Васина Нина. Шпион, которого я убила

   — Точно! — обрадовался дежурный. — Пришли. Вот он, скандалист!
   Со скамейки встает, покачиваясь, Костя Вольский и выдает столько непечатных выражений, насколько ему хватает воздуха и сил, — яростным криком.
   Дежурный ахает и смотрит на Еву с ужасом.
   — Как ты смеешь такое — матери!
   — Все в порядке. — Ева выдыхает страх и напряжение, опускается на ближайший стул и улыбается с радостным облегчением. — Все нормально. Я не мать. Я — его учительница.

32. Дочь мясника

   Марго, предъявившая свой паспорт и примерно ответившая на все вопросы любопытного проверяющего — «В театр пришла за зрелищем. Зрелище оказалось потрясающим. Кто исполняет главные партии, не знаю, но Квазимодо — урод, это точно», — одной из первых покинула театр и отправилась в бар, где ее хорошо знали. Она молча села за стойкой. Бармен, кивнув, так же молча налил пять маленьких стопочек водки, насыпал в вазочку жареный фундук и распотрошил апельсин, превратив его в диковинную распустившуюся оранжевую лилию на синем с позолотой блюдце. Марго пила по одной стопочке в четыре с половиной минуты, закусывала орешками, а после последней принялась за апельсин, развернувшись к залу. В стеклянной колбе на постаменте извивался в танце юноша в набедренной повязке. Марго посмотрела на часы. Потом — удивленно — на бармена.
   — Лацис гриппует, — тут же среагировал на ее взгляд бармен и добавил:
   — Извините. Он просил передать, если вы будете спрашивать.
   Марго, побледнев, взяла листок бумаги. Понюхала его, закрыв глаза. За несколько секунд она увидела большую кровать в розоватом сумраке ночника и юношу с завязанным горлом, листающего на кровати журналы.
   — Действительно грипп, — заявила она с облегчением и развернула записку. Одно слово и две цифры. Название улицы, номер дома и квартиры. — Где это? — Марго положила записку на стойку.
   Бармен вызвал такси.
   Ее долго осматривали в «глазок», потом дверь открылась на ширину закрепленной цепочки.
   — Я — Марго. Я хочу видеть Лациса. Юноша со всклокоченными волосами, похожий на бездомного пуделя, провел ее в спальню.
   — Иди сюда, — просипел Лацис и провел ладонью по кровати возле себя, — у меня пропал голос. Ты была в баре? Я хорошо себя чувствую, температура небольшая, — он снял с горла повязку.
   — Это я настоял, чтобы Лацис провел день в постели. — Пудель принес поднос с серебряным кофейником и чашками, поставил его на кровать, нежно посмотрел на Лациса и удалился, стуча пятками в паркет.
   Марго огляделась. Огромная кровать под прозрачным пологом занимала почти всю комнату. Она откатила кресло к окну и села в него. Лацис встал, не отрывая своих глаз от глаз женщины в кресле. На скользком белом шелке кровати его обнаженная фигура казалась излучающей тепло, жаром пламенели скулы.
   Медленно переступая изящными ступнями, он начал двигаться под чуть слышную музыку, и вдруг — резко взметнулись вверх руки, соединившись над головой изогнутыми острой башенкой ладонями. И голова изумительных пропорций, и лицо редкой лепки, заключенные в живую рамку, притягивали больше, чем тело, равного которому по красоте и нежности Марго не видела ни в жизни, ни в искусстве.
   Расслабившись до полной отстраненности, до невесомости, до потери ощущения времени и пульса крови, Марго втягивала в себя танец глазами, почти не дыша.
   Пока коричневая жидкость из опрокинутого кофейника не нарушила приятного пастельного сочетания тонов — тела, шелка, розового свечения ночника за прозрачным пологом — и не подтекла, постепенно впитываясь, к ступням Лациса.
