Страница:
А вообще, Забродов, сказал он себе, жди неприятностей, больших и малых.
Может, не стоило насчет выбить дерьмо? Ерунда, сути дела это не меняет. Так или иначе, я сейчас отношусь к категории тех, кто слишком много знает. «Как говорил один мой знакомый – покойник: я слишком много знал»… И ведь самое противное, что знаю-то я всего ничего, а именно, что кто-то кому-то подставил ножку и его за это собираются отправить в лучший мир. Больно, надо полагать, споткнулись.
К чертям собачьим, решил он, разберутся без меня. А сунутся выяснять отношения – я им покажу творческий подход.
И тут раздался стук в дверь.
Ну вот, сказал он себе. До чего же все-таки неугомонные… Нерешительно повертев в руках нож, Илларион бросил его в ящик стола и пошел открывать.
На этот раз за дверью оказался все-таки Мещеряков, вооруженный до зубов, в полной боевой экипировке: в правой руке у него была бутылка коньяка, в левой – бутылка водки, а под мышкой усматривался какой-то испускающий аппетитные запахи пакет.
– Привет пенсионерам! – бодро приветствовал он Иллариона, входя в квартиру.
– Чем занимаешься?
– А чем все, тем и я. Шашки, пиво, домино, голубей вот в парке кормлю…
– Ну, насчет голубей, это ты, брат, переборщил. Сгустил, так сказать, краски. Голубей обычно старушки кормят. Давай, накрывай на стол, душа горит, растравил ты меня. Давно мы с тобой как следует не сидели.
– Да, давненько… Только что-то долго ты до меня с горящей душой добирался.
– Что, соскучился? То-то же! Я, понимаешь, на Кутузовском в пробку угодил, да пока в магазин, то се… Черт, опять забыл, где у тебя рюмки?
– Рюмки в шкафчике над мойкой. И как тебя с таким склерозом до сих пор на пенсию не выперли?
– Склероз – профессиональная болезнь разведчика. Всех на пенсию не выпрешь!
– Ладно, разведчик, – сказал Илларион, разливая коньяк. – Ты по-прежнему хочешь поговорить, или надобность уже отпала?
– Эх, кабы она отпала… – вздохнул полковник. – А почему ты спрашиваешь?
Да еще таким странным тоном?
Вот что, Андрей. Не могу я с тобой в дипломатию играть, поэтому скажу прямо. Хотя, возможно, впоследствии это мне дорого обойдется… – сказал Илларион и замолчал, подбирая слова.
– Так-так, – наклонился вперед Мещеряков, – вступление интригующее. Давай дальше.
– Дальше? Дальше будет так. Скажи, каким образом к совершенно посторонним людям могла попасть информация о том, кто я такой, где живу и чем занимался в недалеком прошлом?
– Что?! Этого просто не может быть! побледнел Мещеряков.
– Ты считаешь, что у меня мания преследования?
– Поверь, это было бы лучше. Но у тебя такой тон… Уж не решил ли ты, что источник этой информации – я?
– Суди сам. Ты звонишь мне и предлагаешь встретиться. Я приглашаю тебя к себе домой. То есть я нахожусь дома и никуда уходить не собираюсь. Через десять-пятнадцать минут ко мне является какой-то вежливый хлыщ и делает некое предложение. При этом он демонстрирует такой уровень осведомленности о моей жизни, какого у него быть просто не должно. А сразу после него являешься ты со своим коньяком и своим склерозом. Как это все тебе нравится?
– Да, логика железная, – задумался Мещеряков. – И ты, значит, решил, что главный злодей – это твой покорный слуга.
– Ну, если бы я и в самом деле так решил, разговор у нас был бы другой. Но ведь не в газете же он все это про меня прочитал!
– Я этим займусь, – пообещал Мещеряков. – То-то я смотрю…
Он осекся, не желая посвящать Иллариона, который, как ни крути, был теперь лицом сугубо штатским, в дела службы.
– Послушай, – вскинулся он вдруг, – так это же, наверное, была его машина!
– Какая машина? Где? Ты видел его машину?
– Шестисотый «мере», не машина – песня, просто слюнки текут. Правда, фару он себе в твоей подворотне все-таки раскокал. Я, грешным делом, позлорадствовал: не мне одному такое счастье. А что он тебе предлагал?
– То, от чего я отказался. Ты лучше скажи: номер его ты не запомнил?
– Номер? Что-то такое вертится… Нет, так сразу не вспомню. Если всплывет, я тебе сразу сообщу. Да что там номер, совсем в голове все перепуталось, огорошил ты меня… Я тебе прямо имя владельца назову.
– Ладно. И вот что, Андрей. Есть еще одна зацепка, правда, слабенькая. У этого типа пистолет не из простецких – «кольт» сорок четвертого калибра.
– Ого, – уважительно сказал Мещеряков и украдкой оглядел комнату, словно искал следы разрушений, оставленных крупнокалиберной пулей.
– Вполне возможно и даже скорее всего что он носит оружие нелегально, но чем черт не шутит…
– Понял. Проверю и позвоню.
– Ну и хватит об этом. У тебя ведь было ко мне какое-то дело?
– Дело… Давай-ка мы сначала все-таки выпьем, капитан. Насухую все это трудновато проглотить.
Они выпили, не чокаясь, и Мещеряков снова наполнил рюмки. Забродов закусил, искоса поглядывая на полковника. Да, тот явно был чем-то сильно озабочен – брови сошлись к переносице, на скулах перекатываются желваки.
– Ты Алехина помнишь? – спросил он наконец.
– Алехина? Подожди, что-то знакомое…
– Кабул, – напомнил Мещеряков.
– Ну конечно! Алехин! Симпатичный такой парнишка из армейской разведки…
Лейтенант.
– Капитан. Был капитан.
– Что значит – был?
– Убили его.
– В Чечне?
– В Подмосковье. Ножевое ранение в горло. Кроме того, он был сильно избит.
Сломано три ребра, гематома на затылке, выбиты зубы…
– Сволочи, – сказал Илларион и залпом опрокинул свою рюмку, не дожидаясь тоста.
– Так вот, Илларион, дело это какое-то темное. Труп обнаружили грибники в полукилометре от дачи генерал-лейтенанта Рахлина.
– Это который в Думе?
– Он самый. Тут вот какая штука получается: Алехин в Чечне служил под его началом, они были лично знакомы. В Москву Алехин приехал в отпуск. Как попал в окрестности дачи, непонятно: ни машины, ни мотоцикла поблизости не нашли, а принадлежавший Алехину «опель», между прочим, исчез, как в воду канул.
