Волошин Юрий. Волки Аракана 3 - Пираты Марокко

   – Мессиры, ваш милостивый господин отпустит вас за выкуп в четыреста золотых за каждого. Если вы согласны, то пишите письма, мы их доставим вашим родным. Прошу вас подойти к столику, там приготовлено все необходимое для письма.
   Пьер с Арманом, прямо на коленях, боясь вставать в присутствии начальника, добрались до столика. Пьер с волнением посмотрел на Армана, выбрал гусиное перо, оглядел его со всех сторон и подвинул к себе лист бумаги. Глянул вопросительно на Армана и задумался.
   Стараясь написать побольше, он сливал буквы, описывая свои бедствия, извиняясь перед Ивонной. И лишь в конце просил выслать через отправленного к ней человека восемьсот золотых для выкупа и сотню или две на дорогу им с Арманом. Поставив подпись, он поглядел на Армана, на француза-переводчика и спросил:
   – Сударь, все ли я правильно написал? И достаточно ли этого?
   Толмач взял письмо, прочитал его, улыбнулся Пьеру и сказал:
   – Я завидую вам, сударь. Вы так любите свою супругу, и, судя по всему, она вас тоже. Так вы платите и за своего товарища? Это ваше дело, но достаточно ли ваше состояние для внесения столь большого выкупа?
   – Сударь, моя жена постарается достать все необходимые деньги и не заставит вас ждать долго. Я в этом уверен. У нее достаточно богатые родственники. Назначьте срок, и деньги будут у вас.
   – Что ж, я вам верю, хотя и сомневаюсь. Ведь плата достаточно высока. Но, повторяю, это ваше дело.
   – И как скоро все это может произойти, сударь?
   – Думаю, что если вы так уверены в вашей супруге, то трех месяцев вполне хватит. Желаю вам удачи, сударь. Прощайте и ждите, - он сделал им знак удалиться и повернулся к своему господину, склонившись в подобострастном поклоне.
   Охранник опять загнал их в подвал, но теперь он им казался совсем не таким страшным и противным.

Глава 9 ПОДОЗРЕНИЯ ИВОННЫ

   – Господи, зачем вы пришли! Мне ваши посещения неприятны, после них всегда очень подолгу приходится приходить в себя, сударь! - Ивонна вышагивала по гостиной, нервно размахивая руками.
   Фома стоял, слегка понурив голову, и следил за женщиной прищуренными глазами хищника. Он сказал, придав голосу смирение:
   – Мадам, я не могу позволить вам оставаться одной в вашем тяжелом положении. Поймите меня правильно, мадам.
   – Вы так старательно пытаетесь меня убедить в этом, что мне поневоле кажется, что в ваших словах кроется какая-то фальшь, какая-то недоговоренность, сударь.
   – Но, мадам! Я же сколько раз говорил, что все, что случилось с Пьером, у меня самого не укладывается в голове. Кто мог подумать, что он не сможет вернуться на корабль. Ведь это же Пьер первым крикнул, что надо отходить. Мы не могли не выполнить приказ, и должен признаться, что такой маневр был единственно правильным. Иначе мы все погибли бы или оказались бы в плену, мадам.
   – Может быть, так было бы и лучше, сударь! - срываясь на крик, ответила Ивонна. Она раскраснелась от волнения, подол платья шуршал от ее порывистых движений.
   – Как можете вы так говорить, мадам? Мы спасли судно, добычу, людей!
   – Но бросили своего командира, хозяина! Где он теперь? Жив ли? Вы ничем не можете мне помочь, утешить или просто обнадежить!
   – Я глубоко сожалею обо всем этом, мадам. Поверьте, я…
   – Ах бросьте свои уверения, Фома! В ваших рассказах многое не сходится, а проверить мне не удается. Все люди с корабля вдруг куда-то исчезли!
   – Помилуйте, мадам! Матросы не могут ждать, им надо кормить семьи, и все они, я так думаю, уже нанялись на другие корабли.
