Витковский Алексей. Земля святого Витта

небольшому озеру Мyрло - к тому самому, над которым орлиным гнездом высился
замок графов Палинских, - поговаривали, что с верхней смотровой площадки
замка в хорошую погоду видны крыши Киммериона. Браконьеры-идолопоклонники
знали, что наступать на Свилеватую Тропку нельзя, примерещатся тебе туман и
елки гнилые, а потом заглотает тебя голодный зверь Мебиус, - поэтому,
подойдя к телу Змея, они просто перекидывали через него свой товар
невидимым, на терпеливо поджидающим лавочникам с Киммерионского острова
Елисеево Поле. Но потом новые русичи споили вогулов огненной водой, заразили
сифилисом, уморили налогами и сослали на Сахалин. Киммерийцы со своими
нарушителями поступили традиционно, их выдворили в городок Римедиум,
прозванный Прекрасным за то, что над ним - отвесная стена в полную версту,
да еще с нее Змей переливчатым брюхом свешивается, ну, а напротив, через
протоку - Земля Святого Эльма, восточный остров Киммериона. Ни выхода, ни
выплава из Римедиума нет, ибо там - монетный двор, идет чеканка киммерийских
денег, ведущаяся с разрешения, выданного государем Всея Руси Петром
Алексеевичем. Никого за триста лет не выпустили из Римедиума: Киммерия свои
древние свободы блюла строго, и кого посадили - того посадили насовсем.
Но власть киммерийских архонтов была не дальше Змея, а за Змеем
начиналась Внешняя Русь, по которой вел сейчас вечный странник Мирон
Вергизов усталого толкователя сивиллиного бреда, гипофета Веденея. Тот
пытался понять, куда же это они на ночь глядя по топкой лесотундре бегут, но
тут Вергизов на миг исчез; запахло дымом, холодной золой, заскрипела дверь,
лязгнул засов.
- Заходи, передохнуть пора, - послышался голос провожатого из глубины
помещения. Десятым чувством понял Веденей, что перед ним - сторожка, видимо,
очень старая. Дерево крыльца, на которое он шагнул, крошилось под сапогом.
Воздух в помещении был застоявшийся и почти теплый. Появился свет; старик
сидел за квадратным столом и подкручивал пламя в керосиновой четырехлинейке.
Несусветно пыльное стекло от лампы стояло рядом, капюшон с головы Вергизова
был откинут, и вновь содрогнулся гипофет, увидев нечеловеческий череп
Вергизова.
Веденей опустился на скамью, выложил на стол термос-бивень, огляделся.
Стол, две скамьи, печь-буржуйка, еще что-то черное в дальнем углу,
поблескивающее. С немалым удивлением признал в этом предмете рояль. Над
роялем виднелось что-то вроде птичьего чучела. Может быть, даже именно
птичье чучело. Прыгающие тени точно ничего разглядеть не позволяли.
Мирон властно взял кривой термос, вынул пробку и надолго присосался.
Веденей подумал: неужто выпьет все? В такой термос пол-амфоры входит, а это,
если по-новорусски, почти двадцать литров. Но старик утер тонкие губы локтем
и вернул квас владельцу.
- Раньше в таких термосах соус гарум хранили. Потрясающая была гадость:
тухлая макрель вперемешку с тухлыми потрохами той же макрели. Обожали ее
римляне, вот и вымерли. Я надеюсь, что у человечества хватит ума больше
никогда не изобретать соус гарум. Греческий огонь тоже вот совершенно зря
второй раз изобрели. Напалм называется.
- Видел по телевизору, - ответил Веденей, отрываясь в свою очередь от
термоса, - русичи при коммунизме за него американцев ругали...
- Ты про коммунизм не очень-то, - буркнул Вергизов, - сам понимаешь,
император... - Знаю, знаю, учили меня. Не такой уж я зеленый, Мирон
Павлович.
