Воронин Андрей Николаевич. Инструктор спецназа ГРУ

   Он наступил Козлову на ногу, сильно толкнул его плечом и тут же возвратным движением двинул Свирцева локтем, целясь в солнечное сплетение. Там, к сожалению, оказался бронежилет, но омоновец все равно отлетел в сторону и, поскользнувшись на глине, боком грохнулся в грязь. Илларион метнулся за машину, чтобы та хотя бы на несколько секунд прикрыла его от пуль. Майор почему-то молчал. Как видно, ситуация его развлекала. В самом деле, кругом чистое поле, а у них три автомата. Это, если не считать водителя.
   Илларион в три огромных прыжка домчался до бульдозера и нырнул за него в тот самый миг, когда по ржавой кабине с грохотом и лязгом ударила первая очередь. Наручники мешали безумно, но это была объективная реальность, с которой пока приходилось мириться. В конце концов, омоновцы мешали сильнее.
   Бульдозер защищал от пуль на все сто процентов, но те трое тоже не стояли на месте – Илларион слышал, как они, хлюпая грязью и матерясь, бегут к его укрытию. Бежали, похоже, только двое – майор наслаждался созерцанием и был выше беготни по раскисшей глине.
   Илларион позавидовал майору и бросился бежать, до поры прикрытый мертвой тушей бульдозера. До края огромного котлована оставалось всего несколько метров, когда грязь справа от него взметнулась цепочкой гейзеров: он снова был на линии огня. Забродов резко вильнул, и вторая очередь выбила ряд грязевых фонтанчиков немного впереди и слева. Менты по укоренившейся совковой привычке экономили патроны. Одна длинная очередь слева направо и – привет. Сейчас додумаются…

* * *

   Он выскочил на край карьера и на мгновение замер – внизу мутным желтоватым зеркалом лежала непрозрачная вода…
   Майор Жангалиев не спеша поднял пистолет. До беглеца было метров двадцать пять, ну точно как в тире. И бежал этот дурак прямо к карьеру – поплавать захотел, не иначе. Вот он замер на краю четким силуэтом – загляденье, а не мишень.
   Майор спустил курок.
   В последний момент рука слегка дрогнула – был за ним такой грешок, всегда он нажимал на курок сильнее, чем следовало, – но пуля нашла цель. Темный силуэт на фоне бледно-серого неба покачнулся и, сложившись пополам, исчез за краем обрыва. Два перемазанных глиной увальня перешли с бега на шаг, приблизились к краю карьера и уставились вниз. «Зажрались, сволочи, – подумал майор, – обленились».
   Жангалиев неторопливо пошел к ним, на ходу засовывая пистолет в кобуру.
   Подойдя, он отодвинул в сторону Козлова, с которого все еще текло, и глянул вниз.
   По желтоватой поверхности мутной воды медленно расходились круги.
   – Готов, – сказал Свирцев и слегка поежился под тяжелым взглядом черных глаз майора.
   – Похоже, что готов, – медленно сказал майор Жангалиев, снова переводя взгляд на воду. Круги на ней уже исчезли, и мутно-желтый глаз карьера с прежним равнодушием уставился в серое небо.
   – То-то караси отъедятся, – сказал Козлов, пытаясь утереть грязное лицо не менее грязным рукавом.
   – Интересно, какая здесь глубина? – задумчиво спросил майор.
   – Хрен его знает, товарищ майор, – пожал плечами Свирцев, – метров десять, не меньше.
   – Зае…ся доставать, – сказал майор.
   – А чего его доставать? Пускай себе плавает…
   – А что ты этим козлам из прокуратуры предъявишь? Рожу свою немытую?
   Ладно, поехали, тут без акваланга делать нечего.
   Илларион вынырнул тихо, без единого всплеска и сразу быстро завертел головой во все стороны, осматривая обрывистые берега карьера. Омоновцев нигде не было видно, а через минуту наверху хлопнули дверцы и натужно взревел двигатель.
