Вигдорова Фрида Абрамовна. Дорога в жизнь (Дорога в жизнь - 1)

   - О-о! Трусы? Это мы трусы? - крикнуло сразу несколько голосов.
   - Да, да, трусы! Забыли, как испугались быка? Удирали, как зайцы! Нет, если вы хотите, чтобы я остался у вас, все должно перемениться.
   - Да чего делать-то?
   - А вот я скажу, что делать. Олени по тайге идут - у них есть вожак. Самолеты летят в воздухе - у них есть ведущий. В семье - отец, на заводе директор. Ну, а у вас? Старшим у вас буду я. Но этого мало. Мне нужны помощники. Были у вас до сих пор ответственные? Командиры?
   - Мы все командиры! - крикнул кто-то за моей спиной.
   Я не обернулся.
   - Ладно, тогда вы все командуйте. Я буду рядовым. Ведите меня, распоряжайтесь мною, налаживайте мою жизнь. Но жить так, как вы сами сейчас живете, я не хочу. Ни один человек, хоть немного уважающий себя, не станет жить по-вашему, да, пожалуй, еще поколотит тех, кто его заставит так жить. Нет, ребята, глупости вы бросьте.
   - Семен Афанасьевич, - очень серьезно сказал худой смуглый паренек с широко расставленными темно-карими глазами, - мы будем делать, как вы скажете. Только нам командиров не надо. Командирам всегда блат - они и лопать первые, им и одежка получше.
   - Это не командиры, а жулики! - сказал я. - Командир, как я это понимаю, прежде всего - ваш же товарищ. Он не съест куска, пока не накормит всех, не наденет штанов, пока все не будут в штанах. Это от вас зависит. Вы друг друга знаете. Выберите самых лучших, самых честных - настоящих товарищей, а не жуликов... Сейчас идите все завтракать, уже поздно. А после завтрака построиться на поляне.
   Ребята бегом кинулись в столовую. Но... нет, не все убежали. Человек шесть-семь остались на ступеньках крыльца. Они не такие, как все, они не бегут - самолюбие не позволяет. Их не заботит, оставят ли им позавтракать, они выше этого.
   - А вы уверены, Семен Афанасьевич, что у нас будет хорошо?
   Это спрашивает серьезный, кареглазый, тот, что говорил про командиров.
   - А ты?
   - Не знаю.
   - Как твоя фамилия?
   - Жуков.
   - А звать?
   - Санька.
   - Так вот, Александр, запомни: у нас в доме будет хорошо. Непременно будет. А теперь ведите меня в вашу столовую.
   ...После завтрака они с грехом пополам выстроились у главного здания. И теперь я уже не беседовал с ними - я холодно, твердо сказал им, чего я, новый заведующий, от них требую и чего жду.
   - Предупреждаю вас честно: я ненавижу расхлябанность, воровство, лень и глупость. Ничего несбыточного вам не обещаю, но уверен: мы будем жить хорошо - работать, учиться, играть. Чем больше и дружнее мы потрудимся, тем быстрее настанет для нас хорошая и чистая жизнь. Сегодня же мы решим, как лучше наладить нашу жизнь, чтобы она была разумной, не свинской. Тех, кто согласен вместе со мной бороться с грязью, воровством и ленью, прошу выйти вперед и стать вот здесь. Кто не хочет - останьтесь на месте.
   Строй дрогнул. Минута нерешительности. Вышли Саня, Петька, Коршунов, еще секунда - и пошли все. На месте остался один, рослый и длиннорукий, с ярко-рыжими вихрами; веки толстые, словно припухшие, и в них глаза-щелочки.
   - Это честно. Как твоя фамилия?
   - Нарышкин.
   - Чего ты хочешь, Нарышкин?
   - Хочу уйти из детдома.
   - Иди. Желаю тебе, чтобы ты не погиб, чтобы тебя не искалечила никакая беда, а если от грязи заболеешь коростой, чтоб кто-нибудь тебя вылечил. Вот кто тебе ума даст - не знаю. Иди.
   В полной тишине Нарышкин направился к проходной будке. Я не стал смотреть ему вслед.
