Вассму Хербьерг. Сын счастья

   Вблизи свет совершенно преобразил ее. Она словно сбросила с себя темную шкуру и превратилась в видение, закутанное в легкую желтую ткань. Под кронами деревьев солнце творило чудеса.
   Мне хотелось прижать ее к груди. Мои руки пытались освободиться от меня и слушаться только себя. Но я знал, что она не Карна. Не Сесиль. И не Ханна. Она — профессорская дочка, хоть и согласилась встретиться со мной наедине. Не знаю, помнил ли я о том, что она к тому же принадлежит Акселю.
   Когда она вошла в тень, по ее лицу скользнула улыбка.
   — У меня всего полчаса. Я ведь и в самом деле иду на урок музыки, — сказала она.
   Как будто я сомневался в этом!
   — Давай пойдем по этой тропинке. Там есть скамья, — предложила она.
   Я до сих пор не произнес ни слова. Только кивнул и пошел следом за ней.
   — Ну что, прочитал «Пера Гюнта»? Тебе, наверное, кажется, что это написано про тебя? — спросила она через плечо.
   Я не сразу вспомнил, что именно об этом написал ей в своем письме. Шутит она? Или говорит серьезно?
   — Наверное, это потому, что мы оба покинули родину, — проговорил я и остановился.
   — Я так и знала! — воскликнула она. — Знала, что тебе понравится! Скольким людям Пер изменил! Сколько испытаний не выдержал!
   И тем не менее она застала меня врасплох, когда спросила без обиняков:
   — А ты изменял кому-нибудь?
   — Как сказать… — Я попытался уклониться от ответа.
   — Если не ошибаюсь, именно измена Пера Гюнта заставила тебя написать мне это письмо?
   По ее голосу я ничего не мог понять. Нейтральный звук на лоне природы. Но в нем слышалось много вопросов.
   — Да, — признался я.
   — Да? Но говорить об этом не хочешь?
   — Мне просто хотелось увидеть тебя, — к собственному удивлению, произнес я.
   Мы подошли к скамейке. Я смахнул с нее пыль и сделал галантный жест, приглашая Анну сесть. Она молча села. Я примостился на самом краю.
   — Ты часто видишь меня… — начала она.
   — Но не наедине!
   Мы помолчали. Слова, которые мне хотелось сказать ей, куда-то исчезли. Она подняла на меня глаза:
   — Ты прав. Не наедине.
   Я всей кожей ощущал ее присутствие.
   — А с Акселем ты встречаешься наедине? — вырвалось у меня.
   Она искоса поглядела на меня и улыбнулась. Я не знал, как истолковать ее улыбку.
   — Это совсем другое.
   — Почему?
   — Мы с Акселем давно знаем друг друга.
   — Вот как? — Я мысленно увидел Акселя за спиной у Мадам в переулке Педера Мадсена.
   — У тебя, кажется, не очень хорошая репутация? — спросила она. Словно поняла, о чем я вспомнил, и простила Акселя.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Подруга Софии была на одной студенческой вечеринке в Регенсене, — сказала она, словно это все объясняло.
   — Такие вечеринки бывают и в Валькендорфе, — заметил я, включив таким образом и Акселя в свою компанию.
   — Я знаю.
   — Так в чем же дело?
   — Она там живет.
   Мне нечего было возразить.
   — А что сказала обо мне подруга Софии?
   — Что у тебя много возлюбленных, — честно призналась Анна.
   — А еще что?
   — Что ты умный и хороший, но к избранной среде не относишься.
   Я мог бы сказать, что мы с Акселем относимся к одной среде. Но удержался.
   — А еще что? — опять спросил я.
   — Что ты собираешься вернуться на родину, когда закончишь учение.
   — Ты расспрашивала ее обо мне?
   — Да.
   — Почему?
   — Мне было интересно.
   — Почему? — шепотом повторил я, не смея поднять на нее глаза.
   Я видел только ее руки. Сильные пальцы. Запястья, как у мальчишки. Выпуклые, коротко остриженные ногти. Если б я не знал ее, я подумал бы, что это руки женщины, которая занимается физическим трудом.