   Судя по всему, майор со своими орлами заглотил наживку и укатил докладывать, что задержанный Забродов убит при попытке к бегству. Следовало, однако, учитывать возможность ловушки: в узких азиатских глазках усатого майора сквозила звериная хитрость, и потому Илларион не торопился покидать карьер. Присмотрев поблизости торчащую из глинистого откоса черную от старости корягу, он осторожно подплыл к ней, продуманными движениями скованных рук отталкиваясь от скользкого берега, и притаился под этой ненадежной защитой, выжидая, когда оставленные в засаде стрелки, если они есть, потеряют терпение и уйдут.
   Плавать в наручниках оказалось делом весьма и весьма непростым – был момент, когда Илларион решил, что утонет здесь, как мышь в ведре. Но годы тренировок не пропали втуне – он не утонул и теперь сидел, спрятавшись под корягой, как какой-нибудь рак. Правда, подумал Илларион, даже в нашем учебном центре ни одна светлая голова не додумалась до того, чтобы ввести в программу обучения плавание в наручниках.
   В правом боку ощущалось легкое жжение. Рана, похоже, была несерьезная, пуля прошла по касательной, вспоров кожу, но потеря крови – тоже не сахар, тем более, что в здешней воде наверняка резвится На просторе множество бацилл. Хорошо, что в подмосковных водах не водятся пираньи, решил он и, плюнув, полез на берег.
   Как оказалось, это тоже было очень непросто. Откос карьера оказался слишком крутым и скользким, и до его верхнего края от поверхности воды было метра три-четыре. Несколько раз Илларион срывался и с плеском падал в воду, увлекая за собой град мелких комьев. На ум ему опять пришла барахтающаяся в ведре мышь. Он обломал ногти и несколько раз довольно чувствительно приложился лицом, не успев защитить его скованными руками. После каждого падения ему приходилось выбирать для восхождения новое место: стекавшая с его одежды вода делала и без того скользкий склон совершенно непригодным для подъема. Один раз перед тем, как упасть, он ухитрился выворотить из склона здоровенный ком спрессованной глины, и тот, конечно же, свалился ему прямо на голову, едва не довершив то, что не смог сделать усатый майор Жангалиев и еще многие до него, На то, чтобы выбраться из этой лужи, у него ушел почти час, но в конце концов Илларион вытянулся во весь рост на краю карьера, дыша, как загнанная лошадь, и пытаясь вернуть лихорадочно колотящееся где-то в глотке сердце туда, где ему надлежало пребывать. Отдыхать, однако, было некогда: вот-вот сюда должна была понаехать тьма народу, чтобы выудить из мрачных глубин карьера его бренное тело и приобщить к материалам следствия.
   Забродов встал и осмотрелся. Видневшееся поодаль шоссе отпадало: пока он будет дожидаться на обочине идиота, который рискнет в таком виде посадить его в свою машину, его сто раз успеют подобрать люди в форме и подшить к делу.
   Что-что, а дыроколы калибра 7,62 у них всегда при себе.
   В противоположной стороне где-то у самого горизонта белели корпуса новостройки – один из дальних форпостов Москвы. Илларион повернулся спиной к шоссе, несколько раз глубоко вздохнул, восстанавливая дыхание, и ровной солдатской рысью побежал в сторону города, высоко поднимая ноги, чтобы не цепляться за спутанные космы прибитой дождями травы.
   Он мог бы бежать так сколько угодно, но до новостроек оказалось всего километров пять-шесть, и вскоре он уже беседовал с водителем одинокого таксомотора, загоравшего на стоянке, окруженной обязательным для каждой новостройки непроходимым морем грязи. Из грязи неприступными бастионами торчали двенадцатиэтажные корпуса, вблизи оказавшиеся не белыми, а грязно-серыми. Между бастионами осторожно, как цапли по болоту, пробирались нагруженные авоськами аборигены. Проходя мимо Иллариона, они бросали на него испуганные взгляды и торопились поскорее миновать странную фигуру в рваной, перепачканной подсыхающей глиной одежде. Они испугались бы по-настоящему, разглядев наручники и пропитанный кровью бок куртки, но Илларион предусмотрительно прикрыл бок локтем, а скованные кисти зажал между колен, в просительном полупоклоне застыв перед окошком со стороны водителя.
