Страница:
– Дочка в нее, – сказал Забродов. – До сих пор диву даюсь, как она их с тетрадью обвела. Только вот зря она этому Рябцеву протокол не подписала. Он-то про тетрадочку не знал, так что протокол этот – тьфу. Смело могла подписать.
– Ага, – сказал Сорокин, – а они бы ее тогда раз – и в дамки. Зачем им свидетель? Попала под машину, водитель с места происшествия скрылся – и концы в воду.
– Тоже верно. Надо ее найти, полковники. Надо вообще с этим делом закругляться, надоело.
– Закруглиться будет непросто, – подал голос с заднего сиденья Мещеряков. – Ты про Рахлина слышал?
– Слышал. Мне Жангалиев специально телевизор включил и дал послушать, чтобы я понял, на каком свете нахожусь. Он-то, чудак, считал, что я уже одной ногой в могиле.
– В чем-то он был прав, – сказал Мещеряков. – Ты теперь призовая дичь, они ни спать, ни есть не будут, пока тебя не шлепнут.
– Так ведь шлепнули уже, сколько можно?
– Сколько нужно, столько и можно. Они быстро разберутся, что к чему, если уже не разобрались.
– Похоже, что еще не разобрались, – вставил Сорокин. – Мне бы сообщили.
Краснов мне только что сказал, что дальнейшие поиски тела отложили до утра.
– Так что до утра я – человек-невидимка, – удовлетворенно констатировал Илларион. – Этим надо воспользоваться. А мать Климовой надо просто спрятать – не дежурить же у нее под дверью круглые сутки.
– Это мысль, сказал Сорокин. –Надо только подумать, куда.
– Придумаем, – пообещал Илларион. – Есть же у нее какие-нибудь подруги.
Некоторое время они молчали. Мещеряков закурил и предложил сигарету Сорокину. Теперь они дымили вдвоем, пуская дым в окошко.
– Кстати, сказал вдруг Илларион, – я все думаю про Алехина.
– И что ты про него думаешь? – поинтересовался Мещеряков.
– Я почти уверен, что он вез Рахлину что-то очень важное, какую-то улику против Северцева и его покровителя.
– Похоже на то, да что толку? Алехин убит, улика пропала. Скорее всего, на нее наложил лапу все тот же Северцев. – В свете последних событий это вызывает некоторые сомнения, – возразил Забродов. – Возможно, Рахлин был убит именно потому, что его противники не нашли то, что вез Алехин, и решили, что посылка уже у него.
– А может, она и была у него? Может быть, он придерживал полученные данные, торговался, например? Ну, пусть не торговался, а выжидал наиболее удобного момента, чтобы нанести удар наверняка… Или Алехин просто зашвырнул это дело куда-нибудь подальше, в какое-нибудь болото…
– Все может быть. Но есть еще-один вариант. Машину Алехина так и не нашли… Ты ведь знаешь, Андрей, что мы с ним какое-то время работали бок о бок.
– В Кабуле, – уточнил Мещеряков.
– Ага… Так вот, парень он был способный, нравился мне очень, и я ему кое-что иногда показывал – так, маленькие хитрости, секреты домашней хозяйки. Ты знаешь, что у меня в «лендровере» есть тайник?
– Откуда мне это знать?
– Теперь знаешь. Как-нибудь на досуге я тебе разрешу его поискать, и ставлю свой израильский бронежилет против твоей «беретты», что ты его не найдешь.
– Не нужен мне твой бронежилет.
– Сказки лучше, что жалко «беретты».
– Ну и жалко, только при чем тут Алехин?
– Алехин тут при том, что я ему этот тайничок показал. Очень он ему тогда понравился.
– Ты думаешь, что груз все еще может быть в его машине?
– Именно, Андрюша, друг ты мой дорогой!
– Но машины-то нет.
– Знаешь, когда я сегодня принимал грязевую ванну в карьере, мне в голову пришла одна мысль. То есть мыслей было хоть отбавляй, но они к делу не относятся. Так вот: а нет ли поблизости от генеральской дачи какого-нибудь карьера или на худой конец реки?
– Болото там есть, – сказал Мещеряков.
– От дороги далеко?
– Дорога насыпная, прямо через болото. Постой, постой…
– Вот же черт головастый! – восхитился Сорокин.
– Наконец хоть кто-то оценил меня по достоинству, – скромно сказал Илларион.
Он свернул в неосвещенный двор, резко снизив скорость, и осторожно повел машину по разбитому корявому асфальту, вместе с полковниками старательно вглядываясь в таблички на дверях подъездов, тускло подсвеченные слабыми лампочками.
– Можете не портить глаза, – сказал вдруг Сорокин. – Они уже здесь.
И он указал на стоявшую через два подъезда от них милицейскую «девятку». В кабине никого не было.
Капитан Рябцев пребывал в дурном настроении. Полученный по телефону нагоняй отнюдь не способствовал улучшению его душевного состояния, которое и без того было достаточно паршивым. В этом вонючем деле с самого начала все пошло наперекосяк. Дался хозяину этот Забродов! Не тронь дерьмо – не придется морщиться. А многоуважаемый Дмитрий Антонович влез в это самое дерьмо по уши.
Поперся к Забродову сам, привык, что перед ним все на задних лапках ходят – как же, хозяин! А теперь, небось, обгадился с головы до ног…
А крайний кто? Конечно, Рябцев! Наворотили, наследили, нагадили во всех углах, а Рябцеву разгребать. Вот волки!
Нашли молодого – песни петь. И Климова эта, соплячка, стерва, уперлась, как баран, трактором не своротишь. Теперь ей, конечно, одна дорога – за Забродовым следом. Она, дура, молчать не станет, ума у нее на это не хватит. Не дело, а какая-то покойницкая: ни одного живого человека, сплошные трупы – и потерпевшие, и обвиняемые, и свидетели. Интересно, как это Генеральному прокурору понравится – он-то у Северцева, кажется, зарплату не получает.
А ведь, если все фигуранты дела померли, кого станут спрашивать? Рябцев похолодел. Его и будут спрашивать, кого же еще! Все ниточки к нему ведут. И как эти ниточки проще всего обрезать? Ну-ка, кто с трех раз угадает? Правильно, мальчик, на тебе конфетку. Замочить капитана Рябцева, вот и вся недолга! Погиб, мол, при исполнении…
И, главное, ничего же не сделаешь! Климову и ту увезли. Сам же и отправил к хозяину на дачу – такой был приказ. Сам-то, Северцев, шастает где-то по своим делам, а дела у него, брат ты мой, такие, что лучше и не знать. Рахлина вон застрелили.