   Женщина встала, глубоко вдохнула воздух. Молодой мужчина сел в подушки и подозвал ее осторожным, завораживающим движением руки. Марго подошла, провела пальцем по резьбе на кофейнике, потом — по ступне рядом, потом — вверх по ноге.
   Дойдя до колена, она выдохнула и пришла в себя. Достала деньги. Положила их на поднос.
   — Дай руку, — попросил Лацис. Дождался, пока Марго думала — давать, не давать, потом раскрыл неуверенно протянутую ладонь и поцеловал горящими губами в бороздки судьбы.
   — Это же просто грипп? — спросил он шепотом. Марго кивнула. Он опять вжался губами в ее ладонь, глядя снизу потемневшими от расширенных зрачков глазами.
   — Я ведь еще не умру? Я еще не пришел к тебе жить кафаром?
   Марго покачала головой и улыбнулась.
   — Твой новый друг ужасно содрогает пространство пятками, — прислушалась и шепотом сказала она.
   — О, ты права. Он такой неуклюжий! — засмеялся Лацис.

33. Учительница

   Подписав несколько бумаг, Ева получила вещи задержанного Кости Вольского. Она стояла у стола и под монотонное перечисление дежурного кивала головой. Дежурный доставал вещи из пакета, сверяя их со списком.
   — Бумажник из кожи, коричневый, количество денег не оговорено из-за невменяемого состояния задержанного. По осмотру — триста двадцать рублей. Ева кивает и берет бумажник.
   — Пейджер системы… в работающем состоянии. Записная книжка с закрепленной в ней авторучкой. Ева берет пейджер и записную книжку.
   — Часы швейцарские, фирмы… браслет металлический. Зажигалка. Желтый металл, производство….
   — Зажигалка? — Не веря своим глазам, Ева берет со стола золотую зажигалку. — Не может быть!.. — Покачнувшись, она удерживается за стол.
   — Да они все сейчас курят, — успокаивает ее дежурный. — Не переживайте так. У вашего хотя бы — ни таблеток, ни шприцев.
   Пытаясь собраться с мыслями, плохо соображая, куда ее ведут, Ева начинает тут же анализировать ситуацию. Ей мешают стены, запахи, крики из общего отделения. Заторможенным спокойствием и полнейшим безразличием к громкому мату задержанного она пугает дежурного. Но больше пяти минут Ева не выдержала и в коридоре сорок второго отделения, когда подросток в который раз громко, с натужным хрипом обозвал ее неприличным словом, заехала ему локтем в солнечное сплетение. Она сразу пожалела об этом, потому что Костю Вольского тут же вырвало.
   — Нет, — простонала Ева и оттащила покачивающегося Костю от лужи на полу, пока он в нее не упал.
   В туалете она сунула голову мальчика под кран и обмыла лицо, как это делала своим маленьким.
   — Ты меня ударила, — констатировал начавший трезветь Костя. Мокрый, он сидел на унитазе, потому что стоять хорошо на ногах еще не мог, и смотрел, как Ева разматывает рулон туалетной бумаги.
   — Извините, — Ева кивала дежурному составу отделения, вышедшему поглазеть на нее, и бросала размотанную бумагу в лужу на линолеуме, стараясь ее промокнуть. — Он неплохой мальчик. Бывает!
   Девушка в форме сержанта принесла ведро, совок и тряпку.
   — Надавайте ему как следует! — посоветовала она, помогая загружать промокшую бумагу в совок. — Мужики понимают только силу! — Девушка покосилась на своих коллег. — Их нужно приучать, пока маленькие!
   — Обязательно, — пообещала Ева, — только на улице, когда выйдем из помещения. С меня туалетная бумага.
   Сорок второе отделение Костя покидал, повиснув на плече Евы и митингуя.
   — Она меня ударила! Вы будете свидетелями, она наверняка при исполнении! Она всегда при нем… — Справившись с заплетающимися ногами, пока Ева кивала всем напоследок, извиняясь и прощаясь. Костя набрал воздуха и закричал:
   — Ева Курганова ударила пьяного ребенка, когда была при исполнении!