   – Отвали, мужик, – сказал водитель, старательно глядя в сторону – все, что ему было нужно, он уже рассмотрел. Тоже мне, клиент. – Ты на себя посмотри. Ну как я тебя такого в машину пущу? Ты же мне весь салон извозишь, неделю потом отмывать придется. Пить надо в меру, мужик. Последнее это дело – по канавам валяться, да еще среди бела дня. На автобусе езжай. Во-о-он там остановка.
   – Слушай, друг, – проникновенно сказал Илларион, – я тебе заплачу, сколько скажешь. Ну, сам подумай – куда мне с этим в автобус?
   И он показал водителю свои руки.
   – Во, блин, – сказал водитель. – Ни хрена ж себе! Ты откуда сбежал? Если тебя менты ищут, то я в эти игры не играю.
   – Да какие менты! Это я с ребятами на ящик коньяка поспорил, что в наручниках под водой две минуты просижу. Ну, приняли, конечно, до того, спорить не буду…
   – И где ж твои ребята? – заинтересованно спросил водитель. Он уже предвкушал, как вечером расскажет в гараже этот анекдот. После смены в гараже чего только не услышишь, но это, похоже, всем хохмам хохма. – Или ты один нырял, для тренировки?
   – Да какая тренировка! Испугались они, козлы. Под водой, сам понимаешь, за временем не последишь. Сидел, пока воздуха хватало, а вынырнул, гляжу – нет никого. Слиняли, гады. Решили, наверное, что утонул. Пока из карьера выбрался, извозился весь, как свинья.
   – Так ты в карьер нырял? Ну, мужик, жить тебе вечно! Деньги-то есть у тебя?
   – Тут, в кармане. Только мокрые они, наверное. Ты возьми сразу, сколько надо, а то мне не дотянуться.
   – Это ничего, что мокрые, – сказал водитель, запуская руку в карман Илларионовых брюк и извлекая слипшуюся пачку. Он отлепил от пачки несколько бумажек, подумал, вернул несколько штук на местом засунул пачку обратно в карман. – Мокрое высохнет. А это, – он кивнул на окровавленный бок куртки, – тоже друзья?
   – Да нет. Арматурина там какая-то торчала.
   – Ладно, садись. Куда поедем? Илларион назвал адрес.
   – Дело, конечно, твое, – сказал таксист, выруливая со стоянки, – но я бы таким друзьям морды начистил. Выловил бы по одному и в нужнике утопил.
   – Даже не сомневайся, – поддержал разговор Забродов. – Хотя, с другой стороны, что с них возьмешь? Пьяные же все в дуплет. Сам был не лучше. Этот карьер похлеще любого вытрезвителя.
   – Это точно. И как ты оттуда вылез? Да еще в наручниках…
   – Не говори. Сам удивляюсь.
   – Да, брат, жить захочешь – откуда хошь вылезешь.
   Через некоторое время такси подрулило к стоянке, на которой работал Родин и где стоял «лендровер» Иллариона. По просьбе Забродова водитель подъехал к самой цепи, преграждавшей въезд на территорию стоянки, и сигналил до тех пор, пока к машине не подбежал охранник.
   Охранник носил длинные волосы и круглые очки и был похож на Джона Лен-нона гораздо сильнее, чем это полагается охраннику на автостоянке. Одет он был соответственно – в линялые джинсы дудочкой и застиранную рубаху в крупную черно-красную клетку.
   – Ты что, охренел? – заорал «Леннон» на таксиста. – Куда ты прешься? Это платная стоянка, а не таксопарк!
   – Извините, это я его попросил, – сказал Илларион, выглядывая в окно. – Родин здесь?
   – Родин сменился, будет только послезавтра… А вы, часом, не Забродов?
   – Забродов. А что?