Ну, пока что я ему, допустим, нужен. Климова молчит, Забродова не нашли – ни живого, ни мертвого, так что со мной ему еще работать и работать. И работать надо хорошо – глядишь, и пронесет. Как же эту Климову прижать, чтобы протокол подписала? Северцева до утра не будет, а его промыватели мозгов без него Климову пальцем не тронут: любит Дмитрий Антоныч при процедурах присутствовать, хлебом его не корми… А время-то идет. То, что труп Забродова не нашли, – это, братцы, хуже некуда. А ну как он живой? Жангалиев этот – дурак, он Забродова в деле толком не видел, хотя, похоже, и вышло у них там что-то, о чем майор помалкивает. Стесняется, видать, волчина. И то, что он Забродова пристрелил, вилами по воде писано. Трупа-то нет…
Капитан крякнул, раздавил в переполненной пепельнице окурок и взялся за телефонную трубку. У нее, у Климовой, пацан ведь еще остался… Будут показания, непременно будут. Он набрал номер и стал ждать, слушая длинные гудки. Опять они на Казанском баб снимают…
Ковалев и Губин вовсе не снимали баб, а на Казанский еще даже и не заезжали, хотя в их культурной программе такой пункт значился. Честно говоря, они туда и ехали, но обстоятельства сложились таким образом, что пришлось задержаться.
Обстоятельства эти высветились светом фар их «девятки», когда они свернули в боковую улицу, чтобы срезать угол по дороге к вокзалу. Какой-то мужик, обхватив руками ствол молодой липы и широко раскинув ноги, отдыхал мордой вниз прямо на газоне. Левая нога его при этом далеко свесилась с бордюра на проезжую часть. Нога была в светлом носке, а туфель валялся поблизости.
– Жмурик, что ли? – притормаживая, спросил пугливый Губин.
– Да хрен его знает, – недовольный задержкой, буркнул Ковалев. – Надо посмотреть.
Задержка сейчас была не в жилу: Ковалев настроился на другое. Один знакомый коммерсант-ларечник угостил его сегодня каким-то экзотическим фруктом, о название которого можно было сломать язык. Называлась эта зеленая волосатая дрянь, кажись, фейхоа или как-то очень похоже – не название, а чистая матерщина.
Ларечник клялся и божился, что матерный этот фрукт творит с потенцией просто чудеса. На потенцию Ковалев никогда не жаловался, но попробовать было жуть как интересно, поэтому подношение он принял и заглотал, толком даже не разобравшись, кислое оно там или сладкое. Заглотал прямо перед дежурством, чтобы было чем удивить Зойку.
А тут – вот.
Можно было, конечно, проехать мимо, оставив мужика лежать там, где он лежал, но следовало все же создавать хоть какую-то видимость служебного рвения, поэтому он велел Губину остановить машину и неохотно полез наружу, напяливая фуражку.
Мужик, конечно же, оказался вовсе не мертв, а просто пьян в дымину. То есть настолько пьян, что, когда Ковалев с помощью Губина отлепил его от дерева и перевернул на спину, он и не подумал проснуться, а лишь промычал что-то нечленораздельное и самым наглым образом захрапел.
Ковалев решил плюнуть и ехать дальше: пусть эту падаль подбирает тот, кому больше нечем заняться. Но его остановило то, что пьяный был что-то уж слишком прилично одет. Выглядел он весьма преуспевающе и пил, как видно, не в подворотне – нажрался в дорогом кабаке и выпал в осадок по дороге домой. Счастье его, что хоть до газона дотянул…
На правой руке пьяного мягко светился, отражая свет далекого уличного фонаря, позолоченный «Ролекс» – видно, был он левшой, – а в вырезе рубашки приветливо поблескивала золотая цепочка, и не цепочка даже, а приличная цепь, плохо сочетавшаяся с ободранной, скорее всего, о шершавый ствол липы мордой.
– Ничего, – пробормотал Ковалев, это мы поправим.
– Чего, Паш? – спросил Губин.
– Ничего, – отмахнулся Ковалев. По сторонам смотри.
Понятливый Губин выпрямился и стал вертеть головой, просматривая улицу в обе стороны, а опытный Ковалев, привычно подсунув ладонь под голову пьяного, уже возился с застежкой цепочки. Застежка была какая-то нестандартная, и голова пьяного тряслась и дергалась в неласковых руках сержанта. От этой тряски пьяный на секунду прояснился и, глядя на Ковалева мутными поросячьими глазами, с трудом промямлил:
– How do you feel, mister Lartseff? Thank you, I'm OK. К-ха-ра-шоу.
После этого он хихикнул и выключился.
– Чего он там, Паш? – забеспокоился Губин.
– Да это фирмач, мать его. Развелось их, сволочей… – сообщил напарнику Ковалев, окончательно озлившись и сдергивая цепочку через голову, так что уши перебравшего фирмача едва не оторвались к чертовой матери.
Кроме цепочки и часов, напарники разжились туго набитым бумажником из натуральной кожи. Заглянув в бумажник, Ковалев присвистнул и заторопился. Как раз в это время в машине раздался телефонный звонок. Ковалев, махнув рукой Губину, сел в машину и взял трубку. Заметив, что Губин сидит, как истукан, и смотрит на него преданными дурацкими глазами, он треснул напарника по шее и ответил на вызов только после того, как машина тронулась, оставив выпотрошенного фирмача блаженно похрапывать под липой.
– Опять баб топчете? – как всегда спросил Рябцев.
– Ничего подобного, – обиделся Ковалев. – Алкаш тут какой-то колобродил, пришлось урезонивать.
– Он с вами? – быстро спросил Рябцев.
– Э-э-э… да нет. Отпустили. Он вроде тихий, только все возмущался, почему его домой не пускают. Ну, мы ему объяснили, что это не дом, а трансформаторная будка…
– Ладно, леший с ним. Поедете в Тушино, – Рябцев продиктовал адрес, – заберете мальчишку. Старухе скажете… Нет, со старухой разговаривать бесполезно, она-то уж точно молчать не будет. Старуху тоже заберете. Отвезете сам знаешь куда… Напарник твой как – доверять ему можно?
– Нормально, Сергеич, не выдаст. А что случилось-то?
– Лучше не спрашивай. Спокойней спать будешь. Только имей в виду, что от этой поездки целость ваших шкур очень даже зависит.
– Сергеич…
– Все, Ковалев, некогда болтать. Тут или грудь в крестах, или голова в кустах. Действуй.
Рябцев положил трубку. Ковалев вздохнул.
– Чего там, Паш? – спросил Губин.
– Чего ты расчегокался сегодня, как заведенный? – рыкнул Ковалев. – В Тушино поехали, вот чего.
– А зачем?
– Дело делать. И если ты, Колян, кому заикнешься…
– Ну что ты сегодня, правда, как с цепи сорвался? – не выдержал Губин. – Я ж всегда…
– Всегда – это одно, а сегодня, брат, совсем другое… Хоть ты бросай все да беги, честное слово. Только ведь найдут, заразы.
– Да ты чего, Паш?
– Да замолчи ты, ради бога, без тебя тошно.
