Вассму Хербьерг. Сын счастья

   — Мне очень жаль.
   — Ликуй! Тебе все дозволено!
   — Ты еще молод, не надо так ожесточаться, — поддел я его.
   Но он даже не стал платить мне той же монетой. Мы уже прошли мимо Валькендорфа.
   — Мы с Анной больше не увидимся! — сказал я.
   — И не думай! Увидитесь! — со злостью возразил он. — И каждая встреча будет постепенно исцелять тебя. Наедине с ней ты будешь меня расхваливать. А когда мы будем все вместе, можешь надо мной смеяться. Ты мой друг и будешь моим шафером. А я, со своей стороны, раздобуду денег и найду твою мать. Не сомневайся.
   Мы стояли в промежутке между двумя уличными фонарями. Я видел только его руку с зажженной сигарой.
   — И это ты называешь дружбой? — спросил я.
   — Да, черт бы тебя побрал!
   — Не слишком ли ты быстро решил, что меня можно купить?
   — Ты прав, считаю я быстро. Но я тебя не покупаю. Ты мне необходим.
   — Ты уверен, что Анне нужен именно такой муж, как ты?
   — Да. Я уже объяснял тебе. Все решила наша первая встреча. Анне тогда было шесть. Мне — восемь. Мы уже тогда знали, что будем вместе. Это так красиво. И никто не сможет нам помешать…
   — Ты никогда не говорил о… о любви между вами. Я думал, что это чисто практический подход к делу.
   — Значит, если бы я сказал хоть слово о любви, ты бы не стал пытаться отбить у меня Анну? Ты это имеешь в виду?
   Что я мог ответить ему?
   — Не стал бы? — повторил он и выпустил густую струю дыма. Превосходство было на его стороне.
   — Не знаю. — Я сдался.
   Он шел набычившись, молча. Потом у него вырвалось:
   — Вот это признание!

* * *

   Небо затянулось тучами, и на нас упали первые капли дождя. Мы проходили мимо каменного рыцаря на Конгенс-Нюторв. Деревья шумели от ветра, волосы Акселя растрепались. Припозднившийся чистильщик сапог уныло тащил свою тележку. Две одинокие вспышки осветили небо.
   — Смотри! — воскликнул Аксель. — В Тиволи фейерверк!
   — Да. — Я засунул руки в карманы.
   Мы смотрели друг на друга. На мостовой пузырились капли дождя.
   — Надо где-то укрыться! — решил Аксель. — Где здесь ближайший кабачок?
   — Аксель, у нас завтра утром операция!
   — Как это на тебя похоже! Сперва ты слишком поздно приходишь, чтобы повидаться со мной. А когда мы уже встретились, оказывается, ты слишком устал. И это притом, что мы еще даже не начали веселиться! Когда мы едем?
   Он наслаждался своим превосходством.
   Бредя под дождем, мы, безусловно, являли собой странное зрелище. Сиамские близнецы — головы разные, но во всем остальном они зависят друг от друга.
   Первый попавшийся нам кабачок оказался унылым заведением на Ню Адельсгаде. Там нам удалось преодолеть свои разногласия и начать строить планы на будущее. Они касались Дины.
   Водка обожгла мне желудок и напомнила о том, что неплохо было бы и поесть. Но Аксель был сыт после обеда у профессора, а есть одному мне не хотелось. К тому же он уверил меня, что в таких заведениях не подают ничего, кроме колбасок с мышьяком.
   Но я хотя бы согрелся. На вешалке сохли и коптились в дыму мокрые пальто. Из-за табачного дыма и грубых голосов здесь казалось многолюдно. Наши огорчения испарились, и постепенно нами овладела необузданная радость. После нескольких рюмок мы опьянели. Перед каждой рюмкой Аксель произносил небольшой тост. По его словам получалось, что он у матери любимчик. И безусловно, устроит мне заем. Как только наша ординатура закончится, мы едем в Берлин!
   Я попросил его перестать повторять одно и то же, чтобы я не счел его слова пьяной болтовней. Тогда он начал подробно рассказывать, как мать любит его. И не только за неотразимую внешность, но главным образом — за тонкую душу, которая, по ее мнению, частица ее собственной души.
