Задорнов Николай Павлович. Золотая лихорадка

   Она посмотрела на реку и вспомнила Ивана. Он, уж наверное, плыл по далекому океану. Ей показалось, что невелики еще ее беды и заботы и что, видимо, в жизни ее ждет что-то – хорошее или плохое, она не знала.
   А пока близилась зима.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КУЗНЕЦОВСКАЯ СТОРОНА

ГЛАВА 1

   На парусной лодке Егор с братом Федором и с Татьяной везли на прииск доски, бочку с солониной, три мешка муки, кайлы, лопаты, ломы, грохотки для бутарок, постели, палатки, шкуры, полушубки, одежду разную в мешках, посуду в ящиках и котлы.
   Путь вниз по Амуру, речные бури, дожди, холода, ночевки на островах – все пришлось претерпевать заново, как когда-то много лет назад, и от этого казалось Егору, что он заново переживал свою молодость, только теперь – с достатком за пазухой.
   Снизу дули весенние ветры. Чуть брезжил рассвет – все подымались. Слабо трещал костер, дым стлался по земле ленивой струйкой, словно не хотел просыпаться и тоже зяб от холода и сырости. На бескрайней шири синими грядками проступали залегшие по реке острова. Еловые леса далеки, пробиваются вершинами из вод.
   Отвалив от берега, мужики подымали парус, брались за греби.
   Сегодня подул попутный. В прибрежных марях нашли вход в озеро. По узкой протоке ветер слабо тянул меж замшелых кочковатых и топких берегов.
   В дыму открылось озеро. Уткнувшись в него прозрачными синими утюгами, стояли сопки. Шумел ветер, и мелкие воды сильно желтели, захватывали на дне ил и глину. Жидкой желтью буря обдавала гребцов.
   – Талан надо иметь, чтобы через такие грязи найти ключ, – говорил Федя. – Я бы никогда и протоки не нашел.
   От красной крутой скалы с лохматой вершиной между двух многодесятинных островов пошла светлая вода. Понесло ободранные на перекатах стволы, как бревна и множество ветвей с мохнатыми почками. Вода стала белей и походила теперь на густой чай с молоком. Дул ветер жесткий и холодный, как всегда после ледохода.
   Солнце жаркое, скучно, грести трудно, все время шли вниз по течению, а сейчас надо забираться вверх. Егор знает, что поработаешь, разойдешься и привыкнешь.
   Нынче все потянулись на прииск рано. Прежде всех устремились Пахом с Ильей. Им вдогонку пошли сыновья Егора: заядлые старатели Сашка и Васька. Ушел Силин. Не отстал и тут Барабанов. Все соседи оказались такими ловкими и проворными, что Егор только дивился. А соседи в толк не брали, почему Егор не спешит. Василий рано торопил его со сборами и не дождался. Егор подумал, что пристрастился сын, как к игре.
   Пристали руки. Лодку подвели к острову. Федя кинулся в траву, в кустарники, тут тепло, как на печи, тихо, цветочки есть, лук дикий, тихо постукивает дятел, поют жаворонки. Федя вынес пучок лука.
   На протоках потеплело. От ветра закрылись сопкой. Вода все время менялась: то была горная, как молоко, то желтая – амурская, как пиво. Значит, это еще не речка, а протоки при ее устьях.
   Весла сменили на шесты. На островах появился лес. Мелкое рябое течение звенело в подножьях обгорелых лиственниц. Толстая лесина налегла рассохой на сук березы.
   – Человек! – остерег Федя.
   Сверху неслась лодка. Груз в ней прикрыт кожами.
   Человек в поярковой шляпе нагнулся, словно пощупал ружье, лежавшее в ногах, левой рукой он держал кормовое весло. Из-за груза поднялась еще одна голова в шляпе.
   Федя достал револьвер.
   – Спрячь! – велел ему Егор.
   – Здравствуйте! – равняясь, сказал человек на корме.
   – Здравствуйте! – дружно ответили братья Кузнецовы.
   Двое на встречной лодке поднялись с шестами, стали упираться. Лодка приостановилась.