Вергизов постучал невероятно длинными пальцами по столу. "А рука-то
киммерийская", - подумал Веденей. У него у самого была такая же. Народное
объяснение того, почему у половины киммерийцев руки именно такие, было
малоправдоподобным, - но другого объяснения не было вовсе. Древние предки,
уходя оттуда, откуда их несла нелегкая во времена не то двенадцатой, не то
тринадцатой фараонской династии, могли взять с собой очень мало пожитков и
припасов, и ввели в обычай: съедать в день ровно столько пищи, сколько
вместится в пригоршне. Осев на берегах теплого и безопасно далекого Рифея,
киммерийцы обычай долго хранили. Но изобильный рыбой и всяким речным зверьем
Рифей, ягоды и орехи, которых и тундра, и тайга давали невпроворот, довели
людей до того, что у младенцев стали увеличиваться руки, чуть не вдвое
против прежнего. Мастеровитые киммерийцы важно шутили, что большому куску
рот радуется, а большой руке - дело.
Старец, похоже, приготовился к длинной речи. И заговорил.
- Гипофет, ты идешь в Россию. К брошенным селеньям, к бедным городам, к
грязным рекам. Предки русичей еще не знали железа, а вы, затворившись в
Киммерии Рифейской, обрабатывали стальными сверлами мамонтовую кость. Вы
унесли с собой тайну минойской азбуки, а пользуетесь ею теперь раз в сто
лет, теперь у вас на киммерийском языке разве что на базаре ругаются, когда
русских слов не хватает, да еще твои полоумные старухи на нем пророчествуют.
Вы были свидетелями гибели величайших царств, но едва ли раз в полвека
поднимали голову от токарного станка. Вы остановили время, но хотите знать
будущее, хотите насильно вытащить его из бесконечных прорицаний своих
Сивилл. Так вот, гипофет, ты увидишь время. Ты увидишь, как оно вскипает,
створаживается, гниет, рассыпается в пыль. Ты идешь в страну, где тысячу лет
царствует никому не ведомый царь Кавель, и народ всю тысячу лет решает
одну-единственную задачу: Кавель убил Кавеля, либо же Кавель Кавеля. Ты
увидишь пирамиды, стоящие на острие, возьмешь в руки неподвижную стрелу
Зенона, постучишь по панцирю Ахилловой черепахи. Ты увидишь тела, лишенные
душ, и еще другие тела, населенные множеством душ - как постоялые дворы. Ты
дважды и трижды войдешь в одну и ту же воду и прикоснешься к весам, на
которых добро и зло отвешивают пудами и золотниками. Ты проследишь путь змеи
по траве и станешь выбирать между клепсидрами с живой и мертвой водой. Ты
увидишь медведей, с рогатинами идущих добывать шкуру охотника и ужаснешься
при виде мышей, питающихся кошками. Ты научишься утолять жажду из источника,
бьющего горьким уксусом. Ты поймешь непостижимое и разучишься отличать нож
от вилки. Наконец ты, православный человек, увидишь мучения настоящих
рогатых чертей, проследишь, как сдирают с них шкуру, вытапливают из них жир,
а потроха скармливают лающим чудовищам, - да-да, чертей, виновных лишь в
том, что их мучитель не верит ни в Бога, ни в дьявола. Ну, гипофет, ты готов
идти дальше? Ты не хочешь домой, в теплую Киммерию?
Веденей за время этого монолога вполне взял себя в руки и ответил
сразу.
- Мирон Павлович, вы это все пятьдесят лет назад моему предшественнику
тоже говорили? Слово в слово, или поменяли что-то?
Воцарилось молчание. Вергизов сцепил жилистые пальцы. Было ясно, что
никак не ожидал он столь нахального отпора, да еще ответа на вопрос -
вопросом. А Веденей оперся о стол, будто собираясь встать, и заговорил так
же веско и неторопливо, как до него - Вергизов.
