Страница:
– Вот как у нас получается… Есть такие, подкопали, – заговорил благообразный старичок в поддевке.
– Это Силинская сторона, а не Кузнецовская, – сказал седой старовер. – Здесь никто взыскать не может…
– Каждый может взыскать за это! – отвечал старик.
– Как это может?
– Что за невидаль, Кузнецов какой-то! Кузнецов нам не власть!
– Мало ли Кузнецовых!
– Он открыл…
– И ты бы открыл…
– Чужое золото не на пользу, – сказал Пахом.
– Нет, видно, ничего! – ответил Налим, глядя на обидчика.
– Видишь, видишь, что он говорит! – рассердился молодой старовер. – Это он про нас… Издевку делает.
– А как же дело? – закричал исступленно старик.
– Далеко ли он подкопал?
– Да под межу.
– Межа ничья!
– Да, межу надо соблюдать.
– Хватит, тут не переслушаешь, – говорили старатели. – В воскресенье выберем старосту!
– Они еще драться начнут, – заметил Федор Барабанов.
– Пусть дерутся! – сказал Пахом.
Все расходились. Между пеньков и груд желтой породы на траве остались лишь спорившие, разбиравшие свое дело.
Илья вернулся к ним.
– Разойдитесь! Живо!
– Ступайте каждый к себе, – сказал Пахом. – Скоро выберем власть, и тогда станете судиться, Виноватого накажем, если суд признает, – добавил он.
– А ты больше не копай, а то знаешь, Егор Кузнецов велит тебя привязать в тайге к лесине и забьет мошка насмерть. Да и с Никитой Жеребцовым не спорь. Его, может, выберем, сильно хотят люди его, чтобы был властью. Понял? С сильным не борись, с богатым не судись…
– Межа-то…
– Мало ли что межа!
Мужик запустил пятерню в волосы и хотел что-то еще сказать, но не стал и побрел к себе.
К Пахому подошел толстячок в очках.
– В воскресенье выборы?
– Так сказывают, – ответил Пахом.
– Ну так что же! Пора начинать выборную кампанию!
– Пьянствовать-то? – спросил Бормотов.
Илья ухмыльнулся.
Очкастый подмигнул Пахому и похлопал его по плечу.
– Молодец! Из одной деревни с Жеребцовым?
– Не, из разных…
– Справедливый человек Никита. Правда? – обратился очкастый к Илье.
Тот опять ухмыльнулся.
– Да это как водится, – сказал Пахом.
– Умный!
– Конечно. Торгующий…
– Ну, это не важно. Его и надо выбрать.
– Не худо бы! – отозвался Пахом с оттенком недоверия, которое услыхал только его сын.
– Во суббо-о-ту, день нена-стный, – слышатся протяжные женские голоса.
– Нельзя в по-оле рабо-отать…
По палатке барабанил скучный, затяжной дождик.
– Ты повидал Егора? – спрашивал Алексей Городилов.
– Как же! – отвечал Никита, лежавший на спине. – Егор заготавливает лес. Он хочет себе избу строить. Говорит, что на прииске будет жить до осени. Мы ведь приятели с ним. Давно уж знакомы.
«Дорогой ты мой сосед!» – восторженно сказал ему при встрече Жеребцов. От сегодняшнего разговора с Кузнецовым он устал, как после работы. Хотелось спать и от погоды, и от всех дел.
– Спиртом угощал? – спросил Андрей.
– Конечно, он открыл! – ответил Никита. – Но управлять не сможет. Он добр. А народишка – сволочь!
– Да, это все говорят, что он не годится, – подтвердил Котяй Овчинников, латавший проношенный сапог. Он протянул шов на свет и полюбовался своей работой. – Не из того теста…
– Он нам помеха! Я еще с ним потолкую. Может, его склонить?
Заглянул толстяк. Он в клеенчатом капюшоне и мокрых очках с толстыми, припухшими щеками, вздувшимися в неизменной улыбке. Он скинул дождевик, вытер очки краем рубахи.
– Надо рассеять славу Егора, а то все считают его героем. Вы верно говорите, что он мог открыть, но на большее не способен! Да, да! На прииске уже есть самосуды, людей бьют и стреляют. Всем очевидна необходимость сильной власти. Это нам на пользу.
