Юрий Волошин
Казаки-разбойники
Посвящается моему внуку Антону
Глава 1
Боричев взвоз кишел людом. Торги завершались, но народ еще бродил по рядам в поисках снеди подешевле.
Стоял теплый день начала мая-травеня. Легкие облачка плыли в синем небе. Ласточки носились наперегонки со стрижами, оглашая воздух веселым писком.
Кущи откосов зеленели молодой листвой и почками кустов и деревьев.
Молодой оборванный босой хлопец с косматой головой, покрытой давно не мытыми русыми спутанными волосами, казалось, бесцельно бродил среди возов и лотков торговцев и крестьян, готовившихся покинуть это великое торжище. Он жадными глазами высматривал, что бы стащить, чем бы наполнить требовательно урчащий желудок.
Он был осторожен и внимателен. Знал, что за воровство могут и забить до самой смерти, если поймают. Потому не спешил, поглядывал на кручи, выискивая пути для бегства.
Вдруг вздрогнул и, обернувшись, поискал глазами.
— Лука! Неужто ты, бисов сын! Топай сюда! — Лицо парня сморщилось в подобии улыбки, серо-голубые глаза заискрились веселыми огоньками. Он шагнул к возу, на котором сидел, свесив босые ноги, большеусый дядька, призывно щуривший глаза под кустистыми седеющими бровями.
— Узнал, паскудник! Иди, расскажешь, что у тебя да как.
— Дядько Макей! Вот так встреча! — чуть ли не прокричал парень. — Здоровы будете, казак!
— Как ты, Лука? — Глаза дядьки Макея погрустнели, он стал серьезным. — Я у вас побывал по дороге сюда. И многое знаю. Но тебя не ожидал увидеть, сынку! Не думал, что ты жив.
— Да, дядько Макей. Всех порубали, пожгли. Я случайно остался жив. С Ганкой рано утром пошли в лес, к речке. Вернулись, а село горит. Мы испугались и не пошли туда. Так и спаслись, а теперь я здесь, дядько Макей.
— С Ганкой?
— Нет. Она осталась у родных. Дальних. А меня… — Лука нахмурился и замолчал, опустив кудлатую голову.
— Понятно. Не приняли. Хоть богатые были?
— Да нет, дядько Макей.
— Ладно, дело прошлое, и негоже вспоминать, — ответил бодро казак, натолкал в люльку табаку, примял пальцем, заскорузлым от работы и грязи, прикурил от фитиля и лишь тогда спросил:
— Чем промышляешь? — В голосе его послышались недоброжелательные нотки.
— Чем придется, — тихо ответил Лука и еще ниже опустил голову.
— Понятно. Да и осудить тебя трудно, хлопчик. Кругом моровица шастает, неурожаи, а тут еще павы да униаты орудуют. Как выжил-то?
Лука неопределенно пожал плечами, промолчал, рассматривая грязные босые ноги.
— А всех похоронили в общей могиле, сынку. Хотел твоего батьку помянуть.
— Да. Я знаю, дядько Макей. Мы ушли в Киев в тот же день, после обеда.
— А ты сильно вытянулся с тех пор, как я приезжал с твоим батьком после похода в Крым. Это сколько же тебе годков теперь, хлопец?
— Под Пасху Христову стукнуло восемнадцать, — буркнул Лука.
— Да, да, припоминаю. Тогда тебе вроде бы лет пятнадцать было. Верно?
— Ага. Вроде того.
— Славно нас тогда посекли, хлопец. Грицька чуть не скинули с кошевого. Это я по старинке так его называю. Его гетманом не все и признавали. Да и какой он гетман? Предатель, душегуб! Туда ему и дорога, паскуде!
— Отец говорил, дядько Макей, — ответил Лука, чтобы прекратить излияния казака. Он ждал чего-то другого.
— Понятно, хлопчик. С твоим батьком мы едва утекли, хоть и нас малость посекли. Да вот теперь я уже сколько годков хожу в выписниках.
— И чем зарабатываете, дядько Макей?
— Теперь я казак снова! Записался к сотнику Петру Мелецкому. До похода приторговываю здесь для пана сотника. Всё же какой-то грош в кармане бренчит. Садись, Лука, поедешь со мной. И на, поешь, у меня осталось, — и с этими словами дядька Макей протянул юноше кусок черствого хлеба, ломоть сала и пучок зеленого лука. — Небось рыщешь тут за тем же?
Лука немного покраснел, еду взял и запрыгнул на сено.
— Мы с сотником на Подоле обретаемся. А куда вы собираетесь, дядько Макей? — немного безразлично спросил юноша.
— Ох, далеко, хлопец! Аж в Австрию. Немчуру бить. У них там долгая война идет, ну пан король и разрешил набрать из таких, как я, казаков для войны.
— Так ты возьми меня с собою, дядько Макей! Уговори пана сотника взять меня в обоз, — воскликнул Лука обеспокоенно.
— Так мы же на войну едем, а там и убить могут, сынку.
— Убить и здесь не трудно. Вон как в Мироновке порубали всех… — очень серьезно ответил Лука. — А там, может, и зипуна добуду. Да мало ли чего можно с войны привезти. Мне бы в Мироновку не хотелось вернуться, дядько Макей. Что у меня там осталось? Ты бы поглядел на наше подворье. Ничего нет. Еще под пана запишут, и горбись тогда на него всю жизнь. Возьми, дядько, век буду за тебя Бога молить.
— Так ведь кто же возьмет тебя в обоз?
— Возьмут, дядько! Ты уговори. Пан сотник знал моего отца. Не посмеет отказать. Да и выгодно меня взять. Платы мне не надо. Лишь еду и одежду. А там, глядишь, и оружие добуду, и зипуна. Чем тут пропадать, так лучше мир поглядеть. Я молодой еще и многое могу увидеть. Ты ведь вон сколько походил по свету с моим батьком. И в Кафе с Сагайдаком были, и в Стамбуле побывали, и в Болгарии. Интересно, дядько! Попроси за меня, не прогадаешь. А смерть?.. Она от нашего брата никогда не отворачивалась, где бы мы ни были.
Они медленно спустились к Подолу и узкими переулками тащились дальше к Днепру, где обосновался пан сотник.
Вода в реке синела, отражая белые облака. Она притягивала, манила, но была еще по-весеннему холодной. Ребятня еще не гомонила на берегу, не плескалась с визгом и гоготом. Кусты едва зеленели и сквозь них хорошо просматривался еще не вошедший в свои берега Днепр.
— Приехали, — тихо молвил дядька Макей. — Ты посиди тут, я испрошу позволения поговорить с паном сотником.
Лука осмотрелся по сторонам. Хата была просторная, в несколько окон. Обширный двор с коновязями, где хрупали овес привязанные кони. Люди в казацком одеянии входили, выходили из хаты, переговаривались, поглядывали безразлично на Луку.
Дядька Макей долго топтался у порога, пока не осмелился войти внутрь.