- Мои предки, Мирон Павлович, были гипофетами, толкователями сивиллиных
пророчеств, еще в те времена, когда Тверь на Москву войной ходила. Мы
кое-чему научились. Да, я православный человек, но я киммериец, я вырос на
островах у подножия гор, с которых над нами всей тушей свисает Великий Змей.
Он вообще старше человечества, а чего стоит его мудрость - вы мне сами
показали. Муки чертей меня не волнуют нимало - особенно если тот, кто их
мучит, в них же не верит. Это даже хорошо, что не верит: если вера не
способна творить чудеса, то пусть неверие движет горами. Так что крою ваш
козырь своим, и, думаю, он сильней: ни в какую вашу Россию я не верю! Именно
поэтому понять ее умом - легче алгебры. Срок понадобится, ну, так затем я и
вышел в дорогу. Работа как работа. Это на мужского парикмахера, на
косторезчика нужно с десяти лет учиться. А на понимателя России - и в
тридцать пять не поздно. Управлюсь как-нибудь. - Веденей залпом хлебнул
кваса, и чуть не подавился слишком большим глотком.
Как нокаутированный, тяжко откинулся Вергизов к стене. Он медленно
мотал своей невероятной головой, явно не зная, что сказать. Потом с трудом
пробурчал:
- Вот тебе и гипофет...
- Гипофет! - не без гордости сказал Веденей, - Есмь гипофет! А пошлет
Господь сына - и сын гипофетом будет. Сам я сивилл с двенадцати лет слушаю,
и не скажу, чтобы совсем ничего в их речах не понимал. Хоть и темные
старухи, а не глупее вашего Змея. Кстати, они на том же языке разговаривают.
Разве мало пророчеств исполнилось, а? - Ну, исполнилось... - Одно только
предсказание о "крысином короле" в Саксонии развязало нам руки, спасло
Киммерию: мы заранее знали, что ровно через сто пятьдесят лет умрет Ленин! А
канарский осьминог? Мы даже офеней предупредили, что ровно через сто лет
будет денежная реформа, мы людям их кровные спасли! А что было с теми, кто
нас не слушал? Когда в Венгрии стадами падали коровы и свиньи - не мы ли
предупреждали, что ровно через сто пятьдесят лет убьют Джона Кеннеди?
Послушали нас, как же... Тополевая тля в Швеции, рыбий мор у юго-запада
Африки, а что через сто лет? Через сто лет ровно - постановление коммунистов
о журналах "Звезда" и "Ленинград"! Бойкот московской олимпиады! Нам это все
в Киммерионе, может быть, не очень и важно, но уж лучше бы нас слушали! Да,
мы - скрывшая себя провинция, но мы вовсе не деревня!
- Ну, пошел, пошел... - попробовал угрюмо отбрыкнуться провожатый, но
Веденей, закрепляя плацдарм, ринулся в дальнейшую атаку:
- Не надо нас пугать Россией, хоть мы и связаны с ней только узкой
тропкой. Только много ли на Руси троп древнее нашей, Камаринской? Впрочем,
мне на пути в Россию даже она не нужна, я кустами пройду, огородами. Не
заловят меня, Мирон Павлович, я слово "корова" умею произносить и с двумя
"о", и с двумя "а", и с двумя "у", а если нужно, то и с любыми другими
звуками!..
Веденей, наконец, выдохся. Долгая, накопленная еще дома обида на весь
мир, на Киммерию, на Россию, на городское начальство и ушедшую жену, на
глупость сивилл и умничанье Мирона, наконец, нашла выход. Здесь, в
лесотундре, никто не посмеет затыкать рот свободному человеку!
- Во зараза, - помолчав, неожиданно мирно сказал Вечный Странник. -
Провинция, видишь ли, а не деревня. Был бы из деревни - гордился бы тем, что
не из провинции. Ладно, понимай Россию. Только чур: как поймешь - так и мне,
друг любезный, что-нибудь объясни. Очень интересно. Если не соврешь, то
первым будешь, который... с понятием. Раньше-то в Россию просто верили, тем
и обходились.
- А я вот не верю. И точка.