– Интересно получается, – сказал Илларион. – Подчиненный навещает своего бывшего командира, а потом его находят мертвым в полукилометре от дачи этого самого командира. Выходит, били его на даче, а потом отвезли в сторонку и зарезали. Судя по тому, что я слышал о Рахлине, на него это мало похоже.
– Сыскари эту версию уже отработали, – покачал головой Мещеряков. – Соседи по даче ничего подозрительного не слышали, хотя и легли очень поздно – говорят, соловьев слушали. На генеральской даче было темно и тихо, и главное – никто оттуда не выходил, никто не входил.
– Получается, что шел он не оттуда, а туда?
– Именно! И кто-то очень не хотел, чтобы он дошел. Но есть и еще кое-что.
Машину, по описанию похожую на алехинскую, накануне видели в… черт, опять из головы вылетело! В общем, городишко один километрах в трехстах с небольшим к югу от Москвы. Там одному местному эфэсбэшнику кто-то сунул бомбу под капот. Когда опрашивали свидетелей, кто-то и припомнил «опель» с московскими номерами. А на сто восьмом километре обнаружили пустую ПМГ, приписанную к одному из московских райотделов. А чуть в сторонке, в кустиках, отыскались и гаишники. Убиты пулями калибра 9 миллиметров. Вокруг полно крови, и знаешь, Илларион, кровь не их.
– Алехина, – с уверенностью сказал Забродов.
– Группа крови, во всяком случае, совпадает. Еще там нашли стреляные гильзы немецкого производства…
– От «парабеллума», – сказал Илларион. – Был у Алехина «парабеллум», это точно. Там, в Афгане, точно был. Хотя, возможно, это и совпадение. Чем же это ему гаишники не потрафили?
– Кто знает. В ГАИ, между прочим, за головы берутся: за каким чертом их на сто восьмой понесло? Да еще и пьяных…
– Пьяных?
– А ты что, пьяных гаишников не видел? Судя по содержанию алкоголя в крови, незадолго до смерти они выпили как минимум бутылку водки на двоих.
– Кстати, а откуда тебе все это известно? Впрочем, можешь не отвечать.
Доблестная московская милиция обгадилась и прибежала к вам за помощью.
– У них это называется «обратиться за консультацией», – невесело усмехнулся Мещеряков. – Наши решили провести служебное расследование…
– И поручили это гнилое дело тебе, – закончил за него Илларион.
– А я пришел к тебе. Может, подскажешь что-нибудь по старой дружбе? Ты ведь его знал, – И вправду, какая-то каша… Куча данных, а получается какая-то ерунда, скачка с препятствиями, боевик про Рэмбо. Стоило ехать в отпуск, чтобы взрывать эфэсбэшников и расстреливать ментов…
– Кстати, оружие убитых гаишников пропало. Два автомата и два ПМ.
– Нашли?
– Нет. Ни оружия убитых, ни орудия убийства, ни машины Алехина – ничего.
– Выходит, был там кто-то еще, и вот этот «кто-то» тебе и нужен, полковник.
Теперь полковник парковался исключительно на улице и требовал того же от водителя своего служебной машины – пуганая ворона, как известно, куста боится.
«Лендровер» влился в транспортный поток, в этот ранний час еще не набравший полную силу. Асфальт мокро блестел, в выбоинах стояли лужи: ночью опять лило как из ведра, да и сейчас в небе подозрительно клубились низкие серые облака, в просветах между которыми лишь изредка мелькали клочки ослепительной летней голубизны. Затормозив на светофоре, Илларион без особого желания закурил первую в это утро сигарету, привычно подумав при этом, что пора, давно пора бросать. В поле, на задании, он мог обходиться без табака неделями – как, впрочем, и без многого другого, – но возвращаясь, неизменно возобновлял свое пагубное пристрастие. Однажды кто-то из товарищей сказал ему после тяжелого рейда по горам, во время которого им пришлось питаться преимущественно змеями и ящерицами: «Ведь ты же две недели не курил, Илларион. Может, стоит бросить?». На это Забродов ответил: "Мы с тобой, Вася, две недели ящериц ели и нахваливали.
Так, может, стоит продолжить?" Любящего плотно, со вкусом закусить Васю передернуло от воспоминаний, и больше он воспитательной работой не занимался.
Хотя, подумал Илларион, Вася был, безусловно, прав, а я тогда сыграл не по правилам. Про ящериц – это в тот момент был удар ниже пояса.
Мысли его опять невольно свернули в извилистое русло, проторенное в мозгу событиями вчерашнего дня. Разговор с лощеным Петром Владимировичем; долгий, изрядно затуманенный алкогольными парами и совершенно, до безобразия бесплодный разговор с Мещеряковым за ночь сплелись в сознании в какой-то невообразимый клубок, из которого там и сям торчали несуразные, ни к чему не привязанные, корявые занозы фактов.
«Черт бы вас всех побрал, – подумал Илларион, – я ведь не сыщик. Я ведь, если разобраться, самый что ни на есть разбойник, и специальность моя – как раз запутывать следы, а вовсе не распутывать то, что кто-то до меня напутал. А напутано от души, со вкусом, хотя, если присмотреться, как-то уж очень непрофессионально. Гаишники эти пьяные… Геройски погибли на посту, причем, заметь, не на своем. Что у них там вышло с Алехиным? Если, конечно, кровь на дороге его, а не чья-то еще. Гангстера какого-нибудь доморощенного, страдающего сильными носовыми кровотечениями… И, главное, лежат они не возле машины, а в сторонке, и, если верить Мещерякову, вся разборка происходила тоже не около машины, а в сторонке, в двух шагах от канавы, в которой их нашли».
Жалко Алехина, подумал он. Парень был дельный, способный. Капитан… За эти годы стал, наверное, настоящим профессионалом, все к тому и шло. Как же это он им дался? И что ему понадобилось возле генеральской дачи?
Здесь опять был тупик, и Илларион решил подойти к делу с другого конца.
Ну-с, что мы знаем про этого самого генерала? Депутат Думы, возглавляет комиссию по борьбе с коррупцией или как она там у них правильно называется…
Боевой офицер, за Чечню представленный к званию Героя России. От Звезды отказался, заявив, что награждать за участие в гражданской войне аморально.