В молчании они добрались до Тушино и, немного поплутав в незнакомом районе, отыскали нужный номер дома. Это была длинная крупнопанельная девятиэтажка подъездов на восемь, а то и на все десять, построенная, судя по высоко поднявшейся вокруг нее зелени, уже довольно давно. Лет двадцать назад, прикинул Ковалев, а то и все двадцать пять.
Нужная им квартира располагалась в пятом подъезде. Губин заглушил мотор и вслед за Ковалевым вылез из машины, терзаемый смутным беспокойством – что-то уж больно нервным казался ему сегодня Друг Паша, обычно такой веселый и снисходительно-доброжелательный. Что-то с ним не то… Может, этот заморский фей… как его там называют, на него как-нибудь не так подействовал? Или, может, подействовал как надо, вот в нем это дело и бродит – пальнуть-то им не в кого?
Зойка на Казанском, а они вон где, аж в Тушино…
Лифт не работал. Ковалев плюнул – конечно, так и должно было случиться. Уж если одно пошло наперекосяк, так и все остальное туда же. Теперь не хватает только, чтобы фирмач этот, проспавшись и глянув на часы, которых больше нет, его, Ковалева, вспомнил и разыскал. Это, конечно, сказки, но чего в жизни не бывает.
Вот, к примеру, сам он, старший сержант Ковалев. Пришел ведь в милицию дурак дураком, хуже этого самого Губина. Думал тогда: в милиции буду служить, да не где-нибудь, а в столице, мирных граждан буду от всякой сволочи защищать, а они мне за это – почет и уважение. «Ведь недаром сторонится милицейского поста и милиции боится тот, чья совесть нечиста…» Дядя Степа хренов! Мирные граждане на тебя волком смотрят, так прямо в глазищах и читаешь: козел ты, мол, лимита, мент поганый… Спасибо Рябцеву, приметил, просветил, наставил на путь истинный.
Лейтенантом он тогда был, да, видать, таким ушлым уродился – быстро службу понял. Только вот связался он в последнее время с каким-то тузом не из маленьких. Оно, с одной-то стороны, вроде бы и ничего: деньги тот платит исправно, и немалые деньги, но вот дела у него какие-то уж больно рисковые. И чем дальше, тем рисковее. Раньше-то попроще было, поспокойнее.
Старуха, которую вместе с пацаном ведено было доставить на одну интересную подмосковную дачу, жила, оказывается, на пятом этаже. Это уже было не по правилам: почему не на девятом? Если уж выдалось такое сучье дежурство, то могла бы жить и на крыше, как какой-нибудь Карлсон. Вполне могла бы, а вот поди ж ты – пятый…
Система здесь была блочная, на две квартиры – общий тамбур. Дверь в тамбур, само собой, закрыта, и вместо доверчивого стекла во всю высоту двери, как это задумал когда-то архитектор, слыхом не слыхавший про квартирных воров, – крепкие сосновые доски, крытые светлым лаком в несколько слоев. Красиво и удобно.
Надежно, главное. И два, мать его, замка.
Ковалев позвонил, подождал немного и позвонил еще. Никакого шевеления. Нам не привыкать, решил Ковалев, вдавил кнопку пальцем и не отпускал. Даже здесь было слышно, как надрывается в квартире звонок. Наконец щелкнул замок внутренней двери: у старухи не выдержали нервы, – Кто там? – послышалось из тамбура.
– Телеграмма, – бухнул Губин.
– Подсуньте под дверь.
– Откройте, – сказал Ковалев, – милиция.
– Не открою, – заявила старая кошелка. – Приходите утром. И перестаньте трезвонить, вы разбудили ребенка.
– Получен сигнал, что в вашей квартире скрывается преступник. Откройте, или мы вынуждены будем сломать вам дверь. –Идите проспитесь. Если вы сейчас же не уйдете, я позвоню по 02.
– Вы что, с ума сошли? – озверел Ковалев. – Говорят же вам, это милиция!
– Вот и хорошо, – заявила старуха. – Встретитесь со своими. Не скучно будет на площадке стоять. Так я звоню?
– Убью ведьму, прошипел Ковалев сквозь зубы.
– У меня прекрасный слух, молодой человек, – немедленно откликнулась «ведьма». – Вы напрасно теряете время. Убирайтесь отсюда, пока я и в самом деле не набрала 02.
– Хорошо, мы уходим, – миролюбиво сказал Ковалев и, осененный идеей, спросил:
– У вас какой номер квартиры?
– Сто тридцать шестой, и вам это прекрасно известно.
– Вот же черт! – воскликнул сержант и даже, войдя в роль, громко хлопнул себя ладонью по лбу. – Извините, ошибочка вышла. Темновато тут у вас. Нам четыреста тридцать шестая нужна! Извиняюсь, спите спокойно!
Старуха не ответила, но через секунду из тамбура раздался стук захлопнутой двери и щелчок запираемого замка. – Ну, гнида, я тебе это припомню, пробормотал сержант. – Я тебе устрою варфоломеевскую ночь!
– Может, дверь выбьем? – предложил Губин.
– Тише ты, дурак. Весь подъезд на ноги поднимем. Не она, так кто-нибудь другой в милицию позвонит.
– Так мы же сами милиция.
– Баран ты, блин, а не милиция. Ты хоть понимаешь, что мы с тобой сейчас делаем?
– А что мы делаем? Ты бы сказал сначала, а потом обзывался.
– Пацана мы должны здесь взять. Похитить, понял? И старуху эту вместе с ним. Милиция… И не делай мне большие глаза, морда. Взялся за гуж – не говори, что не дюж.
– Так разве я что… А что делать-то будем?
– В машину пошли. Сождем маленько, чтоб успокоилась, и опять попробуем – втихую…
Громыхая подкованными сапогами, они стали спускаться по лестнице. Ковалев уже насвистывал, как делал всегда, когда приходилось что-нибудь обдумывать.
Сейчас он припоминал конфигурацию замочных скважин на двери тамбура. Замки там, похоже, стояли стандартные. Это было хорошо, поскольку существенно упрощало дело. В его коллекции ключей, которую он всегда возил с собой во время дежурства, было больше трехсот экземпляров, добытых различными путями за десять лет службы. Не может быть, чтобы среди них не нашлось двух подходящих!
А на крайний случай в том же чемоданчике лежала небольшая, но очень удобная фомка. За время службы Ковалеву довелось входить во множество запертых квартир и ни разу не пришлось вышибать дверь плечом, тем более, что это хорошо получается только у героев боевиков.
Губин, слыша его посвистывание, понемногу успокоился.
Раз Ковалев свистит, значит, все нормально. Паша головастый, он непременно что-нибудь придумает. Но старуха-то какова!
Так они дошли до первого этажа, и тут из темного закутка под лестницей вдруг выступил какой-то немолодой мужик в джинсах и голубой матерчатой курточке, из тех, что мать Коли Губина всегда называла «поддергайками». Он преградил шедшему впереди Ковалеву дорогу и сочувственно спросил:
– Что, ребята, не солоно хлебавши?