- Зараза! - повторил старик, как-то светлея лицом, если при его
внешности такое вообще было возможно. - Слушай, может, и у меня не все
остыло?.. - Он пошарил под лавкой, вынул две пыльных бутылки, покачал в
руках.
- Кофе с коньяком... Налить бы во что? Веденей протянул руку. - Два
надо разделить на два, Мирон Павлович. Как утверждает арифметика, в итоге -
один. Означает это, что наливать ни во что не надо. Бутылка вам, бутылка
мне. Вы пить из горлышка умеете?
Старец побежденно мотнул головой и отдал бутылку. Веденей ногтем открыл
ее и отпил. Питье было холодным, однако...
- Мирон Павлович, это не кофе с коньяком, это коньяк с кофе. Но все
равно спасибо, термос горячий, пейте.
- Это не коньяк с кофе, это я кофе так завариваю, - отругнулся старец,
- так теперь уже не умеют. Не волнуйся. Такому зубастому, языкастому, как
ты, может пригодиться.
Веденей ополовинил бутылку, отставил.
- Не выдохлось, смотри-ка. А вообще-то, Мирон Павлович, из нашего
разговора следует, что можно бы вам на меня и не орать.
Старик ответил на старокиммерийском, притом одним длинным словом. Если
бы пришлось это слово переводить на современное российское наречие,
получился бы матюг на три строки убористого текста. После отмены цензуры
любимое чтиво киммерийцев, газетка "Вечерний Киммерион", любила устраивать
подобный практикум в родном наречии своим подписчикам. В принципе речь шла о
выделительных органах Великого Змея и возможном с ними совокуплении с
использованием того, к кому слово обращено, целиком всем телом и очень
глубоко, но точного значения выражения не знал ни Веденей, ни один из тех
кто на Киммерионском рынке, сохранившем древнее название "Накушатый", пускал
это ругательство вослед вконец обнаглевшему покупателю: клюква ему, видите
ли, не в полной мере морозом будланутая, семга ему, видите ли, не миусского
засола, точильный камень ему, видите ли, рачьей клешней перешибешь. Веденей
вытащил из вшитого под плащом кармана две таежных галеты - ячмень пополам с
кедровым орехом - и одну протянул Мирону. Тот сперва взял, потом отодвинул.
Старик хотя и сверкал желтыми зубами, но галету боялся не угрызть.
- Размочите, Мирон Павлович, - сказал Веденей, в который раз
откупоривая драгоценный термос. Старик оценил воспитанность гипофета,
плеснул кваса в киммерийскую ладонь свою, макнул в него сухарь, потом
сжевал, а остаток из пригоршни выпил. Потом спрятал лицо под капюшон.
- Ну, будет. Хочешь, ложись на лавку. Я посижу, покараулю. Веденей не
заставил себя упрашивать. Отхлебнув хозяйского угощения, он свернулся
калачиком и через минуту провалился в сон, где нашел себя в мире без
очертаний, где лишь раздавались железные голоса: "Вон! Вон!" - но Веденей
знал, что к нему эти голоса не относятся, и сон гипофета перешел в тот
особый, глубокий, который бывает у человека после прогулки на чистом воздухе
и умеренной выпивки, при условии хорошего здоровья, - а оно у Веденея было,
иначе никто его в такой тяжкий и вредный поход не отрядил.
Между тем возгласы "Вон! Вон!" никакого отношения к сну не имели, они
звучали наяву - тысячью верст северней сердитой головы Великого Змея. Там, в
полярной тьме, на льду замерзшей реки Кары, совершалось безобразное
избиение. Стая медноперых, железноклювых, двухголовых птиц гнала из Европы в
Азию жалкое существо, облаченное в грязный, рваный, когда-то, видимо,
кружевной саван. Наконец, существо это - не то вообще призрак - выбралось на
азиатский берег реки, - судорожно цепляясь за кочки, оно поползло в тундру.
Птицы немедленно прекратили преследование.
