Страница:
— Нет, — сказала Хонор, снова скривившись, и на этот раз намного выразительнее. — Перенесли на следующую среду. Я не знаю точно почему, но правительство уведомило нас позавчера, что переносит слушания на неделю вперед. Да и подготовительной работы там будет немного. Высокий Хребет скажет в точности то же самое, что он говорит последние три стандартных года, а граф Белой Гавани и я будем говорить в точности то же самое, что
мыговорим последние три стандартных года. Затем палата проголосует — разумеется, с крохотным перевесом — за проект бюджета, который нужен правительству, Палата Общин выдвинет свои поправки, лорды снова их отклонят, и абсолютно ничего не изменится.
Максвелл смотрел на нее, гадая, слышит ли она сама как много горечи (и усталости) сквозит в ее голосе. Впрочем, удивляться было нечему.
Полномочия выступать с инициативой финансовых законопроектов входили в число преимуществ, которыми пользовалась Палата Лордов, контролируя финансы Звездного Королевства. Кроме того, любой законопроект должен был получить одобрение у лордов в своем окончательном виде. Это означало, что — как сетовала Хонор — лорды успешно вычеркивали любые продавленные Палатой Общин поправки, после чего выносили свой проект на безальтернативное голосование. При нормальных обстоятельствах Палата Общин сохраняла за собой довольно много власти, поскольку могла, в свою очередь, отказаться одобрить вариант Палаты Лордов и — главное — отвергнуть любые чрезвычайные финансовые меры, заложенные в бюджете лордов. Но сейчас обстоятельства нормальными не были. “Чрезвычайные финансовые меры” были уже введены, а лорды, вдобавок, имели полномочия в условиях чрезвычайной ситуации в случае если дебаты по бюджету зашли в тупик передавать право принятия финансовых решений правительству даже без одобрения общин.
Разумеется, благоразумные премьер-министры, как правило, не слишком активно эксплуатировали попадающее в их руки оружие. Чтобы лорды могли заниматься самоуправством, требовалось наличие такой ситуации, при которой заметная часть избирателей была готова обвинить в неспособности пойти на компромисс именно Палату Общин.При подобных обстоятельствах выборная палата оказывалась в фатально невыгодном положении. Но если бы лорды по неразумию попали в ситуацию, когда уже их обвинили бы в неизбежной пробуксовке работы большей части государственных служб, то длительное недовольство избирателей давно бы дало Короне основания лишить верхнюю палату контроля над финансами.
Именно потому-то правительство Высокого Хребта столь прилежно старалось купить общественную поддержку... и именно это сделало герцогиню Харрингтон и графа Белой Гавани такими ценными фигурами для оппозиции в Палате Лордов. Во всем, что касалось бюджета военного флота, их голоса звучали для избирателей наиболее весомо.
И именно поэтому барон Высокого Хребта и его союзники стремились уменьшить их влияние любыми доступными способами.
Сами члены кабинета должны были соблюдать предельную осторожность, чтобы не показалось, будто они сводят личные счеты с двумя самыми знаменитыми героями прошедшей войны. Но на практике требовалось минимальная изобретательность, чтобы перепоручить атаку достаточно отдаленному стороннику. А уж финансируемых правительством “комментаторов” и газеты, а также идиотов, которые им искренне верили, и вовсе никакие тормоза не сдерживали, и накапливающаяся усталость леди Харрингтон проявлялась все отчетливей.
Разумеется, она привыкла иметь дело с предвзятой прессой и в Звездном Королевстве, и на Грейсоне, и реагировала на выпады с таким внешним спокойствием, что Максвелл про себя считал его маской. За последние несколько лет он достаточно хорошо изучил леди Харрингтон, чтобы понять: при всей излучаемой ею безмятежности и спокойствии темперамент у нее был не менее взрывоопасный, чем у самой королевы. Пожалуй, её труднее было заставить выйти из себя, но если уж это удавалось, никакие преграды на пути не в силах были ей помешать... что могли засвидетельствовать призраки Павла Юнга и Денвера Саммерваля.
В каком-то смысле, размышлял Максвелл, ей приходилось даже хуже, чем обоим братьям Александерам. По крайней мере, барон Высокого Хребта и его шайка воспринимали их как одного, хотя и опасного противника, в то время как леди Харрингтон — и это ни для кого не было секретом — выступая в Палате Лордов, представляла не только себя, но и Протектора Бенджамина и Елизавету III.
И все они ни в грош не ставили барона Высокого Хребта и его коллег-министров.
Поверенный начал было что-то говорить, но передумал. Вряд ли он скажет ей нечто новое. И даже если скажет, неуместно с его стороны предлагать ей непрошеные политические советы. И тем более делиться сплетнями, каких бы он ни нахватался..
“Кроме того, — подумал он, — все можно устроить гораздо лучше... если, конечно, я решу, что имею право сунуть нос в её частную жизнь. Не надо ничего рассказывать ей, надо переговорить с Мирандой или Маком. И пусть они соображают, как ей это преподнести”.
— Прибыли лорд Александер и граф Белой Гавани, ваша милость.
— Спасибо, Мак. Будь добр, пригласи их прямо сюда.
— Разумеется, ваша милость.
Хонор положила ридер на подставку, остановив его на третьей странице экзаменационной работы гардемарина Зилвицкой с анализом битвы у мыса Сент-Винсент [10], и с улыбкой подняла глаза. Джеймс МакГиннес, единственный стюард Королевского флота Мантикоры, который на самом деле служил нена флоте, улыбнулся ей в ответ и, склонив голову в полупоклоне, удалился. Она с нежностью посмотрела ему вслед. Последние двадцать стандартных лет Мак играл ключевую роль в эффективной организации ее жизни.
Она бросила взгляд на Нимица, в блаженном одиночестве разлегшегося поперек двойного насеста, который он обыкновенно делил со своей подругой. Сегодня был четверг, и Саманта отсутствовала — она сопровождала Миранду и Фаррагута во время обычного визита в Академию имени Андреаса Веницелоса, приют для сирот и частную школу, которые учредила Хонор для тех, чьи родители погибли на войне, как мантикорцев, так и грейсонцев. Академия имела филиалы и в Звездном Королевстве, и в системе Ельцина, и Миранда, числившаяся теперь шефом персонала Хонор, регулярно посещала её вместо герцогини, у которой прочие обязанности поглощали все больше и больше времени. Детишки были без ума от Нимица, Саманты, Фаррагута и древесных котов вообще, а все коты, не важно, четыре у них лапы или шесть, любят играть с детьми. Для них это было заранее предвкушаемым удовольствием, и Нимиц часто ездил к детям с остальными котами, даже когда Хонор не могла. Но не тогда, когда в личном расписании его человека значилось нечто вроде сегодняшней встречи.