– Чего? – спросил Губин, нависая над мужиком своими ста тремя килограммами живого веса. – Документы!
Мужик, нисколько не испугавшись – «пьяный он, что ли?» – вынул из кармана красную книжечку и предъявил ее Ковалеву в раскрытом виде.
– Полковник Сорокин, МУР, – представился он на тот случай, если сержант вдруг окажется малограмотным.
– Э… – сказал Ковалев, уменьшаясь в размерах.
Из-под лестницы тем временем выбрался еще один мужик – помоложе, но пожиже первого – и тоже представился:
– Полковник Мещеряков, ГРУ. Ковалев с тоской вспомнил про оставленные в машине автоматы. Видимо, решил он, инструкции все-таки пишут умные люди. Не стоило подниматься наверх без автоматов, да ведь зачем они? Не со старухой же воевать…
Оба полковника были безоружны, и сержант решил идти напролом. Не успел он, однако, взяться за кобуру, как позади раздался спокойный, с ленцой голос:
– Ну-ну. Даже и не думай.
Ковалев и Губин обернулись, как по команде. С площадки второго этажа к ним неторопливо спускался еще один, одетый в футболку с изображением какого-то оскаленного черепа на фоне американского флага, линялые джинсы и – почему-то высокие ботинки на шнуровке явно армейского образца.
– Илларион Забродов, – представился он, – пенсионер.
При виде этого пенсионера охота драться пропала не только у Губина, у которого ее вообще не было, но и у бывалого Ковалева. Было совершенно непонятно, откуда он взялся – когда они проходили через площадку второго этажа, там никого не было. И потом, это, похоже, был тот самый тип, который у себя дома размазал по стенам Рябцева с четырьмя автоматчиками – те до сих пор не поймут, как это все вышло, а Женька Петров вообще в больнице с переломом обеих ног…
– Все, орлы, – сказал «пенсионер», – отвоевались. Сдаем оружие в порядке очереди.
Ковалев оглянулся на полковников. У тех в руках, оказывается, уже были пистолеты – у Сорокина родимый «Макаров», а у гээрушника что-то большое и черное, явно заграничного происхождения.
Ковалев вздохнул и расстегнул кобуру. Полковники одинаковым жестом подняли свои пушки. Илларион Забродов разоружил сержантов, отобрал у них рации и, нагрузившись всем этим скарбом, погнал этих вояк по лестнице, словно двух отбившихся от стада баранов. Когда Ковалев по приказу своего конвоира открыл машину, надежда, затеплившаяся было в его душе, моментально погасла: ушлый муровец первым нырнул в салон и вернулся, держа по автомату в каждой руке.
В машине зазвонил сотовый телефон. Ковалев вдруг увидел у самого лица круглый глаз своего собственного табельного пистолета. Могло, конечно, оказаться, что и не своего, а губинского, но в данном случае это вряд ли имело значение. Черный зрачок глядел выразительно, и Ковалев взял трубку.
– Как дела? – без предисловий спросил Рябцев.
Пистолет дружески кивнул Ковалеву, чуть ли не подмигнул черным глазом, и Ковалев со всей бодростью, на какую был способен, отрапортовал:
– Все путем, Сергеич. Только что спустились. Сейчас поедем.
– Что-то в машине у вас тихо, – сказал подозрительный Рябцев.
– Да пришлось им пасти заткнуть, – сказал Ковалев, зачарованно разглядывая перспективы, рисовавшиеся ему в черном тоннеле пистолетного ствола. – Уж очень старуха боевая.
– Куда везти, помнишь?
– Помню.
– Ну и молоток. Отвезете – и свободны. Можете ехать на Казанский Зойку свою валять.
Ковалев отключил телефон.
– Рябцев? – спросил Забродов. Ковалев молча кивнул.
– Это он вас сюда послал? Ковалев снова кивнул.
– Где Рябцев держит Климову?
– Кого?
– Климову. Валентину Климову. Не валяй дурака, сержант, нам некогда.
– Да не знаю я никакой Климовой!
– Может, и не знаешь. А куда вы должны были доставить заложников?
– Да каких, на хрен, заложников? Чего вы пристали? Мы на службе, не понятно разве? Вас за такое самоуправство… Нападение на работников милиции при исполнении…
Он резко замолчал, потому что Илларион вдруг схватил его за кончик носа, крепко сжал и начал поворачивать по часовой стрелке.
– Вот я тебя сейчас грохну при исполнении, мартышка в погонах, – пообещал он, – только сначала нос тебе откручу… а может, и кое-что еще. Я-то не при исполнении, могу и поразвлечься. Осознал?
– Да, – гнусаво выдавил Ковалев, и нос его моментально оказался на свободе.
– Ну, – выжидательно сказал Илларион, брезгливо вытирая пальцы о штанину.
Ковалев осторожно пощупал распухший нос и несколько раз хлюпнул им, словно проверяя, как тот работает.
– Есть дача, – сказал он. – Адрес скажу. Только вам там не посветит. Это не дача, а крепость. Сигнализация, охрана, забор бетонный – метра три… Охрана – прапора из десантников, так прямо в форме и стоят, с автоматами… внутри, конечно. Снаружи один забор да ворота железные…
– Чья дача?
– А хрен ее знает, – продолжая хлюпать носом, сказал Ковалев. – Большой там кто-то живет, мне не докладывали.
– Северцев, не иначе, – тихо сказал Мещеряков, пока Илларион под диктовку сержанта записывал адрес. Сорокин кивнул и одновременно пожал плечами. Это получилось так выразительно, что Андрей с трудом сдержал улыбку.
– Ладно, – сказал Илларион, пряча бумажку с адресом в карман. – А теперь, служивые, слушай мою команду: штаны долой!
– Чего? – не понял Ковалев. – Зачем это?
– Раздевайся, дружок, – ласково сказал Илларион. – Я могу раздеть тебя сам, но, неровен час, помну. Так что вперед. Покажи дядям, какой ты умница и как хорошо умеешь сам раздеваться.
Через полторы минуты белая «шестерка» выехала из двора, оставив позади тяжело осевший на спущенных шинах милицейский автомобиль. Капот «девятки» был поднят, и всякий желающий мог без труда убедиться в том, что система зажигания безнадежно выведена из строя. Тот же желающий, заглянув в салон, не мог бы не заметить двух абсолютно голых мужчин, пристегнутых наручниками к рулевому колесу автомобиля. Из одежды на них были только милицейские фуражки.
Желающих посмотреть на это диво пока не было ввиду ночного времени, но старший сержант Ковалев, глядя на дисплей ворованного «Ролекса», болтавшегося на золотой цепочке прямо у него перед глазами, ни капельки не сомневался, что вскорости желающие появятся, причем в большом количестве.