– Вот-вот! – подхватил Котяй Овчинников.
– А что будет, если власть возьмут другие?
– Не надо давать! – сказал Никита.
– Кто же без подготовки идет на выборы? Выборы – это захват власти. Но надо, чтобы народ остался доволен, Никита Дормидонтович!
– Егора бы купить! – сказал Никита. – Да как к нему, заразе, подступишь?
– Неподкупный!
– Он будет мешать со своей справедливостью! – сказал Котяй.
– Я говорил про пенсион!
– Да, нет врага страшней разжалованного офицера! Так сказал Наполеон! Слыхали про нашествие Наполеона?
Андрюшка смутился. Он вырос на Амуре и плохо знал все, что случалось на старых местах.
– Хунхузы, што ль? – спросил он. – Это, кажись, уж давно было! Че-то слыхал!
– Я без дела не сидел, – сказал толстяк, – вятские за нас. Сейчас я говорил с Ломовым, у которого участок на той стороне. Он хочет Силина. Теперь тоже за вас, Никита Дормидонтович.
«Взять на себя власть плохо ли! – думал Жеребцов. – Тут золото, отчислять велим десятую часть. Товар свой завезем. Купим всех. Все золото будет наше. И людей удовлетворим».
Обо всем этом Никита говорил с союзниками.
– Давай-ка закусим! – поднялся он. – Есть еще кета?
– Есть балычок! – ответил Андрей. – А что Голованов?
– Что-то мне кажется, что это не сам Голованов.
– Кто такой Голованов? – спросил Сашка.
– Голованов был президентом, выбранным на Желтуге. Зовут и этого старика Головановым. Но мне кажется, он себе кличку придумал, а сам был помощником у настоящего Голованова на Желтуге. Он что-то хитрит, советует Силина.
– По крайности, – сказал Никита, – этого тоже можно. С Силиным сговоримся!
Жеребцов подавился костью и закашлялся. Андрюшка хлопнул его ладонью по спине и сказал:
– Пройдет!
ГЛАВА 4
ГЛАВА 5
– Это Силинская сторона, а не Кузнецовская, – сказал седой старовер. – Здесь никто взыскать не может…
– Каждый может взыскать за это! – отвечал старик.
– Как это может?
– Что за невидаль, Кузнецов какой-то! Кузнецов нам не власть!
– Мало ли Кузнецовых!
– Он открыл…
– И ты бы открыл…
– Чужое золото не на пользу, – сказал Пахом.
– Нет, видно, ничего! – ответил Налим, глядя на обидчика.
– Видишь, видишь, что он говорит! – рассердился молодой старовер. – Это он про нас… Издевку делает.
– А как же дело? – закричал исступленно старик.
– Далеко ли он подкопал?
– Да под межу.
– Межа ничья!
– Да, межу надо соблюдать.
– Хватит, тут не переслушаешь, – говорили старатели. – В воскресенье выберем старосту!
– Они еще драться начнут, – заметил Федор Барабанов.
– Пусть дерутся! – сказал Пахом.
Все расходились. Между пеньков и груд желтой породы на траве остались лишь спорившие, разбиравшие свое дело.
Илья вернулся к ним.
– Разойдитесь! Живо!
– Ступайте каждый к себе, – сказал Пахом. – Скоро выберем власть, и тогда станете судиться, Виноватого накажем, если суд признает, – добавил он.
– А ты больше не копай, а то знаешь, Егор Кузнецов велит тебя привязать в тайге к лесине и забьет мошка насмерть. Да и с Никитой Жеребцовым не спорь. Его, может, выберем, сильно хотят люди его, чтобы был властью. Понял? С сильным не борись, с богатым не судись…
– Межа-то…
– Мало ли что межа!
Мужик запустил пятерню в волосы и хотел что-то еще сказать, но не стал и побрел к себе.
К Пахому подошел толстячок в очках.
– В воскресенье выборы?
– Так сказывают, – ответил Пахом.
– Ну так что же! Пора начинать выборную кампанию!
– Пьянствовать-то? – спросил Бормотов.
