Юрис Леон. Боевой клич

   — Парад! Равняйсь! Смир-рно!
   И началась церемония награждения отличившихся в боях на Гвадалканале.
   — Подполковник Сэмуэль Хаксли...
   — Фельдшер Педро Рохас...
   — Рядовой Константин Звонски, посмертно...
   — Полк! Равняйсь! Смир-рно! К церемониальному маршу! Управление полка прямо! Остальные напра-во!
   После парада мы вернулись в палатки.
   — Пошли, ребята, поздравим Педро, — предложил Сияющий Маяк.
   — Пошли, — согласился Энди.
   — С каких это дел мы будем его поздравлять? — недовольно спросил Непоседа.
   — Он заслужил свою медаль.
   — Ну конечно, наградили офицеров и костоправа.
   — Что ты кипятишься?
   — А почему нет? Чертов мексиканец заслужил медаль не больше, чем Эрдэ. Почему его наградили, а Эрдэ нет?
   — Если они будут награждать всех, кто заслужил, то просто медалей не хватит.
   — А Рэд Кэссиди? Ему не полагается медаль?
   Эрдэ, молча сидевший на койке, поднялся.
   — Пошли, Непоседа.
   — Куда?
   — Хочу поздравить Педро и поставить ему пива.

* * *

   Едва улеглось первое радостное волнение, вызванное нашим возвращением обратно в Новую Зеландию, как начали сказываться последствия недель, проведенных в болотах и джунглях Гвадалканала. Чуть ли не каждую ночь меня будили:
   — Мак, у испанца жар...
   — Мак, индеец в бреду...
   — Мак, Эрдэ заболел...
   — Мак, с Дэнни беда. Бредит и орет, что не хочет стрелять кроликов.
   Ночи бреда и кошмаров, жар и озноб, бледные, изможденные, давно небритые, лица, покрытые испариной. Малярия жестоко терзала всю вторую дивизию. Меня самого схватывало раз десять. Разумеется, в каждом полку существовал небольшой госпиталь, но все было переполнено. Дивизионный госпиталь принимал только самых тяжелых больных. Некоторых удавалось отправлять в большой госпиталь на военно-морской базе, но и там не хватало мест, поэтому в каждом батальоне устроили большую палатку для больных. И в этих палатках, переполненных метающимися в бреду мальчишками, познавалось, что значит слово «друг». Те, кого не зацепила малярия или кто начинал выздоравливать, возились с больными, как с детьми. Мыли, кормили, ухаживали. Мы относились друг к другу с такой любовью, окружали своих боевых друзей такой заботой, на какие не способна ни одна женщина. Сколько ночей я валялся на койке, трясясь от лихорадки, и всегда у моего изголовья сидел Элкью, Дэнни или Эрдэ, которые пытались покормить меня или влить в рот несколько глотков фруктового сока:
   — Ну давай же, старый морской пердун, открой свою пасть или я залью тебе сок через задницу.
   Они меняли холодные салфетки у меня на лбу, когда жар возвращался. Они укутывали меня одеялами, когда меня знобило. И я делал для них то же самое, когда малярия снова сбивала с ног тех, кто, казалось, уже выздоровел. Время от времени в палатке появлялся Педро или кто-нибудь из санитаров. Они делали все, что могли, чтобы облегчить наши страдания, хотя сами валились с ног от болезни и усталости.
   Хинин в таблетках закончился, и нам пришлось принимать его в растворе. Жуткое пойло. Иногда казалось, что легче сдохнуть, чем пить эту дьявольскую микстуру.
   День за днем, неделю за неделей малярия кружила над палатками второй дивизии, сбивала с ног сотни и тысячи парней, но всем страданиям когда-то приходит конец, и мы постепенно выздоравливали. Выздоравливали для того, чтобы снова стать в строй.