– Не пойму, зачем ты их раздел, – недовольно сказал Мещеряков, ерзая на заднем сиденье: мешал упиравшийся стволом в ребра автомат. – Ребячество какое-то. И потом, я не уверен, что стоит так унижать человеческое достоинство.
– Ага, – сказал Сорокин, – а они бы ее тогда раз – и в дамки. Зачем им свидетель? Попала под машину, водитель с места происшествия скрылся – и концы в воду.
– Тоже верно. Надо ее найти, полковники. Надо вообще с этим делом закругляться, надоело.
– Закруглиться будет непросто, – подал голос с заднего сиденья Мещеряков. – Ты про Рахлина слышал?
– Слышал. Мне Жангалиев специально телевизор включил и дал послушать, чтобы я понял, на каком свете нахожусь. Он-то, чудак, считал, что я уже одной ногой в могиле.
– В чем-то он был прав, – сказал Мещеряков. – Ты теперь призовая дичь, они ни спать, ни есть не будут, пока тебя не шлепнут.
– Так ведь шлепнули уже, сколько можно?
– Сколько нужно, столько и можно. Они быстро разберутся, что к чему, если уже не разобрались.
– Похоже, что еще не разобрались, – вставил Сорокин. – Мне бы сообщили.
Краснов мне только что сказал, что дальнейшие поиски тела отложили до утра.
– Так что до утра я – человек-невидимка, – удовлетворенно констатировал Илларион. – Этим надо воспользоваться. А мать Климовой надо просто спрятать – не дежурить же у нее под дверью круглые сутки.
– Это мысль, сказал Сорокин. –Надо только подумать, куда.
– Придумаем, – пообещал Илларион. – Есть же у нее какие-нибудь подруги.
Некоторое время они молчали. Мещеряков закурил и предложил сигарету Сорокину. Теперь они дымили вдвоем, пуская дым в окошко.
– Кстати, сказал вдруг Илларион, – я все думаю про Алехина.
– И что ты про него думаешь? – поинтересовался Мещеряков.
– Я почти уверен, что он вез Рахлину что-то очень важное, какую-то улику против Северцева и его покровителя.
– Похоже на то, да что толку? Алехин убит, улика пропала. Скорее всего, на нее наложил лапу все тот же Северцев. – В свете последних событий это вызывает некоторые сомнения, – возразил Забродов. – Возможно, Рахлин был убит именно потому, что его противники не нашли то, что вез Алехин, и решили, что посылка уже у него.
– А может, она и была у него? Может быть, он придерживал полученные данные, торговался, например? Ну, пусть не торговался, а выжидал наиболее удобного момента, чтобы нанести удар наверняка… Или Алехин просто зашвырнул это дело куда-нибудь подальше, в какое-нибудь болото…
– Все может быть. Но есть еще-один вариант. Машину Алехина так и не нашли… Ты ведь знаешь, Андрей, что мы с ним какое-то время работали бок о бок.
– В Кабуле, – уточнил Мещеряков.
– Ага… Так вот, парень он был способный, нравился мне очень, и я ему кое-что иногда показывал – так, маленькие хитрости, секреты домашней хозяйки. Ты знаешь, что у меня в «лендровере» есть тайник?
– Откуда мне это знать?
– Теперь знаешь. Как-нибудь на досуге я тебе разрешу его поискать, и ставлю свой израильский бронежилет против твоей «беретты», что ты его не найдешь.
– Не нужен мне твой бронежилет.
– Сказки лучше, что жалко «беретты».
– Ну и жалко, только при чем тут Алехин?
– Алехин тут при том, что я ему этот тайничок показал. Очень он ему тогда понравился.
– Ты думаешь, что груз все еще может быть в его машине?
– Именно, Андрюша, друг ты мой дорогой!
– Но машины-то нет.
– Знаешь, когда я сегодня принимал грязевую ванну в карьере, мне в голову пришла одна мысль. То есть мыслей было хоть отбавляй, но они к делу не относятся. Так вот: а нет ли поблизости от генеральской дачи какого-нибудь карьера или на худой конец реки?
– Болото там есть, – сказал Мещеряков.
– От дороги далеко?
– Дорога насыпная, прямо через болото. Постой, постой…
– Вот же черт головастый! – восхитился Сорокин.
– Наконец хоть кто-то оценил меня по достоинству, – скромно сказал Илларион.
Он свернул в неосвещенный двор, резко снизив скорость, и осторожно повел машину по разбитому корявому асфальту, вместе с полковниками старательно вглядываясь в таблички на дверях подъездов, тускло подсвеченные слабыми лампочками.
– Можете не портить глаза, – сказал вдруг Сорокин. – Они уже здесь.
И он указал на стоявшую через два подъезда от них милицейскую «девятку». В кабине никого не было.
Капитан Рябцев пребывал в дурном настроении. Полученный по телефону нагоняй отнюдь не способствовал улучшению его душевного состояния, которое и без того было достаточно паршивым. В этом вонючем деле с самого начала все пошло наперекосяк. Дался хозяину этот Забродов! Не тронь дерьмо – не придется морщиться. А многоуважаемый Дмитрий Антонович влез в это самое дерьмо по уши.
Поперся к Забродову сам, привык, что перед ним все на задних лапках ходят – как же, хозяин! А теперь, небось, обгадился с головы до ног…
А крайний кто? Конечно, Рябцев! Наворотили, наследили, нагадили во всех углах, а Рябцеву разгребать. Вот волки!
Нашли молодого – песни петь. И Климова эта, соплячка, стерва, уперлась, как баран, трактором не своротишь. Теперь ей, конечно, одна дорога – за Забродовым следом. Она, дура, молчать не станет, ума у нее на это не хватит. Не дело, а какая-то покойницкая: ни одного живого человека, сплошные трупы – и потерпевшие, и обвиняемые, и свидетели. Интересно, как это Генеральному прокурору понравится – он-то у Северцева, кажется, зарплату не получает.
А ведь, если все фигуранты дела померли, кого станут спрашивать? Рябцев похолодел. Его и будут спрашивать, кого же еще! Все ниточки к нему ведут. И как эти ниточки проще всего обрезать? Ну-ка, кто с трех раз угадает? Правильно, мальчик, на тебе конфетку. Замочить капитана Рябцева, вот и вся недолга! Погиб, мол, при исполнении…
И, главное, ничего же не сделаешь! Климову и ту увезли. Сам же и отправил к хозяину на дачу – такой был приказ. Сам-то, Северцев, шастает где-то по своим делам, а дела у него, брат ты мой, такие, что лучше и не знать. Рахлина вон застрелили.
