Лишь одно обстоятельство не давало нойону внутреннего разрешения умертвить ядовитых гадюк без одобрения Повелителя.
   Небо! Великое Синее Небо… Воспоминание о той заоблачной птице. Была ли она зрачком в неустанно взирающем Небесном Оке? Или… Знал Хасанбек, что недоступен ему ответ. И это знание вливало новую порцию печали в его почти до краёв наполненное тоской нутро.
   …Огненный шар незаметно прокатился по нагромождению облаков, настиг людскую реку. И уже висел над головами, нагревая доспехи.
   Добравшись к остановившемуся Белому тумену, гвардейцы получили команду спешиться и приготовиться к общему построению. Сегодняшний смотр предполагал участие самого Beликого Хана, и провинившихся, замеченных в нерадивости, ожидали плачевные последствия.
   Темник обернувшись, внимательно изучил даль до самого окоёма. И не нашёл ни малейшего признака приближения передовых чамбулов основного войска. «Неужели настолько отстали? А может, что-то случилось?! Но что могло помешать привычному темпу?.. » Хасанбек был более чем уверен: ни один крупный отряд тангутов не мог возникнуть на расстоянии даже пяти дней пути. Все они уже давно рассеяны, повержены на землю и, неподвижные, скалят зубы стервятникам…
   Предчувствие недоброго мимолётной тенью скользнуло внутрь, словно спряталось от немилосердного солнца. Как ящерка шмыгнула по сердцу, вынуждая неприятно замереть от быстрых холодных лапок. Хасанбек поморщился. Посмотрел на короткие тени, заползшие под своих хозяев.
   Время!
   Трубы пропели сигнал к общему построению тумена и опять всё пришло в движение. Всколыхнулось. Перемешалось. И заняло свои раз и навсегда отведённые места.
   Замерли в почтительном ожидании воины, выстроенные по сотням. Ветерок, словно самый требовательный тысячник, пересчитывал построившихся всадников, теребил плащи, трепал красно-чёрные ленточки на тыльной стороне шлемов. Помогал строевым командирам.
   Десятники неспешно принялись за дело. Обходили одного за другим своих подчинённых, дотошно осматривая каждую деталь экипировки.
   Наступил миг, который со всей очевидностью показывал, чего стоил каждый нукер. Не среди бранных тревог, а в рутинной лагерной жизни, когда пуще всего ценится полная боевая готовность. И горе тому, кто без должного уважения относится к своим доспехам. А тем паче — к оружию!
   Разве можно доверить свою спину в бою или же покой на привале тому, кто не чтит собственное оружие, будь то меч, лук, копьё или же любая мелочь, способная как спасти от смерти, так и подвести в лихую годину. Тот, кто так поступает — не выживет долго в лютых битвах, того не любят демоны войны. Но хуже всего — погибнут из-за него побратимы, надеющиеся, что сбоку ли, сзади ли — страхует их жизни неумолимый сверкающий меч, а не ржавая полоса металла. Суровое наказание ждало любого, чья личная небрежность к оружию объявлялась подрывом боеготовности всего тумена. И ни один из друзей, ранее ушедших на Небо и принятых в Облачную Орду, даже не подумывал заступиться за него.
   Сегодня Хасанбек не ограничился выслушиванием докладов от тысячников — поехал по рядам лично. Взгляд скользил по воронёным пластинам панцирей «хуяг», по нагрудным щиткам-зерцалам. Наткнувшись на провисшую упряжь или же на лошадь, пуще иных уставшую, терпеливо дожидался — заметит ли этот непорядок строевой командир, и как отреагирует…
   В третьей тысяче темник спешился. Бросил поводья подоспевшему оруженосцу. Замер безмолвно за спинами воинов седьмой сотни.
   Сотник Минагха в присутствии нойона принялся за осмотр с удвоенным усердием. Перешёл к следующему нукеру. Тот тут же подобрался и хрипло представился:
   — Джельтэ, рода Есут… улус Орондай… седьмая сотня третьей тысячи Чёрного тумена.