В горнице было два казака, которым пан сотник выговаривал за какие-то проступки. Дядька Макей переминался с ноги на ногу, пока пан Мелецкий не обратил на него внимание.
— Идите и больше не злите меня, — бросил тот казакам, те вышли с понурыми головами, свесив длинные чубы-оселедцы. — Как расторговался, Макей?
— Как велели, пан сотник, — поклонился дядька Макей. — Вот вам выручка, — и протянул мешочек с монетами.
Пан Мелецкий мельком глянул в мешочек, хмыкнул удовлетворенно.
— Чего топчешься? — хмуро спросил сотник.
— Да вот, пан сотник… Дело небольшое появилось. Можно?..
— Давай, только побыстрее, мне недосуг.
— Пан сотник, может, помнит казака Остапа Незогуба?
— Ну и что?.. Вроде припоминаю. Встречались где-то небось.
— Под Цецорой, пан сотник, и под Хотином вместе стояли от Браславского полка, пан сотник.
— Слишком долго тянешь, Макей! Быстрей ворочай языком. Уже вспомнил.
— Сынишка его, пан сотник… Всех порешили в Мироновке головорезы Лаща. Он теперь один. Нельзя ли пристроить хлопца в обоз? Работящий он, пан сотник!
— Небось, мал еще?
— Нет, пан! Почти девятнадцать лет! Добрым может стать казаком. И платы не требует. Идет за еду и одежду, пан…
Тот задумался, покрутил длинный ус, заправил оселедец за ухо, пыхнул облачком табака.
— Все места заняты, Макей. — Сотник немного подумал еще, поглядел на напряженно смотревшего ему в рот Макея, вздохнул и ответил: — Ладно, Макей. Только из уважения к твоей прежней славе. Пусть остается. Ты в ответе за него. А теперь иди и не мешай мне.
Макей лишь склонил голову и плечи и выбежал во двор.
— Порядок, Лука! Всё устроил! Будешь под моим началом. Доволен?
— Бог тебя спаси, дядько Макей, — ответил обрадованный юноша. — Спасибо тебе. А я отслужу, в долгу не останусь.
— Ну вот ты и казак! Вот подстригу тебя, а там и оселедец можно отрастить. И все тебя зауважают, казак ведь! Идем в конюшню, я тебе покажу, где мы будем с тобою спать. С конем управляться не забыл как?
— Чего уж там. Не забыл. Всегда был рад с ними повозиться, дядько Макей.
— Вот и хорошо, хлопчик! Пошли, распряжем потом.
Лука быстро свыкся с новой жизнью. Больше не надо было искать жратву и вздрагивать от опасения быть пойманным. В конюшне было тепло, кони тихо жевали сено, переступали ногами, всхрапывали, но всё это не мешало усталым казакам крепко спать после трудов дневных.
Стало известно, что дней через шесть обоз выходит в поход, и теперь все занимались последними приготовлениями к длительной дороге.
— У нас с тобой будет три мажары под ряднами, — заметил дядька Макей. — Я, Кривой Лабза и ты. Хорошо, что у нас нет груза соли. С ней одни хлопоты. То дождь подмочит, то туман, то еще что, а ты отвечай.
— И долго будем путь держать? — допытывался Лука.
— В те края я еще не ходил и ничего не могу тебе сказать, хлопец. Думаю, однако, что не больше месяца. А там, как Бог положит.
Лука щеголял теперь в старых чёботах, в шароварах когда-то синего цвета, в рубахе и старой свитке. На голове возвышалась шапка-колпак из тонкого валяного войлока. Это для юноши была чуть ли не праздничная одежда, от которой он давно отвык, но уже хотелось ему и лучшего.
— В Неметчине, дядько, обязательно разживемся хорошей одеждой. Там, говорят, люди живут побогаче, и крепаков там нет.
— Разживемся, Лука, всего добудем. Еще ой как утрем носы разным нетягам с Сечи, которые носятся по полям и жгут панов. Всех не выжечь.
— Ты что, Макей, — сверкнул глазом Кривой Лабза. — Держишь руку этих панов? Мало они попили нашей народной кровушки? Еще придет время, и поплачут они кровавыми слезами!
— Да ты что, Лабза? Разве я за панов? Только за их спинами король, войско!
— А у нас разве нет войска? Сечь поднялась. Трясило с Кривоносом гуляют по панским маеткам, пускают красного петуха.
— И раньше такое случалось, Лабза, а что толку? И Северин поднимал народ, а что получилось? Только крови пролилось людской сколько!
— Кровь нашу считать не надо, Макей, — огрызнулся Лабза. — Ее у нас и так пьют всякие паны — хоть чужие, хоть свои. И еще неизвестно, какие хуже. Казаков бабы нарожают еще, а свободы казацкой нам не видать с панами.
— Надеешься устроить жизнь без панов? — недовольно бросил Макей, попыхивая люлькой.
— А как же?! Обязательно! Ты не слушал Кривоноса и Трясилу? Так не говори, Макей. А они люди грамотные, не то что мы, серое быдло. Им виднее.
— Такие, как они, были и раньше, да их надолго ли хватало? А паны всегда найдутся на наши шеи, Лабза. Вот ты потерял глаз, а что имеешь? Ничего, хоть и рубился за своих, за волю и народ. А гетманы, кошевые, да и такие, как наш пан сотник, живут и в ус не дуют. Всё себе заграбастали и о народе думку не думают. Паны всегда были и всегда будут. Так людство устроено, что без панов жить не может.
— Погоди, Макей! Посмотрим, что будет. Тогда я тебе напомню.
— Напомни, напомни, Кривой. А я погляжу, долго ты проживешь без панов. Они быстренько головы поднимут и еще зубами щелкнут в поисках твоей шеи.
Кривой Лабза махнул со злостью рукой и отвернулся.
Лука с интересом слушал перепалку друзей. Ему было чудно видеть, как эти люди, вместе прошедшие столько жутких сеч и походов, так злобно препираются.
Потом вспомнился последний поход отца в Крым, где их турки и татары погромили, и отец пришел с незажившими ранами и без медяка в кармане. Мать тогда сильно ругала отца, а тот лишь молчал и курил люльку за люлькой.
И еще вспомнилось, что отец часто говорил, как богатеют те, кто не прикладывает рук к труду хлебороба и ремесленника, не тянет лямку простого казака в походе.
А после того как отец попал в выписники, дела пошли и того хуже. Едва не записали всех за паном и не сделали крепаками. Лишь это было светлым пятном в их жизни.
Было жалко, что после пожарища он не смог взять отцовского оружия. Всё разграбили проклятые ляхи и их подручные, теперь придется самому добывать оружие и становиться казаком. Сумеет ли он? Обязательно сумеет!
Ночью приснилась Ганка. Он опять пережил страшное волнение, возникшее при мысли о близости с этой девчонкой, встречаться с которой он осмеливался лишь тайком. Они целовались под вербой, а Луке казалось, что он парит в воздухе и его сжигает что-то необъяснимое, приятное и в то же время страшное.