   — Почему, Анна?
   — Потому что ты не такой, как все. А может быть, потому, что ты тогда спросил меня об искусстве… Или…
   Она замолчала и подкинула ногой камешек.
   — Можно мне взять тебя за руку? Пожалуйста! Для меня это важно.
   Она улыбнулась и спрятала от меня глаза.
   — Если хочешь. Вот тебе одна рука. Другую я оставляю себе.
   Одной я, конечно, удовлетвориться не мог. Схватил обе. Почти теряя сознание, но охваченный безграничной радостью. Я ощущал запах лесной почвы. Острый и свежий после дождя. Запах самой Анны. Лаванды?
   Розовой воды? Кто знает? Ему не было имени. Может, так пахли ее волосы? Незнакомо и тревожно. Но я знал, что отныне каждую ночь буду ощущать этот запах.
   — Ты такой необычный… — Анна говорила в пространство.
   — В чем это выражается?
   — Ты словно открываешь мне то, что скрыто во мне. Я был готов всю жизнь нести ее на руках.
   — Понимаешь… мне было так важно… поговорить с тобой… — неуверенно начал я.
   — О чем? О Пере Гюнте?
   — Нет.
   — О чем же?
   — О сущности любви, например!
   Она моргнула по очереди каждым глазом. Потом у нее на лице появилось выражение заговорщика. Она кивнула и слабо пошевелила пальцами, которые я держал.
   — И что же ты думаешь о… о сущности любви? — серьезно спросила она.
   — Я не считаю, что любовь имеет прямое отношение к физической близости.
   — Правда? И что же такое, по-твоему, любовь?
   — По-моему, это сила.
   — Какая сила?
   — Этого я еще не знаю. — Я придвинулся к ней ближе. Я был в плену. В заточении. Сидел рядом с ней и чувствовал на себе ее дыхание, но был в заточении. Пока ее пальцы не зашевелились в моих руках.
   — Мне надо идти, — неуверенно сказала она.
   — Нет, нет, посиди еще.
   — Я думала, тебе хочется поговорить со мной об измене Пера Гюнта.
   — Конечно! Я готов говорить с тобой о чем угодно!
   — София слышала, будто у тебя связь с официанткой из трактира. И даже не с одной!
   — Где она это слышала?
   — Там, где она изучает Грундтвига.
   — Вот оно что! — Во мне шевельнулась ненависть к Грундтвигу.
   — Это правда?
   — Тебе не нравятся официантки?
   — Дело не в этом…
   Неужели Анну это задело? Неужели это правда? О Господи, если б она хотя бы намекнула мне, что принимает это так близко к сердцу!
   — Да! Некоторое время у меня была возлюбленная, которая работала в трактире.
   — А где же она теперь?
   — Ушла к другому. Наступило молчание.
   — Почему она ушла к другому? — прошептала Анна.
   — Потому что мы не любили друг друга.
   — А что же вас тогда связывало?
   Она осмелела. Держалась по-товарищески. Я чувствовал, что любопытство победило в ней скромность. И все-таки солгал, опасаясь, что она вскочит и убежит. Ведь Пер Гюнт и Великая Кривая были рядом — они прикинулись пальцами Анны.
   — Мы иногда встречались. Она была такая забавная… И…
   Я встретил ее взгляд. По ее лицу было видно, что она все понимает.
   — Почему ты хотел увидеть меня? — шепотом спросила она.
   — Мне казалось, ты относишься к тем людям, встречи с которыми я давно жду. Я должен был увидеть тебя. Наедине.
   — Но почему?
   Она все еще говорила шепотом.
   Я попытался объяснить ей, но напрасно. Все, что я говорил, было невразумительно. Наконец я сдался и покачал головой. Если б я мог обнять ее! Не все же можно объяснить словами!
   — Ты пришел, потому что прочитал «Пера Гюнта». Ты написал, что эта книга о тебе, — сказала она и вытащила мое письмо.
   Больше она не держала меня за руку. Она меня бросила! Я вырвал у нее письмо, смял и затоптал ногой.