Правильно, между прочим, заявил, молодец, хотя, возможно, это был всего лишь удобный случай сколотить политический капиталец. Зачем генералу Звезда? Ему и без нее хорошо, зато вон как высоко залетел. Кто знал генерала Рахлина? Многие знали, конечно, но не вся же страна. А теперь? Вот именно вся…
Сзади, прерывая его размышления, раздраженно заголосили клаксоны. Какой-то торопыга на «запорожце» сгоряча попытался объехать Забродова слева, но там уже сплошняком шли машины, и торопыга наглухо застрял – ни вперед, ни назад.
Оказывается, красный свет давно сменился зеленым, каковое обстоятельство Илларион Забродов позорнейше проморгал. Он рывком тронулся с места и успел проскочить перекресток до того, как на светофоре снова зажегся красный.
День понемногу вступал в свои права. Улицы запрудил транспорт, которого, казалось, в Москве становилось больше с каждым днем. Забродов торопился как можно скорее выбраться из закопченных ущелий городских улиц. Сидя в своем недавно купленном «поместье», он изрядно соскучился по шумной, суетливой столичной жизни, но вот поди ж ты – одного дня хватило с лихвой.
Ты это брось, капитан, твердо сказал он себе. Даже и не думай спрятаться на лоне природы. Тоже мне, пейзанин выискался. Порыбачишь – и назад. К тому времени Мещеряков, возможно, что-нибудь раскопает в своем любимом компьютере. Недаром же он с ним нянчится круглые сутки, никак не нарадуется новой игрушке… Этого Петра Владимировича необходимо прояснить в самое ближайшее время, пока еще не поздно. Бояться его Илларион не боялся, но прекрасно сознавал, что его вчерашний гость вполне может оказаться весьма опасным человеком.
Вскоре город остался позади, и Илларион свернул с шоссе на проселочную дорогу, а оттуда – на едва заметную лесную грунтовку. «Лендровер» Запрыгал по выпирающим корням старых сосен, которые превращали дорогу в некое подобие стиральной доски. Дождь прошел и здесь, сплошь изрыв песчаные колеи миниатюрными кратерами. Забродов заметил, что после дождя по дороге уже кто-то проехал, что означало лишь одно: его опередили и кто-то уже забросил удочки в лесное озерцо, которое Забродов, посмеиваясь над собой, в последнее время частенько именовал «своим». Вообще, в последний год он стал ловить себя на том, что все охотнее и легче обзаводится привычками, традициями и любимыми вещами. Говоря другими словами, пускает корни и обрастает мхом. Свое озеро. Свой гастроном. Свое кафе.
Свой сорт сигарет и своя, черт возьми, скамейка в парке.
И – не замай. «Кто к нам с мечом придет, тот по мечу и получит».
Пр-р-рокля-тые годы, как сказал один литературный герой.
Впрочем, на поверку ничего страшного Иллариона Забродова на берегу озера не поджидало. На своем обычном месте, спрятанный от солнца под нависающими ветвями трех немолодых раскидистых берез стоял старенький ядовито-зеленый «москвич».
Дверца его была по обыкновению беспечно распахнута настежь, а хозяин, опять же по обыкновению, сонно дрейфовал посреди озера на одноместной резиновой лодке, больше похожей на детский надувной матрас.
Остановив машину, Илларион выпрыгнул из кабины и приветственно помахал рукой рыбаку, который в своем зеленом резиновом плаще армейского образца напоминал диковинный плавающий островок, из самой середины которого лихо торчало телескопическое удилище. Рыбак неторопливо поднял руку в ответном приветствии – делать резкие движения, находясь на борту его дредноута, как уже успел убедиться Илларион, было небезопасно.
Озерцо это Илларион Забродов обнаружил года два назад, немедленно внес его в список «своих» объектов и пропадал тут неделями. Вода в озере из-за множества гнивших на дне древесных стволов имела темно-коричневый оттенок хорошо заваренного чая, а берега поражали воображение какой-то нездешней дикой красотой. И, между прочим, рыба здесь водилась в изобилии – отчасти, наверное, потому, что про озерцо мало кто знал и люди сюда наведывались редко. Именно отсутствие жаждущих общения с природой москвичей нравилось Иллариону Забродову больше всего, и потому он был искренне огорчен, впервые столкнувшись здесь с незнакомцем на зеленом «москвиче» всеми забытого года выпуска.
Впрочем, незнакомец вел себя вполне пристойно и довольно быстро превратился если и не в приятеля, то уж в хорошего знакомого. Теперь, встречаясь на озере, они вежливо приветствовали друг друга и частенько забрасывали удочки рядом, пользуясь случаем поболтать о том о сем, когда Виктору Быкову, так звали нового знакомого Иллариона, наскучивало неподвижно торчать посреди озера на своем «броневике».
К немалому удивлению Иллариона выяснилось, что между ними довольно много общего. Они были примерно одного возраста, и оба оказались страстными библиофилами. Правда, как немного смущенно признался Быков, его скромные доходы в последнее время не позволяли ему всерьез заниматься пополнением своей библиотеки, но книги он любил, знал и понимал, что само по себе являлось для Иллариона Забродова весьма неплохой рекомендацией.
Виктор Быков был высок и широк в плечах. Несмотря на неизменную выгоревшую на солнце штормовку, старые джинсы и какие-то несерьезные ярко-желтые резиновые сапоги с короткими голенищами, во всем его облике чувствовалась выправка кадрового военного, которую не могла скрыть ни густая русая борода, покрывавшая нижнюю часть его лица, ни заметная хромота – при ходьбе он сильно припадал на правую ногу (в кабине его автомобиля Илларион неоднократно замечал тяжелую трость, которой здесь, на озере, Быков не пользовался). Над левой бровью Быкова был старый шрам, полускрытый непослушными русыми волосами. Илларион, навидавшийся в своей жизни всевозможных шрамов, готов был поклясться, что это – след пулевого ранения. Впрочем, в отличие от Забродова, Быков ничего не скрывал.
Был он, по его словам, отставным офицером воздушно-десантных войск, демобилизованным по ранению – осколок душманской гранаты раздробил коленную чашечку. Ногу удалось спасти, но хромота осталась на всю жизнь. Не будучи обремененным семейством, Быков довольствовался малым и существовал на пенсию, деля свое время между книгами и рыбалкой.
Забродову нравился этот немногословный здоровяк, двигавшийся, несмотря на хромоту, с плавной грацией большого сильного зверя. Похоже, что симпатия была взаимной, но сближаться по-настоящему оба не торопились, хотя Илларион затруднился бы назвать причину, которая удерживала его от этого.
Хотя… Был один штришок, малюсенькая загвоздка, незначительное происшествие, заставившее загореться красную сигнальную лампочку в мозгу.
