Васина Нина. Шпион, которого я убила

   — Видишь, снег идет? — тихо спросила Ева. — На кой черт ему идти, если он все равно растает? Нас всех кто-то помнит и любит. Почему бы не научиться причинять им поменьше беспокойства и слез?
   — А меня никто не любит! — притворно всхлипнул Скворец. — Ну ни капельки!
   — Тогда ты люби, придурок, — шлепнул его по затылку Дима Кунц. — Стань кому-нибудь Родиной. Правильно я понял тему, Ева Николаевна?

27. Дочь мясника

   На длинный звонок в дверь подошла, шаркая отороченными мехом тапочками, Милена. Она не посмотрела в «глазок», ничего не спросила, просто щелкнула замком и с силой распахнула дверь. Марго едва успела отскочить: дверь открывалась на лестницу.
   — Балерина? — подозрительно спросила Милена, затянувшись сигаретой в длиннющем мундштуке.
   — Нет, — опешила Марго.
   — Тогда проходи. Ты к Надежде? Ее нет дома. Случайно не знаешь, сколько черепаха живет без еды?
   — Не знаю…
   — Понимаешь, не двигается, морду не высовывает, ноги не показывает. Я ее нюхала — не пахнет, значит, еще не разложилась. Будешь ждать Надежду или придешь позже?
   — А я к вам, Лена.
   — Даже так? — резко развернулась в коридоре Милена и пристально вгляделась в гостью. — У меня хорошая память. Мы не встречались.
   — Вы живете у меня уже четыре дня. Я даже как-то от вас устала.
   — Спасибо тебе, господи, — Милена посмотрела в потолок, — хоть что-то интересное за последнюю неделю! А то, когда Надежда переехала к заврежу, такая тоска, ну такая тоска! Заходи. Устраивайся. Рассказывай!
   — Вы стали кафаром и поселились рядом со мной. Кафар — это вариант прижизненного призрака.
   — Не правильно, — задумчиво произнесла Милена.
   — Что?..
   — Не к заврежу она переселилась, а к помрежу. Ну, и что там про призраков?
   — Я пришла сказать, что вы скоро умрете.
   — Тоже мне новость, — фыркнула Милена.
   — У вас есть заветное желание, я могу его выполнить.
   Милена задумалась, отставив далеко от себя руку с сигаретой в мундштуке. Из-под яркого халата выглядывали тонкие, изрядно потрепанные и пожелтевшие кружева нижней рубашки. Кружева спускались и с рукавов — накипью на морщинистые породистые кисти рук. Яркий лак на остро заточенных ногтях рядом с этими кружевами выглядел вульгарно, но два массивных серебряных перстня, мундштук и тонкая полуистлевшая сигарета придавали пластике застывшей в воздухе руки законченность. Кивнув, как будто решившись, Милена встала и шлепнула по столу альбомом с фотографиями. Открыв его, она пролистала несколько листов, бормоча:
   «Это мама с отцом, это в мастерской Брика, надо же… какие выразительные глаза, а имя забыла….Это тетушка Леонида, дура была еще та… вот!» — ткнула она пальцем в фотографию молодой девушки. Девушка стояла на берегу реки в смешном купальном костюме пятидесятых годов и отчаянно старалась не расхохотаться в объектив.
   — Лена, — тихо сказала Марго и осторожно провела рукой по фотографии. — Я не волшебница.
   — Это я уже поняла! — хохотнула Милена.
   — Зачем вам начинать такую же жизнь сначала? Вы в тот день катались на лодке с будущим мужем. Он достал фотоаппарат и приказывал вам, как нужно встать, чтобы Правильно падал свет. Он замучил вас указаниями, вдруг накатившим раздражением, приказным тоном. Вы задумались, действительно ли лицо именно этого человека хотите видеть рядом со своим утром на подушке.
   — А ведь и верно! — мечтательно покачала головой Милена. — Я точно подумала про подушку! Ладно. Есть у меня одна идея, каким образом украсить свои последние дни. Вот!