   – Тут не пройдете. Надо вокруг острова. На хребтах много снега, вода валит большая, течение сильное, – сказал кормщик. Лицо у него серое от множества глубоких морщин, в которые словно набилась копоть от лесных костров. – А мы сами из Воронежского… Может, слыхали Сапоговых?
   По совету встретившихся Егор и Федор пошли на веслах вокруг островов. Вдали увидели еще одну лодку, стоявшую у берега. Наверху дымил костер. Воронежцы отстали.
   На перекате вода пошла сильно, нельзя было подняться, пока шесты вскидывались, лодку течением сносило. За час не прошли и полуверсты.
   – Наверно, это не та протока, давай еще один остров обойдем. За ним, наверно, обход, большое колено, – сказал Егор.
   Спустились до тихой протоки и поставили парус. Федор понемногу подгребал.
   – Сто-ой! – крикнули с берега.
   Из высокой травы вышел усатый мужичок в шляпе и в пиджачке.
   – Вернитесь! – сказал он. – На эту речку нет прохода! Мы вот сами оттеда еле живы свалились.
   – Прошлый год люди там были, – ответил Егор, опуская веревку, так что парус заполоскался на ветру.
   – А теперь там нет никого. Разбило две лодки и всех вынесло. Люди разошлись, – подкручивая темные усы, сказал мужичок.
   – Что ты его слушаешь! – сказал Федя и налег на весла.
   – Эй, я говорю не смей! – Усатый выхватил револьвер и выстрелил вверх.
   – Я тебе… – Егор схватил ружье, спрыгнул в воду. Бултыхая сапогами по воде и гальке, он зашагал к берегу.
   – Убери ружье! – сказал усатый Егору.
   – Убери револьвер! – ответил Егор.
   – Там никого больше нет, – сказал усатый. – Никто не моет.
   Трава зашевелилась, и из нее вышел высокий бородатый человек в зимней шапке и с ружьем на плече.
   – Я сказал – не смей ходить, и все! Дороги нет, – подтвердил усач.
   – А кто ты такой?
   – Мы от волостного управления поставлены старшиной, – сказал высокий в шапке.
   – Каким старшиной? Тут нет старшин. А я иду к себе. У меня там дети моют.
   – А как фамилия?
   – Кузнецов.
   – Как Кузнецов? С откудова будете?
   – Из Уральского.
   – Кузнецов! – удивленно сказал усач. – Это который правый берег открыл?.. – Он что-то тихо шепнул своему товарищу и, обратившись к Егору, добавил: – Пожалуйста, можете ехать!
   Егор все еще не мог прийти в себя. Он шел, как домой, в свою избу, а дорогу ему заступили. Он подошел к усачу поближе.
   – Здравия желаем! – гаркнул тот и взял под козырек. – Был когда-то Гаврюшкой. А теперь прозвали по усам – Таракан. Спрячусь в любую щель, – пошутил он. – Вы бы сразу себя назвали. Вас там все ждут. Ваш берег свободный, люди селятся на левый, на Силинский.
   – Пожалуйте отобедать с нами тройной ушицы, – предложил бородач. – Кузнецовский берег слободный. Не спешите! – добродушно добавил он. – Никто не тронет вашу делянку.
   Сели за уху.
   – Как же ты знаешь, кого пустить, а кого не надо? Списки, что ль, у тебя? – спросил Егор.
   – Я знаю всех в лицо… А кого забуду, поднесут пол-штофку – и спомню. А есть и списки.
   – Ты и с нас хотел подношения?
   – Что вы! Кто же Егора Кузнецова не знает… Но лучше бы вам придумать кличку, скажем «Пахарь» или «Стенька Разин». Тут место такое, что не надо бы зря называться. А за подношением я не гонюсь. Этого хватает.
   – Но ведь и новые идут.
   – Да, таких еще больше. Вот мы и поставлены от общества. Мы всех задерживаем, стараемся выведать, кто и откуда. Для желающих отказа нет, благодетели открыли прииск для народа – и мы это чувствуем от общества, да шпионов боимся. У нас ушица всегда наварена. Приглашаем, угощаем… Вот сделайте честь, кушайте еще. Человека сразу видно. Мы по описанию вас узнали, да и так заметно, что хозяин, шли за своим.
