Страница:
– Оперативно работают, – похвалил милицию Илларион. – Постой, ты сказал «броневик»?
– Ну, знаешь, так в народе первую модель «москвича» называют-такой носатый, с фарами по бокам.
– Зеленый, – сказал Илларион упавшим голосом.
– Зеленый, – подтвердил Мещеряков. – Ты что-то знаешь?
– Может, да, а может, нет. Проверить надо. Так ты мне дашь машину?
– Я-то надеялся, что ты про это забудешь…
– Жалко, полковник?
– Конечно, жалко. Знаю я тебя.
– Ну, езжу я, пожалуй, все-таки получше, чем ты.
– Не спорю. Но где? Для тебя же что дорога, что поле, что стена – все едино.
– Не хнычь. В следующий раз замочу ювелира и куплю тебе «кадиллак».
– Идиот.
– Бронированный. Я имею в виду «кадиллак». Дашь машину?
– Свою не дам, тем более, что за мной благодаря тебе теперь тоже следят.
Бери машину жены, она все равно на курорт укатила молодым бездельникам мозги крутить. Из гаража я ее уже выгнал, подойдешь и возьмешь. Вот ключи. И учти: помнешь машину, ремонт за твой счет.
– Это если я жив буду.
– Ты-то? Думаю, будешь. А нет, так жена тебя из-под земли достанет, а я ей помогу. Выкопаем мы тебя и спросим…
– Тихо, полковник, – сказал вдруг Илларион. – Спасибо тебе за машину, а теперь вставай и иди.
– Ты чего? Обиделся, что ли?
– Я на тебя, друг Андрюша, сроду не обижался. Просто «хвост» твой тебя наконец нашел. Не надо, чтоб они нас вместе видели.
Мещеряков выглянул в окно и увидел красный «ситроен», возле которого стоял все тот же спортивного вида здоровяк и вовсю вертел головой, ища кого-то.
– Видишь, люди волнуются, – сказал Илларион. – Давай, иди. Удачи тебе.
– Мне-то что. Тебе она нужнее.
– Ну, мы с ней друзья до гроба, – сказал Илларион.
Глава 6
– Ну, знаешь, так в народе первую модель «москвича» называют-такой носатый, с фарами по бокам.
– Зеленый, – сказал Илларион упавшим голосом.
– Зеленый, – подтвердил Мещеряков. – Ты что-то знаешь?
– Может, да, а может, нет. Проверить надо. Так ты мне дашь машину?
– Я-то надеялся, что ты про это забудешь…
– Жалко, полковник?
– Конечно, жалко. Знаю я тебя.
– Ну, езжу я, пожалуй, все-таки получше, чем ты.
– Не спорю. Но где? Для тебя же что дорога, что поле, что стена – все едино.
– Не хнычь. В следующий раз замочу ювелира и куплю тебе «кадиллак».
– Идиот.
– Бронированный. Я имею в виду «кадиллак». Дашь машину?
– Свою не дам, тем более, что за мной благодаря тебе теперь тоже следят.
Бери машину жены, она все равно на курорт укатила молодым бездельникам мозги крутить. Из гаража я ее уже выгнал, подойдешь и возьмешь. Вот ключи. И учти: помнешь машину, ремонт за твой счет.
– Это если я жив буду.
– Ты-то? Думаю, будешь. А нет, так жена тебя из-под земли достанет, а я ей помогу. Выкопаем мы тебя и спросим…
– Тихо, полковник, – сказал вдруг Илларион. – Спасибо тебе за машину, а теперь вставай и иди.
– Ты чего? Обиделся, что ли?
– Я на тебя, друг Андрюша, сроду не обижался. Просто «хвост» твой тебя наконец нашел. Не надо, чтоб они нас вместе видели.
Мещеряков выглянул в окно и увидел красный «ситроен», возле которого стоял все тот же спортивного вида здоровяк и вовсю вертел головой, ища кого-то.
– Видишь, люди волнуются, – сказал Илларион. – Давай, иди. Удачи тебе.
– Мне-то что. Тебе она нужнее.
– Ну, мы с ней друзья до гроба, – сказал Илларион.
Глава 6
В то самое время, когда посланные полковником Сорокиным оперативники заканчивали опрос жильцов прилегающих к букинистической лавке Гершковича домов, а Илларион Забродов внимательно изучал просунутое в щель служебное удостоверение капитана Рябцева, Василий Дубовец, печально известный населению пяти окрестных деревень под кличкой Васька Дуб, со стоном открыл глаза.
Это был мучительный процесс, и Ваське так и не удалось довести его до конца – левый глаз почему-то ни в какую не желал открываться. С трудом поднеся к нему дрожащую руку, Дубовец нащупал большую опухоль, отозвавшуюся на прикосновение тупой ноющей болью. «Это мне кто-то с правой засветил, – со знанием дела решил он. – Вот суки».
Вечер тонул в тумане, из которого, хорошенько порывшись в памяти, Васька смог выудить только видение чьего-то некрашеного штакетника, от которого он с пьяным упорством пытался отодрать планку. Помнится, по ту сторону штакетника хрипло надрывался невидимый в темноте кобель, а со всех концов деревни ему вторили коллеги и соплеменники. Чей это был штакетник и кого он собирался приласкать планкой, Васька, как ни пытался, вспомнить не мог.
Похмелье было чудовищным – впрочем, не хуже, чем вчера, позавчера или неделю назад. Васька хотел было снова заснуть, но вдруг ощутил настоятельную необходимость выйти во двор по малой нужде. Некоторое время он размышлял, что лучше: попытаться сейчас встать или сделать дело прямо так, не вставая.
Получалось, что вставать все-таки надо – Васька не хотел подмачивать свою мужскую репутацию.
Медленно приподняв голову, он ощутил, что наша планета, чтоб ей пусто было, все-таки вертится, причем почему-то сразу во все стороны. Он тряхнул головой.
Стало очень больно, но вращение замедлилось, и он кое-как, придерживаясь за спинку кровати, сумел встать.
Кровать вроде бы была его. Несколько мучительных минут ушло на то, чтобы разыскать сапоги, которые обнаружились почему-то у него на ногах – грязные до самого верха, с налипшей на подошвы уже засохшей глиной и, кажется – ну да, блин, точно! – навозом. Некоторое время он тупо смотрел на них, тяжело ворочая в голове мысли о том, что Верка, стерва, совсем от рук отбилась, не могла разуть уставшего после работы мужа, так в говняных сапогах и оставила, шалава. Потом природа во весь голос заявила о себе, и Васька, на ходу лихорадочно ковыряясь в ширинке, заспешил на улицу, по дороге с грохотом опрокинув стоявшие на лавке в сенях пустые ведра. Хрипло выматерившись, он выбрался на крыльцо, повернулся спиной к улице и долго стоял, привалившись плечом к столбику крыльца, обильно поливая начавший уже желтеть от ежеутреннего употребления куст сирени.