   На раскрытый альбом легла старая газета.
   — Двадцать тысяч долларов, — ткнула пальцем Милена в фотографию в газете. — За сведения о местонахождении этого типа канадские власти обещали награду.
   Марго развернула газету.
   — Это было десять лет назад, — удивленно посмотрела она на Милену. — Если вы знаете, где находится этот Человек, почему десять лет назад не сообщили?
   — Я знаю о нем все. Он проводил допросы моего мужа. Он изнасиловал меня. Но я не знаю, где он находится. Я могу рассказать о его привычках. О еде, которую он раньше предпочитал. Во время сношения с женщиной у него изо рта вытекает много слюны. Тебе ничего это не напоминает?
   Марго еще раз посмотрела на фотографию.
   — А что мне это может напоминать?
   — Ну, я думала, ты все знаешь, — неопределенно развела руками Милена. — Здесь сказано — за сведения о живом или мертвом.
   — Газета на французском? — Марго осторожно развернула хрусткие листы. — Откуда?
   — Друг привез. Ездил к родне за границу, увидел фотографию и привез мне газету. Этого человека, — ткнула Милена пальцем в фотографию, — никогда не найдут, он стал секретным агентом КГБ, но ты же сказала про заветное желание или нет?
   — Тебе нужны деньги?
   — Плевала я на деньги. Судя по тому, что ты здесь, я не успею их потратить. Давай заключим сделку. Деньги — тебе. А мне зрелище.
   — Какое зрелище?
   — Я должна видеть, как этот гад подохнет, если он еще жив. А он жив, я чувствую. Я его всегда чувствую. Между нами кровавая пуповина моего выкидыша после его забав.
   Марго откидывается на спинку старого кресла и смотрит расширенными глазами в пространство. Она застывает так на несколько минут. Она отключается и не видит, как Милена тяжело становится на колени, поднимает край ковра, открывает в полу крышку тайника и достает оттуда папку в полиэтиленовом мешке.
   — Вот! — шлепает она папкой на стол, и Марго дергается и цепенеет в облаке пыли. — Здесь все, что смогла собрать о нем. Пока он не стал ну уж таким секретным агентом! Фотографироваться он не любил, как, впрочем, и все гэбисты, но мне подарил с барского плеча свою фотографию в форме. Его как раз тогда повысили. Вот тут подробное описание привычек. О, его привычки! — закатывает глаза Милена. — Он имел специальный набор ножей, чтобы вырезать из кожи символы! Серп и молот. Звезду. Еще у него были такие сушилки с прессом, чтобы потом эти вырезки высушивать. А чисто по-житейски любил лошадей, вот на этом листе…
   — Как ты сказала? — очнулась Марго и подвинула к себе фотографию бравого красавца в форме.
   — Он же вырезал по живому! Правильно отделить от мяса по живому вырезанную картинку на коже — это требует навыков. А потом сушил, вот я и говорю, у него были сушилки…
   — Нет, — Марго положила руку на фотографию. — Лошади. Я его нашла.
   — И значит — все у нас получится? Вот и отлично, — не удивилась Милена.
   — По водочке?
   — Нет, спасибо.
   — За это стоит выпить. Значит, нашла… За границей окопался?
   — У меня в квартире сидит в кладовке, — не слыша себя, пробормотала Марго в озарении.
   — А я выпью, — кивнула Милена. — Мы договорились? Деньги — тебе. А мне — все в подробностях.

28. Балерина

   Обнаружив дверь в квартиру открытой, Надежда задержала дыхание и пошла по коридору на цыпочках. В комнате Милены кто-то шуршал и ронял предметы.
   Надежда осторожно тронула дверь и увидела в щелочку соседку со всклокоченными волосами, разговаривающую сама с собой и размахивающую погасшей сигаретой в мундштуке. Милена заметила испуганное лицо Надежды в зеркале.
   — Заходи. У меня уборка. Решила навести порядок.
