Воронин Андрей Николаевич. Инструктор спецназа ГРУ

   Разбрызгивая ботинками лужи, Илларион пробежал мимо сиротливо стоявшего на своем обычном месте «лендровера» и нырнул в жерло арки. Здесь он разминулся с каким-то тщедушным гуманоидом, чья неровная походка сильно напоминала неуправляемый дрейф без руля и ветрил. Этот несущийся по воле ветра и волн зачарованный странник заметно кренился вправо – пластиковый пакет в его правой руке явно мешал мужичонке сохранять равновесие, вкупе с земным тяготением норовя уложить бедолагу боком на асфальт. Похоже, мужичонка плохо представлял, где находится, куда и зачем идет. Дождевая вода беспрепятственно стекала с голой желтоватой плеши на небритую физиономию и дальше, за поднятый воротник вытертой дерматиновой курточки образца семидесятых годов.
   Гуманоид курил, пряча сигарету от дождя в синем от наколок кулаке. Пробегая мимо, Илларион с удивлением уловил аромат вирджинского табака и явно диссонирующий с ним здоровый дух самогонного перегара.
   При виде полоумного бегуна в камуфляже мужичонка не проявил никаких эмоций – просто скользнул по фигуре Забродова пустым взглядом мутных, розовых с перепоя глаз и кособоко ввинтился во двор. Илларион же, мысленно пожав плечами, продолжал пробежку.
   Он был далек от того, чтобы осуждать этого мужичонку с его явно аморальным образом жизни и стопроцентно сомнительными источниками дохода. Все мы пришли на эту землю не просто так, каждый играет свою маленькую партию в большом оркестре.
   И, быть может, без кривой извилистой дорожки, протоптанной заплетающимися ногами этого вот гуманоида, развалится, не сложится какой-то большой и очень важный, невиданной красоты и сложности узор.
   По случаю выходного дня людей в сквере было мало. Даже пенсионеры, выгуливающие собак, встречались редко – каждый стремился побыстрее попасть домой, с трудом дождавшись, когда же его питомец наконец сделает все свои дела.
   Время для прогулок и впрямь было не самое лучшее.
   Тем сильнее удивился Илларион, когда увидел у фонтана одинокую женскую фигуру. Она стояла, как-то странно понурившись, с непокрытой головой, и слипшиеся от дождя пряди пепельных волос в беспорядке падали на высокий чистый лоб. Илларион довольно часто встречал ее здесь: обычно она гуляла с детьми, иногда к ним присоединялся мужчина – по всей видимости, муж. «Красивая женщина», – привычно подумал Забродов.
   Но сегодня с ней явно было что-то не так. Она неподвижно стояла, не замечая дождя, который опять усилился, прогоняя из сквера последних собачников. Судя по тому, что ее матерчатый плащ промок до нитки, она провела на этом месте довольно много времени. Лицо ее было пустым и белым, как у манекена в витрине, и по нему одна за другой сбегали капли. Илларион почему-то засомневался, что капли эти – дождь.
   Его так и подмывало подойти и спросить, не может ли он чем-нибудь помочь.
   Приставать на улице к замужней женщине, да еще вдобавок и сильно чем-то расстроенной, было неловко, но Илларион рассудил, что так он, может быть, хоть немного отвлечет ее от невеселых мыслей, и уже открыл было рот, но тут до него вдруг дошло, кто она такая.
   Он вспомнил вчерашний разговор с домработницей. Скорее всего, это и есть та самая женщина, у которой на днях пропали муж и дочь. И, если верить Вере Гавриловне, произошло это, похоже, именно здесь, в скверике у фонтана. Может быть, это и не она, но уж очень все совпадает.
   Настроение у Иллариона сразу испортилось. Понятно, когда на войне погибают солдаты. Приятного в этом мало, но они, по крайней мере, знают, за что умирают.