   Представляешь, — доверительно сообщил он на улице, — они поверили, что я твой сын! Ну и кретины! Получается, что ты меня родила… Сколько тебе сейчас?..
   Подожди, не тащи меня, я посчитаю, я не могу считать на ходу.
   — Какая ты сильная! — пробормотал Костя, когда Ева затолкала его на заднее сиденье своей машины. — Получается, что ты должна была родить меня лет в тринадцать? В двенадцать? Я нигде не нашел, сколько тебе лет.
   — Где это — нигде? — Ева села за руль, посмотрела на свои руки и заявила сама себе:
   — Я спокойна. Я очень спокойна. — Она повернулась к лежащему Косте. — Ребята в отделении решили, что ты мой сын, потому что у меня есть сын твоего возраста. Или старше, — добавила она с сомнением. — Я точно не скажу, сколько ему лет, это не важно.
   — Многодетная мамаша-снайпер, избивающая подростков, — захихикал Костя.
   — Я тебя только слегка ткнула локтем!
   — Представляю, — встал Костя, — представляю, как это будет не слегка. И не локтем. А хочешь, я разденусь догола вот тут, в машине, и ты меня побьешь плеткой, а, мамочка?
   Ева сначала прыснула, потом расхохоталась во весь голос.
   — Смеешься… Смешно тебе? Если мы поженимся, я буду моложе своего пасынка, да?
   — Нет, Костя, — Ева вытерла выступившие слезы и протянула ему термос. — Извини. Ты не в моем вкусе.
   — Ладно. Не поженимся. Пока. Но учти, — Костя погрозил пальцем, — у меня мама — однолюб. И дед — однолюб. Был, — добавил он, справившись с отвинчиванием крышки.
   — Почему — был?
   — Спекся, — коротко ответил Костя. — Что это тут?
   — Кофе. Куда тебя отвезти?
   — Вот вопрос. А к тебе можно?
   — Нельзя.
   — Понятно. Твой сын старше, он меня выставит за дверь. Какая все-таки абсурдная штука — жизнь.
   — Перестань говорить про жизнь с таким умным видом. Мне опять становится смешно.
   — О, извини! Извини, я забыл, что это ты — специалист по жизни и по ее безопасности. Кстати, как можно завербоваться к вам в службу по этой самой безопасности?
   — Это трудно; Сначала нужно как минимум закончить школу.
   — А сколько существует твоя контора? Сложно сказать, — задумалась Ева.
   — Тайная канцелярия была создана еще при Петре Первом.
   — Тайны! — мечтательно заметил Костя. — Шпионские страсти. Слежки, убийства, подкупы, секретные материалы. Ну и скука, — закончил он с отвращением.
   — Зачем тогда тебе вербоваться?
   — Чтобы все это уничтожить. Представь только, вместо твоей Службы — Комитет Гласности. Ка и Гэ без Бэ!
   — Если ты не можешь решить, куда тебя отвезти, могу предложить приличный платный вытрезвитель. — Ева завела мотор. — Это рядом. Пока существуют деньги, будут существовать тайны. Пока будут тайны — будет сыск и шпионы. Вот такая, Костя, проблема. Ты не всегда сам выбираешь, мараться тебе или с пофигизмом семнадцатилетнего только рассуждать о переустройстве мира. И у меня такое чувство, — Ева посмотрела на Костю в зеркальце, — что ты уже замарался по уши.
   — Я не хочу в вытрезвитель, — заявил Костя. Ладно. Сдам папе с мамой под расписку. Я не хочу к папе с мамой.
   — Не думаю, что тебя в таком виде можно подбросить деду. Пожалел бы старика, а?
   — Я его и пожалел, — ухмыльнулся Костя. — Если кого и жалел в своей жизни, так это деда. Я его так пожалел!
   Ева покопалась в «бардачке», нашла валяющуюся там на всякий случай пачку сигарет.
