Вулф Том. Домой возврата нет

за границу. В тот же вечер, вернее незадолго до полуночи, он сидел в
ресторане Чайлда, пил кофе с горячими пирожками и просматривал еще влажный
оттиск завтрашнего номера "Гералд трибюн", и вдруг в глаза ему бросился
крупный заголовок: "Крейн отбивает еще один мяч". Джордж жадно впился в
отчет об игре, и ему отчаянно захотелось вновь увидеть Небраску и опять
ощутить всем существом дух истинной Америки. Повинуясь внезапному порыву,
он решил позвонить. Конечно же, имя Небраски значилось в телефонной книге,
адрес - где-то в Бронксе. Джордж назвал номер и стал ждать. Отозвался
мужской голос, Джордж не сразу его узнал.
- Алло!.. Алло!.. Мистер Крейн дома?.. Это ты, Брас?
- Алло. - Небраска говорил неуверенно, медлительно, в голосе его
слышались настороженность и недоверие, как у всякого жителя гор в
разговоре с чужими. - Кто это?.. Кто?.. - И, вдруг узнав, закричал: -
Обезьян, неужто ты?! Черт меня подери! - Теперь в голосе слышались
радость, изумление, самая дружеская сердечность, и он звучал выше и
протяжней, как-то нараспев (горцы нередко так говорят по телефону):
громко, звучно, совсем не по-городскому и чуть растерянно, будто он с горы
окликал кого-то на другой горной вершине в непогожий осенний день, под шум
листвы, исхлестанной порывами ветра. - Откуда ты взялся, парень? Как
живешь, черт возьми? - заорал он прежде, чем Джордж успел ответить. - Ты
где пропадал столько времени?
- Был в Европе. Только сегодня утром вернулся.
- Черт меня подери совсем! - все еще с изумлением, но и с неудержимым
радостным дружелюбием. - Когда ж увидимся? Может, придешь завтра поглядеть
игру? Я тебя проведу. И вот что, - торопливо продолжал Небраска, - если у
тебя найдется время, после игры поедем ко мне, я тебя познакомлю с женой и
с малышом. Идет?
На том и порешили. Джордж пошел на стадион я полюбовался еще одной
победой Небраски, но куда памятней осталось то, что было после. Когда
спортсмен принял душ и оделся, двое друзей направились к выходу, а там, у
ворот, подстерегала толпа мальчишек. Это была смуглолицые, темноглазые и
темноволосые сорванцы, что вырастают на грязных нью-йоркских мостовых,
словно там посеяны зубы дракона, но, как ни странно, в не по-ребячьи
огрубевших лицах и хриплых голосах еще сохраняется чистота и доверчивость,
свойственные детям во всем мире.
- Вот он, Брас! - орали ребята. - Эй, Брас! Привет, Брас! - Его вмиг
облепила буйная орда, в ушах звенело от пронзительных криков, мальчишки
вопили, клянчили, дергали его за рукав, наперебой, теснясь и толкаясь,
протягивали грязные клочки бумаги, огрызки карандашей, потрепанные
записные книжечки, - они жаждали автографа.
Небраске и тут не изменили доброта и отзывчивость. Ловко протискиваясь
сквозь толпу орущих, напирающих, прыгающих от нетерпения мальчишек, он
наскоро нацарапал свое имя на десятке мятых бумажонок и при этом не
умолкая сыпал шуточками, добродушно поддразнивал и поругивал своих чумазых
поклонников.
- Ладно, давай сюда!.. Отцепились бы хоть на время, нашли бы себе кого
другого... Эй, ты! - Он вдруг нацелился грозным указующим перстом на
какого-то злополучного малыша. - Ты чего сегодня опять явился? Я для тебя
уж двадцать раз расписывался!
- Нет, сэр, мистер Крейн! - с жаром возразил мальчишка. - Это был не я,
вот ей-богу!
- Ведь я прав? - призвал Небраска в свидетели остальных. - Разве этот
малый не приходит сюда каждый день?
Мальчишки заулыбались, огорчение товарища их забавляло.
- Верно, верно, мистер Крейн! У него цельная тетрадка такая, и на
каждом листочке вы расписались!