   – Славик сказал, чтобы я помог, если вам чего понадобится. Есть проблемы?
   – Не без этого. Спасибо, шеф.
   – Не за что, ты ж заплатил. Будь здоров. А морды им все-таки набей! – посоветовал таксист, давая задний ход.
   Он был доволен, несмотря на перепачканный салон. С этого ныряльщика он взял столько, что и в три дня не заработаешь, да и история хороша – ребята в гараже обхохочутся. И потом, как ни крути, а человека выручил.
   – Да, – сказал «Леннон», критически осмотрев Иллариона. – Проблемы налицо.
   – Да вы не беспокойтесь, – сказал ему Илларион. – Я сейчас уйду. Мне бы только наручники распилить.
   – Зачэм пилить, дарагой? – с сильно преувеличенным кавказским акцентом сказал «Леннон». – Пойдем со мной, всо издэлаим!
   Фундаментом сторожки служил одноместный гараж, переоборудованный в мастерскую. Усадив Иллариона на черный от въевшегося масла табурет, «Леннон», вооружившись гнутой проволочкой и насвистывая сквозь зубы, принялся колдовать над наручниками. Несмотря на несерьезную внешность, руки у него росли откуда следовало, и уже через несколько минут Илларион с облегчением растирал запястья.
   – Вот и все, – сказал «Леннон», швыряя отмычку на верстак. – Дело мастера боится. Теперь посмотрим бок.
   – Не стоит, – сказал Илларион. – Там всего лишь царапина. Вы мне и так помогли.
   – И теперь вы, конечно же, отправитесь дальше сражаться за правое дело, – иронически продекламировал «Леннон». Он определенно начинал нравиться Иллариону.
   – С чего это вы взяли, что я сражаюсь" да еще и за правое дело?
   – Вид у вас такой… невинно убиенного, но благополучно воскресшего борца за правое дело.
   – Правда? Тогда мне, похоже, и вправду следует сначала привести себя в порядок.
   – Не кокетничайте. Вы и без меня прекрасно знаете, как выглядите. В таком виде вы не пройдете и двух кварталов, как вас сцапают и снова бросят туда, откуда вы вылезли.
   – Слушайте, – не сдержавшись, сказал Илларион, – вы мне нравитесь.
   – Я многим нравлюсь, – скромно признался «Леннон». – Правда, многим я не нравлюсь. И, что характерно, вторым я не нравлюсь по тем же причинам, по которым нравлюсь первым. Из чего следует, что мир далек от совершенства… Кстати, вы не голубой? Нет? Все правильно, голубым я почему-то как раз не нравлюсь, как, впрочем, и они мне. Мы с ними друг другу взаимно не нравимся, и это, черт возьми, хорошо.
   – Почему? – спросил Илларион.
   – Потому что браки голубых бесплодны, а я намерен со временем подарить миру гения. Вы уже подарили миру гения? Нет? А почему? Что значит – недосуг? Мир без гениев сер, и на свободе в нем плодятся недоноски, которые надевают людям наручники, стреляют в них из пистолетов и бросают их – людей, а не пистолеты, – в антисанитарную грязную воду. Или сначала бросают, а потом стреляют?
   – Это произошло одновременно, – признался Илларион. – Вот видите… Но вода-то была грязная, правда?
   – Очень.
   – Вот. Давно пора вывести всех на чистую воду. Ну вот, готово. Хотя я на вашем месте показал бы это врачу.
   В течение этого чепухового разговора веселый знакомец Иллариона успел обработать рану перекисью водорода, смазать края йодом, приложить какую-то холодную мазь, накрыть марлей и заклеить пластырем. Теперь он закрыл аптечку и с довольным видом отряхнул руки.
   Илларион подвигал локтем, повращал рукой в плечевом суставе. Повязка мешала, но не слишком.
   – Не проверяйте, не проверяйте, – сказал «Леннон», – лучше бывает только за границей, и то нечасто. Моя мама всю жизнь проработала медсестрой в больнице Склифосовского. Она так насмотрелась на всякие увечья, что до смерти боялась оставлять меня одного и вместо детского сада таскала к себе на работу. Так что к семи годам я мог смело претендовать на диплом медсестры… то есть, пардон, медбрата.