   И замер, как каменный истукан.
   У его ног, как, впрочем, и у всех воинов, был расстелен «цув», на котором аккуратно покоились предметы вооружения и дополнительное снаряжение.
   Сотник царапающим взглядом прошёлся по прямоугольным пластинам панциря, шлему. Не найдя изъянов, перешёл к упряжи и защите боевого коня, которой уделялось особое внимание. Тем более в гвардии, где не применялся мягкий доспех в виде попоны, обшитой металлическими бляхами, а был обязателен доспех твёрдый «ламилярный», из пяти частей, с налобной металлической полосой, который требовал более умелого пользования и повышенной выносливости лошадей.
   Самым тщательным образом были осмотрены зубы скакуна, удила, а также крепящиеся к ним ремни повода и оголовья. Сотник подёргал рукой подпругу, стременные ремни. Особое внимание уделил эмээлу. Седло, имевшее деревянный остов, было покрыто войлоком и обтянуто чёрной кожей, как и полагалось всаднику Чёрного тумена, и не имело никаких внешних повреждений. Он заставил нукера снять эмээл, потом находившиеся под ним кожаный черпак и войлочный потник — и убедился, что на спине лошади отсутствуют потёртости. Дотошный Минагха не ограничился внешним осмотром и, дождавшись, пока Джельтэ переседлает коня, пожелал лично убедиться в правильной подгонке конского доспеха и упряжи. Вскочив в седло, он пустил коня рысью, потом галопом. Вернувшись, спешился и сделал небольшое замечание — налобная пластина затянута немного туже разумного. На защитные функции это не влияло никак, а вот лошадь вела себя более напряжённо и могла устать раньше, чем должно. В целом же доспех был закреплён умело и надёжно — не болтался и не угнетал скакуна сверх меры.
   Отдав поводья Джельтэ, сотник перешёл к осмотру личного оружия. В этом он был особенно въедлив. Хасанбек, продолжая думать о своём, рассеянно следил за его движениями. Тот поочерёдно брал с цува предмет за предметом, цепко выискивая взглядом изъяны.
   Номо. Сотник вытащил его из кожаного саадака, осмотрел кибить, роговую накладку. Не обнаружив отслоений и трещин, перешёл к тетиве. Несколько раз резко растянул лук, остался доволен состоянием. Не забыл достать из саадака три сменных тетивы. Одобрительно качнул головой, обнаружив, что изготовлены они из разных материалов: из волокон конопли, из сплетённых воедино сухожилий, а также из женских волос — подобного добра было полным-полно в покорённых тангутских городах. Это говорило в пользу Джельтэ — каждая тетива предназначалась для своих погодных условий… Далее наступил черёд берестяного колчана со стрелами. Минагха не поленился и осмотрел каждый наконечник, причём тут же отметил отсутствие достаточного количества «срезней». Хозяин явно отдавал предпочтение трёхлопастным наконечникам, предпочитая стрелять наверняка, а не обвально, однако достижение общих целей обязывало воина иметь полный обязательный комплект боезапаса. Состояние стрел было отличным, наконечники изощрены, при колчане находился и массивный хурэ, а также запасные костяные свистунки и маленький мешочек с ядом «могайн хорон» для смазывания наконечников перед боем.
   Халха ненадолго привлёк внимание дотошного сотника. Деревянный каркас, толстая кожа, наклеенная с внешней стороны щита, металлические сегменты, наклёпанные поверх неё, и войлочное покрытие с внутренней стороны — всё было в полнейшем порядке.
   Черёд дошёл до хэлмэ, лезвие которой было остро отточено, а клинок не имел трещин и ржавчины. В отличном состоянии были и ножны. Никаких нареканий на вызвало и состояние прочего оружия — «гулда», круглая булава из хорошего железа с втульчатым насадом, боевой топор «алма хунэ», и копьё «жада» — всё так и просилось в бой!