* * *

   Поскольку наша штабная рота по численности меньше, чем линейные роты, то в столовой нам требовалась всего половина помещения. Это и подсказало Элкью просто гениальную идею: перегородить столовую пополам и сделать в ней нечто вроде собственного ротного клуба. Идею с восторгом поддержала вся рота и, не дожидаясь официального разрешения, принялась за дело.
   Прежде всего мы отправили в рейд по лагерю и его окрестностям несколько групп, которые подбирали или просто воровали все, что могло пригодиться для клуба. Руководил операцией, конечно же, испанец Джо. Он за целую милю мог унюхать плохо лежащие гвозди и стройматериалы. Впрочем, даже если они были под охраной, то все равно попадали к нам. В этом деле испанцу нет равных. Результатом его умелых действий стала деревянная стена, разделившая столовую на две части. Потом он где-то «позаимствовал» печку-буржуйку и раздобыл доски, из которых мы сделали теннисный стол, десятка два стульев и полдюжины столов.
   Френч, вначале косо смотревший на наше мародерство, вскоре махнул рукой и молчаливо благословил затею.
   Тут уж мы развернулись как следует, Начали с того, что собрали по фунту с каждого морпеха и таким образом оказались владельцами казны клуба. Казначеями выбрали Мэриона, сержанта Пэриса, Педро Рохеса и меня. После короткого военного совета мы закупили в Веллингтоне дюжину подержанных кресел и диванов, а также большой радиоприемник, который поставили на стойку бара. Проигрыватель и два десятка пластинок с хорошей музыкой, настольные лампы, пишущую машинку, сотню акварельных картинок с обнаженными девицами... Господи, да разве все упомнишь? В общем, с каждой зарплатой наш клуб становился все богаче и уютнее. Очень кстати пришлась посылка Элкью от его дяди, который работал в одной из кинокомпаний в Голливуде, — двести открыток с кинозвездами. Разумеется, они тут же украсили стены нашего клуба.
   Сэм Хаксли нарушил все традиции, позволив нам брать положенное по рациону пиво сразу на всю роту. Это сразу дало возможность выделить несколько ящиков для бара, поскольку в роте пиво пили не все, а кое-кто находился в отпуске или в госпитале.
   Да уж, клуб у нас получился что надо. Тот, кто служил в армии, поймет, как здорово прийти вечером в такое место, выпить пивка, послушать музыку, перечитать письма из дому, перекинуться в картишки или просто послушать радио. Довольно часто мы ловили «Розу Токио» на английском языке. Помнится, однажды японский диктор ядовито заметила, что часы на здании парламента в Веллингтоне отстают на две минуты... и оказалась права. Мы сами проверяли.

* * *

   Каждый день нас снова и снова гоняли на полевые учения, невзирая на погоду, причем моим ребятам доставалось больше всех, поскольку, независимо от того, какая рота проводила учения, всем требовались связисты. Легко догадаться, что чаще всего трудности выпадали на долю Левина, Он безропотно и добросовестно выполнял свои обязанности. Настолько добросовестно, что однажды обморозил себе ноги, когда ему пришлось несколько часов просидеть с радиостанцией в окопе по колено в воде.
   Док Кайзер вызвал меня к себе и предложил освободить Левина на пару дней от всех нарядов. Я, разумеется, не возражал, но запротестовал сам Левин.
   — Ребятам это не понравится, — грустно сказал он, когда я помогал ему добраться до палатки.
   — Да брось, Джейк. Все о'кей. Через месяц-другой станешь капралом, так что держись, старик. Считай, что принят в семью.
   — Нет, Мак, еще нет. — Он закурил сигарету и глубоко затянулся дымом. — Пока не побываю в бою, я не могу стать одним из них.
   — Это кто же так решил? Ты сам или кто подсказал?
   — Иди ты к черту, Мак, я же серьезно так думаю.
   — А я тебе говорю, хватит надрываться. Они уже приняли тебя. Постой... я, кажется, понял... Это потому, что ты еврей?
   Левин побледнел. Я обнял его за плечи.
   — Ты просто спятил, Джейк. Из-за Непоседы, да?
   — Я не знаю, почему он невзлюбил меня, Мак. Я делаю все, чтобы подружиться с ним и не хочу неприятностей, но еще немного, и я не выдержу и набью ему морду, а там хоть под трибунал. Ребята тоже часто подначивают меня, но я знаю, что они шутят, а Непоседа...
   — Да он в общем неплохой парень и еще образумится, посмотришь.
   — Он говорит, что война началась из-за евреев, что все евреи трусы...
   — Эх, Джейк, если бы достаточно было набить морду, чтобы вышибить из человека дурь... Ладно, пойдем-ка лучше в клуб, я угощу тебя пивом.

