Васина Нина. Шпион, которого я убила

   — Никто, — пожимает плечами Надежда и, всполошившись, поднимается и бежит за головным убором.
   — А кто тогда может ходить по театру голый?
   — Да кто тут может ходить голый?! — Кое-как закрепляя надо лбом невысокий кокошник. Надежда бежит из костюмерной. — Тут холод собачий, какой дурак разденется? Второй звонок был?
   Ева пробирается на место в партере, когда свет уже погас. Она безоговорочно отбирает у Далилы бинокль и осматривает правую осветительскую будку. Занавес открывается. Ева не смотрит на сцену еще минут пять, она старается заметить малейшее движение в осветительской. Но когда по залу прокатился легкий шепот, когда Далила стала вырывать бинокль из ее рук, Ева уставилась на сцену.
   На фоне декораций по сцене расхаживал солист в богатом княжеском одеянии, красных сапогах на каблуке и в шапке, украшенной камнями и мехом. В левом углу сцены расположился хор — три ряда стоящих друг за другом мужчин и женщин, подпевающих в нужные моменты и тоже одетых в национальные русские костюмы, но попроще. В заднем ряду хора, выступая сбоку и видная не только головой, но и левой частью тела, стояла… Надежда. Над низким головным убором торчали три разноцветных хвоста. Из-под сарафана выступала сине-красная кроссовка. В носу светилась серьга. Но больше всего внимания на лице русской «крестьянки» привлекали, конечно, черные очки с круглыми маленькими стеклышками.
   Передние ряды партера заволновались. Послышались негромкие смешки.
   Солист не понимал, в чем дело. Он вопросительно поглядывал в суфлерскую будку и пел, расхаживая большими шагами по сцене.
   Далила затряслась от тихого хохота. Ева отняла наконец бинокль и внимательно рассмотрела лицо Надежды в очках, серьгу в носу. И тоже засмеялась, когда увидела, как Надежда наклонила голову и посмотрела поверх очков на солиста, а потом поправила их медленным жестом. Минут через десять она, видимо, поняла, в чем дело, и постаралась спрятаться за спинами хористов. Теперь весь компромат составляли только торчащие над головой стоящего впереди нее мужчины три хвоста — зеленый, оранжевый и синий.
   В секундной паузе, когда солист набирал воздух, передние ряды услышали странный звук — как будто рядом со сценой упало что-то тяжелое. Скосив глаза и привстав на цыпочки, Надежда проявилась еще раз для зрителей лицом, отягченным серьгой и очками. Она разглядела, что это свалился навзничь за кулисой, вероятно, в глубоком обмороке, помреж Михаил Петрович.
   Когда «Скорая» наконец уговорила помрежа поехать в больницу, зареванную Надежду догнал на улице Марат.
   — Не убивайся, — сказал он, обхватив ее за плечи. — Может, выкарабкается?
   — А если нет? — глотала слезы Надежда.
   — Тогда, боюсь, у нас в театре будет другой помреж.
   — Заткнись, придурок! — вдруг неожиданно для себя обозлилась Надежда.
   — Ого! Иди сюда и сама заткнись. — Марат дернул ее за руку, притянул к себе, и каким-то странным образом Надежда оказалась головой у него под мышкой.
   — Спать сегодня собираешься?
   — Я… Я, наверное, поеду в больницу.
   — Тебе же только что русским языком сказали раньше семи в больницу не соваться. Все равно ночью не пустят.
   — Я на улице постою.
   — Простынешь. Сляжешь. Кто будет тогда помрежу передачки носить? Так собираешься поспать или нет?
   — Собираюсь, — задумалась Надежда, — наверное… А что?
   — Я с тобой.
   Надежда остановилась, выбралась из-под мышки Марата, отступила на два шага и внимательно рассмотрела мужчину.
   — Ну? Сгожусь?
   — Какой ты большой, — пробормотала она.