- Да вы что! - вскричала жертва, возмущенная таким предательством. -
Врете нахально, чего выдумали! Вот ей-богу, мистер Крейн. - Он опять
поднял умоляющие глаза на Небраску. - Не слушайте вы их! Вы только мне
подпишите ай-то-граф. Пожалуйста, мистер Крейн, это ж одна минутка!
Еще мгновенье Небраска с притворной суровостью смотрел на мальчонку;
потом взял протянутую тетрадку, наскоро нацарапал через всю страницу свое
имя и отдал тетрадь владельцу. На миг накрыл широкой ладонью встрепанную
макушку, неловко погладил, тотчас легонько, шутливо оттолкнул и зашагал
прочь.
Жилище Небраски в точности походило на сто тысяч таких же в районе
Бронкса. Уродливое здание рыжего кирпича с ложным фасадом - по углам крыши
торчали какие-то бессмысленные башенки, во всем чувствовались потуги на
роскошь. Комнаты, маленькие и тесные, казались еще тесней оттого, что
заставлены были громоздкой и чересчур пышной мебелью. Стены гостиной,
какие-то рыжеватые в крапинку, украшены были только двумя сентиментальными
цветными литографиями, а с почетного места над камином, из овальной
позолоченной рамы, с увеличенной, ярко раскрашенной фотографии серьезно, в
упор смотрел на каждого входящего Небраскин сынишка, снятый в возрасте
двух лет.
Жена Небраски Миртл была маленькая, кругленькая, с миловидным кукольным
личиком. Его венком окружали круто завитые кудряшки цвета спелой кукурузы,
пухлые щеки ярко нарумянены, пухлые губы намазаны. Но держалась и
разговаривала она просто, безыскусственно и сразу пришлась Джорджу по
душе. Она встретила его теплой, дружелюбной улыбкой и сказала, что муж ей
много про него рассказывал.
Все уселись. Мальчуган, которому было уже года три-четыре, сперва
застенчиво прятался за мамину юбку и только изредка из-за нее выглядывал,
но потом осмелел, перебежал через комнату к отцу и стал карабкаться ему на
колени и на плечи. Небраска и Миртл наперебой расспрашивали Джорджа, как
он жил все эти годы, что делал, а больше всего - о поездке в Европу, о
разных странах, где он побывал. Похоже, Европа казалась им неправдоподобно
далекой, и всякого, кто повидал ее своими глазами, окружал некий ореол
романтической необычайности.
- Где ж ты там ездил? - спросил Небраска.
- Да почти повсюду, - сказал Джордж. - Был во Франции, в Англии, в
Голландии, Дании, Швеции, Италии - все объездил.
- Вот, черт меня подери! - простодушно изумился Крейн. - Здорово ты
всюду поспеваешь!
- Ну, не так, как ты, Брас. Ты-то всегда в разъездах.
- Кто, я? Черта с два. Я ж ничего нового не вижу, все одно и то же.
Чикаго, Сент-Луис, Филадельфия - там я тысячу раз бывал, завяжи мне глаза,
и то дорогу найду! - Он досадливо отмахнулся. И вдруг уставился на
Джорджа, словно в первый раз увидел, наклонился и хлопнул его по коленке.
- Ах, черт меня подери совсем! Так как же ты живешь, Обезьян?
- Да не жалуюсь. А ты-то как? Хотя чего спрашивать. Я про тебя все
время читаю в газетах.
- Верно, Обезьян. Год у меня был неплохой. Но знаешь, брат... - Крейн
вдруг покачал головой и усмехнулся. - Старость не радость.
Он чуть помолчал, потом продолжал негромко:
- Я в спорте уже семь лет, с девятьсот девятнадцатого, для нашей игры
это не шутка. Редко кто протянет дольше. Когда столько времени гоняешь
мяч, можно и со счету сбиться, только считать ни к чему, ноги сами
подскажут - упрыгался, мол.
- Помилуй, Брас, ты-то еще молодцом! Стоило сегодня поглядеть, как ты
лихо носился по полю - жеребенок, да и только!
- Угу, - пробурчал Небраска. - Поглядеть - так, может, и жеребенок, а
только чувствую я себя вроде старой клячи в борозде. - Он опять умолк,
потом смуглой рукой тихонько потрепал старого друга по коленке и сказал
коротко: - Нет, брат. Когда покрутишься с мое, так уж знаешь, что тут к
чему.