   Во всяком случае, это их работа, они дали присягу и держат в руках оружие – причем это не водяные пистолеты и деревянные сабельки. А за что убили мужа этой женщины? Ладно, ладно, пускай – у мужчины могли быть враги. Кто это сказал, что о человеке следует судить по его врагам? В общем, тут все понятно, хотя тоже очень и очень паршиво. Но как быть с трехлетней девочкой? Кому она помешала?
   Ведь убийца должен был понимать, что она даже опознать его не сможет. Маньяк?
   Илларион так и не решился подойти к неподвижно стоящей у фонтана женщине.
   Он даже решил сегодня изменить маршрут пробежки – несмотря на отсутствие комплексов, он и подумать не мог о том, чтобы прыгать вокруг этой одинокой потерянной фигуры, боксируя с невидимым противником.
   "И, главное, ведь ничем же не поможешь, – думал он, механически нанося и отражая удары, со всех сторон обрабатывая воображаемого противника. – Если бы эта сволочь попала ко мне в руки, тогда… тогда да. А так… И Мещеряков куда-то провалился – ни слуху ни духу. Что-то скис мой полковник. Не понравилось мне, как он со мной в последний раз разговаривал. Неужели испугался? И Петр мой Владимирович, он же Дмитрий Антонович, признаков жизни не подает. Хотя должен бы – непохоже, чтобы он просто так взял да и оставил бы меня в покое. И Алехин…
   Черт, что-то уж очень много всего сразу на меня свалилось. Как сговорились все, ей-богу".
   В самом мрачном расположении духа он закончил свои упражнения и побежал обратно. Светловолосая женщина все еще стояла у фонтана. Илларион пробежал мимо, старательно отводя глаза.
   Когда он перебегал дорогу, направляясь к своему дому, его окликнул знакомый голос:
   – Эй, блаженный! Забродов, стой! Обернувшись на голос, Илларион увидел стоявшую поодаль черную «волгу». Из открытой дверцы выглядывал Мещеряков.
   – А, полковник! – приветствовал его Илларион. – Легок на помине. А я-то думаю, куда это мой полковник подевался? То ли занят он, то ли просто осторожничает…
   – Дурак ты, Забродов. Ты почему на звонки не отвечаешь?
   – На какие еще звонки?
   – Я тебе весь вчерашний день названивал – и ни ответа, ни привета. Сиди и думай: бродишь ты где-нибудь по своему обыкновению или тебя уже шлепнули втихаря.
   – Все под Богом ходим, – смиренно ответил Илларион.
   – Святоша… Ты почему трубку не берешь?
   – Погоди, что ты привязался. Какую трубку?
   – Телефонную, какую же еще. Я же говорю, целый день звоню, и никто не отвечает.
   – Я вчера целый день просидел дома. Ты по какому телефону звонил?
   – Да по обоим – и по сотовому, и по обыкновенному.
   – Интересное кино… Постой, постой… Ну, конечно! Я же оставил сотовый телефон в машине! Вот ведь угораздило.
   – Пусть так. А квартирный?
   – Черт его знает, Андрей. Может, испортился? Я вчера к нему не подходил.
   – Что ж ты делал целый день?
   – Читал. Ты знаешь, у скандинавов есть одно интереснейшее предание…
   Он осекся, так как Мещеряков отчаянно замахал на него руками.
   – Уволь, уволь, Илларион. Некогда мне твои байки слушать. Меня работа ждет.
   – Ладно, работник. Говори, чего тебе надобно, старче, а то у меня скоро жабры вырастут при такой погоде.
   – Кто ж тебя в такую погоду на улицу гнал? Ничего мне от тебя не надо. Я просто хотел узнать, как ты.
   – Как трогательно. Я что, тяжелобольной?
   – Иногда мне кажется, что так оно и есть. Ты понимаешь, во что ты впутался?
   – Я, Андрей, ни во что не впутывался. Меня впутали – это да.
   – Будь осторожен, Илларион. Помощь нужна?
   – Да пока что нет, но все равно спасибо. Как твое расследование?
