в последний раз. Резкое, гневное «ах!» раздалось очень близко от них, Рейн вскинул голову... и увидел Арианну, стоящую на пороге, придерживая открытую дверь.
Казалось, за те несколько мгновений, когда она просто стояла и смотрела на него, не говоря ни слова, Рейн пережил тысячелетние муки ада. Глаза, так не похожие на кроткие глаза Сибил, глаза цвета моря в штормовой день, обвиняли его. Потом Арианна повернулась и вышла, расправив плечи, неся перед собой огромный живот гордо, как знамя.
— О, дьявол! — в сердцах воскликнул он. — О, дьявол!
Сибил высвободилась и сделала шаг назад, потом другой, но Рейн даже не заметил этого, потому что не отрывал взгляда от распахнутой двери, хотя там уже никого не было. Ей пришлось дважды окликнуть его, прежде чем он услышал и повернулся.
— Почему-то мне кажется, Рейн, что ты влюбился в свою уэльскую княгиньку, — сказала Сибил с улыбкой, совсем прежней, вызвавшей прелестные ямочки в уголках ее рта.
— Да, я люблю ее, — просто ответил он, ничуть не обидевшись за «княгиньку».
Странное дело, он так долго не мог произнести эти слова — и вдруг это оказалось совсем не трудно. Более того, после них на языке остался приятный привкус, настолько приятный, что он повторил их снова.
— Да, я люблю ее.
— Но ты еще не говорил ей об этом, так ведь?
— Я... э-э... нет, не говорил. То есть не говорил именно этих слов, но, черт возьми, она знает, что я люблю ее!
Улыбка Сибил померкла. Она протянула руку и дотронулась до его щеки, только один раз и совсем легко.
— Все равно скажи ей, Рейн. Скажи сейчас, пока не оказалось слишком поздно. Любовь — это ведь редкая вещь, редчайшая. Ее нелегко встретить, зато легко потерять.
Они посмотрели в глаза друг другу, думая о разном: Сибил — о прошлом, Рейн — о будущем. Наконец она приподнялась на цыпочки и коснулась губами его губ, нежно и мимолетно, и это был прощальный поцелуй.
Рейн помог ей сесть в седло и проводил до ворот, но даже не стал дожидаться, пока она скроется из виду. Вместо этого он поспешил по лестнице, ведущей к спальне. Остановившись перед дверью, он оглядел толстенные деревянные бруски, скрепленные железными полосами, и вздохнул. Изрубить в щепки дверь в замке Хью было даже забавно, другое дело — дверь в свою собственную спальню.
— Арианна, позволь мне войти, и мы все спокойно обсудим.
Молчание в ответ.
— Арианна, однажды ты уже поняла все неправильно. Честное слово, мне это начинает надоедать! Молчание.
— Арианна, не могу же я кричать тебе через дверь, что люблю тебя!
Кто-то хихикнул.
Рейн повернулся так круто, что едва устоял. На пару ступенек ниже стоял Талиазин, привалившись к стене и скрестив ноги, а руки — на груди. На его красивых губах была ядовитая усмешка.
— А вы не пробовали открыть ее, милорд?
— Что?
— Я про дверь. Может быть, она вообще не заперта.
Рейн толкнул дверь, не рассчитав сил, и она с треском ударилась о стену. Она действительно была не заперта. Он окинул Талиазина свирепым взглядом на тот случай, если наглый мальчишка снова начнет шлепать губами, потом набрал в грудь побольше воздуха, мысленно препоясал чресла для битвы и вошел... в пустую спальню.
— Она отправилась к мейнхирион, — услужливо сообщил оруженосец, бесцеремонно проходя следом (эти слова он сопроводил тяжким вздохом). — Милорд, вы снова и снова поступаете необдуманно, запутывая дело, которое только-только начало проясняться. Не понимаю, о чем думала богиня, когда...
— Надеюсь, она не поехала туда верхом? — перебил Рейн, больно хватая его за плечи.
— Нет, конечно, она пошла пешком.
Рейн возвел глаза к небу, как бы благодаря Бога за то, что тот не оставляет его милостями, пусть даже небольшими.
— Я ей шею сверну!
Он прошипел это в самое лицо Талиазину, который удачно подвернулся под руку, и встряхнул его так, что у парня клацнули зубы.