Вернувшись в дом, Васька Дуб, шатаясь, остановился посреди комнаты, прислушиваясь к разнообразным ощущениям, переполнявшим организм. Ощущения были еще те. Голова, само собой, трещала по всем швам, в глазах плыло и двоилось.
Вдобавок ко всему он чувствовал, что у него разбито колено, а кисть правой руки опухла, став похожей на надутую резиновую перчатку. И это все, не считая подбитого глаза.
Но главные мучения доставляла, конечно, голова. Нужно было срочно что-то предпринимать, вот только что именно, Васька не знал.
– Верка! – хрипло пискнул он не своим голосом и, прокашлявшись, повторил:
– Верка!
Никто не отозвался, только разбуженный хозяйским голосом кот Моряк прилетел, задравши хвост, и хрипло завопил, требуя кормежки.
– Мышей лови, падла, – посоветовал коту Васька, но тот заткнулся только после того, как схлопотал сапогом по ребрам. Жены, конечно, дома не было. Об этом можно было догадаться сразу, не надрывая горло, – шалава опять сбежала ночевать к теще. То есть это она говорит, что к теще, а поди проверь.
– Делать мне больше нехрена, – сообщил Васька Моряку, который зализывал ушибленный бок, осторожно кося на хозяина желтым недоверчивым глазом. – Ты не знаешь, у нас водяры не осталось?
Моряк дернул хвостом и куда-то удалился с гордым и независимым видом, скорее всего, опять в соседний курятник – душить цыплят.
Васька пошарил по углам, ища заначку, но только весь обвешался пыльной паутиной. На столе обнаружилась банка из-под огурцов, до половины наполненная мутным рассолом, и он пил из нее, пока в рот не полез укроп пополам со смородиновым листом и прочий хрен. Ему немного полегчало, и Васька вспомнил, что еще не заглядывал под печку. Вообще-то, водке под печкой быть не полагалось, но чего не учудишь с пьяных глаз?
Он заметил Митяя, только когда споткнулся о его ногу. Сначала он тупо уставился на эту ногу в рабочем кирзовом башмаке, гадая, откуда здесь могла взяться какая-то нога, когда обе его, Васькины, ноги при нем, и лишь потом заметил прикрепленного к этой ноге Митяя. Друг Митяй лежал уткнувшись мордой в просыпавшуюся из печки золу, и не подавал признаков жизни.
– Во, блин, – сказал Васька. – Неуж-то я по пьяни Митяя замочил?
Честно говоря, он давно подозревал, что когда-нибудь этим кончится. И сам подозревал, и Верка предупреждала. Она и накаркала, шалава, решил Дуб и уже начал прикидывать, что ему взять с собой в бега и в какую сторону податься, когда Митяй вдруг нечленораздельно замычал и подтянул под себя ту самую ногу, о которую споткнулся Васька.
– С-с-сука, – дрожащим голосом выдохнул Васька и принялся трясти собутыльника, пытаясь привести его в чувство.
С Митяем они сошлись давно и были, что называется, два сапога пара: вместе пили, вместе приворовывали на складе, где Митяй занимал почетную должность грузчика и ночного сторожа, вместе портили девок, когда были помоложе и еще представляли для последних какой-то интерес, вместе же судились по хулиганке и, отсидев свое, вернулись в родной колхоз с разницей в полгода – Дубу дали больше, да он и не спорил: какая, блин, разница… Они так сдружились, что шалава Верка иногда кричала ему, когда была надежда на то, что он ее еще слышит: «На Митяе своем женись и живи с ним, и с…сь с ним, алкоголик!». А какой-то умник из подрастающего поколения написал мелом на доске объявлений перед клубом: «Дуб с Митяем – раздолбай». Они тогда провели целое следствие, но так и не узнали имени автора. А жаль, они бы ему расписали задницу, да так, что потом не отмоешь: талантливый Митяй, загорая на зоне, освоил азы сложного и популярного в народе искусства татуировки, так что надпись могла получиться на славу.
То, что друг Митяй оказался все-таки жив, радовало несмотря на то, что он-то как раз подмочил свою мужскую репутацию, о чем свидетельствовало большое мокрое пятно, расплывшееся по грязным доскам пола.
– Э, Митяй, – снова начиная трясти друга, хрипел Васька, – вставай, весь пол обос…л, захлебнешься!
Немного позже они сидели во дворе, щурясь на серенький свет непогожего утра. Рядом, разложенные на поленнице, подсыхали Митяевы штаны, уже начавшие издавать характерный запах. Денег не было.
– Слышь, Митяй, – подал голос Дуб, – а давай бизнес сделаем.
– Какой такой бизнес? – не понял Митяй. – Ты че, в петухи подался?
– Темный ты, Митяй, – не обиделся Дуб. – Бизнес – это когда толкнул чего-нибудь, а бабки на карман.
– А чего толкать-то будем? Моряка твоего, что ли?
– Не. Мы рыбы наловим и Людке, продавщице, толкнем. И ей навар, и нам на опохмелку.
– Какая рыба, – простонал Митяй, придерживая обеими руками голову. – Смотри, чтоб рыба тебя не поймала. Ты как хочешь, а я сейчас удочку не подниму.
– Какая, на хрен, удочка! Мы ее того… ну, ты в курсе.
– Это гранатой твоей, что ли? В нашем пруду? Ты че, блин, по зоне соскучился?
– На Белое поедем, – не сдавался Дуб. – Там место глухое, ни одна б… не услышит, и рыбы прорва, хоть ж… ешь.
– Далеко же! – взмолился Митяй. – Двадцать верст в один конец!
– За полчаса доедем, – кивнул Дуб в сторону сиротливо торчавшего посреди двора «Днепра». Митяй заметил, что переднее сиденье уже успела обгадить какая-то предприимчивая курица. – Полчаса на озере, полчаса обратно, всего будет полтора.
И сразу к Людке за пол-литрой. Ты прикинь: полтора часа, и ты в порядке. А так ведь целый день промаемся.
– Может, Сидоровна нальет? – с надеждой предположил Митяй.
– Ага, – сказал Дуб, – нальет. Беги, разевай хлебало. Кто ее позавчера перед магазином за вымя хватал, молочка просил?
– Кто? – с интересом спросил Митяй, дивясь, как это он пропустил такой цирк и в то же время терзаясь смутными подозрениями. Подозре1й1я немедленно подтвердились.
– Во дает, блин! – восхитился Дуб. – Я думал, ты помнишь. Я ж тебе, козлу, говорил: не жри ты этот денатурат, на кой хрен он тебе сдался…
– Я, что ли?..
– А то кто! Я думал, пришибет она тебя, насилу отобрал.
– Да, – опечалился Митяй. – Не нальет. Надо ехать, блин. У тебя штанов лишних нету?