- Да будет тебе дурака валять! - заспорил Джордж, вспомнив, что
Небраска старше его только двумя годами. - Тоже старик нашелся. Тебе ж
всего двадцать семь!
- Да-да, ясно, - спокойно сказал Небраска. - Только я верно тебе
говорю. В этом деле много дольше моего не продержишься. Понятно, Кобб,
Спикер и еще кой-кто - эти играли подолгу, но таких по пальцам перечтешь.
Обыкновенно бейсболиста хватает на восемь лет, а я уж семь отыграл. Так
что, коли меня хватит еще годика на три, жаловаться нечего... Черта с два!
- прибавил он, чуть помолчав, и в голосе его вновь зазвучал былой задор. -
Мне и так и сяк жаловаться нечего. Пускай хоть завтра дадут отставку, все
равно, я знаю, я свое дело делал неплохо... Верно, жучишка? - весело и
громко сказал он сыну, примостившемуся у него на коленях, подхватил его
могучими руками и стал баюкать, как младенца. - Старина Брас свое дело
делал неплохо, верно я говорю?
- Мы с Брасом оба так считаем, - вставила Миртл; во все время разговора
она раскачивалась в качалке и безмятежно жевала резинку, - прошлый год
раза два мы уж думали, Браса сплавят в команду поплоше. Помню, перед игрой
он мне говорит: "Ну, говорит, старушка, чует мое сердце, коли я нынче не
отобью мячей, двинемся мы с тобой в путь-дорогу". - "Куда, говорю,
двинемся"? А он мне: "Я, говорит, не знаю, куда, а только пошлют они меня
подальше, коли не будет мне удачи, уж чует мое сердце: нынче или никогда!"
А я гляжу на него, - все так же безмятежно продолжала Миртл, - и говорю:
"Так ты, говорю, чего от меня хочешь? Приходить мне нынче или не
приходить?" Он вообще-то, знаете, не любит, чтоб я там была, когда он мяча
не отобьет, говорит, от этого ему и невезенье. А тут поглядел он на меня,
вижу, вроде призадумался, а потом враз решился и говорит: "Коли хочешь,
говорит, приходи, все равно, мол, мне уж так не везло, хуже некуда, а
может, пора бы этому делу перемениться, так ты, мол, приходи". Ну, я и
пошла, и уж не знаю, я ли ему счастье принесла или еще что, а только
тут-то ему и повезло, - докончила она, мирно раскачиваясь в качалке.
- Ясно, это она, черт меня подери, - усмехнулся Брас. - В тот день я
взял три из четырех, да какие! Два шли точно в цель.
- Ага, - подтвердила Миртл. - Да еще кто эти мячи бил - самый быстрый
игрок в Филадельфии.
- Это уж точно! - сказал Небраска.
- Я-то знаю, - безмятежно жуя, продолжала Миртл. - Я слыхала, ребята из
команды после говорили, он так подает, будто мяч летит с самого заду, с
галерки, невесть откуда, его и не видно, мяча. А Брас все ж таки увидал,
или ему просто повезло, два верных мяча отбил, и подающему это не больно
понравилось. Когда Брас второй мяч отбил, так он, подающий-то, до того
озлился - ногами затопал, землю роет, ну прямо бык бешеный. Прямо совсем
сбесился, - по обыкновению, самым безмятежным тоном договорила Миртл.
- Я такого бешеного отродясь не видал! - в восторге подхватил Небраска.
- Я уж думал, он землю насквозь пробуравит, аж до самого Китая. Но это все
равно. Миртл правду говорит. С того дня я и пошел в гору. Один парень мне
после так и сказал: "Брас, говорит, мы уж все думали, тебя из команды
вышибут, а теперь ты, стало быть, здорово укрепился". В этой игре всегда
так. Я сам видал, Бэби Рут неделя за неделей ляпал все мимо да мимо, а
потом вдруг пошел бить без промаха. И уж больше он вроде просто не мог
промахнуться.


Четыре года прошло с тех пор. И вот двое друзей снова встретились,
сидят рядом в несущемся поезде и торопятся узнать все новости друг о
друге. Услыхав, почему Джордж едет домой, Небраска так удивился, даже рот
раскрыл, а потом нахмурился, и на смуглом простодушном лице его выразилось
искреннее огорчение.