   — Куришь? — она протянула пачку Косте и внимательно посмотрела на него в зеркало.
   — Нет, — покачал головой Костя. — И деду не даю. Он курильщик был матерый. До первого сердечного приступа. Я отучил. По карманам шарил, его стол обыскивал. Отучил…
   — Допрос несовершеннолетнего без присутствия адвоката, — голос Кошмара в ухе.
   Ева вздрагивает и тормозит. Со стуком падает сзади термос.
   — Ноль часов двадцать три минуты, связь закончена. Спокойной ночи, полковник. — Она снимает микрофон и достает динамик.
   — Полковнику никто не пи-и-и-ишет, — громко и заунывно затягивает Костя, — полковника никто не жде-о-о-от!
   В половине второго ночи Ева ходит и ходит из одной комнаты в другую, потом — на кухню, потом — в ванную, тихими маленькими шажками — по коридору.
   Все это — не включая свет. Уже по несколько раз поправлены одеяла близнецов. У Кеши осторожно вытащена книга из-под подушки. Квартира, подсвеченная уличными фонарями и странным, не затухающим даже в ненастные ночи свечением города, дышит спокойным дыханием детей, бурчит батареями, содрогается включенным холодильником. Ева и не представляла, сколько звуков присутствует здесь ночью.
   Осторожно открыв дверь комнаты Далилы, Ева подходит к кровати и уже собирается запрятать под одеяло белеющую руку, как рука эта крепко хватает ее за запястье, и почти детский испуг помогает за долю секунды осознать — это не рука Далилы!
   Нашарив выключатель ночника, Ева включает его и застывает от неожиданности.
   — Ева Николаевна, — говорит Январь, не выпуская ее руки. — Вы бродите по квартире уже сорок две минуты.
   — А где… — Убедившись, что извиняться не придется — Январь в кровати один, Ева осматривает комнату. — Где Далила?!
   Январь отпускает ее руку и садится.
   — Я пек блины, — говорит он медленно, разглядывая свои ступни на ковре.
   — Далила пришла не одна. С нею был молодой человек, который уже в коридоре начал предлагать ей услуги массажиста. Что я должен был подумать? Вот именно это я и подумал. А главное — Далила была как бы не в себе. Ничего не понимает, говорит разные странности и умоляет этого массажиста отвезти ее в следственный изолятор. Что я должен был подумать?
   — Да что ты должен был подумать, скажешь, наконец?
   — Ева Николаевна, мы выпили бутылку водки.
   — Ну и что? Втроем?
   — Нет. Вдвоем. Далила к этому времени уже куда-то делась.
   — К какому времени? — подозрительно спрашивает Ева, берет с тумбочки лампу и приближает ее к лицу Января. — Где Осокин? — переходит она на шепот, разглядев заплывший глаз Января.
   — Сложно сказать, — задумывается Январь. — Когда мы решили обсудить создавшуюся ситуацию за бутылкой, он обнаружил, что его машины во дворе нет.
   Далилы тоже нигде не было. Мы огорчились.
   — Январь, ты пьян, — вздыхает Ева, потом ставит лампу на место и задумывается. — Или сотрясение мозга?
   — У меня — нет. А у этого…
   — Осокина?
   — Точно. У него что-то не стыковалось в рассказе. Он говорил, что увез по вашему приказанию Далилу из Театра оперы и балета, потому что там на сцене упал труп, а в партере — люстра.
   — Я все поняла. Далила на его машине поехала в изолятор к коммерсанту Жене. Ну что за день такой, черт Узнает что творится?!
   — Ночь, — многозначительно поправляет Январь. — Ева Николаевна, а почему вы такая беспокойная? — Он задирает голову и смотрит на Еву одним глазом. — Садитесь, — приглашающее похлопывание рукой по кровати, — я вас успокою. А вы мне расскажете про этого коммерсанта.