   — Большой — не маленький! — многозначительно заявил Марат и протянул ей мотоциклетный шлем. — Куда поедем?
   Надежда думала минуты две. Ей очень хотелось оказаться в тишине и чистоте квартиры помрежа, но вести туда Марата?..
   — Комната четырнадцать метров тебя устроит?
   — Ты сильно преувеличиваешь мои размеры! Я вполне могу выспаться на четырех квадратных метрах.
   — Ладно. Поехали, — понуро согласилась Надежда, вспоминая, есть ли у нее дома чистое постельное белье.
   — Чую, чую стойкий дух коммунального жилья! — закричал Марат, как только они открыли входную дверь.
   — Тише! — Надежда даже присела от неожиданности.
   — Почему? Кто-то спит в такую рань? Всего лишь полдвенадцатого!
   — Да нет же! Потому что никто не спит! Не надо привлекать внимания.
   — А так нечестно. Я — высокий, красивый, добрый и голодный. Почему я не могу привлечь внимание? Я же просто находка для одинокой женщины.
   — Не сюда! — оттащив Марата за куртку, Надежда толчком указала ему на другую дверь, быстро отперла ее и подтолкнула мужчину в комнату. — Я думала, что ты хочешь спать, а не есть!
   — Я всегда хочу есть. Где тут кухня?
   — Не надо, — испугалась Надежда. — У меня и холодильник пустой!
   — Холодильники не ем, — подмигнул Марат, уже выходя, — сиди спокойно и не дергайся. Я все сделаю сам!
   Он нашел кухню по свету. Пробираясь в длинном коридоре, громко пел. В кухне быстро раскрыл створки всех полок, осмотрел, встряхивая, закупоренные банки, а в сахарницу на столе залез пальцем.
   — Какой мужчина! — В дверях, покачивая бигудями, образовалась женщина почтенного возраста.
   — Какой-какой… Голодный! — Марат, не обращая на нее внимания, открыл один холодильник, потом другой. Встряхнул пакеты с молоком.
   — У Надежды пусто, тут вам не повезло. А у меня супчик есть грибной.
   — Грибы не ем. — Марат стал спешить. Холодный супчик на плите он помешал половником. Огляделся.
   — А я ем все! — Покачиваясь, в кухню вошел опухший невысокий толстяк.
   — Хорошо, что у девочки наконец появилось что-то серьезное. — Старуха вытолкала толстяка и поспешно закрыла дверь. Толстяк корчил рожи за дверью, расплющивая красный нос и губы о стекло и барабаня в него пальцами.
   — Неужели ничего съедобного? — бормотал Марат, вываливая теперь из стола посуду и ощупывая его изнутри.
   — Я ведь уже стала беспокоиться, — доверительно сообщила соседка. — Сейчас такое время, понимаете, когда молодежь сбивается с правильного пути не по собственной безалаберности, хотя, конечно, и поэтому… А в большинстве просто следуя моде!
   — Что вы говорите!..
   — Ну да. Эти балерины, они же все лесбиянки! — соседка перешла на шепот. — И шастают сюда, и шастают! Молодой человек, — озаботилась она, наблюдая, как Марат залез под раковину и обследует там чистящие средства, — если уж такие проблемы с желудком, так и быть, я сварю вам яйцо!
   — Спасибо, — Марат встал с колен и огляделся, — чайку достаточно. А вам Надежда случайно не отдавала на сохранение цветок?
   — Цветок?!
   — Ну да. В горшке, например?
   — Что вы. В прошлом году у нее здесь в квартире потерялась черепаха.
   Скажу вам по секрету, черепаха заползла зимой ко мне в комнату и застряла там за батареей. Я не стала ничего говорить Надежде, куда ей следить за животным или цветком! Летом черепаха оттуда выпала и спряталась где-то в неизвестном месте. Может, заползет опять за батарею, когда затопят.
   Марат присел, ощупал кухонную батарею снизу, потом внимательно осмотрел всю чугунную гармошку.