- Ну что ты скажешь, - вымолвил он. - Очень сочувствую, брат. - Он
растерянно помолчал, не зная, что сказать. Потом тряхнул головой. - Ох,
она и здорово же стряпала, твоя тетка. Век не забуду! Помнишь, как она
когда-то нас кормила - всю малышню со всей округи? - Он застенчиво
улыбнулся Джорджу. - Вот бы мне сейчас ее печенья, я бы не отказался!
Правая щиколотка у него была забинтована, меж колен он поставил толстую
палку. Джордж спросил, что у него с ногой.
- Растянул сухожилие, - сказал Небраска, - пришлось дать себе
передышку. Вот я и надумал навестить своих. Миртл не поехала, ей нельзя -
мальчишку надо в школу снаряжать.
- Как они оба? - спросил Джордж.
- Они-то отлично, лучше некуда! - Небраска помолчал, улыбнулся (Джордж
узнал в улыбке друга терпеливое мужество истинного чероки) и договорил: -
А я разваливаюсь, Обезьян. Меня ненадолго хватит.
Джордж не поверил - Небраске теперь было всего тридцать один. Но тот
опять добродушно улыбнулся.
- Для бейсбола ото уже старость, Обезьян. Я начал в двадцать один. Я
долго продержался.
От этой спокойной покорности Джорджа взяла тоска. Трудно и горько ему
было видеть, что сильный, бесстрашный Небраска, который с детства был для
него олицетворением храбрости и побед, теперь так безропотно мирится со
своим поражением. И он заспорил:
- Что ты, Брас! Ты же в этом году бил так же метко, как прежде! Я читал
про тебя в газетах, все так писали.
- Ну, я еще попадаю по мячу, - спокойно согласился Небраска. - Насчет
меткости я не беспокоюсь. Это теряешь в последнюю очередь. По крайности,
со мной так будет, да и другие ребята то же говорят. - И продолжал не
сразу, понизив голос: - Вот если нога вовремя заживет, я еще вернусь и
доиграю этот сезон. А если крепко повезет, может, меня не выставят из
команды еще год-другой, потому как знают, что я бью метко. Да только они
знают, что я человек конченый, - спокойно договорил он. - На мне уже
поставили крест.
Джордж слушал и думал, что Небраска так и остался истинным индейцем. Он
и мальчишкой был такой же неунывающий фаталист, в этом и крылся источник
его огромной силы и мужества. Потому-то он никогда ничего и не боялся,
даже смерти. А Небраска, видя, что Джордж огорчен, опять улыбнулся и
сказал весело:
- Вот так-то, Обезьян. В спорте ты хорош, пока хорош. А потом тебя
выгоняют. Я не жалуюсь, черт подери. Мне повезло. Я варюсь в этой каше уже
десять лет, это, знаешь, редкость. И я играл в трех встречах на первенство
мира. А если продержусь еще годик-другой, если меня не выгонят и не
выпихнут в команду послабее, может, мы опять станем на ноги. У нас с Миртл
все рассчитано. Мне надо было малость помочь ее родным, и своим старикам я
купил ферму, они всегда об этом мечтали. Да еще у меня у самого триста
акров в Зибулоне, и за них уплачено сполна! Только бы мне в нынешний год
продать табак по хорошей цене - и очистится у меня две тысячи долларов.
Так что, ежели бы мне продержаться еще два года в Лиге и хорошо сыграть
еще разок на первенство мира... - Небраска поглядел на друга, его открытое
лицо, все в веснушках по смуглой коже, расплылось в прежней, совсем
мальчишеской улыбке. - Тогда нам больше и мечтать не о чем.
- И... и ты будешь удовлетворен?
- Чего? Удовлетворен? - Небраска поглядел с недоумением. - Ты это про
что?
- Да вот, Брас, ты столько сделал, столько повидал... Большие города,
всюду толпы, все тебя приветствуют... и огромные заголовки в газетах, и
первенство мира, и... и первое марта [открытие спортивного сезона], и
Сент-Питерсберг, опять встречаешь товарищей по команде, начинаются
весенние тренировки...
Небраска тихонько взвыл.