   Осмотрев оружие, Минагха добрался до вспомогательного снаряжения. Засапожный нож «хутуг» в ножнах. Шило «шубгэ», скребница «зулгуур», кресало «хэтэ», волосяная верёвка «зээли», кнут «ташуур», иголка с нитями, три вида пут для лошади, палатка «майхам» и многое другое — придраться было практически не к чему. Каждый предмет был на своём месте и в отличном состоянии.
   Хасанбек усмехнулся, у него закралось подозрение, что Минагха нарочно так долго проверяет одного из своих лучших воинов. Наверняка выжидает, когда нойону надоест наблюдать. и он проследует дальше. Видя, что нукер внимательно следит за проверяющим его командиром, темник протянул руку к ближайшему гвардейцу, жестом попросил его булаву. Неслышным кошачьим шагом подошёл сзади к Джельтэ. Выждал пару минут… и внезапно нанёс несильный точный удар, целясь прямо в ленточку на затылочной части дуулги.
   Булава рассекла воздух. В том месте, где только что была голова гвардейца.
   Джельтэ, успевший подсесть и крутнуться вполоборота, встретился глазами с Хасанбеком. Расслабился, узнав темника. Нойон одобрительно покачал головой, оставшись доволен поистине звериной сноровкой воина. Похлопал его по плечу. Уже хотел сказать ему, что тот вполне достоин перевода в первую тысячу, и даже начал произносить имя:
   — Джель…
   Посторонний громкий шум оборвал его.
   Успокоившаяся было ящерка вновь ожила. Царапнула по сердцу. Прикосновения её лапок были неприятными и пугающими, отозвались мелкими частыми уколами внутри.
   «Что?! Что такое?!!»
   Поднимая клубы пыли, в расположение выстроенного тумена ворвался всадник. Заметался по широким коридорам между выстроенными отрядами. Наконец определил местонахождение нойона и направил коня к нукерам третьей тысячи. От этой обречённой фигуры исходила незримая волна, заставлявшая увидевшего замереть и умолкнуть.
   Весть, которую он нёс, не щадя себя и лошади, не могла быть радостной…
 
   Хасанбек, стиснув зубы, наблюдал.
   Как всадник вырвался из-за рядов соседней второй тысячи… Как принялся осаживать полуживого ошалевшего скакуна… Как спрыгнул с него… Повалился в ноги.
   Судя по серебряному шлему с белым конским хвостом, этобыл нукер из личной тысячи самого царевича Тулуй-тайдзи.
   — Говори! — Хасанбеку было не до церемоний.
   — О достопочтенный!.. — голос гонца задрожал и прервался. — Выслушай мужественно…
   — Говори!!! — зарычал темник, изнывая от когтистых лапок, истоптавших сердце. — Иначе бу…
   — Великий Хан оставил нас…
   Солнечный шар взорвался над головой темника! Лицо обожгло струями кипятка. И омертвевшая кожа до боли обтянула череп.
   Жизнь остановилась.
   — Что?! Повтори, что ты сказал! — это говорил не он. Шевелящиеся сами по себе губы, Онемевший чужой язык. — Повтори!!!
   Это говорил кто-то из-под застывшей неподвижной маски, в которую превратилось лицо Хасанбека.
   — Вечное Небо забрало его в Облачную Орду… — чёрные от пыли губы гонца шевелились как червяки. И Хасанбек едва удержался, чтобы не раздавить их одним ударом, вместе со страшными, невозможными словами.
   Удержался. Гонцы не вольны толковать волю Неба. Не вольны воскрешать ушедших… Воскрешать даже на словах.
   — Как?! Как это случилось?!!
   — Меня послал Тулуй-тайдзи… Царевич требует, чтобы ты срочно прибыл в Ставку, о великий нойон! Один… Без тумена… Он всё скажет… Объявит последнюю волю Великого Хана.
   Гонец говорил что-то ещё. Но темник уже его не слышал. Только удары пульса в висках. И неразборчивый, никак не стихающий шум.