   — Пожалуй, — задумчиво покивал он головой, — я запрусь в ванной минут на пятнадцать.
   Послушав у дверей ванной минуты три, соседка на цыпочках пробежала по коридору, ворвалась к Надежде, быстро закрыла дверь и подперла ее собой.
   — Надежда! — торжественно заявила она. — Ты жизни не знаешь, я понимаю, от него не отвести глаз — красавец, но он мент!
   Опешившая Надежда села на тахту с ворохом грязного белья в руках.
   — Поверь, я на свете пожила, многое повидала. Сколько, ты думаешь, мне лет?
   — Милена, вы себя хорошо чувствуете?
   — Прекрасно! Мне семьдесят лет! Почти.
   — Ну что вы, Милена, а выглядите на шестьдесят девять…
   — Здоровое чувство юмора — признак ума. Твой гость только что обыскал кухню, теперь потрошит в ванной коробки со стиральным порошком и роется в моем замоченном белье!
   — Бред…
   — Моего мужа, царство ему небесное, он был старше меня, расстреляли энкаведисты, уж я-то обысков в своей молодости накушалась, поверь. Он — мент!
   — Марат — осветитель в нашем театре. Милена, вы никогда не рассказывали…
   — Не отвлекайся! Может быть, он и осветитель, а все равно мент!
   — Милена!..
   — Докажу, не сомневайся. Что это тут у тебя? — Палец с длинным наманикюренным ногтем указывает на подоконник.
   — Затрапезус уныниус, — автоматически отвечает Надежда, потом шумно выдыхает воздух и бросает ворох белья на пол. — Черт возьми, это цветок, восковой плющ, это зеркало, это…
   — Ставлю пятьдесят на то, что твой красавец уронит горшок с цветком на пол!
   — Зачем?
   — Чтобы посмотреть, нет ли чего в земле! Я же тебе говорю, — Милена прислушалась и перешла на шепот, — он обыскивает все то, что, по его мнению, здесь плохо обыскала команда гэбистов в среду! Может, он его и не уронит, — Милена подходит к окну и рассматривает горшок с плющом, ковыряет землю под полусгнившим окурком, — но обязательно покопается! Он только что спрашивал, не отдавала ли ты мне на хранение цветок!
   — Я ничего не понимаю, но все равно спасибо.
   — Надежда!
   — Ну что? — жалобно спрашивает вздрогнувшая Наденька.
   — Не отдавайся ему сразу!
   — Не буду…

17. Учительница

   — Марат Устинов, двадцать семь лет, москвич. После приборостроительного техникума — армия, остался в войсках спецназначения, отвоевал полтора года в Чечне, комиссован по ранению. Офицер запаса.
   — Что, и звание имеет высокое? — интересуется Ева, разглядывая на экране фотографии осветителя Марата анфас и в профиль.
   — Проблемный был молодой человек, поэтому дальше старлея не дослужился.
   — Осокин сидит рядом с Евой, на экран не смотрит, смотрит в свои записи. Ева берет у него из рук бумажку.
   — Что ты все с бумажками, с записочками? Не доверяешь технике?
   — Я по вашей просьбе нашел человека, который служил с Устиновым, был его начальником, — комбат Юрга. Он сначала отмалчивался, а когда догадался, что я не хвалебную статью в газету планирую про Устинова, а компромат на него ищу, так разговорился — не удержать. Попробуйте найти такое в компьютере.
   — «Спокойно пристрелил раненую лошадь», — читает Ева с листа, — «изнасилованная девочка», «десять дней голода». И что это значит?