Илья ухмыльнулся.
Очкастый подмигнул Пахому и похлопал его по плечу.
– Молодец! Из одной деревни с Жеребцовым?
– Не, из разных…
– Справедливый человек Никита. Правда? – обратился очкастый к Илье.
Тот опять ухмыльнулся.
– Да это как водится, – сказал Пахом.
– Умный!
– Конечно. Торгующий…
– Ну, это не важно. Его и надо выбрать.
– Не худо бы! – отозвался Пахом с оттенком недоверия, которое услыхал только его сын.
* * *
Лил дождь. Где-то стучала одинокая лопата на бутарке. Не слышно скрипа воротов на шурфах. Старатели спят, отдыхают в такую погоду.– Во суббо-о-ту, день нена-стный, – слышатся протяжные женские голоса.
– Нельзя в по-оле рабо-отать…
По палатке барабанил скучный, затяжной дождик.
– Ты повидал Егора? – спрашивал Алексей Городилов.
– Как же! – отвечал Никита, лежавший на спине. – Егор заготавливает лес. Он хочет себе избу строить. Говорит, что на прииске будет жить до осени. Мы ведь приятели с ним. Давно уж знакомы.
«Дорогой ты мой сосед!» – восторженно сказал ему при встрече Жеребцов. От сегодняшнего разговора с Кузнецовым он устал, как после работы. Хотелось спать и от погоды, и от всех дел.
– Спиртом угощал? – спросил Андрей.
– Конечно, он открыл! – ответил Никита. – Но управлять не сможет. Он добр. А народишка – сволочь!
– Да, это все говорят, что он не годится, – подтвердил Котяй Овчинников, латавший проношенный сапог. Он протянул шов на свет и полюбовался своей работой. – Не из того теста…
– Он нам помеха! Я еще с ним потолкую. Может, его склонить?
Заглянул толстяк. Он в клеенчатом капюшоне и мокрых очках с толстыми, припухшими щеками, вздувшимися в неизменной улыбке. Он скинул дождевик, вытер очки краем рубахи.
– Надо рассеять славу Егора, а то все считают его героем. Вы верно говорите, что он мог открыть, но на большее не способен! Да, да! На прииске уже есть самосуды, людей бьют и стреляют. Всем очевидна необходимость сильной власти. Это нам на пользу.
– Вот-вот! – подхватил Котяй Овчинников.
– А что будет, если власть возьмут другие?
– Не надо давать! – сказал Никита.
– Кто же без подготовки идет на выборы? Выборы – это захват власти. Но надо, чтобы народ остался доволен, Никита Дормидонтович!
– Егора бы купить! – сказал Никита. – Да как к нему, заразе, подступишь?
– Неподкупный!
– Он будет мешать со своей справедливостью! – сказал Котяй.
– Я говорил про пенсион!
– Да, нет врага страшней разжалованного офицера! Так сказал Наполеон! Слыхали про нашествие Наполеона?
Андрюшка смутился. Он вырос на Амуре и плохо знал все, что случалось на старых местах.
– Хунхузы, што ль? – спросил он. – Это, кажись, уж давно было! Че-то слыхал!
– Я без дела не сидел, – сказал толстяк, – вятские за нас. Сейчас я говорил с Ломовым, у которого участок на той стороне. Он хочет Силина. Теперь тоже за вас, Никита Дормидонтович.
«Взять на себя власть плохо ли! – думал Жеребцов. – Тут золото, отчислять велим десятую часть. Товар свой завезем. Купим всех. Все золото будет наше. И людей удовлетворим».
Обо всем этом Никита говорил с союзниками.
– Давай-ка закусим! – поднялся он. – Есть еще кета?
– Есть балычок! – ответил Андрей. – А что Голованов?
– Что-то мне кажется, что это не сам Голованов.
– Кто такой Голованов? – спросил Сашка.
– Голованов был президентом, выбранным на Желтуге. Зовут и этого старика Головановым. Но мне кажется, он себе кличку придумал, а сам был помощником у настоящего Голованова на Желтуге. Он что-то хитрит, советует Силина.
– По крайности, – сказал Никита, – этого тоже можно. С Силиным сговоримся!