Он проснулся в поту с колотящимся сердцем и в сильнейшем возбуждении. С трудом успокоил бурное дыхание, прислушался к спящим Макею и Лабзе. Они похрапывали, ворочались иногда, слегка шуршали сеном.
Потом теплое томление обволокло его тело. Жалость к себе заполнила его. Вспомнилась тетка Горпина, пристававшая к нему ранней весной, то, как он смущался, волновался и в то же время желал ее близости, ее потного и немытого тела, представляя себе всё, что могло произойти, согласись он на ее домогания. И теперь он жутко жалел, что не смог преодолеть смущение и робость. Злость наполнила его нутро, он стремительно повернулся на другой бок.
Хлопец долго не мог заснуть. В голову постоянно лезли мысли о женщинах. Он вспоминал, что некоторые из них бросали на него странные взгляды, особенно молодые вдовушки. Он краснел, убегал, а потом клял себя за трусость и нерешительность и за лохмотья, которые висели на его тощих юношеских плечах.
Вся кровь в нем бурлила, пульсировала в жилах, не позволяла успокоиться.
Продолжая беспокойно ворочаться, Лука никак не мог отмахнуться от возникавших видений, так будораживших его воображение. Он злился на себя, на всех баб, которых мог вспомнить, и в бессильной злости продолжал ворочаться.
Лишь под утро удалось придремать, но тут же строгая рука Макея пробудила юношу, а заспанный голос молвил с хрипотцой:
— Хватит бока отлеживать, хлопчик! Вставай к коням. Уже утро на дворе.
Лука был хмур, молчалив, но ни у кого не было времени обратить на это внимание. Эти мелочи не волновали казаков.
— Завтра на рассвете выступаем, — сказал Кривой Лабза, вернувшись в конюшню. — От Степки Сыча услышал.
— Стало быть, кончилась привольная житуха! — воскликнул Макей, но в его голосе Лука не услышал тревожных ноток.
— Когда еще доберемся до места, Макей, — разумно заметил Лабза.
— Да и то верно. Идти нам положено по мирным землям до самой Неметчины. Интересно, что за земля там? Лука, ты хотел бы поглядеть? — Макей с хитринкой в глазах глянул на юношу.
— Конечно, дядько Макей!
— Девки там, я слыхал, знатные! Небось задумываешься, а?
Лука покраснел, отвернулся и не ответил. Казаки похабно загоготали, а юноша даже озлился немного.
Весь день занимались погрузкой снеди в мажары, крытые толстой рядниной.
Подводы всё прибывали, с ними возницы и казаки охраны. Сотник Мелецкий покрикивал, видно было, что он неспроста озабочен. Под его началом было не менее шестидесяти мажар с кучерами — и всё надо принять, распорядиться. И за припасами постоянный догляд нужен.
— Эх, казаки! — Макей блаженно щурил глаза. — Повезло нам! Ни соли, ни пороха нам не доверили, хе-хе! С ними одна морока. То и дело доглядай и береги от дождя и сырости. А это в дороге не так-то просто. Поживем!
— Поглядим, как ты будешь управлять нами, Макей, — скептически заметил Лабза и поправил повязку на лбу. — Всё ж начальным человеком стал. Угодил пану сотнику. Не обидишь?
— Нашел начальника, Кривой! Подумаешь, десятник в обозе! Но всё же спуску не ждите. Спрашивать буду по всей строгости. Дело — прежде всего.
— Вот-вот! А еще друзья с бог весть какого года! — Лабза скривился и сплюнул. — Сколько кулеша с тобой поели в походах, а теперь спрашивать? Я и так дело знаю.
— Полно злиться, Лабза! Не обижу, коль нужда не припрет. Понимаю.
— Дядько Макей, а что если на нас нападут? — спросил Лука, посчитав, что их спор заходит дальше разумного. — Где ваше оружие?
— Зачем обременять себя зря, Лукашка? — весело ответил дядька Макей. — Мы его в возах держим, но под рукой. И сабли, и пистоли, и луки со стрелами. Да и мушкеты имеются. Вмиг вооружимся, коль потреба случится. Хорошо, что напомнил, надо бы проверить, почистить, поострить. Как бы пан сотник раньше нас не поинтересовался. Хоть обоз, а всё ж казаки.
Полдня Лукашка чистил оружие, примеривал руку к рукоятям сабель.
— Смотрю, ты справно службу несешь, хлопец, — неожиданно услышал Лука. Перед ним стоял пан сотник, придирчиво оглядывая мажары и кладь. — Это Макея хозяйство?
— Макея, пан сотник! — вскочил Лука стремительно.
— Добре, хлопец. А ты не его юнец, за которого тот просил?
— Так, пан сотник! Лукой Незогубом кличут.
— Добрый был казак, не в одной сечи стояли плечом к плечу. Жаль, что помер. Слыхал я про это, Лука.
Мелецкий не стал задерживаться и пошел проверять другие обозы.
А Лука всё стоял и думал об отце. Вспоминал его рассказы, приезды дядьки Макея, когда на столешницу выставлялась макитра пенной горилки, а мать тяжко вздыхала, глядя на друзей.
И Лука вздохнул. Но долго смута в голове не держалась. Он поискал глазами Макея, с улыбкой представляя, как поведает о похвале пана сотника.
Его мысли переключились на оружие. Так захотелось иметь собственное, но приходилось ждать. Просто так ему никто оружия в руки не даст, а денег на покупку и за год не насобираешь. Да и как их собрать-то? Одна надежда — взять в бою.
Спать казаки легли рано, только стемнело. Вставать надо было еще до восхода, а день теперь начинался рано, время к лету двигалось.
Длинный обоз из более чем пятидесяти мажар загромыхал по шляху еще до восхода. Мальчишки долго бежали в пыли, провожая.
Возчиками были в основном люди пожилые, знающие толк в этом деле и в случае необходимости способные быстро и со сноровкой соорудить из возов защитный круг.
Конные казаки плелись впереди и позади обоза, растянувшегося почти на версту. Иногда кто-нибудь из верховых трусил вперед или назад с докладом пану сотнику. Перекидывались парой фраз и продолжали вяло разговаривать или перекликались громкими возгласами. Да десятники нет-нет да разрядят тишину отборной руганью, распекая нерадивого возчика.
Лука с опаской поглядывал на свою пару коней, стараясь не прозевать какой-нибудь неувязки или недогляда.
Обоз миновал Подол, втянулся в Крещатый Яр и по нему поднялся на дорогу до Василькова. С обеих сторон зеленели деревья и густые кусты с зарослями крапивы и лебеды. Многие были уже изрядно обобраны жителями для похлебки и борщей, люди спешили насытиться молодой зеленью весны.
Лука с тоской оглянулся на юг, где остались родная деревня Мироновка и братская могила родных.
Оставив по правую руку Паньковщину и переправившись по гати через речку Клов, обоз вышел на шлях и покатил в сторону Василькова, где намечалась ночевка. Солнце уже припекало, хотелось пить, но лишь удалось несколько раз брызнуть себе в лицо не совсем чистой воды из речки да смочить босые ноги.
