Вассму Хербьерг. Сын счастья

   Вениамин не знал, откуда вдруг появился свет, что упал на изломанные стебли у его ног. Свет передвигался. Стоило Вениамину шагнуть вперед, и свет тоже двигался вперед. Если Вениамин делал шаг в сторону, свет тоже сдвигался в сторону. Наверное, это потусторонние силы показывали ему дорогу.
   Голос русского слышался и близко, и далеко. Он чего-то требовал от Вениамина, но Вениамин не хотел его слушать. Поэтому он пытался на ходу думать о чем-нибудь приятном.
   Резьба на входной двери представилась ему в виде головы дракона с оскаленной пастью. Обычные мысли превратились в камни, которые ворочал голос русского. Вениамин открыл дверь. Дом был раковиной, миражем.
   Когда-то было решено, что Вениамин должен спать у Стине. Ему не хотелось вспоминать, почему они так решили.
   Однако к сегодняшней ночи это решение не имело ни малейшего отношения. Вениамин держался за кованую ручку двери, которую мороз превратил в острое лезвие косы.
   Наконец он вошел внутрь. Теперь голос русского звучал гораздо спокойнее. Как будто тот понял, что все делается по его желанию. Запахи здесь были совсем другие. В этом доме пряный запах Стине ощущался не так явственно. Все запахи здесь теснили друг друга и дрались за место. Некоторые из них казались Вениамину старыми, забытыми мыслями. Другие он легко узнавал. Запах золы, сигар, книг и розовой воды. Все они сталкивались друг с другом в коридорах. Прятались в овчинных тулупах и шляпах, висевших под лестницей. Стены пахли людьми, жившими здесь сто лет назад. Вениамин знал их по историям, которые о них рассказывали.
   Скрипело все, чего бы он ни коснулся. Звуки окружали его как частокол. Из каждой черной овальной рамы, висевшей на стенах лестницы, на Вениамина смотрела самое малое пара глаз. Из всех сразу. Ему было безразлично, кто они, хотя имена их были ему известны. Глаза, как фосфорические огоньки, злобно светились в темноте. Он не смел отвернуться от них. Тогда бы они подожгли его и он еще на нижней ступеньке лестницы превратился бы в горящую бабочку.
   Почти не разжимая губ, он читал молитву матушки Карен и — ступенька за ступенькой — поднимался по лестнице.
   — Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя… И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…
   Дверь в залу чуть-чуть скрипнула. Пламя свечей в высоком подсвечнике у кровати заколебалось от сквозняка. С кровати доносился голос русского. Здесь, в зале! Здесь гремели громы и сверкали молнии, как при появлении Зверя из Откровения Иоанна. Вениамин видел по Дине, что и она тоже их слышит. Она приподнялась на подушках. Черная волна на белом поле.
   Несколько раз она открыла и закрыла рот. Он подошел поближе и положил ее под увеличительное стекло матушки Карен. Ноздри у нее были синеватые, белки глаз налились кровью. Она напоминала плохо раскрашенную восковую куклу. Вениамин выждал мгновение. Потом его начало трясти.
   — Я пришел… Русский так страшно кричал на меня… — прошептал он, неуверенно шагнув от стула к кровати.