* * *

   Испанец Джо облокотился на стойку бара и, окинув взглядом обступившую его толпу восхищенных новозеландцев, горестно вздохнул.
   — Да-да, друзья мои, совсем стал плох старый Джо. Теперь даже Джо Луис^[14] может обставить меня.
   Посетители бара с сыновьим почтением внимали испанцу, уважительно поглядывая на орденские ленточки (которые Джо недавно купил в армейской лавке на базе).
   — Смотри-смотри, — говорили они, подталкивая друг друга локтями. — Видал? Вот это парень!
   Джо чуть не мурлыкал от удовольствия и не забывал выпячивать грудь.
   — Да, приятель, пришлось повоевать. Помнится, как-то я находился в разведдозоре на Чертовой реке у Дьявольских гор. Мы забрались миль на пять за линию фронта. Я был проводником и вел отряд. Потом напоролись на японцев, и из всего дозора остался я один. Другой бы на моем месте растерялся, но только не старый добрый Джо Гомес...
   Я сидел за столом недалеко от стойки бара и вполуха слушал болтовню испанца. Рядом со мной расположился Мэрион с толстенной книгой в руках.
   — Что читаешь, Мэри?
   Ходкисс снял очки и, положив книгу, протер усталые глаза.
   — "Война и мир" Толстого. Чертовски интересная вещь.
   — Похоже, Джо сегодня в ударе.
   Мэрион улыбнулся.
   — Ничего, пускай развлекается. Две недели я продержал его в лагере, и он был примерным мальчиком.
   Тем временем Джо опрокинул в рот очередную кружку пива и продолжал:
   — Жара стояла страшная. Градусов пятьдесят в тени. Пот градом катился с меня и жрать хотелось, как голодному койоту. Я огляделся и... даже вспоминать жутко... в пяти шагах от меня сидел японец с пулеметом. Ствол смотрел мне прямо в живот. «Спасайся! Банзай!» — кричал он.
   — Чтоб я сдох! Вот это да! — выдохнул кто-то из слушателей.
   — Испанец Джо Гомес, сказал я себе, сколько девчонок оденется в траур, если тебя убьют! Но не таков Джо, чтобы сдаваться. В мгновение ока я примкнул штык и бросился на пулемет... — Джо перевел дух и приложился к пиву, поглядывая на посетителей.
   — Ну и что? Что дальше? — спросил самый нетерпеливый.
   — А как ты думаешь? — огрызнулся Джо. — Конечно, меня пристрелили, баран!
   Я ухмыльнулся, увидев обалдевшие лица, и снова повернулся к Мэриону.
   — Как Рэчел? Пишет?
   — Конечно. Каждую неделю.
   — Рэчел умница. Повезло тебе, Мэрион.
   — Это трудно отрицать.
   Я сделал добрый глоток пива.
   — Скажи мне, Мэрион, у вас с Джо что-то не так из-за Рэчел?
   Мэрион опустил голову.
   — Н-не знаю, Мак. Он никогда не упоминает ее имени, но иногда мне кажется, что он... ну, как тебе сказать...
   — Подставит тебя? — подсказал я. — Да, вполне возможно.
   — Не совсем так, Мак. Даже когда он очень зол на меня, я все равно знаю, что он извинится за свою грубость. Я ведь его единственный друг.
   Мы помолчали, наблюдая за Джо, когда в баре появился Педро Рохас.
   — Эй, Педро! — окликнул я. — Иди к нам!
   Педро нетвердой походкой подошел к столу и присел.
   — Сеньор Мак! Сеньор Мак! Очень рад видеть вас.
   — Привет, Педро.
   — Все приглядываете за ребенком? — Он кивнул в сторону Гомеса, который под восторженный гул голосов пил кружку за кружкой.
   Официантка поставила нам по пиву и бутылку сарсапариллы^[15] для Мэриона. Педро хлебнул пива и причмокнул.
   — Вы оба хорошие ребята, отличные... Мне сегодня очень грустно... Да, грустно... потому что я очень счастлив...