   «Ветер? Голос Неба?»
   Один взгляд на оруженосца — и тот передал темнику поводья его коня. Миг! — и Хасанбек уже сидел в седле. Всё тот же «кто-то», чужим сдавленным голосом, уже на ходу выкрикнул сквозь маску:
   — Закончить смотр… Ждать меня в полной готовности!
   Тысячи раскосых глаз провожали стремительно удалявшуюся фигуру нойона. Постепенно превращавшуюся в крохотного чёрного всадника…
   Он мчал вспять по незримым следам гонца, принесшего страшную весть. Плеть билась разъярённой змеёй, обжигая укусами бок застоявшегося скакуна. Даль подрагивала в сузившихся прорезях глаз, в такт эху, что билось внутри.
   «Один… Без тумена… Он скажет… Один… Без тумена… Он… Один… Объявит… Последнюю волю хана… »
   Плеть кусала, кусала, кусала коня. И копыта его почти не касались земли.

Глава седьмая
ОБЛАЧНЫЕ ВРАТА

   …Они уходили.
   Они уходили лёгкой рысью. Сотня за сотней. Тысяча за тысячей. Сначала, как на параде, торжественно пройдя перед плотной стеной выстроившихся туменов. И вдруг, повинуясь гортанному выкрику царевича Тулуй-тайдзи, резко повернули прочь от строя. Туда, где за окоёмом падало в степь еще не угасшее солнце.
   Орда наблюдала молча. Угрюмо взирала, провожая своих лучших нукеров. Те, вздымая клубы пыли, уходили вдаль стройными колоннами. Не прикрываясь с боков подвижными дозорными чамбулами. Впервые шли они боевым порядком, не намереваясь ни на кого нападать. И всё больше каменели лица воинов. А руки, непроизвольно, ещё крепче сжимали поводья.
   Иссиня-чёрные доспехи мрачно мерцали в закатных лучах. От этого весь тумен казался гигантским вороньим крылом, оторванным от огромной птицы. Летящим самостоятельно и — оттого ещё более зловеще. Вороной корпус панцирной конницы легко скользил по ковыльной степи. Резал её на нетоптаные полоски. Не зло. Скорее вынужденно. Вбивая в неродную землю всё живое, что не успело спастись.
   Их не провожали криками. Только взглядами. Лишь один раз, над обезумевшей от ужаса нашествия безмолвной степью, взвился одинокий хриплый голос. Знаменитый, наводящий на бесчисленных врагов панический ужас, боевой клич: «Хур-ра-гх-х-х!.. »
   Вырвался он из глотки молодого нетерпеливого нукера — вдогон уходящему боевому побратиму. И, пометавшись, умолк, никем не подхваченный.
   Небо придвинулось ближе. Словно стараясь понять, что здесь происходит. И постепенно темнело, наблюдая Великий исход. Продолжая при этом ткать полотно заката…
   Они шли смертоносной, неторопливой, никуда не спешащей лавиной. Уходили с обречённой решимостью.
   Выполнить последнюю волю Великого Хана.
   Прорвать. Снести любые заслоны. Если понадобится, если прикажут — даже растоптать тысячами копыт падающий за окоём огненный шар. Атаковать, вспыхивая, как факелы, и раскидывая в разные стороны частицы небесного огня. Поджечь собою пересохшую августовскую степь. Чтобы вся она вспыхнула гигантским погребальным костром…
   Вознося к Вечному Синему Небу мольбу принять их в свою Облачную Орду.
   Цепкие глаза кочевников ещё долго выхватывали знакомые фигуры среди уходящих. Далее — лишь отдельные безликие силуэты воинов. Потом только Белое Девятиножное Ханское Знамя. Оно порхало над конницей подобно птице. Пока весь тумен не слился в одну тёмную колышущуюся полосу.
   Из непобедимого войска уходила прочь его основа. Отборные воины. Гвардия. Которая эту непобедимость и обеспечивала.
   Армия растерянно глядела ей вслед. Ещё не понимая, что осиротела.