   Светлые глаза Дины строго смотрели на него, но он понял, что она его не прогонит.
   Пододеяльник зашуршал, как увядшие осенние листья, когда она откинула перину, давая ему место рядом с собой. Как только он ощутил тепло ее тела, русский умолк. Простыни мягко прильнули к коже. И наступил мир.
   — Он недобрый, — проговорил Вениамин через некоторое время.
   — Тс-с, — прошептала она в его волосы. — Тс-с, тс-с…
   — Почему он зовет меня по ночам? — Вениамин не сдавался.
   — Не знаю.
   — Но он будит и пугает меня.
   — Так бывает.
   — Но почему, Дина? Почему?
   — Этого не знает никто.
   — Что нам с ним делать?
   — Ничего, Вениамин. Ничего.
   — А если он ночью позовет кого-нибудь еще? И все им расскажет?
   — Он ничего никому не расскажет. — Дина подоткнула вокруг него перину. — Он обрел покой.
   — Откуда ты знаешь?
   — Знаю, и все.
   Вениамин перестал сопротивляться. Он чувствовал, как его окутало тепло и аромат ее тела. Цыпленок под крылом у наседки. У Олине было свое название тому, что он сейчас испытывал, — «блаженство». Ему не хотелось думать о том, почему он так несчастлив. Не хотелось задаваться вопросом, когда последний раз он лежал рядом с Диной. Да и лежал ли когда-нибудь. Все мысли как будто испарились.
   Вениамин заснул, уткнувшись лицом Дине под мышку и засунув колени между ее ног. Руки его заблудились в ее рубашке и блуждали, пока не нашли впадинку между грудями. Ее тепло было словно мед и ласка после пронизывающего холода. Если б эта ночь могла длиться вечно!
   Однако ночи не бывают вечными. Уже под утро день начал показывать свои когти, как будто грозил стать последним.
   Стине повсюду искала Вениамина. Ханну тоже отправили на поиски, а следом за ней и всех остальных обитателей усадьбы. Никому не пришло в голову, что он может спать в зале у Дины. В этом месте пропавших вещей не искали.
   Но громкие крики людей долетели до залы. И пробуждение обернулось позором. Вениамин сполз с кровати и хотел бежать вниз. Однако Дина удержала его и вернула на место:
   — Подожди, Вениамин!
   Сперва он сердито смотрел на нее. Потом опустил глаза. Рубашка на груди у нее раскрылась. Такой он Дину еще не видел. Это была чужая женщина со вздувшимися синими жилами и складками в углах рта.
   Вениамин заплакал.
   Она толкнула его в постель. Мягко. Неуклюже. Как самка, которая вдруг обнаружила, что ее детеныш вот-вот вывалится из логова. Потом встала, надела халат и вышла в коридор. Он слышал, как она кого-то зовет. Снизу донесся громкий и встревоженный голос Олине.
   — Вениамин у меня! — крикнула Дина вниз. Теплое эхо пронеслось над его головой и сладко согрело: «Вениамин у меня… Вениамин у меня…» Он плакал, потому что не знал, сможет ли продлить этот миг. И еще потому, что ему было стыдно.
   Дина вернулась в залу и подошла к кровати. Протянула ему носовой платок, потрепала по волосам. Он не смел смотреть ей в глаза. Ее пальцы сжали его руку. Он ответил на пожатие.
   — Я пришел потому, что он кричал слишком громко, — объяснил Вениамин.