Когда за МакГиннесом закрывалась дверь, Хонор краем глаза заметила Лафолле, даже здесь стоящего на посту у её двери. Затем она заставила себя подняться с кресла и подошла к самому краю большого эркера, который нависал над благоустроенными территориями вокруг особняка, словно крепостная башня. Наружная стена, целиком сделанная из кристаллопласта, выходила на залив Язона, восхитительно синий сегодня, и она на секунду позволила себе замереть, любуясь видом, затем снова повернулась к двери и поправила сшитые по грейсонской моде платье и жилет.
За эти годы она сроднилась с традиционным грейсонским одеянием. Она по-прежнему считала его совершенно непрактичным, пригодным лишь для того, чтобы выглядеть нарядно, но вынуждена была признать, что выглядеть нарядно — не так уж и плохо. Кроме того, здесь, в Звездном Королевстве она носила эти одежды — по крайней мере, когда не надевала военную форму — почти постоянно не без причины. Грейсонское платье напоминало всем, включая её саму, кем она является... а также что Звездное Королевство и весь Мантикорский Альянс многим обязаны людям планеты, которая стала её второй родиной.
“Еще одно соображение, которое Высокому Хребту, похоже, с легкостью удается не замечать... или того хуже”, — с горечью подумала она, но привычно подавила волну гнева. Множить в мыслях причины, по которым ей так хочется вцепиться в горло премьер-министру, сейчас было неуместным.
МакГиннес вернулся несколько секунд спустя в сопровождении Хэмиша и Вильяма Александеров.
— Ваша светлость, граф Белой Гавани и лорд Александер, — вполголоса объявил стюард и мажордом Хонор — и удалился, неслышно закрыв за собой полированные деревянные двери.
— Хэмиш. Вилли.
Хонор подошла к ним, протягивая руку. Ей уже не казалось странным, что она здоровается с ними без соблюдения лишних формальностей. Время от времени накатывало, правда, некое ощущение нереальности происходящего, особенно когда она обращалась по имени к своей королеве или к Бенджамину Мэйхью, но такое случалось все реже и реже. Как ни странно, она постоянно помнила, кто она такая и из какой среды вышла, несмотря на то, что со временем поднялась к самой вершине политической власти даже двух звездных наций. Она редко задумывалась об этом специально, но когда неожиданно приходило осознание, становилось ясно, что её отношение к происходящему сформировано как раз поздним вхождением во внутренние круги правления двух наций, к которым она принадлежала.
Она была “чужим”, возвысившимся до статуса влиятельнейших “своих”. Поэтому многое она видела другими глазами, с другой точки зрения — которую, как она знала, многие её союзники часто считали едва ли не простодушием. Изощренные, порочные, бесконечно любезные (по крайней мере, внешне) политические баталии, которые эти люди, пусть и с сожалением, принимали как должное, ей были чужды и по натуре, и по жизненному опыту. В какой-то степени ее грейсонские и мантикорские друзья понимали друг друга намного лучше, чем она понимала и тех и других, но постепенно она пришла к мнению, что само неприятие бессмысленной политической возни служит ей своеобразной броней. И противники и сторонники в равной мере считали её прискорбно бесхитростной и прямодушной, не желающей — или не способной — “играть” по хорошо известным им правилам. И это делало её “темной лошадкой”, непредсказуемым фактором — особенно для оппонентов. Они знали всё о тончайших нюансах занимаемой ими позиции, о выгодах и шансах, которые руководили их собственными решениями и тактическими маневрами, но простота и прямота позиции леди Харрингтон их попросту обескураживала. Они словно не в состоянии были поверить, что она и в самом деле такая как есть, что она искренне верит именно в то, о чём говорит... ведь про себя они твердо знали, что это невозможно. И поэтому они продолжали следить за ней с напряжением и опаской, постоянно ожидая, когда же она наконец раскроет свою “подлинную” натуру.
С врагами это было полезно, но, к сожалению, даже самые близкие ее союзники, особенно из аристократической среды (что ей прекрасно было видно из эмоций её гостей), порой не верили, что ей нечего скрывать. Они еще могли принять это разумом, но, будучи плотью от плоти мира, в котором родились, пэры Звездного Королевства не в состоянии были отрешиться от инстинктов, как бы им этого ни захотелось. А им, кстати, и не хотелось, да и с чего бы? Это был ихмир, и Хонор вполне искренне признавала, что в нем найдется по меньшей мере столько же достоинств, сколько и недостатков. Но даже лучшие его представители — даже такие люди, как Хэмиш Александер, лет семьдесят-восемьдесят прослуживший офицером, — никогда в полной мере не могли освободиться от условностей игры, по правилам которой они играли с самого детства.
Она отмела в сторону эти мысли, поздоровалась за руку с каждым из Александеров по очереди и с улыбкой указала им на кресла, которые они всегда занимали. Её улыбка была теплой и приветливой, но Хонор не замечала, насколько теплее становилась эта улыбка, когда ее глаза встречались с глазами графа Белой Гавани.
Вильям Александер, напротив, все отлично видел. Просто раньше он не отдавал себе в этом отчета. Не обращал внимания, как сердечно Хонор приветствует его брата. Не замечал коротких разговоров наедине, не придавал значения тому, что после каждого их трехстороннего стратегического совещания Хэмиш неизменно находил повод задержаться для внезапно возникшей частной дискуссии с Хонор по каким-то деталям. Сейчас он смущенно наблюдал за тем, как улыбается Хонор, и — окончательно смутившись — за тем, как отвечает на ее улыбку Хэмиш.
— Спасибо за приглашение, Хонор, — сказал граф Белой Гавани, задержав её руку в своей на мгновение дольше, чем требовала простая учтивость.
— Можно подумать, у меня не вошло в привычку приглашать вас обоих перед каждым приёмом у Высокого Хребта, — усмехнулась Хонор.
— Вошло, — согласился граф. — Но мне бы не хотелось, чтобы вы думали, что мы принимаем эти приглашения как нечто само собой разумеющееся, ваша милость, — добавил он, едва заметно улыбнувшись.