Лука избавился от первого волнения и теперь поглядывал вперед и назад в надежде перекинуться парой слов с товарищами. Но те не обращали на хлопца никакого внимания. Становилось скучно, клонило ко сну, но допустить это было стыдно и боязно. Даже дядька Макей за сон в дороге по голове не погладит.
Пришлось затянуть песню, что возникла в памяти, хотя всех слов он и не помнил. Кто-то поддержал, и скоро часть обоза нестройными голосами тянула песню, постукивая в такт кнутовищами по оглоблям.
Скоро и речка Лыбедь осталась позади, Киевские горы растаяли вдали, а впереди виднелась всхолмленная местность в пятнах, квадратах пашни, где копошились селяне и лошади с волами. Заканчивалась посевная.
На обед остановились в дубраве. Распрягли коней, бросили им по охапке свежей травы, наскоро накошенной сноровистыми конюхами. Дым костров приятно щекотал ноздри.
Поздно вечером прибыли в Васильков и расположились на лугу за городком.
Лежа под мажарой, Лука высматривал редкие звезды, просвечивающие в щели между оглоблей и сбруей, развешанной на ней. В голове роились волнующие мысли, хотелось чего-то непонятного и хорошего, и всё это обязательно сочеталось с Ганкой или какой другой девкой. Это волновало, тревожило и не давало заснуть. А вставать приходилось еще в сумерках. Работы с лошадьми, упряжью и грузами было много.
Первую дневку устроили вблизи Фастова на берегу речки Уновы.
Здесь к обозу присоединился отряд казаков человек в триста. Они уже ждали два дня и торопили с продолжением пути.
Сотник Мелецкий не соглашался.
— Панове, мы не можем без отдыха. Кони устали, а угнаться за вами будет трудно, — пан Мелецкий решительно рубанул рукой. — Придется ждать день.
— Да и то, — вдруг согласился сотник Яцко Качур. — Куда спешить-то? Успеем навоеваться. Это от нас не уйдет, панове. Останемся. Вместе веселее.
Потом долго тащились вдоль Каменки, — эта часть пути была одной из приятнейших. Воды вдоволь, травы и тени достаточно. И деревни попадались, где казаки успешно добивались благосклонности молодых вдов, которых было достаточно после голода, мора и казацких восстаний.
— Лука, — как-то обратился к юноше Макей, — я смотрю и удивляюсь на тебя.
— Что так, дядько Макей? — удивился Лука.
— Ты уже большой, а девок стесняешься. Гляди, сколько кругом молодиц! И у каждой в голове засела мыслишка о казаке.
— Ну и что? При чем тут я? — ответил, слегка смутившись, юноша.
— При том, что ты обижаешь баб, хлопец, — вдруг сурово бросил дядька Макей. Лука отвернулся, поняв, что имеет в виду десятник. Его обдало жаром волнения. Слов для ответа не находилось. А Макей продолжал безжалостно:
— Сегодня мы рано остановимся на ночлег. Поручу тебя Степке Сычу. Он в делах с бабами весьма удачлив. Пора тебе становиться казаком, хлопец. И не возражай десятнику! Иначе… — и Макей покачал увесистым кулаком.
И действительно, еще солнце не склонилось над зубчатой верхушкою леса, а голова обоза уже остановилась на ночлег. После ужина появился Сыч.
— Эй, Макей! Где твой хлопец? Поспеши! Еще успеть поспать надо!
Луку бросило в жар, руки и ноги задрожали, не то от страха, не то от волнения. А Макей уже толкал его в бок, приговаривая:
— Слыхал? Поторопись, а то Степанко не любит ждать. Проваливай, пока добром говорю. Иди!
Лука готов был провалиться сквозь землю от стыда, волнения и нерешительности. Однако Сыч грубовато толкнул его в бок и загоготал:
— Гы-гы! Хлопец, чего нюни развесил? Идем, я помогу тебе сделаться казаком! Это не страшно, сам быстро поймешь. Будешь благодарить. Шагай.
Они быстро удалились, а Сыч всё бубнил, что и как надо делать с бабой. Лука слушал вполуха и больше переживал, поглядывая вперед, где виднелись белеющие хаты деревни.
Сыч весело оглядывал хаты, около которых по вечерам сидели мужики и молодые бабы вперемешку со старыми и пожилыми, девками и хлопцами. Он придирчиво оглядывал молодиц, весело отвечал на шутки и их призывы и шел дальше.
— Вот тут мы и отаборимся, хлопец. Это нам подойдет.
Три молодицы стреляли в них глазами, и Сыч смело и решительно ответил на шутки, в которых слышались откровенные призывы.
— И много вас, таких казаков, понаехало? — спросила чернобровая молодица, с интересом заглядывая в глаза Степанка. — Видели, как ваш обоз колесил к роще.
— На вас хватит, бабы, гы! — осклабился Сыч и подкрутил ус, свисающий вниз.
— А как тебя кличут, хлопец? — спросила другая баба с круглым смешливым лицом и игриво показала в улыбке ровные влажные зубы.
— Лука, — буркнул, покраснев, хлопец.
— А где ж твои усы, казак, где чуприна, ха-ха?
— Еще не посвящен, бабы, — пришел на помощь Сыч. — Еще всё наживется. Вот вернемся с похода в Неметчину, тогда поглядите, что за молодец будет перед вами. Надо только немного погодить и приобщить хлопца к казачеству, гы-гы!
Все засмеялись, а чернобровая спросила, игриво поведя плечом:
— Небось, захотелось домашней снеди казакам?
— То было б очень кстати, Марфутко, — ответил с готовностью Сыч.
— Бабы, ведите казаков в хату. Мы мигом соберем стол, — заторопилась чернобровая и встала, оправив вышитую юбку и рубаху на груди.
— Ой, бабы! — вскочила третья с озабоченным лицом. — Я забыла загнать уток. Побегу, а то не соберу.
Сыч мимолетно бросил взгляд на Луку, подмигнул и сказал тихо:
— Порядок, хлопец! Всё идет, как надо. — И к Марфуше: — Вы, я вижу, вдовствуете, бабоньки милые?
Чернобровая вздохнула, ответила, понурив голову:
— Судьба не обминула нас, Степанко. Загинули наши еще в прошлом году. А где теперь найдешь человека на хозяйство? Эх!
Молча зашли в хату. Засветили лучину, каганец, завесили угол с иконами и лампадой рушником, вышитым крестом. Скоро на столе появился хлеб, зеленый лук и еще теплый борщ.
— Живем бедно, так что вы уж не обессудьте. Чем богаты…
— Не беспокойся, Марфута, — беспечно махнул рукой Сыч. — Мы прихватили с собой малость. На вот — порежь этот огрызок, — и протянул большой кусок копченого сала с аппетитными толстыми прожилками мяса, — да и штоф нам не помешает, — победоносно и со стуком поставил он посуду на стол.
— Ой! Как здорово! — не утерпела от восклицания круглолицая Мотря. — А можно детишкам немного, а?