   – А где раненые, мессир? Я и мои люди не смогли их найти. Как вы это объясните? Где они лечатся? Вы можете мне внятно ответить на все эти вопросы? Пока я от вас ничего не услышала.
   – Вы правы, мадам, я и сам многого не могу понять во всей этой истории, но сожалею об этом и прошу вас успокоиться, мадам.
   – Как я могу успокоиться, когда мой любимый супруг неизвестно где! Что с ним, жив ли он? Уже прошло почти три месяца, а вестей о нем все нет!
   – Я уже говорил вам, что уверен в скором получении письма от него с условиями выкупа. И как только оно будет получено, я сделаю все, чтобы побыстрее вызволить его из плена. Уверяю вас, Ивонна! Это мой долг по отношению к Пьеру. Он мой друг с самого детства. Верьте мне, мадам!
   – Хотелось бы, но никак не получается. Спасая себя, вы не подумали о Пьере. Вот что самое страшное, сударь!
   – Но иначе мы и не могли поступить, мадам! Сколько раз вам это пояснять? Это был вынужденный шаг, нам удалось вырваться, и теперь я весь к вашим услугам, мадам.
   – Фома, я вас заклинаю, прошу, умоляю - не приходите больше ко мне и не досаждайте своим присутствием. Это на меня всегда действует очень удручающе. Уходите и больше не появляйтесь в этом доме, я, наконец, требую этого! Вы слышите? Уходите немедленно!
   – Мадам, я просто не могу этого сделать из чувства долга перед вами и перед Пьером. Я должен постоянно оказывать вам помощь, защищать вас, в конце концов.
   – Не надо меня защищать, не надо никакой помощи от вас! Уходите!
   Ивонна вильнула пышными юбками и стремительно направилась к двери, ведущей во внутренние комнаты. Створка двери громко хлопнула.
   Фома постоял немного, поглядывая на закрытую дверь, потом пробормотал себе под нос:
   – Погоди, мадам! Недолго ты будешь так сопротивляться. Я тебя все же обломаю, - он повернулся и медленно зашагал к выходу.
   Ивонна слышала, как его экипаж протарахтел по двору. Она облегченно вздохнула, приложила ладони к щекам, пытаясь охладить их жар. Сердце никак не могло успокоиться, мысли скакали в голове.
   Она продолжала метаться по спальне. В дверь тихо постучали. Ивонна стремительно подошла, открыла ее и уставилась в лицо Жана Эмиля - управляющего имением, спросила недовольным тоном:
   – Чем могу служить, Жан?
   – Мадам, пришли арендаторы земли. Хотят подать прошение. Ждут уже давно. Примете?
   – Я в ужасном состоянии, Жан! Мне надо успокоиться. Потом…
   – Но, мадам…
   – Ну хорошо, Жан. Пусть войдут в гостиную. Я скоро выйду.
   – Благодарю, мадам, - ответил Жан и с поклоном удалился.
   – Господи, когда мне дадут спокойно побыть одной, подумать, успокоиться и на что-то решиться. Хотя, на что мне решаться? Я не могу влиять на время, на течение событий, ни на что. О Боже! Прости мою душу грешную! За что ты, Боже, навел на меня такие страдания!
   Ивонна села на край кресла, глянула на себя в зеркало и ужаснулась. Она тут же вскочила, подсела к трюмо и стала наводить порядок на лице и в прическе.
   – Ладно. Хватит паники и нытья! Пора браться за дела, меня ждут, и я не вправе отказывать людям. Пьеру это бы не понравилось. Пойду!
   Пятеро представителей арендаторов топтались у дверей, мяли шляпы в руках и, увидев Ивонну, устремили на нее робкие взгляды.
   – Господа, я сильно занята и потому прошу излагать ваши требования быстро и коротко. Кто будет говорить? Ты, Паран? Начинай.
   – Госпожа, нам, право же, крайне неудобно вас беспокоить, но у нас в этом году неважно с урожаем. Вы уж простите нас, неграмотных и темных людей…
   – Паран, короче. Я же предупреждала. Только о деле, - сказала раздраженно Ивонна, пытаясь успокоить саму себя. Она не села и продолжала мерить шагами комнату.