   — Хладнокровно пристрелил в ухо раненую лошадь — любимицу батальона, а потом еще и приготовил кашу с кониной. Когда ребята из отряда развлекались в перерыве между стрельбой с малолеткой, пустил над ними несколько очередей так, что «состриг» у некоторых волосы с головы. После чего «за халатное обращение с оружием» был посажен на гауптвахту. В знак протеста объявил голодовку. На войне такие меры не проходят. Хочешь голодать — голодай, никто корреспондентов не позовет, силой трубки не вставит. Юрга решил подождать, пока Устинов не свалится от слабости, и уже тогда в бессознательном состоянии отправить его с оказией в госпиталь. Но через десять дней комбат не выдержал, сам пошел в карцер и получил от Устинова удар в челюсть. Дело дошло до командующего. По всем показаниям свидетелей, Устинов — вроде даже герой, пострадавший за справедливость. Если бы не сломанная челюсть Юрги, его бы, наверное, наградили.
   Как раз тогда один наш генерал придушил во время забавы девушку-чеченку, в войска полетели предписания о более внимательном отношении к мирному населению.
   — Сколько он работает в театре?
   — Восемь месяцев. По документам, до этого год отработал в частной кинокомпании.
   — Я вижу, что этот осветитель нравится тебе в качестве подозреваемого больше всего. Осокин, говори, ты подозреваешь военных в исчезновении и убийстве агентов Службы?
   — Давайте по конечному результату — что пропало? Подложные пленки, заготовленные оборонщиками. Надо сказать, что Устинов больше всего подходит на роль тайного агента военной разведки.
   — Уже понял, что могут иметь военные против Службы в этом деле?
   — А вы? — волнуется Осокин.
   — Данных слишком мало. Кто еще из обслуживающего персонала театра работает чуть больше полугода? — задумалась Ева.
   — Есть такие. Семь человек, Пять девушек, истопник и осветитель.
   — Давай, что там по истопнику.
   — Шестьдесят два года, мастер с завода. Отработал в театре десять лет, уволился, потом опять вернулся. Перед возвращением работал два года в муниципальной кочегарке и полгода сторожем в магазине.
   — Что делает истопник в театре?
   — Мне тоже стало интересно, — строго заявил Осокин. — Половина театра — новое здание с новой сценой — обогревается центральным отоплением, а половина — через газовую котельную. В подвале есть котельная, которую раньше топили углем, а теперь перестроили под газ. Истопник должен следить за показателями давления в котле.
   — Нет, — устало откинулась на спинку кресла Ева. — Это невозможно…
   Сто сорок человек обслуживающего персонала, триста пятьдесят — актерский состав театра, а прибавь еще сюда зрителей!.. А уволившиеся, которых Проводят без билета бывшие коллеги?!
   — Простому зрителю трудно попасть в подсобные помещения и ориентироваться там, — возразил Осокин.
   — Не скажи. Я же попала. Что это у тебя?
   — Я составил список. В нем мужчины из обслуживающего персонала от восемнадцати до шестидесяти пяти лет. Пятьдесят шесть человек. Вот эти.
   Обведенные кружком, так сказать, наименьшая группа риска.
   — Почему?
   — Работают по двадцать лет и больше, ни в чем порочащем не замечены, никогда не имели проблем с законом.
   — Смешно, Осокин. При чем здесь стаж и законопослушность? Человека могли купить, убедить идейно, я не знаю, пригрозить, в конце концов, жизни близких!
   — Тоже верно, — скучнеет Осокин.
   — Давай пойдем с другого конца, — предлагает Ева. — Из чего застрелили блондина?
   — Австрийский, двадцать пятый калибр.
   — Личность установлена? Осокин качает головой.
   — Сейчас отрабатываем последнюю зацепку. У убитого шрам на руке у большого пальца. Рентген показал, что это послеоперационный шрам. Удаление нароста на кости. Прорабатываем по медицинским архивам.
   — Что с одеждой лейтенанта Кабурова?
   — По данным экспертизы, в человека, носившего эту одежду, стреляли.
   Выстрел был произведен в область шеи. Вот так, — Осокин указал пальцем чуть пониже уха. — На воротнике остались следы пороха и несколько брызг крови.