Через полчаса, громко тарахтя ржавым глушителем, старый «днепр» с коляской лихо выскочил на верхушку поросшего соснами бугра, при этом едва не перевернувшись! Дубовец резко затормозил, и Митяй, судорожно цеплявшийся за него всю дорогу, со всего размаха воткнулся носом в спину приятеля.
– Да полегче ты, гондон одноглазый!
– Ты, кстати, не помнишь, кто мне вчера в глаз запузырил? Хорошо запузырил, гад, не видать ни хрена…
– Ты бы в зеркало на себя посмотрел. Вылитый Кутузов после Куликовской битвы.
– После Бородинской, тундра. В Бородинской битве ему глаз выбили.
– А кто выбил? – спросил Митяй, впечатленный глубокими познаниями ко-реша.
– Да хрен его знает. Немцы какие-нибудь. Псы-рыцари.
– Значит, и тебе тоже – псы-рыцари! – заржал немного отошедший на свежем встречном ветерке Митяй.
Внизу тот же ветерок легко морщил гладь озера, поднимая микроскопическую волну. Друзья извлекли из коляски заблаговременно надутую камеру от заднего колеса трактора и обломок доски, прихваченный запасливым Митяем в качестве весла. Следом они достали два больших прозрачных мешка, в которых когда-то хранились минеральные удобрения, и какой-то небольшой, но увесистый предмет, старательно завернутый в мешковину.
– Ну че, прям сразу и рванем? – спросил Митяй, наблюдая за тем, как Дуб осторожно разворачивает тряпку, постепенно обнажая что-то цилиндрическое.
– Не, – мотнул головой Дуб. – Подождем делегацию из ООН, чтоб, значит, все по правилам…
Он отбросил тряпку в сторону и взвесил на ладони гранату, примеряясь, как бы зашвырнуть ее подальше.
– Слышь, Вась, а она взорвется? Старая ведь…
Граната и вправду была старая и больше всего походила на консервную банку с ручкой, торчащей из торца.
– Старый бух лучше новых двух, – авторитетно заявил Дуб и выдернул чеку.
Упав на обильно посыпанный сухой прошлогодней хвоей и шишками песок, они смотрели, как граната, кувыркаясь в воздухе, по крутой дуге ушла вверх и упала в воду метрах в двадцати от берега. Затем озеро извергло из себя фонтан воды пополам с илом и какими-то темными клочьями. От взрыва заложило уши, а сверху на головы приятелям посыпались шишки и мелкий мусор.
– А ты говоришь… – снисходительно протянул Дуб, вставая и отряхивая колени. – Иди, собирай.
Сверху было хорошо видно, как на волнах, поднятых взрывом, белея животами, во множестве покачивается рыба. Гикая и свистя, окончательно оживший Митяй бросился к берегу, катя перед собой большой черный бублик тракторной шины.
Сдернув одолженные Дубом штаны, он погрузился на свое импровизированное судно и, энергично загребая доской, устремился к середине озера, где, как ему казалось, рыба была покрупнее. Между коленями он зажимал мешок из-под удобрений.
Дуб тоже разделся и вошел в воду по грудь, собирая оглушенную рыбу и брезгливо морщась, когда холодные рыбьи тела касались живота и груди. Мешки споро наполнялись, и бизнес, похоже, удался на славу. Одной пол-литрой она от нас не отделается, подумал Митяй о продавщице Людке. Тут, поди, литра на полтора потянет, если не на все два.
Он взглянул на Митяя, чтобы проверить, как у того идут дела, и увидел, что его напарник, подваживая доской, тянет из воды что-то непонятное. Зацепив это что-то рукой, Митяй вгляделся и тут же бросил эту непонятную хреновину, и не просто бросил, а оттолкнул изо всех сил, словно она его укусила. Выронив мешок с рыбой, он начал с лихорадочной скоростью и совершенно бестолково загребать воду доской, отчего волчком закрутился на месте, но быстро сориентировался и направил камеру к берегу, работая своей дубиной, как чемпион мира по гребле на каноэ.
– Эй, мудила, рыбу потерял! – закричал ему удивленный Дуб, но осекся, разглядев лицо приятеля.
Лица, как такового, не было. Вместо него на Дуба глянуло бледное пятно, на котором только и можно было разобрать, что глаза, вытаращенные так, что, казалось, они вот-вот выскочат из орбит и двумя пулями полетят прямо в него, Дуба, да перекошенный от ужаса рот, который, похоже, пытался и не мог что-то выкрикнуть. Это было так жутко, что Дуб, не успев даже сообразить, что к чему, круто развернулся и ринулся к берегу, с брезгливым ужасом отпихивая в сторону попадавшуюся по пути дохлую рыбу. Однако, когда воды стало по колено и угроза, исходившая из темных глубин озера, теоретически миновала, он остановился и немного пришел в себя. У него мелькнула мысль, что на Митяя напало какое-нибудь водяное чудо-юдо или, по крайней мере, сом, но Митяй уже был тут как тут и, не говоря ни слова, метнулся мимо Дуба к берегу.
Дуб, которому все это надоело и было до смерти жаль потерянной рыбы – он все еще видел медленно дрейфовавший посреди озера полузатопленный мешок, – поймал Митяя за холодную скользкую руку, рывком развернул его к себе и заорал прямо в перекошенную белую физиономию:
– Да опомнись ты, урод! Что там такое?
Митяй несколько раз судорожно хватанул ртом воздух, совсем как вытащенная из воды рыба, потом глаза его немного прояснились, и он заголосил, срываясь временами на совершенно неприличный бабий визг: | – Мертвяк. Там мертвяк в целлофане! Линяем отсюда. | – П… в целлофане! Ты что, на белого коня сел? Какой мертвяк?
– А я у него фамилию не спрашивал, – постепенно приходя в себя, но все еще конвульсивно вздрагивая, сказал Митяй. – Охота тебе, так сплавай, спроси. Вроде мужик. Я на него как глянул, думал, тут мне и конец. Синий весь, раздутый…
Слушай, Дуб, а может, это мы его… гранатой?
– А в целлофан он сам завернулся? Так там точно жмурик?
– Век воли не видать.
– Твоя правда, Митяй. Хрен с ним, с мешком. Рвем когти.
Егерь местного лесничества Иннокентий Андреевич Лопатин, в обиходе именуемый не иначе, как дядя Кеша или просто Кеша, обходя свой участок, услышал приглушенный расстоянием и стволами деревьев взрыв. Поначалу он решил, что это начинается гроза, но небо, хоть и было пасмурным, на грозовое никак не походило.
Он пожал плечами и продолжил было свой обход, но тут до него дошло, что звук, похоже, был со стороны Белого озера, а коли так, то наверняка кто-то там баловался со взрывчаткой.
Дядя Кеша был егерем старой закваски, и хоть ангелом себя назвать не мог, баловство такого рода не любил и баловников таких ущучивал со всей строгостью.
