Воронин Андрей Николаевич. Инструктор спецназа ГРУ

   Быков поспешил в прихожую встречать дорогую гостью. Ноздри его хищно раздувались от предвкушения жестокой потехи.
   Но это оказалась соседка. Виктору понадобилось некоторое время на то, чтобы сообразить, кто это и что ей, черт побери, от него нужно. Был момент, когда он уже почти решил, что между этой растолстевшей сорокалетней коровой с пятого этажа Валентиной Климовой нет никакой существенной разницы, а если и есть, то ее можно смело проигнорировать. В конце концов, подумал он, дело это новое и небольшая репетиция не помешает.
   На свое счастье, соседка позавтракала салатом из зеленого лука. Запах лука Виктор не переносил с детства – его от этого мутило. Его мать, умирая, пахла луком: какая-то идиотка из числа ее подружек рекомендовала ей лук в качестве чудодейственного средства. Он отворачивался, не в силах преодолеть отвращение.
   Мать видела это и плакала, но лук ела до самого конца. Она очень хотела жить, хотя уже тогда молодой Быков не мог понять, зачем ей это нужно.
   Соседку спас лук. Втянув ноздрями едва уловимый, но от этого не менее отвратительный запах, Быков несколько увял и сумел уяснить, что эта дура, оказывается, месяц назад брала у него пятилитровую кастрюлю и вот теперь решила вернуть. С великим трудом заставив себя быть вежливым, он принял дурацкую кастрюлю, о которой давно забыл, и запер дверь.
   Проклятая кастрюля болталась в руке, как гиря. Некоторое время Быков пытался сообразить, что ему с ней делать, потом отнес на кухню и с грохотом свалил в посудный шкафчик.
   Он заставил себя сесть и закурить. Что толку метаться, как дикий зверь в клетке? Она придет сама, придет скоро, и он ее убьет. Но не сразу. Надо сделать так, чтобы она не кричала, иначе кто-нибудь непременно вызовет милицию – да вот хотя бы эта корова, которая только что заходила. Зазвонил телефон, Конечно, это она. Что-то заподозрила и сейчас скажет, что не может прийти.
   Но это была не она. Просто кто-то ошибся номером.
   Снова позвонили в дверь. «Мир просто сошел с ума», – сказал он себе и пошел открывать с твердым намерением свернуть шею всякому, кто окажется за порогом.
   Это все-таки пришла Климова. Он вдруг стал спокойным и собранным. Она пришла, и волноваться больше не о чем.
   Он напал на нее прямо под дверью – просто не мог больше сдерживаться. Он и так сдерживал себя слишком долго. Ноги были спрятаны в джинсы – жаль, много лишней возни. Надо было сказать, чтобы приходила в платье. Она бы послушалась.
   Он сказал бы-так надо, и она бы послушалась. Зря. Надо было сказать.
   Зато блузка была тонкая и почти не мешала. Губы – как он помнил: пухлые и мягкие, красивые даже без помады. Нижнюю он прокусил – а почему бы и нет? Какая разница, будет у трупа со свернутой шеей прокушена губа или не будет? Тут как со сроками заключения: меньшее поглощается большим.
   Ее горло лежало в ладони так, словно для этого и было создано. Волосы были густые и тяжелые, ни один волосок не вырвался, когда он запустил пятерню в эту гриву и сильно дернул, отрывая ее от двери.
   Он швырнул ее на кушетку и шагнул вперед. Все было так, как в его мечтах, только вместо халата на ней оказались джинсы, а вместо помады по подбородку текла кровь из прокушенной губы. Не стоит расстраиваться из-за губы, хотел сказать он. Прежде, чем мы закончим, кровь потечет не только оттуда.
   Он услышал надоедливую трель дверного звонка и решил не реагировать – позвонят и успокоятся. В конце концов, мой дом – моя крепость, не так ли? Но звонивший не унимался. Он начал бить в дверь ногами – не беспорядочно барабанить, а целенаправленно и очень сильно лупить по двери около замка. После второго удара косяк захрустел и дал трещину.