   – Мадам, мы не можем полностью уплатить в этом году по нашим обязательствам. Снизойдите до нас, сударыня! Отсрочьте платежи. Вы всегда были так добры к нам. Мы все уплатим, но позже, мадам…
   – Это все? - Ивонна подумала немного, прикидывая убытки, потом сказала: - Вы же знаете, что вам придется платить больше в случае просрочки?
   – Да, мадам. Мы знаем и заранее согласны на все ваши условия.
   – Хорошо, Паран. Я могу подождать. А если мой муж объявится, то и проценты не возьму с вас. Так что молитесь за него.
   – Мы постоянно помним о нем, мадам. Как можно забыть такого хозяина! Мы и деток ваших помним и не забываем в своих молитвах. Да снизойдет милость Божья на ваши головы, госпожа наша. Большое спасибо, мадам, и пусть Господь благословит вас с детишками.
   – Паран, зачем столько слов и столько народа с тобой? У вас же неважно идут дела в этом году. Так что лучше больше работайте и меньше треплете языками. Идите по своим домам и работайте. Это вам больше поможет. До свидания, господа.
   Крестьяне, кланяясь, попятились к двери, а Ивонна стремительно отправилась проведать детей. Ей так хотелось успокоиться с ними, так любимыми, что она едва сдерживала себя, чтобы не побежать.
   Эжен был занят с крестьянскими мальчишками в саду, куда им разрешалось приходить для игр с хозяйским сыном, а Мари играла с няней на веранде. Ивонна схватила дочь на руки, осыпала ее поцелуями так страстно, что та заплакала, тараща на мать синие глаза, наполненные крупными слезами, не понимая ее порыва.
   – Няня, успокой малышку, а то я не в себе и затерзала ее. Ух ты, моя прелесть, - сказала Ивонна, копируя Пьера. - Прости свою взбалмошную мамочку. Я тебя напугала, но ничего. Как она, няня?
   – Все чудесно, мадам. Кушает хорошо. Кормилица довольна ею. Зубки выскакивают, как и положено. Прелестное дитя, мадам. Видите, как хорошо сидит. И спокойная, вся в вас, мадам.
   – А мне кажется, что моего у нее только глаза. Остальное от отца.
   – Так даже лучше, мадам, если вам кажется, что она похожа на мессира Пьера.
   – С кем в саду Эжен?
   – С ребятишками под присмотром Актава, мадам. Неугомонный какой ваш Эжен, не находите ли?
   – Это хорошо. Пусть играет, аппетит нагуливает.
   – При его резвости никакая еда не прибавит ему жирка под кожей, мадам. Уж очень шустрый мальчик.
   – Мальчику стыдно нагуливать жирок, Роберта. Розалию не видела?
   – Кажется, она на кухне, торопит с обедом, сударыня.
   Ивонна поиграла немного с Мари, которая быстро успокоилась, улыбалась почти беззубым ротиком, хватала мать за локоны. Обеим было радостно и весело, казалось, все напасти отодвинулись далеко и больше никогда не вернутся.
   Но Ивонна вдруг так переменилась в лице, что Роберта даже испугалась ее отсутствующего взгляда. Ивонна поднялась, натянуто улыбнулась Мари и молча удалилась своей энергичной легкой походкой.
   Она прошла в кабинет, уселась в кожаное кресло, утонув в нем почти с головой, и задумалась. Ивонна перебирала в который уже раз все сказанное Фомой, сопоставляя слова, выражение лица, мимику и жесты. Все в голове складывалось в цельную картину с необыкновенной отчетливостью.
   – Нет, - начала она тихо говорить сама себе, - тут что-то не так. Я постоянно это чувствую. Недаром я так недовольна посещениями этого противного Фомы. Он виляет и не говорит всего. Но лишь бы Пьер был жив. Господи, помоги ему выбраться или хотя бы дать о себе весточку!
   Прозвучал сигнал к обеду, Ивонна недовольно скривила губы. Она поднялась, нужно было привести себя в порядок и проследить за Эженом. Тот, как всегда, запоздает и будет оправдываться.