- Еще будешь по Европе бродить - на кусочки расклюем к ядрени матери! -
гаркнула одна из железноклювых птиц.
- Пойду в Азию! - прошептал призрак, глотая слезы.
Птицы собрались в клин и полетели на юго-запад.
Но до рассвета было еще очень далеко. Спала Великая Русь, спала
Киммерия и спал славный город Киммерион, - и чуть ли не все его спящие
жители видели в эту ночь один и тот же удивительный сон. Снилось им
спортивное состязание в беге. Гаревая дорожка была обычная, крытый стадион
тоже: ничего особенного, правда, трибуны пустые и все как-то темновато.
Только вот бегунов на старте всего двое, трусики у них, маечки, кроссовки
самые простые, к тому же все - одинаковое. Побегут - не отличишь. А судья
вот необычный. Что-то вроде статуи Свободы с завязанными, как у Фемиды,
глазами, - так изображали американское правосудие на карикатурах в журнале
"Крокодил" при советской власти. Только вместо факела в руке у Судьи -
стартовый пистолет.
А еще знал в этом сне весь Киммерион, что бегуны на старте - это
Причина и Следствие. Судья же у них - Судьба Человечества. Грянул выстрел.
Причина и Следствие рванули и помчались. Сперва, как и положено законами
обогнало Причину. Потом снова произошла смена мест. Снова. Снова. И никто
уже из видевших сон не знал - Причина ли впереди Следствия, Следствие ли
мчится за Причиной.
Не сегодня начался этот бег, но лишь сегодня бегуны обрели свободу, -
если не навеки, то надолго. Теперь Следствие вовсе не означает, что была
прежде него какая-то Причина. И Причина вовсе не предвещает, что из-за нее
будет Следствие. Силы у них примерно равны, так что будет впереди
попеременно то одно, то другое.
И только в глазах рябит у спящих зрителей.
Впрочем, чего только не приснилось киммерийскому народу за тридцать
восемь столетий на сорока островах!
В далекой Аргентине - где небо южное сверкает, как опал, естественно -
давно покойный местный классик в эту ночь перевернулся в гробу.

2

...у молчания есть своя история, которая его передает.
Эли Визель. Иерусалимский нищий

Недаром в старокиммерийском языке есть особое время: "иносказательное,
недостоверное, весьма сомнительное". Историю Киммерии, а особенно города
Киммериона, без использования этого времени не расскажешь никак. Поэтому
перед повествователем возникают два пути: воспользоваться киммерийским
языком (первый вариант), тогда повесть некому будет прочесть, на этом языке
только на базаре ругаются да на жертвенниках прорицают. Можно
воспользоваться другим языком, например хотя бы вот даже и русским (второй
вариант), но тогда все, что будет рассказано, покажется иносказательным,
недостоверными и весьма сомнительным, - ну, а поскольку в существовании
Киммерии, простирающейся от верховий Камы до верховий Кары, никакого
сомнения нет, придется повествователю выбрать третий путь, найденный великим
писателем Лукианом в его "Правдивой истории", и, подобно Лукиану, заявить:
"Правдиво только то, что все излагаемое мною - вымысел. Это признание должно
снять с меня обвинение, тяготеющее над другими, раз я сам признаю, что ни о
чем не буду говорить правду". Однако это слова Лукиана, - никак не мои: я
лишь сетую на неполноту русского языка, ибо без использования
"иносказательного, недостоверного, весьма сомнительного" весь аромат
киммерийских берегов улетучивается. Примеры этого "времени", имейся оно в
русском языке, сделали бы вполне естественными следующие, предположим,
заявления:
"Жил-был на свете Одиссей Бафометов, родиной его была Итака, что возле
города Читы..."
Или:
"Долог путь из Душегубова Московской губернии до Вчерашних Щей на
Нижней Волге..."