   Виктор понял, что кто-то всерьез вознамерился ему помешать. Это было уже чересчур.
   Он открыл холодильник и выхватил оттуда наган. Большим пальцем взвел курок и, когда после очередного удара дверь распахнулась настежь, выстрелил в возникшую на пороге фигуру в пятнистом костюме.
   Илларион не догнал светловолосую девушку в подъезде. Он вызвал лифт и, пока тот мучительно медленно тащился откуда-то сверху – скорее всего, с седьмого этажа, – вдруг вспомнил фамилию девицы, а точнее, ее мужа. Мещеряков сказал, что один из убитых – его сосед по фамилии Климов. Значит, и она Климова.
   Интересно, думал Илларион, стоя в медленно поднимающемся лифте, а как ее зовут? И что ей здесь понадобилось? Уж не сообщники ли они? Впрочем, убрать мужа ценой жизни трехлетней дочери… Если бы в семье были нелады такого масштаба, то уж кто-кто а Вера Гавриловна была бы полностью в курсе и не преминула бы изложить историю во всех подробностях. Тогда как это все понять? Неужели эта девчонка что-то разнюхала самостоятельно и теперь хочет снять с Быкова скальп?
   В добрый час, подумал он, вынимая из-за пояса револьвер и подходя к двери сорок третьей квартиры. Препятствовать не буду.
   Он позвонил и, выждав какое-то время, коротко и мощно ударил ногой по замку. Дверь содрогнулась, но устояла.
   – При Хрущеве делали, – с уважением сказал Илларион и ударил еще раз. В двери что-то хрустнуло, и она немного подалась.
   – Ага, – сказал Илларион. – Довольно, витязь, вразумила меня твоей десницы сила. Это, государи мои, Пушкин Александр Сергеевич. Жил когда-то на Руси такой талантливый мулат.
   После третьего удара полотно двери отскочило в сторону, с грохотом ударившись о стену прихожей. В долю секунды Илларион успел заметить характерное движение фигуры, черным силуэтом вырисовывавшейся на фоне кухонного окна, – и головой вперед нырнул под выстрел.
   Перекатившись, он вскочил. Быков вторично нажал на курок, исправив свою ошибку и целясь на этот раз в корпус. Чудесным образом миновав Забродова, пуля ударила в телефонный аппарат, и тот взорвался брызгами черной пластмассы.
   Ни выстрелить в третий раз, ни понять, что, собственно, с ним произошло, Виктор Быков не успел. Отлетевший в сторону наган с грохотом и звоном приземлился в мойке, где со вчерашнего дня стояла грязная посуда, а сам Быков вдруг обнаружил себя лежащим на полу и глядящим в дуло револьвера приличного калибра.
   – Шевельнешься – убью, – сказал ему владелец револьвера, в котором Быков лишь теперь признал старого знакомого. – Причем сделаю я это с большим удовольствием, так что лежи тихо.
   Быков попытался приподняться. Илларион взвел курок.
   – Остынь. Я ведь не шучу.
   Виктор понял, что тот и вправду не шутит, и опустил голову. Лежать на полу было унизительно и очень неудобно. Кроме того, было больно. Ощущение было такое, будто болит все тело.
   Илларион осмотрелся. Климова сидела – Не о чем мне с тобой разговаривать, прихвостень жидовский, – сказал Быков, с трудом поднимаясь с пола.
   – Ага, – сказал Илларион, – все понятно. Разговаривать и в самом деле не о чем. В «Памяти», небось, состоял, а когда этих подонков разогнали, решил в одиночку бороться за чистоту расы. Да ты садись, садись, в ногах правды нет.
   Только не делай резких движений.
   – Кто ты такой? – спросил Быков, тяжело опускаясь на кушетку и не сводя с Иллариона полных ненависти глаз.