   Я преодолел усталость и голод. И чувствовал себя Иудой, сидящим у ног Иисуса и слушающим, как Иисус собирается спасти нас обоих благодаря своим связям с высшими силами. Для Акселя высшей силой была его мать.
   Убедив меня, что ему ничего не стоит склонить мать на нашу сторону, он начал расспрашивать меня о Дине. — Я должен узнать ее при встрече, даже если тебя не будет рядом! — сказал он.
   Я задумался. Мне нечего было поведать ему такого, что свидетельствовало бы об исключительной материнской любви, подобной той, что выпала на его долю. Поэтому я избрал другой путь. Мой рассказ захватил меня самого. Я с восторгом слушал собственные излияния. Я описывал не мать, а женщину. Дину, о которой мечтал столько лет. Которая заставляла людей меняться, стоило ей войти в комнату. Особенно мужчин.
   Рассказал о пробсте, который почти всегда приезжал в Рейнснес без жены. О Нильсе, который повесился от несчастной любви. Об Андерсе, которого она бросила. О русском, который застрелился у нас на глазах, потому что она его отвергла.
   Я понимал, что кое в чем преступаю границы дозволенного, но верил всему, что говорил. У Акселя загорелись глаза. За соседними столиками шелестели чужие голоса. Мне было жарко. Я был счастлив, что мы с Акселем снова друзья. Все это заставляло меня приправлять и приукрашивать свой рассказ.
   Несколько раз я мысленно увидел Дину, идущую через двор, — замкнутое лицо, между бровями морщинка. Но я отмахнулся от этого воспоминания. Я посадил ее на Вороного, и она понеслась галопом. Я заставил ее играть Моцарта так, что даже паутина зазвенела у нас над головами. И Аксель вздыхал. Я заставил ее зажечь на Рождество свечи, нагнувшись над канделябром так низко, что у нее вспыхнули волосы. Или лететь на карбасе в открытом море, будто за ней гнался сам черт.
   Меня не огорчало, что она оставалась равнодушной к чарам юного Вениамина. Зато я расписывал, как она ездила без седла, бросив на спину лошади только овчину. Как стояла на носу, когда мы спускали шхуну на воду. Или встречала вернувшихся с Лофотенов рыбаков. А также о том, как мы с ней шли на карбасе вдвоем в открытом море, когда ездили покупать новую лошадь.
   Аксель не проронил ни одного ироничного замечания. Он заразился моим опьянением. По-моему, в тот вечер мы оба были влюблены, но не в Анну, а в Дину!
   Один раз Аксель спросил:
   — Ты говоришь о своей матери или о женщине, которую мечтаешь найти?
   — Мы вместе найдем ее!
   — Может, мне нужна именно такая женщина? — проговорил он.
   Я осушил рюмку и надменно усмехнулся:
   — Уж она точно не дала бы нам денег взаймы!
   Он стукнул кулаком по столу. Мы громко чокнулись.
   — Приезжай в Рейнснес, когда она вернется домой! — гостеприимно пригласил я.
   — С Анной?
   — С Анной! — Я не колебался ни секунды. Покачиваясь, мы вышли на улицу. Дождь перестал.
   Но воздух был очень влажный. Мы блуждали в брюхе кита. Зловоние и аромат смешались друг с другом.
   Газовые фонари нежно смотрели на нас. Улицы были почти пусты. В чреве кита раздавались таинственные звуки. Сиамские близнецы. Общие руки и ноги, ступавшие нетвердо и забрызганные грязью.
   — Куда подевался этот чертов чистильщик? Мне надо почистить башмаки! — кричал Аксель отвесным стенам домов.
   — Тише, а то кто-нибудь явится и заберет нас! — предупредил я его.
   — Заберет? — прогнусавил Аксель, остановившись у сточной канавы. Блаженная улыбка расползлась по его лицу. Потом он прошептал так громко, что его было слышно даже на другой стороне улицы:
   — Сейчас мы с тобой разобьем окно у Мадам в переулке Педера Мадсена!