Жеребцов подавился костью и закашлялся. Андрюшка хлопнул его ладонью по спине и сказал:
– Пройдет!
ГЛАВА 4
Дождь прошел. С раннего утра солнце светит прямо в глубокий разрез. Под сопками блестят пески, и в цвет с ними блестят стены разреза с глянцевитыми отпечатками резавших почву лопат. Легко шумят вершины берез в свежей, едва распустившейся листве. Пробегает легкий шум по лесу. Стоит лучшая пора раннего лета.
Из земли вместе с деревьями и кустарниками вырезан широкий пласт.
Сашка больше не работает здесь, и кажется, что без него скучней. Он давно предупредил Егора, что пойдет в китайскую артель. Со вчерашнего дня всем известно, что у одной из китайских артелей – русский старшина. Никто не знает, что он приемный сын Кузнецовых. Егор молчит, соседям по Уральскому, кажется, нет до этого дела, они друг друга почти не касаются.
Егор рубит песок, и Васька рубит. Работа идет в два забоя.
Отдохнувшая, отоспавшаяся Катерина подкатила пустую тачку. Она счастливо и застенчиво улыбается, глядя на Егора. Взяла лопату и стала бросать песок.
Катя теперь как настоящий откатчик. Поехала, заскрипело колесо.
Катерина с Татьяной и Федором в три тачки возят пески и моют. Вот опять слышно, повалились пески и галька загрохотала о чугунный грохоток. Федя там перевернул тачку и перелопачивает породу.
Егор думает, что придется дать согласие Ваське с Катей, пусть венчаются.
Сашка наводит порядок в своей артели. Там есть курильщики опиума, игроки в азартную хунди-хайди…[2] Китайцам выдают квитанции, набирают их на казенные и частные работы, а они по этим квитанциям переходят границу и бегут на прииски.
Кого только тут нет по колодцам, по шахтам и по штольням, по всем этим земляным норам, где трудятся сотни мужиков, баб и подростков. Их не видно, они в желтой грязи. По прииску ходит очкастый, толкует с народом про выборы. Никита Жеребцов тоже все о выборах, как о собственном хозяйстве. Уральский торгаш, старый спутник и сосед Федор Барабанов говорит, что хорошего на сходе не жди. Федор всегда жалуется, все ему не так, словно нужна и тут Егорова подмога.
Вчера собрался большой сход, спорили, как выбирать. Пришли вятские старатели, старики и молодые, и объявили, чтобы на выборы пьяных не допускать, иначе они все уйдут со сходки и выберут себе старосту, а приисковую власть не признают.
– Уже подготовлен спирт, с утра президенты будут угощать народ, – кричали бабы.
– Откуда вам это известно? – закричал Барабанов.
– Это уж мы знаем! Тут за спирт и за опиум все золото выкачают…
– Гнать спиртоносов! – кричали кержаки.
Вятские стояли тоже дружно, Егор даже порадовался, на них глядя.
Так и решили вчера: пьяных гнать, не подпускать к сходке.
Катя подкатила пустую тачку.
– Я пошла обед варить, – она захихикала и, счастливая, убежала.
Она – неграмотная, выросшая подле отца-пьяницы, попала сюда, увидела такую жизнь, о которой не знала. До сих пор она полагала, что все пьяницы! И она только со страхом ждала, что же будет, когда приедет Васькина мать. Увидит ее с нищим отцом? За Катей ведь нет ничего… «Или мать у Васи такая же добрая и нежная, как он? Ведь он в кого-то уродился?» Катя уже сказала Васе, что надо съездить купить обновы. «Васька женится и сам же должен меня обряжать! Хотя бы успеть до материного приезда!»
Лодка за лодкой подымались против течения. На берег лезли оборванные мужики, с припухшими, обожженными лицами, в волдырях и болячках.
– Не признаешь своих, Кондратьич? Тут гнус жгучий, он нас поел. Шишки нам наел на мордах.
– Никак, сват? Что-то, Родион, ты шибко нежный стал!
– Привел всю деревню, сватушка!
– Тятенька! – ринулась от бутарки Таня.