   – Тебе могу сказать, мы с тобой старые знакомые. Про спецназ ГРУ слыхал когда-нибудь? Вижу, что слыхал. Так что в тетрадочку свою ты меня зря записал.
   Неловко могло получиться.
   Быков угрюмо отвернулся, уперевшись неподвижным взглядом в стенку холодильника.
   – Чем же тебе Климов помешал? – поинтересовался Илларион. – Он ведь, судя по фамилии, русский?
   – Русский… Какой он русский, если женился на жидовке? Таких надо каленым железом…
   – Про железо мы уже слыхали. А разве она, – Илларион кивнул в сторону дверей, – еврейка? Никогда бы не подумал. Как же это ты не побрезговал к еврейке за пазуху залезть? Ты же сверхчеловек. Супер, так сказать, мен. А? Бес попутал?
   Он еще раз огляделся и вздохнул.
   – Вот телефон ты зря застрелил. Что он-то тебе сделал? Жди теперь этих ментов… Может, их и не вызвал никто.
   – Вызвали, не волнуйся. В этом доме на седьмом этаже пернешь, а на первом уже говорят, что ты обгадился.
   – Странный ты человек, Быков… Жаль, что телефона нет. Впрочем, ты прав.
   Вот и милиция.
   На лестничной площадке с протяжным грохотом открылись и закрылись двери лифта, и по цементному полу заскрежетали подкованные сапоги.
   В квартиру ворвались омоновцы с автоматами наизготовку.
   – Оружие на пол, лицом к стене! – привычно заорал усатый майор. – Осмотреть помещение!
   Илларион аккуратно положил свой револьвер на стол. Омоновцы, немилосердно треща рассохшимся паркетом, рассыпались по квартире.
   – Я сказал, лицом к стене!
   – Спокойнее, майор. Может быть, обойдемся без формальностей?
   Усатый майор сделал повелительный жест подбородком, и два дюжих омоновца, обойдя его справа и слева, двинулись к Иллариону. Один из них немедленно отлетел в угол, обрушив посудный шкафчик, а другой вдруг оказался развернутым на сто восемьдесят градусов. Его левая рука была завернута к лопатке, а из-под правой кокетливо выглядывал его собственный автомат, наведенный на майора.
   – Майор, – сказал Илларион. – Я готов с вами сотрудничать. Сейчас я положу автомат и отпущу вашего человека. Я предъявлю документы, дам все необходимые показания, отвечу на все вопросы и даже позволю себя обыскать, но избавьте меня от ваших полицейских штучек. Я не преступник. Мое воспитание не позволяет мне терпеть побои от ваших увальней.
   Майор гулко сглотнул. Ему еще не приходилось сталкиваться с подобной наглостью, подкрепленной, тем не менее, несомненной боевой мощью. Ситуация складывалась патовая.
   – Положи автомат, – сказал он. Илларион наклонился, не выпуская руки омоновца, и положил автомат на пол. Омоновец при этом закряхтел от боли и сказал короткое, но очень неприличное слово.
   – Все, все, – сказал ему Илларион. – Уже отпускаю. Убери ствол, майор.
   Майор неохотно опустил автомат. Получивший свободу омоновец поспешно отскочил в сторону, потирая руку.
   – Документы, – буркнул майор. Илларион предъявил свои документы.
   – Ага, – удовлетворенно протяну. майор, – Забродов. Сколь веревочке н виться… Кто стрелял?
   – Он, – указал Илларион на Быкова с тупым безразличием наблюдавшего за происходящим. – Наган в мойке.
   Майор удивленно приподнял брови и кивнул в сторону мойки, не сводя глаз с Иллариона. Один из омоновцев двинулся туда, перешагнув через своего лежавшего поперек дороги товарища, и выудил наган из кучи битой посуды. – Есть наган, – доложил он майору.
   – Документы, – сказал майор Быкову. Смотрел он по-прежнему на Иллариона.
   – В столе, – сказал Быков.
   – Браслеты, – не повышая голоса, скомандовал майор и снова навел автомат на Иллариона.