— Вряд ли вы чего добьетесь, — сухо сказала Хонор. — Мы втроем так долго старались испортить отношения с правительством, что общество любого из нас для двух остальных уж точно “само собой разумеющееся”.
— Своим примером доказываем справедливость слов того парня со Старой Земли, — вставил Вильям. — Вы должны знать, как его зовут. Ханкок? Арнольд? — Он помотал головой. — Он из этих древних американцев. — Пришлось обращаться за помощью к брату. — Историк у нас в семье ты, Хэмиш. О ком я думаю?
— Если не ошибаюсь, — ответил граф Белой Гавани, — человека, чье имя ты столь безуспешно пытаешься вспомнить, звали Бенджамин Франклин. Во время мятежа он советовал своим товарищам-повстанцам держаться вместе, если они не хотят, чтобы их повесили по отдельности [11]. Но я потрясен. Какое чудо позволило такому исторически безграмотному типу, как ты, припомнить эту цитату?
— Если вспомнить, сколько воды утекло со времен твоего драгоценного Франклина, думаю, что каждый, кто не помешался на бессмысленной эрудиции, заслуживает огромного уважения уже за то, что вообще о нём помнит, — парировал Вильям. — Кто бы сомневался, что ты, услышав одну фразу, тут же назовешь книгу, страницу и год издания.
— Прежде чем вы разовьёте эту мысль, Вилли, — предупредила Хонор, — пожалуй, мне следует предупредить, что я тоже неплохо знаю Франклина и его период.
— Вот как! Ну тогда, конечно, моя изысканная врожденная галантность не позволит мне более распространяться о... Ну, в общем, сами знаете.
— Знаю-знаю, — зловеще произнесла Хонор, и оба покатились со смеху.
В дверь кабинета мягко постучали, и на пороге вновь возник МакГиннес. Он вкатил столик с закусками и напитками, приготовленными мистрис Торн, грейсонским поваром Хонор, и остановился около стола. Предпочтения гостей он изучил давным-давно, уточняющих вопросов не требовалось. Сперва он налил кружку “Старого Тилмана” графу, потом откупорил бутылку сфинксианского бургундского и предложил для дегустации лорду Александеру.
Хонор и Хэмиш с усмешкой переглянулись. Вильям тщательно изучил пробку, изящно вдохнул аромат и только потом кивком засвидетельствовал свое благосклонное одобрение. Тогда МакГиннес налил вторую кружку “Старого Тилмана” для Хонор, получив в благодарность её улыбку. Затем Хонор с Хэмишем подняли запотевшие кружки увенчанные шапками пены в салюте подлинных любителей пива. Затесавшегося в их компанию безнадежно изнеженного сноба, предпочитавшего вино, они демонстративно проигнорировали.
— Должен сказать, Хонор, — проговорил Хэмиш, с удовлетворенным вздохом опуская кружку, — что мне куда ближе ваш выбор напитков, чем все что подают на политических сборищах у Вилли.
— Это потому, что вы ходите не на те сборища, — подмигнула Хонор. — И в мыслях не держу дерзостного предположения, что урожденные аристократы голубых кровей, подобные вашему достопочтенному брату, начисто лишены простых жизненных радостей, но на Грейсоне меня всегда восхищало, как даже самые высокомерные землевладельцы не стыдясь признаются, что любят время от времени пропустить кружечку пивка.
— Мнимая добродетель любви к пиву сильно преувеличена теми несчастными заблудшими душами, которые не способны наслаждаться высшими достоинствами благородного вина, — уведомил Вильям, обращаясь к ним обоим. — Время от времения и сам не прочь пропустить кружечку пивка. Оно, бесспорно, вкуснее воды. Но к чему довольствоваться чем-то второстепенным, когда есть возможность выбрать более благородную альтернативу?
— Мы и не довольствуемся, — ответил ему брат. — Мы удивляемся, почему ты довольствуешься.
— Дети, ведите себя прилично, — попеняла им Хонор, вдруг почувствовав себя их нянькой, а не политическим союзником, несмотря на то, что даже младший Александер был на двадцать с лишним стандартных лет старше её. — Нам надо много чего обсудить, прежде чем вы сможете вволю позадирать друг друга.
— Есть, мэм! — отрапортовал граф с широкой ухмылкой.
Глядя на него, она с нежным упреком покачала головой.
— На самом деле, — сказал Вильям, неожиданно посерьезнев, — вы совершенно правы, Хонор. У нас действительно есть что обсудить, включая одно соображение, которое я вообще-то предпочел бы не трогать.
Хонор откинулась на спинку кресла, коснулась эмоций Вильяма, и глаза её сузились. Привычная веселая перепалка между братьями была маскировкой: оба излучали глубоко скрытое напряжение, смешанное с гневом. Вроде бы обычное дело, это была неизбежная реакция на политическую обстановку, которую они пришли обсудить. Но никогда раньше она не ощущала такой острой... тревоги, как та, что в данный момент исходила от Вильяма. В его эмоциях было нечто новое и очень резкое — чувство сосредоточенной настойчивости. Более того, казалось, что он старается его подавить — или, по крайней мере, усомниться в том, что его источник заслуживает доверия. После множества кризисов, которые они выстояли рука об руку, Хонор впервые по-настоящему удивилась.
— И что же это? — осторожно спросила она.
— Хм...
Вильям посмотрел на нее, потом бросил взгляд на брата и сделал глубокий вдох, чтобы набраться решимости.
— По словам моих информаторов, — сказал он голосом человека, решившегося преодолеть тяжелый участок и нащупывающего опору для первого шага, — новый бюджет грозит нам дополнительными сокращениями военных ассигнований. Все расчеты уже проведены, и совершенно ясно, что в ближайшем будущем срок действия Акта о Подоходном налоге на период чрезвычайного положения истечет — и халявному раздуванию партийных и бюджетных кошельков придет конец. Это им, конечно, не по нраву, но они не настолько глупы, чтобы пытаться продлить Акт. Тем более зная, что в Палате Общин мы его неминуемо задушим, а заодно не преминем привлечь широкое внимание к тому, куда на самом деле уходят деньги, и, наконец, лишим их оснований сваливать на насвсе финансовые неурядицы. Поэтому, вместо того, Яначек собирается рекомендовать сократить численность действующих кораблей стены примерно на двадцать процентов — чтобы высвободить средства других “налогов военного времени”. Кроме того, по той же самой причине он планирует приостановить строительство практически всех незавершенных СД(п). А Высокий Хребет уверен, что нашел способ нейтрализовать вас и Хэмиша на период, пока новые сокращения финансирования будут обсуждаться в Палате Лордов.