Он чувствовал нарастающий гнев. Он наслаждался этим гневом, смаковал его, потому что это был праведный гнев, справедливое негодование мужчины, который имел неосторожность влюбиться и вдруг осознал, что женщина его жизни сводит его с ума, приводит в неистовство, изводит... но он не может без нее жить.
Оруженосец следил за тем, как широкая спина хозяина исчезла в дверном проеме. Некоторое время его черные глаза светились, рассыпая мельчайшие, похожие на падающие звездочки искры.
Потом свечение померкло. Талиазин потер ноющие плечи, думая о том, что целую неделю, не меньше, будет любоваться синяками на них. Впрочем, не бывает худа без добра: служанки и молочницы, все как одна молоденькие девчонки, будут от души жалеть его. Каждая из них захочет расцеловать эти синяки... и вообще улучшить его самочувствие...
Оруженосец расправил плечи и засмеялся, тряхнув огненными волосами. Смех его, низкий и глубокий, эхом отразился от стен замка, от высоких потолков... от столетий.
Арианна уже успела усвоить, что Рейн способен держать в узде самый яростный гнев, так сказать, превращая геенну огненную в ледяную пустыню. Ледяной гнев был страшен, но до сих пор она и представить не могла, как выглядит Рейн, ревущий от ярости, Рейн с налитыми кровью глазами и сжатыми кулаками. Оказывается, это выглядело нелепо, и она расхохоталась бы, если бы не воспоминание о Сибил, уютно устроившейся в его объятиях.
Он спрыгнул с коня и понесся к ней, пыхтя, фыркая и изрыгая огонь, — точь-в-течь тот самый легендарный дракон, имя которого он носил.
— Дьявол и вся преисподняя, дьявол тебя побери! — орал он. — Что, во имя дьявола, взбрело тебе в голову?
Арианна высоко подняла подбородок и посмотрела на мужа сверху вниз, потому что знала, что он терпеть не может этот взгляд.
— Что ты здесь делаешь, муж мой? Разве твое место не рядом с прекрасной Сибил? Путь сюда не близок, и она, должно быть, успела соскучиться... успела затосковать по твоим сладостным объятиям.
— Что я здесь делаю? Нет, что ты здесь делаешь? — отпарировал Рейн (щеки его слегка покраснели, но челюсть воинственно выпятилась, и он замахал руками). — Тебе вот-вот рожать, так какого ж черта ты шляешься в одиночку по чертовым пустошам?
В какой-то мере Арианна сознавала, что долгая прогулка на этот раз не пошла ей на пользу, поскольку кожа ее покрылась испариной, она чувствовала слабость, но она стиснула зубы, намереваясь достаточно помучить мужа, прежде чем простить его.
— Разве тебе не все равно, где я и что делаю? Кто, в конце концов, я такая? Иди, люби свою Сибил.
В ответ Рейн разразился такими ругательствами, что покраснели даже ко всему привычные уши Арианны.
— Я люблю не Сибил, а тебя, тупоголовая девчонка! Я люблю тебя, слышишь?
— Это теперь ты так запел!
— Да, теперь я запел так, — подтвердил Рейн, несколько сбавив тон. — Я люблю тебя, моя маленькая женушка.
— Это не в счет.
— Что ты имеешь в виду? Как это не в счет? — завопил Рейн так громко, что она отскочила бы, если бы могла. — Интересно знать, как это может быть не в счет, черт побери!
— Потому что я почти сказала эти слова за тебя. Другое дело, если бы они вырвались прямо из глубины твоей души...
— Господи, смилуйся! — Рейн вцепился обеими руками в волосы, показывая этим жестом, что женское упрямство превысило мужское долготерпение.
Неожиданно на лице Рейна возникло очень странное выражение, одновременно рассерженное и лукавое.
— Знаю, чего ты хочешь, знаю, — сказал он, погрозив Арианне пальцем, как добродушная кабатчица прожженному выпивохе. — Что ж, будь по-твоему... все равно я знал, что рано или поздно этим кончится.
И он стянул через голову рубаху таким яростным рывком, что та вырвалась у него из рук и улетела куда-то между камнями. Тонкая сорочка отправилась в противоположную сторону. Прислонившись к одному из стоящих камней, Рейн стянул сапог с одной ноги, потом с другой и начал расстегивать пояс штанов.