   Я мигом протрезвел. Вонь сточной канавы ударила меня по голове как дубинка. Час золотых историй кончился. Меня охватило отвращение. Я давился от тошноты и боролся с головокружением.
   — Сейчас мне не до этого, — с трудом проговорил я. Мы с Акселем расстались, но до меня еще долго доносился его свист. Я шел, держась за стены домов, а в голове у меня пело: «Приеду в Рейнснес с Анной!.. С Анной!.. С Анной!..»

ГЛАВА 17

   Через два дня, когда я вернулся домой из клиники, у меня на столе лежало письмо. Я решил, что это от Акселя. Но оно было от Анны. От «воздушного создания» из сочинений Кьеркегора. Она не может прийти ко мне в мою меблированную комнату, но хочет встретиться со мной сегодня в кафе «A Porta» возле Конгене-Нюторв в шесть часов пополудни. Если я решу, что мне эта встреча не нужна, я могу не приходить.
   Нельзя сказать, чтобы место встречи привело меня в восторг. Это кафе облюбовали для себя снобы, туда ходили, чтобы покрасоваться и обратить на себя внимание. Но и это было уже кое-что. Анна не боялась, что ее увидят там вместе со мной. Она не только солгала Акселю о наших якобы интимных отношениях, но сделала это с каким-то явным умыслом.
   Перечитывая письмо, я вдруг подумал, что не видел Анну уже целую вечность.
   Было только четыре часа, а у меня от волнения уже вспотели руки. Нужно прилично одеться! Спасительная соломинка! Я расфрантился как петух. Начистил башмаки. К пяти я был совершенно готов.
   Постучавшись к хозяйке, я предложил что-нибудь сделать для нее, за чем-нибудь сходить например. Или выполнить какое-нибудь другое поручение.
   Она широко открыла от удивления глаза и улыбнулась мне почти дружелюбно:
   — Вы неподходяще одеты для выполнения поручений. Желаю вам хорошо повеселиться!
   У меня мелькнула мысль, что она прочитала письмо, прежде чем отдала мне. Оно не было запечатано. То ли из-за того, что она, возможно, сунула свой нос в мое письмо, то ли из-за ее высокомерного тона я разозлился.
   — Ведро вымыто! — мрачно сообщил я ей.
   — Господи, спаси и помилуй! — воскликнула она. — Женщина, которая принесла письмо, сказала, что она пришла от профессора… Простите, я забыла его фамилию…
   Она улыбалась блаженной улыбкой, как будто у нас с ней была общая тайна.
   — Это непоправимо! — как можно ироничнее сказал я.
   — Не надо дерзить, господин кандидат. Все эти годы я, можно сказать, заменяла вам вашу матушку. И вообще вы скоро уедете и…
   Воспользовавшись заминкой, я попрощался и ушел.
   Я пришел первый и занял столик у окна, чтобы видеть, как Анна идет по улице. Она показалась мне чужой. Наверное, из-за лондонских туалетов. Лица ее я не разглядел. Окно было слишком пыльное.
   Анна внимательно оглядела кафе. Я встал, чтобы привлечь ее внимание. Все плыло как в тумане. Я только угадывал светлые одежды, внутри которых скрывалась Анна. Они были изысканно красивы. Не перегружены кружевами, оборками и булавками, как того требовала мода. Может, поэтому Анна выглядела старше своих лет.
   Она подошла ближе, и мне показалось, что она сейчас заплачет. Я перевел взгляд на ангелов на потолке у нее над головой. Но это не помогло. Пальмы в кадках, стулья и столики кружились у меня перед глазами. Я протянул к ней руку. Но рука Анны не могла служить мне опорой, я почти не ощущал ее. Это только усилило ее замешательство. Мне чудилось, будто я лежу в траве, закрыв глаза, и кто-то щекочет меня травинкой по шее.
   Бесполезно было говорить себе, что Карна умерла. Что она этого не видит.
   Я ничего не спросил про Акселя. Хотя понимал, что она ждет этого. Я просто не мог выговорить ни слова. У меня перехватило горло. Все должно было быть не так. Конечно, Анна была тут ни при чем. Аксель прав. Обвинить ее было решительно не в чем!