Ну, пока что я ему, допустим, нужен. Климова молчит, Забродова не нашли – ни живого, ни мертвого, так что со мной ему еще работать и работать. И работать надо хорошо – глядишь, и пронесет. Как же эту Климову прижать, чтобы протокол подписала? Северцева до утра не будет, а его промыватели мозгов без него Климову пальцем не тронут: любит Дмитрий Антоныч при процедурах присутствовать, хлебом его не корми… А время-то идет. То, что труп Забродова не нашли, – это, братцы, хуже некуда. А ну как он живой? Жангалиев этот – дурак, он Забродова в деле толком не видел, хотя, похоже, и вышло у них там что-то, о чем майор помалкивает. Стесняется, видать, волчина. И то, что он Забродова пристрелил, вилами по воде писано. Трупа-то нет…
Капитан крякнул, раздавил в переполненной пепельнице окурок и взялся за телефонную трубку. У нее, у Климовой, пацан ведь еще остался… Будут показания, непременно будут. Он набрал номер и стал ждать, слушая длинные гудки. Опять они на Казанском баб снимают…
Ковалев и Губин вовсе не снимали баб, а на Казанский еще даже и не заезжали, хотя в их культурной программе такой пункт значился. Честно говоря, они туда и ехали, но обстоятельства сложились таким образом, что пришлось задержаться.
Обстоятельства эти высветились светом фар их «девятки», когда они свернули в боковую улицу, чтобы срезать угол по дороге к вокзалу. Какой-то мужик, обхватив руками ствол молодой липы и широко раскинув ноги, отдыхал мордой вниз прямо на газоне. Левая нога его при этом далеко свесилась с бордюра на проезжую часть. Нога была в светлом носке, а туфель валялся поблизости.
– Жмурик, что ли? – притормаживая, спросил пугливый Губин.
– Да хрен его знает, – недовольный задержкой, буркнул Ковалев. – Надо посмотреть.
Задержка сейчас была не в жилу: Ковалев настроился на другое. Один знакомый коммерсант-ларечник угостил его сегодня каким-то экзотическим фруктом, о название которого можно было сломать язык. Называлась эта зеленая волосатая дрянь, кажись, фейхоа или как-то очень похоже – не название, а чистая матерщина.
Ларечник клялся и божился, что матерный этот фрукт творит с потенцией просто чудеса. На потенцию Ковалев никогда не жаловался, но попробовать было жуть как интересно, поэтому подношение он принял и заглотал, толком даже не разобравшись, кислое оно там или сладкое. Заглотал прямо перед дежурством, чтобы было чем удивить Зойку.
А тут – вот.
Можно было, конечно, проехать мимо, оставив мужика лежать там, где он лежал, но следовало все же создавать хоть какую-то видимость служебного рвения, поэтому он велел Губину остановить машину и неохотно полез наружу, напяливая фуражку.
Мужик, конечно же, оказался вовсе не мертв, а просто пьян в дымину. То есть настолько пьян, что, когда Ковалев с помощью Губина отлепил его от дерева и перевернул на спину, он и не подумал проснуться, а лишь промычал что-то нечленораздельное и самым наглым образом захрапел.
Ковалев решил плюнуть и ехать дальше: пусть эту падаль подбирает тот, кому больше нечем заняться. Но его остановило то, что пьяный был что-то уж слишком прилично одет. Выглядел он весьма преуспевающе и пил, как видно, не в подворотне – нажрался в дорогом кабаке и выпал в осадок по дороге домой. Счастье его, что хоть до газона дотянул…
На правой руке пьяного мягко светился, отражая свет далекого уличного фонаря, позолоченный «Ролекс» – видно, был он левшой, – а в вырезе рубашки приветливо поблескивала золотая цепочка, и не цепочка даже, а приличная цепь, плохо сочетавшаяся с ободранной, скорее всего, о шершавый ствол липы мордой.
– Ничего, – пробормотал Ковалев, это мы поправим.
– Чего, Паш? – спросил Губин.
– Ничего, – отмахнулся Ковалев. По сторонам смотри.
Понятливый Губин выпрямился и стал вертеть головой, просматривая улицу в обе стороны, а опытный Ковалев, привычно подсунув ладонь под голову пьяного, уже возился с застежкой цепочки. Застежка была какая-то нестандартная, и голова пьяного тряслась и дергалась в неласковых руках сержанта. От этой тряски пьяный на секунду прояснился и, глядя на Ковалева мутными поросячьими глазами, с трудом промямлил:
– How do you feel, mister Lartseff? Thank you, I'm OK. К-ха-ра-шоу.
После этого он хихикнул и выключился.
– Чего он там, Паш? – забеспокоился Губин.
– Да это фирмач, мать его. Развелось их, сволочей… – сообщил напарнику Ковалев, окончательно озлившись и сдергивая цепочку через голову, так что уши перебравшего фирмача едва не оторвались к чертовой матери.
Кроме цепочки и часов, напарники разжились туго набитым бумажником из натуральной кожи. Заглянув в бумажник, Ковалев присвистнул и заторопился. Как раз в это время в машине раздался телефонный звонок. Ковалев, махнув рукой Губину, сел в машину и взял трубку. Заметив, что Губин сидит, как истукан, и смотрит на него преданными дурацкими глазами, он треснул напарника по шее и ответил на вызов только после того, как машина тронулась, оставив выпотрошенного фирмача блаженно похрапывать под липой.
– Опять баб топчете? – как всегда спросил Рябцев.
– Ничего подобного, – обиделся Ковалев. – Алкаш тут какой-то колобродил, пришлось урезонивать.
– Он с вами? – быстро спросил Рябцев.
– Э-э-э… да нет. Отпустили. Он вроде тихий, только все возмущался, почему его домой не пускают. Ну, мы ему объяснили, что это не дом, а трансформаторная будка…
– Ладно, леший с ним. Поедете в Тушино, – Рябцев продиктовал адрес, – заберете мальчишку. Старухе скажете… Нет, со старухой разговаривать бесполезно, она-то уж точно молчать не будет. Старуху тоже заберете. Отвезете сам знаешь куда… Напарник твой как – доверять ему можно?
– Нормально, Сергеич, не выдаст. А что случилось-то?
– Лучше не спрашивай. Спокойней спать будешь. Только имей в виду, что от этой поездки целость ваших шкур очень даже зависит.
– Сергеич…
– Все, Ковалев, некогда болтать. Тут или грудь в крестах, или голова в кустах. Действуй.
Рябцев положил трубку. Ковалев вздохнул.
– Чего там, Паш? – спросил Губин.
– Чего ты расчегокался сегодня, как заведенный? – рыкнул Ковалев. – В Тушино поехали, вот чего.
– А зачем?
– Дело делать. И если ты, Колян, кому заикнешься…
– Ну что ты сегодня, правда, как с цепи сорвался? – не выдержал Губин. – Я ж всегда…
– Всегда – это одно, а сегодня, брат, совсем другое… Хоть ты бросай все да беги, честное слово. Только ведь найдут, заразы.
– Да ты чего, Паш?
– Да замолчи ты, ради бога, без тебя тошно.
В молчании они добрались до Тушино и, немного поплутав в незнакомом районе, отыскали нужный номер дома. Это была длинная крупнопанельная девятиэтажка подъездов на восемь, а то и на все десять, построенная, судя по высоко поднявшейся вокруг нее зелени, уже довольно давно. Лет двадцать назад, прикинул Ковалев, а то и все двадцать пять.