   - Так вот, - продолжал я, - у нас пять спален. На первое время решим: каждая спальня - отряд. Можете называть это группой, ватагой, но, по-моему, отряд лучше. Пусть каждый отряд выберет себе командира. Командир должен составить список своего отряда - имя, фамилия, сколько в школе учился. Каждый отряд должен выбрать еще и санитара. Санитар составит заявку сколько не хватает в отряде матрацев, одеял, простынь, подушек. И предупреждаю: никаких карт. Если что-нибудь из кладовой или из кухни пропадет - второй выдачи не будет. За карты - самое строгое наказание...
   Логики в моей речи не было, я выхватывал главное, самое неотложное, и уверен - они отлично понимали меня.
   - А еще нужно... - Петька поперхнулся, покраснел, видно сам ужасаясь собственной храбрости, но все же докончил: - еще нужно дежурных по спальням, чтобы ничего не пропадало.
   - Да пропадать-то уж нечему, - возразил я. - Разве вот двери с петель не снял бы кто.
   По рядам пробежал смех, но я оборвал его словами:
   - Прошу еще запомнить вот что: впредь право на свободный выход из детского дома будут иметь только командиры. Остальные могут уходить только с моего разрешения. Того, кто уйдет самовольно, обратно не пущу.
   - Ого! Ну и что ж, что не пустите? - раздалось из задних рядов.
   - Ровно ничего. Не пущу, и всё. А сейчас разойдитесь по спальням. Выберите командиров и санитаров. Я жду здесь. Идите.
   Одни нехотя, неуверенно, другие весело и решительно, обгоняя друг друга, двинулись к лестнице. Я присел на скамью и сунул руку в карман за папиросами. Портсигара и кошелька с деньгами как не бывало...
   4. "В ДВУХ-ТО ЛОВЧЕЕ!"
   Командиром первого отряда выбрали Жукова, и это было хорошо. Разговаривая со мной, Жуков смотрел мне прямо в глаза. Он принял близко к сердцу все, что произошло в то утро, и ребята, судя по всему, относились к нему с доверием.
   - Санька - он ничего! - сказал круглолицый белобрысый паренек в ватной телогрейке.
   И в этой сдержанной похвале прозвучало серьезное одобрение.
   Командира второго отряда звали Михаил Колышкин. У него было одутловатое бледное лицо и сонный взгляд. Представляя мне своего командира, ребята из этого отряда посматривали на меня не без ехидства, и в их взглядах я читал: "Что, брат, перехитрили мы тебя?" Да, это не командир. Но кто же из вас будет командиром на самом деле? - думал я. - Ты, курносый? Или ты, хмурый и вихрастый? Ладно, увидим.
   Командир третьего вытянулся передо мной и бойко отрапортовал:
   - Честь имею представиться - Дмитрий Королев, по кличке Король!
   Ого, этот будет крепко держать ребят, да только так ли он будет командовать, как надо?
   У него было очень подвижное, смышленое лицо; глаза под темными ресницами казались совсем желтыми, янтарными, и смотрели зорко и лукаво.
   Мне сразу пришелся по душе и Сергей Стеклов - подросток лет четырнадцати, большелобый, спокойный, командир четвертого. Последний Суржик - равнодушный и неповоротливый, так же как и Колышкин, не оставлял сомнений: он был ширмой, подставным лицом. Его выбрали, чтобы он выполнял волю кого-то другого, более сильного, умного, расторопного, кто предпочитал оставаться мне неизвестным.
   - Ну, в добрый час! - сказал я. - А теперь за дело. Жуков, выдели пятерых ребят - пусть приведут в порядок баню и затопят ее. Кто в отряде остается свободен, пусть выносит из своей спальни матрацы, кровати - надо все почистить и проветрить. Королев, отбери часть твоих ребят - пусть напилят и наколют дров для бани. Сообрази сам, сколько рук для этого понадобится. Остальные тоже займутся матрацами и кроватями. Стеклов, ты раздобудь ведра и тряпки, надо вымыть окна. Колышкин, ты...
   Через полчаса все закипело. Одни работали, сохраняя на лице снисходительное выражение: поглядим, дескать, что дальше будет. А пока почему бы и не проветрить матрац? Отчего не получить новые башмаки? Другие носились по дому с блестящими глазами и пылающими щеками и готовы были перевернуть весь мир. Третьи то и дело застывали на месте с ведром воды или присаживались на ступеньки крыльца и жмурились на солнце.