   — Я понимаю.
   — Вообще я не бегаю по ночам от страха. Но он так ужасно кричал, — упрямо повторил он.
   Взгляд Дины. Почему она так смотрит на него?
   — Теперь я уже не боюсь спать один! — в отчаянии сказал он.
   Она не ответила. Стояла как прежде.
   — Почему ты не разговариваешь со мной, Дина? — рассердился он и впился ногтями ей в ладонь.
   — Ты слишком шумишь, Вениамин, — наконец проговорила она.
   — Но не так же, как русский!
   — Кто тебе сказал, что стыдно бояться своих снов?
   — Никто. — Вениамин растерялся.
   Он сидел среди подушек, опустив голову.
   — Только дураки ничего не боятся, у них просто не хватает на это ума! — твердо сказала Дина и освободилась от его руки. Потом она поставила перед умывальником ширму и занялась своим туалетом.
   По комнате поплыл запах душистого мыла, и Вениамин, вздрогнув, подумал, что она моется холодной водой. Он лежал совершенно неподвижно, поворачивались только его зрачки, следя, как Динина рука берет с табуретки, стоявшей рядом с ширмой, одну вещь за другой. Наконец она вышла из-за ширмы, пристегивая к блузке брошку Ертрюд. Глаза ее были прикованы к брошке, пальцы двигались уверенно.
   Он знал, что запомнит эту Дину, стоящую перед ширмой с изображением Леды и лебедя и прикалывающую брошку между грудями.
   — Почему ты сказала, что только дураки ничего не боятся? Разве ты боишься?
   Дина повернулась перед овальным зеркалом, проверяя, как сидит юбка, потом ответила:
   — Конечно.
   — Когда?
   — Постоянно.
   — Чего?
   — Того, чего нет. Того, что я не сделала или не сделаю.
   — Как это?
   — Мне следовало куда-нибудь уехать… Туда, где хороший учитель научил бы меня играть на виолончели.
   Она остановилась посреди комнаты. Как будто собственные слова удивили ее.
   Вениамин вздрогнул и насторожился, словно она подняла руку для удара.
   — Ты меня обманываешь! Ты умеешь играть! — быстро сказал он.
   — Нет. — Она подошла к кровати и встряхнула его. — Вставай, соня!
   Слезы обожгли ему глаза. Это было унизительно.
   — Ну? — весело сказала Дина. — Кажется, ты явился ко мне без штанов и рубашки?
   Он кивнул, его охватил мучительный стыд оттого, что в доме, где он спал, не оказалось его штанов. Он даже заплакал.
   Дина вышла из комнаты.
   Когда она вернулась с его одеждой, он уже принял решение.
   — Можно я и сегодня буду спать с тобой? — быстро спросил он, слова спотыкались друг о друга.
   Она протянула ему одежду и отвернулась.
   — Нет, но ты можешь спать в южной комнате. — А я хочу здесь!
   — Нет. У тебя должна быть своя комната.
   — Почему?
   — Тебе уже одиннадцать лет.
   — Плевать я на это хотел!
   — А я — нет!
   — Я могу спать в чулане. — Он кивнул на большой чулан, где хранилась одежда и еще стояла кушетка Иакова.
   — Нет.
   — Потому что все говорят, будто Иаков спал там, когда ты на него сердилась?
   — Кто это говорит?
   Он увидел ее глаза и быстро одумался:
   — Не помню!
   — Не повторяй чужих слов, тем более если не помнишь, от кого ты их слышал.