- Ты чего?
- Тренировки...
- А ты что, не любишь их?
- Люблю? Да первые три недели - это мука адская! Пока ты мальчишка, еще
ничего. За зиму много лишнего весу не наберешь, весной несколько дней
разминки - и порядок. За две недели ты опять в форме, свеженький, как
огурчик. А вот потяни с мое! - Он засмеялся, помотал головой. - Ой-ой!
Сперва, коли мяч низкий, нагнуться нет мочи, суставы так и трещат.
Помаленьку разминаешься, привыкаешь, мускулы уже не так ноют. Начинается
сезон, в апреле ты вроде ничего, молодцом. В мае и вовсе разыграешься,
кровь кипит - думаешь, ты ни капельки не сдал. На июнь еще пороху хватает.
А потом - июль, и в Сент-Луисе изволь играть по два матча в день.
Ой-ой-ой! - Небраска покачал головой и засмеялся, показывая крупные
крепкие зубы. - Обезьян, - сказал он негромко, лицо у него стало
серьезное, сумрачное, лицо чистокровного индейца. - Бывал ты когда-нибудь
в июле в Сент-Луисе?
- Нет.
- То-то, - тихо, презрительно продолжал Небраска. - И тебе в июле не
приходилось гонять там мяч. Готовишь биту, а пот хлещет аж из ушей.
Шагнешь вперед, глядишь, кто тебе подает, а у тебя в глазах не то что
двоится - четверится. На галерке народ жарится в одних рубашках, рукава у
всех засучены, подает он тебе мяч, а ты и не видишь, откуда летит, вроде
от всех этих, с трибуны. Ты охнуть не успел, а он уж тут. Ладно, знай стой
покрепче и давай бей, может, и попадешь по нему. Только успевай
поворачиваться, на две базы тебя хватит. В прежние времена мне это было
раз плюнуть. А теперь... у-у. - Он опять медленно покачал головой. - Знаю
я это ихнее бейсбольное поле в Сент-Луисе в июле месяце! К апрелю-то они
позаботятся, всюду трава, что надо, а вот как начнется июль... - Он
коротко засмеялся. - Черт подери! Под ногами чистый асфальт! Доберешься до
первой базы, и уже ноги не идут, чтоб им пусто было, а надо двигаться
дальше, менеджер с тебя глаз не спускает, он из тебя душу вынет, коли ты
лишнюю базу не возьмешь, может, от нее вся игра зависит. И газетчики тоже
на тебя пялятся, они уж начали поговаривать, мол, старик Крейн стал тяжел
на подъем... а у тебя в голове контракт на будущий год, да, может, еще
одно первенство мира, и ты только молишь господа бога, чтоб тебя не
перекинули в сент-луисскую команду. Ну и вот, берешь ноги в руки,
шмякнешься на вторую, пыхтишь, как паровоз, насилу встанешь, ощупаешь
себя, цел ли, а тут еще наблюдающий на базе со своими шуточками: что, мол,
за спех, старик? Боишься, мол, опоздать в Клуб ветеранов?
- Да, теперь я, кажется, начинаю понимать, - сказал Джордж.
- Понимаешь? Вот слушай! Нынче летом я раз спросил одного нашего, какой
у нас месяц, он говорит, только еще середина июля, а я ему - черта лысого!
Какой там июль, вот провалиться, сентябрь на дворе! Стало быть, провались,
отвечает, потому как сентябрем и не пахнет, а на дворе июль. Ну, говорю,
видно, нынче месяцы пошли по шестьдесят дней каждый, такого длиннющего
июля у Меня сроду не бывало. И ты уж мне поверь, так оно и есть. Когда в
бейсболе состаришься, так, может, на дворе и правда июль, а для тебя все
равно сентябрь. - Он помолчал. - Ну, вообще-то нашего брата держат в
команде, покуда меткость не изменила. Раз ты еще попадаешь по мячу, так
валяй выходи на поле, хоть тебя надо склеивать по кусочкам, чтоб не
рассыпался. Так что, коли повезет, я еще годик-другой поиграю. Я еще маху
не даю, так, может, меня и станут выпускать, покуда все прочие не начнут
ворчать, что старик Брас не поспевает за низовым мячом! - Он засмеялся. -
Нет, покуда я еще ничего, а уж как стану сдавать - баста.