   Мещеряков выразительно покосился в сторону шофера и незаметно для последнего постучал себя согнутым пальцем по лбу. Подумав, вздохнул и полез из машины под дождь.
   – Пойдем. Только давай хотя бы в твою подворотню спрячемся, что ли. Капает ведь.
   – Я тебе уже полчаса об этом толкую. Пошли.
   Очутившись в арке, Мещеряков достал сигареты и протянул открытую пачку Забродову.
   – Я натощак не… Впрочем, давай. Правила хороши, если их время от времени нарушаешь. Что-то я сегодня в миноре.
   – Погода, – понимающе сказал Мещеряков и дал Иллариону прикурить.
   – Да нет, Андрей, погода тут ни при чем. Просто подумалось вдруг, сколько на свете всякой сволочи. Ты представь, что все, чем живет обычный, нормальный человек, это тоненькая пленка на поверхности громадного болота. Вот он живет, любит, на работу ходит, а под ним – трясина, бездна. Не так шагнул – и по уши в дерьме…
   – Опять философствуешь, Илларион.
   – Да при чем тут философия? Ты погляди вокруг! Ведь все, что ты видишь, – всего-навсего картонный фасад, декорация. А за ней – огромное темное пространство, где кто только не бродит и чего только не творится.
   – И что? Ты-то всю жизнь за этим фасадом прожил. По ту сторону декорации.
   Хотя, пожалуй, не совсем. На границе света и тьмы, так сказать. Тьфу, Забродов, заразил ты меня своей мерихлюндией. Что это с тобой?
   – Встретил я сегодня одного человека. У нее на днях пропал муж вместе с трехлетней дочкой.
   – Как так пропал? В бега подался, что ли?
   – Да нет, просто пропал. Убили, скорее всего.
   – Да, печально. Да что ж тут поделаешь, люди каждый день гибнут.
   – Да? Вон там, в сквере, у фонтана, стоит женщина. Пойди и расскажи это ей.
   – Да что ты ко мне привязался! Я-то здесь при чем?
   – Все мы ни при чем. Ладно, полковник, замнем это дело. Что там у тебя с Алехиным?
   – Полный тупик, Илларион. Все ниточки в этом деле оборваны, все концы отрублены. ФСБ и милиция землю роют, аж комья во все стороны летят, и никаких результатов. Что в первый день знали, то и сейчас, с той поправкой, что все следы, которые еще могли там оставаться, теперь дождем смыло. Очередной ментовский «глухарь». Мы по своей линии отрабатываем связи Алехина, но пока тоже безуспешно. Удалось выяснить, что Алехин незадолго до смерти встречался с генералом Рахлиным, под началом которого служил в Чечне.
   – С Рахлиным говорили?
   – А как же. Факт разговора он не отрицает. Говорит, что встретились случайно, разговорились.
   – Это уже что-то. И о чем, по словам генерала, был разговор?
   – Да ни о чем. О том, как вместе служили, о том, что сейчас в Чечне делается…
   – Стрелки вспоминают минувшие дни… По-моему, Андрей, наврал вам товарищ генерал-лейтенант .
   – Генералы не врут, капитан. Но жизненно важную для следствия информацию он наверняка скрыл. Хотя фактом смерти Алехина был заметно огорчен.
   – Похоже, Андрей, что Алехин выполнял какое-то поручение генерала.
   Секретное какое-то поручение, которое тот только ему мог доверить. Может быть, это как-то связано с нынешней деятельностью Рахлина в Думе?
   – Это все домыслы, Илларион. Хотя такая версия тоже отрабатывается. И с тем же успехом. На мой взгляд, это очень похоже на правду, но фактов у нас нет, а генерал молчит.
   – Может быть, не доверяет?
   – Может, и не доверяет. На его месте я бы тоже никому не доверял.
   Независимо от того, честный он человек или ворюга, дело ему приходится иметь с такими акулами, что меня просто в дрожь бросает.
   – Жаль Алехина, – сказал Илларион. – Ввязался в битву динозавров, вот и затоптали. Таково мое мнение. Надо бы этим динозаврам малость шкуру подпалить.