   — Это уже некрасиво! У тебя нет никаких оснований сердиться. Ты сказал, что эта официантка ушла от тебя к другому, потому что вы не любили друг друга. Зачем тебе понадобилось говорить со мной об этом?
   — Но я же объяснил тебе.
   — Что объяснил?
   — Мне нужно было увидеться с тобой наедине. Книгам нельзя полностью доверять… Я знаю, что вы с Акселем… Но я знаю, что я… я люблю тебя…
   Наконец-то я это сказал! Я сам слышал свои слова.
   — Мне и в самом деле пора! — прошептала Анна совсем рядом.
   Она встала и отошла на несколько шагов. Я бросился за ней как назойливая собачонка.
   — Не уходи! — всхлипнул я и схватил ее руку.
   — Но мне пора!
   — Можно мне снова встретиться с тобой? Здесь? Завтра?
   — Нет, нельзя.
   — Ты все равно уже опоздала на свой урок! — крикнул я и хотел ее удержать.
   Но она стряхнула мою руку и пошла прочь.
   — Ты уже опоздала! Ты все выдумала про этот урок! Выдумала, чтобы я не понял, что ты тоже хочешь встретиться со мной!
   Она остановилась и посмотрела на меня. Словно разглядывала что-то выставленное в витрине.
   — Я оставлю книгу себе! Ты ее больше не получишь! — в отчаянии крикнул я.
   — Да ты просто сумасшедший! — тихо сказала она. Потом повернулась ко мне спиной и пошла. Твердым, коротким шагом. Сквозь щебетание птиц. Сквозь стволы деревьев. Сквозь солнце. Сквозь мою жизнь.

ГЛАВА 6

   Не помню, когда я впервые понял, что не воспринимаю смерть как окончательную разлуку. Должно быть, это было в комнате матушки Карен. После ее смерти.
   Много лет, читая книги, я слышал голос матушки Карен. Я бы не понял многих историй, если б не слышал мысленно ее объяснений. Она выбирала в книгах слова и говорила:
   — Вениамин, это слово употреблено в его первоначальном значении. Потом его стали употреблять совсем в другом смысле. А вот так его употребляют теперь. Слова искажают нашу действительность. Понимаешь? Слово никогда не бывает тем, чем кажется с первого взгляда. В иные времена, в иной действительности люди употребляли эти слова в другом смысле. Слова звучали иначе и имели другое значение. Например, Бог. Бог очень изменился за последние сотни лет. Раньше Его легко было понять. Теперь мы пользуемся этим словом, когда хотим скрыть, что больше не понимаем, кто такой Бог.
   — А кто такой Бог? — спросил я, затаив дыхание и думая, что сейчас получу ответ на эту великую загадку, которая, словно черная тень, лежит на земле.
   — Бог, Вениамин, — это любовь, что живет в человеке. Без любви в человеке Бога нет!
   Когда я сидел на полу один с книгами матушки Карен, такой ответ не мог убедить меня. Но все-таки матушка Карен была права. Слова фальшивы. Человек должен выстрадать каждое слово, только тогда он наконец поймет, что без любви Бога нет. Матушка Карен объяснила мне это уже после своей смерти. Для этого ее плоть была не нужна.
   Конечно, мне хотелось бы, чтобы она погладила меня по щеке. В детстве я часто воображал, как она берет меня к себе на колени и ее седые локоны щекочут мне лицо. Но это требовало от меня столько сил, что я почти не слышал, что она говорит мне. К тому же я начинал плакать от жалости к себе — ведь я знал, что ее нет рядом со мной. Поэтому я предпочитал слушать ее голос. Он не зависел от ее тела. Я носил его в себе. Ложился с ним спать. Брал его с собой в летний хлев. Увез в Копенгаген.
   Постепенно каждая книга, которую я открывал, звучала для меня голосом матушки Карен. Даже скучные описания проклятой анатомии.