— Бери, молодица! Чего уж там. Для детей завсегда готов… Много у тебя их, Мотря?
Стоял теплый день начала мая-травеня. Легкие облачка плыли в синем небе. Ласточки носились наперегонки со стрижами, оглашая воздух веселым писком.
Кущи откосов зеленели молодой листвой и почками кустов и деревьев.
Молодой оборванный босой хлопец с косматой головой, покрытой давно не мытыми русыми спутанными волосами, казалось, бесцельно бродил среди возов и лотков торговцев и крестьян, готовившихся покинуть это великое торжище. Он жадными глазами высматривал, что бы стащить, чем бы наполнить требовательно урчащий желудок.
Он был осторожен и внимателен. Знал, что за воровство могут и забить до самой смерти, если поймают. Потому не спешил, поглядывал на кручи, выискивая пути для бегства.
Вдруг вздрогнул и, обернувшись, поискал глазами.
— Лука! Неужто ты, бисов сын! Топай сюда! — Лицо парня сморщилось в подобии улыбки, серо-голубые глаза заискрились веселыми огоньками. Он шагнул к возу, на котором сидел, свесив босые ноги, большеусый дядька, призывно щуривший глаза под кустистыми седеющими бровями.
— Узнал, паскудник! Иди, расскажешь, что у тебя да как.
— Дядько Макей! Вот так встреча! — чуть ли не прокричал парень. — Здоровы будете, казак!
— Как ты, Лука? — Глаза дядьки Макея погрустнели, он стал серьезным. — Я у вас побывал по дороге сюда. И многое знаю. Но тебя не ожидал увидеть, сынку! Не думал, что ты жив.
— Да, дядько Макей. Всех порубали, пожгли. Я случайно остался жив. С Ганкой рано утром пошли в лес, к речке. Вернулись, а село горит. Мы испугались и не пошли туда. Так и спаслись, а теперь я здесь, дядько Макей.
— С Ганкой?
— Нет. Она осталась у родных. Дальних. А меня… — Лука нахмурился и замолчал, опустив кудлатую голову.
— Понятно. Не приняли. Хоть богатые были?
— Да нет, дядько Макей.
— Ладно, дело прошлое, и негоже вспоминать, — ответил бодро казак, натолкал в люльку табаку, примял пальцем, заскорузлым от работы и грязи, прикурил от фитиля и лишь тогда спросил:
— Чем промышляешь? — В голосе его послышались недоброжелательные нотки.
— Чем придется, — тихо ответил Лука и еще ниже опустил голову.
— Понятно. Да и осудить тебя трудно, хлопчик. Кругом моровица шастает, неурожаи, а тут еще павы да униаты орудуют. Как выжил-то?
Лука неопределенно пожал плечами, промолчал, рассматривая грязные босые ноги.
— А всех похоронили в общей могиле, сынку. Хотел твоего батьку помянуть.
— Да. Я знаю, дядько Макей. Мы ушли в Киев в тот же день, после обеда.
— А ты сильно вытянулся с тех пор, как я приезжал с твоим батьком после похода в Крым. Это сколько же тебе годков теперь, хлопец?
— Под Пасху Христову стукнуло восемнадцать, — буркнул Лука.
— Да, да, припоминаю. Тогда тебе вроде бы лет пятнадцать было. Верно?
— Ага. Вроде того.
— Славно нас тогда посекли, хлопец. Грицька чуть не скинули с кошевого. Это я по старинке так его называю. Его гетманом не все и признавали. Да и какой он гетман? Предатель, душегуб! Туда ему и дорога, паскуде!
— Отец говорил, дядько Макей, — ответил Лука, чтобы прекратить излияния казака. Он ждал чего-то другого.
— Понятно, хлопчик. С твоим батьком мы едва утекли, хоть и нас малость посекли. Да вот теперь я уже сколько годков хожу в выписниках.
— И чем зарабатываете, дядько Макей?
— Теперь я казак снова! Записался к сотнику Петру Мелецкому. До похода приторговываю здесь для пана сотника. Всё же какой-то грош в кармане бренчит. Садись, Лука, поедешь со мной. И на, поешь, у меня осталось, — и с этими словами дядька Макей протянул юноше кусок черствого хлеба, ломоть сала и пучок зеленого лука. — Небось рыщешь тут за тем же?
Лука немного покраснел, еду взял и запрыгнул на сено.
— Мы с сотником на Подоле обретаемся. А куда вы собираетесь, дядько Макей? — немного безразлично спросил юноша.
— Ох, далеко, хлопец! Аж в Австрию. Немчуру бить. У них там долгая война идет, ну пан король и разрешил набрать из таких, как я, казаков для войны.
— Так ты возьми меня с собою, дядько Макей! Уговори пана сотника взять меня в обоз, — воскликнул Лука обеспокоенно.
— Так мы же на войну едем, а там и убить могут, сынку.
— Убить и здесь не трудно. Вон как в Мироновке порубали всех… — очень серьезно ответил Лука. — А там, может, и зипуна добуду. Да мало ли чего можно с войны привезти. Мне бы в Мироновку не хотелось вернуться, дядько Макей. Что у меня там осталось? Ты бы поглядел на наше подворье. Ничего нет. Еще под пана запишут, и горбись тогда на него всю жизнь. Возьми, дядько, век буду за тебя Бога молить.
— Так ведь кто же возьмет тебя в обоз?
— Возьмут, дядько! Ты уговори. Пан сотник знал моего отца. Не посмеет отказать. Да и выгодно меня взять. Платы мне не надо. Лишь еду и одежду. А там, глядишь, и оружие добуду, и зипуна. Чем тут пропадать, так лучше мир поглядеть. Я молодой еще и многое могу увидеть. Ты ведь вон сколько походил по свету с моим батьком. И в Кафе с Сагайдаком были, и в Стамбуле побывали, и в Болгарии. Интересно, дядько! Попроси за меня, не прогадаешь. А смерть?.. Она от нашего брата никогда не отворачивалась, где бы мы ни были.
Они медленно спустились к Подолу и узкими переулками тащились дальше к Днепру, где обосновался пан сотник.
Вода в реке синела, отражая белые облака. Она притягивала, манила, но была еще по-весеннему холодной. Ребятня еще не гомонила на берегу, не плескалась с визгом и гоготом. Кусты едва зеленели и сквозь них хорошо просматривался еще не вошедший в свои берега Днепр.
— Приехали, — тихо молвил дядька Макей. — Ты посиди тут, я испрошу позволения поговорить с паном сотником.
Лука осмотрелся по сторонам. Хата была просторная, в несколько окон. Обширный двор с коновязями, где хрупали овес привязанные кони. Люди в казацком одеянии входили, выходили из хаты, переговаривались, поглядывали безразлично на Луку.
Дядька Макей долго топтался у порога, пока не осмелился войти внутрь.
В горнице было два казака, которым пан сотник выговаривал за какие-то проступки. Дядька Макей переминался с ноги на ногу, пока пан Мелецкий не обратил на него внимание.