   Наверное, она попросила меня прийти сюда, чтобы сообщить что-то важное. Мне не хотелось гадать. Но это делало меня виноватым перед Акселем. Да и перед Анной тоже.
   Она села на предложенный мною стул. Поля шляпы, похожей на чепец, затеняли ее лицо. Но я чувствовал на себе ее взгляд. Пристальный и немного детский. А может, испуганный?
   Пока я смотрел, как ее грудь волнуется при дыхании, доктор констатировал, что она выглядит усталой и немного поблекшей.
   Мы все еще молчали. Подошел официант и спросил, что мы хотели бы заказать.
   — Мне только сок, — сказала Анна и медленно сняла перчатки.
   Я заказал два стакана сока, и официант ушел.
   — Ты видел, как я шла? — Она кивнула на окно.
   — Да. — Мы помолчали.
   — Мне хотелось встретиться с тобой наедине. Это, конечно…
   — Тебе хотелось поговорить о вас с Акселем, но без его ведома? — вырвалось у меня.
   — Нет. Впрочем, да! — упрямо сказала она, словно только что сообразила, что именно этого и хотела.
   — Я к твоим услугам.
   — Дело в том… Я должна кое в чем признаться тебе. И кое в чем тебя упрекнуть.
   — Начни с упреков. — Сердце во мне замерло. А еще мгновение назад оно стучало так, что я не слышал шума проезжавших мимо карет.
   — Ты выдал мои планы Акселю. Я доверилась тебе. А ты выдал меня.
   — Но ведь это было очень давно?
   — Ты сказал ему, что я хочу уехать в Лондон.
   — А он не должен был знать об этом?
   — Должен. Но узнать он должен был от меня. Это уязвило его.
   — Тогда, наверное, тебе не следовало говорить мне об этом?
   — Конечно, — согласилась она.
   — Я думал, что ты свободна.
   — Почему мужчины так наивны? Скажи, когда женщины были свободны? Папа — единственный человек из всех, кого я знаю, борется за то, чтобы женщинам было разрешено изучать медицину!
   — Мне очень жаль! — Жаль?
   — Не профессора, а то, что я выдал тебя Акселю. — Я пригубил сок.
   — Но я тебе отомстила.
   — Каким образом?
   — Сказала Акселю, что уехала в Лондон, потому что позволила его лучшему другу соблазнить себя!
   Она говорила очень быстро. Но я все понял. Ведь я уже знал это. Однако мое удивление было искреннее. Я был поражен, что она сама рассказала мне об этом.
   Наклонившись над столиком, Анна жадно пила сок. Шляпа съехала немного набок. Сверху на ней была пришита пуговица. Это выглядело глупо. Особенно теперь, когда шляпа съехала на одно ухо. Анна выпрямилась, над верхней губой у нее краснела полоска сока. Мне захотелось провести по ней пальцем.
   — Почему ты это сделала?
   — Во-первых, чтобы отомстить тебе. А во-вторых, хотела, чтобы Аксель от меня отказался.
   — А почему ты сообщаешь мне об этом?
   — Потому что тебе полезно это знать.
   — Не лучше ли прямо сказать Акселю, что ты его не любишь?
   — Нет, потому что это не соответствует истине.
   — Замечательно! Ты не хочешь выходить за него замуж, но любишь его. Получается так?
   — Да. Все, кто знает Акселя, любят его. Ты разве не любишь?
   — Это другое дело.
   Она перебирала что-то, что лежало у нее на коленях. Кажется, это были перчатки.
   — Что ты думаешь обо мне? — спросила она едва слышно.
   Что я думаю о ней? Как, интересно, я мог бы объяснить, что я думаю о ней?
   — По-моему, ты не… Не для меня. И было бы лучше, если б…
   — Если б ты уехал, а я вышла замуж за Акселя?
   Ее ресницы отбрасывали на щеки длинные тени. Выпуклый лоб. Гордый нос. Впадинка на верхней губе. Я весь налился тяжестью. От страсти. От желания обладать ею. Услышать от нее совсем не то, что она сказала сейчас. Чтобы она в съехавшей набок шляпке, обхватив меня обнаженными руками и ногами, шептала мне безумные слова.