   «Какое же общество его поставило? – подумал Егор. – Кто-то уже успел навести тут порядок?»
   Федя сидел и думал о том, что брат еще не успел приехать на прииски, а уж характер выказал. Давно не видел он Егора таким задиристым. Правда, всем известно, что в первый год на Амуре он здорово подрался с бельговскими торгашами из-за гольдов. Мать говорила, что он вообще-то любил прежде драться, мол, выйдет на пруд зимой и улицу пробьет в народе.
   – Судя по всему, общество нынче сошлось большое, – сказал Федя.
   – Лодок еще немного прошло, – отвечал Гаврюшка. – Но нынче много народу нахлынет. Пока еще ни одного шпиона не попалось. Каторжных мы поворотили, не пускаем их на прииски, чтобы не марать честь… А сынки ваши тут, оба. Старший – Александр Егорыч – каленый такой, как чугун, ваш же сынок будет? Племянничком вам приходится? – быстро обратился он к Феде.
   – Да, как же!
   – Дела у них… Вас все ждут. Скоро выборы начнутся, власть надобно установить, чтобы были отводы участков и порядок.
   Через два дня пути вода в реке стала грязной, непохожей на горную, лодка прошла перекат, когда вдали послышался стук и грохот, словно за лесом работала паровая машина. Справа, на левом берегу реки, лес был вырублен. Виден стал сплошной ряд палаток и шалашей. Сплошной строй синих столбов дыма подымался от костров в небо. По камням катились тачки, лязгали лопаты и ковши, скрипели вороты, подымавшие бадейки из шурфов и колодцев. Потоки мутной воды неслись оттуда. Вода становилась все желтей и грязней.
   На лодке подъехал Василий.
   – Пошли к правому берегу! – крикнул он отцу. – Во-он где мы в прошлом году мыли с Ильей и Сашкой…
   Егор налег на шест. Вдали зажелтел сруб колодца.
   – А где же Сашка? – спросил Егор.
   – Вон лодка идет! – показал сын. – Сашка едет…
   Сашка стал выбрасывать на берег очищенные жерди. Егор посмотрел на другой берег. Он весь в палатках, как военный лагерь. Грохот и шум временами слышались сильней и потом снова стихали, словно берег отдалялся. Налетел ветер, солнце ушло за тучи, и балаганы потемнели, стали серыми. Вышло солнце, и белые балаганы за рекой опять весело заблестели.
   – А я на острове мою! – сказал Сашка.
   – Хорошее содержание?
   – Хорошее – нельзя сказать, – уклончиво отвечал Сашка, ставя жердь для балагана. Он вдавил ее в песок косо.
   Егор, достав топор из-за пояса, стал забивать жердь.
   – Кто же, отец, так спрашивает на прииске! Тут у нас суеверия! – молвил Василий.
   – А где ты?
   – Я мою с Ильей. К вечеру палатку сюда перенесу, и завтра начнем работать вместе. Тут у меня шалашик с прошлого года стоит, недалеко отсюда… Я там накомарник поставлю и палатку.
   – Ты хочешь отдельно от отца? Что же ты, как семейный?
   – Я вечером читаю, у меня книги есть. Чтобы тебе не мешать. Тут товарищи хорошие. Нынче Сашка предупредил всех, что скоро сам Кузнецов придет, и весь правый берег не велел трогать. Сказал, чтобы нынче до твоего приезда не смели здесь мыть. Сашка ушел на остров, чтобы подать пример, и всех гнал отсюда… А я вон там…
   – Сегодня мыл?
   – Мыл! Вот здесь триста лотков! – похвастался сын, вынимая из-за пояса узелочек с золотым песком.
   Татьяна перетаскала из лодки мешки, скатки шкур и одеял.
   Егор, Васька и Сашка снесли по кулю муки. Сложили на доски, постланные на два бревна. Сашка закрыл все широким берестяным полотнищем.