   — И очень пьян, — добавил Мэрион.
   — Да, друг мой, я пьян, но я грустно пьян. Мне грустно, что я попал сюда, в Новую Зеландию.
   — А мне казалось, тебе здесь нравится.
   — Очень нравится, слишком нравится. Мне потому и грустно, что здесь так хорошо.
   — Что-то я не понимаю тебя, амиго.
   Педро тяжело вздохнул, вперив мутный взгляд в кружку с пивом.
   — Не хочу плакаться на жизнь своим друзьям, особенно, когда пьян.
   Он поднял было кружку, но я взял его за руку и поставил кружку на место.
   — Что случилось, Педро? Что тебя беспокоит? Может, неприятности с какой-нибудь девчонкой?
   — Эх, не все так просто, Мак, — горестно вздохнул он. — Ты когда-нибудь бывал в Сан-Антонио? В мексиканских кварталах возле городских свалок? — Он поднял на нас печальные глаза. — Поэтому мне и грустно, что я попал в такую замечательную страну. А знаете, я ведь впервые сижу в ресторане вместе с белыми. Даже в Сан-Диего на меня косились, как на прокаженного. А здесь люди улыбаются и здороваются со мной: «Привет, янки!» — кричат они. А когда они узнали, что я родом из Техаса, то начали звать меня техасцем, понимаете? Я впервые почувствовал себя гражданином страны, за которую воюю. А знаете, почему я напился? Мы с несколькими моряками, они тоже цветные, как я, пошли в Союзнический клуб, где танцевали с местными девушками. Все шло хорошо, пока не завалила целая свора белых техасцев. Они потребовали, чтобы всех цветных выгнали из клуба. Тогда все девушки вообще отказались танцевать с морпехами и ушли.
   Мы с Мэрионом молча слушали. Что мы могли сказать?
   — Вода, — задумчиво продолжал Педро. — Ты постоянно твердишь нам, Мак, чтобы мы не пили много воды. А когда я пью воду, то чувствую себя вором. С детских лет я не пил много воды. Нам приходилось платить по тридцать центов за баррель в лачугах Лас-Колониас, а нам все твердили, что мы «грязные мексиканцы». Да, они готовы были провести нам водопровод, если с каждой хижины им заплатят по сорок долларов. Ну откуда мы могли взять такие деньги? За всю жизнь я ни разу не видел ванной, а в нашей хибаре жило восемь семей. — Педро невольно сжал кулаки. — Один тип купил землю нашего городка, и все мы платили ему за аренду. Он являлся для нас Богом. Все зависело от него, и дети умирали от туберкулеза, дизентерии, дифтерии. Они гибли, как мухи, а он подсчитывал барыши. Женщины становились шлюхами, чтобы заработать на жизнь, и он устраивал их в свои бордели. А мужчины делались такими, как испанец Джо — невежественными ворами, бандитами, шулерами...
   — Педро...
   — У стариков и подавно нет надежды выжить. Выжить могут только молодые, и то, если будут слушать хозяина. Поэтому я и ушел оттуда. Не мог видеть, как умирают дети. Отец Моралес — прекрасный человек и хороший доктор, он спас многих детей. И тогда я решил пойти в армию, чтобы изучать медицину. Доктор Кайзер добрый человек и разрешает мне брать его медицинские книги и справочники... Но теперь я увидел эту землю и не хочу возвращаться в Техас. Если бы мои могли приехать сюда, в эту прекрасную страну, где нет «ниггеров» и «грязных мексиканцев»! Если бы... Но я знаю, что вернусь в Лас-Колониас, чтобы лечить больных детей. — Он стиснул мою ладонь. — Так что знай, Мак, я воюю не за демократию, а для того, чтобы изучить медицину...