   — Это — порядок? — Надежда не могла пройти, потому что весь пол в комнате был засыпан бумагами, порванными книгами, скомканными конвертами и рождественскими открытками с ангелоподобными девушками на фоне роз, ягнят и надписей золотом.
   — Ты только представь. Чем больше я думаю, что бы такое после себя оставить, тем меньше этого самого остается. Да! Пока не забыла, — Милена стала стаскивать с руки перстни. — Ты же с мертвой никогда не снимешь, а желающие найдутся. Что стоишь? Принеси мыло. Подожди! Я сама пойду.
   Вернувшись с мокрой намыленной рукой, Милена сняла наконец перстни, вытерла их о полу халата и протянула Надежде:
   — Это тебе. Редкая работа. Перс делал.
   — Милена, что с вами? — отшатнулась Надежда.
   — Бери. Ты представляешь, как это все-таки мобилизует силы? — оглядела Милена разгром. — Все выкину к чертовой матери! Нет, вот этот столик не выкину.
   На нем когда-то стояла китайская ваза, он для этой вазы и делался на заказ, а вазу я разбила о голову… Да! Я хотела спросить, как там у тебя с редакцией?
   — Получилось. Вот, я вам принесла, — Надежда достает свернутую газету.
   — Скажи пожалуйста! — достает очки Милена. — Теперь и у тебя есть своя газета! А мою видела? Подожди, где-то тут валялась… Вот! На французском, но, если хочешь, я все тебе переведу.
   — Милена, к вам кто-то приходил?
   — Да! — радостно отвечает Милена.
   — С обыском? — переходит на шепот Надежда.
   — Нет, что ты. Обысками меня уже лет тридцать не развлекают. Когда посадили Изю Юрковского, тогда последний раз и приходили. Как сейчас помню, забрали меня на пятнадцать суток за Булгакова. У меня самиздат «Собачьего сердца» завалялся, за него и забрали. Ой, а подружка моя Полинка тогда написала плакат и пошла с ним…
   — А кто тут был?
   — Тут? Она приходила.
   — Да кто она?! — не выдерживает Надежда спокойствия Милены.
   — Смерть. Вот только не надо на меня так смотреть! Поживешь с мое, сама поймешь, кто к тебе приходит! Короче, мы договорились, и все путем Милена, — гладит Надежда морщинистую руку и осторожно вынимает из нее забытую сигарету. — А мы с Петровичем сегодня в театр идем. Я пришла выбрать наряд.
   Пошли с нами?
   — А я тебе не говорила? — В Надежду утыкается указательный палец, и на каждое слово острый красный ноготь ощутимо протыкает тонкую шерсть кофточки под Грудью. — Я. Не люблю. Театр. Хотя, — задумалась Милена, — мое платье красного бархата и страусиное боа скучают уже лет восемь! Заказывай такси на семь вечера! — Мы тебя оденем, как королеву! А на голову — бриллиантовую диадему!
   — Надежда, я знаю, что ты шаришь у меня в комоде, когда я хожу в магазин. Это не бриллианты. Это выполненная на заказ подделка с фотографии.
   Настоящую, бабушкину, отобрали еще у мамы на нужды Красной армии. В конце концов, — оглядела она полнейшее разорение, — тут так уныло, и никто не говорил, что я должна сидеть дома. Кстати! Чуть не забыла… Где это?..
   — А, тут. — Милена становится на колени, шарит рукой за комодом и вытаскивает что-то небольшое, круглое, в ошмотьях пыли. — Возьми.
   Надежда отшатывается.
   — Это твоя черепаха. Я совершенно не могу понять, сдохла она или живая.
   Забери себе, понюхаешь через неделю.
   Надежда вышла из подъезда с большим полиэтиленовым пакетом. Огляделась и пошла неспешно к серому фургону в углу двора. Несколько минут она задумчиво смотрела на шофера в наушниках. Потом обошла фургон сзади и постучала в закрытые двери. Тишина. Надежда постучала еще раз, уже более настойчиво. Одна створка приоткрылась, на нее посмотрело усталое лицо немолодого мужчины, профессионально готового к неожиданностям.