   Егор и Федя, подкладывая доски, закатили из лодки на берег бочку с соленым мясом. Татьяна разожгла костер, и вскоре крышка запрыгала на чайнике и повалил пар.
   А за рекой все лязгали и стучали и мутили воду, так что не похожа она была на горную. «В такой воде не постираешь!» – подумала Таня.
   – Сколько тут народу собралось! – удивлялся Федя.
   Василий показал на берегу прошлогодние ямы. На рукаве потока установили бутарку. По узкому деревянному желобу понеслась веселая вода.
   – Кустового золота немного, – сетовал Василий. – Оно полосой пошло. Бобы-то золотые вглубь растут… Это ты, отец, нас научил, если сверху золото выберется – надо копать колодец.
   – А где был куст? – спросил Егор.
   – Вот тут.
   Егор отошел пятьдесят шагов и содрал мох.
   – Как мох драть, так золото брать? – удивился Василий. – Снял, как одеяло, а под ним – как риза, сплошь блестит!
   – Молчи! – сказал Сашка.
   Василий и Сашка стали делать большой разрез. Егор рубил лес на устои. Татьяна хозяйничала.
   В зеленой туче комарья, на мокрой земле среди берез и лиственниц забелел обширный балаган.
   Над лесом высилась красная крутая скала с лохматой вершиной. «За ней должен быть ключ, чистая вода!» – подумала Таня. У подножья скалы, в прозрачной зеленой воде, бежавшей в речку, громоздилась груда сине-желтых, ржавых камней.
   На берестяной лодке подъехал молодой человек. На нем фуражка с выцветшим околышем и сизая куртка с линялыми отворотами и с блестящими пуговицами.
   – Кого же бог несет? – спросил Егор.
   – Мой товарищ приехал! – с оттенком гордости ответил Вася. – Студент из Петербурга.
   Егор когда-то видел студентов в Перми и Екатеринбурге.
   – А я думал, полиция! – сказал Кузнецов, поздоровавшись со студентом за руку. – Что же ты, молодой, а бороду не побреешь? У нас на Амуре молодые бреются.
   – Я, Егор Кондратьевич, очень рад с вами познакомиться. Много слыхал про вас от самых разных людей… Вам, наверно, покажется удивительным, как я тут очутился? Да, живу далеко, в Петербурге, учусь, голодаю там, конечно, и вот, узнав от своего товарища, сибиряка, про прииски, давно задумал податься на заработки и заодно посмотреть Сибирь. В Петербурге живу на малые средства, считаюсь вечным студентом, мне все это надоело! И вот судьба меня занесла… Представился удобный случай – один из родственников, доктор, отправился на службу в город Благовещенск из Петербурга и взял меня с собой за казенный счет.
   Парень на вид был чистый и славный и с первого взгляда понравился Егору. Страшно было слышать, что здоровый человек и неглупый на вид, с руками и с ногами, мог голодать. Есть же такие места на свете!
   – Ну и как же звать вас, барин?
   – Я тут не барин. Зовите меня Алексеем, Алешей, или, как меня тут все зовут, Студент! И все! А вон уж идут к вам паломники!
   По колено в траве двигались какие-то люди в длинных рубахах.
   – С приездом, Егор Кондратьевич! – заговорил бритый молодой мужик, снимая картуз.
   По его примеру, все стали кланяться. Целая толпа крестьян в неподпоясанных рубахах и в широких шароварах вышла на обтоптанную площадку.
   – Делегация-то с того-то берега, пришли до вашей-от милости, попроситься. Сами от села Вятского на Амуре, не извольте сомневаться.
   Егор и не сомневался. Вятских слышно было по говору.
   – Мы с Силинской-от стороны, участок-от нам достался ладный, да хотели разделить артель, чтобы не тесниться, друг от друга не хватать…
   – Дозвольте, ваше степенство, испытать счастья на вашей стороне, на Кузнецовской, – заговорил старик в поддевке. – За резом мы не постоим. Десятинки ли, сколько ли укажете, то будем вам предоставлять. Мы – Ломовых, поди слыхали?
   Егор знал двоих Ломовых, которые гоняли почту, приезжали в Уральское не раз.
