Страница:
Она решила перетащить брюнета в тот самый угол, где вчера подготавливала приму для успешного выступления. Просто чтобы никто не споткнулся о его торчащие ноги в носках. Потом она решила завернуть тело в полотно и, с трудом затащив мертвого мужчину на развернутую старую декорацию, закатала валиком. Изо рта мужчины все вытекала и вытекала кровь небольшими порциями на потрескавшиеся краски старого полотна с кое-где еще видными листьями условного дерева. В это время Наденька совершенно ни о чем не думала, разве что о некоторых удобствах или неудобствах. Так, тело она закатала в декорацию, чтобы кровь больше ничего не испачкала и чтобы закрыть беззащитное свечение бледной кожи и густой поросли волос на груди. Она села на пол рядом с закатанным телом, отдышалась. Пошла к стойкам и нашарила на полу под костюмами липкую зажигалку. Спокойно вымыла ее в служебном туалете. На пятна крови на полу вылила пузырек нашатырного спирта, а когда пузырьки с шипением угасли, промокнула лужицу туалетной бумагой и спустила ее в унитаз. Пошла в пошивочный цех. Сeла за стол. Две зажигалки на зеленом сукне светились золотом и раздражали своим повторением друг друга. Наденька осмотрела пошивочный инструмент. Взяла самую большую иглу и вскрыла первую свою находку. Разглядывая внутренности зажигалки с исследовательским интересом, она сопоставляла взаимосвязь этих завораживающих переходов и устройств подачи топлива. Маленький черный цилиндр ни с чем не взаимосвязывался, поэтому Наденька поддела его иголкой, и он вывалился на сукно. Цилиндр этот был тяжелый, из темного металла, и его Надежда решила расковырять в спокойной обстановке. Она вскрыла вторую зажигалку и усмехнулась, обнаружив еще один такой же цилиндр. Вот они уже лежат рядом, чуть в стороне от вскрытых зажигалок, похожих в разобранном виде на препарированных больших жуков. Надо спешить, Надежда закрывает зажигалки, дождавшись уверенных щелчков. И тут же она понимает, куда можно их спрятать.
Вдевая в иголку толстую золотую нитку, Надежда некоторое время смотрит на цилиндры, прикидывая, куда деть их, и, пока накладывает быстрые стежки, придумывает.
Она бежит за кулису, хватает веник и совок, когда две половинки занавеса уже соприкасаются под шум хлопающего зала, и, не поднимая головы, бежит на сцену. Первый раз она загребает веником на совок экскременты, совершенно не обращая внимания ни на их вид, ни на запах, более того, потом Надежда подумала, что так и не обратила внимания, кто же их выложил! А это крайне важно для проводимого ею наблюдения определенной очередности в испражнениях лошади и осла.
За кулисами ее встречают трое в штатском и озабоченный до синевы под глазами и дрожащих рук помреж. Наденьку ведут к нему в кабинет. Ничего не спрашивая, она идет с совком. Она очень устала, поэтому странно тиха и грустна.
Она готова ко всему, но ей не предлагают раздеться догола. Просто проводят руками по телу и, чуть хлопнув по коленкам, чтобы она расставила ноги, — по джинсам между ног.
— Более тщательного досмотра не будет? — слабым голосом интересуется Наденька и просит разрешения сесть. Она садится на пол, хотя один из мужчин встал и лихо раскрутил в руках стул, предлагая его.
— Да мы просто на всякий случай, это, так сказать, отголоски прошлого раза. Несколько вопросов разрешите, Надежда… как вас по отчеству?
— Я вас умоляю, — Надежда закатывает глаза.
— Хорошо. Просто Надежда. Позвольте поинтересоваться, где вы были перед началом второго акта?
— Я… — Наденька косится на помрежа, но он уходить не собирается. — Я смотрела в зал из осветительской будки.
— Смотрели в зал. И что вы там высмотрели?
— Ничего. Смотрела на публику. На наряды женщин, еще на это… На оркестровую яму. Я люблю смотреть на оркестровую яму сверху.
— Понятно. На наряды женщин — в бинокль?
— А как вы смотрите на сцену из зала?
— Ладно. А во время второго акта где вы были?
— Зашла в костюмерную. — Надежда старается не смотреть на помрежа, но его злость и раздражение чувствует на расстоянии. — Я работаю вообще-то в костюмерной, а сцену убираю ради дополнительного заработка. Мужчины встали.
— А что, проверять содержимое совка сегодня не будете? — поинтересовалась Надежда.
Очень худой мужчина, с аскетическим лицом и веселыми глазами, посмотрел на Наденьку и подмигнул.
— А как же! — Он сдернул со стены афишу и под удивленными взглядами своих коллег вытряхнул на нее содержимое совка.
«Сегодня сходила лошадь», — автоматически отметила про себя Надежда, вставая.
— Прошу! — Ее галантно пропустили в дверях вперед, а она замешкалась, повернувшись к помрежу:
— Михал Петрович, можно забрать совок или вы потом сами принесете за кулисы?
— Ну что, — сказал худой за дверью, не заботясь о том, что уходящая Наденька может их слышать. — Ты — еще раз по туалетам, а ты — выясни, забрал ли он свой плащ из гардероба.
— Плащ он оставил в фургоне.
— Ладно. Может, ему по пейджеру позвонили и он рванул домой?
— Не мог до окончания последнего антракта.
— Ну, ребята, я не знаю. Он же специалист, в конце концов, куда он денется?
— Без оружия, — уточнил старый.
— Ну и без оружия. На кой ему оружие, он что, на схватку шел? Он шел на передачу.
— Не нравится мне это, — сопротивлялся старший.
— И мне не нравится. Такое здание не обыщешь и за несколько суток. Я не буду останавливать спектакль, допрашивать толпу зрителей и обслуги, вызывать собаку и взвод спецназа для осмотра, пока не узнаю точно, что он пропал.
«Боже мой, еще и собака!»
Наденька неслась по галерее, стучала ногами по железным ступенькам.
Собака, конечно, тут же унюхает, где тело. Странно, но вместо того, чтобы прокручивать варианты срочного захоронения мертвеца, ее мозг напряженно прокручивал вопрос, нагадит ли собака в театре.