- Ну, значит, ты не пожалеешь, что надо будет уйти?
Небраска ответил не сразу. Он смотрел на проносящийся за окном вагона
закопченный фабричным дымом штат Нью-Джерси. Потом опять засмеялся, но
устало, невесело.
- Дружище, для тебя, может, это целое путешествие, а я, знаешь, столько
раз катал этим поездом взад-вперед... всю дорогу назубок выучил, хоть не
глядя скажу, мимо которого по счету телеграфного столба проезжаем. Да-да,
черт подери! - Он громко, заразительно захохотал. - Когда-то я их
пересчитал, а теперь вот возьму и окрещу каждый по имени!
- И не скучно тебе будет безвылазно торчать на ферме в Зибулоне?
- Скучно? - Голос Небраски зазвучал презрительно и негодующе, совсем
как когда-то, в мальчишеские годы; долгую минуту он смотрел на приятеля с
недоумением и чуть ли не брезгливо. - Да ты что? Это ж самая распрекрасная
жизнь на свете!
- А как твой отец, Брас?
Бейсболист ухмыльнулся и покачал головой:
- Старик живет в свое удовольствие. Он весь век только и мечтал в земле
копаться.
- Со здоровьем у него как?
- Дай бог всякому! - гордо сказал Небраска. - Здоров, как бык. Хоть
сейчас медведя одолеет. Вот провалиться мне! - продолжал он с глубочайшим
убеждением. - Выйдут на него двое парней - он и с двоими запросто
справится.
- А помнишь, Брас, когда мы были малявками, а твой отец служил в
полиции, он выходил против всех борцов, кто приезжал к нам в город. И
ведь, бывало, приезжали и классные борцы!
- Еще какие! - оживленно закивал Небраска. - Том Андерсон, он ведь был
чемпион Атланты, и еще Петерсон, - помнишь Петерсона?
- Ясно, помню. Его прозвали Швед Костолом... Он сколько раз к нам
приезжал.
- Ага, он самый. Он по всей стране разъезжал... Знатный был борец, из
самых что ни на есть лучших. Мой старик три раза с ним дрался и раз даже
уложил на обе лопатки!
- Был еще тот верзила, по прозвищу Турок Душитель...
- Ага, тоже классный был борец! Хотя он был не турок, только выдавал
себя за турка. Мой старик говорил, он был то ли поляк, то ли еще откуда-то
из тех мест, а работал на сталелитейном заводе в Пенсильвании, потому и
стал таким силачом.
- И еще Великан Джерси...
- Ага...
- И Ураган Финнеген...
- Ага...
- И Дакотский Бык... и Джим Райан из Техаса... и Чудо-в-маске...
Помнишь Чудо-в-маске?
- Ага... только их была целая куча... раскатывали по стране вдоль и
поперек, и всяк называл себя "Чудо-в-маске". Мой старик дрался с такими с
двумя. Только настоящий-то Чудо-в-маске к нам не приезжал. Мой старик
говорил, был и настоящий Чудо-в-маске, только он, верно, был первейший
борец, самый классный, такой в Либия-хилл не поедет.
- Брас, а помнишь, раз вечером твой отец боролся в городском спортзале
с одним таким "Чудом-в-маске", а мы с тобой сидели в первом ряду и болели
за него, и он обхватил того за шею, маска слетела, и это оказался никакой
не Чудо-в-маске, а просто грек, который по вечерам прислуживал в кафе
"Жемчужина" у вокзала?
- А-а... да, да! - Небраска закинул голову и расхохотался. - Я совсем
было забыл того грека, а ведь верно, он самый! Тогда все орали: мол,
жульство, деньги обратно!.. Ей-богу, Обезьян, до чего ж я рад тебя видеть!
- Большой смуглой рукой он накрыл колено Джорджа. - Будто и не прошло
столько лет, верно? Будто вчера все это было!
- Да, Брас... - Минуту-другую Джордж смотрел за окно, где мелькали
знакомые места, в груди его росли печаль и недоумение. - Будто вчера все
это было.