— Идите и больше не злите меня, — бросил тот казакам, те вышли с понурыми головами, свесив длинные чубы-оселедцы. — Как расторговался, Макей?
— Как велели, пан сотник, — поклонился дядька Макей. — Вот вам выручка, — и протянул мешочек с монетами.
Пан Мелецкий мельком глянул в мешочек, хмыкнул удовлетворенно.
— Чего топчешься? — хмуро спросил сотник.
— Да вот, пан сотник… Дело небольшое появилось. Можно?..
— Давай, только побыстрее, мне недосуг.
— Пан сотник, может, помнит казака Остапа Незогуба?
— Ну и что?.. Вроде припоминаю. Встречались где-то небось.
— Под Цецорой, пан сотник, и под Хотином вместе стояли от Браславского полка, пан сотник.
— Слишком долго тянешь, Макей! Быстрей ворочай языком. Уже вспомнил.
— Сынишка его, пан сотник… Всех порешили в Мироновке головорезы Лаща. Он теперь один. Нельзя ли пристроить хлопца в обоз? Работящий он, пан сотник!
— Небось, мал еще?
— Нет, пан! Почти девятнадцать лет! Добрым может стать казаком. И платы не требует. Идет за еду и одежду, пан…
Тот задумался, покрутил длинный ус, заправил оселедец за ухо, пыхнул облачком табака.
— Все места заняты, Макей. — Сотник немного подумал еще, поглядел на напряженно смотревшего ему в рот Макея, вздохнул и ответил: — Ладно, Макей. Только из уважения к твоей прежней славе. Пусть остается. Ты в ответе за него. А теперь иди и не мешай мне.
Макей лишь склонил голову и плечи и выбежал во двор.
— Порядок, Лука! Всё устроил! Будешь под моим началом. Доволен?
— Бог тебя спаси, дядько Макей, — ответил обрадованный юноша. — Спасибо тебе. А я отслужу, в долгу не останусь.
— Ну вот ты и казак! Вот подстригу тебя, а там и оселедец можно отрастить. И все тебя зауважают, казак ведь! Идем в конюшню, я тебе покажу, где мы будем с тобою спать. С конем управляться не забыл как?
— Чего уж там. Не забыл. Всегда был рад с ними повозиться, дядько Макей.
— Вот и хорошо, хлопчик! Пошли, распряжем потом.
Лука быстро свыкся с новой жизнью. Больше не надо было искать жратву и вздрагивать от опасения быть пойманным. В конюшне было тепло, кони тихо жевали сено, переступали ногами, всхрапывали, но всё это не мешало усталым казакам крепко спать после трудов дневных.
Стало известно, что дней через шесть обоз выходит в поход, и теперь все занимались последними приготовлениями к длительной дороге.
— У нас с тобой будет три мажары под ряднами, — заметил дядька Макей. — Я, Кривой Лабза и ты. Хорошо, что у нас нет груза соли. С ней одни хлопоты. То дождь подмочит, то туман, то еще что, а ты отвечай.
— И долго будем путь держать? — допытывался Лука.
— В те края я еще не ходил и ничего не могу тебе сказать, хлопец. Думаю, однако, что не больше месяца. А там, как Бог положит.
Лука щеголял теперь в старых чёботах, в шароварах когда-то синего цвета, в рубахе и старой свитке. На голове возвышалась шапка-колпак из тонкого валяного войлока. Это для юноши была чуть ли не праздничная одежда, от которой он давно отвык, но уже хотелось ему и лучшего.
— В Неметчине, дядько, обязательно разживемся хорошей одеждой. Там, говорят, люди живут побогаче, и крепаков там нет.
— Разживемся, Лука, всего добудем. Еще ой как утрем носы разным нетягам с Сечи, которые носятся по полям и жгут панов. Всех не выжечь.
— Ты что, Макей, — сверкнул глазом Кривой Лабза. — Держишь руку этих панов? Мало они попили нашей народной кровушки? Еще придет время, и поплачут они кровавыми слезами!
— Да ты что, Лабза? Разве я за панов? Только за их спинами король, войско!
— А у нас разве нет войска? Сечь поднялась. Трясило с Кривоносом гуляют по панским маеткам, пускают красного петуха.
— И раньше такое случалось, Лабза, а что толку? И Северин поднимал народ, а что получилось? Только крови пролилось людской сколько!
— Кровь нашу считать не надо, Макей, — огрызнулся Лабза. — Ее у нас и так пьют всякие паны — хоть чужие, хоть свои. И еще неизвестно, какие хуже. Казаков бабы нарожают еще, а свободы казацкой нам не видать с панами.
— Надеешься устроить жизнь без панов? — недовольно бросил Макей, попыхивая люлькой.
— А как же?! Обязательно! Ты не слушал Кривоноса и Трясилу? Так не говори, Макей. А они люди грамотные, не то что мы, серое быдло. Им виднее.
— Такие, как они, были и раньше, да их надолго ли хватало? А паны всегда найдутся на наши шеи, Лабза. Вот ты потерял глаз, а что имеешь? Ничего, хоть и рубился за своих, за волю и народ. А гетманы, кошевые, да и такие, как наш пан сотник, живут и в ус не дуют. Всё себе заграбастали и о народе думку не думают. Паны всегда были и всегда будут. Так людство устроено, что без панов жить не может.
— Погоди, Макей! Посмотрим, что будет. Тогда я тебе напомню.
— Напомни, напомни, Кривой. А я погляжу, долго ты проживешь без панов. Они быстренько головы поднимут и еще зубами щелкнут в поисках твоей шеи.
Кривой Лабза махнул со злостью рукой и отвернулся.
Лука с интересом слушал перепалку друзей. Ему было чудно видеть, как эти люди, вместе прошедшие столько жутких сеч и походов, так злобно препираются.
Потом вспомнился последний поход отца в Крым, где их турки и татары погромили, и отец пришел с незажившими ранами и без медяка в кармане. Мать тогда сильно ругала отца, а тот лишь молчал и курил люльку за люлькой.
И еще вспомнилось, что отец часто говорил, как богатеют те, кто не прикладывает рук к труду хлебороба и ремесленника, не тянет лямку простого казака в походе.
А после того как отец попал в выписники, дела пошли и того хуже. Едва не записали всех за паном и не сделали крепаками. Лишь это было светлым пятном в их жизни.
Было жалко, что после пожарища он не смог взять отцовского оружия. Всё разграбили проклятые ляхи и их подручные, теперь придется самому добывать оружие и становиться казаком. Сумеет ли он? Обязательно сумеет!
Ночью приснилась Ганка. Он опять пережил страшное волнение, возникшее при мысли о близости с этой девчонкой, встречаться с которой он осмеливался лишь тайком. Они целовались под вербой, а Луке казалось, что он парит в воздухе и его сжигает что-то необъяснимое, приятное и в то же время страшное.
Он проснулся в поту с колотящимся сердцем и в сильнейшем возбуждении. С трудом успокоил бурное дыхание, прислушался к спящим Макею и Лабзе. Они похрапывали, ворочались иногда, слегка шуршали сеном.