   — Хорошо. Но Иаков умер, ему больше не нужно то место.
   Стало тихо. Почему вдруг стало так тихо?
   — Ты однажды сказала, что в доме Стине нет привидений. Хотя там и повесился Нильс, — задыхаясь, скороговоркой проговорил он.
   — Да.
   — Значит, и в чулане нет Иакова!
   — Конечно нет. Но и покойникам тоже требуется место.
   — А русский? Он в чулане? — шепотом спросил Вениамин и спустил с кровати худые ноги.
   Дина, не отвечая, стала поправлять перину и простыни.
   — Я не займу много места, — с мольбой сказал он. Дина хлопнула его по плечу.
   — Ты занимаешь гораздо больше места, чем думаешь, — сказала она. — Можешь спать в южной комнате. Если случится, что ты не сможешь заснуть, я разрешаю тебе прийти и разбудить меня. Мы сыграем партию в шахматы.
   — Я не умею играть в шахматы, — буркнул он.
   — Ты хорошо соображаешь, я тебя научу. — Она сказала это так мягко, что он понял: разговор окончен.
   — Только не уезжай! — быстро проговорил он; слова так спешили, что наступали друг другу на пятки.
   — Разве я сказала, что собираюсь уехать?
   — Ты сказала, что боишься… Что тебе следовало…
   — Ах вон оно что!
   — Ты не уедешь! И ты ничего не боишься! Правда, Дина? Или боишься?
   Она замерла над кроватью с подушкой в руках. Потом медленно повернулась к нему:
   — Не думай об этом, Вениамин. Обещаю, что предупрежу тебя, если чего-нибудь испугаюсь.
   Он не знал, что обычно дети не ведут таких разговоров с матерями. Но догадывался об этом. И потому ничего не сказал Стине с Фомой, когда вернулся к ним.
   Стине ни словом не обмолвилась о его ночном исчезновении, но Фома не сдержался:
   — Как я понимаю, ты ночью сбежал к мамочке! Вениамин склонился над тарелкой с кашей и не поднимал глаз.
   Ханна, предчувствуя бурю, переводила взгляд с одного на другого.
   — Я снова перееду в большой дом, — сказал Вениамин, набравшись храбрости.
   — Не долго счастью длиться, она не захочет… — Фома замолчал, но и этого было достаточно.
   — Тебя это не касается! — прошептал Вениамин и бросил ложку так, что каша полетела во все стороны. Лицо у него исказилось. Он пулей вылетел в другую комнату, и они услыхали, как он там буйствует.
   Фома растерялся, поэтому он пошел туда и схватил Вениамина за ухо — мальчика следовало научить повиновению.
   — Отпусти меня!
   — Я тебя научу, как вести себя за столом! — процедил Фома сквозь зубы и встряхнул Вениамина.
   — Сам научись вести себя за столом! Говоришь о том, чего не знаешь!
   — А что прикажешь делать с тобой, если ты дерзишь и шумишь на всю усадьбу? Кто будет тебя воспитывать?
   — Ты мне не отец!
   Фома отпустил Вениамина. Его рука так и повисла в воздухе.
   Вениамин долго, мигая, смотрел на закрывшуюся за Фомой дверь. Он остался один. Почему-то ему было трудно думать. На некрашеных деревянных панелях было много сучков. Он сосчитал их от одного угла до другого. Для этого ему пришлось повернуться. И пошевелить ногами. Вот это и было самое главное — пошевелить ногами.
   Мир за оконным стеклом выглядел неприветливо черным.