   Я хотел предложить ей уйти в другое место, где было бы поменьше народу. Но не осмелился, а потом было уже поздно.
   Анна положила на столик обнаженные руки ладонями вверх, словно ждала, что в них что-то положат. И сказала тихо, не спуская с меня глаз:
   — Эта Карна, которая умерла от родов, много для тебя значила?
   Какие глаза! Да видел ли я их когда-нибудь раньше? Незащищенные. Правое веко чуть-чуть дрожало. А зрачки… Темные, пронзительные.
   За спиной у Анны стояла пальма. Узорчатая тень от ее листьев падала Анне на щеку и на плечи. Словно кто-то расцарапал ей щеку когтями, оставив этот черный шрам.
   Я не поднимал глаз от столика.
   — Не знаю, — прошептал я, и томительное желание пристыженно покинуло меня.
   — Ты встречался с ней в то же время, что и со мной?
   — Нет.
   — Ты лжешь и сам это знаешь.
   Мы смотрели друг на друга, но не смогли стать врагами. Я взял свою салфетку и нагнулся к Анне через столик. Послюнив салфетку, я осторожно вытер красную дугу, оставшуюся у нее на губе от сока.
   Анна крепко зажмурила глаза и не двигалась. Потом откинулась на спинку стула и снова уставилась на меня.
   — Ты встречаешься с одной женщиной, любишь другую и вместе с тем находишь странным, что я люблю Акселя, но не хочу навсегда связать с ним жизнь и войти в его семью?
   — Как раз в этом нет ничего странного.
   За окном с криками прошла веселая компания. Я воспользовался поводом, чтобы оторвать глаза от Анны и выглянуть в окно. Но это длилось недолго. Деваться мне было некуда.
   Анна пила сок. И снова у нее над губой появилась красная полоска. Я хотел улыбнуться, но не смог.
   — Помнишь, мы сидели в парке и ты сказал, что любишь меня? — очень быстро спросила она.
   Я кивнул.
   — И после этого ты пошел прямо к ней?
   — Нет.
   — Почему «нет»?
   — Анна! — взмолился я.
   — Разве мужчины не всегда одной женщине говорят, что любят ее, а идут к другой?
   — Я не могу отвечать за всех мужчин…
   — Ответь за себя.
   Кровь бросилась мне в лицо. Мне захотелось ударить ее. Навалиться на нее всей тяжестью и остановить слова. Держать ее, пока она не затихнет.
   — Наши… наши отношения такие неопределенные, — проговорил я.
   — Объясни, что ты имеешь в виду!
   — Это не так просто.
   — А ты попытайся.
   Мне следовало знать, что на нее можно положиться. И рассказать ей все. Даже то, что самому было непонятно. Но я не смел подвергнуть себя такому риску. Не смел? Значит, у меня было что терять?
   — Во-первых, Аксель… — начал я.
   — Аксель — это мое дело.
   — Он мой друг.
   Анна наблюдала за мной из-под приспущенных век. Почему у нее такой игривый вид? Слишком игривый для профессорской дочки. Боже мой, ведь она флиртует со мной! Она молчала. Мы по-прежнему смотрели друг другу в глаза. Мне даже показалось, что она не слышала моих последних слов.
   Вдруг она прошептала:
   — Помнишь Пера Гюнта? Великую Кривую? Помнишь, какой крюк пришлось сделать Перу?
   Я глотнул воздуха.
   — Прекрасно помню. Но что ты хочешь этим сказать?
   — Ты говоришь одно, а делаешь другое. И хочешь при этом, чтобы все было хорошо. Боишься оказаться замешанным…
   — Это ложь!
   Я начал подумывать, как мне сбежать отсюда. Сбежать от Анны. От ее слов. Я с тоской поглядывал на дверь, когда кто-нибудь открывал ее и выходил на улицу.
   — Значит, все, что ты говорил мне о своих чувствах, было пустой болтовней…
   — Нет! — прервал я ее.
   — Чего же ты хочешь, объясни.
   — Хочу, чтобы тебе было хорошо. Тебе и Акселю..