   Ты как считаешь, полковник?
   – Я считаю, что тебя сейчас должна больше волновать твоя собственная шкура.
   Сдается мне, что ты как раз сейчас путаешься под ногами у одного из этих динозавров.
   – Ты полагаешь, что дело Алехина и визит Северцева как-то связаны? – быстро спросил Илларион.
   – Не исключено. Мне это раньше не приходило в голову, но теперь… Над этим стоит подумать.
   – Но ведь когда Северцев приходил ко мне, Алехин уже был убит. Пусть коряво грязно, непрофессионально, но убит. Не мог же Северцев этого не знать?
   – Не мог. Хотя, если капитана убили случайно какие-нибудь посторонние ханыги – с целью ограбления, например… Да нет чушь собачья. Таких совпадений не бывает.
   – Постой, полковник… Если тут действительно есть какая-то связь, то есть если допустить ее существование, то получается, что метят они в…
   – В Рахлина? Ч-черт, а ведь вполне возможно, что так оно и есть. Если, конечно, визит Северцева и смерть Алехина как-то связаны. Узнать бы, о чем генерал говорил с Алехиным… Он, между прочим, недавно заявил на заседании Думы, что на него готовится покушение, но никаких фамилий не называл.
   – Может быть, он использовал Алехина в качестве курьера? Тогда объясняется и эта его непонятная поездка черт знает куда, и его смерть на обратном пути.
   Причем погиб он в двух шагах от генеральской дачи.
   – Вроде бы все логично. Хотя, сам понимаешь, вся эта логика строится на сплошных гипотезах. Но ты дал мне хороший толчок. Надо бы приглядеть за этим Северцевым. Темная фигура. И если наши с тобой построения верны, то ты, Забродов, ходишь по лезвию ножа.
   – Не впервой. Займись этим делом вплотную, Андрей. Давай-ка покажем этим динозаврам, где раки зимуют.
   – Оптимист. Ну, будь здоров. Меня ждут мои бумажки, а тебя – твои книги. Не надоели они тебе еще?
   – И не надоедят. Давай, полковник, действуй.
   Они распрощались. Мещеряков сел в свою «волгу», и та немедленно оторвалась от тротуара, в мгновение ока скрывшись за углом. Илларион неторопливо дошел до своего подъезда. Проходя мимо «лендровера», он вспомнил, что надо бы забрать оттуда телефон, но ключи от машины остались наверху. «Потом заберу, – решил Илларион. – Никуда он пока что не денется. Так даже лучше. Надо посидеть и подумать, а телефон имеет привычку звонить как раз тогда, когда тебе это меньше всего улыбается».
   Поднявшись к себе, Забродов первым делом решил проверить, что случилось с квартирным телефоном. Подняв трубку, он убедился, что телефон молчит, как булыжник. Внимательно исследовав розетку и вилку, он не обнаружил никаких неисправностей и стал последовательно осматривать провод, тянувшийся по плинтусу и исчезавший в отверстии, просверленном в дверной коробке. Внутри квартиры все было в порядке, и Забродов, открыв дверь, выглянул на площадку.
   Провод был перерезан над самой дверью – не оборван, а именно перерезан.
   Илларион решил, что это опять развлекались совершенно одуревшие от безделья и плохой погоды подростки, хотя раньше за ними такого не водилось. В свете последних событий перерезанный телефонный провод выглядел довольно зловеще. «Что ж, – подумал Забродов, – если это все на что способен гражданин Северцев, то Мещеряков зря беспокоится о моем здоровье». Он вернулся в квартиру за ножом и изолентой и на скорую руку срастил провода.
   И немедленно из квартиры донесся заполошный трезвон. Илларион испытал сильнейшее искушение одним движением руки привести провод в исходное состояние, но поборол этот недостойный порыв и мужественно снял трубку. Ему немедленно пришлось об этом пожалеть, потому что звонил Пигулевский, и голос у старика был такой, словно, придя на работу, он обнаружил, что и его лавка, и находившееся в подвале книгохранилище начисто затоплены прорвавшейся канализацией.