Забившись под костюмы для «Жизели», Надежда скорчилась и затаилась для обдумывания. В пыльной полутьме она сначала не поняла, что именно стоит на полу, потом присмотрелась. Ботинки. Черные ботинки большого размера! Подползая поближе, Наденька краем глаза заметила странную груду одежды недалеко от ботинок, сначала подумала, что упал костюм со стойки, а когда подняла пиджак, белую рубашку и брюки, поняла, что это костюм брюнета и что не хватает красного галстука. Она огляделась и даже пошарила руками в особо темных закоулках под стойками. Задумавшись на минуту, сняла с плечиков платье с вышивкой и пышными рукавами и повесила рубашку и пиджак. Аккуратно расправила брюки и засунула их в перекладину плечиков. Расправив пышную юбку, натянула поверх мужского костюма платье. Ее вдруг осенила догадка, и Надежда уже роется в коробке с нитками, резинкой и тесьмой. «Где же это, ну где это?!» «Это» оказывается в коробке с клеями. Маленький пакетик с табаком. В костюмерной давно не пользовались нафталином, предпочитали некоторые платья посыпать от моли нюхательным табаком.
Надежда щедро посыпает желтой крошкой женское платье, под которым висит костюм брюнета. Потом она долго думает, что делать с ботинками. Оперная обувь хранилась в запертом сейчас хранилище, а к пуантам и балетным тапочкам ботинки сорок пятого размера не подкинешь. Поэтому Надежда просто выкинула ботинки в мусорный контейнер костюмерного цеха, взяв их аккуратно, через тряпку, чтобы не прикоснуться к коже: призрак служебной собаки не отступал.
К концу третьего акта она точно знала, куда надо запрятать тело, но не знала еще, хватит ли ей на это сил. В костюмерном хранилище были только маленькие подвальные окна под потолком. В душной темноте Надежда почувствовала окончание спектакля по еле ощутимой вибрации — зрители толпой двинулись в гардероб. Она высидела еще полчаса, затаив дыхание, когда вдруг услышала, как кто-то ходит по хранилищу, потом этот человек шуршал костюмами, потом погас свет на столе мастера в пошивочном цехе, и стало тихо. Надежда выдохнула страх и встала. Переходы из одного помещения в другое здесь были устроены так, чтобы удобно было провозить стойки на колесиках с костюмами. Один оперный костюм мог весить до пяти килограммов. Надежда сняла платья из «Кармен» и поместила их на соседнюю стойку, а освобожденную пустую покатила в заветный угол. Стойка дребезжала, казалось, что все здание замерло, вслушиваясь в этот металлический лязг. Потом, спустившись в кладовую монтировщиков декораций, она отрезала веревку. Портняжные ножницы жевали скрученные волокна, болели от напряжения пальцы. Отрезав два куска необходимой длины, Надежда вернулась в костюмерную, обвязала с двух сторон скатанное полотно веревками, перебросила свободные концы через верх стойки, подтянула сначала один конец, потом, напрягая живот и застонав от напряжения, другой. Стойка выдержала, но верхняя часть ее прогнулась под тяжестью мертвого брюнета, который медленно болтался — что-то похожее на огромную конфету, — зловещий реквизит спектакля под названием Смерть. Проверив прочность узлов, Надежда обнаружила, что ее ноги дрожат, а в горле пересохло. Она попыталась расслабить сковавшее плечи и спину напряжение и только медленно вдохнула воздух и согнулась, чтобы его сосредоточенно выдохнуть, как вдруг услышала голос, от которого ее волосы встали бы дыбом, если бы и так не торчали вверх тремя разноцветными хвостами.
— Что это вы делаете здесь в такое время?!
— Ми-михал Петрович? — просипела Надежда, всматриваясь снизу между ног в знакомый силуэт, подсвеченный сзади аварийным светом из коридора.
— Я вас спрашиваю, что вы делаете?! Надежда разогнулась, выдохнула и сказала, показывая рукой куда-то в пространство:
— Я… костюмы… Мне надо было остаться, кое-какая работа…
— Театр закрыт десять минут назад, все ушли. Как, интересно, вы собирались отсюда выйти?
— Что вы говорите?! — ужаснулась Надежда, лихорадочно соображая, рассказать ли про свой «запасной выход» — узкое полуподвальное окно, у которого давно расшаталась и вышла из пазов решетка. Решила, что не стоит, потому что окошко это, в которое надо было протискиваться долго и при минимуме одежды на теле, могло еще послужить ей в тяжелые моменты пряток или невозможности где-либо переночевать. — Какой вы молодец, что пришли сюда, меня что — заперли?
Ужас! Я ведь страшно боюсь, когда здесь одна, я просто не переношу одиночества в темноте, я…
— Идите за мной, — беспрекословно потребовал помреж, скользнул безразличным взглядом по покачивающемуся на стойке тюку и, не дожидаясь, пока Надежда закроет рот, пошел к стойкам в гардеробной. Надежда двинулась за ним сомнамбулой, не чувствуя своих ног. Но когда помреж уверенно обошел одну стойку, другую, сердце ее упало.
Он подошел к той самой, под которой она нашла брюнета. Мгновенно сменяющимися картинками перед ней пронеслось: вываливающаяся изо рта умирающего зажигалка, кровавые пузыри, застывшие глаза.
— Что это такое?! — зловещим шепотом спросил помреж, раздвинув платья и показывая рукой на пол.
— Эт-то, это, понимаете…
— Не смейте мне врать! — закричал вдруг помреж. Надежда обмерла. — Это вы курили!
Как при медленной настройке резкости, из расплывчатого тумана на нее надвинулась потерянным кадром одиноко скорчившаяся на полу затушенная сигарета.
— Я, — выдохнула Надежда, еще не успев поддаться накатившему облегчению.
— И не смейте врать! — не слышал ее помреж. — Это ваша рабочая куртка, вот, полюбуйтесь! — Он поднял с пола свернутую куртку и гневно потряс ею, показывая на закрепленную прищепкой карточку в пластике с фамилией и инициалами Надежды.
— Михал Петрович, миленький, простите меня, пожалуйста, я больше не буду, — скороговоркой пробор-. мотала Надежда, цепляясь руками за бархат ближайшего камзола, чтобы не свалиться в обмороке.