— Дополнительные сокращения?! — повторил Хэмиш и что-то злобно пробормотал себе под нос.
Хонор порадовалась, что не расслышала отдельных слов.
— И как же они собираются оправдать новое урезание расходов на флот? — спросила она Вильяма и немало подивилась, что говорит спокойно. — У нас уже меньше кораблей, чем было в начале войны, — продолжила она. — И, как любят напоминать народу они сами, война еще не окончена.
— По крайней мере, официально, — сквозь зубы прорычал Хэмиш.
— Они планируют оправдать это в точности так же, как оправдывали все остальные сокращения, — ответил Вильям на вопрос Хонор. — Показав, какую долю военного бюджета они могут сэкономить за счет эффективности и боеспособности кораблей нового типа. Им не нужны все эти “устаревшие” корабли, мешающие развитию нового, выгодного, эффективного флота, который Яначек создает без чьей-либо помощи .
Хотя Хонор была полностью согласна с мнением Вильяма о бароне Высокого Хребта и сэре Эдварде Яначеке, она удивилась яростному сарказму и горечи, с которой прозвучали его последние слова. Александер-старший, напротив, был слишком взбешен, чтобы обращать внимание на детали.
— Это самая дерьмовая дрянь, которую они выдумали за последние месяцы, — бушевал Хэмиш. — Даже для них это просто новый рекорд!
— Это логическое продолжение всего, что они делали раньше, Хэмиш, — заметила Хонор. Ее голос звучал на удивление спокойно, но в жестких агатовых глазах покоя не было в помине, — Тем не менее я не ожидала таких объемов сокращения. Они уже срезали весь жир и мускулы, теперь они принялись за кости.
— Удручающе точный анализ, — согласился Вильям. — И вы правы, это — непосредственное, прямое следствие всё тех же доводов, которые они использовали на каждом шагу. Корабли нового типа мощнее, более живучи и требуют меньшего экипажа, а в связи с благополучной кончиной подоходного налога бюджет так резко ужался, что чем-то необходимо поступиться.
— Ты сказал “поступиться”? — гневно повторил Хэмиш. — Чтобы я что-то уступилэтому лживому коварному тупоголовому кретину Яначеку! Да я...
— Уймись, Хэмиш, — сказала Хонор, не отрывая взгляда от Вильяма... и даже не задумываясь о том, как небрежно обратилась она к графу Белой Гавани. — Мы уже знаем, что они смотрят на бюджет флота как на своего рода копилку, куда можно беззастенчиво лазить за их драгоценными “мирными дивидендами”. Если мы будем психовать и сотрясать воздух, стараясь порвать их в клочья во время дебатов, то людям просто начнет казаться, что мы перегибаем палку. А они, соответственно, будут казаться более благоразумными. Как ни глупа их политика, нам необходимо держаться вместе и говорить об этой политике спокойно и взвешенно. Это особенно касается нас двоих. И вы это знаете.
— Вы правы, — сказал Хэмиш после короткой звенящей паузы и сделал глубокий вдох. — Итак, они собираются еще сильнее сократить нашу боеспособность, так, значит? — спросил он.
Его брат кивнул.
— И, полагаю, Юргенсен и его прикормленные аналитики из РУФ собираются поддержать Яначека? — фыркнул Хэмиш.
— Конечно собираются, — ответил Вильям, и теперь пришла очередь Хонор горько и возмущенно фыркать.
Никого не удивило, когда Яначек начал свой второй срок на посту Первого Лорда Адмиралтейства с вывода за штат Хэмиша Александера. Послужной список графа Белой Гавани был блестящим, но даже будь он совокупной реинкарнацией Горацио Нельсона, Того Хейхатиро, Реймонда Спрюанса, Густава Андермана и Эдуарда Саганами, этого было бы недостаточно, чтобы перевесить яростную личную вражду между ним и сэром Эдвардом Яначеком.
Но увольнение Хэмиша, по крайней мере, было ожидаемым, сколь бы мелочным и мстительным это ни было. Однако Хонор подозревала, что флот в целом был не меньше неё удивлен и возмущен, когда Яначек решил, что сэр Томас Капарелли и Патриция Гивенс тоже “заслужили отдых”.
Ну допустим, Капарелли действительно нуждался в отдыхе после огромного напряжения десяти лет на посту главнокомандующего Звездного Королевства. Но ведь не это послужило причиной его смещения. После возвращения с Цербера она достаточно хорошо узнала бывшего Первого Космос-лорда: Томас Капарелли никогда не стал бы подпевалой политической марионетки. Честность не позволила бы ему молчать, пока Яначек кромсает военный флот, а правительство в то же самое время увиливает от формального завершения войны с хевами. Так что Капарелли постигла та же судьба, что и графа Белой Гавани, хотя и несколько по другим причинам.
Приблизительно по тем же причинам “ушли” и адмирала Гивенс, несмотря на её феноменально успешный послужной список в качестве шефа Разведывательного Управления Флота. Видимо, её преданность Капарелли и тесные деловые отношения с ним в глазах Яначека в любом случае требовали увольнения в соответствии с принципом управления персоналом в просторечии именуемым “новой метлой”. Еще, правда, ходили слухи о фундаментальных разногласиях между Пат Гивенс и Яначеком по поводу пересмотра приоритетов разведки военного флота, но самым большим ее грехом был, безусловно, отказ подтасовать результаты анализа РУФ в угоду новому Адмиралтейству. Поэтому и она оказалась на половинном жалованье — в награду за её помощь по спасению Звездного Королевства.
Единственное, в чем никто никогда не заподозрил бы человека, пришедшего на смену Гивенс, — это в излишней самостоятельности. Адмирал Фрэнсис Юргенсен для королевского флота военного времени был своеобразным анахронизмом: флаг-офицер, получивший свой высокий ранг благодаря политическим покровителям, а не каким бы то ни было личным способностям. До войны таких офицеров было удручающе много, но с тех пор их ряды заметно поредели. Обыкновенно инициатором чистки был Капарелли, но слишком часто (и болезненно) причиной становились боевые действия неприятеля. К сожалению, при новом руководстве Адмиралтейства эти люди снова начали возвращаться. Хонор это казалось отвратительным, но неизбежным. В конце концов, ведь и сам сэр Эдвард Яначек на протяжении всей своей карьеры был образцом именно такого офицера.