Глава 3

   Как всегда перед увольнительной, мое отделение тщательно начищало обувь, стирало, гладило и по привычке подначивало Левина.
   — Эй, Левин, дай-ка мне свой нож.
   — Бери, только не забудь вернуть.
   — Левин, у тебя есть чистая рубашка?
   — У меня всего две.
   — Вот и отлично, а мне нужна только одна.
   — Хорошо, только постираешь и погладишь, прежде чем вернуть.
   — Левин, дай крем для обуви.
   — У вас что, ребята, вообще ничего нет?
   — Кое-что есть, но я с удовольствием займу у тебя брюки.
   Левин побагровел, потом вытряхнул свой «эрдэ» на койку.
   — Берите, мать вашу, все забирайте...
   Все дружно заржали.
   — Смотри, как жидок распсиховался, — фыркнул Непоседа.
   Кровь отхлынула от лица Левина, и на секунду мне показалось, что он бросится на Грэя, но он просто повернулся и вышел из палатки.
   — Зачем ты его обозвал? — спросил в наступившей тишине Дэнни.
   — Ну и что? Вы же сами начали его доставать.
   — Мы доставали его, но не оскорбляли, — заметил Эрдэ.
   — Подумаешь, какая цаца! Не люблю я евреев, и все тут.
   Мэрион отложил в сторону начищенный карабин и поднялся.
   — Похоже, нам пора потолковать с собой, Грэй. Чем тебе не нравится Левин? Что он сделал тебе плохого?
   — Я уже сказал, что не люблю евреев. В Техасе у нас с ними разговор короткий.
   — Но ты не в Техасе, — возразил Дэнни. — А Левин хороший парень.
   — Если не любишь евреев — это твое дело, — продолжал Эрдэ. — Мне, например, плевать, какой нации парень, Левин делает свою работу и делает как положено, так что не цепляйся к нему, понял?
   — Что?! — взвился Непоседа.
   — Что слышал. Левина ты не любишь, потому что он еврей. Педро — потому что он мексиканец, а цветные тебе не нравятся. Кто же тебе нравится, Непоседа?
   — Ему нравятся техасцы и только техасцы.
   — Да идите вы к черту, — возмутился Непоседа. — Я вам вот что скажу. Все евреи — трусы. И Левин трус, иначе не позволил бы доставать себя.
   Я внимательно слушал спор, но до этого момента не вмешивался. Теперь настало время и мне сказать пару слов.
   Непоседа словно почувствовал, что я хочу что-то сказать и повернулся ко мне.
   — В чем дело, Мак? Ты что, прикажешь мне полюбить его? Или Френч отдаст приказ по батальону, предписывающий любить евреев?
   — Когда набирали людей в сборную дивизии по боксу, — словно не слыша его, проговорил я, — из нашего полка хотели взять всего двоих: испанца Джо и Левина. Ты знаешь, что последние два года он был чемпионом Нью-Йорка в легком весе?
   У Непоседы отвисла челюсть.
   — Но... но он не похож на боксера... А почему он не пошел в команду? Там же здорово.
   — Это уж точно. Они живут в Виндсоре в отеле. А Левин остался по той причине, что и Мэрион. Он хочет быть с нами.
   — На его месте я давно бы дал тебе в морду, — вставил Дэнни.
   — Тем более, что такой боксер, как он, запросто сделает из тебя отбивную, — поддержал Элкью.
   Непоседа буркнул что-то неразборчивое и вышел из палатки. Эрдэ намеревался двинуться за ним, но я остановил его.
   — Не трогай его, Браун. Пусть побудет один. И вообще не давите на него. Он сам должен понять, что у нас здесь нет ни евреев, ни мексиканцев, ни негров, ни техасцев. Есть только одна нация — морпехи.
   С особым нетерпением мы все ждали вечеринки, которую устраивала наша штабная рота. Для этой цели выбрали целый комитет, который возглавил Элкью. Комитет собрал деньги и снял помещение единственного, а значит, и самого лучшего ночного клуба Веллингтона. Закупили сотню ящиков пива и кока-колы, а повара наготовили целую гору сэндвичей...
   Вечеринка удалась на славу. Даже наши офицеры, которые обычно не посещали подобных мероприятий, не удержались от соблазна и пришли к нам.
   Танцы были в самом разгаре, когда к нашему столику, где, кроме меня и моей подружки, сидели Элкью со своей девушкой и Энди с Пэт Роджерс, подошел полковник Хаксли. Мы вскочили, но он жестом остановил нас.
   — Сидите, ребята. Не возражаете, если я присоединюсь к вам?