   Случались у нас с матушкой Карен и горькие разногласия. В Дюббеле у меня не было ни любви, ни Бога. Там были только зловоние, тошнота и слепой страх, заставлявший тело исторгать мочу, пот и слезы. Помню, я попытался сделать ее посредницей между мной и моим отсутствующим Богом. Но матушка Карен недвусмысленно ответила мне, что не станет досаждать Богу моей особой, пока у меня нет любви.
   — Но, матушка Карен, пойми, у меня просто нет на это времени! — кричал я ей среди порохового дыма и стона раненых.
   — Смотри на людей, мой мальчик! — говорила она. — Что ты бегаешь и плачешь, как трус? Смотри на людей! Страдай вместе с ними, и ты обретешь Бога.
   — Но я не могу молиться, матушка Карен! Я в это не верю!
   — Ты так ничего и не понял, мой мальчик! Тебе и не надо верить. Только глупцы тратят свою жизнь на религиозные обряды и молитвы, придуманные людьми. Все дело в любви. Если в тебе есть любовь, значит, она содержит и все молитвы Земли. Если же любви нет, значит, нет и Бога. А когда Бог отсутствует, умирать бесполезно. Тогда человек обречен вечно метаться в скелете своей мечты.
   Так говорила мне матушка Карен. Так учила тому, что было бы написано в ее книгах, если б со временем слова не потеряли своего значения и не приобрели новый смысл.

* * *

   Стоял июль 1868 года. Скоро нам уже не придется приходить точно к восьми в клинику Вита, посещать лекции и сдавать экзамены. Волноваться из-за отметок.
   Акселя они волновали. Я сочувствовал ему. И это немного облегчало мою совесть. Ведь я продолжал мечтать об Анне и не говорил ему об этом. В таком невозможно признаться даже лучшему другу. Тем более если сам еще не разобрался в своих чувствах.
   Меня спасало то, что у Акселя тоже не было времени посещать балы с танцами и холодными закусками или прогуливаться с дамами. Он превратился в бледного, издерганного зубрилу.
   Первые экзамены я сдал так хорошо, что позволил себе немного расслабиться на последнем экзамене у профессора Банга.
   На вытянутом мною билете было написано: «Заболевания спинного мозга».
   — Спинной мозг можно назвать хвостом головного мозга… — начал я.
   Профессор улыбнулся. Наша схватка началась. Наконец он сказал:
   — Я вижу, что от приобретенных знаний вы совсем потеряли голову!
   Все было позади. Мы еле держались на ногах, и сознание свершившегося, точно шлем, тяжело давило голову.
   — Легкий экзамен, ничего не скажешь! — воскликнул я, когда мы вышли на улицу.
   — Черт подери, а я и не знал, что бывают болезни спинного мозга! — проговорил Аксель.
   — Вспомни слова учителя: если сомневаешься в диагнозе, не забывай, что естественное — всегда самое надежное! — высокомерно изрек я.
   И зря. Аксель тут же повернулся и ушел, не сказав мне ни слова. Я был плохой товарищ и не мог заставить себя побежать за ним. Ведь Анна принадлежала ему! И по случаю окончания экзаменов он был приглашен к профессору на обед.
   Неожиданно на тротуаре передо мной возникла Анна. И тут же проехавшая мимо телега обдала водой из лужи мои брюки.
   Грохот телеги, грязная вода и Анна доконали меня. Это было немыслимое сочетание. Кажется, я даже хотел пройти мимо, сделав вид, что не заметил ее.
   Она схватила меня за рукав:
   — Теперь я вижу, что Аксель прав. Ты похож на живого мертвеца!
   Я стоял как столб. Забыл даже поздороваться.
   — Аксель считает, что ты повредился в уме от занятий, — продолжала она, увлекая меня к стене, потому что мимо грохотала новая телега.
   — Он прав. — Я не стал спорить.
   Анна была в светлом, как и в последний раз, когда я видел ее. Волосы были убраны под шляпу. На лицо падала тень. Профиль с гордым изгибом носа — крутой горный кряж, обтянутый тонкой кожей. Я стоял так близко, что видел даже розоватые впадинки возле ноздрей. Губы и подбородок были освещены лучше. Осмотрев с пристрастием ее лицо, я заметил и маленький прыщик в углу губ. Он что-то пробудил во мне.