Помреж поправил очки и пристально уставился на бледное лицо Надежды.
— Пожарная безопасность для театра — это все равно, что забота о собственном здоровье для человека, — проговорил он уже спокойным голосом. — Поднимите немедленно окурок.
Надежда упала, больно стукнувшись об пол коленками. Она нашла окурок на ощупь, потому что ослабела до тошноты и пелены перед глазами.
— Заберите свою рабочую одежду. Кое-как встав на ноги, Надежда прижала к себе куртку.
— Идите за мной.
— А… А почему вы пришли сюда? Вы меня искали? — поинтересовалась она, обнаружив, что они идут запасными коридорами самого нижнего подземного яруса к пожарному выходу.
— Да, представьте себе, именно вас.
— А почему мы идем к этому выходу, он же заперт?
— Потому что и у главного входа в театр, и у служебного вас ждут те самые мужчины, которые в очередной раз вывалили в моем кабинете ослиные испражнения.
— Лошадиные, — автоматически поправила Надежда. — А почему…
— Замолчите и делайте, что я скажу. Я сейчас выйду первым, подгоню свою машину, а вы закроете дверь на два оборота и быстро проберетесь на заднее сиденье.
— А…
— Молча! — повысил голос помреж.
Надежда так устала, что перестала что-либо понимать. В накатившем безразличии она видела себя словно со стороны: вот медленно, как будто обкурившись травки, она проделывает два оборота старым тяжелым ключом, вот, еле двигая непослушными ногами, она тащится к подъехавшему «Москвичу», вот пытается открыть дверцу и не может, а когда та наконец открывается, заползает в машину, как в нору — на четвереньках, а потом ложится на спину.
Помреж первым делом забрал у нее ключ от пожарного выхода. Потом в нескольких словах объяснил, куда они едут. Надежда хотела удивиться, но от слабости не смогла: они ехали к нему домой.
— Меня… меня укачало, — сказала она через несколько минут и добавила, подумав:
— Наверное…
— Уберите ноги с сиденья, сядьте к окну и откройте его! — Он заметил, что руль испачкан, удивленно разглядел свою правую ладонь. Включил свет. — Странно, кровь… Ну вот, я из-за вас, вероятно, порезался.
— А может, мне лучше выйти тут? — неуверенно предложила Надежда, вдруг поняв, что ее увозят все дальше и дальше от театра, а мертвый брюнет еще не спрятан настолько надежно, чтобы не быть обнаруженным собакой.
Помреж промолчал, тормозить он и не думал, поэтому, когда Надежда опустила стекло, в лицо ей холодной сильной ладонью наотмашь ударил ночной ветер.
7. Учительница
Вдевая в иголку толстую золотую нитку, Надежда некоторое время смотрит на цилиндры, прикидывая, куда деть их, и, пока накладывает быстрые стежки, придумывает.
Она бежит за кулису, хватает веник и совок, когда две половинки занавеса уже соприкасаются под шум хлопающего зала, и, не поднимая головы, бежит на сцену. Первый раз она загребает веником на совок экскременты, совершенно не обращая внимания ни на их вид, ни на запах, более того, потом Надежда подумала, что так и не обратила внимания, кто же их выложил! А это крайне важно для проводимого ею наблюдения определенной очередности в испражнениях лошади и осла.
За кулисами ее встречают трое в штатском и озабоченный до синевы под глазами и дрожащих рук помреж. Наденьку ведут к нему в кабинет. Ничего не спрашивая, она идет с совком. Она очень устала, поэтому странно тиха и грустна.
Она готова ко всему, но ей не предлагают раздеться догола. Просто проводят руками по телу и, чуть хлопнув по коленкам, чтобы она расставила ноги, — по джинсам между ног.
— Более тщательного досмотра не будет? — слабым голосом интересуется Наденька и просит разрешения сесть. Она садится на пол, хотя один из мужчин встал и лихо раскрутил в руках стул, предлагая его.
— Да мы просто на всякий случай, это, так сказать, отголоски прошлого раза. Несколько вопросов разрешите, Надежда… как вас по отчеству?
— Я вас умоляю, — Надежда закатывает глаза.
— Хорошо. Просто Надежда. Позвольте поинтересоваться, где вы были перед началом второго акта?
— Я… — Наденька косится на помрежа, но он уходить не собирается. — Я смотрела в зал из осветительской будки.
— Смотрели в зал. И что вы там высмотрели?
— Ничего. Смотрела на публику. На наряды женщин, еще на это… На оркестровую яму. Я люблю смотреть на оркестровую яму сверху.
— Понятно. На наряды женщин — в бинокль?
— А как вы смотрите на сцену из зала?
— Ладно. А во время второго акта где вы были?
— Зашла в костюмерную. — Надежда старается не смотреть на помрежа, но его злость и раздражение чувствует на расстоянии. — Я работаю вообще-то в костюмерной, а сцену убираю ради дополнительного заработка. Мужчины встали.
— А что, проверять содержимое совка сегодня не будете? — поинтересовалась Надежда.
Очень худой мужчина, с аскетическим лицом и веселыми глазами, посмотрел на Наденьку и подмигнул.
— А как же! — Он сдернул со стены афишу и под удивленными взглядами своих коллег вытряхнул на нее содержимое совка.
«Сегодня сходила лошадь», — автоматически отметила про себя Надежда, вставая.
— Прошу! — Ее галантно пропустили в дверях вперед, а она замешкалась, повернувшись к помрежу:
— Михал Петрович, можно забрать совок или вы потом сами принесете за кулисы?
— Ну что, — сказал худой за дверью, не заботясь о том, что уходящая Наденька может их слышать. — Ты — еще раз по туалетам, а ты — выясни, забрал ли он свой плащ из гардероба.
— Плащ он оставил в фургоне.
— Ладно. Может, ему по пейджеру позвонили и он рванул домой?
— Не мог до окончания последнего антракта.
— Ну, ребята, я не знаю. Он же специалист, в конце концов, куда он денется?
— Без оружия, — уточнил старый.
— Ну и без оружия. На кой ему оружие, он что, на схватку шел? Он шел на передачу.
— Не нравится мне это, — сопротивлялся старший.