   Забродову и Быкову надели наручники и по приказу майора перевели в комнату.
   Майор нашел в ящике стола паспорт Быкова, небрежно пролистал и сунул в карман.
   Взяв со стола револьвер Забродова, он последовал за задержанными.
   Оставив при себе двоих автоматчиков, майор приказал остальным ждать в машине.
   – Ну, – сказал он, поворачиваясь к Иллариону и Быкову, – пойте.
   Илларион кратко изложил суть событий, не упомянув, естественно, ни Северцева, ни Климову. Майор выслушал все не моргнув глазом и перевел взгляд на Быкова.
   – Вы подтверждаете показания задержанного Забродова?
   – Послушай, майор, ты должен понять, ты же русский человек…
   – Казах.
   – Что? – не понял Быков.
   – Я казах. Вы подтверждаете показания Забродова?
   – Не говорите мне об этом наемнике мирового сионизма. Жаль, что я до него не добрался.
   – Значит, подтверждаете. Наган ваш?
   – Мой. Жалко, что промазал.
   – А это чье? – спросил майор, вертя в руках револьвер Иллариона.
   – Это мой револьвер, вы видели документы. Осторожнее, майор, у этого револьвера очень чувствительный курок.
   Раздался выстрел, и Виктор Быков боком вывалился из кресла на потертый ковер, который начал стремительно темнеть, приобретая темно-бурый оттенок там, где с ним соприкасалась голова Быкова.
   – Надо же, какое несчастье, – сказал майор, присаживаясь на корточки возле трупа и щупая пульс. – Наповал. Действительно, очень чувствительный курок. Что ж ты раньше не сказал, дурила? Козлов, сними с него браслеты, д Один из стоявших в прихожей омоновцев снял с Быкова наручники и молча вернулся на место. Майор осторожно пристроил револьвер на краешек книжной полки и, перешагнув через Быкова, уселся на его место.
   – По краю ходишь, майор, – предупредил его Илларион. – По самому краешку.
   – Так, – сказал тот, не обратив никакого внимания на слова Иллариона, – подведем итоги. Значит, жили-были два отставника. Вместе ездили на рыбалку, а в свободное от рыбалки время мочили евреев – такое у них было хобби. Заманив по предварительному сговору в квартиру гражданина Быкова жену убитого ими же гражданина Климова Климову Валентину Наумовну с целью изнасилования и последующего убийства, сообщники не поделили бабу. Подрались, как водится, а потом затеяли перестрелку. Быков произвел два выстрела из незарегистрированного револьвера системы «наган», но оба раза промахнулся и был убит Забродовым из зарегистрированного на его имя револьвера… Как тебе версия?
   – Дерьмо это, а не версия, – сказал Илларион. – Она же белыми нитками шита.
   И при чем тут какая-то Климова? Не было тут никакой Климовой.
   – А вот она говорит, что была. Правда, она не совсем поняла, что тут произошло. Ей-то, бедняжке, кажется, что ты ее спас от насильника и убийцы, но мы ее переубедим. Мы умеем переубеждать. Одна такая вообще в убийстве мужа призналась.
   – Бред какой-то. Ты спятил, майор? Что ты несешь? Какая Климова? Какой муж?
   – Климова та самая, которая сейчас в моей машине сидит. А муж…
   – Слушай, майор, давай говорить начистоту. Передай своему хозяину, что давить на меня бесполезно, тем более, так грубо.
   – Да кто на тебя давит, дурачок? Кому ты нужен? Ты телевизор смотришь? Ах да, тебе некогда, ты же у нас в бегах. – Майор посмотрел на часы и включил телевизор. – Посмотри.
   По телевизору показывали рекламу.
   – Какое отношение к нашему разговору имеют женские прокладки? – спросил Илларион.
   – Сейчас увидишь, какое.