Максвелл смотрел на нее, гадая, слышит ли она сама как много горечи (и усталости) сквозит в ее голосе. Впрочем, удивляться было нечему.
Полномочия выступать с инициативой финансовых законопроектов входили в число преимуществ, которыми пользовалась Палата Лордов, контролируя финансы Звездного Королевства. Кроме того, любой законопроект должен был получить одобрение у лордов в своем окончательном виде. Это означало, что — как сетовала Хонор — лорды успешно вычеркивали любые продавленные Палатой Общин поправки, после чего выносили свой проект на безальтернативное голосование. При нормальных обстоятельствах Палата Общин сохраняла за собой довольно много власти, поскольку могла, в свою очередь, отказаться одобрить вариант Палаты Лордов и — главное — отвергнуть любые чрезвычайные финансовые меры, заложенные в бюджете лордов. Но сейчас обстоятельства нормальными не были. “Чрезвычайные финансовые меры” были уже введены, а лорды, вдобавок, имели полномочия в условиях чрезвычайной ситуации в случае если дебаты по бюджету зашли в тупик передавать право принятия финансовых решений правительству даже без одобрения общин.
Разумеется, благоразумные премьер-министры, как правило, не слишком активно эксплуатировали попадающее в их руки оружие. Чтобы лорды могли заниматься самоуправством, требовалось наличие такой ситуации, при которой заметная часть избирателей была готова обвинить в неспособности пойти на компромисс именно Палату Общин.При подобных обстоятельствах выборная палата оказывалась в фатально невыгодном положении. Но если бы лорды по неразумию попали в ситуацию, когда уже их обвинили бы в неизбежной пробуксовке работы большей части государственных служб, то длительное недовольство избирателей давно бы дало Короне основания лишить верхнюю палату контроля над финансами.
Именно потому-то правительство Высокого Хребта столь прилежно старалось купить общественную поддержку... и именно это сделало герцогиню Харрингтон и графа Белой Гавани такими ценными фигурами для оппозиции в Палате Лордов. Во всем, что касалось бюджета военного флота, их голоса звучали для избирателей наиболее весомо.
И именно поэтому барон Высокого Хребта и его союзники стремились уменьшить их влияние любыми доступными способами.
Сами члены кабинета должны были соблюдать предельную осторожность, чтобы не показалось, будто они сводят личные счеты с двумя самыми знаменитыми героями прошедшей войны. Но на практике требовалось минимальная изобретательность, чтобы перепоручить атаку достаточно отдаленному стороннику. А уж финансируемых правительством “комментаторов” и газеты, а также идиотов, которые им искренне верили, и вовсе никакие тормоза не сдерживали, и накапливающаяся усталость леди Харрингтон проявлялась все отчетливей.
Разумеется, она привыкла иметь дело с предвзятой прессой и в Звездном Королевстве, и на Грейсоне, и реагировала на выпады с таким внешним спокойствием, что Максвелл про себя считал его маской. За последние несколько лет он достаточно хорошо изучил леди Харрингтон, чтобы понять: при всей излучаемой ею безмятежности и спокойствии темперамент у нее был не менее взрывоопасный, чем у самой королевы. Пожалуй, её труднее было заставить выйти из себя, но если уж это удавалось, никакие преграды на пути не в силах были ей помешать... что могли засвидетельствовать призраки Павла Юнга и Денвера Саммерваля.
В каком-то смысле, размышлял Максвелл, ей приходилось даже хуже, чем обоим братьям Александерам. По крайней мере, барон Высокого Хребта и его шайка воспринимали их как одного, хотя и опасного противника, в то время как леди Харрингтон — и это ни для кого не было секретом — выступая в Палате Лордов, представляла не только себя, но и Протектора Бенджамина и Елизавету III.
И все они ни в грош не ставили барона Высокого Хребта и его коллег-министров.
Поверенный начал было что-то говорить, но передумал. Вряд ли он скажет ей нечто новое. И даже если скажет, неуместно с его стороны предлагать ей непрошеные политические советы. И тем более делиться сплетнями, каких бы он ни нахватался..
“Кроме того, — подумал он, — все можно устроить гораздо лучше... если, конечно, я решу, что имею право сунуть нос в её частную жизнь. Не надо ничего рассказывать ей, надо переговорить с Мирандой или Маком. И пусть они соображают, как ей это преподнести”.
* * *
— Прибыли лорд Александер и граф Белой Гавани, ваша милость.
— Спасибо, Мак. Будь добр, пригласи их прямо сюда.
— Разумеется, ваша милость.
Хонор положила ридер на подставку, остановив его на третьей странице экзаменационной работы гардемарина Зилвицкой с анализом битвы у мыса Сент-Винсент [10], и с улыбкой подняла глаза. Джеймс МакГиннес, единственный стюард Королевского флота Мантикоры, который на самом деле служил нена флоте, улыбнулся ей в ответ и, склонив голову в полупоклоне, удалился. Она с нежностью посмотрела ему вслед. Последние двадцать стандартных лет Мак играл ключевую роль в эффективной организации ее жизни.
Она бросила взгляд на Нимица, в блаженном одиночестве разлегшегося поперек двойного насеста, который он обыкновенно делил со своей подругой. Сегодня был четверг, и Саманта отсутствовала — она сопровождала Миранду и Фаррагута во время обычного визита в Академию имени Андреаса Веницелоса, приют для сирот и частную школу, которые учредила Хонор для тех, чьи родители погибли на войне, как мантикорцев, так и грейсонцев. Академия имела филиалы и в Звездном Королевстве, и в системе Ельцина, и Миранда, числившаяся теперь шефом персонала Хонор, регулярно посещала её вместо герцогини, у которой прочие обязанности поглощали все больше и больше времени. Детишки были без ума от Нимица, Саманты, Фаррагута и древесных котов вообще, а все коты, не важно, четыре у них лапы или шесть, любят играть с детьми. Для них это было заранее предвкушаемым удовольствием, и Нимиц часто ездил к детям с остальными котами, даже когда Хонор не могла. Но не тогда, когда в личном расписании его человека значилось нечто вроде сегодняшней встречи.