Одно дело спустить налево несколько стволов, которым все равно уже давно пора на дрова, а деньжата вместо государственного кармана положить в собственный – кто в наше время без греха! Другое же дело – губить тварь живую смеха ради, из-за пьяного куража. Или вот как сейчас – шарахнули, наверное, в реку килограмм-другой взрывчатки, потом соберут то, что покрупнее, и поминай как звали. А озеро – оно озеро и есть. Не море и даже не река. И не Байкал какой-нибудь, между прочим. Маленькое оно, Белое озеро. Когда-то в нем снова рыба разведется?
Так что дядя Кеша, хоть и трудновато ему было на старости лет, бегом кинулся туда, где оставил свой «Урал». Мотоцикл тоже был не первой молодости, но завелся с пол-оборота, словно разделял он дяди Кешины чувства и готов был всячески содействовать…
Прибыв на Белое озеро, дядя Кеша браконьеров на месте преступления, конечно, уже не застал, хотя и очень на это рассчитывал. Было это странно, поскольку с момента взрыва прошло минут двадцать и никак не больше. На песчаной косе, отделявшей озеро от дороги, старый егерь без труда обнаружил следы мотоцикла с коляской, отпечатки босых и обутых ног, пару оброненных плотвичек и, что было уже совсем странно, потерянный, как видно в большой спешке, корявый, весь в засохшей грязи, кирзовый рабочий ботинок без шнурков.
В учиненном безобразии местный старожил дядя Кеша немедленно заподозрил закадычных дружков-алкоголиков из деревни Бор – Ваську Дубовца и его приятеля Митяя Лаптева. О том, что браконьеры были не из приезжих, красноречиво свидетельствовал обнаруженный дядей Кешей башмак. У Дубовца был мотоцикл, каким-то чудом еще не пропитый и даже сохранивший способность передвигаться без посторонней помощи. Кроме того, Дубовец часто хвастался по пьяной лавочке якобы припрятанной где-то гранатой, угрожая взорвать сельсовет. Правда, участковый сержант Комаров, сколько ни тряс Ваську, гранаты этой так и не нашел, и решено тогда было, что Дубовец просто куражится. Теперь же выходило, что граната все-таки была.
Вспомнив про Комарова, дядя Кеша припомнил кое-что еще, а именно пришла ему на ум рация, все это время мирно пролежавшая на сиденье в коляске мотоцикла. К этому нововведению дядя Кеша еще не вполне привык, так что в суматохе забыл про него напрочь. Обругав себя старым пнем, он откинул полог коляски и, взявши рацию, вызвал Комарова.
Пока дядя Кеша ждал ответа, ему на ум пришло, что он здорово рисковал, примчавшись сюда один. Народ нынче пошел злой, а уж Дуб с Митяем, да еще с похмелья… Вот утопили бы в озере старого дурака, сказал себе дядя Кеша – и всего делов. Ищи потом ветра в поле.
Комаров откликнулся почти сразу, и дядя Кеша изложил ему суть дела, попросив заодно позвонить в рыбнадзор. Комаров позвонить обещал и сказал, что выезжает и чтобы дядя Кеша, как он выразился, «не трогал улики». С тем он и отключился, а дядя Кеша, чтобы убить время и вообще не слоняться без дела, неторопливо спустился с откоса на берег и стал на глаз прикидывать нанесенный Дубом и Митяем ущерб – в том, что это были они, старик почти не сомневался.
Перед тем как уйти от мотоцикла, он повесил через плечо рацию на тонком кожаном ремешке да прихватил на всякий случай старенькую свою «тулку» двенадцатого калибра вместе с патронташем: без нее он ощущал себя как бы не совсем одетым.
Берег был уже белым от прибитой волной дохлой рыбы, и еще больше плавало в воде. Некоторые рыбины уже начали слабо шевелить хвостами, и дядя Кеша порадовался – эти, может быть, еще отойдут. Пройдя берегом метров пятьдесят, он натолкнулся на брошенную добычу – мешок из-под удобрений сел на мель в полуметре от берега, вывалив в воду половину своего содержимого. Тут дядя Кеша ненадолго задумался. Ну ладно, потеряли в спешке ботинок, это еще понять можно, но это?
Что ж тут такое приключилось, что браконьеры рыбу бросили? Может, класть уже некуда было?
Ответ на этот вопрос маячил неподалеку, зацепившись за полузатопленный куст – из-за обильных и непрерывных дождей вода в озере сильно поднялась, захватив уже добрых два метра береговой полосы. Поначалу дядя Кеша решил, что это еще один мешок с рыбой. Да это и был мешок, но вот внутри оказалась совсем не рыба.
Слава богу, на сердце дядя Кеша никогда не жаловался, не то лежать бы ему на берегу рядом с глушеной рыбой и с этим незнакомым, упакованным в полиэтилен мужиком, это уж как пить дать. Теперь-то он понял, почему сломя голову бежали Митяй с Дубовцом. Дядя Кеша представил себе как они плескались в озере, собирая рыбу, и вдруг наткнулись на это… Его передернуло. Так ведь и помереть можно.
Тут, на дяди Кешино счастье, прикатил на своем ободранном «козле» Комаров вместе с инспектором рыбнадзора и с ходу приступил к осмотру места происшествия.
И так он деловито все осматривал, что дядя Кеша опечалился было – что же это за молодежь такая подросла, но тут как раз сержант вдруг бросил все свои дела, отбежал в сторонку, и там его тихонечко вырвало под кустик, так что старый егерь малость успокоился: человек как человек, не робот в погонах. Комаров же, утерев рот, перестал заниматься ерундой и вызвал по рации подмогу.
После этого он осмотр свой возобновлять не стал – он и поначалу-то, наверное, изображал из себя сыщика только с перепугу, – а сели они втроем на песочек и стали ждать. Выпить дяде Кеше по этому случаю хотелось неимоверно, да и Комаров с рыбнадзоровцем, похоже, были не против. И чуть было они не отправили Комарова в магазин, но тот вдруг спохватился – приедут же, наверное, из самой Москвы, а они тут все трое вполсвиста.
Так что выпивать не стали, а стали гадать, кто был покойник и почему в озере оказался.
Рыбнадзоровец доказывал, что это какой-то московский мафиози не поделил чего-то с дружками, и предлагал посмотреть, нет ли у того на ногах тазика с цементом. Комаров на это отвечал, что с цементным тазиком мертвец бы нипочем не всплыл. Он считал убитого чеченцем и указывал на его черные волосы, которые можно было разглядеть даже с того места где они сидели.
Дяде Кеше слушать это быстро надоело – не любил он переливать из пустого в порожнее, с самого малолетства не любил, – и пошел он прогуляться по бережку, махнувши рукою в ответ на комаровское предупреждение насчет того, чтобы не затаптывать следы. И – вот ведь черт его дернул, не сиделось ему на месте! – нашелся второй покойник, метрах в ста – ста пятидесяти от первого, и тоже упакованный, как в городском гастрономе.