Выглядит куда как сомнительно и недостоверно, между тем гляньте на
карту России, оспорьте достоверность существования Итаки или Душегубова, или
заявите, что от него до Вчерашних Щей - ближний свет. Или, когда речь пойдет
о Киммерии, напишите по-русски фразу: "К северу от Полночного Перста имеет
Рифей постоянный фарватер, но недолго, менее чем через двадцать верст идут
Мебиусы". Поскольку выше было рассказано, что Великий Змей свернулся
Мебиусом, или (нечего к словам цепляться) - Лентой Мебиуса, то логично
предположить, что к северу от самого северного из островов Киммериона,
взаправду (но по Лукиану) именуемого "Полночный Перст", пребывает непонятным
образом лично и собственной персоной Август Фердинанд Мебиус, который эту
ленту изобрел, а с ним заодно и другой Мебиус, Карл, изобретший такую важную
вещь, как биоценоз (соблюдаемый в Рифее на договорных началах людьми,
бобрами, стеллеровыми коровами, рифейскими раками и т.д.), - обитают они
там, возможно, вместе с родственниками, близкими друзьями и однофамильцами.
Увы. Не листайте энциклопедии (первый том Большой Киммерийской обещан в
будущем году, но главный редактор этой энциклопедии, академик Гаспар Шерош,
говорит, что там даже "бэ" только до середины): Мебиусы, в просторечии Мебии
и даже Мебы, - это всего лишь многочисленные отмели, полностью
бобрифицированные, - точней, занятые бобрами под летние дачи, - и ясно,
из-за того, что фарватер Рифея в отмелях дробится, приходится запасаться
лоцманом из числа бобров. Услугу эту бобры оказывают бесплатно, а в виде
компенсации люди на бобриные Мебы ни при какой погоде не лезут.
Бобры в Рифее живут более чем привольно, все пространство между
юго-восточными островами Киммериона - Горностопуло, Полный Песец и
Касторовым - словом, примыкающими к большому острову Бобровое Дерговище -
бобрами буквально забито. На Бобровом Дерговище, в двух шагах от главного
городского проспекта, есть магазины, есть роддом (для людей) и тут же - чуть
ли не крупнейший банк Киммериона, Устричный, - но вот задача на засыпку:
поищите в Рифее морских бобров, каланов. Хрена с два их вы тут найдете! Они
приплывали больше двух столетий тому назад, просили зеленую карту на
жительство, даже подписали какой-то договор с рифейскими раками, - но
архонтсовет Киммериона им отказал. Отказал каланам в каланизации. Кастор
Фибер, тогдашний выборный от бобров в архонтсовете, наложил вето. Самим
места мало. Потому как биоценоз - и никаких каланов.
Так что когда младший Мебиус, Карл, изучая устричные банки сотней лет
позже, сочинил биоценоз, иначе говоря, сосуществование множества видов, -
это все было не в Киммерии. А если даже в ней, то сведения о событии могли
сберечься лишь в предсказаниях киммерийских сивилл, а они записаны на
киммерийском языке, а там все иносказательное, все недостоверное, все -
весьма сомнительное.
А как пересказать вам городские беды, столетиями тянущиеся судебные
процессы? Ведь разбирательство то и дело сбивается с русского на
киммерийский, и поди пойми что-нибудь, скажем, в деле "Мокий против Соссия",
которое началось, по европейскому счету, в 1839 году - из-за довольно
дорогого, офенями принесенного ружья, которое ответчик нагло подменил
чиновничьей пелериной?.. Вы, дорогой читатель, ничего не поняли? Не
переживайте: это обычные издержки перевода с киммерийского на русский.
Заранее предупреждаю, что в предлагаемой ныне читательскому вниманию истории
о некоторых киммерийских событиях будет понятно не все. Ибо я - вслед за
Лукианом - решил говорить только правду, - а она-то обычно и кажется наглым
враньем, выдумкой очевидца и прочее. Что реальней, кстати: вранье очевидца
или истина из десятых рук? Различите, если умеете.