Нужная им квартира располагалась в пятом подъезде. Губин заглушил мотор и вслед за Ковалевым вылез из машины, терзаемый смутным беспокойством – что-то уж больно нервным казался ему сегодня Друг Паша, обычно такой веселый и снисходительно-доброжелательный. Что-то с ним не то… Может, этот заморский фей… как его там называют, на него как-нибудь не так подействовал? Или, может, подействовал как надо, вот в нем это дело и бродит – пальнуть-то им не в кого?
Зойка на Казанском, а они вон где, аж в Тушино…
Лифт не работал. Ковалев плюнул – конечно, так и должно было случиться. Уж если одно пошло наперекосяк, так и все остальное туда же. Теперь не хватает только, чтобы фирмач этот, проспавшись и глянув на часы, которых больше нет, его, Ковалева, вспомнил и разыскал. Это, конечно, сказки, но чего в жизни не бывает.
Вот, к примеру, сам он, старший сержант Ковалев. Пришел ведь в милицию дурак дураком, хуже этого самого Губина. Думал тогда: в милиции буду служить, да не где-нибудь, а в столице, мирных граждан буду от всякой сволочи защищать, а они мне за это – почет и уважение. «Ведь недаром сторонится милицейского поста и милиции боится тот, чья совесть нечиста…» Дядя Степа хренов! Мирные граждане на тебя волком смотрят, так прямо в глазищах и читаешь: козел ты, мол, лимита, мент поганый… Спасибо Рябцеву, приметил, просветил, наставил на путь истинный.
Лейтенантом он тогда был, да, видать, таким ушлым уродился – быстро службу понял. Только вот связался он в последнее время с каким-то тузом не из маленьких. Оно, с одной-то стороны, вроде бы и ничего: деньги тот платит исправно, и немалые деньги, но вот дела у него какие-то уж больно рисковые. И чем дальше, тем рисковее. Раньше-то попроще было, поспокойнее.
Старуха, которую вместе с пацаном ведено было доставить на одну интересную подмосковную дачу, жила, оказывается, на пятом этаже. Это уже было не по правилам: почему не на девятом? Если уж выдалось такое сучье дежурство, то могла бы жить и на крыше, как какой-нибудь Карлсон. Вполне могла бы, а вот поди ж ты – пятый…
Система здесь была блочная, на две квартиры – общий тамбур. Дверь в тамбур, само собой, закрыта, и вместо доверчивого стекла во всю высоту двери, как это задумал когда-то архитектор, слыхом не слыхавший про квартирных воров, – крепкие сосновые доски, крытые светлым лаком в несколько слоев. Красиво и удобно.
Надежно, главное. И два, мать его, замка.
Ковалев позвонил, подождал немного и позвонил еще. Никакого шевеления. Нам не привыкать, решил Ковалев, вдавил кнопку пальцем и не отпускал. Даже здесь было слышно, как надрывается в квартире звонок. Наконец щелкнул замок внутренней двери: у старухи не выдержали нервы, – Кто там? – послышалось из тамбура.
– Телеграмма, – бухнул Губин.
– Подсуньте под дверь.
– Откройте, – сказал Ковалев, – милиция.
– Не открою, – заявила старая кошелка. – Приходите утром. И перестаньте трезвонить, вы разбудили ребенка.
– Получен сигнал, что в вашей квартире скрывается преступник. Откройте, или мы вынуждены будем сломать вам дверь. –Идите проспитесь. Если вы сейчас же не уйдете, я позвоню по 02.
– Вы что, с ума сошли? – озверел Ковалев. – Говорят же вам, это милиция!
– Вот и хорошо, – заявила старуха. – Встретитесь со своими. Не скучно будет на площадке стоять. Так я звоню?
– Убью ведьму, прошипел Ковалев сквозь зубы.
– У меня прекрасный слух, молодой человек, – немедленно откликнулась «ведьма». – Вы напрасно теряете время. Убирайтесь отсюда, пока я и в самом деле не набрала 02.
– Хорошо, мы уходим, – миролюбиво сказал Ковалев и, осененный идеей, спросил:
– У вас какой номер квартиры?
– Сто тридцать шестой, и вам это прекрасно известно.
– Вот же черт! – воскликнул сержант и даже, войдя в роль, громко хлопнул себя ладонью по лбу. – Извините, ошибочка вышла. Темновато тут у вас. Нам четыреста тридцать шестая нужна! Извиняюсь, спите спокойно!
Старуха не ответила, но через секунду из тамбура раздался стук захлопнутой двери и щелчок запираемого замка. – Ну, гнида, я тебе это припомню, пробормотал сержант. – Я тебе устрою варфоломеевскую ночь!
– Может, дверь выбьем? – предложил Губин.
– Тише ты, дурак. Весь подъезд на ноги поднимем. Не она, так кто-нибудь другой в милицию позвонит.
– Так мы же сами милиция.
– Баран ты, блин, а не милиция. Ты хоть понимаешь, что мы с тобой сейчас делаем?
– А что мы делаем? Ты бы сказал сначала, а потом обзывался.
– Пацана мы должны здесь взять. Похитить, понял? И старуху эту вместе с ним. Милиция… И не делай мне большие глаза, морда. Взялся за гуж – не говори, что не дюж.
– Так разве я что… А что делать-то будем?
– В машину пошли. Сождем маленько, чтоб успокоилась, и опять попробуем – втихую…
Громыхая подкованными сапогами, они стали спускаться по лестнице. Ковалев уже насвистывал, как делал всегда, когда приходилось что-нибудь обдумывать.
Сейчас он припоминал конфигурацию замочных скважин на двери тамбура. Замки там, похоже, стояли стандартные. Это было хорошо, поскольку существенно упрощало дело. В его коллекции ключей, которую он всегда возил с собой во время дежурства, было больше трехсот экземпляров, добытых различными путями за десять лет службы. Не может быть, чтобы среди них не нашлось двух подходящих!
А на крайний случай в том же чемоданчике лежала небольшая, но очень удобная фомка. За время службы Ковалеву довелось входить во множество запертых квартир и ни разу не пришлось вышибать дверь плечом, тем более, что это хорошо получается только у героев боевиков.
Губин, слыша его посвистывание, понемногу успокоился.
Раз Ковалев свистит, значит, все нормально. Паша головастый, он непременно что-нибудь придумает. Но старуха-то какова!
Так они дошли до первого этажа, и тут из темного закутка под лестницей вдруг выступил какой-то немолодой мужик в джинсах и голубой матерчатой курточке, из тех, что мать Коли Губина всегда называла «поддергайками». Он преградил шедшему впереди Ковалеву дорогу и сочувственно спросил:
– Что, ребята, не солоно хлебавши?
– Чего? – спросил Губин, нависая над мужиком своими ста тремя килограммами живого веса. – Документы!