   — Как давно… — пробормотал я.
   Она взяла меня за руку. Я видел, что она что-то говорит. Но слов разобрать не мог. Она стояла слишком близко.
   Потом она пошла в противоположном от нужного мне направлении. Мне казалось, что я сейчас растворюсь и исчезну. Ее локоть упирался мне в бок.
   Женщина создана из проклятого ребра мужчины, думал я, не зная, о чем говорить с Анной.
   Если б еще не было так жарко! Я хотел расстегнуть сюртук, но не мог сделать этого одной рукой. Другой же завладела Анна и крепко держала ее.
   — Аксель говорил, что ты слишком много занимался в последнее время. И потому ни с кем не виделся.
   — Угу, — выдохнул я и наконец справился со своим волнением. — Давай где-нибудь посидим.
   Она огляделась по сторонам, словно вдруг испугалась, что нас увидят вместе. Потом прижала к себе мою руку.
   — Давай! — храбро сказала она и зашагала такими большими шагами, какие ей позволяла узкая юбка.
   Я судорожно глотнул воздуха. Когда мы наконец сидели с полными бокалами в кафе на Брулеггерстреде, Анна сказала:
   — Мне разрешили пригласить тебя к нам на обед. В воскресенье.
   Я молча кивнул.
   — Ты, кажется, не рад?
   — Конечно рад.
   — Можешь не приходить, если не хочешь.
   — Но я хочу!
   — Так ты придешь?
   — Обязательно! Большое спасибо!
   В вырезе блузки было видно, как краска разлилась у нее по шее. Словно искала выхода запертая под кожей кровь.
   — Твоя кровь рвется ко мне, — шепотом сказал я. Анна сделалась совсем пунцовой и плотней запахнула шаль.
   — Не сердись!
   — Ты… Это было бестактно с твоей стороны!
   — Я гораздо лучше, чем ты обо мне думаешь. Хотя и украл у тебя «Пера Гюнта»…
   Она перебирала бахрому скатерти, не сводя с меня глаз. Словно пыталась понять, не смеюсь ли я над ней.
   — Ты не подавал никаких признаков жизни.
   — А я должен был их подавать?
   — Ты издеваешься над людьми.
   — Каким образом?
   — Говоришь глупости… Говоришь… Все это ложь!
   — Что ложь?
   — То, что ты сказал мне в нашу последнюю встречу… Сладкая истома завладела моим телом.
   — А что я тебе сказал?
   Она упрямо глядела на меня. Покраснела еще больше, но не отступала ни на дюйм.
   — Ты сказал, что…
   Она бы понравилась Дине!
   — Верно.
   — И что же?
   — Это правда, — прошептал я. Воцарилось молчание.
   — И что же? — снова спросила она, поправив что-то на коленях, чего я не видел. Потом положила руки на стол. Она ждала.
   — Пойдем ко мне! Сейчас! — прошептал я и схватил ее обнаженную руку.
   Дыхание со свистом вырывалось у нее из груди.
   — Ты хочешь нарочно меня скомпрометировать.
   — Нет! У меня серьезные намерения!
   — Я не девка!
   — Ну и что же, я все равно хочу тебя!
   Она рванулась вскочить. Я попытался удержать ее. Головы наши столкнулись над столом. Череп у нее был крепкий. Ее бокал опрокинулся.
   — Анна, не уходи! — взмолился я. Булавка на ее шляпе была нацелена мне прямо в глаз.
   Проходивший мимо официант с интересом поглядел на нас.
   Ей оставалось только сесть. Мне тоже.
   — Все, что я говорил тебе, я говорил серьезно. И в Королевском парке, и теперь! — прошептал я, когда официант ушел.
   — И что ты собираешься делать?
   — А что ты предлагаешь?
   — Это ты узнаешь в воскресенье после обеда, — по-деловому сказала она.
   Не знаю почему, но меня вдруг охватила жгучая радость. Может, все объяснялось только химическими процессами? Или звуковыми волнами? Запахом, витавшим между нами? Мы склонили головы друг к другу и засмеялись…
   Мы взяли извозчика и попросили его поднять верх. Забившись в угол пролетки, мы выехали из города.