   – Илларион… Боже, какой ужас!
   – Что случилось, Марат Иванович? Да вы успокойтесь, объясните, в чем дело.
   Трубы прорвало?
   – Что? Трубы? Какие трубы? Ах, трубы… Нет, трубы целы.
   – Тогда что же?
   – Илларион, о боже… Я только что узнал, что Гершкович убит.
   – Матвей Исаакович? Не может быть. Тут какая-то ошибка. С чего вы взяли?
   Кто вам сказал?
   – Я позвонил к нему домой. Мне нужно было узнать… впрочем, это неважно.
   Телефон не отвечал, и я на всякий случай пот звонил в магазину хотя было еще рано. Мне ответил незнакомый мужчина и сказал, что Матвей Исаакович не может подойти. Он спросил, кто говорит. Вы знаете, я не люблю этого телефонного хамства, когда, не назвавшись, вас начинают допрашивать. Я ему прямо об этом сказал. Тогда он сказал, что его фамилия Рябцев, он капитан милиции. Мне пришлось назвать себя, и тогда он сообщил, что Матвей Исаакович убит… Это такой ужас, Илларион…
   – Тише, тише, успокойтесь. Еще что-нибудь он сказал?
   – Нет. Впрочем, да. Сказал, что ведется расследование, и еще что-то такое… Честно говоря, я был так взволнован, что почти ничего не услышал.
   Что-то насчет того, что у них есть подозреваемый… нет, не помню. Это какой-то кошмар. Как я понял его ограбили.
   – Ограбили? Он что, держал в лавке что-то ценное?
   – Ничего, кроме книг. Впрочем, откуда мне знать? Вы ведь придете проститься с ним, Илларион?
   – Непременно, Марат Иванович. Вы не расстраивайтесь так…
   – А что же мне еще делать, Илларион? Я ведь только и могу, что расстраиваться.
   – Простите, это я, конечно, глупость сморозил. Просто растерялся. Даже не знаю, что сказать.
   – И не надо ничего говорить. Словами его не вернешь. Ах, Матвей Исаакович, Матвей Исаакович… Пережить сталинские лагеря и вот так погибнуть… Что это делается на свете, Илларион?
   – Не знаю, Марат Иванович.
   – Ну до свидания, Илларион. Прости, что испортил тебе день.
   – О чем вы… До свидания.
   Илларион положил трубку и долго смотрел на телефон, борясь с желанием разбить ни в чем не повинный аппарат о стену. «Что-то много смертей в последнее время, – подумал он. – Люди вокруг гибнут, как на войне. А меня ни тут, ни там ничего не берет. И, как и там, бесит ощущение собственного бессилия. Не спас, не уберег, не оказался вовремя рядом…» Забродов вдруг заметил, что, придя с улицы, забыл переобуться и теперь оставляет за собой грязные следы. Он пошел обратно в прихожую, по дороге рассеянно отметив, что как-то уж очень сильно наследил. Конечно, он осматривал розетку, провод, возвращался за ножом, искал изоленту, но все равно, следов было многовато.
   И, похоже, не все следы были его.
   Он замер на пороге прихожей, лихорадочно пытаясь сообразить, что бы это могло значить. Дверь была заперта, это он помнил четко. Впрочем, подобрать ключи – не проблема. Особенно для специалиста. Опять не сменил замки, дубина, мимоходом обругал он себя. Учат тебя, учат… Очередная кража?
   Он осмотрелся. Квартира выглядела нетронутой. Воры обычно не церемонятся, Северцев? А какого дьявола ему тут могло понадобиться? Компромат искал? Или хотел убрать человека, который слишком много знает?
   Илларион метнулся к столу, в тумбе которого хранился бельгийский револьвер.