   — Ребята, пустите меня к себе, — жалобно пропищала Наденька. — В подъезде на меня смотрел страшный мужик. За мной точно следит кто-то еще! А вдруг меня похитят или убьют? Очень плохо получится, потому что я дала честное слово вашей сотруднице, что сегодня в театре…
   — Не положено, — скучным голосом произнес мужчина и попробовал закрыть створку изнутри.
   — Ну пустите, какая вам разница? Я сейчас поеду на трамвае обратно к помрежу, вы потащитесь за мной, и еще неизвестно, не захочется ли мне забежать в кафешку у метро! А вы будете сидеть и думать, выйду я из нее или сбежала через другой выход подземки, как вчера.
   — Залазь, — сдался мужчина и протянул руку. В фургоне было еще двое.
   Это с ними Надежда недавно обменялась заявлением и объяснительной. Они пили кофе, наливая его в пластмассовые стаканчики из термоса.
   — Хорошо тут у вас, тепло, — улыбнулась Надежда, оглядываясь. — А ваш шофер музыку слушает с закрытыми глазами. Кто хочешь может подойти, открыть дверцу и стукнуть его по голове! Потом машину угонят, а дверь заклинят с улицы, и вы попались со всей вашей аппаратурой! — бодро отрапортовала Надежда.
   — Вы что, девочку сняли? спросил мужской голос из селектора. — С воображением нашли!
   — Это шофер спрашивает, — подмигнул Наденьке молодой мужчина в спортивном костюме, закручивая термос.
   — А он все слышит? Здорово… А у вас тут диски с музыкой? Хорошая коллекция. — Она придвинулась было поближе к пульту прослушивания, но мужчина, который впустил ее в фургон, ловко ухватил сзади и посадил к себе на колени.
   — Надежда, — сказал он строгим голосом, — меня зовут Сергей. Угадай с двух раз, что мы с тобой сейчас сделаем?
   — Тут и угадывать нечего, — сникла Наденька, — что тут угадывать, все и так ясно. Ладно, сама напросилась. Если, конечно, вы считаете это необходимым… Обыскивайте, черт с вами! — вздохнула она.
   — Я слышал, как ты жаловалась на наше поведение. Чтобы у тебя не было претензий или сомнений в наших действиях, заявляю сразу, перед обыском, обрати внимание — перед! Мне нужна пленка. В зажигалке или сама по себе. Пленка. Что ты уставилась? Черный небольшой цилиндр. Именно такой ты и отвезла в редакцию газеты. Сама пойми, — сменил тон на ласковый Сергей, — это же сэкономит всем уйму времени! Если пленка при тебе, не придется идти вечером в театр, а там бригаду выделили — шесть человек! Ты только подумай, шесть человек проведут спокойный вечер дома, с семьями. Молчишь? Предпочитаешь обыск? Так, что тут у нас? Заколочка… Мы теперь, Надежда, тобой пуганные до параноидальной предвзятости, так что снимай заколочки — и на стол. Молодец.
   — У меня нет пленки!
   — Хочешь раздеться догола или предпочитаешь, чтобы я тебя тщательно ощупал? Не подумай ничего плохого, у меня жена и дети, — словно не слышал ее Сергей.
   Надежда предпочла раздеться сама. Сидя на полу. То, что она сильно разозлилась, было заметно только по капелькам пота над верхней губой и расширенным зрачкам. Наблюдая, как Сергей ощупывает ее одежду, она зловеще объявила:
   — Только попробуйте перейти к более тщательному досмотру!
   — А то что? — заинтересовался агент у пульта.
   — Напрочь потеряю память к вечеру! — зашипела Надежда. — И не смогу вспомнить, где чего запрятала! Мужчины задумчиво уставились на нее.
   — Эй, — спросил голос шофера из динамика. — Вы что, ее уже раздели?