   — Знаешь, что говорит мой отец? — вскоре спросила она.
   — Нет.
   — Он говорит, что я нереалистически отношусь к жизни.
   — Почему?
   — Потому, что не хочу выходить замуж. Я насторожился.
   — Такие проблемы с отцами не обсуждают.
   — А что делать, если он хочет выдать меня замуж?
   — За кого же? За Акселя?
   Извозчик свернул. Пролетка накренилась. Копыта цокали по мостовой.
   — Ты не можешь выйти замуж за Акселя, — спокойно и решительно сказал я.
   — Конечно нет. Я вообще не собираюсь выходить замуж. Я уеду в Лондон… Там у меня тетя.
   Она улыбалась. Втягивала в себя воздух, не разжимая губ, ноздри у нее раздувались.
   — Ты нарочно подстерегла меня, чтобы сообщить мне об этом?
   — Фу, как некрасиво с твоей стороны! — Она оскорбилась.
   — Зачем же тогда я тебе нужен?
   — Нужен, и все. Скандал помешает мне войти в пасторскую семью Акселя. Родителям придется на время куда-нибудь отправить меня. Например, в Лондон.
   — О каком скандале ты говоришь?
   — О моей связи с его лучшим другом! Унижение мое не знало границ. Я смотрел на хвост лошади и думал, что произойдет, если я сейчас выпрыгну из пролетки и брошусь под ноги лошади. Но я не двинулся с места. Поглядев сбоку на Анну, я увидел, что она больше не улыбается.
   — У тебя хватит денег расплатиться, если мы поедем дальше? — по-будничному спросила она.
   — Не-ет…
   — Тогда повернем обратно.
   — Чем ты намерена заниматься в Лондоне?
   — Буду знакомиться с жизнью. Играть на фортепиано. Там никто не будет ограничивать мою свободу. Я хочу вести светский образ жизни…
   Я крикнул извозчику, чтобы он повернул назад. Громко и сердито, будто поймал вора на месте преступления.
   Мы долго молчали, покачиваясь в такт движению. Меня охватило отчаяние. Сегодня все было похоже на безумие.
   Анна захотела выйти, не доезжая до дому, чтобы ее не увидели из окна.
   Я спрыгнул первый и помог ей сойти. Расплатившись с извозчиком, я пошел рядом с Анной. Радость исчезла. Представление было окончено.
   — Здесь мы с тобой расстанемся, — с напускной веселостью сказала Анна.
   — В чем же теперь заключается моя роль? — спросил я.
   — Ты должен убедить всех, что без ума от меня! Значит, в воскресенье в шесть? Смотри, не опаздывай! Аксель тоже будет, — прибавила она, подняв руку в знак приветствия. И тут же исчезла.
   Как будто я раньше не знал, что женщина — отродье дьявола!
   В поисках Акселя я ходил из одного заведения в другое. Когда я нашел его в кафе «Зоргенфри» на Брулеггерстреде, мы оба были уже слишком пьяны, чтобы затеять драку. Он сидел в обществе студентов из коллегии Валькендорф и отнюдь не обрадовался при виде меня. Однако весело крикнул:
   — Никак молодой Грёнэльв вышел в свет, чтобы немного проветриться? Где ты пропадал столько времени?
   — Поздравляю с окончанием экзаменов! — трезвым голосом сказал я.
   — Спасибо, и тебя тоже! Когда все кончилось, ты сбежал, словно собака, которую прогнали палкой. Не выдержали слабые норвежские нервы?
   — Иди к черту! Ты сам обиделся на меня и ушел. — Я втиснулся на скамью рядом с ним.
   Я не понимал, знает ли он что-нибудь про Анну или действительно радуется тому, что экзамены уже позади.
   — Мы закатили в Валькендорфе пирушку. С шампанским! Искали тебя повсюду, даже у вдовы на Бред-гаде. Безрезультатно! И вдруг ты являешься сюда собственной персоной! — прогнусавил он.