   Оружие оказалось на месте. Откинув барабан, Илларион убедился, что револьвер по-прежнему заряжен. Так. А теперь посмотрим, кто здесь есть…
   Он быстро обошел квартиру, держа наготове взведенный револьвер – церемониться о-киллером, который считает возможным оставлять в квартире предполагаемой жертвы отпечатки грязных подошв, он не собирался. Но квартира была пуста. Оставалось осмотреть ванную. Илларион шел туда только для порядка – надо быть полным идиотом, чтобы прятаться в таком самоочевидном месте, – и тут постучали в дверь.
   – Кто там? – спросил он.
   – Телеграмма, – ответил из-за двери мужской голос.
   – Придумай что-нибудь поумнее, – посоветовал Илларион. Мужчин-почтальонов он видел только в кино. – Мистер постмен, – не сдержавшись, добавил он.
   – Откройте, милиция.
   – С каких это пор милиция разносит телеграммы? – поинтересовался Илларион, засовывая револьвер за пояс брюк сзади.
   – Откройте, или мы выломаем дверь.
   – На каком основании?
   – У нас ордер на обыск, – сказали за дверью.
   «Так, – подумал Илларион. – Вот, значит, что это за следы. Вот суки. Найти то, что они подбросили, я уже не успею – высадят дверь. Меня заберут, книги разворуют… Нет, надо открывать».
   – С кем я разговариваю?
   – Старший группы капитан Рябцев.
   – Какой еще группы?
   – Ломайте дверь!
   – Стоп, капитан. Сейчас я приоткрою дверь. Вы просунете в щель свое удостоверение и ордер на обыск. Предупреждаю: если, кроме бумаг, в щель просунется еще что-нибудь, я это что-нибудь просто отломлю.
   – Открывайте.
   Илларион приоткрыл дверь, и в образовавшуюся щель протиснулось милицейское удостоверение и ордер: капитан Рябцев явно внял предупреждению и не желал рисковать своими конечностями. Илларион внимательнейшим образом изучил оба документа и убедился в том, что они были подлинными. Конечно, будь в его распоряжении специальная аппаратура или хотя бы слабенький школьный микроскоп, он сумел бы провести более детальное исследование, но что-то настойчиво подсказывало ему, что и капитан милиции, и ордер на обыск настоящие, и подвох следует искать где-то в другом месте.
   Илларион отпер дверь, закрытую им сразу же после того, как в щель были просунуты документы, и впустил милиционеров в квартиру.
   Капитан Рябцев прибыл в сопровождении четырех сержантов в обычной милицейской форме – правда, вооруженных короткоствольными автоматами. Илларион внутренне усмехнулся: не было ни деловитых оперов в штатском, ни бочкообразных омоновцев в бронежилетах – ничего из джентльменского набора, который сопровождает задержание опасного преступника. Забродов сразу перестал уважать капитана.
   За спинами сержантов смущенно жались понятые – мятого вида полузнакомый мужчина, который все время то надевал, то сдергивал с головы бейсбольную шапочку, сшитую из камуфляжного материала, и немолодая женщина, в которой Илларион без труда узнал соседку, жившую этажом ниже.
   – Здравствуйте, Ольга Ивановна, – поздоровался Илларион. Женщина торопливо, едва заметно кивнула и поспешно отвела глаза.
   – Ну, капитан, – сказал Илларион, глядя прямо в худое желтоватое лицо Ряб-цева, самой примечательной деталью которого был длинный и какой-то извилистый нос, – может быть, теперь вы объясните цель своего визита?
   И он первым уселся в свое любимое кресло, чувствуя, как упирается в поясницу револьвер.
   – Приступайте, – сказал сержантам Рябцев, ища глазами, куда бы сесть.
   Поскольку с утра пятницы уже прошли целые сутки, в течение которых Илларион Забродов копался в своей домашней библиотеке, от порядка, наведенного бесценной Верой Гавриловной, не осталось и следа – книги громоздились повсюду, в том числе и на сиденье второго кресла.
   – С вашего позволения, – сказал капитан, перекладывая книги на стол и усаживаясь. – Гражданин Забродов, если не ошибаюсь?