   Фактурщики рассчитали предполагаемую схему нападения, получается так. — Осокин вызвал на экране паролем папку номер десять.
   — Человек стоял сзади Кабурова, воткнув ему в шею дуло?
   — И правая рука жертвы заведена назад. Вот схема. При вывернутой назад руке положение воротника рубашки чуть меняется. Кроме того, жертва еще напрягла шею и отвела голову в сторону. Нападающий стоял сзади, угрожая воткнутым в шею дулом пистолета. Классическая поза при захвате заложника.
   Два человечка на экране сцепились и замерли. Близким накатом выбранного отдельного кадра увеличилась та часть картинки, на которой условная рука условного нападающего держала прижатый к шее жертвы пистолет. Потом раздался хлопок — нападающий стреляет, жертва падает.
   — Итак, Кабуров скорее всего мертв, — кивнула Ева. — Его убили, а потом раздели. До носков и трусов. Если искали зажигалку, то нашли. Что обнаружено в одежде?
   — Удостоверение. Носовой платок. Авторучка. Мобильная рация. Две конфеты — леденцы «Театральные».
   — «Театральные», — шепотом повторила Ева. — А оружие?
   — Было оставлено лейтенантом в служебном фургоне.
   — Служебное оружие? Почему?
   — По совету сослуживцев, в частности, старшего лейтенанта Кушеля, который отметил нервозность в поведении Кабурова. Он докладывал, что Кабуров на грани нервного срыва.
   — Давай посмотрим, что наработали фактурщики по вариантам выстрела. — Ева нажала клавиши.
   Вариантов было четыре. В зависимости от роста нападавшего пистолет мог быть направлен в шею жертвы под разными углами. В варианте три, если нападавший был ниже жертвы на семь-восемь сантиметров, пуля могла застрять в основании черепа. Вариант четыре предполагал еще более низкого нападавшего, тогда пуля пробивала черепную коробку жертвы, и при выстреле с такого расстояния возникал сильный взрывной эффект — то есть череп разлетался. Пуля навылет исключалась на основании того количества крови, которое удалось определить на воротнике жертвы. Был еще один вариант. Когда нападающий выстрелил не в жертву, а совсем рядом, почти по касательной, и тогда наличие небольшого количества крови могла вызвать царапина.
   Осокин взволновался. Он встал, достал свое оружие, прислонил дуло к шее чуть ниже уха:
   — А если вот так — и пук! Написано же — «на грани нервного срыва»! Сам пальнул рядом с шеей, потом разделся, потом…
   — Тяжело с тобой, Осокин, — вздохнула Ева. — Постарайся не поддаваться воображению. Поосторожнее с ним, поскольку слишком много людей, всегда готовых отработать любую версию. Руководитель должен распрощаться с воображением, потому что воображение — это участь аналитика. Если я правильно поняла, ты сейчас выдвигаешь версию про спятившего на девятом просмотре «Дон Кихота» агента внешней разведки?
   — Ну, я…
   — Он выстрелил рядом со своей шеей, потом разделся до носков и трусов и спрятался в таком виде, забрав с собой только зажигалку?
   — Он мог надеть что-нибудь из артистического, раз его одежда валяется в костюмерной театра.
   — Да-а, — кивнула Ева, — я уже представляла, что конкретно. Давай оставим эту версию напоследок. Сконцентрируемся на поисках тела. Можно из театра вывезти тело?
   — Можно вывезти что угодно. В подвале есть рельсы, по ним ездит вагончик с особенно тяжелым реквизитом. Из ворот подвала можно попасть на хозяйственный двор. Именно к этим воротам и подвозят животных. Лошадь, например, или осла.
   — Как ты сказал?
   — На «Дон Кихота» привозят осла и лошадь.
   — Осла и лошадь? На балет?!