   — И безрезультатно, — вздохнул Сергей, изучая левую кроссовку. — Ты, Надежда, дура, что в твоем возрасте еще простительно, но не надо нарываться на неприятности так откровенно. А то я начну подозревать, что тебе и преклонный возраст не поможет поумнеть. А у некоторых людей этот самый преклонный возраст не случается вообще — не доживают! Мы же тебя ни разу еще не уронили нечаянно, не сломали руку или ребрышко, вон какие у тебя ребрышки торчат тонкие. Не порвали твою одежду. Вот, к примеру, я не стану смотреть, есть что-нибудь инородное в этой толстой подошве, — он бросил кроссовку девушке. — Так что перестань шипеть, как бешеная кошка, одевайся, и мы, так и быть, отвезем тебя в следующую точку пребывания.
   — Спасибо, дяденька.
   — Не за что, деточка.

29. Учительница

   В пять вечера Ева Николаевна прочла последние сводки слежения и с удивлением узнала, что Марго посетила квартиру Надежды «в тринадцать двадцать и пробыла там сорок три минуты». Покинувшая коммунальную квартиру Н. Булочкиной Маргарита Тиглер отправилась в библиотеку, где оплатила сорок минут справочной Интернета. После чего поехала домой, сменила одежду и макияж на экстравагантно-вызывающие и подъехала на такси к посольству Канады. Вышла из посольства через тридцать пять минут, в данное время находится у себя в квартире. В квартире Булочкиной в комнату Надежды не заходила, отрывочные фразы из ее беседы в коридоре с соседкой Булочкиной зафиксированы и, по мнению наблюдающего аналитика, не имеют отношения к расследуемому делу.
   Что касается обещания Надежды не покидать квартиру Михаила Петровича, то: "В четырнадцать шестнадцать Булочкина Н. вышла из квартиры помощника режиссера и направилась на трамвае в свою квартиру. Время пребывания двадцать две минуты, вышла из подъезда с большим свертком. Во дворе дома напросилась на контакт с группой слежения, вследствие чего этой группой была обыскана в фургоне прослушивания. Ни в одежде, ни в вещах из пакета пленка не обнаружена.
   Булочкина после обыска была доставлена к подъезду дома номер восемь по Старообрядскому переулку и препровождена до дверей квартиры помощника режиссера театра. Время последнего отчета — пятнадцать тридцать три".
   — Ты не можешь идти в театр в брюках! — ахнула Далила.
   — Я вымыла голову и надела красивую блузку. И без лифчика, — подмигнула себе в зеркало Ева.
   — Это предел твоих представлений о приличном виде при посещении театра?
   — Прекрати. Я не могу надеть кольца, украшения на шею или длинное платье. Работа, — вздохнула Ева и опять подмигнула, теперь уже Далиле.
   — Ты не надеваешь длинное платье, потому что собираешься в театре драться?
   — Нет. Потому что поеду туда на мотоцикле.
   — Ладно, — не сдается Далила, — а кольца? А колье? Кольца не ношу, чтобы не причинить непредвиденных увечий… подожди, сейчас вспомню, как это записано в инструкции. «Чтобы не причинить непредвиденных увечий при нежелательном близком контакте». Здорово? Там есть и про колье. «Запрещаются украшения, закрепленные вокруг шеи, ввиду их предполагаемой опасности при нежелательном близком контакте».
   — А там написано, с кем может произойти этот самый нежелательный близкий контакт?
   — Конечно. «С лицом, предположительно обозначенным как ваш условный противник».
   — Что это такое — условный противник?
   — Это может быть и «личность, не проявившая конкретно своих намерений, содержащих угрозу вашей жизни лично и безопасности страны в частности».
   — Не проявившая конкретно… — бормочет Далила, наблюдая, как Ева обувается. — Получается, что все мы — условные противники? Все, кто ни сном ни духом не проявил и не собирается проявлять никаких опасных намерений?
   — Все.