Больше уж дядя Кеша по берегу не гулял – сидел тихонько на песочке, слушал Комарова и рыбнадзоровца и глазел себе по сторонам, избегая, впрочем, смотреть направо. Чего он там, справа, не видал?
Потом наехала из Москвы целая бригада. Дядя Кеша даже полковника углядел и тихо, про себя порадовался, что отговорил их Комаров за бутылкой ехать. Эти по кустам не блевали, а сразу вытащили обе дяди Кешины находки на бережок, стали их щупать да вертеть – ни дать ни взять, бабка Дарья, когда в сельмаге хлеб выбирает. Вечно ей, старой, что-нибудь не так… Сняли с дяди Кеши показания, в протокол записали, все чин чином, потом за Комарова с рыбнадзоровцем взялись.
Двое надели костюмы резиновые, баллоны за спину прицепили и полезли в озеро.
Дядю Кешу даже перекосило, как подумал он, что они там, на дне, найти хотят, и как оно там, на дне, может выглядеть. Воды дядя Кеша, честно говоря, всю жизнь побаивался, вечно ему там утопленники мерещились, и вот, поди ж ты, сподобился на старости лет.
А уж когда вылезли эти двое из воды с целлофановым свертком в руках, тут дядя Кеша совсем загрустил и подался от греха подальше к своему мотоциклу. Так они и лазили в озеро (дядя Кеша с Комаровым и еще с двумя московскими успели в Бор смотаться: Людку-продавщицу на продаже левой рыбы за руку схватили; Дуба с Митяем тепленьких взяли за бутылкой водки, оформили, как положено) – а они все ныряли и ныряли и ни разу, между прочим, с пустыми руками не вернулись. Комаров потом говорил, что восемнадцать трупов из озера выудили. Двенадцать мужиков, пять баб и девчоночку лет трех.
Дядя Кеша запил на неделю, а когда неделя прошла, повинился перед начальством и снова вышел на работу – следить, чтобы в лесу никто не безобразничал. А Белое озеро он с тех пор обходил стороной, благо было оно не на его участке.
Это был мучительный процесс, и Ваське так и не удалось довести его до конца – левый глаз почему-то ни в какую не желал открываться. С трудом поднеся к нему дрожащую руку, Дубовец нащупал большую опухоль, отозвавшуюся на прикосновение тупой ноющей болью. «Это мне кто-то с правой засветил, – со знанием дела решил он. – Вот суки».
Вечер тонул в тумане, из которого, хорошенько порывшись в памяти, Васька смог выудить только видение чьего-то некрашеного штакетника, от которого он с пьяным упорством пытался отодрать планку. Помнится, по ту сторону штакетника хрипло надрывался невидимый в темноте кобель, а со всех концов деревни ему вторили коллеги и соплеменники. Чей это был штакетник и кого он собирался приласкать планкой, Васька, как ни пытался, вспомнить не мог.
Похмелье было чудовищным – впрочем, не хуже, чем вчера, позавчера или неделю назад. Васька хотел было снова заснуть, но вдруг ощутил настоятельную необходимость выйти во двор по малой нужде. Некоторое время он размышлял, что лучше: попытаться сейчас встать или сделать дело прямо так, не вставая.
Получалось, что вставать все-таки надо – Васька не хотел подмачивать свою мужскую репутацию.
Медленно приподняв голову, он ощутил, что наша планета, чтоб ей пусто было, все-таки вертится, причем почему-то сразу во все стороны. Он тряхнул головой.
Стало очень больно, но вращение замедлилось, и он кое-как, придерживаясь за спинку кровати, сумел встать.
Кровать вроде бы была его. Несколько мучительных минут ушло на то, чтобы разыскать сапоги, которые обнаружились почему-то у него на ногах – грязные до самого верха, с налипшей на подошвы уже засохшей глиной и, кажется – ну да, блин, точно! – навозом. Некоторое время он тупо смотрел на них, тяжело ворочая в голове мысли о том, что Верка, стерва, совсем от рук отбилась, не могла разуть уставшего после работы мужа, так в говняных сапогах и оставила, шалава. Потом природа во весь голос заявила о себе, и Васька, на ходу лихорадочно ковыряясь в ширинке, заспешил на улицу, по дороге с грохотом опрокинув стоявшие на лавке в сенях пустые ведра. Хрипло выматерившись, он выбрался на крыльцо, повернулся спиной к улице и долго стоял, привалившись плечом к столбику крыльца, обильно поливая начавший уже желтеть от ежеутреннего употребления куст сирени.
Вернувшись в дом, Васька Дуб, шатаясь, остановился посреди комнаты, прислушиваясь к разнообразным ощущениям, переполнявшим организм. Ощущения были еще те. Голова, само собой, трещала по всем швам, в глазах плыло и двоилось.
Вдобавок ко всему он чувствовал, что у него разбито колено, а кисть правой руки опухла, став похожей на надутую резиновую перчатку. И это все, не считая подбитого глаза.
Но главные мучения доставляла, конечно, голова. Нужно было срочно что-то предпринимать, вот только что именно, Васька не знал.
– Верка! – хрипло пискнул он не своим голосом и, прокашлявшись, повторил:
– Верка!
Никто не отозвался, только разбуженный хозяйским голосом кот Моряк прилетел, задравши хвост, и хрипло завопил, требуя кормежки.
– Мышей лови, падла, – посоветовал коту Васька, но тот заткнулся только после того, как схлопотал сапогом по ребрам. Жены, конечно, дома не было. Об этом можно было догадаться сразу, не надрывая горло, – шалава опять сбежала ночевать к теще. То есть это она говорит, что к теще, а поди проверь.
– Делать мне больше нехрена, – сообщил Васька Моряку, который зализывал ушибленный бок, осторожно кося на хозяина желтым недоверчивым глазом. – Ты не знаешь, у нас водяры не осталось?
Моряк дернул хвостом и куда-то удалился с гордым и независимым видом, скорее всего, опять в соседний курятник – душить цыплят.
Васька пошарил по углам, ища заначку, но только весь обвешался пыльной паутиной. На столе обнаружилась банка из-под огурцов, до половины наполненная мутным рассолом, и он пил из нее, пока в рот не полез укроп пополам со смородиновым листом и прочий хрен. Ему немного полегчало, и Васька вспомнил, что еще не заглядывал под печку. Вообще-то, водке под печкой быть не полагалось, но чего не учудишь с пьяных глаз?
Он заметил Митяя, только когда споткнулся о его ногу. Сначала он тупо уставился на эту ногу в рабочем кирзовом башмаке, гадая, откуда здесь могла взяться какая-то нога, когда обе его, Васькины, ноги при нем, и лишь потом заметил прикрепленного к этой ноге Митяя. Друг Митяй лежал уткнувшись мордой в просыпавшуюся из печки золу, и не подавал признаков жизни.