   – А я – Ломов Порфирий! – сказал бритый молодой вятич. – А это Тимофей Лукич Ломов, – почтительно обратился он к старику, – сосед с нами Ломов Лука, Кузьма тоже Ломовых.
   – Надо пустить! – посоветовал Сашка. – Че же не пустить!
   – Будьте благодетельны! – сказал старик, и вятские, как по команде, стали опускаться на колени.
   – Только не отдавай, отец, участка за ключом, – попросил Вася, с силой втыкая в песок лопату, вытаскивая ее и опять втыкая. – Там засечки есть. Знакомый моет, он еще не приехал. Он обязательно приедет…
   – Да нам и не надо за ключом-от, – отвечал молодой Ломов. – Нам-от вот тут, до ключа, дадите пятнадцать-от сажень, и ладно!
   – Гляди-ка, гляди-ка, кто сюда прется! Егор Кондратьевич, уж не выдай нас… – испуганно сказал старик Ломов.
   Небольшая лодка с разгона выскочила на песок. Тимоха Силин, спотыкаясь о рубленый кустарник, побежал на бугор.
   – Кондратьич! Егорушка! – воскликнул он.
   Мужики обнялись трижды.
   – А нам говорили, что вы стреляли друг друга и живете во вражде! – осклабился вятский старик. – А вы – братья… Тьфу ты, как спугали!
   – Чем же тебя испугали? – спросил Студент.
   – Люди откуда-то взяли, что у нас с тобой зависть друг к другу! – сказал Тимоха. – Ждут, что у нас драка будет, одни за тебя, другие за меня! Видишь, все выборов ждут.
   – Занимайте место, где не занято. Земля божья. Все будет общественное! – сказал Егор. – Реза платить не надо. Процента, значит! Потом на общество будем все платить десятинку. И на общественные работы придется выходить работать.
   – А мы думали, Тимофей Иваныч, что вы за нами погнались, чтобы вернуть на свою сторону, – ухмыляясь, сказал старик.
   – Вы не крепостные! – ответил Силин. – Да и я не дикий барин! Да на что вы мне? Речка большая, а вы, как бараны, сбились.
   – Конечно, надо занимать места! – сказал Егор. – А то ссоры начнутся.
   Со стороны ключа появились два монаха и стали кланяться.
   – Благослови! – сказал Силин.
   Рыжий монах перекрестил его и дал поцеловать руку.
   – Беседу хотим! Беседовать! – сказал маленький монах, похожий на кавказца.
   – Можно побеседовать! – ответил Сашка-китаец. – Че нельзя, что ль?
   Монах и его благословил.
   – Давай крест целовать. Крест есть? – спросил Сашка.
   Поверх рясы монах одет был в брезентовую куртку. Он распахнул ее и дал поцеловать Сашке крест.
   – Скажи, Егор, – расспрашивал рыжий монах, – правда ли, что ты заявку сделал и отдал все обществу? Мог бы продать богатому промышленнику, войти в пай. Почему же ты за выгодой не погнался?
   – Христос так учил! – отозвался Силин.
   – Конечно, так велел! – подтвердил Сашка.
   – Артельный народ боится, нет ли тут худого умысла, греха! – сказал рыжий монах.
   – Здесь, на твоей стороне, – сказал маленький монах, – попадаются следы неизвестных людей или существ, живущих в тайге. Предупреждаем тебя.
   – Это мы знаем! – ответил Тимоха.
   Егор позвал гостей к чаю. Стол у балагана был налажен.
   – Когда я плыл по этой реке, меня в верховьях стреляли, – сказал он монахам.
   Монахи попили чаю и еще немного посидели, ко всему присматриваясь. На прощанье благословили всех быстрыми, мелкими знамениями и ушли по глубокой траве.
   – Слушай, Тимоха! – сказал Егор. – А от кого поставлен караул на въезде?
   – Это мы просто так, сами, – Силин переглянулся с Сашкой, – чтобы не влипнуть! Установили, как пограничную стражу.
   – Вот вы верно говорите, что скоро начнутся ссоры… Уже ссорятся, – сказал Студент. – У нас на прииске полным ходом идет кампания…
   – Какая кампания? – спросил Егор. – Пьют, что ль?