Только тут Арианна, которая смотрела на него, растерянно моргая, наконец сообразила, что он раздевается догола.
Нет, не может быть, чтобы он собирался... нет, только не Рейн, не это воплощение больного самолюбия!
— Рейн, что ты делаешь?
Вместо ответа тот развязал шнурок на подштанниках и яростно их сорвал. Теперь он точно остался в чем мать родила.
— Рейн, я хочу знать, что ты задумал! — Он опустился на колени в сухо шелестящую траву и взял обе руки Арианны в свои.
— Ты всегда хотела, чтобы я встал перед тобой голым на колени, как тот болван в песне Талиазина. Я знаю, что хотела! Вот, я это сделал!
Он начал говорить как бы с бравадой, сердитой и веселой одновременно, но постепенно голос его смягчился. Арианне еще ни разу не приходилось видеть на лице мужа такого выражения: на нем была сейчас не просто нежность, а сама душа, раскрытая до последних тайников. Она знала, какими темными и жадными могут быть его глаза, но никогда прежде не видела такого откровенного, незащищенного их взгляда.
— Я люблю тебя, Арианна, жена моя, жизнь моя! Cariad.. любимая. Я буду любить тебя до последних своих дней.
Он стоял на коленях, и любовь его, душа его были не только в протянутых руках, но и в лице, во всем теле. Это, конечно, было нелепо, романтически глупо, но Арианна была тронута до слез. Господи Боже, как же она любила этого человека!
Она открыла рот, чтобы высказать это, но из него вырвался только крик. Она начала оседать, и Рейн подхватил ее, осторожно опустив туда, где трава была мягче и гуще.
— Арианна!
— Ребенок, Рейн, — еле слышно прошептала она, пронзенная болью жесточайшей схватки, быстро перешедшей в потугу. — ...Ох... он сейчас родится!
— О, Господи... о, дьявол!
Рейн начал было подниматься, но сел снова. Схватился за волосы. Вскочил, забегал, сел.
— Только не паникуй! Нет никаких причин для паники! — закричал он голосом человека на грани истерики.
Он коснулся щеки Арианны трясущейся рукой, вскочил и забегал между камнями в поисках разбросанных предметов одежды. У него был такой нелепый, такой забавный вид, что Арианна невольно хихикнула вопреки болям от участившихся потуг.
Услышав сдавленный смех, Рейн вернулся и присел рядом, зачем-то держа в охапке свою одежду. Он тяжело дышал и, успокаивая Арианну, старался говорить размеренно, не торопясь, но было видно, что это дается ему с трудом, что он испуган по-настоящему, почти до отчаяния (такого, должно быть, с ним не случалось за всю взрослую жизнь). До этого Арианна думала, что невозможно любить сильнее, но теперь любила его еще больше.
— Моя маленькая женушка, мне придется оставить тебя одну буквально на несколько минут. Я только съезжу в замок и вернусь с подводой...
Он держался таким молодцом и был с ней так мил, что Арианна отдала бы все, лишь бы не подвергать его испытанию, которое предстояло им обоим. Но, увы...
Боль вгрызлась в тело и рванула плоть острыми кровожадными зубами. Арианна схватила Рейна за руку и тоже рванула его, почти опрокинув на себя.
— Рейн, у нас нет времени! Ребенок уже пошел!
Несколько секунд он смотрел на нее круглыми от ужаса глазами, потом перевел взгляд на раскачивающийся огромный живот.
— О, милосердный, добрейший Иисус! О, Господь всепрощающий... о дьявол! Арианна, клянусь, ты нарочно это делаешь! — Казалось, это умозаключение вернуло ему силы, и он решительно завернул на талию подол ее платья. — Боже Милостивый, заступи и спаси! Уже видно ее голову!
— Не ее... а его... — прошептала Арианна, тяжело дыша. — Что ты за упрямец... это будет мальчик, говорю тебе!
— Господи, да она лысая как коленка! Лысая, как столетний старик!
— Это он, черт тебя возьми! Ты все врешь! У него, конечно, черные как... как вороново крыло волосы, а глаза серые, как дым костра...