Однажды Быков как-то ни с того ни с сего и притом весьма горячо и с великой убежденностью завел разговор о засилье мирового сионизма. Впечатление было такое, будто вдруг по собственному почину включился мирно пылившийся в углу дедовский патефон и зазвучала старая, заезженная пластинка. В общем, если в кране нет воды…
Илларион тогда высказался по этому поводу достаточно резко и недвусмысленно, и больше они к этому разговору не возвращались. Лишь изредка, вспоминая этот случай, Забродов с легкой грустью думал о том, насколько сильны еще в сознании человека инстинкты, полученные в наследство от волосатых предков: чужака непременно нужно основательно забросать калом, а то и вовсе взять к ногтю – во избежание… Впрочем, неизменно решал он, пусть бросит камень, кто без греха.
Аминь.
Быков между тем неторопливо подгреб к берегу и, осторожно выбравшись на сушу, протянул подошедшему Иллариону крепкую широкую ладонь. Они обменялись рукопожатием.
– Как улов? – спросил Забродов, выполняя древний ритуал всех рыбаков.
– Так себе, – в рамках того же ритуала скромно ответствовал Быков и продемонстрировал кукан с пятью или шестью вполне приличными лещами.
– Вот черт, – с острой завистью сказал Илларион, – везет же людям! Сколько здесь ловлю, ни разу лещ не попадался, а тут вон какое богатство!
– А на что ловите? – спросил Быков.
– Обыкновенно, на червя.
– На мотыля попробуйте, И потом, я ведь на середине ловлю, а вы все с берега. Одолжить лодку?
– Нет уж, благодарствуйте, – в шутливом ужасе замахал руками Илларион, – плавали, знаем. Я уж как-нибудь с берега, по старинке.
Они немного посмеялись, вспомнив, как в самом начале их знакомства Илларион поддался на уговоры Быкова половить с лодки и едва не утонул, резко выдернув удочку из воды. Было это в начале апреля, и ледяная ванна запомнилась надолго.
Забродову пришлось срочно мчаться домой, где он в профилактических целях выпил бутылку водки и завалился в кровать, завернувшись в два одеяла.
– Что нового? – поинтересовался Быков, присаживаясь на корточки – земля была еще сырая после ночного дождя – и забрасывая удочку подальше от берега. – Приобрели что-нибудь интересное?
– Есть такое дело, – ответил Илларион, разбирая снасти. – Буквально вчера отыскал, наконец, свой «Малый Лярусс» девятьсот третьего года.
– И вы еще говорите, что это мне везет! Где вы раскопали такую роскошь?
– Есть одно местечко, – признался Илларион. – Если хотите, могу дать адресок.
– Буду весьма признателен. Хотя финансы у меня… Впрочем, если там действительно обнаружится что-нибудь стоящее, можно будет и поднапрячься.
– Думаю, что обнаружится. Я своими глазами видел прижизненное издание Байрона. Мне-то не нужно, у меня есть и получше, но вас это, возможно, заинтересует.
– Еще бы! Такая роскошь… Неужели так прямо и лежит?
– Да нет, конечно. Матвей Исаакович – старик непростой, с книгами расстается тяжело и очень не любит, когда они попадают к случайным людям. Так что подход к нему нужен особый. Вы только прежде времени не пугайтесь, у меня с ним вроде бы полное взаимопонимание, так что протекцию я вам обеспечу. Просто сошлитесь на меня, передайте привет, и, надеюсь, все будет в порядке.
– Матвей Исаакович, говорите?..
– Матвей Исаакович Гершкович. А вы что, все еще имеете что-нибудь против?
– Да нет, что вы. Напрасно вы это так воспринимаете. Я ведь все прекрасно понимаю, но вот не лежит у меня к ним душа, хоть убейте.
– Насильно мил не будешь, – кивнул Илларион. – Да вам ведь вовсе и не обязательно с ним целоваться.
– Да уж, целоваться я с ним не стану, – усмехнулся Быков и сменил тему разговора. – А скажите, Илларион, нет ли среди ваших знакомых хорошего механика?
Я понимаю, как это звучит, но мне нужен такой, чтобы и работал хорошо, и брал недорого. Что-то мой «броневик» в последнее время закапризничал. Сдохнет – что я без него делать стану? Не на такси же мне сюда ездить…
– Однако, – покрутил головой Илларион. – Губа у вас не дура. Знаю я одного оригинала, философа с гаечным ключом. Все, что ему требуется, это литр водки и благодарный слушатель. Любит он, знаете ли, глаголом жечь сердца людей. Но при этом работает так, что любо-дорого глянуть. Будет ваш «броневик» бегать лучше, чем новый.
– То-то я гляжу, что вашему «лендроверу» все нипочем.
Быков сходил к машине за блокнотом и ручкой и под диктовку Забродова записал адреса букинистической лавки и гаража, в котором трудился «философ». В благодарность за ценную информацию он поделился с Илларионом своим собственным, строго секретным способом засолки и вяления леща, дававшим, по его словам, непревзойденные результаты. Да под пиво…
Забродов не ударил в грязь лицом и детально описал технологический процесс доведения гадюки лесной обыкновенной до состояния пригодности к внутреннему употреблению. Виктор Быков покосился на него с легким обалдением во взгляде, но разговор уже окончательно свернул в гастрономическое русло. Упоминались: соленые грузди, квашеная капуста, копченые окорока, даже почему-то сациви и многое, многое другое. В конечном итоге Быков Плюнул, махнул рукой и похромал к машине, откуда вернулся вскорости с бутылкой водки в одной руке и парой пластмассовых стаканчиков в другой. Вздохнув, Илларион Забродов подумал, что рыба сегодня может чувствовать себя в безопасности.
Быков уехал первым, сославшись на ожидавшие его в Москве неотложные дела.
Его «броневик», неровно тарахтя изношенным двигателем, перевалил через поросший соснами пригорок, надежно скрывавший озеро от посторонних глаз, и исчез из виду.
Илларион пытал удачу еще часа два, но клева сегодня не было, хоть плачь.
Забродов смотал удочки, выпустил на волю неосторожно попавшую к нему на крючок мелочь и уже подходил к машине, когда в кабине раздался звонок сотового телефона.
– Ты в городе? – едва поздоровавшись, спросил Мещеряков.
– Не совсем, – ответил Илларион, забрасывая удочки на заднее сиденье и неловко закуривая одной рукой. – А ты что, соскучился?