   — А я знаю, где он был! — вдруг крикнул парень по имени Отто и ударил себя по ляжкам.
   — Где же? Выкладывай! — распорядился Аксель.
   — Совершал увеселительную прогулку с неприступной профессорской дочкой! — торжественно возвестил Отто.
   Я отчетливо слышал воцарившуюся в Акселе тишину. У меня на глазах его голова превратилась в небольшой орешек.
   — Какого черта! — крикнул кто-то из студентов, но Аксель молчал.
   — Я не знал, что и ты тоже ловишь рыбку в этом пруду, — сказал другой студент.
   — Мне казалось, ты ограничиваешься сиделками и официантками! — крикнул третий.
   Мне хотелось ударить кого-нибудь из них. Но сейчас это было бы равносильно самоубийству.
   — Она пригласила меня на обед, — тихо сказал я, не спуская с Акселя глаз.
   Он кивнул.
   — У тебя есть деньги? Твоя очередь платить! — сказал он, глядя мне в глаза.
   Я заплатил за очередной круг, и все тут же забыли об Анне. Только не Аксель.
   Мы довольно долго пели и пили за студенческую жизнь и за женщин. Наконец все вышли на улицу, собираясь закончить праздник уже в Регенсене. Аксель тут же оказался рядом со мной.
   — Мы уходим! — сказал он мне.
   — Почему? — Я насторожился.
   — Хватит с меня светских развлечений, как-никак я пасторский отпрыск. Мне нужна и духовная пища!
   — Мы с Акселем немного прогуляемся вокруг церкви Святого Духа! Ему надо подышать свежим воздухом! — крикнул я остальным.
   — Так что там у тебя с Анной? — спросил он, когда все ушли.
   — Я встретил ее на улице, мы прокатились на извозчике, и она пригласила меня на обед. Конечно, с разрешения родителей, — как можно равнодушней ответил я.
   — Почему?
   — Что — почему? Разве я должен спрашивать у тебя разрешения, чтобы прокатиться на извозчике с дамой?
   — Ты прекрасно понимаешь, почему меня это интересует. — Он уже немного успокоился.
   — Что я понимаю?
   — Ты знаешь, что мы с Анной собираемся пожениться.
   — Да, она говорила об этом.
   — И?..
   — Что и?..
   — И ты ухаживаешь за ней?
   — Она сама предложила мне прокатиться!
   — Ложь! — выдохнул он. — Ты пустил в ход свои чары и теперь рассчитываешь получить место ординатора в клинике Фредерика только потому, что таскаешься за профессорской дочкой!
   — Это уже слишком! Можно подумать, что у тебя самого другие намерения! Ты…
   — Я сразу понял, что ты влюбился в нее, — мрачно сказал он.
   — Ну и что? Я в этом виноват?
   Аксель присмирел. Мы сидели на ступенях церкви и чертыхались на чем свет стоит.
   — У тебя это серьезно? — спросил он через некоторое время.
   — Не знаю.
   — Я думал, что этот день будет самым радостным днем в моей жизни! — пожаловался он.
   — Держи себя в руках!
   — Не смей даже приближаться к ней! — угрюмо предупредил он меня.
   — Она еще не твоя!
   — Но ведь мы с тобой братья! Разве мы не побратались у Мадам в переулке Педера Мадсена?
   — Ты рассказал ей об этом?
   — Знаешь, я серьезно сомневаюсь в твоих умственных способностях, — сказал он с отвращением.
   «Черт меня подери, не знаю, что с ним творится, но я люблю его», — думал я.
   — Черт меня подери, Аксель, но я люблю тебя! — сказал я, схватившись обеими руками за голову. — Даже несмотря на то, что иногда ты требуешь от меня невозможного.
   Он заплакал. Я совсем не таким представлял себе плачущего мужчину. Поэтому тут же отвел глаза. Он был пьянее, чем я.
   — Ну хватит, хватит, — утешал я его, покачивая в объятиях. Он возвышался надо мной, точно могучее дерево. — Мы с тобой неотделимы друг от друга, — сказал я куда-то в пространство.