— И мне не нравится. Такое здание не обыщешь и за несколько суток. Я не буду останавливать спектакль, допрашивать толпу зрителей и обслуги, вызывать собаку и взвод спецназа для осмотра, пока не узнаю точно, что он пропал.
«Боже мой, еще и собака!»
Наденька неслась по галерее, стучала ногами по железным ступенькам.
Собака, конечно, тут же унюхает, где тело. Странно, но вместо того, чтобы прокручивать варианты срочного захоронения мертвеца, ее мозг напряженно прокручивал вопрос, нагадит ли собака в театре.
Забившись под костюмы для «Жизели», Надежда скорчилась и затаилась для обдумывания. В пыльной полутьме она сначала не поняла, что именно стоит на полу, потом присмотрелась. Ботинки. Черные ботинки большого размера! Подползая поближе, Наденька краем глаза заметила странную груду одежды недалеко от ботинок, сначала подумала, что упал костюм со стойки, а когда подняла пиджак, белую рубашку и брюки, поняла, что это костюм брюнета и что не хватает красного галстука. Она огляделась и даже пошарила руками в особо темных закоулках под стойками. Задумавшись на минуту, сняла с плечиков платье с вышивкой и пышными рукавами и повесила рубашку и пиджак. Аккуратно расправила брюки и засунула их в перекладину плечиков. Расправив пышную юбку, натянула поверх мужского костюма платье. Ее вдруг осенила догадка, и Надежда уже роется в коробке с нитками, резинкой и тесьмой. «Где же это, ну где это?!» «Это» оказывается в коробке с клеями. Маленький пакетик с табаком. В костюмерной давно не пользовались нафталином, предпочитали некоторые платья посыпать от моли нюхательным табаком.
Надежда щедро посыпает желтой крошкой женское платье, под которым висит костюм брюнета. Потом она долго думает, что делать с ботинками. Оперная обувь хранилась в запертом сейчас хранилище, а к пуантам и балетным тапочкам ботинки сорок пятого размера не подкинешь. Поэтому Надежда просто выкинула ботинки в мусорный контейнер костюмерного цеха, взяв их аккуратно, через тряпку, чтобы не прикоснуться к коже: призрак служебной собаки не отступал.
К концу третьего акта она точно знала, куда надо запрятать тело, но не знала еще, хватит ли ей на это сил. В костюмерном хранилище были только маленькие подвальные окна под потолком. В душной темноте Надежда почувствовала окончание спектакля по еле ощутимой вибрации — зрители толпой двинулись в гардероб. Она высидела еще полчаса, затаив дыхание, когда вдруг услышала, как кто-то ходит по хранилищу, потом этот человек шуршал костюмами, потом погас свет на столе мастера в пошивочном цехе, и стало тихо. Надежда выдохнула страх и встала. Переходы из одного помещения в другое здесь были устроены так, чтобы удобно было провозить стойки на колесиках с костюмами. Один оперный костюм мог весить до пяти килограммов. Надежда сняла платья из «Кармен» и поместила их на соседнюю стойку, а освобожденную пустую покатила в заветный угол. Стойка дребезжала, казалось, что все здание замерло, вслушиваясь в этот металлический лязг. Потом, спустившись в кладовую монтировщиков декораций, она отрезала веревку. Портняжные ножницы жевали скрученные волокна, болели от напряжения пальцы. Отрезав два куска необходимой длины, Надежда вернулась в костюмерную, обвязала с двух сторон скатанное полотно веревками, перебросила свободные концы через верх стойки, подтянула сначала один конец, потом, напрягая живот и застонав от напряжения, другой. Стойка выдержала, но верхняя часть ее прогнулась под тяжестью мертвого брюнета, который медленно болтался — что-то похожее на огромную конфету, — зловещий реквизит спектакля под названием Смерть. Проверив прочность узлов, Надежда обнаружила, что ее ноги дрожат, а в горле пересохло. Она попыталась расслабить сковавшее плечи и спину напряжение и только медленно вдохнула воздух и согнулась, чтобы его сосредоточенно выдохнуть, как вдруг услышала голос, от которого ее волосы встали бы дыбом, если бы и так не торчали вверх тремя разноцветными хвостами.
— Что это вы делаете здесь в такое время?!
— Ми-михал Петрович? — просипела Надежда, всматриваясь снизу между ног в знакомый силуэт, подсвеченный сзади аварийным светом из коридора.
— Я вас спрашиваю, что вы делаете?! Надежда разогнулась, выдохнула и сказала, показывая рукой куда-то в пространство:
— Я… костюмы… Мне надо было остаться, кое-какая работа…
— Театр закрыт десять минут назад, все ушли. Как, интересно, вы собирались отсюда выйти?
— Что вы говорите?! — ужаснулась Надежда, лихорадочно соображая, рассказать ли про свой «запасной выход» — узкое полуподвальное окно, у которого давно расшаталась и вышла из пазов решетка. Решила, что не стоит, потому что окошко это, в которое надо было протискиваться долго и при минимуме одежды на теле, могло еще послужить ей в тяжелые моменты пряток или невозможности где-либо переночевать. — Какой вы молодец, что пришли сюда, меня что — заперли?
Ужас! Я ведь страшно боюсь, когда здесь одна, я просто не переношу одиночества в темноте, я…
— Идите за мной, — беспрекословно потребовал помреж, скользнул безразличным взглядом по покачивающемуся на стойке тюку и, не дожидаясь, пока Надежда закроет рот, пошел к стойкам в гардеробной. Надежда двинулась за ним сомнамбулой, не чувствуя своих ног. Но когда помреж уверенно обошел одну стойку, другую, сердце ее упало.
Он подошел к той самой, под которой она нашла брюнета. Мгновенно сменяющимися картинками перед ней пронеслось: вываливающаяся изо рта умирающего зажигалка, кровавые пузыри, застывшие глаза.
— Что это такое?! — зловещим шепотом спросил помреж, раздвинув платья и показывая рукой на пол.
— Эт-то, это, понимаете…
— Не смейте мне врать! — закричал вдруг помреж. Надежда обмерла. — Это вы курили!
Как при медленной настройке резкости, из расплывчатого тумана на нее надвинулась потерянным кадром одиноко скорчившаяся на полу затушенная сигарета.
— Я, — выдохнула Надежда, еще не успев поддаться накатившему облегчению.