   – Нет. Выборная кампания. Готовятся к выборам!
   – Да, надо старосту выбрать! – согласился Ломов. – Пока едим свое, что привезли с собой. А что дальше? Уже был случай – украли сухари.
   – Да, есть кражи! – подтвердил Сашка. – Драки есть! Все есть!
   – Один помер с голода! – сказал Силин. – Надо продовольствие завозить и товар. А как приступиться?
   Студент, полулежа на только что разостланной шкуре, смотрел вверх на распускающиеся деревья. Стояла тихая хорошая погода, какой он и не ждал в этих местах. Погода его окончательно пленила. Ему не хотелось уезжать в свой Петербург, в сырые, холодные комнаты. Сегодня, услыхав, что приехал Егор, он надел свою студенческую куртку и поспешил на правую сторону, чтобы познакомиться с открывателем этого прииска.
   – Есть наука, – он поднялся и уселся, – ученье о том, какое будет общество со временем. Как переустроить человеческое общество. О разделении общества на классы, между которыми нет согласия, идет всяческая борьба.
   – Да, скоро выборы, – сказал Тимоха. – Видишь, хотят Жеребцова выбрать.
   – Ну и че же! Пусть будет, зачем препятствовать! – сказал Сашка.
   С берега пришел Пахом Бормотов. С треском прыгая через кустарник, ломился по тайге Ильюшка.
   – Тут свои компании составились, и каждая хочет забрать голоса. Зачем нам Жеребцов, – толковал Силин, – оп крутой и сделает обиды людям. Мало того, он выгоды себе хочет, в ущерб обществу. Он без контрабандистов прииск не прокормит, и все мы попадем к нему в кабалу… И как это ты, Егор, не досмотрел! Все же он проник сюда еще тот год.
   – О чем толк? – спросил Пахом. – Как дома?
   – Слава богу! – ответил Егор.
   – К тому же староста должен людей уважать, а Никита больше грубит, обойтись не умеет.
   – Он народу не отдаст богатства, – сказал бритый Ломов. – Мы с ним рядом робим… Подальше-то лучше… Все бы ушли, да, вишь, там золото богатое… Кажись, все же я один на вашу сторону перееду. Остальные вятские пока там останутся.
   – За Жеребцова много народу, – сказал Пахом. – Он живет без рассуждений.
   – Это людям правится, – сказал Тимоха. – Он себе возьмет выгоду и даст другому урвать. Знаешь, люди в справедливость не верят. Зачем, мол, нам, когда ее нет. Мол, если между собой сговориться, и можно славно жить. А остальной народ все равно глупый, он и тем доволен. А ты тут им помеха. Им совсем не надо, чтобы кто-то пекся о справедливости, старался бы их удержать. Они сами с умом, жадности своей не покажут, но друг друга покроют, и никто не догадается.
   – Они тоже о справедливости говорят, – возразил Студент. – Да еще как складно!
   – Да, у них свой говорок есть, – спохватился Пахом. – Из городских и крепко с ними сошелся, объясняет все хорошо.
   – Может, на самом деле хороший человек? – спросил Егор.
   – Он образованный! – подтвердил Студент.
   – Нет, мы хотим тебя! – ответил Пахом. – Нам надо атамана, чтобы все умел сделать и других мог научить.
   – И не из торгующих, – сказал Ломов.
   – А то продаст! – засмеялся Студент.
   Васька с любопытством прислушивался. «Что будет, если выберут отца? Сможет ли справиться с такой разномастной оравой? Это ведь не своя семья, где каждый слушается и терпит. Многие тут возненавидят его. И теперь уж, наверное, недовольны, что приехал, косятся. Только пока отцу это неизвестно».
   Васька знал, что и отец его не маковое зерно. Хотелось бы видеть, как выкажется крутой его нрав, как он начнет тут устанавливать справедливость. С какого края примется? Уговорит или вколотит?
   Васька чувствовал себя, как в цирке перед схваткой борцов.
   – А Федор Барабанов здесь? – спросил Егор.