Когда за МакГиннесом закрывалась дверь, Хонор краем глаза заметила Лафолле, даже здесь стоящего на посту у её двери. Затем она заставила себя подняться с кресла и подошла к самому краю большого эркера, который нависал над благоустроенными территориями вокруг особняка, словно крепостная башня. Наружная стена, целиком сделанная из кристаллопласта, выходила на залив Язона, восхитительно синий сегодня, и она на секунду позволила себе замереть, любуясь видом, затем снова повернулась к двери и поправила сшитые по грейсонской моде платье и жилет.
За эти годы она сроднилась с традиционным грейсонским одеянием. Она по-прежнему считала его совершенно непрактичным, пригодным лишь для того, чтобы выглядеть нарядно, но вынуждена была признать, что выглядеть нарядно — не так уж и плохо. Кроме того, здесь, в Звездном Королевстве она носила эти одежды — по крайней мере, когда не надевала военную форму — почти постоянно не без причины. Грейсонское платье напоминало всем, включая её саму, кем она является... а также что Звездное Королевство и весь Мантикорский Альянс многим обязаны людям планеты, которая стала её второй родиной.
“Еще одно соображение, которое Высокому Хребту, похоже, с легкостью удается не замечать... или того хуже”, — с горечью подумала она, но привычно подавила волну гнева. Множить в мыслях причины, по которым ей так хочется вцепиться в горло премьер-министру, сейчас было неуместным.
МакГиннес вернулся несколько секунд спустя в сопровождении Хэмиша и Вильяма Александеров.
— Ваша светлость, граф Белой Гавани и лорд Александер, — вполголоса объявил стюард и мажордом Хонор — и удалился, неслышно закрыв за собой полированные деревянные двери.
— Хэмиш. Вилли.
Хонор подошла к ним, протягивая руку. Ей уже не казалось странным, что она здоровается с ними без соблюдения лишних формальностей. Время от времени накатывало, правда, некое ощущение нереальности происходящего, особенно когда она обращалась по имени к своей королеве или к Бенджамину Мэйхью, но такое случалось все реже и реже. Как ни странно, она постоянно помнила, кто она такая и из какой среды вышла, несмотря на то, что со временем поднялась к самой вершине политической власти даже двух звездных наций. Она редко задумывалась об этом специально, но когда неожиданно приходило осознание, становилось ясно, что её отношение к происходящему сформировано как раз поздним вхождением во внутренние круги правления двух наций, к которым она принадлежала.
Она была “чужим”, возвысившимся до статуса влиятельнейших “своих”. Поэтому многое она видела другими глазами, с другой точки зрения — которую, как она знала, многие её союзники часто считали едва ли не простодушием. Изощренные, порочные, бесконечно любезные (по крайней мере, внешне) политические баталии, которые эти люди, пусть и с сожалением, принимали как должное, ей были чужды и по натуре, и по жизненному опыту. В какой-то степени ее грейсонские и мантикорские друзья понимали друг друга намного лучше, чем она понимала и тех и других, но постепенно она пришла к мнению, что само неприятие бессмысленной политической возни служит ей своеобразной броней. И противники и сторонники в равной мере считали её прискорбно бесхитростной и прямодушной, не желающей — или не способной — “играть” по хорошо известным им правилам. И это делало её “темной лошадкой”, непредсказуемым фактором — особенно для оппонентов. Они знали всё о тончайших нюансах занимаемой ими позиции, о выгодах и шансах, которые руководили их собственными решениями и тактическими маневрами, но простота и прямота позиции леди Харрингтон их попросту обескураживала. Они словно не в состоянии были поверить, что она и в самом деле такая как есть, что она искренне верит именно в то, о чём говорит... ведь про себя они твердо знали, что это невозможно. И поэтому они продолжали следить за ней с напряжением и опаской, постоянно ожидая, когда же она наконец раскроет свою “подлинную” натуру.
С врагами это было полезно, но, к сожалению, даже самые близкие ее союзники, особенно из аристократической среды (что ей прекрасно было видно из эмоций её гостей), порой не верили, что ей нечего скрывать. Они еще могли принять это разумом, но, будучи плотью от плоти мира, в котором родились, пэры Звездного Королевства не в состоянии были отрешиться от инстинктов, как бы им этого ни захотелось. А им, кстати, и не хотелось, да и с чего бы? Это был ихмир, и Хонор вполне искренне признавала, что в нем найдется по меньшей мере столько же достоинств, сколько и недостатков. Но даже лучшие его представители — даже такие люди, как Хэмиш Александер, лет семьдесят-восемьдесят прослуживший офицером, — никогда в полной мере не могли освободиться от условностей игры, по правилам которой они играли с самого детства.
Она отмела в сторону эти мысли, поздоровалась за руку с каждым из Александеров по очереди и с улыбкой указала им на кресла, которые они всегда занимали. Её улыбка была теплой и приветливой, но Хонор не замечала, насколько теплее становилась эта улыбка, когда ее глаза встречались с глазами графа Белой Гавани.
Вильям Александер, напротив, все отлично видел. Просто раньше он не отдавал себе в этом отчета. Не обращал внимания, как сердечно Хонор приветствует его брата. Не замечал коротких разговоров наедине, не придавал значения тому, что после каждого их трехстороннего стратегического совещания Хэмиш неизменно находил повод задержаться для внезапно возникшей частной дискуссии с Хонор по каким-то деталям. Сейчас он смущенно наблюдал за тем, как улыбается Хонор, и — окончательно смутившись — за тем, как отвечает на ее улыбку Хэмиш.
— Спасибо за приглашение, Хонор, — сказал граф Белой Гавани, задержав её руку в своей на мгновение дольше, чем требовала простая учтивость.
— Можно подумать, у меня не вошло в привычку приглашать вас обоих перед каждым приёмом у Высокого Хребта, — усмехнулась Хонор.
— Вошло, — согласился граф. — Но мне бы не хотелось, чтобы вы думали, что мы принимаем эти приглашения как нечто само собой разумеющееся, ваша милость, — добавил он, едва заметно улыбнувшись.
— Вряд ли вы чего добьетесь, — сухо сказала Хонор. — Мы втроем так долго старались испортить отношения с правительством, что общество любого из нас для двух остальных уж точно “само собой разумеющееся”.