   Они уже мчались размашистой рысью, на каждом шагу врезаясь в марево жаркой вечерней степи, как бы увязая в нём. Кровь заката падала на лица. Падала на броню. Тенью той манящей и будоражащей крови обещанных дальних походов. Багрово-вороной тумен, глухо лязгая железом, неотвратимо надвигался на неведомого врага.
   …Хасанбек скакал сразу за передовым чамбулом. Слился со своим скакуном, что стелился над степью широким намётом. Терпкий аромат степного ветра забивал дыхание, входил внутрь и распирал грудь, но раскосые глаза-прорези цепко смотрели поверх подрагивающих голов всадников.
   Где-то далеко-далеко, по рассказам пришлых купцов-иноверцев, расстилались неведомые страны, приютившиеся на самом краю света. На берегу Самой Большой Реки, у которой берегов не было вовсе. Огромные волны вздымались до небес и там, в необозримой дали, — сливались с Небом. Хасанбеку ни разу не доводилось видеть столько воды, а стало быть, и верить в подобное диво он не спешил.
   Да разве может где-нибудь кончиться Великая степь?! Разве может оборваться этот пёстрый ковёр под ногами? Ну конечно же, нет.
   Вот жизнь — другое дело… Будь ты ханом, будь рабом — оборвётся в самый неожиданный момент. И хорошо, если успеешь в последний миг бросить взор на Вечное небо. В немом вопросе: почему так ма…?
   Ему опять и опять мерещилось чужое обезображенное лицо.
   Лицо упокоившегося Чингисхана, освещённое неверным светом лампад.
   …Когда Хасанбек, измождённый многочасовой бешеной скачкой, ворвался в расположение Ставки — уже вечерело. В воздухе висел дурманящий запах запечённой баранины и жареной дичи. В повисшем над лагерем скорбном молчании слышался чей-то безутешный плач. Да ещё — приглушённым набатом раздавался громкий топот лошади примчавшегося темника.
   Прыжком спешившись, Хасанбек вбежал в большой полотняный шатёр. Там, посередине, стоял огромный гроб, высеченный из цельного дубового ствола. Поодаль, на возвышении, которое покрывали слоями девять белых войлоков, возлежало бездыханное тело Потрясателя Вселенной.
   Величайшего завоевателя, окончившего земной путь в военном походе, вдали от родных степей. В холодной тангутской долине между лиловыми горами.
   Мерцали лампады и бубнил монотонный голос шамана. Верный темник смотрел, смотрел, смотрел и не мог поверить, что перед ним человек, покоривший все мыслимые страны. И сам себя убеждал: «Он… он…»
   И снова и снова не верил даже себе. «Неужели смерть так судорожно и жадно вцепилась в тело хана?» Глаза Хасанбека смотрели на лицо незнакомого человека, изъеденного страшной неведомой болезнью, и отказывались видеть в нём своего Повелителя.
   Осунувшийся от горя Тулуй, остановив поток непременных соболезнований, призвал начальника отцовской гвардии в свою походную юрту. Там, помолчав, царевич спросил:
   — Хасан… что, по-твоему, надлежит?
   Темник выдержал испытующий взгляд сына Великого и ответил:
   — Надлежит исполнять волю хана. Даже если он ничего не успел повелеть перед смертью… Он всё сказал своей жизнью.
   — А мне будешь служить так, как служил ему? — напряжённый взгляд Тулуя буровил лицо темника.
   — Я преклоняюсь пред тобою, тайдзи. Полагаю тебя наиболее достойным воином из сыновей Потрясателя Вселенной, но… ты же знаешь, что задолго до этого чёрного дня он избрал своим преемником Угедэя, и сам объявил ему об этом… Всё остальное он сказал в своей «Яссе».
   Тулуй прикрыл веки и одобрительно покачал головой. Ответ его полностью устроил.