   – Здесь, – сказал Тимоха. – Он со стариком, своим работником Яковом. Мы их догнали на озере. Вот каторжный был, а женился и переменился.
   Казалось бы, все рады Егору. Но сам он чувствовал, что тут покоя нет и ему не будет, словно попал он из родного села в другой, жестокий мир, от которого уж отвык. Показалось, что монахи зачем-то подосланы к нему.
   «Что же у них тут будет, если начнется не дележ, а грабеж и пойдет такая кутерьма? – подумал Егор, проводив гостей. – Какая тут может быть справедливая жизнь? У них тут и крадут и голодают! Тимоха Силин не следит. А Васька чему-то рад. Молод и доволен. Глуп еще! А я? Дал людям богатство для справедливой жизни! А будет ли она? Кто ее установит?»
   Люди в нем видели силу, искали заступничества и заискивали, и все это было неприятно.
   Смутно начинал понимать Егор, что, кажется, ему следует брать на себя общественную обязанность… Прошедший день показался ему таким тяжелым, что думать больше ни о чем не хотелось.
   Где-то в стороне Студент сказал:
   – Твоему бы отцу образование дать…
   Дальше Егор ничего не разобрал. Молодые голоса звучали весело.
   – Мы зовем Сашку не по имени, – возвратившись, предупредил отца Василий. – Он у нас Камбала…

ГЛАВА 2

   В носу лодки лежал щуплый старик в матросской куртке и с полотенцем на голове. Стоя на корме и плавно толкаясь шестом, словно танцуя, лодку гнала девушка. На голове у нее повязан светлый платок в горошинку, закрывающий почти все лицо, так что торчит только носик. Она в белой кофте, с шалью на плече, ниже подоткнутых юбок видны упершиеся тонкие ноги в толстых чулках и в начищенных башмаках.
   Из колодца поднялась голова бородатого старовера.
   – Ктой-то опять… Ах, срам! Тьфу! Грех!
   Бородач проводил лодку взором и опять скрылся в шурф. В этой артели работали истово, как молились.
   У бутарок шумела вода, стучали лопаты о грохота промывочных стволов.
   – Смотри, молоденькая девчонка, а какая!.. Э-эй! – крикнул лодочнице старатель с лопатой.
   – Куда поехали? Айда к нам в артель! – добавил старик, стоявший в воде по колена.
   – А ну, налегли еще, подверни бочок еще раз, – не унимался старатель с лопатой. – Э-эх!
   Грузный невысокий человек господского вида, в очках и с припухшим лицом, вышел на отмель, обнажая лысеющую голову, и поклонился.
   – Здравствуйте, мадемуазель!
   – Здравствуйте! – ласково отвечала девица.
   Матрос в лодке очнулся, поглядел блеклыми глазами.
   На повороте, там, где перебутор, какой-то старовер в белой грязной рубахе и в полосатых штанах долго смотрел из-под ладони на лодку. Он закашлялся, словно что-то попало в горло, потом свирепо глянул на подошедших трех сыновей. Старика чуть не сбили с ног. Вровень с лодкой по берегу бежал старатель с лопатой. У него черные брови насуплены и глаза, как угли.
   – Налим! – окликнули его.
   Но парень, не глядя под ноги и спотыкаясь, все бежал вровень лодки, не обращая ни на кого внимания. Он стал тихо подсвистывать на бегу, как бы подманывая якорька.
   Китайцы бросили работу, оставили свои лотки и столы, разогнулись.
   – Ой-е-ха! – воскликнул китаец с бородкой и подпрыгнул. Он прошелся по берегу мелкими шагами, покачивая бедрами при невеселом смехе всей артели. Словно труженики хотели сказать своим смехом старшине, что нечего зря и мечтать о недостижимом.
   Китаец с бородкой, изображавший женщину, вдруг взвизгнул. Кто-то из китайцев дал ему пинка.
   Налим уже не бежал, а шел, словно зная, что дичь не уйдет, что на его свист зверь не может не отозваться.
   – Какую-то несет! Нам в помощь! – сочно пропел сладкий женский голос.