   Анна беззвучно, одними губами, повторила мои слова. Глаза ее медленно налились слезами. Она начала протаскивать перчатки через сжатую руку. Один раз, другой, третий… Одним и тем же нервным движением. Я продолжал считать. Шестой. Седьмой. Я еще мальчиком любил считать, когда боялся, что мне что-то угрожает. Это был своеобразный ритуал. Я считал все подряд. Чтобы остановиться на заранее определенной цифре и почувствовать себя в безопасности. Я всегда точно знал цифру, которая поможет мне спастись.
   Когда Анна досчитала до своей цифры и перестала протаскивать перчатки через сжатую ладонь, я сказал:
   — Жизнь — это совсем не то, что о ней написано в книгах.
   — Ты так думаешь?
   Что еще она могла бы сказать?
   — А Карна? А ее ребенок? Ведь он жив, правда?
   Ей все известно! Я должен был понять это, как только она появилась в дверях! Аксель все рассказал ей. Или она сама догадалась, когда он поведал ей о Карне и ее ребенке. Ну что ж, пусть так! Хуже уже ничего быть не могло.
   — Да, ребенок жив, — подтвердил я.
   — И ты хотел скрыть это от меня? Твоим словам грош цена!
   Это было уже некрасиво. Любовь не должна быть такой! Не должна превращаться в отвратительный допрос в кафе!
   — Я не хотел досаждать тебе этим…
   — Досаждать?
   Анна покачивалась на стуле, взад-вперед, взад-вперед. Меня вдруг охватило сильнейшее отвращение к самому себе И к ней тоже. Хорошо бы сейчас заснуть и больше не просыпаться!
   — Презрение причиняет боль… — услыхал я ее голос откуда-то сверху и понял, что она идет к двери.
   Наконец-то я мог что-то сделать. Побежать за ней. Официант решительно остановил меня. Я не сразу понял, что он хочет получить с меня за два стакана сока. Наконец я растерянно вытащил из кармана деньги.
   Когда я выбежал на улицу, Анна стояла, держась за фонарный столб. Я обнял ее, не заботясь о том, что это может разгневать публику на Конгенс-Нюторв.
   — Анна, ты сможешь когда-нибудь простить меня? — прошептал я.
   — Ты не виноват, что ты такой, какой есть. Мне нечего прощать тебе, — просто сказала она и сбросила мои руки.
   Мне следовало удивиться, почему она не плачет. Она должна была плакать!
   Мы пошли наугад по Эстергаде.
   — Не знаю, как мне все объяснить тебе, чтобы ты поняла.
   Она не смотрела на меня и шла дальше.
   — Я-то понимаю. Это ты запутался. Я… Я… А ты так и не понял…
   — Чего не понял? Что ты хотела со мной встретиться?
   — И этого тоже.
   — Ты очень смелая, Анна. Я понимаю, почему Аксель так хочет получить тебя.
   Она остановилась и посмотрела мне в глаза. Потом ударила меня по лицу. Прохожие с удивлением глядели на нас.
   Я не отрывал глаз от ее шляпки. Анна случайно задела ее. Шляпка съехала ей на затылок, а потом повисла на лентах у нее за плечами.
   — А ты, чего ты хочешь? — крикнула Анна. Но она все еще не плакала.
   Я провел рукой по лицу. Что мне еще оставалось? Моя ошибка была непоправима. Теперь меня могло спасти только время.
   Наверное, мне следовало найти слова, которые помогли бы ей извинить меня. Ведь Карпы уже не было в живых…
   Анна не двигалась, пока я помогал ей поправить шляпу. Щека у меня горела. Но Анна стала мне ближе.
   Больше я ничего уже не мог испортить, поэтому, когда мы пошли дальше, я осмелел и взял ее под руку. Ощутил ладонью ткань на ее рукаве.
   Он, как и я, не запирал дверь своей комнаты, когда уходил из дому.
   Я вошел и улегся на кровать. Прямо в башмаках, чтобы доставить себе хоть это удовольствие. Закурил одну из его сигар. Потом заснул, проснулся, но Акселя так и не было.