   — Это же надо лечить! — возбуждается Далила. — В штате составителей подобных инструкций психиатр был предусмотрен? А почему ты так рано? — всполошилась она, посмотрев на часы; — Я тоже иду. До спектакля еще больше двух часов!
   — Дела.
   — Подожди, а что в этой инструкции сказано про макияж?
   — Ничего, — вздыхает Ева, — но горький опыт моего бывшего коллеги Аркадия Федана, размалевавшего себя для посещения гей-клуба, а потом ввязавшегося в драку, свидетельствует о том, что это большое упущение. Кроме синяка под артистично раскрашенным косметикой глазом, он имел еще и сильнейшее аллергическое воспаление век.
   — Ясно. Тогда оставь мне свою косметичку. Похоже, ты не собираешься краситься перед нежелательно близким контактом с условным противником. Что? — Далила заметила, что Ева задумалась. — Накрасишься?
   — Нет. Я думаю, не надеть ли бронежилет. Что-то у меня нехорошее предчувствие.
   — Надень. Непременно надень. Сверху твоей завлекательной блузки. А вот тут слева на бронежилет можно прицепить болтающуюся гранату. Раз другие украшения запрещены, — невинно таращит глаза Далила.
   — За что ты на меня злишься?
   — Я?! Да я просто уже боюсь идти в этот театр! Я надеялась приятно провести время, а ты запихиваешь в сумочку запасную обойму и хочешь надеть бронежилет!
   — Все нормально. Только держись в театре от меня подальше, а если случится что-то непредвиденное, ложись на пол.
   — Ложиться на пол?! В партере?! Как ты это себе представляешь? Я что, должна буду, двадцать раз извинившись, пролезть мимо сидящих или в панике ползущих друг на друга зрителей, чтобы потом улечься в проходе?
   — Ты права, это будет затруднительно, — задумалась Ева. — Ладно.
   Подними сиденье своего кресла, сядь на пол и закрой голову руками.
   — Ну что, повеселимся? — прокричал Марат, накручивая рев двигателя.
   Сквозь стекло шлема его глаза, ставшие еще глубже странной чернотой возбуждения и азарта, смотрели на Еву с восхищением.
   Они подъехали к театру через двенадцать минут. Марат не стал выезжать на площадь у центрального входа, выключил двигатель и, отталкиваясь ногой, въехал в скверик позади театра.
   — Обсудим детали? — спросил он, дождавшись, когда Ева медленно сняла шлем.
   — Не все. Некоторые.
   — Ладно. Давай обсудим некоторые. Моя ручная мышка решила отдать вам пленку? Не отвечай. Ты знаешь, что она не убивала. Я знаю, что я не убивал. Кто убил ваших агентов и почему?
   — Вопрос, — вздохнула Ева. — Я надеюсь, что сегодня что-нибудь прояснится. Если будет тело, будет вскрытие. Ты говорил о пулевом ранении. При самых благоприятных обстоятельствах может быть найдена пуля. При еще более благоприятных обстоятельствах она может оказаться того же калибра, что и у блондина, убитого в туалете. Если пойти от обратного и предположить, что так оно и будет, то начать сегодняшний вечер можно вообще с поиска оружия.
   — Подожди, ты хочешь обыскать театр? Это нереально. Его обшарили уже трижды. И кроме мест, которые доступны, есть еще совершенно фантастические конструкции заколоченных переходов, потолка, подсобных помещений, угольный склад, а рельсовая дорога в подвале ведет к запасному выходу в закрытую ветку метро.
   — Мне пора.
   — Подожди. Давай хотя бы разделимся!
   — Давай лучше обсудим будущее. Марат, — Ева на секунду задумалась, глядя на фонарь у дерева, — как это объяснить…
   — Ты снайпер, все понятно, я согласен на страховщика.
   — На страховщика?
   — Мне говорили, что у снайпера не бывает помощника или напарника.
   Только страховщик на случай непредвиденного срыва.