– Во, блин, – сказал Васька. – Неуж-то я по пьяни Митяя замочил?
Честно говоря, он давно подозревал, что когда-нибудь этим кончится. И сам подозревал, и Верка предупреждала. Она и накаркала, шалава, решил Дуб и уже начал прикидывать, что ему взять с собой в бега и в какую сторону податься, когда Митяй вдруг нечленораздельно замычал и подтянул под себя ту самую ногу, о которую споткнулся Васька.
– С-с-сука, – дрожащим голосом выдохнул Васька и принялся трясти собутыльника, пытаясь привести его в чувство.
С Митяем они сошлись давно и были, что называется, два сапога пара: вместе пили, вместе приворовывали на складе, где Митяй занимал почетную должность грузчика и ночного сторожа, вместе портили девок, когда были помоложе и еще представляли для последних какой-то интерес, вместе же судились по хулиганке и, отсидев свое, вернулись в родной колхоз с разницей в полгода – Дубу дали больше, да он и не спорил: какая, блин, разница… Они так сдружились, что шалава Верка иногда кричала ему, когда была надежда на то, что он ее еще слышит: «На Митяе своем женись и живи с ним, и с…сь с ним, алкоголик!». А какой-то умник из подрастающего поколения написал мелом на доске объявлений перед клубом: «Дуб с Митяем – раздолбай». Они тогда провели целое следствие, но так и не узнали имени автора. А жаль, они бы ему расписали задницу, да так, что потом не отмоешь: талантливый Митяй, загорая на зоне, освоил азы сложного и популярного в народе искусства татуировки, так что надпись могла получиться на славу.
То, что друг Митяй оказался все-таки жив, радовало несмотря на то, что он-то как раз подмочил свою мужскую репутацию, о чем свидетельствовало большое мокрое пятно, расплывшееся по грязным доскам пола.
– Э, Митяй, – снова начиная трясти друга, хрипел Васька, – вставай, весь пол обос…л, захлебнешься!
Немного позже они сидели во дворе, щурясь на серенький свет непогожего утра. Рядом, разложенные на поленнице, подсыхали Митяевы штаны, уже начавшие издавать характерный запах. Денег не было.
– Слышь, Митяй, – подал голос Дуб, – а давай бизнес сделаем.
– Какой такой бизнес? – не понял Митяй. – Ты че, в петухи подался?
– Темный ты, Митяй, – не обиделся Дуб. – Бизнес – это когда толкнул чего-нибудь, а бабки на карман.
– А чего толкать-то будем? Моряка твоего, что ли?
– Не. Мы рыбы наловим и Людке, продавщице, толкнем. И ей навар, и нам на опохмелку.
– Какая рыба, – простонал Митяй, придерживая обеими руками голову. – Смотри, чтоб рыба тебя не поймала. Ты как хочешь, а я сейчас удочку не подниму.
– Какая, на хрен, удочка! Мы ее того… ну, ты в курсе.
– Это гранатой твоей, что ли? В нашем пруду? Ты че, блин, по зоне соскучился?
– На Белое поедем, – не сдавался Дуб. – Там место глухое, ни одна б… не услышит, и рыбы прорва, хоть ж… ешь.
– Далеко же! – взмолился Митяй. – Двадцать верст в один конец!
– За полчаса доедем, – кивнул Дуб в сторону сиротливо торчавшего посреди двора «Днепра». Митяй заметил, что переднее сиденье уже успела обгадить какая-то предприимчивая курица. – Полчаса на озере, полчаса обратно, всего будет полтора.
И сразу к Людке за пол-литрой. Ты прикинь: полтора часа, и ты в порядке. А так ведь целый день промаемся.
– Может, Сидоровна нальет? – с надеждой предположил Митяй.
– Ага, – сказал Дуб, – нальет. Беги, разевай хлебало. Кто ее позавчера перед магазином за вымя хватал, молочка просил?
– Кто? – с интересом спросил Митяй, дивясь, как это он пропустил такой цирк и в то же время терзаясь смутными подозрениями. Подозре1й1я немедленно подтвердились.
– Во дает, блин! – восхитился Дуб. – Я думал, ты помнишь. Я ж тебе, козлу, говорил: не жри ты этот денатурат, на кой хрен он тебе сдался…
– Я, что ли?..
– А то кто! Я думал, пришибет она тебя, насилу отобрал.
– Да, – опечалился Митяй. – Не нальет. Надо ехать, блин. У тебя штанов лишних нету?
Через полчаса, громко тарахтя ржавым глушителем, старый «днепр» с коляской лихо выскочил на верхушку поросшего соснами бугра, при этом едва не перевернувшись! Дубовец резко затормозил, и Митяй, судорожно цеплявшийся за него всю дорогу, со всего размаха воткнулся носом в спину приятеля.
– Да полегче ты, гондон одноглазый!
– Ты, кстати, не помнишь, кто мне вчера в глаз запузырил? Хорошо запузырил, гад, не видать ни хрена…
– Ты бы в зеркало на себя посмотрел. Вылитый Кутузов после Куликовской битвы.
– После Бородинской, тундра. В Бородинской битве ему глаз выбили.
– А кто выбил? – спросил Митяй, впечатленный глубокими познаниями ко-реша.
– Да хрен его знает. Немцы какие-нибудь. Псы-рыцари.
– Значит, и тебе тоже – псы-рыцари! – заржал немного отошедший на свежем встречном ветерке Митяй.
Внизу тот же ветерок легко морщил гладь озера, поднимая микроскопическую волну. Друзья извлекли из коляски заблаговременно надутую камеру от заднего колеса трактора и обломок доски, прихваченный запасливым Митяем в качестве весла. Следом они достали два больших прозрачных мешка, в которых когда-то хранились минеральные удобрения, и какой-то небольшой, но увесистый предмет, старательно завернутый в мешковину.
– Ну че, прям сразу и рванем? – спросил Митяй, наблюдая за тем, как Дуб осторожно разворачивает тряпку, постепенно обнажая что-то цилиндрическое.
– Не, – мотнул головой Дуб. – Подождем делегацию из ООН, чтоб, значит, все по правилам…
Он отбросил тряпку в сторону и взвесил на ладони гранату, примеряясь, как бы зашвырнуть ее подальше.
– Слышь, Вась, а она взорвется? Старая ведь…
Граната и вправду была старая и больше всего походила на консервную банку с ручкой, торчащей из торца.
– Старый бух лучше новых двух, – авторитетно заявил Дуб и выдернул чеку.