   – Разумеется, – сказал Илларион. – Или вы рассчитывали застать здесь кого-то еще?
   Капитан принял это не моргнув глазом. А из него мог бы выйти толк, решил Илларион. Если бы он не был такой продажной шкурой, из него определенно могло бы получиться что-нибудь стоящее.
   – Гражданин Забродов, – продолжал между тем капитан, – вы подозреваетесь в совершении убийства с целью ограбления.
   Ольга Ивановна тихо охнула, а второй понятой снова сдернул с головы свою кепку.
   – Чепуха, капитан, – лениво сказал Илларион, краем глаза наблюдая за шарившими по углам сержантами.
   Сержанты, как и следовало ожидать, не церемонились – вокруг стоял треск и грохот, из-за которого Иллариону было трудно сосредоточиться на капитане.
   Здоровенный детина с лицом, как две капли воды похожим на те, что лежат обычно на прилавках мясных отделов любого гастронома, когда в продажу поступают свиные головы, зацепил прикладом автомата любимую вазу Иллариона, и та, ударившись о паркет, с сухим треском разлетелась вдребезги. Несчастная Ольга Ивановна вздрогнула, словно ее ударило током.
   – Это японская ваза, – вежливо пояснил Илларион Рябцеву, – очень старая.
   Одиннадцатый век. Я не в курсе теперешних рыночных цен, но думаю, что тысячей долларов дело вряд ли ограничится.
   Капитан только хмыкнул. Он явно чего-то дожидался, и Илларион полагал, что знает, чего именно.
   – Ну же, капитан, – все тем же непринужденным тоном сказал Забродов, – не томите. Право, это невежливо как по отношению ко мне, так и к вашим понятым, которым не терпится узнать, чего ради их сюда притащили.
   Рябцев не спеша достал из пачки сигарету и прикурил от одноразовой зажигалки неприличного розового цвета, – Не валяй дурака, Забродов, – сказав он, картинно выпуская дым в потолок.
   – Нам все известно. Имеются свидетели, которые видели, как ты свернул шею букинисту Гершковичу.
   Понятая Ольга Ивановна снова охнула и закатила глаза, словно намеревалась потерять сознание. Ее коллега и товарищ по несчастью выронил свою кепку и, проявив неожиданную галантность, подхватил женщину, не давая упасть.
   Илларион разглядывал капитана Рябцева, с безразличным видом пускавшего дым в потолок, и думал о том, какое впечатление весь этот цирк произвел бы на него, будь он простым инженером или, скажем, учителем. Словесником, например. Убойное получилось бы впечатление, решил он. То есть просто наповал. Ни с того ни с сего вдруг врываются ребята в форме, с автоматами наперевес, шмонают квартиру и говорят: колись.
   И – в морду. Ну, это у нас еще впереди, сначала они найдут, что надо, отпустят понятых, а потом уж будет разговор. Поговорим, решил он. Ох, как поговорим. Сержанты – мебель, они, возможно, и не в курсе, чем именно занимаются. Но ты, капитан… Ты-то точно знаешь, что делаешь. Ох, смотри, капитан.
   – Капитан, – сказал он, – пока понятые здесь, у тебя есть шанс ничего не найти и благопристойно удалиться туда, откуда пришел. Подумай, капитан. Потом будет поздно. Нехорошее дело ты затеял. Плохо может кончиться, учти.
   Мужик в кепке выпустил Ольгу Ивановну и смотрел во все глаза – впитывал впечатления. Сержанты двигали мебель, безбожно царапая паркет. Капитан невозмутимо курил.
   – Есть, Сергеич, – донесся из ванной голос одного из сержантов.
   – Давай сюда, – приказал капитан и зашарил глазами по столу, ища пепельницу.
   Илларион быстро выдернул пепельницу из-под пухлого тома исландских саг и поставил ее перед Рябцевым.
   – Мерси, – сказал Рябцев.
   – Угу, – ответил Илларион, глядя в сторону ванной.