   — Снайпер не зависит От страховщика, они даже не знают друг друга. И после меня ни разу еще не понадобился страховщик.
   — Ценю. Это надо так понимать, что ты пока не собираешься расстаться со Службой?
   — Появились некоторые соображения насчет этого дела. Я хочу довести его до конца.
   — И я хочу, — повысил голос Марат. — Но не до своего конца!
   — Ладно. Скажем так. Если это дело раскроется и самые худшие мои опасения оправдаются, мне придется уйти из Службы. Я так обещала.
   — И ты уйдешь без страховочного варианта?
   — Посмотрим. Поговорим завтра.
   — Удачной охоты, майор Курганова.
   — И ты не попади в прицел.
   В ярко освещенном фойе беспомощно оглядывалась стройная женщина в меховом палантине. Когда она особенно усердно вытягивала шею, разглядывая входящих, сквозь белый с голубоватым отливом мех на шее оживали яркие огни дорогих камней. Ева подбежала, запыхавшись.
   — Вы опоздали, — укоризненно заметила Марго. — Чек или наличными? — скользнула она взглядом по сумочке Евы.
   — Банковская карточка на двадцать тысяч рублей. Марго протянула руку в тонкой черной перчатке до локтя. Она была в облегающем белом платье, белых чулках, белых туфлях на высоком каблуке, и выбившийся длинный темный локон на бело-голубом меху развился с возмутительной преднамеренностью. Черными были только перчатки по локоть и с артистичной небрежностью уложенные волосы.
   — После обнаружения, — удивилась Ева протянутой руке.
   — Сейчас, — сказала Марго.
   — Ты всегда брала после.
   — Сегодня — трудный случай.
   — Вот как? — Ева подождала, но Марго больше ничего не сказала и продолжала разглядывать приходящих зрителей.
   Увидев в толпе высокую старуху с уложенными седыми волосами, в красном бархатном платье и в перьях, Марго быстро спряталась за Еву. Ева вытащила ее из-за спины, ухватив за рукав, и спросила подозрительно:
   — Ты имеешь в виду, что я сама наткнусь на тело при осмотре подсобных помещений и не захочу тебе платить?
   — Скажем так, — задумалась Марго, — тебе покажется все естественным.
   Тебе покажется, что я не приложила усилий.
   Ева пожала плечами. В конце концов, одного звонка в банк будет достаточно, чтобы аннулировать карточку. Она отдала пластиковый прямоугольник.
   Марго вздохнула с облегчением:
   — Успехов тебе, — и отвернулась, собираясь уйти.
   — Минуточку, — опешила Ева. — Это уж слишком. Ты не пойдешь со мной осматривать помещения театра?
   — Нет. Через… — она посмотрела на часики в перстне, — сорок восемь минут ты обнаружишь тело. Просто иди и смотри спектакль.
   — Идти в партер? — тупо переспросила Ева.
   — Ну да. Хотя его будет видно отовсюду.
   Ева проводила взглядом гордо шествующую Марго.
   — Не надо было отдавать ей деньги, — голос полковника Кошмара прозвучал укоризненно. Ева потрогала динамик в ухе.
   — Я иду в костюмерную, потом в котельную. Попробую разобраться с галстуком.
   — Вам же сказали идти в партер.
   — Успею.
   — Пост номер два передал, что в районе костюмерной обнаружено активное перемещение осветителя Устинова.
   — Не трогать, — выдохнула Ева. — Где Надежда?
   — Препровождена на свое рабочее место.
   В костюмерной зажгли все лампы. Леон ворчал и долго искал очки, чтобы прочесть постановление об обыске. Он же и согласился быть понятым, когда Надежда распотрошила огромную золотую кисть — одну из девяти, свисающую со свернутого и прикрепленного к перекладине вверху старого занавеса. Она протянула черный цилиндр на ладошке, и группа из пяти человек, и Леон с помрежем, стоящие в отдалении, затаили дыхание, пока строгий молодой человек осматривал пленку на ладошке, не прикасаясь к ней.