   Реклама кончилась, и начались новости. Симпатичная дикторша кратко перечислила основные события дня. Первым номером в списке шло сообщение о том, что минувшей ночью у себя на даче был застрелен депутат Государственной Думы генерал-лейтенант Рахлин.
   – Теперь понял? – спросил майор, выключая телевизор.
   – Понял, – сказал Илларион Забродов. Он и в самом деле все понял. – Тогда пошли.

Глава 8

   Валентина Климова вышла из квартиры и прикрыла за собой дверь, прижимая к груди голубую общую тетрадь с хоккеистами на обложке. Двигаясь, как во сне, она добрела до лифта и нажала копку вызова. Дверцы немедленно разъехались в стороны – видимо, после этого непонятного За-бродова лифтом никто не успел воспользоваться.
   Она вошла в кабину и нажала кнопку первого этажа. Что все это значит? Что имел в виду незнакомец в камуфляже, говоря о грозящей им обоим опасности? Быков, кстати, тоже говорил об этом. Быков…
   Она почувствовала, что либо забьется в истерике, либо просто упадет в обморок, если немедленно не выбросит из головы Быкова и то, что он сделал с…
   Забродов прав – сейчас, похоже, не время для истерик. Если он прав… В конце концов, почему нет? Если бы не он, ее бы уже изнасиловали и, скорее всего, убили. Он велел найти Сорокина и передать ему тетрадь. Не первому встречному милиционеру, а именно полковнику Сорокину. Похоже, что он доверяет милиционерам очень избирательно. Исходя из своего коротенького опыта общения с милицией, Валентина склонна была с полным пониманием отнестись к этой странности своего спасителя.
   Лифт остановился на первом этаже. Чтобы попасть на улицу, необходимо было преодолеть еще один лестничный марш. И тут Валентина услышала внизу, за закрытой дверью подъезда, множественный топот ног и властный голос:
   – Полищук, встань здесь и никого из подъезда не выпускай.
   Прибыла кавалерия, вспомнилось ей вычитанное где-то выражение. Забродов не хотел, чтобы тетрадь попала в чужие руки. Рассуждать Валентина была просто не в состоянии, поэтому решила просто, послушаться человека, который ее спас. Она быстро огляделась, ища, куда бы спрятать тетрадь. На глаза ей попались рядами висевшие на стене почтовые ящики, и тут же память услужливо выудила из подсознания кадр из недавно виденного по телевизору детектива: курьер, скрываясь от преследователей, бросает дискету с важной информацией в первый попавшийся почтовый ящик…
   Она метнулась к ящикам и, сминая обложку, пропихнула тетрадь в. один из них. Туда же отправилась бумажка с телефоном Мещерякова. Валентина едва успела отойти от ящика, когда дверь распахнулась, и в подъезд хлынули омоновцы.
   С перепугу ей показалось, что их человек сто, но, успокоившись, она насчитала шестерых во главе с усатым майором.
   На смену испугу пришло облегчение – все-таки это были не бритоголовые молодчики, которых она ожидала увидеть. Доверяет им Забродов или нет, но это были не бандиты.
   Что делать с тетрадью, это пусть Забродов решает сам. Валентине он казался сотрудником ФСБ или кем-то в этом роде, этаким агентом 007, выполняющим спецзадание: уж очень профессионально он уложил здоровяка Быкова. Так что о существовании тетради она решила пока помолчать – хорош был Забродов или плох, но вмешиваться в дела спецслужб Валентина не имела ни малейшего желания. Пусть разбираются сами – ни Сергею, ни Леночке они уже не помогут.
   Единственное, чего ей сейчас по-настоящему хотелось, так это чтобы ее все оставили в покое и дали вволю наплакаться. Как ни странно, убедившись в смерти своих близких, она испытала чуть ли не облегчение – огромный нарыв лопнул, и на смену всепоглощающей тревоге пришло обыкновенное бабье горе, с которым необ-, ходимо было справиться ради Антошки. Теперь ей почему-то стало казаться, что она все выдержит, только бы ее на время оставили в покое.