   — Ева Николаевна, — потупился Осокин, — приглашаю вас в театр. Через три дня обещают «Дон Кихота». У меня есть строгий черный костюм. Возьму красный галстук у разведчиков. А хотите, вы наденьте галстук! — возбудился Осокин. — Проведем, так сказать, разведку боем, заодно посмотрите на лошадь и осла в балете!
   — Осокин, ты — коварный тип, — качает головой Ева.
   — Я подумал, что в мужском костюме вы будете неотразимы. То есть вы, конечно, и так… Я хотел сказать, что строгий черный костюм на женщине возбуждает, нет, не то… Не смотрите на меня так! У вас глаза ненормального цвета!
   — А ступни? Как тебе мои ступни? — сбрасывает туфли Ева.

18. Балерина

   В полчетвертого утра Марат Устинов подошел к окну, потянулся, зевая, и сбросил на пол горшок с «затрапезусом уныниусом». Надежда пошевелилась во сне, но не повернулась. Марат зажег ночник и в его голубоватом свете расковырял землю на полу. Кое-как собрав все в горшок, он поставил его на подоконник, еще раз потянулся и босиком, не одеваясь, пошел на кухню поставить чайник. Услышав возню в коридоре, выглянул и обнаружил, что сосед стоит у дверей комнаты Надежды и тихонько стучит. Марат подкрался, взял алкоголика поперек тела, закрыл ладонью рот и отнес того на кухню.
   — Я только на стаканчик, я десяточку, — шепотом сообщил сосед, пока Марат мыл руку. — Она девушка добрая, ты ее не обижай… Ты с этим поосторожней, она совсем еще неиспорченная. — Сосед заторможенно уставился на голого Марата, показывая пальцем ему между ног. И вдруг спросил:
   — Не опасно с таким большим?
   — Ничего. Справляюсь. Так что тебе было надо?
   — Я же говорю, я только на стаканчик, десяточку на сто двадцать грамм пластмассовых в киоске у дома.
   — Она к тебе в гости приходит?
   — Ну, ты скажешь! Клянусь! Я с этим завязал давно, она девушка неиспорченная…
   — Веди в гости.
   — Что, ко мне? Это пожалуйста, — лопочет сосед, пришлепывая старыми тапками за Маратом. — Это халат Милены, — тычет он пальцем, пока Марат пытается натянуть на себя первый попавшийся халат в ванной. — Я жидовский халат ни за что не возьму, а Надежда, она добрая душа…
   В четыре двадцать утра в клубе анонимных сексопатов Далила отплясывает на пару с длинноволосым аспирантом с кафедры прикладной психологии университета. На вращающейся площадке для танцев их только двое, остальные сексопаты спят вповалку в разбросанных по залу подушках, не выдержав шестичасового танцевального марафона. Заснул у пульта диск-жокей, за стойкой бара дремлет бармен, и фигурки мужчины и женщины на площадке в свете мерцающих разноцветных огней кажутся ему мистическими.
   Ева, получив полный сеанс массажа ступней, напевая, едет домой по пустым улицам.
   Приглашенная на эту ночь к детям няня, поклявшись собственной жизнью, что не проговорится, играет с Кешей в карты на раздевание. Кеша грустный: на нем осталась футболка, трусы и носки. На восемнадцатилетней девушке — студентке медицинского колледжа — тоже всего немного, но Кеша грустит потому, что в последний проигрыш она вынула из волос заколку, засчитав ее предметом одежды, и таких заколок он насчитал еще три.
   Полковник Кошмар только что удачно закончил партию в бильярд.
   Сосед Надежды стучит в окошко едва освещенного киоска у дома. Он постарался одеться для выхода на улицу, но забыл про старые шлепанцы. Шлепанцы промокают в холодной луже.