– Ну как, допустят нас? Нет? – спрашивал у Родиона долговязый Санка Овчинников. – Мыть-то, говорю, нас допустят ли?
– Да тут все свои. Вон зять Федя идет.
Санка боялся своего брата Котяя Овчинникова, с которым уже несколько лет жил не в ладах. Он слыхал, что Котяй и друг его, сосед Никита Жеребцов, тут в большой силе. Егор, конечно, силен, открыл прииск, но Егор – добрый, кто же его станет слушаться! Болела душа у Санки, что про Егора идут толки впустую, а настоящая сила тут у Котьки с Никитой. А брат всегда притесняет. С чужими как-то легче и лучше.
– А где Вась? – спросил Егор.
Татьяна махнула рукой за реку.
– Дозволь нам на твоей стороне, – низко кланялся огромный Овчинников. Борода у него посерела от набившейся мошки.
– У тебя клопы в бороде, как в бабкиной постеле, – сказал повеселевший Федя.
– Это лесные, зеленые…
– Что же с вами делать! – сказал Егор. – Мойте, раз явились. Не гнать же.
– Угощение уж как водится! – сказал Санка.
Федя любил тестя. С Родионом всегда можно выпить и весело поговорить.
Беднота, мужики-новоселы в зипунах и рваных шапках, и гладкие староселы в картузах с американскими широкими ремнями на рубахах проехали куда-то на двух лодках.
– На которой же стороне реки тебе желательно? – спросил Федя.
– А где Котяй? – спросил Овчинников.
– Он на Силинской, на той!
– Тогда я здесь! А ты, Родион?
– Как Егор Кондратьевич?
– Места и тебе хватит. Стало бы силы, да тут тысяче людей на годы работы.
Пришлось работу бросить и забой оставить. Вытащили бутарку на берег и пошли все наверх. У Катерины уха кипела белым весенним ключом.
– Чья находка-то?
– Поздравляем! Уж обкрутил сына! Что же, видно, здесь взяли!
Мужики обнимали Катю, как свою.
– Да еще не венчаны. Тут же сыграли бы, да без попа…
– А что вон там за народ?
– Верно! Что такое? Дерутся?
– Это выборы сегодня обсуждают.
– А я думал, молебен на той стороне.
– А что же ты не идешь, ведь тебя должны выбрать?
– Нет, тут не так!
– Выборы? – Спирька даже крякнул, словно от испуга.
– Ты что?
– У нас строй правительства невыбранный? – строго спросил оп.
– Мало важности, – ответил Родион. – И так могут нас выслать пожизненно.
– Это не впервой!
– А мы спирта привезли, – сказал Родион, – продуктов. Знали, что ты здесь, и на твою долю! Жаль, Иван оставил нас… Эх, Ванча, был друг! Стал миллионер, пароходчик, банк хочет открыть, к французам поехал. А когда-то к Спирьке в зятья набивался! Был бы ты, Спирька, миллионер! Завел бы свой дом в Петербурге, как Иван.
– А какое на той стороне золото? – спросил Спиридон.
– Да такое же! – ответил Егор. – Так редко бывает, чтобы на обоих берегах одинаковое содержание.
Он сказал, что народ стал быстро теперь переселяться на Кузнецовскую сторону.
Наскоро поели и поблагодарили Катю.
– А кого выбирают? – спросил Родион.
– Кого придется…
– Хм! Американское правительство! – с презрением заметил Спирька.
– Мы поедем на выборы! – сказал Родион. – Оружье брать?
– Не на охоту, зачем оружие? Возьми револьвер, – посоветовал Спирька.
– Сват, посиди… – попросил Егор.
– Не-ет, сват!
Егору хотелось узнать, что в Тамбовке, что дома, на Амуре.
– Да и тебе бы надо быть на выборах-то. А то змею выберут, – сказал Спирька. – Я понимаю. Ты из гордости. Желать надо, чтобы поклонились.
– Это верно! – согласился Родион.
– Нельзя работу бросить.
– Но и нельзя Калифорнию разводить! Что же это за безобразие! Как будто не рядом Сахалин. На эти же шалаши вам всем решетки приладят. И тайги в тайге не увидишь! А как тут содержание? – поинтересовался Спирька.