— И не смейте врать! — не слышал ее помреж. — Это ваша рабочая куртка, вот, полюбуйтесь! — Он поднял с пола свернутую куртку и гневно потряс ею, показывая на закрепленную прищепкой карточку в пластике с фамилией и инициалами Надежды.
— Михал Петрович, миленький, простите меня, пожалуйста, я больше не буду, — скороговоркой пробор-. мотала Надежда, цепляясь руками за бархат ближайшего камзола, чтобы не свалиться в обмороке.
Помреж поправил очки и пристально уставился на бледное лицо Надежды.
— Пожарная безопасность для театра — это все равно, что забота о собственном здоровье для человека, — проговорил он уже спокойным голосом. — Поднимите немедленно окурок.
Надежда упала, больно стукнувшись об пол коленками. Она нашла окурок на ощупь, потому что ослабела до тошноты и пелены перед глазами.
— Заберите свою рабочую одежду. Кое-как встав на ноги, Надежда прижала к себе куртку.
— Идите за мной.
— А… А почему вы пришли сюда? Вы меня искали? — поинтересовалась она, обнаружив, что они идут запасными коридорами самого нижнего подземного яруса к пожарному выходу.
— Да, представьте себе, именно вас.
— А почему мы идем к этому выходу, он же заперт?
— Потому что и у главного входа в театр, и у служебного вас ждут те самые мужчины, которые в очередной раз вывалили в моем кабинете ослиные испражнения.
— Лошадиные, — автоматически поправила Надежда. — А почему…
— Замолчите и делайте, что я скажу. Я сейчас выйду первым, подгоню свою машину, а вы закроете дверь на два оборота и быстро проберетесь на заднее сиденье.
— А…
— Молча! — повысил голос помреж.
Надежда так устала, что перестала что-либо понимать. В накатившем безразличии она видела себя словно со стороны: вот медленно, как будто обкурившись травки, она проделывает два оборота старым тяжелым ключом, вот, еле двигая непослушными ногами, она тащится к подъехавшему «Москвичу», вот пытается открыть дверцу и не может, а когда та наконец открывается, заползает в машину, как в нору — на четвереньках, а потом ложится на спину.
Помреж первым делом забрал у нее ключ от пожарного выхода. Потом в нескольких словах объяснил, куда они едут. Надежда хотела удивиться, но от слабости не смогла: они ехали к нему домой.
— Меня… меня укачало, — сказала она через несколько минут и добавила, подумав:
— Наверное…
— Уберите ноги с сиденья, сядьте к окну и откройте его! — Он заметил, что руль испачкан, удивленно разглядел свою правую ладонь. Включил свет. — Странно, кровь… Ну вот, я из-за вас, вероятно, порезался.
— А может, мне лучше выйти тут? — неуверенно предложила Надежда, вдруг поняв, что ее увозят все дальше и дальше от театра, а мертвый брюнет еще не спрятан настолько надежно, чтобы не быть обнаруженным собакой.
Помреж промолчал, тормозить он и не думал, поэтому, когда Надежда опустила стекло, в лицо ей холодной сильной ладонью наотмашь ударил ночной ветер.
7. Учительница
Костя Вольский в школе был, а на урок ОБЖ не остался.
— Он вас боится, как своего ночного кошмара, — предложил версию Скворец. — Знаете, некоторые люди всю жизнь избегают тех, кто был свидетелем их унижения. А уж если кто унизил принародно!..
— Вы считаете, что я унизила Костю? — стараясь изобразить искреннее недоумение на лице, спросила Ева.
Класс загудел.
— Хорошо, давайте по порядку. Кто считает, что своим поведением в школьном дворе я унизила находившегося на крыше Костю Вольского, поднимите руки.
Почти полкласса.
— Спасибо, — сказала Ева, улыбаясь. — А теперь те, кто считает, что я сделала это правильно. Три человека опустили руки. Интересно.
— Вы, трое, которые не считают мое поведение правильным, пожалуйста, пройдите за эти свободные парты.
— Зачем это? — подозрительно поинтересовалась полная девочка с волосами, затянутыми в тугие стоячие косички.
— Вы будете оппозицией. Пошептавшись, тройка пересела.
— Спасибо. Итак, у нас пятнадцать минут. Мы рассматриваем экстремальную ситуацию, когда рядом с вами знакомый вам или совершенно незнакомый, но оказавшийся рядом настолько, чтобы задеть, человек пытается громко шантажировать окружающих, угрожая самоубийством. Ваши действия? — Ева расчертила доску таблицей.
Человек пять из класса решили в такой ситуации наблюдать со стороны и ни во что не вмешиваться. Еще двое сказали, что останутся только потому, что всегда носят с собой фотоаппараты и снимают экстремальные случаи. Шестеро — четыре девочки и два мальчика — сразу бы ушли подальше и постарались забыть этот спектакль. Четыре человека были уверены, что Костю надо было немедленно спасать любыми способами, применяя силу, пожарные машины и вертолеты.
Одиннадцать учеников почти единодушно заявили, что человек волен делать что ему угодно, и если своими требованиями он не угрожает чьей-то жизни, то их надо выполнить, чтобы те, к кому были обращены эти требования, не «потеряли лицо».
Следующая тройка предложила такой вариант происходящего: как только Костя начал «гнать волну», все должны были вместо «тупого базара» разойтись подальше, чтобы не находиться в поле его видимости, и от скуки, оставшись один, он бы наконец слез с крыши сам. Тройка оппозиции, выбрав «тугие косички» своим глашатаем, сообщила, что своим поведением Ева Николаевна провоцировала несчастье, особенно когда заявила про несовместимость цветов галстука и рубашки. Костя мог уловить иронию, и у него не осталось бы выбора.
Таблица заполнилась.
— Подведем итоги, — предложила Ева. — Тридцать два процента учеников вашего класса считают, что в предложенной для рассмотрения ситуации мое поведение оправдано. Еще восемь процентов согласны с этим с некоторыми оговорками. Двадцать пять процентов считают, что я вела себя не правильно, тринадцать процентов категорически осуждают мое поведение. Двенадцать уверены, что человека нужно оставить в полной изоляции, и девять — что он волен покончить с собой, как только ему этого захочется.