   Нечего рассказывать. — Ева садится рядом с Январем, сразу же замолкает, пытается нащупать что-то под собой, потом вскакивает и кричит.
   — Ну что вы все время прыгаете, — морщится Январь, обхватывая голову руками, — у меня от вас в голове все содрогается.
   — Что это?! — Ева, не приближаясь к кровати, издалека показывает пальцем на то место, где она присела.
   — А, это… — Январь, вглядевшись, отодрал от простыни подтекающий кусок мяса. — Это эскалоп. Из морозилки. Я совсем забыл, я его положил согреться. Это на глаз нужно… Растаял! — с громким шлепком Январь закрывает эскалопом половину лица. — Если вы полежите со мной рядом, только спокойно, — обещает Январь шепотом и медленно ложится, придерживая мясо на лице пальцами, — я расскажу вам сказку!
   В половине четвертого ночи Ева набрала по электронной почте адрес полковника Кошмара и попросила разрешения на просмотр закрытой информации в архивах отдела разведки.
   — Разрешите доложить некоторые соображения.
   — Не разрешаю, — отрезал полковник. — Завтра… Нет, это уже сегодня, к одиннадцати утра жду вас в кабинете директора Службы для предварительного анализа нашего расследования. Раз уж вам не спится в такое время, займитесь своими непосредственными обязанностями, вместо того чтобы копаться в секретных материалах.
   — Предварительный анализ? — удивилась Ева. — Суд через два дня. У меня есть…
   — Если у вас нет предварительного анализа, вы лично объясните директору причины его отсутствия.
   — Есть лично объяснить директору. — Ева закрыла глаза, с силой сжав веки. Главное было — не сорваться и не заорать. — Вас не интересуют мои соображения?
   — Меня интересует отчет. Насколько я понял из вашей просьбы, вы опять что-то высасываете из архивов, чтобы поразить всех невероятными открытиями и предположениями. Попробуйте для интереса хотя бы один раз просто проанализировать полученную информацию!
   Осторожно положив трубку, Ева сжала кулаки и прошептала:
   — Ну, будет вам отчет с подробным анализом! В пять двадцать она выяснила, что сам по себе символ единения рабочего и крестьянки использовался отделом разведки КГБ в целях вполне мирных. К примеру, в 1956 году именно этот символ украшал специально заготовленные для слушателей отдела повышения квалификации папки. Повышали тогда квалификацию двадцать три человека из отдела внешних связей и восемь международников-нелегалов.
   Ева набрала по поиску «международник-нелегал» и выяснила, что это отряд особо законспирированных разведчиков, постоянно проживающих в горячих точках планеты и решающих для своей родины — Советского Союза такие проблемы, которые обычному разрешению не подлежали. Никаких фамилий, никаких дат, никаких указаний мест. Еве очень не хотелось это делать, но пришлось набрать разрешение на вызов начальника отдела разведки Кнура. Без пятнадцати шесть электронный секретарь Кнура выдал дежурный ответ: «Информация о нелегалах разглашению не подлежит, строгая конспирация, обеспечение новым именем и государственная пенсия в старости, неподсудность». В шесть десять, когда Ева уже добралась до странного файла с названием «Отступление от нормы», ей позвонил сам Кнур.
   — Почему вы роете нелегалов?
   — Серп и молот, — отупевшая от усталости Ева решила избавить себя от подробных объяснений.
   — Сочувствую, — усмехнулся на том конце провода Кнур. — Представляю, сколько раз этот символ употреблялся в нашей организации в советские времена!
   — Восемьдесят четыре. И я еще не открыла «Отступление от нормы».
   — Не надо, — посоветовал Кнур. — Не открывайте. Вам это ничего не даст.
   Все нелегалы-пенсионеры упакованы благополучными легендами и проживают остатки своей старости в теплых и тихих местах. Более молодые нелегалы переведены в закрытый резерв. Это когда человек может всю жизнь ждать вызова или приказа и не дождаться его вообще. Уже шесть лет Служба не пользуется услугами таких специалистов. Сведения о них закрыты. Когда эти люди — порождение могущества и власти именно советской системы — вымрут, само слово сотрут из архивов.