– Шло!
– От добра добра не ищут! – сказал Федя.
– А может, там тебя ждут? – спросил Родион.
– Тебя бы и я признал президентом… – сказал Спирька. – А мои родичи там?
– Там!
– Они безмолвные. Сделать могут все, а сказать не умеют. И объяснить ничего не могут. Как рыбы. Я сам таких выбрал. Мне миллион не надо.
– Я туда не просился.
«Че-то они обидели нашего Егорушку!» – подумал Родион.
– А говорят, у вас подкупали выборщиков и платили хорошо… Кому рублем, кому спиртом!
– А кому языком! Кайлом ли! – добавил Родион.
Тамбовцы оставили груженые лодки и отправились все вместе на выборы на лодке матроса.
Егор знал, что если бы он забрал дело в свои руки, то порядок установился бы. Ему не приходилось еще управляться с кобылкой. Но и свой брат, мужик, и приискательская кобылка – все люди. Егор не боялся ничего людского, хотя и знал, что осторожность нужна.
Решимость нужна против отпетых, буйных, кто не посчитается с порядком. Без хорошего кулака общество не защитить. Но Егор знал, что варнаков тут немного. Сошлись амурские крестьяне.
Не бывало еще дела своего или общественного, которого Егор бы не постиг.
Узнавая о том, какие события происходят в мире, он понимал, в чем их причина, жизнь мира не оставалась для него туманом, в котором ничего не видно и от которого только отмахнуться.
Он понимал, что должен взять прииск в свои руки не только потому, что открыл его. Тут много непорядков, и кое-кто в мутной воде норовит поймать рыбку.
Только добиваться, спорить, доказывать свое умение и свое право Егор не желал.
Теперь при всяких выборах люди выставляли себя по пословице: «Сам себя не похвалишь». Торгующие на самом деле были классом чуждым. «Классом», – как говорил Студент. Недаром Катька рот открыла, слушая его.
Егор не желал хвалиться. Народ должен сам видеть. Если же собрались хватать, рвать или косым боком протиснуться вперед соседа и жить в ползакона, то исполать… Каждый получает то, что хочет! Егор работник и не пропадет. И будет работать в забое, с кайлой, и станет мыть на бутарке. И не обидится, своя работа – хорошее дело! Не честь, а тягость возьмешь на себя, приняв управление обществом.
Егор не поехал на сход. Если надо – придут и поклонятся!
Если не выберут, то Егор позаботится о семье и своих сельчанах. «И я не простак! Пусть попросят». Егор еще покажет, что не очень-то нужна ему атаманская должность… «И так лучше, скорей обо мне вспомнят, когда не приду!» – решил Егор.
– А Татьяна где? – спросил он Катерину.
– На выборах! И Ксенька там. Все с мужьями поехали. Отец там.
– Ксенька?
– Как же! Ксенька все мужа седне учила, как и че сказать… Она везде суется. Все спрашивает меня, мол, ты им кто… Дочь, мол, или кто еще… Племянница…
Из земли вместе с деревьями и кустарниками вырезан широкий пласт.
Сашка больше не работает здесь, и кажется, что без него скучней. Он давно предупредил Егора, что пойдет в китайскую артель. Со вчерашнего дня всем известно, что у одной из китайских артелей – русский старшина. Никто не знает, что он приемный сын Кузнецовых. Егор молчит, соседям по Уральскому, кажется, нет до этого дела, они друг друга почти не касаются.
Егор рубит песок, и Васька рубит. Работа идет в два забоя.
Отдохнувшая, отоспавшаяся Катерина подкатила пустую тачку. Она счастливо и застенчиво улыбается, глядя на Егора. Взяла лопату и стала бросать песок.
Катя теперь как настоящий откатчик. Поехала, заскрипело колесо.
Катерина с Татьяной и Федором в три тачки возят пески и моют. Вот опять слышно, повалились пески и галька загрохотала о чугунный грохоток. Федя там перевернул тачку и перелопачивает породу.
Егор думает, что придется дать согласие Ваське с Катей, пусть венчаются.