— Вы хорошо считаете, — пробубнил в тишине Коля Фетисов, — но делаете не всегда правильное округление по десятым.
— И что это все значит? — поинтересовались «тугие косички».
— Это значит, что на примере вашего класса мы лишний раз убедились, что вы соответствуете приблизительным социологическим нормам по исследованию подобных случаев в службе МЧС. Вы — случайно подобранный вариант социума, ужившегося в навязанных вам условиях школьного распорядка. Если понятней, то по процентному раскладу ваш школьный коллектив стандартен в проявлениях одобрения, неодобрения или неожиданных действий при оговоренной нами ситуации.
— Это что получается, мы — стандарт? — поинтересовался кто-то со среднего ряда.
— Это получается, что поведение вашего коллектива предсказуемо в определенных ситуациях, как если бы вы были просто незнакомыми друг другу людьми, просто толпой на улице.
— Ну и что? — Лейла изогнула бровь. Класс явно ничего не понимал.
— Внимание! Объясняю. Сам по себе предмет по основам безопасности жизни условен, потому что никто еще не делал на эту тему специальных разработок для школьников, никто не написал учебника. Я пыталась выяснить, насколько к вам подходят или не подходят условные навыки, выработанные лучшими аналитиками по экстремальным ситуациям. Как бы вы ни были сейчас категорически самонадеянны, как бы вы ни считали себя умудренными некоторым опытом, в экстремальной ситуации вы — просто набор случайных людей, толпа, поведение которой поддается изучению, анализу и определенному контролю.
— Получается, что вы просто проверяли, насколько мы уже взрослые, чтобы оттянуться на нас по полной программе! — ехидно заметил Дима Кунц.
— Нет. Я должна была узнать, насколько вы предсказуемы, чтобы определиться с методами подачи материала. Так вот, вы предсказуемы.
— А давайте еще что-нибудь на эту тему! — попросила Марина.
— Эту тему мы закруглим. Если вы — хорошо предсказуемая в своем поведении толпа, то пусть хотя бы один человек из разных представленных здесь групп, — Ева показала на таблицу на доске, — расскажет нам, что, по его мнению, строго запретно как неблаговидная информация о самом себе. Например, я никогда не отвечаю на вопросы, сколько человек убиты мною при выполнении особых заданий.
Ева посмотрела на часы. Пять минут тишины. Первым не выдержал Скворец:
— Тут наши дамы на прошлом занятии уже столько о себе выдали, что, вероятно, теперь придется начать говорить мужчинам. Я никогда не скажу ни слова о своем здоровье.
В следующие одиннадцать минут Ева узнала, что сильный пол 11-го "А" класса никогда никому ничего не скажет: о некоторых способах зарабатывания денег, о разбитой машине, о ломке — «если бы она со мной приключилась», о том, что можно делать на даче, если родителей не будет неделю, о пробитой голове брата, о соседской кошке с котятами, о неудачах с презервативами, о деньгах в большой китайской вазе, об умершем друге, о случайном выстреле, об отрезанных волосах воспитательницы детского сада, о ссорах родителей и большом ; кухонном ноже, о чужом мотоцикле, о таблетках бабушки и некоторых ядах вообще, о последнем отдыхе на море, о цвете «ее глаз» и о лаборатории в подвале.
Ева вздохнула. Нормальные дети, хотя и изрядно напуганные жизнью. В классе поднялся шум. Девочки обсуждали друг с другом информацию о мальчиках. До конца урока осталось двадцать шесть минут.
— А какое сегодня будет оружие? — скучным голосом спросил Дима Кунц. Он выбил последний раз в тире восемьдесят из ста.
— Сегодня мы поговорим о некоторых видах прослушивающих устройств. Не будем касаться профессиональных, когда можно прослушать разговор, например, установив сложную аппаратуру, отзывающуюся на вибрацию стекла в комнате.
Остановимся на, так сказать, бытовых, не очень дорогих или вообще кустарных.
Как вы относитесь к прослушке в быту?
— А никак. Какие еще прослушки? — удивился большеголовый мальчик, весь урок откровенно читающий какую-то толстую книжку. Это он сказал о таблетках бабушки и ядах вообще.
— Например. Ваша мама или отец разговаривают по телефону, и вы знаете, что на том конце провода — учительница по математике, а вы только что организованно прогуляли контрольную. Сколько из вас захотели бы взять трубку параллельного аппарата?
Класс возбудился.
— Ребята, минуточку. Мы все достаточно взрослые, чтобы понимать бессмысленность обсуждения — прилично или неприлично нормальному человеку подслушивать вообще. Мы просто берем за основу условие, что подслушивают в некоторых обстоятельствах практически все, в зависимости от степени важности момента. Спасибо. Шестеро из вас трубку не взяли бы.
— А это наши отличники по математике, — подсказал Скворец. — Вы спросите их про что-нибудь еще!
— Это не важно. В силу тех или иных причин почти весь класс хотел бы услышать, что говорит о вас учитель родителям.
— А я еще хочу знать, кому отец звонит каждый вечер по часу из ванной!
Ну и что? — Марина пожала плечами. — Что из этого?
— Мне нравится ход ваших мыслей. Значит, вы совершенно не удивитесь, если я скажу, что в этом кабинете физики, который числится за вашим классом, установлено подслушивающее устройство. — Оглядев застывших учеников, Ева кивнула. — Я вам сейчас объясню, где кончается просто аморальное поведение и начинается грань уголовной ответственности за несанкционированное прослушивание. Если вы поднимете трубку телефона, подгадав момент, вы можете объясняться со своей совестью или устроить скандал домашним. Но если вы запишете телефонный разговор для последующего нажима или шантажа, вы будете объясняться с представителями правоохранительных органов.
— А зачем в этом кабинете может стоять такое устройство? — шепотом спросила Лейла.
— Давайте для начала обнаружим его. Это может быть самая последняя усовершенствованная модель — крошечная пуговка с антенной, которую найдешь только при помощи сканера. А может — полный анахронизм с проводами и кустарной выработки. Минуточку. Я приглашу на несколько минут специалиста по волновой физике. Прошу. — Ева открыла дверь, и в класс боком, напряженно выпучив глаза, прошел учитель физики.