   Услыхав, что по коридору кто-то идет, я высунул голову в дверь и спросил, не знает ли кто-нибудь, где Аксель. Мне ответили, что он на два дня уехал домой.
   Комната постепенно заполнилась темнотой. Я снова решительно лег и закурил еще одну сигару. Через некоторое время я сообразил, что Аксель поехал домой добывать деньги на наше путешествие. Значит, он отнесся к этому серьезно!
   Походка у Анны легкая и бесшумная. Я и не заметил, как дверь отворилась и Анна, тяжело дыша, возникла на пороге. Анна!
   Увидев меня, она остановилась. Спрятала руки за спину. Словно придерживала дверь, оказавшись лицом к лицу с неизвестным врагом.
   — Ты? Здесь? — вырвалось у нее. — Да.
   Мне следовало понять, что я лежал на постели Акселя и мечтал об Анне. Но я этого не понял. Она мне помешала.
   — Что ты здесь делаешь? — спросила Анна. Ее слова медленно упали между вздохом и выдохом.
   — Ждал Акселя. Но мне сказали, что он на несколько дней уехал домой. А ты?
   — Пришла к нему.
   — И часто ты здесь бываешь? — с напускным равнодушием спросил я.
   — Случается.
   — А твои родители знают об этом?
   — Почему тебя это интересует?
   Взгляд у нее был словно подернут пленкой. Хрупкая синева плавала между стен. Я встал с кровати. Более неподходящего места трудно было придумать. Погасил сигару. Маленькая комната Акселя превратилась в раковину, и мы с Анной были внутри этой раковины! Близко-близко. Одни! И никто нас не видел.
   Большая волна, поднявшаяся из глубины, подхватила меня. Качнувшись, я подошел к Анне. Уперся обеими руками в дверь и всем телом пригвоздил к ней Анну. Прижимая ее к двери, я нашел ее губы, но руками к ней не прикасался.
   Потом я запер дверь. Да, верно, дверь запер я.
   — Нет, — сказала она, когда я обнял ее и снова поцеловал. — Нет!
   Она сказала «нет», но не сопротивлялась. Я уже давно знал, что «нет» не всегда означает «нет». И даже не подозревал, что я такой сильный. А может, подозревал и упивался своей силой? Здесь, в комнате Акселя. На его кровати. На его грубошерстном полосатом покрывале, испачканном сапожной ваксой и сигарами.
   Какая-то сила перенесла меня на цветущий луг. Я наслаждался его ароматом. Господи, как в тот день благоухала комната Акселя! Анна! Ее кожа! Ткань ее костюма. Волосы. Стены были скрыты под коричневой тусклой землей. Потолок ничего не весил для того, кто был так силен. Анна была легкая как пушинка!
   Если я и помнил, что она пришла сюда, чтобы без разрешения родителей встретиться с Акселем, это не имело значения. Потому что пришла она ко мне!
   Нет, это был не влажный ночной сон, из тех, после которых я просыпался ослабевший от удовлетворения, но в котором не участвовало тело и руки. Зачем нам в этом мире даны эти проклятые руки?
   О, эти руки! Им предстояло совершить столько добрых дел. Прикоснуться сразу ко всем местам. Задыхаясь, я старался обежать сразу все сады Анны. Я перепрыгивал через изгороди и калитки. Срывал цветы со всех клумб.
   — Нет! — сказала она.
   Но ведь это была только музыка? Конечно только музыка! Голос. Слова не имели значения, потому что в Анне звучала музыка.
   — Нет! — снова сказала она.
   Но ее «нет» не достигло моих пределов.
   Неожиданно она надавила пальцем мне на глаз. Все почернело. Она плакала.
   Мне следовало постараться, чтобы все было красиво. Не спешить. Вложить в это больше любви. Но все получилось иначе. Ведь я не предполагал, что во мне скопилось столько нетерпеливой силы.
   Одежда Анны сбилась и была в беспорядке. Изящный костюм. Белье. Но ее аромат был одуряюще сладок! Моя рука проникла к ней под жакет, под блузку, и я заметил, что Анна перестала плакать. Пальцы коснулись теплой кожи. Я как будто держал птенца гаги, из тех, которых опекала Стине.