Сашка наводит порядок в своей артели. Там есть курильщики опиума, игроки в азартную хунди-хайди…[2] Китайцам выдают квитанции, набирают их на казенные и частные работы, а они по этим квитанциям переходят границу и бегут на прииски.
Кого только тут нет по колодцам, по шахтам и по штольням, по всем этим земляным норам, где трудятся сотни мужиков, баб и подростков. Их не видно, они в желтой грязи. По прииску ходит очкастый, толкует с народом про выборы. Никита Жеребцов тоже все о выборах, как о собственном хозяйстве. Уральский торгаш, старый спутник и сосед Федор Барабанов говорит, что хорошего на сходе не жди. Федор всегда жалуется, все ему не так, словно нужна и тут Егорова подмога.
Вчера собрался большой сход, спорили, как выбирать. Пришли вятские старатели, старики и молодые, и объявили, чтобы на выборы пьяных не допускать, иначе они все уйдут со сходки и выберут себе старосту, а приисковую власть не признают.
– Уже подготовлен спирт, с утра президенты будут угощать народ, – кричали бабы.
– Откуда вам это известно? – закричал Барабанов.
– Это уж мы знаем! Тут за спирт и за опиум все золото выкачают…
– Гнать спиртоносов! – кричали кержаки.
Вятские стояли тоже дружно, Егор даже порадовался, на них глядя.
Так и решили вчера: пьяных гнать, не подпускать к сходке.
Катя подкатила пустую тачку.
– Я пошла обед варить, – она захихикала и, счастливая, убежала.
* * *
А день – чудо! И город, целый город вдруг приехал к Кате. Такого множества людей она никогда не видела.Она – неграмотная, выросшая подле отца-пьяницы, попала сюда, увидела такую жизнь, о которой не знала. До сих пор она полагала, что все пьяницы! И она только со страхом ждала, что же будет, когда приедет Васькина мать. Увидит ее с нищим отцом? За Катей ведь нет ничего… «Или мать у Васи такая же добрая и нежная, как он? Ведь он в кого-то уродился?» Катя уже сказала Васе, что надо съездить купить обновы. «Васька женится и сам же должен меня обряжать! Хотя бы успеть до материного приезда!»
Лодка за лодкой подымались против течения. На берег лезли оборванные мужики, с припухшими, обожженными лицами, в волдырях и болячках.
– Не признаешь своих, Кондратьич? Тут гнус жгучий, он нас поел. Шишки нам наел на мордах.
– Никак, сват? Что-то, Родион, ты шибко нежный стал!
– Привел всю деревню, сватушка!
– Тятенька! – ринулась от бутарки Таня.
– Ну как, допустят нас? Нет? – спрашивал у Родиона долговязый Санка Овчинников. – Мыть-то, говорю, нас допустят ли?
– Да тут все свои. Вон зять Федя идет.
Санка боялся своего брата Котяя Овчинникова, с которым уже несколько лет жил не в ладах. Он слыхал, что Котяй и друг его, сосед Никита Жеребцов, тут в большой силе. Егор, конечно, силен, открыл прииск, но Егор – добрый, кто же его станет слушаться! Болела душа у Санки, что про Егора идут толки впустую, а настоящая сила тут у Котьки с Никитой. А брат всегда притесняет. С чужими как-то легче и лучше.
– А где Вась? – спросил Егор.
Татьяна махнула рукой за реку.
– Дозволь нам на твоей стороне, – низко кланялся огромный Овчинников. Борода у него посерела от набившейся мошки.
– У тебя клопы в бороде, как в бабкиной постеле, – сказал повеселевший Федя.
– Это лесные, зеленые…
– Что же с вами делать! – сказал Егор. – Мойте, раз явились. Не гнать же.
– Угощение уж как водится! – сказал Санка.
Федя любил тестя. С Родионом всегда можно выпить и весело поговорить.
Беднота, мужики-новоселы в зипунах и рваных шапках, и гладкие староселы в картузах с американскими широкими ремнями на рубахах проехали куда-то на двух лодках.
– На которой же стороне реки тебе желательно? – спросил Федя.
– А где Котяй? – спросил Овчинников.
– Он на Силинской, на той!
– Тогда я здесь! А ты, Родион?