— Фикус, — разочарованно протянули ученики.
— Здесь надо знать, — сразу заговорил Фикус, не обращая внимания на шум, и, схватив мел, стал чертить на доске, — что если прибор имеет небольшой усик, то проблема решена. Звук передается этой антенной-усиком на стационарную антенну, находящуюся на крыше здания, например, или во дворе, и уже оттуда фиксируется звукозаписывающими приборами. А если это просто пуговка, как только что заметила Ева Николаевна, то потребуется антенна для передачи. Тогда пуговку крепят на что-то металлическое, к примеру, на трубу батареи, что наиболее удобно, но и легко обнаружимо. Этот металлический предмет и служит своеобразной антенной, он должен иметь определенные размеры, чтобы быть подходящим по длине волны передатчиком. Если вам это действительно интересно, — Фикус недоверчиво осмотрел застывших учеников, — я сейчас напишу формулы, и мы можем вычислить размеры предполагаемого металлического предмета, а Ева Николаевна укажет нам частоту мегагерц, на которой работает аппарат, и способ модуляции.
— Большое спасибо. Попрошу вас вычислить это к следующему уроку. — Ева записала рядом с формулами несколько частот. — Давайте исходить из того, что современное совершенное средство вещь довольно дорогая, общей антенны у вас на крыше школы нет, поэтому предположим, что прослушивающее устройство, которое установлено в этом кабинете, примитивно. Что это — просто микрофон, от которого отходит провод. Провод соединен где-то с записывающим устройством. Как найти прослушку?
— Элементарно, по проводу! — возбудился Скворец.
— Вперед! — улыбнулась Ева. — У тебя не более минуты.
— Он вас боится, как своего ночного кошмара, — предложил версию Скворец. — Знаете, некоторые люди всю жизнь избегают тех, кто был свидетелем их унижения. А уж если кто унизил принародно!..
— Вы считаете, что я унизила Костю? — стараясь изобразить искреннее недоумение на лице, спросила Ева.
Класс загудел.
— Хорошо, давайте по порядку. Кто считает, что своим поведением в школьном дворе я унизила находившегося на крыше Костю Вольского, поднимите руки.
Почти полкласса.
— Спасибо, — сказала Ева, улыбаясь. — А теперь те, кто считает, что я сделала это правильно. Три человека опустили руки. Интересно.
— Вы, трое, которые не считают мое поведение правильным, пожалуйста, пройдите за эти свободные парты.
— Зачем это? — подозрительно поинтересовалась полная девочка с волосами, затянутыми в тугие стоячие косички.
— Вы будете оппозицией. Пошептавшись, тройка пересела.
— Спасибо. Итак, у нас пятнадцать минут. Мы рассматриваем экстремальную ситуацию, когда рядом с вами знакомый вам или совершенно незнакомый, но оказавшийся рядом настолько, чтобы задеть, человек пытается громко шантажировать окружающих, угрожая самоубийством. Ваши действия? — Ева расчертила доску таблицей.
Человек пять из класса решили в такой ситуации наблюдать со стороны и ни во что не вмешиваться. Еще двое сказали, что останутся только потому, что всегда носят с собой фотоаппараты и снимают экстремальные случаи. Шестеро — четыре девочки и два мальчика — сразу бы ушли подальше и постарались забыть этот спектакль. Четыре человека были уверены, что Костю надо было немедленно спасать любыми способами, применяя силу, пожарные машины и вертолеты.
Одиннадцать учеников почти единодушно заявили, что человек волен делать что ему угодно, и если своими требованиями он не угрожает чьей-то жизни, то их надо выполнить, чтобы те, к кому были обращены эти требования, не «потеряли лицо».
Следующая тройка предложила такой вариант происходящего: как только Костя начал «гнать волну», все должны были вместо «тупого базара» разойтись подальше, чтобы не находиться в поле его видимости, и от скуки, оставшись один, он бы наконец слез с крыши сам. Тройка оппозиции, выбрав «тугие косички» своим глашатаем, сообщила, что своим поведением Ева Николаевна провоцировала несчастье, особенно когда заявила про несовместимость цветов галстука и рубашки. Костя мог уловить иронию, и у него не осталось бы выбора.
Таблица заполнилась.
— Подведем итоги, — предложила Ева. — Тридцать два процента учеников вашего класса считают, что в предложенной для рассмотрения ситуации мое поведение оправдано. Еще восемь процентов согласны с этим с некоторыми оговорками. Двадцать пять процентов считают, что я вела себя не правильно, тринадцать процентов категорически осуждают мое поведение. Двенадцать уверены, что человека нужно оставить в полной изоляции, и девять — что он волен покончить с собой, как только ему этого захочется.
— Вы хорошо считаете, — пробубнил в тишине Коля Фетисов, — но делаете не всегда правильное округление по десятым.
— И что это все значит? — поинтересовались «тугие косички».
— Это значит, что на примере вашего класса мы лишний раз убедились, что вы соответствуете приблизительным социологическим нормам по исследованию подобных случаев в службе МЧС. Вы — случайно подобранный вариант социума, ужившегося в навязанных вам условиях школьного распорядка. Если понятней, то по процентному раскладу ваш школьный коллектив стандартен в проявлениях одобрения, неодобрения или неожиданных действий при оговоренной нами ситуации.
— Это что получается, мы — стандарт? — поинтересовался кто-то со среднего ряда.
— Это получается, что поведение вашего коллектива предсказуемо в определенных ситуациях, как если бы вы были просто незнакомыми друг другу людьми, просто толпой на улице.
— Ну и что? — Лейла изогнула бровь. Класс явно ничего не понимал.
— Внимание! Объясняю. Сам по себе предмет по основам безопасности жизни условен, потому что никто еще не делал на эту тему специальных разработок для школьников, никто не написал учебника. Я пыталась выяснить, насколько к вам подходят или не подходят условные навыки, выработанные лучшими аналитиками по экстремальным ситуациям. Как бы вы ни были сейчас категорически самонадеянны, как бы вы ни считали себя умудренными некоторым опытом, в экстремальной ситуации вы — просто набор случайных людей, толпа, поведение которой поддается изучению, анализу и определенному контролю.
— Получается, что вы просто проверяли, насколько мы уже взрослые, чтобы оттянуться на нас по полной программе! — ехидно заметил Дима Кунц.