   – Медицинский? – спросил Илларион.
   – Что? А, нет, конечно. В золотом детстве я навидался выпущенных кишок и открытых переломов на всю оставшуюся жизнь. Так что поступил на философский…
   – Ого.
   – Вот вам и «ого». Бросил я это дело к чертовой матери. Водки хотите?
   – А еды никакой нет?
   – Еда едой, а я вас про водку спрашиваю. Еда подразумевается.
   – Если подразумевается, тогда и водки можно.
   Он порылся в куче хлама за верстаком и выудил оттуда бутылку и два стакана.
   Из другого угла достал полиэтиленовый пакет, в котором обнаружился изрядный кусок вареной колбасы, два крутых яйца и два же длинных и унылых парниковых огурца.
   – Что это у вас всего по два? – спросил Илларион.
   – Отрыжка философского образования. Дуализм. Единство и борьба противоположностей.
   – Какие же тут противоположности? Закуска…
   – Не скажите. Огурец длинный, яйцо короткое. Огурец, как известно, трава, а яйцо – как раз, напротив, почти курица. В то же время их, как вы справедливо заметили, объединяет и роднит то, что они являются закуской и через несколько минут сольются в экстазе в наших желудках, откуда и выйдут через некоторое время в виде однородного продукта…
   – А колбаса?
   – А вот это и есть тот самый однородный продукт!
   – Приятного аппетита, – сказал Илларион.
   – Ах, да, пардон. Я забыл, что вы выросли не в больнице Склифосовского.
   – Ничего. Кишок и сломанных костей я тоже повидал предостаточно.
   – Судя по вашему виду, это правда… Кто вы такой, спрашивать не буду – все равно не скажете. Или скажете?
   – Не скажу.
   – Само собой… «Лендровер» под брезентом ваш?
   – Мой.
   – Всю жизнь мечтал иметь такую машину. Дадите прокатиться?
   – Попозже. Сейчас это вредно для здоровья – могут по ошибке сунуть туда, откуда я вылез.
   – Попозже так попозже. За что выпьем?
   – За чистую воду.
   – Годится. Поехали.
   Незадолго до наступления темноты «Леннон» куда-то быстро смотался на своем потрепанном «жуке» и вернулся с джинсами и футболкой для Иллариона. Судя по размеру, одежда принадлежала ему.
   – Не знаю, право, как вас благодарить, – сказал Забродов. – Вы прямо как добрая фея.
   – Но-но! Какая я вам фея? Просто когда человеку нужна помощь, надо или помогать до конца, или не браться за это дело вообще.
   – Для философа вы на удивление здраво рассуждаете.
   – Так потому же и бросил…
   Несмотря на возражения Иллариона, парень настоял на том, чтобы подвезти того, куда он скажет. Дождавшись наступления темноты, они покинули стоянку, бросив ее на произвол судьбы. «Леннон» махнул рукой.
   – Основная масса клиентов уже. загнала своих коней в стойла, а остальные будут колобродить до утра. В крайнем случае, сами как-нибудь разберутся.
   Неподалеку от Белорусского вокзала они прокололи колесо и потеряли полчаса, потому что у «Леннона» была запаска, но не было домкрата. В конце концов они добрались-таки до места, где Илларион бросил машину. Забродов издали заметил, что около «шестерки» крутятся какие-то люди, и уже собрался дать своему добровольному помощнику команду проехать мимо, но тут они миновали припаркованный возле дома Быкова автомобиль Мещерякова. Всмотревшись повнимательнее, Илларион узнал в одной из маячивших на противоположной стороне дороги фигур своего приятеля.
   – Давай к той машине, – сказал он «Леннону».