— По-моему, остальное тоже выходит, хотя, точно не знаю... да тужься ты!
Арианна с усилием приподнялась, и смогла увидеть лишь, что Рейн протянул руки куда-то между ее ног.
— Арианна, ради Бога! Будешь ты тужиться или нет?
— Я тужусь, разрази тебя гром!
— Значит, тужься сильнее! Я же не могу один все сделать!
Арианна собралась всю свою волю в кулак и поднатужилась. Она поднатужилась так сильно, что ей показалось: она вот-вот вывернется наизнанку. Однако при этом ее переполняла обида на мужа: хорошенькое дело — кричать на женщину, когда та рожает!
— Он говорит: «Тужься сильнее!» — ворчала она сквозь стиснутые зубы. — Посмотрела бы я, как ты, нормандец, поднатужился бы на моем месте!..
В этот момент ребенок выскользнул наружу стремительно, как из катапульты. Арианна услышала возмущенный писк и рокочущий, бархатный, облегченный смех мужчины. Она лежала, глядя в синее июньское небо, и улыбалась. Если в первый раз она чувствовала себя опустошенной и измученной после родов, то теперь испытывала пьянящий восторг.
Чуть позже она повернулась. Рейн держал новорожденного в руках. Малютка выглядел красным да к тому же сморщенным, как старый бобовый стручок, забытый на огороде. И все же она уже чувствовала всеобъемлющую любовь, которую испытывает каждая мать, когда впервые видит свое новорожденное дитя.
Она заметила, что муж ведет себя на редкость умело и расторопно. Он ловко перерезал пуповину кинжалом и обтер ребенка своей сорочкой. Арианна начала посмеиваться, сначала тихо, потом все громче и, наконец, расхохоталась в полный голос.
— Что, черт возьми, тут смешного? — возмутился Рейн, которого ее непочтительный смех вывел из торжественной сосредоточенности.
— Не что, а кто. Ты, муж мой. Если так пойдет дальше, женский пол начнет обращаться не к матери Беатрисе, а к тебе. Ох, и славная из тебя получится повитуха, Рейн! Ты хоть заметил, что ты все еще голый?
Он ответил не сразу. Старательно спеленав ребенка в рубаху, он положил его на сгиб руки и легонько покачал. Только тогда он посмотрел на Арианну.
— Мы оба только что были голыми, я и мой сын.
Арианна приготовила язвительную реплику, но не успела отпустить ее: усмешка на ее лице снова превратилась в гримасу боли.
— Рейн, происходит что-то странное!
— Ничего странного, — заверил тот с самым авторитетным видом. — Это выходит послед.
— Муж мой, не забывай, что я уже однажды рожала и немного разбираюсь, что к чему... ox! — Она закусила губу, пережидая потугу, не менее сильную, чем раньше. — Мне кажется, у меня будет еще один ребенок.
Лицо мужа исчезло из поля ее зрения, нырнув вниз. Когда оно появилось снова, на нем было удивительно довольное выражение.
— А ведь ты права. Давай-ка тужься снова!
— Убирайся к дьяволу, нормандец! — ответила Арианна, скрипя зубами.
Но она начала тужиться, и тужиться как следует. Пятью минутами позже она подарила мужу еще одного ребенка — на этот раз девочку.
Глава 26
Младенцы росли и крепли.
Как-то в разгар августа, в послеобеденное время, лорд и леди Руддлан, держась за руки, украдкой проскользнули в спальню. Впрочем, многие видели, как они исчезли там, многие снисходительно покачали головами, думая: «Уж эти двое! Ну и влюблены же они друг в друга... просто до безумия, иначе не скажешь!»
Пока Рейн наливал в кубки вино, Арианна подошла к окну и выглянула наружу. По двору важно шествовал пасечник, закутанный с головы до ног в сетчатую ткань и чем-то похожий на прокаженного. Дымокуры, подвешенные на ремне, были закинуты за спину, и Арианна подумала: «К утренним булочкам подадут свежий мед — вот вкуснота-то!» Она улыбнулась. Рейн тоже любил мед. Вообще говоря, мед был его любимейшим лакомством.