Может, не стоило насчет выбить дерьмо? Ерунда, сути дела это не меняет. Так или иначе, я сейчас отношусь к категории тех, кто слишком много знает. «Как говорил один мой знакомый – покойник: я слишком много знал»… И ведь самое противное, что знаю-то я всего ничего, а именно, что кто-то кому-то подставил ножку и его за это собираются отправить в лучший мир. Больно, надо полагать, споткнулись.
К чертям собачьим, решил он, разберутся без меня. А сунутся выяснять отношения – я им покажу творческий подход.
И тут раздался стук в дверь.
Ну вот, сказал он себе. До чего же все-таки неугомонные… Нерешительно повертев в руках нож, Илларион бросил его в ящик стола и пошел открывать.
На этот раз за дверью оказался все-таки Мещеряков, вооруженный до зубов, в полной боевой экипировке: в правой руке у него была бутылка коньяка, в левой – бутылка водки, а под мышкой усматривался какой-то испускающий аппетитные запахи пакет.
– Привет пенсионерам! – бодро приветствовал он Иллариона, входя в квартиру.
– Чем занимаешься?
– А чем все, тем и я. Шашки, пиво, домино, голубей вот в парке кормлю…
– Ну, насчет голубей, это ты, брат, переборщил. Сгустил, так сказать, краски. Голубей обычно старушки кормят. Давай, накрывай на стол, душа горит, растравил ты меня. Давно мы с тобой как следует не сидели.
– Да, давненько… Только что-то долго ты до меня с горящей душой добирался.
– Что, соскучился? То-то же! Я, понимаешь, на Кутузовском в пробку угодил, да пока в магазин, то се… Черт, опять забыл, где у тебя рюмки?
– Рюмки в шкафчике над мойкой. И как тебя с таким склерозом до сих пор на пенсию не выперли?
– Склероз – профессиональная болезнь разведчика. Всех на пенсию не выпрешь!
– Ладно, разведчик, – сказал Илларион, разливая коньяк. – Ты по-прежнему хочешь поговорить, или надобность уже отпала?
– Эх, кабы она отпала… – вздохнул полковник. – А почему ты спрашиваешь?
Да еще таким странным тоном?
Вот что, Андрей. Не могу я с тобой в дипломатию играть, поэтому скажу прямо. Хотя, возможно, впоследствии это мне дорого обойдется… – сказал Илларион и замолчал, подбирая слова.
– Так-так, – наклонился вперед Мещеряков, – вступление интригующее. Давай дальше.
– Дальше? Дальше будет так. Скажи, каким образом к совершенно посторонним людям могла попасть информация о том, кто я такой, где живу и чем занимался в недалеком прошлом?
– Что?! Этого просто не может быть! побледнел Мещеряков.
– Ты считаешь, что у меня мания преследования?
– Поверь, это было бы лучше. Но у тебя такой тон… Уж не решил ли ты, что источник этой информации – я?
– Суди сам. Ты звонишь мне и предлагаешь встретиться. Я приглашаю тебя к себе домой. То есть я нахожусь дома и никуда уходить не собираюсь. Через десять-пятнадцать минут ко мне является какой-то вежливый хлыщ и делает некое предложение. При этом он демонстрирует такой уровень осведомленности о моей жизни, какого у него быть просто не должно. А сразу после него являешься ты со своим коньяком и своим склерозом. Как это все тебе нравится?
– Да, логика железная, – задумался Мещеряков. – И ты, значит, решил, что главный злодей – это твой покорный слуга.
– Ну, если бы я и в самом деле так решил, разговор у нас был бы другой. Но ведь не в газете же он все это про меня прочитал!
– Я этим займусь, – пообещал Мещеряков. – То-то я смотрю…
Он осекся, не желая посвящать Иллариона, который, как ни крути, был теперь лицом сугубо штатским, в дела службы.
– Послушай, – вскинулся он вдруг, – так это же, наверное, была его машина!
– Какая машина? Где? Ты видел его машину?
– Шестисотый «мере», не машина – песня, просто слюнки текут. Правда, фару он себе в твоей подворотне все-таки раскокал. Я, грешным делом, позлорадствовал: не мне одному такое счастье. А что он тебе предлагал?
– То, от чего я отказался. Ты лучше скажи: номер его ты не запомнил?
– Номер? Что-то такое вертится… Нет, так сразу не вспомню. Если всплывет, я тебе сразу сообщу. Да что там номер, совсем в голове все перепуталось, огорошил ты меня… Я тебе прямо имя владельца назову.
– Ладно. И вот что, Андрей. Есть еще одна зацепка, правда, слабенькая. У этого типа пистолет не из простецких – «кольт» сорок четвертого калибра.
– Ого, – уважительно сказал Мещеряков и украдкой оглядел комнату, словно искал следы разрушений, оставленных крупнокалиберной пулей.
– Вполне возможно и даже скорее всего что он носит оружие нелегально, но чем черт не шутит…
– Понял. Проверю и позвоню.
– Ну и хватит об этом. У тебя ведь было ко мне какое-то дело?
– Дело… Давай-ка мы сначала все-таки выпьем, капитан. Насухую все это трудновато проглотить.
Они выпили, не чокаясь, и Мещеряков снова наполнил рюмки. Забродов закусил, искоса поглядывая на полковника. Да, тот явно был чем-то сильно озабочен – брови сошлись к переносице, на скулах перекатываются желваки.
– Ты Алехина помнишь? – спросил он наконец.
– Алехина? Подожди, что-то знакомое…
– Кабул, – напомнил Мещеряков.
– Ну конечно! Алехин! Симпатичный такой парнишка из армейской разведки…
Лейтенант.
– Капитан. Был капитан.
– Что значит – был?
– Убили его.
– В Чечне?
– В Подмосковье. Ножевое ранение в горло. Кроме того, он был сильно избит.
Сломано три ребра, гематома на затылке, выбиты зубы…
– Сволочи, – сказал Илларион и залпом опрокинул свою рюмку, не дожидаясь тоста.
– Так вот, Илларион, дело это какое-то темное. Труп обнаружили грибники в полукилометре от дачи генерал-лейтенанта Рахлина.
– Это который в Думе?
– Он самый. Тут вот какая штука получается: Алехин в Чечне служил под его началом, они были лично знакомы. В Москву Алехин приехал в отпуск. Как попал в окрестности дачи, непонятно: ни машины, ни мотоцикла поблизости не нашли, а принадлежавший Алехину «опель», между прочим, исчез, как в воду канул.
– Интересно получается, – сказал Илларион. – Подчиненный навещает своего бывшего командира, а потом его находят мертвым в полукилометре от дачи этого самого командира. Выходит, били его на даче, а потом отвезли в сторонку и зарезали. Судя по тому, что я слышал о Рахлине, на него это мало похоже.