ГЛАВА 3

   Ленсман ^[4] должен был сообщить властям о трагической гибели русского. После рассказа Вениамина о том, как все случилось, отпала необходимость вести расследование. Но ленсман хотел посоветоваться с Диной, куда отправить вещи русского. Он был достаточно умен и сообразил, что у этой истории есть своя темная сторона. Однако решил: если кто-нибудь узнает об этом, дело запутается еще больше.
   Нечаянный выстрел вполне мог сойти и за самоубийство. И поскольку у русского здесь не было близких, которые потребовали бы расследования, ленсман решил: пусть предположения так и останутся предположениями. Если смерть русского как-то связана со шпионажем и большой политикой, копание в этом деле вызовет нежелательные отклики. Отношения же русского с его дочерью Диной никого не касаются. Возможно, ноша господина Лео после разоблачения и тюрьмы оказалась для него непосильной, но она не станет легче, если сделается достоянием общественности.
   Эта смерть не оставила ленсмана равнодушным. Ему нравился русский. У ленсмана даже теплилась слабая надежда, что русский мог бы обуздать Дину, хотя, судя по всему, ему было нечего добавить к ее состоянию. Ленсман был готов даже забыть о том, что русский сидел в тюрьме. Однако теперь думать об этом было уже поздно.

* * *

   Подчеркнуто спокойный, ленсман немного выждал и постучал в дверь залы, чтобы поговорить с Диной.
   Она приняла его не как отца, приехавшего к ней в гости, а как представителя власти. Во время беседы она не проявила ни сердечности, ни неприязни.
   Ленсман запутался в собственном вступлении и не знал, как его закончить. Дине пришлось помочь ему перейти к делу.
   — Не больно-то много вещей было у него с собой, — сказала она. — Только одежда да книги. Да еще серебряный нож. Насколько я знаю, близких у него нет. Так что бессмысленно посылать все это в Россию. — Все должно быть по закону. Дина пожала плечами.
   Ленсману всегда было не по себе, когда он попадал в залу. Какой бы красивой эта комната ни была, ему не нравилось, что Дина пользуется своей спальней для деловых встреч и разговоров. К чему смешивать кровать под пологом и музыкальные инструменты с серьезными решениями и важными сделками? Он почувствовал это еще в тот раз, когда поднялся в залу, чтобы заставить Дину поехать на похороны Иакова. Он уже давно раскаялся в том поступке. Ему даже захотелось сказать ей об этом. Однако не получилось. Он кашлянул и сказал:
   — Что же все-таки там произошло? Почему ружье выстрелило?
   Дина подняла голову. Словно прислушивалась к какому-то дальнему звуку.
   — Ты хочешь, чтобы я сказала, будто сама застрелила его? — немного удивленно спросила она. Он вздрогнул:
   — Такими вещами не шутят. Я только хочу, чтобы в протоколе было написано, как это случилось. Ты думаешь, он намеренно выстрелил в себя?
   — Нет. Просто он плохо знал это ружье…
   — Ты видела, как он нес ружье на плече? Он что, упал на него?
   — Нет.
   Ленсман задумчиво кивнул:
   — Кажется, Вениамин тоже был там в ту минуту?
   — По его словам, нет. Но ты сам знаешь… Дети видят то, что им хочется.
   — Значит, ты не знаешь? Вы с ним не говорили об этом?
   Дина посмотрела на него и не ответила.
   — Ну хорошо. С мальчиком придется поговорить. Можно сейчас позвать его сюда?
   — Нет! Я считаю, что его нельзя мучить таким разговором!
   — Но это необходимо.
   — Ты думаешь, что стрелял Вениамин?
   — Нет, сохрани Боже! — воскликнул ленсман, крик его вырвался из самой глубины легких. Он не мог выдержать окутавшую его тишину и должен был нарушить ее.
   Вениамин Грёнэльв торжественно предстал перед своим дедом ленсманом, чтобы дать показания, каким образом господин Лео получил пулю в голову. Он сразу понял, что ему придется давать показания, как только увидел подошедший к причалу синий карбас ленсмана.
   Дина извинилась и ушла. Она не хочет, чтобы ее ребенка мучили у нее на глазах. С Вениамином она разминулась в дверях.
   Создалось трудное положение, и ленсман не мог найти из него выход. Наконец позвали Андерса, чтобы он присутствовал при этом разговоре.
   Вскоре они услышали, как Дина проехала верхом через двор. Едва она свернула с дорожки на мягкую почву, как стук копыт изменился. По этому изменившемуся звуку Вениамин мог точно определить, где она сейчас едет. Эхо, вернувшееся с гор, тоже помогало ему. Горы звали ее к себе.
   Так он подумал. И эта мысль поразила его.