   Покоя, однако, не предвиделось. Усатый майор, без лишних церемоний схватив ее за локоть и профессиональным взглядом мгновенно оценив и верно истолковав разорванную блузку и прокушенную губу, спросил:
   – И откуда ты такая?
   Сбиваясь и путаясь, она объяснила, откуда она и зачем. Выслушав ее, майор как-то подсох и сделался очень серьезным. От ее внимания не ускользнуло, что, услышав имя Забродова, он слегка вздрогнул и нахмурился – похоже, фамилия ее спасителя была майору знакома.
   – В машину, – скомандовал майор своим людям и устремился к лифту.
   Один из омоновцев грубо схватил ее за выпущенный майором локоть и потащил на улицу. Перед подъездом стояли два «уазика». Валентина шагнула было к одной из машин, собираясь сесть в салон, но омоновец вполне дружелюбно буркнул: «Не туда», и, открыв заднюю дверцу, подсадил ее в зарешеченную «клетку» для задержанных.
   – Эй, – начала было она, но омоновец уже скрылся в подъезде, грохнув дверью. Перед подъездом остался только один омоновец – наверное, тот самый Полищук, которому велено было никого не выпускать. Широко расставив ноги и положив ладони на автомат, он со скучающим видом жевал жвачку, периодически выдувая большие розовые пузыри. Старушки из беседки, невзирая на плохие метеоусловия, покинули свое укрытие и понемногу начали придвигаться поближе к центру событий.
   Тут Валентина заметила, что в машине она не одна. На переднем сиденье обнаружился водитель, флегматично уминавший гигантский бутерброд из ржаного хлеба с салом и сырым луком. Валентина легонько тряхнула проволочную сетку, отделявшую ее от салона.
   – Послушайте…
   Водитель окинул ее равнодушным взглядом через плечо и вернулся к своему бутерброду. Валентина поняла, что разговаривать с ним бесполезно, и тихонечко всплакнула от усталости и унизительности своего положения.
   – Плачут, – сказал вдруг водитель, не поворачивая головы. – Натворят делов, а потом плачут.
   После этого он снова замолчал и, старательно прицелившись, откусил от своего чудовищного бутерброда большой кусок.
   – Хам, – сказала ему Валентина. Водитель не отреагировал: он слышал и не такое.
   Через какое-то время из подъезда вышли трое омоновцев и остановились рядом со скучающим Полищуком, вынимая сигареты. Они о чем-то говорили, похохатывая, но слышно было плохо. Валентина заметила, что один из них смеется с трудом, каждый раз хватаясь при этом за грудь.
   Минут через десять дверь подъезда снова открылась, и на ступеньках возник майор. Следом два омоновца вели Забродова, руки которого были скованы наручниками. Забродов легко спустился по ступенькам с таким видом, словно вышел прогуляться. Бросив быстрый взгляд на машину, в которой сидела Валентина, он едва заметно отрицательно качнул головой и отвернулся.
   Теперь Валентина поняла, почему он показался ей знакомым. Это был тот самый чудак, который жил в старом доме по соседству и каждое утро делал гимнастику в сквере у фонтана. Она часто сталкивалась с ним, торопясь на работу. Это каким-то образом укрепило ее в решении ничего не говорить омоновцам про тетрадь Быкова.
   Майор немедленно принялся орать. – Что за перекур? – рычал он так громко, что Валентина прекрасно разбирала каждое слово, совершенно не напрягая слух. – Скоро с концов закапает, а вы все курите! Один бандит двоих моих бойцов в бараний рог скрутил, а они стоят и курят! Тебя персонально касается, Скворцов!
   Тебя тоже, долбня калужская! Этого в машину. Козлов и Свирцев, поедете со мной.
   Остальным доставить эту бабу в околоток к Рябцеву. Я ему позвоню, он будет знать, что делать. Скворцов старший, да смотри, чтобы теперь она тебе бока не намяла!