Упав на обильно посыпанный сухой прошлогодней хвоей и шишками песок, они смотрели, как граната, кувыркаясь в воздухе, по крутой дуге ушла вверх и упала в воду метрах в двадцати от берега. Затем озеро извергло из себя фонтан воды пополам с илом и какими-то темными клочьями. От взрыва заложило уши, а сверху на головы приятелям посыпались шишки и мелкий мусор.
– А ты говоришь… – снисходительно протянул Дуб, вставая и отряхивая колени. – Иди, собирай.
Сверху было хорошо видно, как на волнах, поднятых взрывом, белея животами, во множестве покачивается рыба. Гикая и свистя, окончательно оживший Митяй бросился к берегу, катя перед собой большой черный бублик тракторной шины.
Сдернув одолженные Дубом штаны, он погрузился на свое импровизированное судно и, энергично загребая доской, устремился к середине озера, где, как ему казалось, рыба была покрупнее. Между коленями он зажимал мешок из-под удобрений.
Дуб тоже разделся и вошел в воду по грудь, собирая оглушенную рыбу и брезгливо морщась, когда холодные рыбьи тела касались живота и груди. Мешки споро наполнялись, и бизнес, похоже, удался на славу. Одной пол-литрой она от нас не отделается, подумал Митяй о продавщице Людке. Тут, поди, литра на полтора потянет, если не на все два.
Он взглянул на Митяя, чтобы проверить, как у того идут дела, и увидел, что его напарник, подваживая доской, тянет из воды что-то непонятное. Зацепив это что-то рукой, Митяй вгляделся и тут же бросил эту непонятную хреновину, и не просто бросил, а оттолкнул изо всех сил, словно она его укусила. Выронив мешок с рыбой, он начал с лихорадочной скоростью и совершенно бестолково загребать воду доской, отчего волчком закрутился на месте, но быстро сориентировался и направил камеру к берегу, работая своей дубиной, как чемпион мира по гребле на каноэ.
– Эй, мудила, рыбу потерял! – закричал ему удивленный Дуб, но осекся, разглядев лицо приятеля.
Лица, как такового, не было. Вместо него на Дуба глянуло бледное пятно, на котором только и можно было разобрать, что глаза, вытаращенные так, что, казалось, они вот-вот выскочат из орбит и двумя пулями полетят прямо в него, Дуба, да перекошенный от ужаса рот, который, похоже, пытался и не мог что-то выкрикнуть. Это было так жутко, что Дуб, не успев даже сообразить, что к чему, круто развернулся и ринулся к берегу, с брезгливым ужасом отпихивая в сторону попадавшуюся по пути дохлую рыбу. Однако, когда воды стало по колено и угроза, исходившая из темных глубин озера, теоретически миновала, он остановился и немного пришел в себя. У него мелькнула мысль, что на Митяя напало какое-нибудь водяное чудо-юдо или, по крайней мере, сом, но Митяй уже был тут как тут и, не говоря ни слова, метнулся мимо Дуба к берегу.
Дуб, которому все это надоело и было до смерти жаль потерянной рыбы – он все еще видел медленно дрейфовавший посреди озера полузатопленный мешок, – поймал Митяя за холодную скользкую руку, рывком развернул его к себе и заорал прямо в перекошенную белую физиономию:
– Да опомнись ты, урод! Что там такое?
Митяй несколько раз судорожно хватанул ртом воздух, совсем как вытащенная из воды рыба, потом глаза его немного прояснились, и он заголосил, срываясь временами на совершенно неприличный бабий визг: | – Мертвяк. Там мертвяк в целлофане! Линяем отсюда. | – П… в целлофане! Ты что, на белого коня сел? Какой мертвяк?
– А я у него фамилию не спрашивал, – постепенно приходя в себя, но все еще конвульсивно вздрагивая, сказал Митяй. – Охота тебе, так сплавай, спроси. Вроде мужик. Я на него как глянул, думал, тут мне и конец. Синий весь, раздутый…
Слушай, Дуб, а может, это мы его… гранатой?
– А в целлофан он сам завернулся? Так там точно жмурик?
– Век воли не видать.
– Твоя правда, Митяй. Хрен с ним, с мешком. Рвем когти.
Егерь местного лесничества Иннокентий Андреевич Лопатин, в обиходе именуемый не иначе, как дядя Кеша или просто Кеша, обходя свой участок, услышал приглушенный расстоянием и стволами деревьев взрыв. Поначалу он решил, что это начинается гроза, но небо, хоть и было пасмурным, на грозовое никак не походило.
Он пожал плечами и продолжил было свой обход, но тут до него дошло, что звук, похоже, был со стороны Белого озера, а коли так, то наверняка кто-то там баловался со взрывчаткой.
Дядя Кеша был егерем старой закваски, и хоть ангелом себя назвать не мог, баловство такого рода не любил и баловников таких ущучивал со всей строгостью.
Одно дело спустить налево несколько стволов, которым все равно уже давно пора на дрова, а деньжата вместо государственного кармана положить в собственный – кто в наше время без греха! Другое же дело – губить тварь живую смеха ради, из-за пьяного куража. Или вот как сейчас – шарахнули, наверное, в реку килограмм-другой взрывчатки, потом соберут то, что покрупнее, и поминай как звали. А озеро – оно озеро и есть. Не море и даже не река. И не Байкал какой-нибудь, между прочим. Маленькое оно, Белое озеро. Когда-то в нем снова рыба разведется?
Так что дядя Кеша, хоть и трудновато ему было на старости лет, бегом кинулся туда, где оставил свой «Урал». Мотоцикл тоже был не первой молодости, но завелся с пол-оборота, словно разделял он дяди Кешины чувства и готов был всячески содействовать…
Прибыв на Белое озеро, дядя Кеша браконьеров на месте преступления, конечно, уже не застал, хотя и очень на это рассчитывал. Было это странно, поскольку с момента взрыва прошло минут двадцать и никак не больше. На песчаной косе, отделявшей озеро от дороги, старый егерь без труда обнаружил следы мотоцикла с коляской, отпечатки босых и обутых ног, пару оброненных плотвичек и, что было уже совсем странно, потерянный, как видно в большой спешке, корявый, весь в засохшей грязи, кирзовый рабочий ботинок без шнурков.
В учиненном безобразии местный старожил дядя Кеша немедленно заподозрил закадычных дружков-алкоголиков из деревни Бор – Ваську Дубовца и его приятеля Митяя Лаптева. О том, что браконьеры были не из приезжих, красноречиво свидетельствовал обнаруженный дядей Кешей башмак. У Дубовца был мотоцикл, каким-то чудом еще не пропитый и даже сохранивший способность передвигаться без посторонней помощи. Кроме того, Дубовец часто хвастался по пьяной лавочке якобы припрятанной где-то гранатой, угрожая взорвать сельсовет. Правда, участковый сержант Комаров, сколько ни тряс Ваську, гранаты этой так и не нашел, и решено тогда было, что Дубовец просто куражится. Теперь же выходило, что граната все-таки была.