   Во второй спальне стоял дым коромыслом, но командира не было ни видно, ни слышно.
   - Где Колышкин? - спросил я мимоходом.
   - А кто его знает! - равнодушно ответил приземистый крепыш, держа в объятиях два тюфяка сразу и направляясь с ними к двери.
   А в четвертой спальне гремел скандал. "А ну дай, а ну дай! Вот я тебе как дам!" - слышалось оттуда. Я вошел. Стеклов, багровый от злости, стоял против того тощего, длинного и нескладного парнишки, который хвастал, что у него в деревне огромный бык. Оба уже и кулаки сжали, и головы пригнули, и стали друг к другу боком, выдвинув плечо, - вот-вот начнется драка.
   - В чем дело?
   - Я его... Я ему... - услышал я вместо ответа.
   - Глебов не хочет мыть полы, - пояснил совсем маленький круглолицый мальчишка, чем-то неуловимо похожий на Стеклова. - Я, говорит, не умею, я не поломойка.
   - А остальные что же - проходили поломойные курсы? - поинтересовался я. - Кончили вуз?
   Вокруг зафыркали. Глебов опешил. Впрочем, он сразу обрел душевное равновесие:
   - Да что, в самом деле! Чего я буду поломойка для всех!
   Он задрал голову, скрестил руки на груди и без малейшего смущения встретил мой взгляд.
   - Стань как следует, - сказал я тихо.
   - Ну, положим, стану.
   В это "положим" он вложил всю свою независимость и сознание собственного достоинства, но Наполеона изображать перестал.
   - Отряд Королева пилит дрова, чтобы Глебов вымылеся в бане, - сказал я. - Отряд Суржика помогает на кухне, чтобы Глебов сегодня пообедал. А Глебов боится утомиться, если вымоет полы для всех. Пусть он вымоет только то место, где стоит его кровать. Дай ему тряпку, Стеклов.
   Все расступились. Стеклов взял в углу ведро и тряпку.
   - Возьми вымой свои два квадратных метра, - сказал он спокойно, в точности повторяя мою интонацию.
   - И вымою! - Глебов подхватил ведро, вода выплеснулась ему на ноги. Поди ты отсюда! - свирепо крикнул он, отталкивая Стеклова и рывком погружая тряпку в ведро.
   Да, Стеклов был явно неглуп. Он тотчас забыл о существовании Глебова, не дал ему ответного пинка, даже не чертыхнулся и сейчас же занялся другими делами:
   - Павлушка, бери другое ведро и мой с той стороны. Лешка, вымоешь это окно. Егор, тебе - то окно...
   Лешка, Егор и остальные с жаром принялись за окна, но сразу стало ясно, что эта работа им непривычна: они беспорядочно возили по стеклу мокрыми тряпками, оставляя грязные разводы.
   Я молча высыпал в небольшой таз толченого мелу, развел водой, размешал, потом влез на подоконник, взял у Алексея -длиннолицего, бледного мальчишки с торчащими ушами - тряпку и обмакнул ее в меловой раствор.
   - Посмотрите сначала, как надо, - сказал я ребятам.
   Все головы повернулись ко мне. Только Глебов ожесточенно тер тряпкой пол, со злостью что-то бормоча себе под нос.
   - Два квадратных метра... Вуз кончил... Для Глебова баню топят... доносилось до меня.
   Протирая стекла, я краем глаза наблюдал за ним и вскоре с удовольствием увидел, что Глебов уже вышел за пределы злополучных двух метров.
   - Ладно, давайте мы теперь сами! - грубовато, но решительно произнес Стеклов.
   Я вытер руки и пошел по другим спальням. Потом спустился во двор.
   Санитары выстроились в очередь у бельевой. Кастелянши у нас не было, в бельевой распоряжалась повариха Антонина Григорьевна. Поджав губы, она хмуро пересчитывала простыни, наволочки и одеяла и выдавала их санитарам с таким видом, словно ей горько было выпускать вещи из рук.