   — Приезжайте ко мне пить кофе, — зевнула в трубку Ева.
   — С удовольствием, — неожиданно согласился Кнур. — Пожалуй, я засиделся на работе.
   Ева растолкала Января, стащила его с кровати и довела до ванной. Там, упершись в раковину руками и покачиваясь, Январь уговорил себя открыть глаза.
   Один глаз почему-то отказывался открываться. Январь решил рассмотреть, что с ним такое, уставился в зеркало над раковиной. Увидев свое лицо, он сначала взмахнул руками и, потеряв точку опоры, упал на пол, потом закричал громким басом.
   Пришла Ева. Отодрала с лица Января подсохший кусок мяса.
   — Ты все равно в зеркало не смотри, — посоветовала она. — Лучше не стало.
   Через пять минут она принесла в ванную чашку кофе и протянула ее Январю прямо под душ.
   — А нельзя где-нибудь за столом? — удивился Январь.
   — Времени нет.
   Покачивающегося мокрого Января в полотенце она отвела к себе в комнату и усадила за компьютер.
   — Вскрой это, — ткнула пальцем в экран. Январь сначала молча стучал по клавишам. Потом вздохнул и зловеще изрек:
   — Заграница — она умная. Потому что давно свободой развитая.
   Ева тему не поддержала. Январь встал, сходил в комнату Далилы к своим вещам и вернулся с дискетой.
   — Дядя Сэм развалит Россию, отучив ее думать и изобретать, — продолжил он, запустив поиск. — Вот, к примеру, этот ящик, — Январь кивнул на компьютер.
   — Сначала американцы свои первые чипы засекретили, как самое новейшее оружие. А когда узнали, что русские ребята в наших НИИ близки к самостоятельному изобретению, они просто-напросто «случайно» — обнародовали свои разработки.
   Проще говоря, дали стибрить.
   — Что стибрить? — Ева пыталась отследить на экране, как работает «взломщик» Января.
   — А все, — зевнул Январь. — Все, что было нужно для создания компьютерной начинки, чтобы тебе понятней было.
   — Зачем?
   — Были две причины. Одна смешная, вторая рыночная. Начнем с рыночной.
   Единая модификация компьютеров в мире — это единый их рынок. Сама понимаешь, кто на этом рынке сейчас лидирует. А неизвестно, кто был бы впереди, если бы наши русские ребята в семидесятых годах не воспользовались подсунутыми им технологиями, а изобрели что-то свое. Мы же мозговитей, мы к подаркам не привыкшие. А тут — такой! Все отечественные разработки пошли — куда? Правильно, туда. Чего тужиться, если можно быстро собрать железку, стибрив начинку, которую американцы подготовили и, изображая страшную секретность, дали стибрить. Вот чем мне нравятся федеральные службы, так это…
   — А смешная? — перебила Ева.
   — Они нас боялись тогда. Больше — не боятся. Компьютер — это была первая интервенция с Запада к нам, сознательно подсунутый секретный материал.
   — Как ты сказал? — резко выпрямилась Ева.
   — Опережая нас с каждым годом по всем показателям, они сделали бессмысленными любое наше открытие в информатике и средствах связи, потому что мы уже опоздали. Они — быстрей. Пока мы пытаемся повторить то, что ими сделано, они это свое усовершенствуют. Если ты меня понимаешь, кивни, — подмигнул здоровым глазом Январь застывшей Еве. — Хорошо ведь говорю!
   — Если вскроешь через две минуты, — сказала Ева, присев на подоконник и оглядывая двор внизу, — тебе будет приз.
   Во дворе Далила запирала машину Осокина.
   — Ну? — откинулся Январь на спинку кресла. — Открыл. Где приз?
   — Через минуту.