   По дороге ей попался Давила. Он стоял в стороне громадной неподвижной фигурой, провожая глазами Ивонну. Та вдруг остановилась и поглядела в глаза свирепого разбойника. Улыбка осветила все лицо женщины, а Давила смущенно опустил глаза. Ивонна сказала, подойдя ближе:
   – Милейший разбойничек, что ты здесь делаешь в одиночестве?
   – Сударыня, мне все кажется, что вам что-то грозит, меня почему-то никак не отпускает страх за вас.
   – С чего ты взял, что мне что-то грозит, мой славный разбойник?
   – Мадам, я уже давно не разбойник - и это ваша заслуга. Вы много для меня сделали, и я никогда не забуду этого.
   – Ты преувеличиваешь, Давила. А кстати, как твое настоящее имя? Уж если ты больше не разбойник, то и имя у тебя теперь должно быть нормальное.
   – Неужто мадам станет называть меня по имени? Это большая честь для такого, как я.
   – И все же…
   – Меня крестили Полем, мадам. Поль Баден, с вашего позволения.
   – Да у тебя просто прекрасное имя, Поль! А то - Давила! Просто невозможная кличка. Ужас! Как тебе тут живется, Поль? Скучаешь, наверное?
   – Мадам, я очень рад, что живу рядом с такими людьми, как вы и ваш супруг. Правда, его нет сейчас, но я верю, что он вернется и вы еще изопьете чашу своего счастья, мадам.
   – О, да ты поэт, Поль! Какие витиеватые выражения. Вот не ожидала услышать такое от тебя. А относительно моего супруга… Большое спасибо за утешение, Поль, - тихо сказала Ивонна.
   – Не отчаивайтесь, сударыня. Я слышал, как говорили образованные люди - надежда умирает последней. Так что надейтесь и ждите. Он вернется, я в этом уверен, мадам.
   – Как же хорошо ты утешаешь меня, Поль. Спасибо тебе еще раз! Ты мне доставил большое удовольствие своим разговором. Иди обедать.
   – Приятного аппетита, сударыня! - ответил Поль и потупил кудлатую голову. Потом, когда Ивонна уже дошла до двери, добавил: - Как я жалею, мадам, что меня не было рядом с мессиром. Я бы не оставил его одного на палубе неприятельского судна. И мне кажется, что тут не все чисто, сударыня. И не очень-то доверяйте мессиру Фоме, мадам. Он слишком хитер и коварен. Остерегайтесь его, сударыня.
   – Ты так считаешь, Поль, - голос Ивонны дрогнул, она почувствовала, какая правда зазвучала в голосе Поля, а ведь он должен был знать Фому гораздо лучше ее или даже Пьера.
   – Да, мадам. Он опасен, у него что-то недоброе на уме, я его знаю. Но я всегда рядом, мадам. Можете целиком на меня положиться. Я вас в обиду не дам, уверяю вас, мадам.
   – Спасибо, Поль, - с этими словами Ивонна скрылась за дверью столовой.

Глава 10 НОВЫЙ СТРАЖНИК

   По пятницам, которые у мусульман являются днями отдыха, на работы никого не гоняли, и пленники наслаждались относительным покоем и праздничной едой. К их обычному пайку в этот день добавляли аж целую горсть фиников и ложку риса.
   – Знаешь, Пьер, я теперь стал понимать тебя, - как-то заметил Арман после очередной праздничной трапезы.
   – Ты очень туманно говоришь, Арман. Поясни свою мысль.
   – Ты как-то говорил, что все надо воспринимать без злобы, трагизма и ожесточения, а так, как оно есть. Уверял, что так легче переносить все напасти, которые иногда сваливаются на человека.
   – Я и сейчас это утверждаю, Арман.
   – Так вот я теперь согласен с тобой. Эти пятницы стали для нас в какой-то мере желанными и ожидаемыми, как благо Божие. Мы получили дополнительную еду и уже считаем себя счастливыми. Согласен?