* * *

   Увидев, как Вениамин напуган, Андерс захотел посадить его к себе на колени. Однако решил, что Вениамин и без того чувствует себя униженным. Поэтому он просто положил руку ему на плечо и отчетливо повторял то, что шепотом произносил мальчик.
   — Выстрел был очень громкий, — сказал Вениамин; он весь покрылся испариной, но не мог даже вытереть лицо, потому что его руки и ноги бессильно висели под столом.
   — Понимаю. — Ленсман был явно смущен. — А где ты был в это время?
   — Не знаю. Я выбежал… И вот…
   — Что «и вот»?
   — И вот он лежал там. И вокруг все было красное.
   Вениамин положил обе руки на стол и опустил на них голову. От дерева пахло воском. Он так и подумал: от дерева пахнет воском. Это была самая обычная мысль.
   — Ты с матерью не ссорился?
   — Нет, — тихо шепнул он, не поднимая головы.
   — Где она была, когда это случилось?
   — Точно не знаю… Она стояла в кустах…
   — А ты?
   — Я прибежал…
   — Почему ты прибежал?
   — Выстрел! Как ты не понимаешь…
   — Подними голову со стола, а то я не слышу, что ты говоришь. Кто с кем был в это время?
   — Никто… Ни с кем…
   Вениамин медленно поднял голову. Снял со стола руки. И все взмыло в воздух. Он видел себя парящим перед большими серьезными глазами ленсмана. Но это ничего не изменило. Потому что наконец-то он нашел объяснение всему:
   — Никто ни с кем не был вместе. Мы все были по отдельности. Я собирал ягоды. — Вениамин с торжеством швырнул в комнату эти слова.
   Все молчали. Он тщательно продумал свои слова и повторил их еще раз. Они звучали убедительно.
   Ленсман вздохнул. Он выполнил свой долг. И с большим старанием заполнил документы. В них говорилось, что Лео Жуковский, подданный Российской империи, проезжая через Нурланд, погиб по собственной неосторожности от нечаянного выстрела в уезде ленсмана Ларса Холма. Жуковский был на охоте, и никого во время этого нечаянного выстрела рядом с ним не было. Дина Грёнэльв и ее малолетний сын Вениамин услыхали выстрел и немедленно бросились к пострадавшему. Но спасти ему жизнь было уже невозможно.
   Ленсман прочитал протокол вслух. Голос его дрогнул, когда он читал: «…но спасти ему жизнь было уже невозможно».
   Андерс незаметно кивнул. Все было кончено.
   Только тогда Вениамин понял, что обмочился.
   Он последним вышел из залы и улизнул в свою комнату, чтобы переодеться.
   После полудня, когда карбас ленсмана уже отошел от берега, у Андерса возникло чувство, будто он участвовал в каком-то постыдном деле. Он не знал, как ему загладить свою вину перед Вениамином. Единственное, что ему пришло в голову, — он взял мальчика с собой на рыбалку и выложил перед ним целую гору бурого сахара и жевательного табака.
   Вениамин ел сахар и жевал табак, пока его не вырвало. Когда его нутро очистилось, ему, по-видимому, стало легче.
   Однако несколько дней Андерс все-таки не спускал с него глаз. Порой у него мелькала мысль, что Дина тоже могла бы заняться Вениамином, как-никак она мать. Раз или два он порывался сказать ей об этом. Только не знал, с чего начать.
   Так все и шло.
   Дининого русского больше не существовало. И как ни странно, Андерс чувствовал себя соучастником преступления. Да, русский был ему не по душе. Он вызывал в Андерсе восхищение и зависть. Этот человек не терял времени даром. Ковал железо, пока горячо. Но он завоевал Дину. Вот единственное, что Андерсу не нравилось. И все-таки он считал, что лучше бы его вообще не существовало.
   Теперь он исчез из их жизни.

* * *

   Перетащив в большой дом свою перину, ракушки, увеличительное стекло матушки Карен и письменные принадлежности, Вениамин первым делом обследовал и обнюхал все комнаты. Он должен был заново познакомиться со всеми запахами и снова почувствовать себя здесь дома. На это ушло несколько дней. Он часами сидел в комнате матушки Карен. Смотрел на портрет Иакова, на его задорные усы и красивое лицо. Казалось, Иаков всегда скрывает улыбку.
   В овальном зеркале, висевшем над комодом, он подолгу разглядывал свое отражение, пытаясь найти сходство с Иаковом. Но вскоре отказался от этих попыток и решил поискать сходства, когда у него вырастет борода.