— Своим примером доказываем справедливость слов того парня со Старой Земли, — вставил Вильям. — Вы должны знать, как его зовут. Ханкок? Арнольд? — Он помотал головой. — Он из этих древних американцев. — Пришлось обращаться за помощью к брату. — Историк у нас в семье ты, Хэмиш. О ком я думаю?
— Если не ошибаюсь, — ответил граф Белой Гавани, — человека, чье имя ты столь безуспешно пытаешься вспомнить, звали Бенджамин Франклин. Во время мятежа он советовал своим товарищам-повстанцам держаться вместе, если они не хотят, чтобы их повесили по отдельности [11]. Но я потрясен. Какое чудо позволило такому исторически безграмотному типу, как ты, припомнить эту цитату?
— Если вспомнить, сколько воды утекло со времен твоего драгоценного Франклина, думаю, что каждый, кто не помешался на бессмысленной эрудиции, заслуживает огромного уважения уже за то, что вообще о нём помнит, — парировал Вильям. — Кто бы сомневался, что ты, услышав одну фразу, тут же назовешь книгу, страницу и год издания.
— Прежде чем вы разовьёте эту мысль, Вилли, — предупредила Хонор, — пожалуй, мне следует предупредить, что я тоже неплохо знаю Франклина и его период.
— Вот как! Ну тогда, конечно, моя изысканная врожденная галантность не позволит мне более распространяться о... Ну, в общем, сами знаете.
— Знаю-знаю, — зловеще произнесла Хонор, и оба покатились со смеху.
В дверь кабинета мягко постучали, и на пороге вновь возник МакГиннес. Он вкатил столик с закусками и напитками, приготовленными мистрис Торн, грейсонским поваром Хонор, и остановился около стола. Предпочтения гостей он изучил давным-давно, уточняющих вопросов не требовалось. Сперва он налил кружку “Старого Тилмана” графу, потом откупорил бутылку сфинксианского бургундского и предложил для дегустации лорду Александеру.
Хонор и Хэмиш с усмешкой переглянулись. Вильям тщательно изучил пробку, изящно вдохнул аромат и только потом кивком засвидетельствовал свое благосклонное одобрение. Тогда МакГиннес налил вторую кружку “Старого Тилмана” для Хонор, получив в благодарность её улыбку. Затем Хонор с Хэмишем подняли запотевшие кружки увенчанные шапками пены в салюте подлинных любителей пива. Затесавшегося в их компанию безнадежно изнеженного сноба, предпочитавшего вино, они демонстративно проигнорировали.
— Должен сказать, Хонор, — проговорил Хэмиш, с удовлетворенным вздохом опуская кружку, — что мне куда ближе ваш выбор напитков, чем все что подают на политических сборищах у Вилли.
— Это потому, что вы ходите не на те сборища, — подмигнула Хонор. — И в мыслях не держу дерзостного предположения, что урожденные аристократы голубых кровей, подобные вашему достопочтенному брату, начисто лишены простых жизненных радостей, но на Грейсоне меня всегда восхищало, как даже самые высокомерные землевладельцы не стыдясь признаются, что любят время от времени пропустить кружечку пивка.
— Мнимая добродетель любви к пиву сильно преувеличена теми несчастными заблудшими душами, которые не способны наслаждаться высшими достоинствами благородного вина, — уведомил Вильям, обращаясь к ним обоим. — Время от времения и сам не прочь пропустить кружечку пивка. Оно, бесспорно, вкуснее воды. Но к чему довольствоваться чем-то второстепенным, когда есть возможность выбрать более благородную альтернативу?
— Мы и не довольствуемся, — ответил ему брат. — Мы удивляемся, почему ты довольствуешься.
— Дети, ведите себя прилично, — попеняла им Хонор, вдруг почувствовав себя их нянькой, а не политическим союзником, несмотря на то, что даже младший Александер был на двадцать с лишним стандартных лет старше её. — Нам надо много чего обсудить, прежде чем вы сможете вволю позадирать друг друга.
— Есть, мэм! — отрапортовал граф с широкой ухмылкой.
Глядя на него, она с нежным упреком покачала головой.
— На самом деле, — сказал Вильям, неожиданно посерьезнев, — вы совершенно правы, Хонор. У нас действительно есть что обсудить, включая одно соображение, которое я вообще-то предпочел бы не трогать.
Хонор откинулась на спинку кресла, коснулась эмоций Вильяма, и глаза её сузились. Привычная веселая перепалка между братьями была маскировкой: оба излучали глубоко скрытое напряжение, смешанное с гневом. Вроде бы обычное дело, это была неизбежная реакция на политическую обстановку, которую они пришли обсудить. Но никогда раньше она не ощущала такой острой... тревоги, как та, что в данный момент исходила от Вильяма. В его эмоциях было нечто новое и очень резкое — чувство сосредоточенной настойчивости. Более того, казалось, что он старается его подавить — или, по крайней мере, усомниться в том, что его источник заслуживает доверия. После множества кризисов, которые они выстояли рука об руку, Хонор впервые по-настоящему удивилась.
— И что же это? — осторожно спросила она.
— Хм...
Вильям посмотрел на нее, потом бросил взгляд на брата и сделал глубокий вдох, чтобы набраться решимости.
— По словам моих информаторов, — сказал он голосом человека, решившегося преодолеть тяжелый участок и нащупывающего опору для первого шага, — новый бюджет грозит нам дополнительными сокращениями военных ассигнований. Все расчеты уже проведены, и совершенно ясно, что в ближайшем будущем срок действия Акта о Подоходном налоге на период чрезвычайного положения истечет — и халявному раздуванию партийных и бюджетных кошельков придет конец. Это им, конечно, не по нраву, но они не настолько глупы, чтобы пытаться продлить Акт. Тем более зная, что в Палате Общин мы его неминуемо задушим, а заодно не преминем привлечь широкое внимание к тому, куда на самом деле уходят деньги, и, наконец, лишим их оснований сваливать на насвсе финансовые неурядицы. Поэтому, вместо того, Яначек собирается рекомендовать сократить численность действующих кораблей стены примерно на двадцать процентов — чтобы высвободить средства других “налогов военного времени”. Кроме того, по той же самой причине он планирует приостановить строительство практически всех незавершенных СД(п). А Высокий Хребет уверен, что нашел способ нейтрализовать вас и Хэмиша на период, пока новые сокращения финансирования будут обсуждаться в Палате Лордов.