   – А почему нет? Когда человеку мало дают, то и малая толика добавки приводит его в отличное настроение. Я не говорю о людях, злобных от природы, конечно.
   – Смирение, сын мой, и еще раз смирение, - подал голос отец Бонифаций, прислушиваясь к разговору друзей. - Бог внемлет смиренным.
   – Но мне так охота расквитаться за такое смирение, отец Бонифаций! - ответил Арман. - Иногда и вовсе не до него, хоть волком вой от такой жизни. Да и сколько можно смиряться?
   – Смирения никогда не бывает много, сын мой. Отодвинуть его может лишь ненависть к неверным, сын мой.
   – Э, отец, куда вы клоните, - заметил Пьер. - При чем тут неверные?
   – Лишь смертельная борьба с неверными может оправдать отсутствие должного смирения, сын мой. И Господь это простит!
   – Господь наш никогда не проповедовал такое, падре. Терпение - вот его призыв, а не смертельная борьба, как вы тут говорите.
   – Все папы ратовали за крестовые походы и призывали добрых христиан участвовать в них!
   – По-видимому, это были не такие уж добрые христиане, падре, и совсем уж недобрые папы.
   – Не кощунствуй, сын мой! Ты противишься велению Бога!
   – Это когда же такое повеление Бог изрек? И кто его слышал?
   – Ты еретик! Сразу видно, что иностранец. Страшись кары Божьей!
   – Чего мне ее бояться, если я всегда каюсь и жертвую на нужды церкви по мере сил моих, - ответил Пьер. - Смертных грехов я давно не совершал, а битва с неверными, по твоим словам, падре, не является грехом.
   – Еретик! Сатана! Богохульник!
   – Куда понесло, падре, твое священство? - Пьер начинал злиться и не мог сдержать себя, называя священника то на «вы», то на «ты».
   – Повторяю, остерегись! Кара Божья самая страшная из всех! Бойся ее и трепещи!
   – Я, падре, много разных стран повидал на Востоке. И там нигде не видел такого нетерпимого отношения к инаковерующим. Всяк верит в то, что считает для себя наиболее приемлемым. Никто не вмешивается в это и не навязывает своей веры другому. И там живут в мире многие религии. А вы тут проповедуете насилие, злобу и нетерпимость. Все мы люди, но каждый живет по своим законам, падре. И Господь никогда не возражал против этого.
   – Тебе, сын мой, захотелось познакомиться с инквизицией?
   – Вот-вот, падре. Вы держите всех в страхе и тем только и сильны. А как же заповедь «не убий»? А ведь убивали, и множество!
   – Наказывают врагов церкви, богоотступников! И учти, это делают только светские власти и без пролития крови!
   – Да, на костре! Любое убийство - грех, падре. Так нам завещал Христос. Выходит, вы искажаете его святое учение? Стыдитесь, падре!
   – Еретик проклятый! - возопил отец Бонифаций. - Изыди, богохульник, ренегат!
   – Падре, на нас смотрят, постыдись злобных слов. Убеди меня, и я соглашусь с тобой.
   Старик зашелся в безмолвном крике. Пленники с интересом наблюдали эту ссору. Кто посмеивался в бороды, а кто и сверкал фанатичными взглядами, бросаемыми в сторону Пьера.
   – Успокойся, Пьер, - прошептал Арман, потянув друга за руку. - Чего связался. Ему ничего не докажешь. Лишь себе хуже сделаешь.
   – И то верно, Арман. Но я не люблю, когда искажают святые истины.
   Ссора помаленьку затихла, но осадок от нее остался, и пленники разбились на группки, тихо переговариваясь и ворочаясь на полусгнившей соломе.
   – Я вижу, Пьер, ты любитель поспорить на серьезные темы, - Арман с неодобрением поглядывал на друга и своих товарищей. - Лучше скажи, как у нас продвигается дело с выкупом?
   – Слишком мало времени прошло, Арман. Рано еще ждать результатов. Будем терпеливы.
   – Тоскливо ждать-то. Осточертело все!