* * *

   Олине была очень довольна.
   — Ребенок вернулся домой, — говорила она всем, кто выражал желание слушать ее. — Все-таки он не сын арендатора, а единственный наследник Рейнснеса!
   Стине молчала. Но ежедневно приносила разные мелочи, которые Вениамин забыл у нее. Или же давала ему всякие поручения. И это безгранично раздражало Олине.
   — Вениамин не работник! — прошипела она однажды, когда Стине попросила Вениамина помочь сделать уборку в погребе.
   — Конечно, — ответила Стине. — Но он сильный и проворный мальчик. А Ханна нерадивая и слабая.
   Олине, желая защитить статус Витамина, разразилась потоком жестких слов. Дина проходила мимо неплотно прикрытых дверей кухни, когда Олине сказала:
   — Можешь отправляться к себе и делать там что угодно, но без помощи Вениамина! С ним слишком долго обращались как с мальчишкой из конюшни.
   Дина вошла на кухню. Олине замолчала и отвернулась к столу. Большая деревянная ложка жадно зачавкала в рыбном фарше. Новая чугунная плита раскалилась докрасна, и первые котлеты шипели на сковороде. Аромат рыбных котлет со слабой примесью муската уже забрался во все углы.
   — Вениамину невредно время от времени исполнять какие-нибудь поручения, — сказала Дина.
   Олине грозно молчала.
   — Вениамин плохо спит по ночам. Ему снятся кошмары. Ничего не случится, если он и разбудит меня: я тоже плохо сплю. Поэтому он и переселился в южную комнату. Но иногда поработать ему только полезно.
   — Я не хотела ссориться, — сказала Стине.
   — Ты никогда не ссоришься, — заметила Дина. — А у Олине и так слишком много дел, чтобы заботиться еще и о Вениамине!
   — Но ведь это не правильно! — воскликнула Олине. — Не правильно, чтобы господский сын в своей родной усадьбе жил, можно сказать, в людской и исполнял работу, от которой все другие отказываются!
   Собственная смелость взволновала Олине, и она, чтобы подчеркнуть свое достоинство, вытянула губы, словно дула в почтовый рожок.
   — Господ в мире достаточно и без Вениамина, — бросила Дина. — Вениамин и так знает, кто он. Не хватало, чтобы он боялся испачкать руки черной работой!
   Олине проглотила ее слова и поклялась больше никогда не открывать рта.
   В тот вечер она не нарушила своей клятвы.

* * *

   Сначала Вениамин думал, что теперь он будет обеспечен и лакомым кусочком от Олине, и вниманием Стине, и близостью Дины. Но все оказалось не так просто. Поддерживать добрые отношения сразу с тремя главными женщинами усадьбы было так же трудно, как балансировать на проволоке, натянутой для сушки сена от стены хлева до сеновала. Он часто падал, набивая синяки и получая царапины.
   Иногда ему все надоедало. Или русский начинал кричать даже днем. Тогда Вениамин шел на причал к Андерсу. Андерс ни о чем не спрашивал и ничего ни за кого не решал. Его можно было спросить о чем угодно и получить дельный ответ. Он ни с кем не был в родстве, у него не было ни жены, ни детей, и он не дружил с пробстом. У него было свое постоянное место за обеденным столом Дины, он командовал ее судами и вел ее бергенскую торговлю. Бот и все. Никто не мог бы запретить Андерсу уехать, если б он того захотел, или, наоборот, остаться. Никому не пришло бы в голову заставлять Андерса наводить порядок в погребе. Поэтому он так легко улыбался.
   Однажды Вениамин спросил у Андерса, как тот попал в Рейнснес. И Андерс ответил ему, не вынимая изо рта трубки, при этом его выступающая вперед нижняя губа странно изогнулась в улыбке:
   — Из-за кораблекрушения! Кораблекрушения занимают важное место в жизни людей. От них зависит и жизнь, и смерть. После кораблекрушений люди часто попадают в новое место… И это истинная правда. Я, например, попал в Рейнснес.
   — Ты потерпел кораблекрушение?
   — Кораблекрушение потерпели мои покойные родители. Я тогда был еще ребенком.
   И он рассказал о первой жене Иакова, Ингеборг, которая взяла на себя заботу об Андерсе и его брате Нильсе. Эта история произвела на Вениамина такое сильное впечатление, что он стал здороваться с портретом Ингеборг, когда проходил мимо по коридору.
   Блине часто рассказывала ему о родственных связях между всеми бывшими и нынешними обитателями Рейнснеса. Но она пользовалась иными красками, чем Андерс. Вениамину было интересно слушать ее запутанные истории и бесконечные подробности. Эти истории никогда не кончались. Андерс, напротив, рассказывал так, что Вениамину сразу становилась ясна суть дела. Однако, когда Вениамин сопоставлял истории Андерса и Олине, они непостижимым образом совпадали.