   Они проговорили полночи. Вот тогда-то впервые и услышал Хасанбек о Вечном Походе…
   И о том, что самозванцы, именовавшие себя посланниками Неба, бесследно исчезли ночью. На этот раз их не искали, ибо не до них в скорбную годину… К смерти Великого Хана были они не причастны, поэтому избежали участи быть вновь пойманными.
   Предсмертную волю отца Тулуй-тайдзи постарался передать верному темнику дословно:
   «Я ухожу. Такова воля Неба. За свою земную жизнь я еделал всё, что было предначертано. Я оправдал выбор Небес, посему мне доверено продолжать нести Белое Девятиножное Знамя туда, где остановилась Облачная Орда в ожидании нового Нойона. Я, величайший полководец Вселенной, поведу небесное воинство в Вечный Поход, и горе тем, кто осмелится встать на моём пути! Вам же оставляю свою земную империю. Править ей надлежит Угедэю. Вам же, Тулуй и Джагатай, детям и внукам вашим — хранить единство империи и дружное господство ханского рода. Править так, как указал я в своей „Яссе“. Мне же будет сподручно наблюдать за вами с облаков… »
   Последние слова предсмертной воли, высказанной ханом, были странными и неожиданными:
   «Передай моему верному оролуку Хасану. Никому не мстить. Никто не повинен в смерти моей. Такова воля Вечного Неба. Ему же, как только тело моё отправится в дальний заоблачный поход — трубить сбор Чёрному тумену. Незамедлительно выступить под Белым Девятиножным Знаменем, боевыми колоннами, на закат солнца. Скакать, не жалея коней, нисколько не отклоняясь. Пускай даже злые демоны возжелают помешать этому маршу. Пускай мчатся, пока в неведомой земле их не встретит тот, кого они знают…»
   Так повелел своим верным гвардейцам Чингисхан.
   И Хасанбек знал: теперь, пока в нём останется хоть капелька жизни, он будет скакать, бежать, ползти вперёд… прямо на закат солнца.
   Все семь туменов остановили своё кровавое шествие по чужой земле. Сейчас решалось — быть ли продолжению похода или поступит команда «Отбой!».
   И решилось: БЫТЬ!
   Устами самого хана:
   «…Когда я умру, ничем не обнаруживайте моей гибели. Не поднимайте плача и скорбных воплей, дабы о кончине моей не проведали враги. Дабы не обрадовались и не воодушевились. Держите мою смерть в большом секрете, покуда не сровняете с землёю ненавистный Чжунсин, покуда не расправитесь с правителем царства Си Ся… »
   Так сказал он сыну Тулую за день до смерти. Так повелел.
   После ночной беседы Тулуя-тайдзи с Хасанбеком — войско пришло в движение. Белый тумен был послан под стены столицы тангутов. Ему надлежало начать осаду, блокировав все подступы к обречённому городу. А по истечении срока ультиматума — штурмовать крепостные стены, не оставив от них камня на камне. Белый тумен в тот же день выступил в путь, чтобы к рассвету встать у стен Чжунсина. За ним срочно выступил ещё один корпус, только что прибывший из покорённых восточных провинций.
   Судьба столицы царства Си Ся была предрешена.
   …Упругий гул копыт тысяч разгорячённых лошадей да эхо, убегающее по степи в разные стороны. Привычно подрагивали волны седого ковыля, провожая поклонами грозную лаву. В этом смиренном серебристом пласте угадывались многочисленные покорённые народы. И всё же тревожно было на душе опытного воина. Душило, змеёй обвивало её предчувствие чего-то непоправимого и близкого, что может неожиданно явить себя, что до поры лежит незримым покрывалом, слившись со степью и завлекая чёрных всадников.
   Далеко позади осталась стена провожавших ордынцев. Не повернуть, не докричаться. Хасанбек оглянулся — тёмная полоса окоёма равнодушно подрагивала за спиной. Ящерка-предчувствие шевельнулась, задвигалась, "осторожно переставляя лапки. Но тут же дёрнулась, цапнула. В висках кольнуло.