— Нет. Я должна была узнать, насколько вы предсказуемы, чтобы определиться с методами подачи материала. Так вот, вы предсказуемы.
— А давайте еще что-нибудь на эту тему! — попросила Марина.
— Эту тему мы закруглим. Если вы — хорошо предсказуемая в своем поведении толпа, то пусть хотя бы один человек из разных представленных здесь групп, — Ева показала на таблицу на доске, — расскажет нам, что, по его мнению, строго запретно как неблаговидная информация о самом себе. Например, я никогда не отвечаю на вопросы, сколько человек убиты мною при выполнении особых заданий.
Ева посмотрела на часы. Пять минут тишины. Первым не выдержал Скворец:
— Тут наши дамы на прошлом занятии уже столько о себе выдали, что, вероятно, теперь придется начать говорить мужчинам. Я никогда не скажу ни слова о своем здоровье.
В следующие одиннадцать минут Ева узнала, что сильный пол 11-го "А" класса никогда никому ничего не скажет: о некоторых способах зарабатывания денег, о разбитой машине, о ломке — «если бы она со мной приключилась», о том, что можно делать на даче, если родителей не будет неделю, о пробитой голове брата, о соседской кошке с котятами, о неудачах с презервативами, о деньгах в большой китайской вазе, об умершем друге, о случайном выстреле, об отрезанных волосах воспитательницы детского сада, о ссорах родителей и большом ; кухонном ноже, о чужом мотоцикле, о таблетках бабушки и некоторых ядах вообще, о последнем отдыхе на море, о цвете «ее глаз» и о лаборатории в подвале.
Ева вздохнула. Нормальные дети, хотя и изрядно напуганные жизнью. В классе поднялся шум. Девочки обсуждали друг с другом информацию о мальчиках. До конца урока осталось двадцать шесть минут.
— А какое сегодня будет оружие? — скучным голосом спросил Дима Кунц. Он выбил последний раз в тире восемьдесят из ста.
— Сегодня мы поговорим о некоторых видах прослушивающих устройств. Не будем касаться профессиональных, когда можно прослушать разговор, например, установив сложную аппаратуру, отзывающуюся на вибрацию стекла в комнате.
Остановимся на, так сказать, бытовых, не очень дорогих или вообще кустарных.
Как вы относитесь к прослушке в быту?
— А никак. Какие еще прослушки? — удивился большеголовый мальчик, весь урок откровенно читающий какую-то толстую книжку. Это он сказал о таблетках бабушки и ядах вообще.
— Например. Ваша мама или отец разговаривают по телефону, и вы знаете, что на том конце провода — учительница по математике, а вы только что организованно прогуляли контрольную. Сколько из вас захотели бы взять трубку параллельного аппарата?
Класс возбудился.
— Ребята, минуточку. Мы все достаточно взрослые, чтобы понимать бессмысленность обсуждения — прилично или неприлично нормальному человеку подслушивать вообще. Мы просто берем за основу условие, что подслушивают в некоторых обстоятельствах практически все, в зависимости от степени важности момента. Спасибо. Шестеро из вас трубку не взяли бы.
— А это наши отличники по математике, — подсказал Скворец. — Вы спросите их про что-нибудь еще!
— Это не важно. В силу тех или иных причин почти весь класс хотел бы услышать, что говорит о вас учитель родителям.
— А я еще хочу знать, кому отец звонит каждый вечер по часу из ванной!
Ну и что? — Марина пожала плечами. — Что из этого?
— Мне нравится ход ваших мыслей. Значит, вы совершенно не удивитесь, если я скажу, что в этом кабинете физики, который числится за вашим классом, установлено подслушивающее устройство. — Оглядев застывших учеников, Ева кивнула. — Я вам сейчас объясню, где кончается просто аморальное поведение и начинается грань уголовной ответственности за несанкционированное прослушивание. Если вы поднимете трубку телефона, подгадав момент, вы можете объясняться со своей совестью или устроить скандал домашним. Но если вы запишете телефонный разговор для последующего нажима или шантажа, вы будете объясняться с представителями правоохранительных органов.
— А зачем в этом кабинете может стоять такое устройство? — шепотом спросила Лейла.
— Давайте для начала обнаружим его. Это может быть самая последняя усовершенствованная модель — крошечная пуговка с антенной, которую найдешь только при помощи сканера. А может — полный анахронизм с проводами и кустарной выработки. Минуточку. Я приглашу на несколько минут специалиста по волновой физике. Прошу. — Ева открыла дверь, и в класс боком, напряженно выпучив глаза, прошел учитель физики.
— Фикус, — разочарованно протянули ученики.
— Здесь надо знать, — сразу заговорил Фикус, не обращая внимания на шум, и, схватив мел, стал чертить на доске, — что если прибор имеет небольшой усик, то проблема решена. Звук передается этой антенной-усиком на стационарную антенну, находящуюся на крыше здания, например, или во дворе, и уже оттуда фиксируется звукозаписывающими приборами. А если это просто пуговка, как только что заметила Ева Николаевна, то потребуется антенна для передачи. Тогда пуговку крепят на что-то металлическое, к примеру, на трубу батареи, что наиболее удобно, но и легко обнаружимо. Этот металлический предмет и служит своеобразной антенной, он должен иметь определенные размеры, чтобы быть подходящим по длине волны передатчиком. Если вам это действительно интересно, — Фикус недоверчиво осмотрел застывших учеников, — я сейчас напишу формулы, и мы можем вычислить размеры предполагаемого металлического предмета, а Ева Николаевна укажет нам частоту мегагерц, на которой работает аппарат, и способ модуляции.
— Большое спасибо. Попрошу вас вычислить это к следующему уроку. — Ева записала рядом с формулами несколько частот. — Давайте исходить из того, что современное совершенное средство вещь довольно дорогая, общей антенны у вас на крыше школы нет, поэтому предположим, что прослушивающее устройство, которое установлено в этом кабинете, примитивно. Что это — просто микрофон, от которого отходит провод. Провод соединен где-то с записывающим устройством. Как найти прослушку?
— Элементарно, по проводу! — возбудился Скворец.
— Вперед! — улыбнулась Ева. — У тебя не более минуты.