В Киммерионе достойны внимания, пожалуй, все сорок островов. И самый
северный, где местный Борей обдувает Рифейскую стрелку, и самый южный -
Лисий Хвост, на который из России ведет Яшмовая, она же Лисья нора. И самый
западный из островов - Земля Святого Витта, сотрясаемая неприятным недугом
собственного имени, и самый восточный - Земля Святого Эльма, озаренная
круглый год призрачными огнями (тоже своего имени). С этого острова есть
переправа на восточный берег Рифея, в Римедиум Прекрасный, что в Киммерионе
звучит как "Бутырка" в Москве или "Кресты" в Питере, только еще хуже, ибо
Римедиум - это просто наглухо закрытый монетный двор, где чеканят для
внутренних нужд Киммерии мелкую монету - от осьмушки обола (примерно 0.47
общероссийской копейки) до серебряного мебия, равного общероссийскому
золотому полуимпериалу (ровно семь с половиной русских императорских
рублей). В мебии же - двенадцать больших медных лепетов. При киммерийском
счете на двойки и дюжины научиться переводить их в русские деньги (в
империале - пятнадцать рублей, в рубле - сто копеек - это ж как все
упомнить?) очень непросто, Но кому надо, тот управляется. Лучше уж считать
мебии, чем их чеканить - говорит древняя киммерийская мудрость. То же,
наверное, можно сказать и о лепетах. И об осьмушках обола.
Но до Земли Святого Эльма можно доехать по мостам - их в Киммерионе не
перечесть - а на Землю Святого Витта нужно нанимать лодку: остров горячий и
трясучий (хотя красивый до нестерпимости, в этом киммерийцы убеждены), мост
к нему в здравом уме никто строить не будет. И далеко, и рухнет, - а
понтонный мост бобры не разрешат строить. Они даже на лодки согласны только
на плоскодонные. Характер у них - у бобров - нагловатый и склочный, но
киммерийцы привыкли.
Мостов нет и к некоторым другим островам. К острову Высоковье - там
одиноко стоит мужской монастырь Святого Давида Рифейского, семижды сгоравший
дотла, но попечением святого покровителя восстававший из пепла. В прошлый
раз строили его из мореного дуба, - сгорел. На этой раз построили его из
железного кедра. Пока не горит, но горожане с интересом ждут. Не построены
мосты также к одиноко стоящему острову Ничье-Урочище; еще - к архипелагу из
трех островов немного южней от Урочища, тоже в северо-восточной части
Киммериона, острова называются Выпья Хоть, Отставной Нижний и Отставной
Верхний, - весь архипелаг отчего-то называют Майорским, хотя населяют его
преимущественно члены гильдии лодочников, довольно богатой, ибо из
городского транспорта в Киммерионе (кроме единственной линии трамвая) -
только лодки, в том числе несколько маршрутных. Нет моста к Европойному
Острову, где расположено Новое кладбище; впрочем, там уже давно никого не
хоронят, места нет, а пока было - называли остров иначе: Упокойный. Нет,
наконец, проезжего моста и к священному Кроличьему острову, с часовней
святых Артемия и Уара, где колокол Архонтов Шмель в полночь бьет один раз.
Там очень священная могила есть - но о том ниже. Но этот остров от
Караморовой стороны отгораживает канал-канава всего в сажень шириной. Ну, а
к северо-западу от Кроличьего расположена та самая Земля Святого Витта, где
(кроме бань) похоронены все отцы-основатели Киммерии, и трясет их, бедолаг,
уже тридцать восемь столетий - но это в знак того, что им и после смерти за
судьбу обретенной на Рифее родины неспокойно.
Вот отсюда приезжий человек и начал бы экскурсию по Киммериону, - если
бы в Киммерионе были приезжие люди (есть только захожие, но это офени, а им
не до экскурсий). Это кладбище - самое древнее в Киммерии.
В самой возвышенной его части из земли торчит осиновый кол.
Точней, осиновым он считается по традиции, а на самом деле вырезан из
цельного рифейского родонита, буро-красного, и покрыт строгой резьбой,