   Солнце пригревало безотказно. Бывают в марте такие дни - небо высокое и голубое, какое увидишь только весной. Еще холодно, а ветер вдруг повеет теплом. Завтра, может быть, лужи снова затянет льдом, но сегодня они растаяли и отражают небо. И с крыш каплет, и вдруг разлетается вдребезги обломившаяся сосулька, и каждый звук звонок и отчетлив. Хорошо!
   У сарая Королев и другой паренек - лет одиннадцати, щуплый, маленький, с длинной, тонкой шеей - пилили толстое бревно. Королев двигал пилой легко, плавно и работал без видимого усилия. Его напарник давно уже вспотел, тяжело дышал, но сдаваться ему, должно быть, не хотелось. Король смотрел на него, насмешливо щуря янтарные глаза.
   - Дай-ка я сменю тебя, - сказал я.
   Мальчишка с удивлением и благодарностью посмотрел на меня, потом боязливо покосился на Королева:
   - Не надо, Семен Афанасьевич, я не устал.
   - Ладно уж, сдавайся! - снисходительно произнес Королев и предложил мне: - Давайте померяемся?
   Я взялся за пилу. С Королем было приятно работать - пила у него шла легко, без заминки и без напряжения. Некоторое время он поддерживал разговор.
   - Попаримся в баньке, - говорил он, - попаримся! Давно я мечтаю искупаться.
   Он балагурил так с четверть часа, потом притих.
   - Отдохни, - предложил я.
   Он только помотал головой. Мы продолжали молча, упорно работать. Я чувствовал, как ослабела рука Королева, как тяжело он дышит. Он не смотрел на меня, и я знал: он свалится вот тут, у бревна, но пощады не попросит. Еще полчаса спустя я сказал:
   - Ну, всё! Не ты - так я устал.
   Королев почти выронил пилу и тяжело опустился на первый попавшийся чурбашок.
   - Если б я до вас с Ванькой не пилил, я бы еще знаете сколько мог! сказал он прерывисто.
   К вечеру мы все валились с ног от усталости, но ужинали после жаркой бани в чистом белье и новых костюмах, а в спальнях ждали аккуратно застланные кровати со свежими простынями и наволочками.
   Перед ужином ко мне подошел Петька в синем сатиновом костюме, в новых башмаках, до того чистый, до того умытый, что лицо у него так и блестело. Он не говорил ни слова - только стоял и смотрел на меня.
   - Повернись-ка! Ну, костюм точно по тебе сшит. Хорош! А башмаки как, не жмут?
   - Хороши! - почему-то шепотом ответил он, помолчал секунду и вдруг, покраснев до ушей, лукаво прибавил: - В двух-то ловчее!
   К концу ужина я спросил:
   - С чего начнем завтра? Как вы думаете?
   - Двор, бы надо убрать, - нерешительно сказал Стеклов.
   - Клуб! - крикнул кто-то.
   - А столовую? - спросил я.
   - И столовую!
   - Значит, будем продолжать уборку. Надо, чтобы у нас было чисто. Командиры, после ужина подойдите ко мне!
   Сторожить дом я назначил в эту ночь отряд Королева. Что-то подсказывало мне: если сторожить станет Король, то и сторожить будет уже не от кого вряд ли кто решится с ним связываться. Двое ребят стояли у проходной будки, двое - у входа в главное здание. По одному дежурили и в коридорах.
   - Возьми мои часы, - сказал я Королеву. - Надо, чтобы ребята сменялись каждый час, а то все устали нынче. Часы оставишь тому, кого назначишь вместо себя. В два часа ночи разбуди Стеклова, он сменит ваш отряд.
   Королев взял часы и бережно надел их на руку.
   - Так, значит, вы будете у нас работать? - спросил он, взглянув мне прямо в глаза.
   - А как ты думаешь?
   - Будете! - уверенно ответил он.
   5. ПОЗДНЯЯ ГОСТЬЯ
   Когда в доме все утихло и я собрался было прилечь, ко мне постучали.
   - Войдите! - сказал я, недоумевая, кто бы это мог быть.
   На пороге стояла незнакомая женщина с небольшим чемоданом в руках.
   - Я воспитательница Артемьева, - начала она торопливо, мягким, словно чуть задыхающимся голосом. - Я уезжала к больному отцу в Тихвин.
   - Зайдите, пожалуйста. Присядьте.