   Нестриженый философ лихо развернулся посреди шоссе и с шиком затормозил возле белой «шестерки». Теперь Илларион узнал и второго – поначалу его сбили с толку джинсы и голубая спортивная куртка, но сейчас не оставалось никаких сомнений в том, что это Сорокин. Илларион выставил голову в открытое окно и грозно прорычал:
   – Эй, полковники, вы зачем чужую машину лапаете?!
   – Ого, – сказал «Леннон».
   – Вот тебе и «ого», – передразнил его Илларион.

Глава 9

   – Сволочь ты, Забродов, – сказал Мещеряков, опуская руку. Признаться, он и сам не вполне осознал, что собирался сделать: не то за сердце схватиться, не то за пистолет. – Неужели нельзя обойтись без спецэффектов?
   – Валидолу дать? спросил его Сорокин. – У меня имеется… как раз для таких случаев.
   – А что, твои подчиненные часто воскресают из мертвых? – с усталым интересом спросил Мещеряков.
   – Потише там насчет подчиненных, – сказал Илларион, выходя из «фольксвагена». – Кто это тут твой подчиненный?
   Он обернулся к «Леннону» и помахал ему рукой.
   – Еще раз спасибо вам за все. Теперь вам лучше всего уехать.
   – Ну вот, – донеслось из машины. – Как всегда, на самом интересном месте.
   – Уверяю вас, ничего интересного нам не предстоит, – утешил его Илларион. – Все те же выпущенные кишки и сломанные кости. Сплошная проза жизни.
   – А помощь вам точно больше не требуется?
   – Точно. Я теперь под охраной двух полковников, так что все в порядке.
   – Ого, – снова сказал «Леннон» и дал газ.
   – А это еще кто? – спросил Мещеряков, глядя вслед удаляющемуся «жуку».
   – Хороший парень, – улыбнулся Илларион. – Философ с автостоянки. С одинаковым мастерством открывает наручники без ключа и штопает пулевые ранения.
   А треплется как – заслушаешься. Не то что ты.
   – Ладно, это все ерунда, – встрял мудрый Сорокин, видя, что Мещеряков опять начинает раздувать ноздри и смотреть исподлобья. – Вы лучше расскажите, как вернулись с того света. А то вы так себя ведете, что полковник Мещеряков вот-вот расстреляет еще какую-нибудь машину.
   – А что, одну он уже расстрелял?
   – Да, когда узнал, что вы убиты при попытке к бегству.
   – А что за машина?
   – Красный «ситроен».
   – Ах, этот. Туда и дорога. Честно говоря, Андрей, не ожидал от тебя.
   – Ладно, – отходя, буркнул Мещеряков. – Как ты все-таки уцелел?
   – Да глупость сплошная, – махнул рукой Илларион. – Ну, стреляли, не попали… точнее, не совсем попали.
   – Ты ранен?
   – Скорее, оцарапан. И сильно рассержен. Вдобавок я чуть было не утонул и весь извалялся в грязи.
   – А сюда зачем приехал? Тянет на место преступления? Кстати, Быкова ты застрелил?
   – За кого ты меня держишь? Майор его застрелил, усатый такой омоновец.
   Казах он, что ли.
   – Жангалиев, – сказал Сорокин. – Вот сволочь.
   – Не спорю… А сюда пришел за машиной. Там у меня телефон остался, да и колеса мне сейчас не помешают. И потом, не могу же я просто так взять и бросить машину госпожи полковницы!
   – Трепло, – сказал Мещеряков, – уездный Казанова. О моей машине ты бы и не вспомнил.
   – Слушай, капитан, – привычно переходя на «ты», спросил Сорокин, – мы тут с полковником все головы ломаем: как это ты ухитрился тетрадку в почтовый ящик сунуть?
   – Не понял, – сказал Илларион. – Какую тетрадку? В какой ящик? Что-то вы мне не то шьете, гражданин начальник.
   – Ну как же, – сказал Сорокин, – вот эту самую тетрадочку… и бумажку с номером Мещерякова.
   – Не валяй дурака, Илларион, – попросил Мещеряков. – Номер записан твоей рукой.