   Мы, разумеется, не возражали и представили ему своих девушек. Френч вежливо выпил за их здоровье и повернулся к Джонсу.
   — Хочу поблагодарить вас, Элкью, за отлично подготовленный вечер.
   Элкью покраснел от удовольствия.
   В это время оркестр заиграл медленную мелодию, и Хаксли поднялся.
   — Энди, я могу пригласить миссис Роджерс?
   — Конечно, сэр, — просиял швед.
   Хаксли взглянул на Пэт.
   — С удовольствием, полковник.
   Френч, безусловно, был изумительным танцором. Они с Пэт легко скользили по залу, и смотреть на них было одно удовольствие.
   — Вы прекрасно танцуете, миссис Роджерс.
   — Зовите меня Пэт, полковник. Мы ведь не на службе, а я не ваш подчиненный.
   — Хорошо, Пэт, — улыбнулся Хаксли. — Должен признаться, что я не совсем случайно зашел сюда. Мне давно хотелось познакомиться с девушкой Энди.
   — Вы хотите сказать, что знаете всех...
   — Именно так, Пэт. И мне нравится Энди. Он отличный парень.
   — Он тоже обожает вас, полковник. Да, Господи, они все в вас влюблены.
   — Когда старый добрый Френч не слишком гоняет их на учениях, — смеясь, добавил Хаксли. Давно уже он не чувствовал себя так свободно и легко, как с этой девушкой.
   Музыка закончилась.
   — Не хотите угостить меня кока-колой? — предложила Пэт, почувствовав, что этому огромному сильному человеку тоже бывает тоскливо и одиноко.
   — Конечно, но...
   — Не беспокойтесь, с Энди я сама разберусь.
   — Не хотелось бы давать повод к сплетням, Пэт.
   — Никогда бы не подумала, что вы такой трусишка, полковник. Пойдемте.
   Они сели за стойку бара. Пэт подняла свой бокал.
   — За сурового воина с сердцем из чистого золота.
   — За того, кто погибнет следующим, — поднял свой бокал Хаксли.
   Достав сигареты, он угостил Пэт и зажег спичку.
   — Знаете, Пэт, наверное иногда они ненавидят меня. Да что там, я сам себя иногда ненавижу.
   — Не говорите так, — серьезно ответила она. — Вы ведь всегда впереди, и они всегда видят вас рядом. Я понимаю, почему вы их так гоняете. Они должны быть готовы ко всему, иначе им очень трудно остаться в живых.
   Хаксли задумчиво кивнул.
   — Вы извините, что я разболтался. Я вообще-то не из разговорчивых.
   — Понимаю, но ведь и полковникам хочется поделиться с кем-то своими заботами. Вы наверняка очень тоскуете по дому, ребята могут поговорить друг с другом, а вам не с кем. Остается держать это в себе и изображать железный характер.
   Хаксли молча достал бумажник и, вынув оттуда фотографию жены, передал ее Пэт. Она внимательно разглядывала фотографию.
   — Ваша жена очень красивая. Представляю, как вы скучаете по ней.
   — Я знал, что вы поймете меня, Пэт. Можно, я кое-что скажу вам, только обещайте, что не обидитесь.
   — Конечно, не обижусь.
   — Когда я вошел в зал, то сразу заметил вас, хотя здесь много женщин. И мне сразу захотелось потанцевать и поговорить с вами. Может, это потому, что вы очень напоминаете мне мою жену.
   Она слегка улыбнулась.
   — Спасибо, полковник Хаксли.
   Он взял ее за руку.
   — Не волнуйтесь, Пэт. У вас все будет хорошо. Я больше чем уверен в этом. А теперь давайте вернемся за стол. Последний раз, когда я дрался со шведом, обошелся мне в пару сломанных ребер.
   Пэт кивнула, но не двинулась с места.
   — Вы думаете, он решится на семейную жизнь?
   — Жизнь не баловала этого парня, Пэт, но когда такой полюбит, то это на всю катушку, до гроба. А он любит вас. Это известно, по-моему, всему батальону.
   Пэт наклонилась к полковнику и что-то прошептала ему на ухо. Он удивленно поднял на нее глаза и широко улыбнулся.
   — Вот это здорово! А он знает?
   — Пока нет, я не хочу, чтобы ребенок чем-то связывал его.
   — Это глупо, Пэт, он придет в полный восторг. Не надо скрывать такие новости от человека, который любит вас.
   — Вы так думаете?
   — Уверен. Скажу больше. Готов рискнуть бутылкой виски, что, судя по его торжественному виду, сегодня он сделает вам предложение.
   Пэт оглянулась на Энди, и в глазах ее вдруг замелькали лукавые искорки.
   — Знаете, полковник. Я, пожалуй, не приму ваше пари. У меня целый вечер точно такое же предчувствие.