   Она села, расстегнула ворот пальто. Блеснул воротничок белой блузки. Из-под берета виднелись темные волосы, в которых заметно пробивалась седина.
   И лицо было немолодое, утомленное, с косой четкой морщинкой меж бровей. Ей было, вероятно, за сорок.
   Она заметила, что я изучаю ее, косая морщинка врезалась глубже, и голос на этот раз прозвучал сердито:
   - Вы, наверно, считаете, что я больше не должна здесь работать?
   Я не успел ответить; легонько пристукнув ладонью по столу, она сказала твердо:
   - Выгоните в дверь - войду в окно. Детдом не оставлю.
   - Но...
   - Не уйду! - перебила она, решив, очевидно, что я хочу возразить ей. Вы, конечно, считаете всех, кто здесь работал, виноватыми. Наверно, вы правы. Но я тут очень недавно. И пускай тоже виновата - все равно, я просто не могу уйти. Я уже привыкла к детям, полюбила их. Мне пришлось уехать, потому что у меня отец-старик тяжело заболел...
   Чем больше она горячилась, тем спокойнее становилось у меня на душе.
   - Да что вы, никто вас не гонит! - заговорил я. - Оставайтесь. Только сами видите, какая тут предстоит работа. Воспитатели все разбежались. А я человек новый.
   - Работы, конечно, много. Я знаю.
   - Значит, остаетесь?
   - А о чем же я говорю вам все время! - В голосе ее слышалось такое торжество, словно она отвоевала для себя право на веселый и мирный отдых, а не на работу с сотней необузданных ребят.
   - Вам надо отдохнуть, - торопливо и с явным облегчением продолжала она.- Я пойду. Спокойной ночи. Только вот что: вы не должны думать, что это в самом деле трудновоспитуемые. Дети как дети. Ведь здесь был проходной двор, никто больше месяца не работал. Приходили, уходили один за другим. Я сама работаю меньше месяца, но уверяю вас - дети как дети. - В голосе ее, кроме убежденности, слышалась и тревога: вдруг я все-таки не поверю? Послушайте, - перебила она себя. - а Лобов повторяет свои упражнения?
   - Простите...
   - Ну как же! Лобов Вася. Он половину алфавита не выговаривает, путает "р" и "л"...
   - Ах, Лобов!
   Я вспомнил маленького белобрысого мальчика из отряда Стеклова - его речь и в самом деле трудно понять.
   Кажется, что рот у него всегда полон горячей каши: вместо "з" он говорит "ж", вместо "с" - "ш"; трудно даже сообразить и упомнить, что с чем он путает и что вместо чего произносит.
   - Упражнения? Нет, я ничего такого не слышал.
   - Вот этого я и боялась. Вы знаете, он начал уже довольно сносно произносить "с" и "з".
   - Вы думаете, он будет говорить нормально?
   - Непременно! Это исправимо, вполне исправимо. Вот я так и знала: все придется начинать сызнова. А ведь обещал: "Вот, честное слово, буду каждый день повторять".
   - Что же он такое должен был повторять?
   - Очень просто... Ох, как глупо! - вдруг спохватилась она. - Вам давно пора отдохнуть, а я...
   - Вы уговариваете меня отдохнуть, а сами, я вижу, устали, - сказал я. Вы что же, прямо с дороги?
   - Да. В Ленинграде узнала о здешних переменах - и сразу на поезд. Сейчас пойду к себе. Я снимаю комнату у Антонины Григорьевны, это тут рядом.
   Я взял у Артемьевой чемодан и проводил ее к Антонине Григорьевне - это и в самом деле было неподалеку, за оградой, в какой-нибудь сотне шагов по пути на станцию. Артемьева привычно стукнула в окошко у крыльца.
   - Екатерина Ивановна! Голубушка! - послышался голос, в котором я никогда не признал бы голос нашей суровой, неприветливой хозяйки и поварихи. - А я уж волновалась! Ну, что с отцом-то?
   - Поправился, спасибо. Вот только я его на ноги подняла - и приехала...
   Я отправился домой. Прошел мимо стоящего у будки Королева, миновал флигель, столовую. Холодный ветер дул в лицо, разгоняя сон, да мне уже и не хотелось спать. С какой горячностью эта немолодая, усталая женщина отстаивала свое право работать в нашем доме! Неожиданный разговор с нею прибавил мне спокойствия и уверенности.