   – Вот теперь ты распаляешь душу понапрасну, Арман. Не надо так.
   – Да, ты прав, Пьер. А что ты скажешь про тот древний город, развалины которого мы теперь разбираем, а? Я понял, что ты человек ученый, почитывал, наверное, кое-какие книжонки. Это и в самом деле так, Пьер?
   – Почитывал, конечно. Это так. Но про наши развалины я ничего не знаю, кроме того, что тут когда-то был римский город. Нашествия, войны привели его в упадок, и теперь мы берем помаленьку оттуда камень. Арабам тоже охота строить подешевле, из готового материала.
   – Жаль, что ты ничего не знаешь об этом. Мне бы интересно было послушать, как жили в древности люди. Это же римские люди говорили на латыни, да?
   – Да, это они, Арман. Великий был народ, а что с ним стало теперь?
   – А почему называется - латынь, а не римский язык, Пьер?
   – Римляне же не народ, Арман. Они относились к народу латинов. Это племя такое было в древности. Вот по нему и назван язык. Теперь на нем никто не разговаривает, кроме служителей церкви да ученых.
   – А как же так получилось? Интересно.
   – Римская империя погибла под ударами множества племен и народов. Теперь язык римлян простым народом забыт, и в каждой стране стал развиваться другой. Но произошло это не так уж и давно. Если ты встречался с итальянцами, то знаешь, что там в каждом городе свой язык или наречье, и людям приезжим трудно понять местных жителей.
   – Странно как-то получается и непонятно. Забывается язык целого большого народа, а новый еще не появился.
   – Наверное, появится, Арман. У нас во Франции тоже каждая провинция говорит на языке, который с трудом понимают в другой.
   – И то верно. Да, наверное, многое можно узнать из книжек.
   – Узнать можно все, Арман. Только не все могут позволить себе такое знание. Книги дороги, и редко кто может их себе купить. Да и мало кто умеет читать у нас. Ты хоть умеешь, Арман?
   – Немного умел, но уже давно не пробовал. Может, и забыл уже.
   – Лучше не забывай, Арман. Но главное не в этом, а в том, чтобы у человека был интерес, тяга к знаниям, а ее, видимо, надо или воспитывать, или иметь от Бога.
   – Чудно ты говоришь, Пьер. Ведь ты иностранец, так ведь?
   – Был, Арман. Теперь я настоящий француз. Я уже редко вспоминаю свою далекую родину, зато жену, детей не могу забыть и на один час. Как они там переживают мое исчезновение? С ума можно сойти!
   Арман перестал досаждать Пьеру своими вопросами, видя, что тот на самом деле сильно переживает разлуку с семьей, хотя старается и не показывать этого.
   Утром, как и обычно, появился надсмотрщик и ударом бича поднял пленников. Отец Бонифаций опять чувствовал себя неважно и замешкался на соломе. Его худое тело, изможденное не столько работой, сколько старостью и невзгодами жизни, прикрывала драная сутана. Ее лохмотья иногда мешали ему при ходьбе. Вот и сейчас он запутался в ее космах и упал.
   Надсмотрщик глянул свирепыми глазами на священника. Его лицо исказилось злобой, а рука сама поднялась для замаха бичом. Просвистел свинцовый грузик, ременная петля захлестнула тощую шею старика. Араб с силой рванул бич на себя, и падре покатился по соломе, не издав ни звука.
   Кто-то потом говорил, что слышал легкий хруст сломанной шеи. Но в этот момент никто не ожидал такого, и все с откровенным ужасом взирали на распростертого монаха, торопясь поскорее отойти подальше от свирепого изверга-надсмотрщика.
   Тот закричал, пнул ногой лежащего, но отец Бонифаций не подавал признаков жизни.
   Надсмотрщик рванул священника за воротник, затрещала ветхая ткань, а голова жертвы беспомощно повисла на грудь. Бледность уже залила кожу заросшего бородой лица, и араб наконец понял, что случилось.
   Злоба его прошла мгновенно. Он оглянулся на выходящих рабов и заспешил на выход. Вскоре он скрылся в переходах, и больше пленники его не видели.