* * *

   Я ободряюще похлопал Энди по плечу, когда мы остановились у палатки капеллана Петерсона.
   Энди обалдело уставился на листовку, прищепленную над входом. На ней была изображена шикарная голая красотка с надписью: «Нет, ты не можешь жениться, если только твоя избранница не похожа на эту. Капеллан Петерсон».
   Должен сказать, что с браками у нас в Корпусе всегда было очень строго. Морпех, женившийся без разрешения, с позором изгонялся из Корпуса.
   Я обнял Энди за плечи и подтолкнул в палатку.
   Навстречу нам поднялся круглолицый человек с короткой стрижкой и обаятельной улыбкой.
   — Здорово, Мак. Каким ветром тебя занесло в мою обитель? Шпионишь для отца Маккэйла?
   — Ты похож на толстую северную лисицу, — нарочито мрачно буркнул я. — Короче говоря, полный песец.
   — Русские морпехи говорят это совсем по другому поводу. Я двенадцать лет в морской пехоте, но иногда совершенно не понимаю, о чем говорят наши парни. А кого это ты привел?
   — Это из моего отделения. Энди Хуканс.
   — Садитесь, ребята. Хуканс, говоришь? Всегда рад встретить земляка. Ты ведь швед, Энди?
   — Да, сэр.
   — Я тоже. Дай пять. — Он пожал ему руку, и Энди начал успокаиваться.
   Капеллан угостил нас сигаретами.
   — Хуканс... — Петерсон покопался в бумагах на столе. — Что-то знакомое... где-то я... ага, вот!
   — Сэр, эта девушка на плакате очень похожа на мою! — поспешно проговорил Энди, начавший опять нервничать.
   Петерсон вытащил нужную бумагу и улыбнулся.
   — Похоже, вы хорошо подготовились к визиту сюда. Даже начальство на меня натравили.
   — Не понял, сэр, — растерянно выдохнул Энди.
   Я тоже вопросительно смотрел на своего старого приятеля.
   Все еще усмехаясь, он передал нам бумагу, которую держал в руках.
   "Дружище Свен!
   Судя по всему, здоровенный швед по имени Энди Хуканс на днях зайдет получить твое благословление. Я знаю его девчонку и заверяю тебя, что она даже слишком хороша для него. Она просто ангел. Так что благословляй их без промедления, не то я заставлю своих овечек ходить только к отцу Маккэйлу.
   Заранее благодарен
   Сэм Хаксли.
   P. S. Почему вчера не пришел на покер?"
   — Постскриптум разглашению не подлежит, — строго предупредил Петерсон.
   — Есть, сэр, — радостно гаркнул сияющий Энди.

Глава 4

   Последние недели Эрдэ зачастил на увольнительные в маленький городок Отаки. Он всегда был компанейским парнем и легко заводил друзей, а этот городок он просто покорил. Эрдэ Браун стал просто негласным мэром Отаки, и это признавали все жители города. Его знали все и каждый. Когда он шел по улице, все от мала до велика кричали ему: «Привет, Эрдэ!» А он, сплевывая табак, неторопливо отвечал: «Привет, брат!»