Мужик, нисколько не испугавшись – «пьяный он, что ли?» – вынул из кармана красную книжечку и предъявил ее Ковалеву в раскрытом виде.
– Полковник Сорокин, МУР, – представился он на тот случай, если сержант вдруг окажется малограмотным.
– Э… – сказал Ковалев, уменьшаясь в размерах.
Из-под лестницы тем временем выбрался еще один мужик – помоложе, но пожиже первого – и тоже представился:
– Полковник Мещеряков, ГРУ. Ковалев с тоской вспомнил про оставленные в машине автоматы. Видимо, решил он, инструкции все-таки пишут умные люди. Не стоило подниматься наверх без автоматов, да ведь зачем они? Не со старухой же воевать…
Оба полковника были безоружны, и сержант решил идти напролом. Не успел он, однако, взяться за кобуру, как позади раздался спокойный, с ленцой голос:
– Ну-ну. Даже и не думай.
Ковалев и Губин обернулись, как по команде. С площадки второго этажа к ним неторопливо спускался еще один, одетый в футболку с изображением какого-то оскаленного черепа на фоне американского флага, линялые джинсы и – почему-то высокие ботинки на шнуровке явно армейского образца.
– Илларион Забродов, – представился он, – пенсионер.
При виде этого пенсионера охота драться пропала не только у Губина, у которого ее вообще не было, но и у бывалого Ковалева. Было совершенно непонятно, откуда он взялся – когда они проходили через площадку второго этажа, там никого не было. И потом, это, похоже, был тот самый тип, который у себя дома размазал по стенам Рябцева с четырьмя автоматчиками – те до сих пор не поймут, как это все вышло, а Женька Петров вообще в больнице с переломом обеих ног…
– Все, орлы, – сказал «пенсионер», – отвоевались. Сдаем оружие в порядке очереди.
Ковалев оглянулся на полковников. У тех в руках, оказывается, уже были пистолеты – у Сорокина родимый «Макаров», а у гээрушника что-то большое и черное, явно заграничного происхождения.
Ковалев вздохнул и расстегнул кобуру. Полковники одинаковым жестом подняли свои пушки. Илларион Забродов разоружил сержантов, отобрал у них рации и, нагрузившись всем этим скарбом, погнал этих вояк по лестнице, словно двух отбившихся от стада баранов. Когда Ковалев по приказу своего конвоира открыл машину, надежда, затеплившаяся было в его душе, моментально погасла: ушлый муровец первым нырнул в салон и вернулся, держа по автомату в каждой руке.
В машине зазвонил сотовый телефон. Ковалев вдруг увидел у самого лица круглый глаз своего собственного табельного пистолета. Могло, конечно, оказаться, что и не своего, а губинского, но в данном случае это вряд ли имело значение. Черный зрачок глядел выразительно, и Ковалев взял трубку.
– Как дела? – без предисловий спросил Рябцев.
Пистолет дружески кивнул Ковалеву, чуть ли не подмигнул черным глазом, и Ковалев со всей бодростью, на какую был способен, отрапортовал:
– Все путем, Сергеич. Только что спустились. Сейчас поедем.
– Что-то в машине у вас тихо, – сказал подозрительный Рябцев.
– Да пришлось им пасти заткнуть, – сказал Ковалев, зачарованно разглядывая перспективы, рисовавшиеся ему в черном тоннеле пистолетного ствола. – Уж очень старуха боевая.
– Куда везти, помнишь?
– Помню.
– Ну и молоток. Отвезете – и свободны. Можете ехать на Казанский Зойку свою валять.
Ковалев отключил телефон.
– Рябцев? – спросил Забродов. Ковалев молча кивнул.
– Это он вас сюда послал? Ковалев снова кивнул.
– Где Рябцев держит Климову?
– Кого?
– Климову. Валентину Климову. Не валяй дурака, сержант, нам некогда.
– Да не знаю я никакой Климовой!
– Может, и не знаешь. А куда вы должны были доставить заложников?
– Да каких, на хрен, заложников? Чего вы пристали? Мы на службе, не понятно разве? Вас за такое самоуправство… Нападение на работников милиции при исполнении…
Он резко замолчал, потому что Илларион вдруг схватил его за кончик носа, крепко сжал и начал поворачивать по часовой стрелке.
– Вот я тебя сейчас грохну при исполнении, мартышка в погонах, – пообещал он, – только сначала нос тебе откручу… а может, и кое-что еще. Я-то не при исполнении, могу и поразвлечься. Осознал?
– Да, – гнусаво выдавил Ковалев, и нос его моментально оказался на свободе.
– Ну, – выжидательно сказал Илларион, брезгливо вытирая пальцы о штанину.
Ковалев осторожно пощупал распухший нос и несколько раз хлюпнул им, словно проверяя, как тот работает.
– Есть дача, – сказал он. – Адрес скажу. Только вам там не посветит. Это не дача, а крепость. Сигнализация, охрана, забор бетонный – метра три… Охрана – прапора из десантников, так прямо в форме и стоят, с автоматами… внутри, конечно. Снаружи один забор да ворота железные…
– Чья дача?
– А хрен ее знает, – продолжая хлюпать носом, сказал Ковалев. – Большой там кто-то живет, мне не докладывали.
– Северцев, не иначе, – тихо сказал Мещеряков, пока Илларион под диктовку сержанта записывал адрес. Сорокин кивнул и одновременно пожал плечами. Это получилось так выразительно, что Андрей с трудом сдержал улыбку.
– Ладно, – сказал Илларион, пряча бумажку с адресом в карман. – А теперь, служивые, слушай мою команду: штаны долой!
– Чего? – не понял Ковалев. – Зачем это?
– Раздевайся, дружок, – ласково сказал Илларион. – Я могу раздеть тебя сам, но, неровен час, помну. Так что вперед. Покажи дядям, какой ты умница и как хорошо умеешь сам раздеваться.
Через полторы минуты белая «шестерка» выехала из двора, оставив позади тяжело осевший на спущенных шинах милицейский автомобиль. Капот «девятки» был поднят, и всякий желающий мог без труда убедиться в том, что система зажигания безнадежно выведена из строя. Тот же желающий, заглянув в салон, не мог бы не заметить двух абсолютно голых мужчин, пристегнутых наручниками к рулевому колесу автомобиля. Из одежды на них были только милицейские фуражки.
Желающих посмотреть на это диво пока не было ввиду ночного времени, но старший сержант Ковалев, глядя на дисплей ворованного «Ролекса», болтавшегося на золотой цепочке прямо у него перед глазами, ни капельки не сомневался, что вскорости желающие появятся, причем в большом количестве.
– Не пойму, зачем ты их раздел, – недовольно сказал Мещеряков, ерзая на заднем сиденье: мешал упиравшийся стволом в ребра автомат. – Ребячество какое-то. И потом, я не уверен, что стоит так унижать человеческое достоинство.