Она повернулась от окна, собираясь порадовать мужа доброй вестью, но заметила, что тот сыплет в один из кубков коричневый порошок из кожаного мешочка. Почувствовав ее взгляд, он отскочил от стола и спрятал руку с мешочком за спину, как воришка, пойманный с поличным. Щеки его покрылись бурым румянцем.
— Что это у тебя в руке? — спросила Арианна, устремляясь к нему.
— Ничего.
Арианна попробовала дотянуться до загадочного мешочка, но у Рейна была слишком широкая грудь, и ему легко удавалось держать руку за пределами досягаемости. Арианна бросилась влево, метнулась вправо... и после обманного маневра (или после того, как Рейн счел за лучшее уступить) поймала его за запястье.
— Ага, значит, что-то здесь все-таки есть. И что же это? Что ты тайком подсыпал мне в вино? — Она начала разжимать его кулак. — Сейчас же признавайся, уж не хочешь ли ты отравить меня, нормандец!
Это обвинение заставило Рейна разжать руку.
— Это всего-навсего любовное зелье, — сказал он, и румянец на его щеках стал гуще.
— Ах, любовное зе-елье! — протянула Арианна воркующим голосом и сунула нос в мешочек. — Значит, ты не мне подсыпал его... хм. В чем дело, муж мой? Неужели в последнее время я слишком часто пользуюсь известной частью твоего тела? Неужели эта часть больше не работает без помощи колдовства?
— Мне просто было любопытно! — теперь Рейн вспыхнул как маков цвет, к большому удовольствию Арианны. — Талиазин дал мне этот чертов порошок в ночь Люгназы, когда мы встретились у камней мейхирион, помнишь? В то время ты отказывалась выполнять супружеские обязанности, и я подумал... любовное зелье поможет сломить твое упрямство.
Как-то в разгар августа, в послеобеденное время, лорд и леди Руддлан, держась за руки, украдкой проскользнули в спальню. Впрочем, многие видели, как они исчезли там, многие снисходительно покачали головами, думая: «Уж эти двое! Ну и влюблены же они друг в друга... просто до безумия, иначе не скажешь!»
Пока Рейн наливал в кубки вино, Арианна подошла к окну и выглянула наружу. По двору важно шествовал пасечник, закутанный с головы до ног в сетчатую ткань и чем-то похожий на прокаженного. Дымокуры, подвешенные на ремне, были закинуты за спину, и Арианна подумала: «К утренним булочкам подадут свежий мед — вот вкуснота-то!» Она улыбнулась. Рейн тоже любил мед. Вообще говоря, мед был его любимейшим лакомством.
Она повернулась от окна, собираясь порадовать мужа доброй вестью, но заметила, что тот сыплет в один из кубков коричневый порошок из кожаного мешочка. Почувствовав ее взгляд, он отскочил от стола и спрятал руку с мешочком за спину, как воришка, пойманный с поличным. Щеки его покрылись бурым румянцем.
— Что это у тебя в руке? — спросила Арианна, устремляясь к нему.
— Ничего.
Арианна попробовала дотянуться до загадочного мешочка, но у Рейна была слишком широкая грудь, и ему легко удавалось держать руку за пределами досягаемости. Арианна бросилась влево, метнулась вправо... и после обманного маневра (или после того, как Рейн счел за лучшее уступить) поймала его за запястье.
— Ага, значит, что-то здесь все-таки есть. И что же это? Что ты тайком подсыпал мне в вино? — Она начала разжимать его кулак. — Сейчас же признавайся, уж не хочешь ли ты отравить меня, нормандец!
Это обвинение заставило Рейна разжать руку.
— Это всего-навсего любовное зелье, — сказал он, и румянец на его щеках стал гуще.
— Ах, любовное зе-елье! — протянула Арианна воркующим голосом и сунула нос в мешочек. — Значит, ты не мне подсыпал его... хм. В чем дело, муж мой? Неужели в последнее время я слишком часто пользуюсь известной частью твоего тела? Неужели эта часть больше не работает без помощи колдовства?
— Мне просто было любопытно! — теперь Рейн вспыхнул как маков цвет, к большому удовольствию Арианны. — Талиазин дал мне этот чертов порошок в ночь Люгназы, когда мы встретились у камней мейхирион, помнишь? В то время ты отказывалась выполнять супружеские обязанности, и я подумал... любовное зелье поможет сломить твое упрямство.