   Вспомнилось: днем, перед тем как дать ребятам наглядный урок мытья окон, я отыскивал в кухне подходящий таз, чтобы развести мел, и тогда-то ко мне подошел тот самый странно одетый человек, что накануне сторожил Коршунова в изоляторе. Мне уже было известно, что это воспитатель Щуров.
   - Прежде, - сказал он без всяких предисловий, - я был по специальности фотограф...
   Я не выразил вслух своего удивления и ждал, что последует дальше.
   Выдержав небольшую паузу, Щуров закончил внушительно:
   - Я решил вернуться к своей прежней профессии.
   - Значит, оставляете детдом?
   - Значит, оставляю.
   Что было отвечать ему? Если человек не хочет быть воспитателем, уговаривать его не нужно. А уговаривать этого, что стоял передо мной, в слишком длинных, неряшливо подвернутых брюках, в пиджаке с чужого плеча, и, внушительно оттопырив нижнюю губу, смотрел на меня мутными, ленивыми глазками... Нет, уговаривать его незачем. А в гороно объясню, Зимин поймет.
   Щуров правильно расценил мое молчание.
   - Честь имею, - сказал он.
   - Прощайте.
   Некоторая муть от разговора с Щуровым все же засела в душе. И когда, уже на ночь глядя, в мою комнату вошла Екатерина Ивановна Артемьева, усталая, с чемоданом в руках, и чуть не с порога заявила: "Выгоните в дверь - войду в окно", - я попросту очень обрадовался, словно темной ночью на незнакомой дороге кто-то засветил мне фонарик. Может быть, только теперь, в эту ветреную и холодную мартовскую ночь, я по-настоящему помял то, что сказал мне на прощанье Антон Семенович. Я работал с ним вместе и помогал ему как только мог. Но я всегда полагался на его слово. Его мысли были для меня неоспоримы, его находки - самыми лучшими. А сейчас я сам за старшего.
   6. И СНОВА НАСТАЛО УТРО
   Первый, кого я увидел утром, был Сергей Стеклов.
   - Все в порядке? - спросил я.
   - Часы целы, вот они, - простодушно ответил он.
   Я в упор посмотрел на него и пожал плечами.
   Он густо покраснел.
   - В детдоме все в порядке, Семен Афанасьевич. И... и пришел Подсолнушкин.
   - Это кто же?
   - Наш. Воспитанник. Мы еще вам говорили - его Тимофей слушается. Вот он идет!
   Я ожидал увидеть взрослого парня, силача. Но от будки к нам шел маленький, узкоплечий подросток - шел не спеша, руки в карманы, независимо поглядывая по сторонам.
   - Здравствуй, - сказал я.
   - Здравствуйте, коли не шутите, - неторопливо и с достоинством ответил Подсолнушкин.
   - Как же ты оставляешь дом, если знаешь, что без тебя на Тимофея нет управы? Вот он тут вчера вырвался, мог кого-нибудь поддеть на рога.
   Я застал его врасплох. Он ждал выговора за самовольную отлучку, и весь его вид поначалу говорил: "Я сам себе хозяин и сумею за себя постоять". И вдруг - Тимофей... Подсолнушкин смотрел растерянно, и я не дал ему опомниться:
   - Ну, вот что: скорей умойся, позавтракай, и пойдем с тобой к Тимофею. Ты в какой спальне?.. Значит, у Жукова. Отбери там двоих понадежнее себе в помощь - надо сарай привести в порядок. Кстати, где ж ты был эти два дня? Я тебя еще не видел здесь.
   Подсолнушкин кашлянул.
   - У меня... гм... - Он явно придумывал, чем бы объяснить свою отлучку. - Я у тетки был... хотел там остаться...
   - И что же?
   Дальше пошла чистая правда:
   - Я на рынке Нарышкина встретил... Он говорит: "В детдоме все вверх дном!" Я и решил поглядеть.
   - Это ты правильно решил. Ну-ка, Сергей, давай сигнал на подъем!