   Темник снял шлем, приторочил его к поясу, подставил ветру взмокшие пряди волос. Потом запрокинул голову, потянулся взглядом к облакам, щедро укутавшим небо. Привстал в стременах…
   «Что ниспошлёшь ты нам, о Великое Синее Небо?!»
   Чуть впереди, в небесной бездне, то ли летел, то ли бесконечно долго падал степной орел. Вернее, парил, маленькой коричневой точкой, в которой не каждый и разглядел бы величественную птицу. Небо неумолимо и незаметно темнело, отчего вдруг чётче и рельефнее проступили на нём белые облака, словно вздулись желваки и шрамы, доселе не бросавшиеся в глаза.
   Орёл темнел крупной родинкой.
   …Неожиданно авангард скачущих кэкэритэн нырнул во впадину, невидимую издалека. Исчез на время в высокой густой траве. Однако это не вызвало тревоги, напротив, скоро весь тумен, не сбавляя хода, последовал за передовым чамбулом.
   По сторонам замелькали всплески кустарников. Зашуршали, вспарываемые конскими ногами… Откуда-то спереди напряжённую полутишь-полутопот резанул отчаянный крик-всхрап лошади, на полном скаку угодившей копытом в нору. Невезучий всадник вылетел из седла, сжался в комочек, уворачиваясь от копыт. Никто из нукеров не остановил и даже не замедлил яростную скачку, они лишь немного расступились в стороны, даря побратиму возможность выжить, не превратиться в месиво. А там, как повезёт, на всё воля Неба, если суждено — ухватится, вскочит на одну из запасных подвершных лошадей, которые скачут позади тумена, взятые под уздцы нукерами из арьергарда.
   Заверещали, разлетаясь, птицы, собравшиеся у широкого ручья. Воды его в одночасье расплескали по сторонам тысячи копыт. Но не успели примятые травы приподняться и наполовину, а ручей уже журчал, как ни в чём не бывало. Ну, подумаешь, ещё одна орда озлоблённых людей помчалась искать свою удачу или свою погибель. Сколько их было, сколько ещё будет… Этим беспокойным созданиям всё неймётся, постоянно туда-сюда носятся, нет чтобы в одну сторону, как вода, течь.
   Быстро миновав ложбину, всадники первых шеренг вылетели из пышного разнотравья. Ринулись наверх по пологому склону. И вдруг, о Небо! — неизвестная угроза наконец-то явила себя. То, что предстало их взору, восхищало и пугало одновременно. Лошади дёрнулись было в стороны, но не разбежались, сжимая друг друга в едином управляемом потоке. Всхрапнули, тревожно заржали, кося шальными взглядами на всадников. Однако, приученные за годы схваток ко всему, не засбоили. Продолжили стремительный бег… Впереди, на расстоянии нескольких полётов стрелы, дерзкий тумен ждало Неведомое…
   В затылке дзенькнуло. Темник поморщился, потянулся рукой к шлему на поясе.
   Казалось, именно здесь начиналось Небо. Словно в этом месте на землю пали облака. А может, их сбросили вниз злобные всемогущие дэвы… Бескрайняя степь прямо по ходу движения тумена была перегорожена гигантскими облачными Вратами.
   Они висели рыхлой, едва различимой стеной, сложенной из туманных сгустков. По краям Врат вздымались шевелящиеся, будто бы дышащие столбы. Сверху их завершали, как купола, массивные кучевые облака. Над Вратами, закрывая собой верхнюю часть и теряясь в вышине, плыли целые отряды небесных всадников. Похожих на причудливые плотные облака… Там, немного дальше, наплывала густая клубящаяся тьма, выпуская из себя всё новые отряды конницы.
   И дрогнули суровые лица воинов. Судорожно сжались челюсти. Побелели от напряжения многочисленные шрамы. Кое-кто торопливо хватался за амулеты, мысленно прощаясь с далёкими родственниками. В первых рядах авангарда раздались тревожные крики. Покатились вглубь давящим гулом: