Задорнов Николай Павлович. Золотая лихорадка

   – Ты слышал, о чем говорили между собой преступники? – волнуясь спросил Телятев.
   – Знакомы они были между собой? – спросил Оломов.
   – Незнакомы, ваше высокородие! Чужие были.
   – Как же ты узнал?
   – Заметно было, высокородие.
   – А говорят, они приятели и свои?
   – Никак нет. Я же рядом был. Мы ели вместе.
   – Неприятный случай!
   Солдату велели уйти.
   – Зря человек не побежит, – сказал Оломов. – Значит, пойман был настоящий преступник. И убит. Тут уж никакие адвокаты не помогут.
   – В воду кануло.
   Пароход встал на якорь.
   Мимо шла лодка. Гребли две молодые гилячки. Дети, женщины, мужчины и старик улыбались, глядя на пароход. На носу его стоял Ибалка с цепочкой от свистка, растянутой по мундиру.
   Он тоже улыбался. На мостике ходил капитан в форменной фуражке.
   Поравнявшись с кормой и завидев на скамье Сашку рядом с вооруженным солдатом и полицейских, садившихся в шлюпку, гиляки переглянулись и стали грести прочь от парохода.

ГЛАВА 25

   Погода предвещала бурную зиму с жестокими морозными ветрами. Теплая, затяжная осень перемежалась злыми ненастьями.
   Пронесся небывалый тайфун, полосами лес повалился вокруг Уральского. Перелегли через речку Додьгу или уткнулись в воду по самые вершины ильмы, пробковые дубы и клены, и не ветер, а вода шумела в их еще зеленых ветвях.
   Когда-то, прибыв сюда и войдя впервые в тайгу, глядя на эти деревья, удивлялись крестьяне.
   – Какие дубы повалились! – рассказывал Федор Кузнецов, возвратившись с заимки, – когда еще молодые такими вырастут.
   Местами тучные лесины с поднятыми корнями прилегли на сучья ближних крепких еще деревьев. Лес, которому бы еще стоять и жить, прочесала буря и вырвала все, что удалось. Мостами упали совсем молодые кедры, а уцелели могучие старики.
   Пароходы еще ходили. В низовьях стояла хорошая погода.
   Кузнецовы перегнали скот на заимку. Коровы мычали зло, видя дорогу, загороженную буревалом. Их обгоняли целиной, по мелкой чаще.
   Кета прошла.
   Ночью кто-то взошел на крыльцо, потоптался, видимо, почистил сапоги, прошел сени, распахнул незапертую дверь в избу, прошел через кухню, зная куда идти.
   Егор не спал. По смутным очертаниям фигуры, он узнал Василия и почувствовал, что-то случилось. Васька напряжен, словно в страхе.
   – Отец? – неуверенно спросил он.
   – Тут я, – спокойно ответил Егор.
   Сын прошел в густую тьму к кровати, на которой лежал отец. Егор, почти не видя его теперь, почувствовал, что страх и напряжение покинули Ваську, и словно невидимые лучи сыновьего тепла обдали его душу.
   Быстро спрыгнула с кровати мучившаяся весь вечер ногами Наталья.
   – Что случилось? – спросил отец.
   – Разогнали.
   – И слава богу! – сказала мать и стала чиркать спичками.
   – Илья убит, хотел бежать. Плыл через Амур, солдат стрелял его, – сказал Василий. – Я пиджачок его привез…
   – Боже мой! – ужаснулась Наталья.
   – Кто, ты говоришь, кто убит? – спросил из последней комнаты дедушка Кондрат и стал подыматься.
   Загорелась лампа.
   Наталья подошла к Васе и посмотрела в его лицо, оно изможденное и грязное, словно жизнь обезобразила его до неузнаваемости.
   – Катя где? – с потаенным страхом и нетерпением спросила она.
   – Идут…
   – Вы не одни? – спросил отец. Он поднялся и, жалея, горько поцеловал Василия.
   – Как ты? – спросил сын.
   – Стою!
   – Полиции нет? – спросил Василий с беспокойством.
   – Что делать! Пусть все идут, – ответил Егор понимающе.
   Василий вышел на улицу и негромко присвистнул. В избу завалилась целая толпа оборванцев.
   – Ур-ра, президент жив! – закричал Студент, подымая ружье.
   – Здорово, сват! – прохрипел Федосеич. – Старый дуб, долго пролежал в своей бухте?
   – Мы очумели, президент, озверели, но… – воскликнул Студент. Последние дни были самыми счастливыми в его жизни.
   – Мыться? Баню топить? – растерянно спросила Наталья.
   Где-то послышались женские голоса.
   – Утром – на заимку, – сказал Егор, – потом решим, что делать.
   – Мы общественное золото привезли, – сказал Василий.
   – Че у вас творится? – пригибаясь, в низких дверях кухни стоял Петрован. – Вернулись? Заразы! На заимках у нас не то что артель, роту упрятать можно…
   – К Сашке, может?
   – Нет, не надо. На заимке лодки есть, – ответил Егор.
   – Погиб Илья…
   В грязных шелковых шляпах и в ватниках поверх городских жакетов со стоячими воротниками появились с чемоданом и мешком Ксенька и Катерина. На прииск приезжала портниха и нашила золотишницам модных нарядов. Была там и шляпница.
   – Маманя, че топить? – сразу спросила Катерина, обхватив Наталью за шею и целуя ее.
   – Уж топлю, доченька! – ласково ответила Наталья.
   – Зачем на заимку? Айда ко мне, – сказал Петрован. – У меня изба новая, три комнаты…
   – Отец че-то у нас боязливый стал, – говорил он, уводя по невидимой тропинке гостей через траву и рытвины.

* * *

   Ночью Катя всех перепугала в доме Егора. Она вскочила и стала истерически рыдать, потом кинулась к Наталье, залезла под одеяло, уткнулась ей в грудь.
   Василий вскочил, подбежал босой, спросонья не разобрав, что случилось.
   – Что с тобой? – спросил он жену.
   – Не трогай! – закричала Катька. – Убью топором! Я всех вас покрошу! – кричала она и в страхе прижималась к Наталье, стараясь спрятаться к ней под одеяло с головой.
   – Ты ее не тронь! – прикрикнула на сына мать и закашлялась.
   Катя стихла. Через некоторое время она сказала:
   – Мама, зачем вы его так… – она поплакала, заслезив Наталье грудь рубахи, и уснула.
   Утром Василий сказал Татьяне:
   – Я привез его вещи… Иди отнеси Дуне.
   – А че же сам? – спросила Таня.
   Васька не знал, что сказать.
   – Иди, гляди ей в глаза, – сказала Катя. – Вот так! Теперь уж не стыдно!
   – Вместе пойдем, – сказала Татьяна. – Страшно, брат! Она тревожится. Тут пароход приходил, и нам сказали, что кого-то убили полицейские… А из Тамбовки приехала она такая повеселевшая, свеженькая, как грибок.
   Вася и Татьяна зашли в дом молодых Бормотовых. Дуня разливала горячее молоко детям, усевшимся за стол. Она не видела мешка в руках Василия. Ей не хотелось смотреть на него.
   Василий заметил, что она посвежела лицом и стала тонкой и гибкой, как в девичестве. Но показалась она Васе невеселой.
   – Вот его вещи! – сказал Василий.
   Дуня схватилась за голову и глянула на Ваську, выкатив глаза, лицо ее перекосило в таком ужасе, словно на нее навели дуло, и она пятилась, ожидая выстрела.
   Дети расплескали молоко. Старший кинулся, к матери и со злом оттолкнул Василия.
   – Не трогай маму!
   – Уходи, Василий! – сказала Таня, видя, что зря привела его.
   Дуня вдруг утихла, словно что-то вспомнив. Она закрыла глаза кулаками, потом чуть слышно молвила:
   – Это я его убила…
   Она встала, развязала мешок, достала пиджак Ильи, сморщенный и измытый в воде и высушенный товарищами на солнце, увидела навитые на пуговице свои волосы. Горько скривилась и села, повесив голову.
   Таня молча обняла ее…

* * *

   Отец Алексей отслужил панихиду по Илье. В церковь съехались крестьяне и гольды со всех окрестных селений.
   Дуня с детьми стояла сумрачная и замкнутая. Проблеском серебра сверкали ее пышные волосы. «Раненько бы!» – подумал Егор.
   – Ты не знаешь, где Бердышов? – спросил Егор на другой день, зайдя к ней в избу.
   – Не знаю, – ответила Дуня. Она обняла детей за плечи и, помолчав, добавила сухо: – Наверное, в городе…

* * *

   Егор, начавший было ходить, в эти дни опять слег. Он был слаб и не мог поехать в город.
   Василий послал телеграммы Бердышову и Барабанову, получил от них ответы и решил ехать в город сам, распутывать все дела, постараться выручить людей, а если придется, то и отвечать за себя и за отца. Егор соглашался.
   – Надо ехать! – сказал он сыну.
   – Поеду к богачам! – ответил Василий. – К тем, ради кого мы убивали друг друга и сходим с ума!
   – Ты рос у него на руках! – сказала мать. – Он тебя не выдаст. Поезжай, выручи людей и отца, раз он сам не может. Да он и не схитрит, а ты уж уловчись, пособи отцу с матерью. Видишь, мы теперь…
   – Я выздоровлю и приеду на суд, – сказал Егор. – Дело мое, я открыл и я отвечу.
   – Что ты, отец! – возразил Вася. – Перед кем ты будешь говорить? Перед Телятевым? Перед Оломовым? И где! В каторжном, пропойном, развалившемся Николаевске, который только один ты еще поддержал на год-два!
   – Послушай, Василий! Я – отец. И я строго тебе говорю: скажи Ивану в городе, что я отвечу сам. Скажи это и Телятеву, и Барсукову. Я вот поправлюсь и сам пойду в тюрьму.
   – Я скажу… Но зря это. Там глухо, пьяно. Пусто. И начинать подвиги надо не здесь.
   – А Иван хочет начинать дело здесь.
   – Для него тут есть золото.
   «Что же ты хочешь, чтобы за меня судили мальчишек-студентов или безграмотных моих товарищей? Пусть, сын, никто об этом не узнает в пьяном городе. Но ты узнаешь, какой у тебя был отец. И я буду знать себя. Это ведь не обязательно прокричать народу. Человек живет только раз и сам себе должен ответить» – так думал Егор.
   Васька понурился, сбитый с толку. Отец не хотел, видно, идти на врага в обход и хитростью, как теперь было принято. Васька почувствовал себя низким по сравнению с ним.
   – А если никого не тронут и всех отпустят, тогда и я не приеду, – сказал Егор.
   У Васьки отлегло на душе. Оказывается, отец не без головы со своей честностью.
   Наталья стряпала пироги.
   Катя старалась помогать ей и рассказывала, волнуясь, бесконечные истории о разных приключениях на приисках, вновь как бы переживая все и торопясь так, что язык ее иногда заплетался.
   Наталья услышала, что на прииске после ухода отряда остались полицейские, с гиляком, которого имя не вспомнишь. Видя, что никого нет, они поснимали форму и стали тоже мыть золото. А Родион Шишкин, не зная, что стряслось и что всех разогнали, вдруг заявился, вернулся с тамбовцами на прииск. Полицейские не пускали их, хотели задержать. К ним к тому времени приехал урядник Попов и тоже мыл.
   Тамбовцы решили, что вместо Гаврюшки поставили каких-то самозванцев и что те хотят с них содрать и поэтому не пускают. Родион и его товарищи стали ломиться силой.
   Дело кончилось дракой. Полицейских избили прежде, чем все разъяснилось.
   – Арестовать-то уж никого они не могли. Сами хищники оказались, попалась полиция. Так и мыл Родион с ними рядом. Да мы когда поехали домой, то и тамбовцы подались с нами… Побоялись без Василь Егорыча оставаться. Все же полицейские могли их перебить… Так мы и шли. Студент говорил, мол, свободные люди, идем вольным отрядом. А Родион Шишкин сказал: «Какой же свободный, когда ото всех прячемся!»
   Алешка сидел за столом и старательно переписывал из книжки в тетрадь.
   – А где же вы такие кофты и платки купили? – спросила Наталья.
   – Все привезли. Это какие-то моды заведены. Да и своя портниха была. И я уже рюшки делать научилась. Эту без полей шляпку в сборку могу сама сделать, это нехитро. Портниха говорила, стриженым такие хорошо носить.
   – Бог ты мой! Стриженым!
   – Да. Говорила, блондинкам идет очень этот цвет! Приискателки кофт пошили со стоячими воротниками. Шляпки носили вместо платков. Другая с кайлой идет в шляпке, стриженная как парень, молодка. А это девка!
   В открытую дверь слышно было, как на крыльцо Ксенька спросила Студента:
   – И куда же ты решил?
   – К родным в Благовещенск.
   – Опять, как малое дите, на чужие хлеба!
   – А ты куда?
   – Куда я! Не с тобой же! У меня восемь душ! Хлеба просят, а мать с городским таскается. Ломов места себе не находит. Он и мужик-то настоящий, не то что ты…
   – И тебе совершенно не жалко расставаться?
   – А тебе будто жалко? Какая жалость! Сам же учил, семья не нужна, жить всем свободно, отцов свергнуть, жен ревнивых тоже! Открыли философию, а это уж давно известно. Разврат называется.
   – Я, знаешь, Ксеня…
   – Ты хоть дверь-то прикрой, а то люди слышат… А монахи допрежь тебя…
   Через некоторое время вошел расстроенный Студент. Он посидел рядом с Алешкой, глядя, как он пишет. Спросил у Кати:
   – А где Васька?
   – Василь Егорыч? – переспросила Катя, – Они вон в той комнате. В зальце. Собираются.
   – Я замечаю, – заговорил Студент, заходя в зальце, – что крестьяне знают все философские и нравственные теории, которые проповедуют образованные люди, но по-своему. Я убеждаюсь, что не существует монополии образованности. Не только через книги.
   Быстро вошла Ксения.
   – Коряга, иди-ка живо! – крикнула она. – Вон пароход вышел из-за мыса. К обеду тут будет. Собирай всех, мотайте, заразы, на заимку…

ГЛАВА 26

   В легком утреннем тумане проступили три голые мачты. За длинным лесистым островком открывался город.
   В цвет воде и туману на дальнем рейде слабо дымил большой океанский пароход.
   На высоком берегу маячили квадраты каких-то строений. Под берегом старый знакомец казенный пароход «Лиман», с набухшими боками, сегодня не дымил. Посередине реки виднелся трехмачтовый военный корабль с трубой под всеми парусами.
   Судно уже тронулось и тихо скользило по гладкой реке.
   «В далекое плавание!» – подумал Василий.
   Утро было исполнено свежести, спокойствия и тишины, вид реки и гор, украшенный тонкими видениями мачтовых судов, как бы замер.
   «Море близко!» – подумал Вася. Он смотрел туда, где река расступалась все шире, ниже города мыс от мыса отходили все дальше. А между ними лишь небо и вода.
   Когда Василий вернулся с прииска в Уральское после полутора недель подъема против воды в ветер и непогоду, он так измок, измерзся и устал, что ему казалось, он никогда в жизни не захочет больше подходить к воде и станет приучаться к берегу.
   Но сейчас, при виде далекого голубого горизонта, он почувствовал, что где-то тут близко выход в мир. Вид был хорош, сулил надежду, что и жизнь тут может быть хороша.
   Он вспомнил, как мальчишкой попал с гольдами на охоте на высокую сопку, с которой видно было море, и точно такое же чувство охватило его тогда.
   Пароход дал свисток и пошел прямо на город. Застроенный берег расширялся, тихо подплывал к пароходу, как бы норовя окружить его толпой домов, старых и свежих амбаров и пристаней со множеством лодок, халок и барж.
   Где-то раздавались сильные удары по железу, видно клепали паровой котел в затоне. За полуостровом виднелись два небольших парохода у причалов.
   Казалось, что город снова оживал с тех пор, как его обескровили, увезя отсюда все… Прииски уже закрыты, народ разогнан, но еще товары везли по старым заказам, золото из мужицких карманов еще не выкачено, надолго его хватит, и люди еще будут делать дорогие покупки. Отец дал новую жизнь этому городу.
   Барабанов-отец ждал на мелях берега на тележке, запряженной буланой кобылой. Правя вожжами и понукивая лошадку, он расспросил про Егора и домашние дела.
   – А Тимоху, кажется, нам не вызволить. Петр Кузьмич Барсуков сюда приехал. Оломов тут. Вцепились крепко, не оторвешь.
   – И Петр Кузьмич? – удивился Василий.
   – И он!
   – А Санка здесь? – прищурившись от солнца и невольно улыбнувшись, спросил Вася про друга детства.
   – Санка, брат ты мой, калинка, уходит в плаванье.
   – Куда?
   – Ты его сам спроси. Он меня не слушает и хочет жить по-своему… Иван Карпыч как раз тут. Он только что вернулся из лимана. Нынче опять огреб капитал, рыбой торговал. У него в Японию – рыба, в Китай – капуста, в Америку – меха, в цареву казну – золото.
   – Так и воротим к нему, дядя Федор.
   – Пошто не ко мне?
   – Дядя Ваня сам просил. Может обидеться. Он всегда приглашает. Прошлый раз у него же останавливался.
   – Конечно, тогда обидишь! – ответил Федор недружелюбно. – И Банзаровну знаешь?
   – Как же! А Санка… не в Сан-Франциско ли собрался?
   – Санка, брат ты мой…
   Дом у Бердышова окнами на реку, со свежепокрашенным тяжелым забором. На стук лязгнула цепью собака. Мягко открылось высокое окно, и выглянула черная голова пожилой бурятки-экономки.
   – Здравствуйте, Василиса Банзаровна! – сказал Вася.
   Барабанов привязал лошадь к коновязи. Дверь распахнулась, мальчик открыл ее и поклонился. По широкой лестнице сбежал Иван.
   – Че такое? Че случилось? Я только что вернулся. Я это время здесь не был. Я шел сверху и заглянул сюда на день. Получил телеграмму. Че такое? Ни че не понял! Егор живой?
   Василий спокойно рассказал все.
   – Отец хочет, чтобы его судили. Сказал, чтобы я объявил об этом здесь.
   – Зря. Из этого ничего не получится, – сказал Иван.
   – Что же делать? Я обещал сказать.
   – Слово Егора – закон. Исполни и объяви, как он просил.
   Барабанов, полагая, что у Василия найдется рассказать еще кое-что, и что Васька – не Егор, сразу всего не выложит, решил ради своей же пользы и дела лучше уматывать.
   – У меня еще дела, прости, Иван Карпыч!
   – Сиди.
   – Ну мы, люди свои, в одном городе торгуем! – с важностью погладив свою темную бороду, ответил Барабанов. – Всегда встретимся! Прощения просим.
   Федор опасался, что если начнут все разматывать, то могут добраться и до него. И даже до Телятева. Жаль ему было старого соседа, но, полагал он, все от бога. Не будь он ранен – явился бы сюда, протянул бы сам руки под кандалы и сказал бы: «Я был президентом. Всех освободите! Я один виноват!» Умен он на дело, а честностью не всегда умен, – думал Федор. Он надеялся, что Васька, однако, сладит все лучше его и уж, конечно, не станет зря объявлять, что Егор был президентом.
   Иван все выслушал. Глаза его заиграли. Ставка, как он почувствовал, была велика, игра в самом разгаре. Как обухом по голове долбануло его, когда дошла весть о гибели Ильи. Он слыхал об этом еще в лимане. Он по привычке притворялся, уверяя Васю, что ничего не знает.
   – Да, меня тут два года не было. Я ждал, что так все случится.
   Ивана давно уже поздравляли, что он взял миллион на новом прииске, который разведали для него старатели больше, чем его поисковая партия.
   Шел слух, что вообще все тайные прииски до последнего времени принадлежали ему, а что теперь он вдруг захотел от них отказаться.
   Приезжали в лиман старатели, просили его взять прииск, дозволить им не ломать построенные избы.
   – Я прииск не возьму! – отвечал Иван.
   Все молили его: «Возьми!» На Бердышова были доносы губернатору и в Петербург, о чем сообщил ему по поручению Корфа приехавший в Николаевск чиновник Барсуков.
   Бердышов послал мальчика с запиской к Петру Кузьмичу, и тот ответил, что ждет Василия Егорыча вечером.
   Петр Кузьмич принял сына своего старого знакомца в бывшем губернаторском доме, в комнате, которая заставлена шкафами с книгами. На стенах – шкуры зверей, оружие у окна – аквариум с красными в полвершка рыбками. Здесь жил теперь начальник округа Складовский, женатый на родной сестре Петра Кузьмича.
   – Боже мой! Ах, ну зачем же беспокоился Егор Кондратьевич! – всплеснул руками Барсуков. Егор послал ему тючок соболей в подарок и такой же жене Складовского.
   – Ольга, посмотри, какой роскошный тебе подарок! – пошел он показать сестре.
   Василий засмотрелся на огромную картину. В золотой раме море, горы, белый город под ними, розовый туман и корабли. Немного походило на сегодняшний вид с парохода, но город богаче, большие каменные дома громоздились друг на друга, лодки разъезжали по заливу, судов больше и все было как-то веселей. Но и Николаевск стоял на видном высоком и красивом месте и порадовал Василия.
   – Дело серьезное! – заговорил Барсуков, хмурясь. Он встал, прошелся и пересел на другой стул. – Губернатор объявляет решительную борьбу хищникам.
   – Будьте отцом родным! – сказал Василий. Он почувствовал вдруг фальшь своих слов.
   Так мог говорить его отец, когда жил еще на старых местах, но не теперь, и ему стало стыдно. Ему ли так говорить, сыну президента таежной республики, мечтающему о социализме.
   – Что-нибудь постараемся сделать, – сказал Барсуков.
   Он добавил, что очень сожалеет об убийстве Ильи.
   – Это само по себе преступление. Человека взяли ни за что… И дернуло его бежать. Почему, зачем он бежал?
   – Нрава горячего был, – ответил Василий. Он густо покраснел не в силах еще что-то сказать.
   – Но вы действительно вели разведку от Бердышова? – спросил Барсуков у Василия.
   – Конечно, мы для него старались.
   – Как это понять?
   – Прииск, мы знали, перейдет к нему, – ответил Василий. – Он его заберет запросто. И он, видно, ждал. И мы знали, что не минует.
   Барсуков не стал дальше расспрашивать. Законы, он сам знал, устарели, негодны для нового края, задерживают его развитие. Он и прежде полагал, что все это не так, как значится на бумаге. Теперь, видя, что самые лучшие из здешних жителей, его знакомцы и их дети, замешаны, он решил окончательно, что надо стать на их сторону.
   Сделать это, как он полагал, надо умело, не выказывая протеста, а доказательно, законно, пользуя все, что представится возможным.
   Он сказал себе: дети переселенцев выросли, нельзя запрещать им пользоваться богатствами этой земли.
   – Что же вы хотите? – спросил он.