   — Она приехала, да? Она во дворе? Она одна или с коммерсантом?
   — Одна, — улыбнулась Ева. — Это же приз. Стукнула дверь. В коридоре толстяк Кнур с красной розой, засунутой в перевязь коробки с тортом, и Далила поддерживали с двух сторон повисшего между ними Осокина.
   — Представляешь, — удивлялась Далила, — я думала — это бомж в подъезде скорчился и лежит у батареи!
   — А я сразу определил — наш человек! Куда можно бросить? — Кнур протянул торт и розу Еве, уверенно подхватил Осокина под мышки и осторожно опустил его на пол у стены.
   — Женю отпустили под подписку, я привезла его адвоката, — быстро раздевается Далила. — На улице идет снег. Январь и Осокин подрались, а потом напились. Или сначала напились, а потом…
   — Что тут за сходка? — появился заспанный Кеша. — Дети вообще идут в сад? Я иду в школу? Почему меня не будят?
   — А какой сегодня день? — растерялась Ева.
   — Ты плохо выглядишь, — заметила ей Далила. — Неприятности?
   — А где кофе? Я могу его сам сварить, — тут же поспешно добавил Кнур, когда на него все уставились.
   — Сегодня среда, — вспомнила Ева. — Дети не идут в сад, не надо на меня давить! У нас конфиденциальный разговор, я закрою свою комнату и прошу не мешать!
   — Я иду в ванную и тоже прошу мне не мешать, — заявила Далила.
   — А кто будет есть торт, я не понял? — забеспокоился Кеша.
   Ева вручила Кнуру кофемолку, пачку с зернами и турку, а сама быстро прошла к себе посмотреть вскрытый Январем файл. Она дочитывала информацию, когда Кнур принес кофе, а за ним Кеша — тарелку с бутербродами и куском торта.
   — Ева Николаевна, — замялся Кнур у порога, — вы меня пригласили…
   Ева проследила за его взглядом и обнаружила, что Январь завалился на покрывало застеленной кровати.
   — Извините, — пробормотала она, поднимая Января и кое-как обматывая его полотенцем, — это не мое…
   — Точно, — кивнул с видом знатока Кеша. — Это — мамино.
   — Я пью много кофе, — предупредил Кнур.
   — А я открыла «Отступление от нормы», — кивнула на экран Ева.
   — Ну, вы же у нас профессионал. И рядом с вами — одни профи. В коридоре валяется в бессознательном от пьянства состоянии консультант по оружию. В ванной у вас, если не ошибаюсь, сейчас поет доктор наук по прикладной и судебной психологии, а юноша в полотенце — взломщик кодов — находка семейной пары сказочников из информационного центра.
   — Еще созерцатель на кухне. Пожирает торт, — вздохнула Ева.
   — А я что говорю! — удовлетворенно кивнул Кнур, задумался и спросил:
   — Созерцатель — это кто? Какой отдел?
   — Вы были три года нелегалом, — сменила тему Ева.
   — Ну и что? Вы тоже им были. Почти. Когда изобразили собственную смерть и отдыхали с отрядом спецназовцев в подготовительном лагере. Если бы вы не приехали на похороны подруги, если бы так категорично не забрали себе ее детей… — Кнур подул в чашечку и, далеко выставив губы, засосал кофе.
   — А вы что, уже приготовились к моей вербовке? Когда я еще числилась в МВД? — заинтересовалась Ева.
   — Приготовились. Врать не буду. Ситуация была подходящей, но вы так агрессивно решили стать мамой, что споры и уговоры всем показались пустой тратой времени. Вы заметили, что все делаете — на пределе? Все навзрыд!
   — Да ладно! — возмутилась Ева. — Я всегда контролирую ситуацию!
   — Ситуацию вы контролируете, а вот себя в эмоциях и чувствах ограничивать не умеете. Не умеете выполнять приказ без осмысления его. Вот и получается, что судьба — она всегда права. Не получился бы из вас нелегал.