Потом теплое томление обволокло его тело. Жалость к себе заполнила его. Вспомнилась тетка Горпина, пристававшая к нему ранней весной, то, как он смущался, волновался и в то же время желал ее близости, ее потного и немытого тела, представляя себе всё, что могло произойти, согласись он на ее домогания. И теперь он жутко жалел, что не смог преодолеть смущение и робость. Злость наполнила его нутро, он стремительно повернулся на другой бок.
Хлопец долго не мог заснуть. В голову постоянно лезли мысли о женщинах. Он вспоминал, что некоторые из них бросали на него странные взгляды, особенно молодые вдовушки. Он краснел, убегал, а потом клял себя за трусость и нерешительность и за лохмотья, которые висели на его тощих юношеских плечах.
Вся кровь в нем бурлила, пульсировала в жилах, не позволяла успокоиться.
Продолжая беспокойно ворочаться, Лука никак не мог отмахнуться от возникавших видений, так будораживших его воображение. Он злился на себя, на всех баб, которых мог вспомнить, и в бессильной злости продолжал ворочаться.
Лишь под утро удалось придремать, но тут же строгая рука Макея пробудила юношу, а заспанный голос молвил с хрипотцой:
— Хватит бока отлеживать, хлопчик! Вставай к коням. Уже утро на дворе.
Лука был хмур, молчалив, но ни у кого не было времени обратить на это внимание. Эти мелочи не волновали казаков.
— Завтра на рассвете выступаем, — сказал Кривой Лабза, вернувшись в конюшню. — От Степки Сыча услышал.
— Стало быть, кончилась привольная житуха! — воскликнул Макей, но в его голосе Лука не услышал тревожных ноток.
— Когда еще доберемся до места, Макей, — разумно заметил Лабза.
— Да и то верно. Идти нам положено по мирным землям до самой Неметчины. Интересно, что за земля там? Лука, ты хотел бы поглядеть? — Макей с хитринкой в глазах глянул на юношу.
— Конечно, дядько Макей!
— Девки там, я слыхал, знатные! Небось задумываешься, а?
Лука покраснел, отвернулся и не ответил. Казаки похабно загоготали, а юноша даже озлился немного.
Весь день занимались погрузкой снеди в мажары, крытые толстой рядниной.
Подводы всё прибывали, с ними возницы и казаки охраны. Сотник Мелецкий покрикивал, видно было, что он неспроста озабочен. Под его началом было не менее шестидесяти мажар с кучерами — и всё надо принять, распорядиться. И за припасами постоянный догляд нужен.
— Эх, казаки! — Макей блаженно щурил глаза. — Повезло нам! Ни соли, ни пороха нам не доверили, хе-хе! С ними одна морока. То и дело доглядай и береги от дождя и сырости. А это в дороге не так-то просто. Поживем!
— Поглядим, как ты будешь управлять нами, Макей, — скептически заметил Лабза и поправил повязку на лбу. — Всё ж начальным человеком стал. Угодил пану сотнику. Не обидишь?
— Нашел начальника, Кривой! Подумаешь, десятник в обозе! Но всё же спуску не ждите. Спрашивать буду по всей строгости. Дело — прежде всего.
— Вот-вот! А еще друзья с бог весть какого года! — Лабза скривился и сплюнул. — Сколько кулеша с тобой поели в походах, а теперь спрашивать? Я и так дело знаю.
— Полно злиться, Лабза! Не обижу, коль нужда не припрет. Понимаю.
— Дядько Макей, а что если на нас нападут? — спросил Лука, посчитав, что их спор заходит дальше разумного. — Где ваше оружие?
— Зачем обременять себя зря, Лукашка? — весело ответил дядька Макей. — Мы его в возах держим, но под рукой. И сабли, и пистоли, и луки со стрелами. Да и мушкеты имеются. Вмиг вооружимся, коль потреба случится. Хорошо, что напомнил, надо бы проверить, почистить, поострить. Как бы пан сотник раньше нас не поинтересовался. Хоть обоз, а всё ж казаки.
Полдня Лукашка чистил оружие, примеривал руку к рукоятям сабель.
— Смотрю, ты справно службу несешь, хлопец, — неожиданно услышал Лука. Перед ним стоял пан сотник, придирчиво оглядывая мажары и кладь. — Это Макея хозяйство?
— Макея, пан сотник! — вскочил Лука стремительно.
— Добре, хлопец. А ты не его юнец, за которого тот просил?
— Так, пан сотник! Лукой Незогубом кличут.
— Добрый был казак, не в одной сечи стояли плечом к плечу. Жаль, что помер. Слыхал я про это, Лука.
Мелецкий не стал задерживаться и пошел проверять другие обозы.
А Лука всё стоял и думал об отце. Вспоминал его рассказы, приезды дядьки Макея, когда на столешницу выставлялась макитра пенной горилки, а мать тяжко вздыхала, глядя на друзей.
И Лука вздохнул. Но долго смута в голове не держалась. Он поискал глазами Макея, с улыбкой представляя, как поведает о похвале пана сотника.
Его мысли переключились на оружие. Так захотелось иметь собственное, но приходилось ждать. Просто так ему никто оружия в руки не даст, а денег на покупку и за год не насобираешь. Да и как их собрать-то? Одна надежда — взять в бою.
Спать казаки легли рано, только стемнело. Вставать надо было еще до восхода, а день теперь начинался рано, время к лету двигалось.
Длинный обоз из более чем пятидесяти мажар загромыхал по шляху еще до восхода. Мальчишки долго бежали в пыли, провожая.
Возчиками были в основном люди пожилые, знающие толк в этом деле и в случае необходимости способные быстро и со сноровкой соорудить из возов защитный круг.
Конные казаки плелись впереди и позади обоза, растянувшегося почти на версту. Иногда кто-нибудь из верховых трусил вперед или назад с докладом пану сотнику. Перекидывались парой фраз и продолжали вяло разговаривать или перекликались громкими возгласами. Да десятники нет-нет да разрядят тишину отборной руганью, распекая нерадивого возчика.
Лука с опаской поглядывал на свою пару коней, стараясь не прозевать какой-нибудь неувязки или недогляда.
Обоз миновал Подол, втянулся в Крещатый Яр и по нему поднялся на дорогу до Василькова. С обеих сторон зеленели деревья и густые кусты с зарослями крапивы и лебеды. Многие были уже изрядно обобраны жителями для похлебки и борщей, люди спешили насытиться молодой зеленью весны.
Лука с тоской оглянулся на юг, где остались родная деревня Мироновка и братская могила родных.
Оставив по правую руку Паньковщину и переправившись по гати через речку Клов, обоз вышел на шлях и покатил в сторону Василькова, где намечалась ночевка. Солнце уже припекало, хотелось пить, но лишь удалось несколько раз брызнуть себе в лицо не совсем чистой воды из речки да смочить босые ноги.