   – Так, – сказал Илларион. – Вот молодчина! Сообразила, значит… А тебе, выходит, – повернулся он к Андрею, – кто-то позвонил.
   – Ну да. Та самая бабуся, которую ты про Быкова расспрашивал.
   – Как же, помню. Въедливая бабуля.
   – Так что же с тетрадью вышло?
   – Тетрадь я передал Климовой. Это вдова…
   – Знаем, чья она вдова.
   – Тетрадь велел передать Сорокину, а тебе, Андрей, просил позвонить и рассказать, что и как, если я вдруг пропаду. А этот ваш Жангалиев ее возьми и зацапай. Я уж думал, плакала тетрадочка. Ай да Климова! Кстати, что с ней?
   – Существует протокол допроса Климовой, в котором черным по белому записано, что ты был сообщником Быкова и пристрелил подельника, не поделив с ним прелестей этой самой Климовой. Протокол Климова не подписала, сама куда-то исчезла дома ее нет, ни у матери.
   – А кто проводил допрос?
   – Твой друг Рябцев.
   – А дело-то дрянь, полковники. Климову где-то держат и выбивают показания.
   Они столько наворотили, что она теперь – их единственная надежда, У нее, кажется! был еще сын. Где он?
   – У ее матери, где-то в Тушино, – сказал Сорокин. – Погоди, капитан. Ты думаешь…
   – Уверен, черт побери! Точный адрес есть?
   – Адрес сейчас узнаем. Открывай машину, телефон нужен!
   – Вот черт, – сказал Мещеряков Сорокину, пока Илларион искал по карманам ключи и открывал дверцу. – Жена из отпуска вернется, а я в морге. Что я ей скажу?
   – Умнее всего будет промолчать, – сказал Сорокин и, выхватив у Иллариона трубку сотового телефона, быстро набрал номер. – Краснов, ты? Сорокин беспокоит… Слушай, Гриша, нужно срочно узнать адрес матери Валентины Климовой.
   Да, по делу Забродова и Быкова… Сделаешь? Хорошо, я перезвоню минут через пять. Спасибо, Гриша. Действуй. Только… Сам понимаешь. Да. Никому. Все.
   – Поехали в Тушино, полковники, – сказал Илларион. – Перезвоним из машины.
   Он прыгнул за руль «шестерки», а полковники .разместились в салоне. Машина сорвалась с места с совершенно неподобающей для ее возраста и класса стремительностью и пулей понеслась по Ленинградскому шоссе, натужно ревя двигателем и барабаня карданом.
   – Вот не думал, что эта телега может так бежать, – сказал Андрей, стараясь не вслушиваться в раздражающий стук, доносившийся из-под пола кабины. – Расскажу жене – не поверит.
   – Поверит, – сказал Илларион, проскакивая на красный свет, – только на твоем месте я бы не рассказывал.
   Сорокин снова позвонил в управление и записал в блокнот адрес и телефон.
   Прервав связь с Красновым, он тут же набрал номер матери Климовой, Трубку долго не поднимали, но в конце концов заспанный женский голос ответил:
   – Слушаю.
   – Я прошу прощения за поздний звонок, – начал он. – Это полковник Сорокин из уголовного розыска. Валентина случайно не у вас? У меня возникли вопросы, а дома у нее телефон не отвечает.
   – Нет, ее здесь не было. Возможно, она у кого-то из своих подруг или отключила телефон.
   – Я еще раз прошу прощения. Ее сын у вас?
   – Антошка? Да, у меня. Он спит. Послушайте, в чем…
   – Никому не открывайте дверь. Никому, понимаете? Даже мне. У меня есть основания предполагать, что вашу дочь удерживают с целью получения от нее ложных показаний. Вашему внуку и вам угрожает опасность. Поэтому никому, повторяю, не открывайте дверь. Когда ситуация изменится, я вам перезвоню. Вы все поняли?
   – Да, я поняла.
   Она больше ничего не добавила и положила трубку.
   – Сильная женщина, – поделился впечатлением Сорокин. – Просто кремень. Ни истерик, ни лишних вопросов.