   На глазах сгорающих от любопытства старушек Забродова впихнули в «клетку» второй машины. Майор и двое конвоировавших Забродова омоновцев устроились в салоне, и «уазик» укатил. Вторая тройка во главе со Скворцовым, который все еще прихрамывал и поминутно хватался за грудь, погрузилась в оставшийся автомобиль.
   Валентина вдруг сообразила, что Быкова с ними нет. Не было его и во второй машине. Они что, арестовали Забродова вместо него? Не может быть, ведь она ясно сказала майору…
   Тем временем «уазик» тронулся и поехал к выезду со двора. Здесь водителю пришлось прижаться к обочине и притормозить, пропуская во двор сначала карету «скорой помощи», а следом за ней еще один милицейский «козел». Из забранного вертикальными прутьями окошка своей «клетки» Валентина разглядела, что обе машины остановились у подъезда Быкова.
   Что это значит? Забродов избил его? Может быть, убил? Перегруженный мозг отказывался работать. Если Быков убит, туда ему и дорога. Собаке – собачья смерть. Вот только на Забродова это как-то мало похоже… С другой стороны, что она о нем знает? Только то, что он спас ей жизнь и голыми руками скрутил убийцу ее мужа и дочери, которого милиция даже не собиралась искать. "Может быть, тебе этого мало, голубушка? – спросила она себя и тут же ответила:
   – Нет, этого вполне достаточно. Больше мне про него знать ничего и не нужно. И не хочу я больше ничего знать".
   Омоновцы в салоне опять дружно задымили сигаретами. Один из них хлопнул сидевшего впереди Скворцова по плечу и сказал:
   – Смотри, Скворец, как бы эта баба тебя и вправду не заломала. Помнишь, что усатый говорил?
   Все загоготали, а Скворцов махнул рукой.
   – А что? Я бы ей отдался. И вообще, Вовчик, чья бы корова мычала… Вот повалил бы он усатого из твоего автомата, пришлось бы в него сквозь тебя стрелять. Прикинь: приходишь ты домой весь в дырках, а Люська тебе и говорит: сам, мол, штопай, козел, ниток на тебя не напасешься…
   Под дружный хохот машина въехала во двор отделения милиции. Валентину провели в здание и оставили в кабинете с зарешеченным окном. Все это походило на дурной сон. Она не могла похвастаться тем, что точно знает, как должны в подобных учреждениях обращаться со свидетелями преступления, но ей казалось, что все происходит как-то не так. Больше всего это походило на самый настоящий арест.
   Минут через десять-пятнадцать в коридоре послышался приближающийся недовольный голос:
   – За каким хреном вы ее сюда притащили? Да плевал я на вашего усатого, он мне не указ! Что мне теперь с ней делать прикажете?
   Второй голос что-то неразборчиво пробубнил в ответ.
   – Показания, – явно передразнивая, протянул первый. – Везли бы к самому, у меня тут не гестапо.
   Валентина вздрогнула. Похоже, что Забродов был прав во всем – кошмар только начинался.
   – Ладно, попробую, – в ответ на неслышную реплику с неохотой сказал первый голос. – Да не ору я, не ору.
   Он и в самом деле перестал орать. В коридоре еще о чем-то поговорили приглушенными голосами, и наконец дверь распахнулась. В кабинет, приветливо улыбаясь, вошел человек в милицейской форме. Насколько могла судить плохо разбиравшаяся в погонах Валентина, это был капитан. На лице его резко выделялся длинный и какой-то извилистый нос.
   – Здравствуйте, – приветствовал он Валентину, усаживаясь за стол и доставая из ящика какие-то отпечатанные типографским способом бланки. – Я капитан Рябцев.
   Для вас Николай Сергеевич. Мне поручено вести ваше дело. Для начала позвольте извиниться за действия наших ребят – работа у них нервная, тяжелая, так и норовят помять бока правому и виноватому. Сначала маленькая формальность: ваши фамилия, имя, отчество, место работы и домашний адрес.