– Сыскари эту версию уже отработали, – покачал головой Мещеряков. – Соседи по даче ничего подозрительного не слышали, хотя и легли очень поздно – говорят, соловьев слушали. На генеральской даче было темно и тихо, и главное – никто оттуда не выходил, никто не входил.
– Получается, что шел он не оттуда, а туда?
– Именно! И кто-то очень не хотел, чтобы он дошел. Но есть и еще кое-что.
Машину, по описанию похожую на алехинскую, накануне видели в… черт, опять из головы вылетело! В общем, городишко один километрах в трехстах с небольшим к югу от Москвы. Там одному местному эфэсбэшнику кто-то сунул бомбу под капот. Когда опрашивали свидетелей, кто-то и припомнил «опель» с московскими номерами. А на сто восьмом километре обнаружили пустую ПМГ, приписанную к одному из московских райотделов. А чуть в сторонке, в кустиках, отыскались и гаишники. Убиты пулями калибра 9 миллиметров. Вокруг полно крови, и знаешь, Илларион, кровь не их.
– Алехина, – с уверенностью сказал Забродов.
– Группа крови, во всяком случае, совпадает. Еще там нашли стреляные гильзы немецкого производства…
– От «парабеллума», – сказал Илларион. – Был у Алехина «парабеллум», это точно. Там, в Афгане, точно был. Хотя, возможно, это и совпадение. Чем же это ему гаишники не потрафили?
– Кто знает. В ГАИ, между прочим, за головы берутся: за каким чертом их на сто восьмой понесло? Да еще и пьяных…
– Пьяных?
– А ты что, пьяных гаишников не видел? Судя по содержанию алкоголя в крови, незадолго до смерти они выпили как минимум бутылку водки на двоих.
– Кстати, а откуда тебе все это известно? Впрочем, можешь не отвечать.
Доблестная московская милиция обгадилась и прибежала к вам за помощью.
– У них это называется «обратиться за консультацией», – невесело усмехнулся Мещеряков. – Наши решили провести служебное расследование…
– И поручили это гнилое дело тебе, – закончил за него Илларион.
– А я пришел к тебе. Может, подскажешь что-нибудь по старой дружбе? Ты ведь его знал, – И вправду, какая-то каша… Куча данных, а получается какая-то ерунда, скачка с препятствиями, боевик про Рэмбо. Стоило ехать в отпуск, чтобы взрывать эфэсбэшников и расстреливать ментов…
– Кстати, оружие убитых гаишников пропало. Два автомата и два ПМ.
– Нашли?
– Нет. Ни оружия убитых, ни орудия убийства, ни машины Алехина – ничего.
– Выходит, был там кто-то еще, и вот этот «кто-то» тебе и нужен, полковник.
* * *
Забродов привычно вывел «лендровер» из узкого жерла арки, бросив мимолетный взгляд на выбоину в оштукатуренной стене, оставленную «мерседесом» его вчерашнего гостя. Выбоина эта почти перекрывала две другие, имевшие сходную форму и происхождение: Мещерякову пришлось дважды сменить фару, пока он не оставил привычку с шиком въезжать во двор забродовского дома на автомобиле.Теперь полковник парковался исключительно на улице и требовал того же от водителя своего служебной машины – пуганая ворона, как известно, куста боится.
«Лендровер» влился в транспортный поток, в этот ранний час еще не набравший полную силу. Асфальт мокро блестел, в выбоинах стояли лужи: ночью опять лило как из ведра, да и сейчас в небе подозрительно клубились низкие серые облака, в просветах между которыми лишь изредка мелькали клочки ослепительной летней голубизны. Затормозив на светофоре, Илларион без особого желания закурил первую в это утро сигарету, привычно подумав при этом, что пора, давно пора бросать. В поле, на задании, он мог обходиться без табака неделями – как, впрочем, и без многого другого, – но возвращаясь, неизменно возобновлял свое пагубное пристрастие. Однажды кто-то из товарищей сказал ему после тяжелого рейда по горам, во время которого им пришлось питаться преимущественно змеями и ящерицами: «Ведь ты же две недели не курил, Илларион. Может, стоит бросить?». На это Забродов ответил: "Мы с тобой, Вася, две недели ящериц ели и нахваливали.
Так, может, стоит продолжить?" Любящего плотно, со вкусом закусить Васю передернуло от воспоминаний, и больше он воспитательной работой не занимался.
Хотя, подумал Илларион, Вася был, безусловно, прав, а я тогда сыграл не по правилам. Про ящериц – это в тот момент был удар ниже пояса.
Мысли его опять невольно свернули в извилистое русло, проторенное в мозгу событиями вчерашнего дня. Разговор с лощеным Петром Владимировичем; долгий, изрядно затуманенный алкогольными парами и совершенно, до безобразия бесплодный разговор с Мещеряковым за ночь сплелись в сознании в какой-то невообразимый клубок, из которого там и сям торчали несуразные, ни к чему не привязанные, корявые занозы фактов.
«Черт бы вас всех побрал, – подумал Илларион, – я ведь не сыщик. Я ведь, если разобраться, самый что ни на есть разбойник, и специальность моя – как раз запутывать следы, а вовсе не распутывать то, что кто-то до меня напутал. А напутано от души, со вкусом, хотя, если присмотреться, как-то уж очень непрофессионально. Гаишники эти пьяные… Геройски погибли на посту, причем, заметь, не на своем. Что у них там вышло с Алехиным? Если, конечно, кровь на дороге его, а не чья-то еще. Гангстера какого-нибудь доморощенного, страдающего сильными носовыми кровотечениями… И, главное, лежат они не возле машины, а в сторонке, и, если верить Мещерякову, вся разборка происходила тоже не около машины, а в сторонке, в двух шагах от канавы, в которой их нашли».
Жалко Алехина, подумал он. Парень был дельный, способный. Капитан… За эти годы стал, наверное, настоящим профессионалом, все к тому и шло. Как же это он им дался? И что ему понадобилось возле генеральской дачи?
Здесь опять был тупик, и Илларион решил подойти к делу с другого конца.
Ну-с, что мы знаем про этого самого генерала? Депутат Думы, возглавляет комиссию по борьбе с коррупцией или как она там у них правильно называется…
Боевой офицер, за Чечню представленный к званию Героя России. От Звезды отказался, заявив, что награждать за участие в гражданской войне аморально.