   – Убрали нашего истязателя, - вздохнул грек, коверкая слова. - Может, другой будет получше. Дай-то Бог!
   Вечером действительно появился новый надсмотрщик. Это был уже пожилой человек лет пятидесяти с седыми усами и карими глазами. Многие заметили, что он отличается от остальных арабов чем-то неуловимым. Его голос звучал спокойно, но сочно и с незнакомыми интонациями.
   Бича у него в руках не было, но он постоянно крутил тонкую самшитовую палку с небольшим набалдашником на рукоятке. Он имел привычку похлопывать ею по раскрытой ладони левой руки и поглядывать на людей из-под нахмуренных кустистых бровей, подкрашенных черной краской.
   – Интересно, как поведет себя с нами наш новый начальник, - прошептал на ухо Пьеру Арман.
   – И совсем это не так интересно, - ответил как-то вяло Пьер. Его мысли сейчас были заняты семьей. В такие минуты он всегда был неразговорчив и задумчив.
   Как вскоре выяснилось, новый страж оказался немногословен и не так жесток, как прежний. Он предпочитал лупить провинившихся пониже спины и по бедрам, без злобы и издевательств. В общем оказалось, что новость всем пленникам пришлась по нутру. Стало веселей, страх немного отпустил несчастных узников.
   – Странно, что новый страж теперь частенько сопровождает нас до места работы, - заметил Арман. - Это что-то новое, не находишь?
   – Пусть себе. От него плохого не много. Однажды, уже перед концом работ, новый страж набросился на одного из отощавших испанцев, когда тот упал под тяжестью камня, который тащил на двуколку, запряженную верблюдом. Страж подскочил к упавшему и разразился бранью. И тут Пьер ощутил, как сердце его подпрыгнуло к самому горлу. Он услышал русскую матерщину, хотя говор был и несколько иным, чем в Новгороде.
   Пьер впился глазами в лицо стража, вслушиваясь в оттенки знакомых с детства слов. Без сомнения, страж ругался по-русски. Что это? Помутнение рассудка от жары и усталости, или всё просто привиделось?
   Получив пару увесистых ударов палкой, испанец, наконец, поднялся и заковылял со своей ношей дальше.
   Пьер поглядел по сторонам, быстро подошел к стражнику и спросил по-русски прерывающимся от волнения голосом:
   – Браток, неужто ты с Руси?
   Охранник резко обернулся на Пьера и уставился на того все еще злым взглядом. Потом огоньки раздражения в нем исчезли, и на Пьера глянули удивленные и даже несколько испуганные глаза.
   – Замолкни, раб! - сказано было по-русски, и это приободрило Пьера.
   – Браток, столько лет я родного слова не слыхал! Откуда ты?
   – Сам-то откуда будешь? - смягчился страж.
   – Да я новгородский, браток! Вот в плен попал и жду выкупа.
   – Ладно, замолкни, я сказал! Потом встретимся. Жди и помалкивай! Пошел на место, - стражник незлобиво замахнулся палкой.
   – Благодарствую, браток! - ответил взволнованно Пьер и потрусил к своему рабочему месту. От волнения он не мог заниматься работой. Руки у него тряслись, в ногах ощущалась противная слабость.
   – Что с тобой? - спросил Арман, глядя на побледневшего внезапно друга.
   – Потом, Арман, потом! Дай успокоиться малость… Мысли роились в голове, перескакивали одна через другую, и потом, когда все успокоилось, Пьер никак не мог вспомнить, о чем же он думал.
   Он все поглядывал на стражника, но тот даже ни разу не взглянул в его сторону. Пьер подумал, что тому просто опасно заводить знакомства с пленниками. Он решил, что человек этот изменил вере, но осуждения в душе не нашел.
   – Арман, - обратился Пьер к другу, когда они плелись в пыли в тюрьму. - Клянись, что не проболтаешься!
   – А что такое, Пьер? Конечно, не проболтаюсь. Клянусь всеми святыми!
 
   – Наш новый стражник - русский!