   Осветитель Марат, приняв душ после обыска небольшой захламленной комнаты и одевшись за тридцать секунд, послушал равномерное дыхание Надежды, укрыл ее голое плечо и теперь катит на мотоцикле, обгоняя редкие автомобили, и за стеклом шлема его лицо нельзя назвать счастливым. На полном ходу он тормозит у автозаправки, зацепив краем глаза силуэт женщины рядом с колонкой. И, только подъехав совсем близко, понимает, что ошибся: женщина, несмотря на короткую юбку и высокие каблуки, действительно заправляет свою машину, а не подрабатывает, как он подумал сначала. Что-то мешает Марату уехать, он терзает мотор, раздумывая и. оценивая свои шансы, потом выключает его и снимает шлем.
   Ева смотрит на вдруг появившегося рядом с нею осветителя на мотоцикле.
   Когда он выключает мотор, Ева расстегивает пуговицу пиджака. Ни слова не говоря, задержав дыхание, они смотрят друг на друга. Потом женщина медленным движением расстегивает кобуру на поясе. Мужчина, удивленно вытаращив глаза, сначала поднимает руки, потом опускает их на руль. Не включая мотор, разворачивает мотоцикл, отталкиваясь ногой, потом крутит газ и рвет с места, как сумасшедший.
   Лейтенант Осокин занимается онанизмом в служебном туалете.
   Надежда стучит в комнату Милены, а когда дверь открывается, молча протягивает пятидесятку.
   На больничной койке не спит помреж Михаил Петрович. Ему слышится странный шорох, скрежет когтей, накатывающий ужасом совершенно непонятный звук.
   В потуге выяснить, кто это скребется, он приподнимает голову, видит капельницу рядом с собой, и трубочку, воткнутую в вену на руке, и едва освещенный стол с читающей медсестрой. Девушка поворачивает голову и слабо улыбается ему. Эта улыбка прогоняет страхи, Михаил Петрович расслабленно опускает голову и закрывает глаза.
   Маргарита, вдруг проснувшись, садится в своей черной шелковой постели.
   Она видит мужчину в серой больничной рубахе. Мужчина осматривается с видом потерявшегося человека и доверительно обращается к ней.
   — Это черепахи идут, — говорит он шепотом. — Я упал на сцене, какой позор!
   Во всем городе, скрежеща когтями по линолеуму, по крашеным доскам, по жестким ковролинам, идут к батареям черепахи — заблудившиеся в поисках тепла слуги вечности. А батареи холодные. Их просто проверяли и включили на полдня.
   Отопительный сезон еще не наступил.

19. Учительница

   В кабинете директора разговаривать не хотелось, в пончиковую, где директор обычно перекусывал во время большой перемены, Ева идти отказалась и предложила ему небольшое кафе у метро. Директор уважительно вдохнул крепкий запах молотого кофе и минуты три наблюдал, как молоденькие девушки выжимают сок из грейпфрутов.
   — Я угощаю, — предупредила Ева, как только директор начал изучать цены в меню.
   — С чего это?
   — Я заинтересована в нашей беседе, я вас пригласила, — пожала плечами Ева.
   — А я — мужчина, — не сдавался директор.
   — А мне нужна от вас информация.
   — Ну, если информация…
   — Отлично. Хотите хорошенько заправиться или чуть-чуть перекусить?
   — Это, Ева Николаевна, зависит от важности интересующей вас информации, сами решайте. — Директор устроился поудобней.
   — Что это такое? — ткнул он через несколько минут вилкой в непонятное блюдо.
   — Желе с фруктами в винном соусе.
   — Ну, знаете!.. Я всего лишь директор средней общеобразовательной школы, вы меня ни с кем не путаете?
   — Нет. Именно вы мне и нужны. Расскажите подробно про угрозу государственного переворота. Вы обещали побеседовать с Фикусом. Побеседовали?
   — Побеседовал. Он, как ни странно, перед вами уважительно робеет и верит всему, что вы говорите. Так что навешиваю на вас с полного его согласия эту тайну. Некоторые ученики одиннадцатого "А" проходили практику в компьютерном центре Института тонких технологий.
   — Это, конечно, были самые отличившиеся по мат-обеспечению и программированию?