   – Силина винят, как политического. Можем ли мы требовать расследования, – спросил Василий. – Отец хочет приехать и объявиться.
   – Вы не соизмеряете желанную вами справедливость с тем, что есть на самом деле. У вас свои понятия, но у нас свои, и шутки здесь нельзя шутить! – раздраженно заговорил Барсуков.
   Вошел японец-слуга и, улыбаясь, сказал:
   – Приехали Иван Карпыч!
   – Отправил пароход! – входя, сказал Бердышов.
   – Надо нам выручить Силина. Вот и все! – сказал Барсуков.
   – И Сашку! – заметил Василий.
   Иван не стал поминать о делах. Полчаса прошло в разговорах, которые Василию казались пустыми.
   – А что же Дуня Бормотова? – вдруг спросил Бердышов.
   Васька опять покраснел до корней волос и замешался. Иван тряхнул головой, как ошалелый бык, словно отгонял тучу вьющихся слепней.
   – Она… – сказал Василий, – с детьми… Я ей привез его вещи. Мы нашли его. Собственно, не мы, а гиляки… Похоронили его… Она переменилась очень, но не плачет… Сумрачная…
   Иван ждал всего самого плохого. Поэтому он без волнения и без жадности, как ему казалось, брал прииск, словно принимал его в наследство.
   По уходе гостей Барсуков пошел к сестре. Она была в восторге от соболей. Складовский, ездивший за город в крепость, где поставлены новые орудия, вскоре вернулся. Ужинали втроем, и Барсуков рассказывал шурину о семьях Бормотовых и Кузнецовых, и какое теперь там горе.
   – Какой молодчина молодой Кузнецов! – говорил Петр Кузьмич. – А ведь отцы были нечесаны, в лаптях. А сына можно ввести в любую гостиную. Отец – идеалист, хочет все взять на себя, что было и чего не было.
   Петр Кузьмич впервые стал объяснять суть дела, как оно ему представлялось.
   – Они вели разведку от Бердышова, но не могли преградить путь на целую огромную реку старателям. Туда хлынуло крестьянство… Им предстояло ехать в город и все объявить и тогда стать врагами своих же братьев и всяческих свояков. А Бердышова в это время не было, он скитался по Парижу, а потом, кажется, дочь свою, полугольдку, помещал в Петербурге в частную гимназию. А они тут воспользовались древним обычаем старателей и организовали правление, выбрали свою власть, чтобы на прииски не попадали преступники… Их надо было бы поощрять, они в любом государстве были бы великими людьми и о них писали бы в газетах! Можно подозревать их в чем-либо согласно формальным законам, но тогда надо заключать под арест десятки людей и ослаблять многие семьи. Ведь на прииски шли самые здоровые и сильные…
   – Нет, об этом и речи быть не может! – сказал Складовский. – Но была ли политическая агитация?
   – Нет, не было.
   – Вы уверены?
   – Я совершенно уверен.
   – Нигде не могут найти доносчика. Пропал без вести. Может, с ним расправились?
   – Кто же мог знать о доносе?
   – Не понимаю, как все это получилось… Да, если бы не эти разговоры про социализм!.. Тогда все ушли бы мирно! – отвечал Складовский.
   – Я полагаю, что можно бы не наказывать, если не было тут политики и если прииск возьмет Бердышов, но надо найти законные основания, чтобы не привлекать их. Я полагаю, они совершенно не виноваты с одной стороны, но с другой стороны, юридически, совершенно виновны, и тут без законов не обойдешься! Тем более что случаи с выборной властью были, и мы даже не арестовывали никого, и это уже прецедент. Почти закон! Наш!
   – Да, если бы не эти разговоры про социализм! – повторил Складовский.

* * *

   – Планы мне привезли на бересте! Позор, да и только! – восклицал Иван Карпыч. – А где, где моя бумага? Что же это ты, Василий Егорыч? Я столько бумаги вам давал… И все инструменты!
   – Да я же говорю вам, что лодка перевернулась! Как сами остались живы!
   – А на Еловом ключе были глубокие шурфы? – спрашивал Иван.
   – Десяток пробили. Я нашел китайцев, у них контракт закончился в Де-Кастри на казенные работы. А русские не соглашались глубокие шурфы бить… А теперь они разбежались, что я могу с ними сделать. Вы же сами распугали их.
   У Ивана Карпыча в соседней комнате собрались гости. Китайчонок с косой пронес туда вино и закуску. Бердышов вошел, браня Василия.
   – Вот дикари! – сказал он, обращаясь к Оломову. – Бумаги у них не было, человека в город не послали! Знакомьтесь, мой управляющий!