Лука избавился от первого волнения и теперь поглядывал вперед и назад в надежде перекинуться парой слов с товарищами. Но те не обращали на хлопца никакого внимания. Становилось скучно, клонило ко сну, но допустить это было стыдно и боязно. Даже дядька Макей за сон в дороге по голове не погладит.
Пришлось затянуть песню, что возникла в памяти, хотя всех слов он и не помнил. Кто-то поддержал, и скоро часть обоза нестройными голосами тянула песню, постукивая в такт кнутовищами по оглоблям.
Скоро и речка Лыбедь осталась позади, Киевские горы растаяли вдали, а впереди виднелась всхолмленная местность в пятнах, квадратах пашни, где копошились селяне и лошади с волами. Заканчивалась посевная.
На обед остановились в дубраве. Распрягли коней, бросили им по охапке свежей травы, наскоро накошенной сноровистыми конюхами. Дым костров приятно щекотал ноздри.
Поздно вечером прибыли в Васильков и расположились на лугу за городком.
Лежа под мажарой, Лука высматривал редкие звезды, просвечивающие в щели между оглоблей и сбруей, развешанной на ней. В голове роились волнующие мысли, хотелось чего-то непонятного и хорошего, и всё это обязательно сочеталось с Ганкой или какой другой девкой. Это волновало, тревожило и не давало заснуть. А вставать приходилось еще в сумерках. Работы с лошадьми, упряжью и грузами было много.
Первую дневку устроили вблизи Фастова на берегу речки Уновы.
Здесь к обозу присоединился отряд казаков человек в триста. Они уже ждали два дня и торопили с продолжением пути.
Сотник Мелецкий не соглашался.
— Панове, мы не можем без отдыха. Кони устали, а угнаться за вами будет трудно, — пан Мелецкий решительно рубанул рукой. — Придется ждать день.
— Да и то, — вдруг согласился сотник Яцко Качур. — Куда спешить-то? Успеем навоеваться. Это от нас не уйдет, панове. Останемся. Вместе веселее.
Потом долго тащились вдоль Каменки, — эта часть пути была одной из приятнейших. Воды вдоволь, травы и тени достаточно. И деревни попадались, где казаки успешно добивались благосклонности молодых вдов, которых было достаточно после голода, мора и казацких восстаний.
— Лука, — как-то обратился к юноше Макей, — я смотрю и удивляюсь на тебя.
— Что так, дядько Макей? — удивился Лука.
— Ты уже большой, а девок стесняешься. Гляди, сколько кругом молодиц! И у каждой в голове засела мыслишка о казаке.
— Ну и что? При чем тут я? — ответил, слегка смутившись, юноша.
— При том, что ты обижаешь баб, хлопец, — вдруг сурово бросил дядька Макей. Лука отвернулся, поняв, что имеет в виду десятник. Его обдало жаром волнения. Слов для ответа не находилось. А Макей продолжал безжалостно:
— Сегодня мы рано остановимся на ночлег. Поручу тебя Степке Сычу. Он в делах с бабами весьма удачлив. Пора тебе становиться казаком, хлопец. И не возражай десятнику! Иначе… — и Макей покачал увесистым кулаком.
И действительно, еще солнце не склонилось над зубчатой верхушкою леса, а голова обоза уже остановилась на ночлег. После ужина появился Сыч.
— Эй, Макей! Где твой хлопец? Поспеши! Еще успеть поспать надо!
Луку бросило в жар, руки и ноги задрожали, не то от страха, не то от волнения. А Макей уже толкал его в бок, приговаривая:
— Слыхал? Поторопись, а то Степанко не любит ждать. Проваливай, пока добром говорю. Иди!
Лука готов был провалиться сквозь землю от стыда, волнения и нерешительности. Однако Сыч грубовато толкнул его в бок и загоготал:
— Гы-гы! Хлопец, чего нюни развесил? Идем, я помогу тебе сделаться казаком! Это не страшно, сам быстро поймешь. Будешь благодарить. Шагай.
Они быстро удалились, а Сыч всё бубнил, что и как надо делать с бабой. Лука слушал вполуха и больше переживал, поглядывая вперед, где виднелись белеющие хаты деревни.
Сыч весело оглядывал хаты, около которых по вечерам сидели мужики и молодые бабы вперемешку со старыми и пожилыми, девками и хлопцами. Он придирчиво оглядывал молодиц, весело отвечал на шутки и их призывы и шел дальше.
— Вот тут мы и отаборимся, хлопец. Это нам подойдет.
Три молодицы стреляли в них глазами, и Сыч смело и решительно ответил на шутки, в которых слышались откровенные призывы.
— И много вас, таких казаков, понаехало? — спросила чернобровая молодица, с интересом заглядывая в глаза Степанка. — Видели, как ваш обоз колесил к роще.
— На вас хватит, бабы, гы! — осклабился Сыч и подкрутил ус, свисающий вниз.
— А как тебя кличут, хлопец? — спросила другая баба с круглым смешливым лицом и игриво показала в улыбке ровные влажные зубы.
— Лука, — буркнул, покраснев, хлопец.
— А где ж твои усы, казак, где чуприна, ха-ха?
— Еще не посвящен, бабы, — пришел на помощь Сыч. — Еще всё наживется. Вот вернемся с похода в Неметчину, тогда поглядите, что за молодец будет перед вами. Надо только немного погодить и приобщить хлопца к казачеству, гы-гы!
Все засмеялись, а чернобровая спросила, игриво поведя плечом:
— Небось, захотелось домашней снеди казакам?
— То было б очень кстати, Марфутко, — ответил с готовностью Сыч.
— Бабы, ведите казаков в хату. Мы мигом соберем стол, — заторопилась чернобровая и встала, оправив вышитую юбку и рубаху на груди.
— Ой, бабы! — вскочила третья с озабоченным лицом. — Я забыла загнать уток. Побегу, а то не соберу.
Сыч мимолетно бросил взгляд на Луку, подмигнул и сказал тихо:
— Порядок, хлопец! Всё идет, как надо. — И к Марфуше: — Вы, я вижу, вдовствуете, бабоньки милые?
Чернобровая вздохнула, ответила, понурив голову:
— Судьба не обминула нас, Степанко. Загинули наши еще в прошлом году. А где теперь найдешь человека на хозяйство? Эх!
Молча зашли в хату. Засветили лучину, каганец, завесили угол с иконами и лампадой рушником, вышитым крестом. Скоро на столе появился хлеб, зеленый лук и еще теплый борщ.
— Живем бедно, так что вы уж не обессудьте. Чем богаты…
— Не беспокойся, Марфута, — беспечно махнул рукой Сыч. — Мы прихватили с собой малость. На вот — порежь этот огрызок, — и протянул большой кусок копченого сала с аппетитными толстыми прожилками мяса, — да и штоф нам не помешает, — победоносно и со стуком поставил он посуду на стол.
— Ой! Как здорово! — не утерпела от восклицания круглолицая Мотря. — А можно детишкам немного, а?
— Бери, молодица! Чего уж там. Для детей завсегда готов… Много у тебя их, Мотря?