Вспомнив про Комарова, дядя Кеша припомнил кое-что еще, а именно пришла ему на ум рация, все это время мирно пролежавшая на сиденье в коляске мотоцикла. К этому нововведению дядя Кеша еще не вполне привык, так что в суматохе забыл про него напрочь. Обругав себя старым пнем, он откинул полог коляски и, взявши рацию, вызвал Комарова.
Пока дядя Кеша ждал ответа, ему на ум пришло, что он здорово рисковал, примчавшись сюда один. Народ нынче пошел злой, а уж Дуб с Митяем, да еще с похмелья… Вот утопили бы в озере старого дурака, сказал себе дядя Кеша – и всего делов. Ищи потом ветра в поле.
Комаров откликнулся почти сразу, и дядя Кеша изложил ему суть дела, попросив заодно позвонить в рыбнадзор. Комаров позвонить обещал и сказал, что выезжает и чтобы дядя Кеша, как он выразился, «не трогал улики». С тем он и отключился, а дядя Кеша, чтобы убить время и вообще не слоняться без дела, неторопливо спустился с откоса на берег и стал на глаз прикидывать нанесенный Дубом и Митяем ущерб – в том, что это были они, старик почти не сомневался.
Перед тем как уйти от мотоцикла, он повесил через плечо рацию на тонком кожаном ремешке да прихватил на всякий случай старенькую свою «тулку» двенадцатого калибра вместе с патронташем: без нее он ощущал себя как бы не совсем одетым.
Берег был уже белым от прибитой волной дохлой рыбы, и еще больше плавало в воде. Некоторые рыбины уже начали слабо шевелить хвостами, и дядя Кеша порадовался – эти, может быть, еще отойдут. Пройдя берегом метров пятьдесят, он натолкнулся на брошенную добычу – мешок из-под удобрений сел на мель в полуметре от берега, вывалив в воду половину своего содержимого. Тут дядя Кеша ненадолго задумался. Ну ладно, потеряли в спешке ботинок, это еще понять можно, но это?
Что ж тут такое приключилось, что браконьеры рыбу бросили? Может, класть уже некуда было?
Ответ на этот вопрос маячил неподалеку, зацепившись за полузатопленный куст – из-за обильных и непрерывных дождей вода в озере сильно поднялась, захватив уже добрых два метра береговой полосы. Поначалу дядя Кеша решил, что это еще один мешок с рыбой. Да это и был мешок, но вот внутри оказалась совсем не рыба.
Слава богу, на сердце дядя Кеша никогда не жаловался, не то лежать бы ему на берегу рядом с глушеной рыбой и с этим незнакомым, упакованным в полиэтилен мужиком, это уж как пить дать. Теперь-то он понял, почему сломя голову бежали Митяй с Дубовцом. Дядя Кеша представил себе как они плескались в озере, собирая рыбу, и вдруг наткнулись на это… Его передернуло. Так ведь и помереть можно.
Тут, на дяди Кешино счастье, прикатил на своем ободранном «козле» Комаров вместе с инспектором рыбнадзора и с ходу приступил к осмотру места происшествия.
И так он деловито все осматривал, что дядя Кеша опечалился было – что же это за молодежь такая подросла, но тут как раз сержант вдруг бросил все свои дела, отбежал в сторонку, и там его тихонечко вырвало под кустик, так что старый егерь малость успокоился: человек как человек, не робот в погонах. Комаров же, утерев рот, перестал заниматься ерундой и вызвал по рации подмогу.
После этого он осмотр свой возобновлять не стал – он и поначалу-то, наверное, изображал из себя сыщика только с перепугу, – а сели они втроем на песочек и стали ждать. Выпить дяде Кеше по этому случаю хотелось неимоверно, да и Комаров с рыбнадзоровцем, похоже, были не против. И чуть было они не отправили Комарова в магазин, но тот вдруг спохватился – приедут же, наверное, из самой Москвы, а они тут все трое вполсвиста.
Так что выпивать не стали, а стали гадать, кто был покойник и почему в озере оказался.
Рыбнадзоровец доказывал, что это какой-то московский мафиози не поделил чего-то с дружками, и предлагал посмотреть, нет ли у того на ногах тазика с цементом. Комаров на это отвечал, что с цементным тазиком мертвец бы нипочем не всплыл. Он считал убитого чеченцем и указывал на его черные волосы, которые можно было разглядеть даже с того места где они сидели.
Дяде Кеше слушать это быстро надоело – не любил он переливать из пустого в порожнее, с самого малолетства не любил, – и пошел он прогуляться по бережку, махнувши рукою в ответ на комаровское предупреждение насчет того, чтобы не затаптывать следы. И – вот ведь черт его дернул, не сиделось ему на месте! – нашелся второй покойник, метрах в ста – ста пятидесяти от первого, и тоже упакованный, как в городском гастрономе.
Больше уж дядя Кеша по берегу не гулял – сидел тихонько на песочке, слушал Комарова и рыбнадзоровца и глазел себе по сторонам, избегая, впрочем, смотреть направо. Чего он там, справа, не видал?
Потом наехала из Москвы целая бригада. Дядя Кеша даже полковника углядел и тихо, про себя порадовался, что отговорил их Комаров за бутылкой ехать. Эти по кустам не блевали, а сразу вытащили обе дяди Кешины находки на бережок, стали их щупать да вертеть – ни дать ни взять, бабка Дарья, когда в сельмаге хлеб выбирает. Вечно ей, старой, что-нибудь не так… Сняли с дяди Кеши показания, в протокол записали, все чин чином, потом за Комарова с рыбнадзоровцем взялись.
Двое надели костюмы резиновые, баллоны за спину прицепили и полезли в озеро.
Дядю Кешу даже перекосило, как подумал он, что они там, на дне, найти хотят, и как оно там, на дне, может выглядеть. Воды дядя Кеша, честно говоря, всю жизнь побаивался, вечно ему там утопленники мерещились, и вот, поди ж ты, сподобился на старости лет.
А уж когда вылезли эти двое из воды с целлофановым свертком в руках, тут дядя Кеша совсем загрустил и подался от греха подальше к своему мотоциклу. Так они и лазили в озеро (дядя Кеша с Комаровым и еще с двумя московскими успели в Бор смотаться: Людку-продавщицу на продаже левой рыбы за руку схватили; Дуба с Митяем тепленьких взяли за бутылкой водки, оформили, как положено) – а они все ныряли и ныряли и ни разу, между прочим, с пустыми руками не вернулись. Комаров потом говорил, что восемнадцать трупов из озера выудили. Двенадцать мужиков, пять баб и девчоночку лет трех.
Дядя Кеша запил на неделю, а когда неделя прошла, повинился перед начальством и снова вышел на работу – следить, чтобы в лесу никто не безобразничал. А Белое озеро он с тех пор обходил стороной, благо было оно не на его участке.