Джордж сидел у окна и смотрел, как проносятся мимо изнывающие от жара
просторы. Не в меру жаркий выдался этот сентябрь, дождя не было недели
три, и весь день очертания восточного побережья затягивала безрадостная
пелена зноя. Земля потрескалась и иссохла в пыль, и под раскаленным,
остекленелым небом отсвечивали жестяным блеском вдоль рельс сухие
порыжелые травы и чахлые сорняки. Весь материк словно задыхался. Сквозь
проволочные сетки на окнах пробивалась в жаркое зеленое нутро поезда
мельчайшая угольная крошка, а во время остановок с двух концов вагона
однообразно жужжали вентиляторы, и казалось, это голос самого зноя. Покуда
поезд стоял, на соседних путях, пыхтя, медленно проходили огромные
паровозы, или тоже стояли, отдуваясь, ленивые, точно огромные кошки, и
машинисты почернелой ветошью утирали закопченные лица, а пассажиры
бессильно обмахивались смятыми газетами или сидели в унылом изнеможении,
обливаясь потом.
Джордж долго сидел в одиночестве. Глаза его подмечали каждую мелочь в
картинах, сменявшихся за окном, но мыслями он замкнулся в себе, в давних
воспоминаниях, которые вновь ожили от встречи с Небраской. А поезд уже
пересек Нью-Джерси, Пенсильванию, краешек Делавэра и теперь мчался по
Мериленду. И самая панорама страны за окном разворачивалась подобно свитку
времени. Джордж вдруг почувствовал себя потерянным, почти несчастным.
Разговор с другом детства внезапно вернул его в прошлое. Небраска так
изменился за эти годы, так покорно мирился с тем, что потерпел крах, и от
этого за смутными недобрыми предчувствиями, которые пробудил в Джордже
разговор с банкиром, политиком и мэром, всколыхнулась еще и глухая печаль.
В Балтиморе, когда поезд уже замедлил ход под сумрачными сводами
вокзала, за окном на платформе мелькнуло и проплыло мимо знакомое лицо.
Джордж только и успел заметить неясные черты, худобу, бледность и запавший
рот, но в углах рта ему почудилась тень улыбки - едва уловимой,
призрачной, зловещей, - и его охватил внезапный, нерассуждающий страх.
Неужели это Судья Рамфорд Бленд?
Поезд снова тронулся, нырнул в туннель на дальней окраине города, и тут
в конце вагона появился слепой. Люди толковали друг с другом, читали или
дремали, а слепой вошел совсем тихо, и никто его не заметил. Он сел на
первую же скамью у двери. Когда поезд опять вынырнул под предвечернее
сентябрьское солнце, Джордж оглянулся и увидел нового пассажира. Тот сидел
совсем тихо, сжимая высохшей рукой тяжелую ореховую трость, незрячие глаза
уставились в пустоту, худое увядшее лицо все обращено в слух - закаменело
в страшной, напряженной недвижности, какая бывает только у слепых, и лишь
в углах губ сквозит еле заметный намек на улыбку, и в ней, почти
неразличимой, какая-то пугающая живость, неуловимое и опасное обаяние
падшего ангела. Да, это и вправду Судья Рамфорд Бленд!
Джордж не видел его пятнадцать лет. В ту пору Бленд еще не ослеп, но
глаза уже начинали ему изменять. Джордж хорошо помнил его - и помнил,
каким безмерным ужасом леденил мальчишескую душу один вид Судьи, который
нередко бродил ночами по пустым, безлюдным улицам, когда все уже спали и
город был как могила. Даже в те дни, когда его еще не поразила слепота,
какая-то темная жажда гнала этого человека на пустынные мостовые, под
равнодушный мертвенный свет фонарей на перекрестках, мимо неизменно темных
окон и вечно запертых дверей.
Он происходил из старой почтенной семьи, и, как всех мужчин в роду за
последние сто лет с лишком, его определили по юридической части. Один срок
он занимал пост в полицейском суде, и с тех пор его так и звали - Судья
Бленд.
Но этот потомок достойного семейства запятнал честь семьи неслыханным
падением. В пору, когда Джордж Уэббер был мальчишкой, Бленд еще называл
себя юристом. У него была захудалая контора в собственном ветхом доме, и
на дверной табличке он значился адвокатом, но свой хлеб зарабатывал иными,
более сомнительными способами. Знания и опыт служили этому искусному