Правильно, между прочим, заявил, молодец, хотя, возможно, это был всего лишь удобный случай сколотить политический капиталец. Зачем генералу Звезда? Ему и без нее хорошо, зато вон как высоко залетел. Кто знал генерала Рахлина? Многие знали, конечно, но не вся же страна. А теперь? Вот именно вся…
Сзади, прерывая его размышления, раздраженно заголосили клаксоны. Какой-то торопыга на «запорожце» сгоряча попытался объехать Забродова слева, но там уже сплошняком шли машины, и торопыга наглухо застрял – ни вперед, ни назад.
Оказывается, красный свет давно сменился зеленым, каковое обстоятельство Илларион Забродов позорнейше проморгал. Он рывком тронулся с места и успел проскочить перекресток до того, как на светофоре снова зажегся красный.
День понемногу вступал в свои права. Улицы запрудил транспорт, которого, казалось, в Москве становилось больше с каждым днем. Забродов торопился как можно скорее выбраться из закопченных ущелий городских улиц. Сидя в своем недавно купленном «поместье», он изрядно соскучился по шумной, суетливой столичной жизни, но вот поди ж ты – одного дня хватило с лихвой.
Ты это брось, капитан, твердо сказал он себе. Даже и не думай спрятаться на лоне природы. Тоже мне, пейзанин выискался. Порыбачишь – и назад. К тому времени Мещеряков, возможно, что-нибудь раскопает в своем любимом компьютере. Недаром же он с ним нянчится круглые сутки, никак не нарадуется новой игрушке… Этого Петра Владимировича необходимо прояснить в самое ближайшее время, пока еще не поздно. Бояться его Илларион не боялся, но прекрасно сознавал, что его вчерашний гость вполне может оказаться весьма опасным человеком.
Вскоре город остался позади, и Илларион свернул с шоссе на проселочную дорогу, а оттуда – на едва заметную лесную грунтовку. «Лендровер» Запрыгал по выпирающим корням старых сосен, которые превращали дорогу в некое подобие стиральной доски. Дождь прошел и здесь, сплошь изрыв песчаные колеи миниатюрными кратерами. Забродов заметил, что после дождя по дороге уже кто-то проехал, что означало лишь одно: его опередили и кто-то уже забросил удочки в лесное озерцо, которое Забродов, посмеиваясь над собой, в последнее время частенько именовал «своим». Вообще, в последний год он стал ловить себя на том, что все охотнее и легче обзаводится привычками, традициями и любимыми вещами. Говоря другими словами, пускает корни и обрастает мхом. Свое озеро. Свой гастроном. Свое кафе.
Свой сорт сигарет и своя, черт возьми, скамейка в парке.
И – не замай. «Кто к нам с мечом придет, тот по мечу и получит».
Пр-р-рокля-тые годы, как сказал один литературный герой.
Впрочем, на поверку ничего страшного Иллариона Забродова на берегу озера не поджидало. На своем обычном месте, спрятанный от солнца под нависающими ветвями трех немолодых раскидистых берез стоял старенький ядовито-зеленый «москвич».
Дверца его была по обыкновению беспечно распахнута настежь, а хозяин, опять же по обыкновению, сонно дрейфовал посреди озера на одноместной резиновой лодке, больше похожей на детский надувной матрас.
Остановив машину, Илларион выпрыгнул из кабины и приветственно помахал рукой рыбаку, который в своем зеленом резиновом плаще армейского образца напоминал диковинный плавающий островок, из самой середины которого лихо торчало телескопическое удилище. Рыбак неторопливо поднял руку в ответном приветствии – делать резкие движения, находясь на борту его дредноута, как уже успел убедиться Илларион, было небезопасно.
Озерцо это Илларион Забродов обнаружил года два назад, немедленно внес его в список «своих» объектов и пропадал тут неделями. Вода в озере из-за множества гнивших на дне древесных стволов имела темно-коричневый оттенок хорошо заваренного чая, а берега поражали воображение какой-то нездешней дикой красотой. И, между прочим, рыба здесь водилась в изобилии – отчасти, наверное, потому, что про озерцо мало кто знал и люди сюда наведывались редко. Именно отсутствие жаждущих общения с природой москвичей нравилось Иллариону Забродову больше всего, и потому он был искренне огорчен, впервые столкнувшись здесь с незнакомцем на зеленом «москвиче» всеми забытого года выпуска.
Впрочем, незнакомец вел себя вполне пристойно и довольно быстро превратился если и не в приятеля, то уж в хорошего знакомого. Теперь, встречаясь на озере, они вежливо приветствовали друг друга и частенько забрасывали удочки рядом, пользуясь случаем поболтать о том о сем, когда Виктору Быкову, так звали нового знакомого Иллариона, наскучивало неподвижно торчать посреди озера на своем «броневике».
К немалому удивлению Иллариона выяснилось, что между ними довольно много общего. Они были примерно одного возраста, и оба оказались страстными библиофилами. Правда, как немного смущенно признался Быков, его скромные доходы в последнее время не позволяли ему всерьез заниматься пополнением своей библиотеки, но книги он любил, знал и понимал, что само по себе являлось для Иллариона Забродова весьма неплохой рекомендацией.
Виктор Быков был высок и широк в плечах. Несмотря на неизменную выгоревшую на солнце штормовку, старые джинсы и какие-то несерьезные ярко-желтые резиновые сапоги с короткими голенищами, во всем его облике чувствовалась выправка кадрового военного, которую не могла скрыть ни густая русая борода, покрывавшая нижнюю часть его лица, ни заметная хромота – при ходьбе он сильно припадал на правую ногу (в кабине его автомобиля Илларион неоднократно замечал тяжелую трость, которой здесь, на озере, Быков не пользовался). Над левой бровью Быкова был старый шрам, полускрытый непослушными русыми волосами. Илларион, навидавшийся в своей жизни всевозможных шрамов, готов был поклясться, что это – след пулевого ранения. Впрочем, в отличие от Забродова, Быков ничего не скрывал.
Был он, по его словам, отставным офицером воздушно-десантных войск, демобилизованным по ранению – осколок душманской гранаты раздробил коленную чашечку. Ногу удалось спасти, но хромота осталась на всю жизнь. Не будучи обремененным семейством, Быков довольствовался малым и существовал на пенсию, деля свое время между книгами и рыбалкой.
Забродову нравился этот немногословный здоровяк, двигавшийся, несмотря на хромоту, с плавной грацией большого сильного зверя. Похоже, что симпатия была взаимной, но сближаться по-настоящему оба не торопились, хотя Илларион затруднился бы назвать причину, которая удерживала его от этого.