— Дополнительные сокращения?! — повторил Хэмиш и что-то злобно пробормотал себе под нос.
Хонор порадовалась, что не расслышала отдельных слов.
— И как же они собираются оправдать новое урезание расходов на флот? — спросила она Вильяма и немало подивилась, что говорит спокойно. — У нас уже меньше кораблей, чем было в начале войны, — продолжила она. — И, как любят напоминать народу они сами, война еще не окончена.
— По крайней мере, официально, — сквозь зубы прорычал Хэмиш.
— Они планируют оправдать это в точности так же, как оправдывали все остальные сокращения, — ответил Вильям на вопрос Хонор. — Показав, какую долю военного бюджета они могут сэкономить за счет эффективности и боеспособности кораблей нового типа. Им не нужны все эти “устаревшие” корабли, мешающие развитию нового, выгодного, эффективного флота, который Яначек создает без чьей-либо помощи .
Хотя Хонор была полностью согласна с мнением Вильяма о бароне Высокого Хребта и сэре Эдварде Яначеке, она удивилась яростному сарказму и горечи, с которой прозвучали его последние слова. Александер-старший, напротив, был слишком взбешен, чтобы обращать внимание на детали.
— Это самая дерьмовая дрянь, которую они выдумали за последние месяцы, — бушевал Хэмиш. — Даже для них это просто новый рекорд!
— Это логическое продолжение всего, что они делали раньше, Хэмиш, — заметила Хонор. Ее голос звучал на удивление спокойно, но в жестких агатовых глазах покоя не было в помине, — Тем не менее я не ожидала таких объемов сокращения. Они уже срезали весь жир и мускулы, теперь они принялись за кости.
— Удручающе точный анализ, — согласился Вильям. — И вы правы, это — непосредственное, прямое следствие всё тех же доводов, которые они использовали на каждом шагу. Корабли нового типа мощнее, более живучи и требуют меньшего экипажа, а в связи с благополучной кончиной подоходного налога бюджет так резко ужался, что чем-то необходимо поступиться.
— Ты сказал “поступиться”? — гневно повторил Хэмиш. — Чтобы я что-то уступилэтому лживому коварному тупоголовому кретину Яначеку! Да я...
— Уймись, Хэмиш, — сказала Хонор, не отрывая взгляда от Вильяма... и даже не задумываясь о том, как небрежно обратилась она к графу Белой Гавани. — Мы уже знаем, что они смотрят на бюджет флота как на своего рода копилку, куда можно беззастенчиво лазить за их драгоценными “мирными дивидендами”. Если мы будем психовать и сотрясать воздух, стараясь порвать их в клочья во время дебатов, то людям просто начнет казаться, что мы перегибаем палку. А они, соответственно, будут казаться более благоразумными. Как ни глупа их политика, нам необходимо держаться вместе и говорить об этой политике спокойно и взвешенно. Это особенно касается нас двоих. И вы это знаете.
— Вы правы, — сказал Хэмиш после короткой звенящей паузы и сделал глубокий вдох. — Итак, они собираются еще сильнее сократить нашу боеспособность, так, значит? — спросил он.
Его брат кивнул.
— И, полагаю, Юргенсен и его прикормленные аналитики из РУФ собираются поддержать Яначека? — фыркнул Хэмиш.
— Конечно собираются, — ответил Вильям, и теперь пришла очередь Хонор горько и возмущенно фыркать.
Никого не удивило, когда Яначек начал свой второй срок на посту Первого Лорда Адмиралтейства с вывода за штат Хэмиша Александера. Послужной список графа Белой Гавани был блестящим, но даже будь он совокупной реинкарнацией Горацио Нельсона, Того Хейхатиро, Реймонда Спрюанса, Густава Андермана и Эдуарда Саганами, этого было бы недостаточно, чтобы перевесить яростную личную вражду между ним и сэром Эдвардом Яначеком.
Но увольнение Хэмиша, по крайней мере, было ожидаемым, сколь бы мелочным и мстительным это ни было. Однако Хонор подозревала, что флот в целом был не меньше неё удивлен и возмущен, когда Яначек решил, что сэр Томас Капарелли и Патриция Гивенс тоже “заслужили отдых”.
Ну допустим, Капарелли действительно нуждался в отдыхе после огромного напряжения десяти лет на посту главнокомандующего Звездного Королевства. Но ведь не это послужило причиной его смещения. После возвращения с Цербера она достаточно хорошо узнала бывшего Первого Космос-лорда: Томас Капарелли никогда не стал бы подпевалой политической марионетки. Честность не позволила бы ему молчать, пока Яначек кромсает военный флот, а правительство в то же самое время увиливает от формального завершения войны с хевами. Так что Капарелли постигла та же судьба, что и графа Белой Гавани, хотя и несколько по другим причинам.
Приблизительно по тем же причинам “ушли” и адмирала Гивенс, несмотря на её феноменально успешный послужной список в качестве шефа Разведывательного Управления Флота. Видимо, её преданность Капарелли и тесные деловые отношения с ним в глазах Яначека в любом случае требовали увольнения в соответствии с принципом управления персоналом в просторечии именуемым “новой метлой”. Еще, правда, ходили слухи о фундаментальных разногласиях между Пат Гивенс и Яначеком по поводу пересмотра приоритетов разведки военного флота, но самым большим ее грехом был, безусловно, отказ подтасовать результаты анализа РУФ в угоду новому Адмиралтейству. Поэтому и она оказалась на половинном жалованье — в награду за её помощь по спасению Звездного Королевства.
Единственное, в чем никто никогда не заподозрил бы человека, пришедшего на смену Гивенс, — это в излишней самостоятельности. Адмирал Фрэнсис Юргенсен для королевского флота военного времени был своеобразным анахронизмом: флаг-офицер, получивший свой высокий ранг благодаря политическим покровителям, а не каким бы то ни было личным способностям. До войны таких офицеров было удручающе много, но с тех пор их ряды заметно поредели. Обыкновенно инициатором чистки был Капарелли, но слишком часто (и болезненно) причиной становились боевые действия неприятеля. К сожалению, при новом руководстве Адмиралтейства эти люди снова начали возвращаться. Хонор это казалось отвратительным, но неизбежным. В конце концов, ведь и сам сэр Эдвард Яначек на протяжении всей своей карьеры был образцом именно такого офицера.