   Раздался дробный, прерывистый звон колокольчика. Он дребезжал, всхлипывал, захлебывался все на одной и той же высокой ноте. "Экая музыка! с досадой подумал я. - Надо скорее горн".
   На кухне уже разведен был веселый огонь, и лицо Антонины Григорьевны показалось мне не таким суровым, как вчера.
   - Екатерина Ивановна уже на ногах. В корпусе. Чуть свет встала, сообщила она, поздоровавшись со мной.
   Все было как вчера - и все было совсем иначе. Вчерашнее утро они начинали, с любопытством ожидая, что с ними будет. Они привыкли: кто-то что-то с ними делает, а они либо кое-как подчиняются, либо увиливают, а то и бунтуют понемногу. Сегодня они просыпались с сознанием, что у них есть начатые и неоконченные дела: Жуков еще накануне знал, что его отряд дежурит в столовой и на кухне, отряд Королева должен был убрать двор, отряду Колышкина поручили привести в порядок клуб.
   Любопытно было видеть, как встретили ребята Екатерину Ивановну. Собственно, трудно назвать это встречей. "Ка-те-ри-на Иван-на!" - только и произнес нараспев Петька, но вложил он в эти два слова очень много. "Как хорошо, что вы приехали! А мы уж думали, вы не вернетесь!" - с несомненностью разобрал я в этом приветствии. Тут были и радость, и удивление, и что-то еще, чему не сразу подберешь название. Старшие, видно, мало знали ее, но ребята лет десяти-одиннадцати, должно быть, сразу чувствовали в ней то, чего им давно не хватало.
   Вася Лобов ходил за ней по пятам и, размахивая руками, горячо, хоть и довольно невнятно, объяснял:
   - Я ничего не жабыл, Екателина Ивановна. Я повтолял. Пошлушайте...
   - Вы ведь работали здесь меньше месяца? - спросил я Артемьеву.
   - Ровно двадцать четыре дня, - ответила она.
   "Много, оказывается, может человек посеять за двадцать четыре дня", подумал я, глядя ей вслед.
   - Это хорошо, что приехала Екатерина Ивановна, - сказал Король. - Но только она для маленьких ребят. А для больших...- Он с сомнением покачал головой и закончил осторожно, стараясь никого не обидеть: - Для больших это дело несерьезное.
   - Нет, я с тобой не согласен, - ответил я. - Это для всех нас очень хорошо.
   В середине дня произошли два события. Первое было приятное: из Ленинграда приехал Алексей Саввич. О нем уже успел сказать инспектор Зимин: "Даем вам преподавателя по труду - век будете благодарны. В прошлом путиловский рабочий, давно связан со школой... Одним словом - находка. Как видите, что обещал - исполняю!"
   Алексей Саввич был невысокий, худощавый, с аккуратно подстриженными усиками, с проницательным взглядом глубоко сидящих глаз. Коротко представился, мне, крепко, энергично пожал руку и попросил разрешения сразу пройти в мастерскую. Спрашивать ни о чем не стал, видимо всё поняв с первого взгляда.
   - Стало быть, инструмента нет?
   - Стало быть, нет.
   - Никакого. Так. Ну что ж, отрядите со мной на два дня парочку ребят. Придется в Ленинград возвращаться.
   Я тоже не стал расспрашивать. Отпустил с ним двух ребят из отряда Колышкина и занялся очередными делами. И тут подстерегало меня второе происшествие, неприятное: пришел Жуков и сообщил, что четверо ребят ушли из дома без всякого разрешения - Глебов, Плетнев, Разумов и Володин.
   - Как же они ушли? Ведь у будки дежурный? - спросила Екатерина Ивановна, стоявшая тут же.
   - Через забор. Подставили бочку и перелезли.
   Так...
   В первый день ушел один рыжий Нарышкин. Возможно, он был храбрее других, или легче на подъем, или менее любопытен - не интересовался переменами, которые, может быть, придут со мною. Возможно, ему было куда пойти и он не боялся холода - ведь почти еще зима, на улице легко не проживешь. Но улица, конечно, тянула и других, а с теплом потянет много сильнее, если я не помешаю. Да. Стало быть, Нарышкиным и сейчас дело не кончилось. Этого я ждал, это - я знал - было неизбежно. Но такие мысли не утешали.