Хотя… Был один штришок, малюсенькая загвоздка, незначительное происшествие, заставившее загореться красную сигнальную лампочку в мозгу.
Однажды Быков как-то ни с того ни с сего и притом весьма горячо и с великой убежденностью завел разговор о засилье мирового сионизма. Впечатление было такое, будто вдруг по собственному почину включился мирно пылившийся в углу дедовский патефон и зазвучала старая, заезженная пластинка. В общем, если в кране нет воды…
Илларион тогда высказался по этому поводу достаточно резко и недвусмысленно, и больше они к этому разговору не возвращались. Лишь изредка, вспоминая этот случай, Забродов с легкой грустью думал о том, насколько сильны еще в сознании человека инстинкты, полученные в наследство от волосатых предков: чужака непременно нужно основательно забросать калом, а то и вовсе взять к ногтю – во избежание… Впрочем, неизменно решал он, пусть бросит камень, кто без греха.
Аминь.
Быков между тем неторопливо подгреб к берегу и, осторожно выбравшись на сушу, протянул подошедшему Иллариону крепкую широкую ладонь. Они обменялись рукопожатием.
– Как улов? – спросил Забродов, выполняя древний ритуал всех рыбаков.
– Так себе, – в рамках того же ритуала скромно ответствовал Быков и продемонстрировал кукан с пятью или шестью вполне приличными лещами.
– Вот черт, – с острой завистью сказал Илларион, – везет же людям! Сколько здесь ловлю, ни разу лещ не попадался, а тут вон какое богатство!
– А на что ловите? – спросил Быков.
– Обыкновенно, на червя.
– На мотыля попробуйте, И потом, я ведь на середине ловлю, а вы все с берега. Одолжить лодку?
– Нет уж, благодарствуйте, – в шутливом ужасе замахал руками Илларион, – плавали, знаем. Я уж как-нибудь с берега, по старинке.
Они немного посмеялись, вспомнив, как в самом начале их знакомства Илларион поддался на уговоры Быкова половить с лодки и едва не утонул, резко выдернув удочку из воды. Было это в начале апреля, и ледяная ванна запомнилась надолго.
Забродову пришлось срочно мчаться домой, где он в профилактических целях выпил бутылку водки и завалился в кровать, завернувшись в два одеяла.
– Что нового? – поинтересовался Быков, присаживаясь на корточки – земля была еще сырая после ночного дождя – и забрасывая удочку подальше от берега. – Приобрели что-нибудь интересное?
– Есть такое дело, – ответил Илларион, разбирая снасти. – Буквально вчера отыскал, наконец, свой «Малый Лярусс» девятьсот третьего года.
– И вы еще говорите, что это мне везет! Где вы раскопали такую роскошь?
– Есть одно местечко, – признался Илларион. – Если хотите, могу дать адресок.
– Буду весьма признателен. Хотя финансы у меня… Впрочем, если там действительно обнаружится что-нибудь стоящее, можно будет и поднапрячься.
– Думаю, что обнаружится. Я своими глазами видел прижизненное издание Байрона. Мне-то не нужно, у меня есть и получше, но вас это, возможно, заинтересует.
– Еще бы! Такая роскошь… Неужели так прямо и лежит?
– Да нет, конечно. Матвей Исаакович – старик непростой, с книгами расстается тяжело и очень не любит, когда они попадают к случайным людям. Так что подход к нему нужен особый. Вы только прежде времени не пугайтесь, у меня с ним вроде бы полное взаимопонимание, так что протекцию я вам обеспечу. Просто сошлитесь на меня, передайте привет, и, надеюсь, все будет в порядке.
– Матвей Исаакович, говорите?..
– Матвей Исаакович Гершкович. А вы что, все еще имеете что-нибудь против?
– Да нет, что вы. Напрасно вы это так воспринимаете. Я ведь все прекрасно понимаю, но вот не лежит у меня к ним душа, хоть убейте.
– Насильно мил не будешь, – кивнул Илларион. – Да вам ведь вовсе и не обязательно с ним целоваться.
– Да уж, целоваться я с ним не стану, – усмехнулся Быков и сменил тему разговора. – А скажите, Илларион, нет ли среди ваших знакомых хорошего механика?
Я понимаю, как это звучит, но мне нужен такой, чтобы и работал хорошо, и брал недорого. Что-то мой «броневик» в последнее время закапризничал. Сдохнет – что я без него делать стану? Не на такси же мне сюда ездить…
– Однако, – покрутил головой Илларион. – Губа у вас не дура. Знаю я одного оригинала, философа с гаечным ключом. Все, что ему требуется, это литр водки и благодарный слушатель. Любит он, знаете ли, глаголом жечь сердца людей. Но при этом работает так, что любо-дорого глянуть. Будет ваш «броневик» бегать лучше, чем новый.
– То-то я гляжу, что вашему «лендроверу» все нипочем.
Быков сходил к машине за блокнотом и ручкой и под диктовку Забродова записал адреса букинистической лавки и гаража, в котором трудился «философ». В благодарность за ценную информацию он поделился с Илларионом своим собственным, строго секретным способом засолки и вяления леща, дававшим, по его словам, непревзойденные результаты. Да под пиво…
Забродов не ударил в грязь лицом и детально описал технологический процесс доведения гадюки лесной обыкновенной до состояния пригодности к внутреннему употреблению. Виктор Быков покосился на него с легким обалдением во взгляде, но разговор уже окончательно свернул в гастрономическое русло. Упоминались: соленые грузди, квашеная капуста, копченые окорока, даже почему-то сациви и многое, многое другое. В конечном итоге Быков Плюнул, махнул рукой и похромал к машине, откуда вернулся вскорости с бутылкой водки в одной руке и парой пластмассовых стаканчиков в другой. Вздохнув, Илларион Забродов подумал, что рыба сегодня может чувствовать себя в безопасности.
Быков уехал первым, сославшись на ожидавшие его в Москве неотложные дела.
Его «броневик», неровно тарахтя изношенным двигателем, перевалил через поросший соснами пригорок, надежно скрывавший озеро от посторонних глаз, и исчез из виду.
Илларион пытал удачу еще часа два, но клева сегодня не было, хоть плачь.
Забродов смотал удочки, выпустил на волю неосторожно попавшую к нему на крючок мелочь и уже подходил к машине, когда в кабине раздался звонок сотового телефона.
– Ты в городе? – едва поздоровавшись, спросил Мещеряков.
– Не совсем, – ответил Илларион, забрасывая удочки на заднее сиденье и неловко закуривая одной рукой. – А ты что, соскучился?