– Как Егор Кондратьевич?
– Места и тебе хватит. Стало бы силы, да тут тысяче людей на годы работы.
Пришлось работу бросить и забой оставить. Вытащили бутарку на берег и пошли все наверх. У Катерины уха кипела белым весенним ключом.
– Чья находка-то?
– Поздравляем! Уж обкрутил сына! Что же, видно, здесь взяли!
Мужики обнимали Катю, как свою.
– Да еще не венчаны. Тут же сыграли бы, да без попа…
– А что вон там за народ?
– Верно! Что такое? Дерутся?
– Это выборы сегодня обсуждают.
– А я думал, молебен на той стороне.
– А что же ты не идешь, ведь тебя должны выбрать?
– Нет, тут не так!
– Выборы? – Спирька даже крякнул, словно от испуга.
– Ты что?
– У нас строй правительства невыбранный? – строго спросил оп.
– Мало важности, – ответил Родион. – И так могут нас выслать пожизненно.
– Это не впервой!
– А мы спирта привезли, – сказал Родион, – продуктов. Знали, что ты здесь, и на твою долю! Жаль, Иван оставил нас… Эх, Ванча, был друг! Стал миллионер, пароходчик, банк хочет открыть, к французам поехал. А когда-то к Спирьке в зятья набивался! Был бы ты, Спирька, миллионер! Завел бы свой дом в Петербурге, как Иван.
– А какое на той стороне золото? – спросил Спиридон.
– Да такое же! – ответил Егор. – Так редко бывает, чтобы на обоих берегах одинаковое содержание.
Он сказал, что народ стал быстро теперь переселяться на Кузнецовскую сторону.
Наскоро поели и поблагодарили Катю.
– А кого выбирают? – спросил Родион.
– Кого придется…
– Хм! Американское правительство! – с презрением заметил Спирька.
– Мы поедем на выборы! – сказал Родион. – Оружье брать?
– Не на охоту, зачем оружие? Возьми револьвер, – посоветовал Спирька.
– Сват, посиди… – попросил Егор.
– Не-ет, сват!
Егору хотелось узнать, что в Тамбовке, что дома, на Амуре.
– Да и тебе бы надо быть на выборах-то. А то змею выберут, – сказал Спирька. – Я понимаю. Ты из гордости. Желать надо, чтобы поклонились.
– Это верно! – согласился Родион.
– Нельзя работу бросить.
– Но и нельзя Калифорнию разводить! Что же это за безобразие! Как будто не рядом Сахалин. На эти же шалаши вам всем решетки приладят. И тайги в тайге не увидишь! А как тут содержание? – поинтересовался Спирька.
– Шло!
– От добра добра не ищут! – сказал Федя.
– А может, там тебя ждут? – спросил Родион.
– Тебя бы и я признал президентом… – сказал Спирька. – А мои родичи там?
– Там!
– Они безмолвные. Сделать могут все, а сказать не умеют. И объяснить ничего не могут. Как рыбы. Я сам таких выбрал. Мне миллион не надо.
– Я туда не просился.
«Че-то они обидели нашего Егорушку!» – подумал Родион.
– А говорят, у вас подкупали выборщиков и платили хорошо… Кому рублем, кому спиртом!
– А кому языком! Кайлом ли! – добавил Родион.
Тамбовцы оставили груженые лодки и отправились все вместе на выборы на лодке матроса.
Егор знал, что если бы он забрал дело в свои руки, то порядок установился бы. Ему не приходилось еще управляться с кобылкой. Но и свой брат, мужик, и приискательская кобылка – все люди. Егор не боялся ничего людского, хотя и знал, что осторожность нужна.
Решимость нужна против отпетых, буйных, кто не посчитается с порядком. Без хорошего кулака общество не защитить. Но Егор знал, что варнаков тут немного. Сошлись амурские крестьяне.
Не бывало еще дела своего или общественного, которого Егор бы не постиг.
Узнавая о том, какие события происходят в мире, он понимал, в чем их причина, жизнь мира не оставалась для него туманом, в котором ничего не видно и от которого только отмахнуться.
Он понимал, что должен взять прииск в свои руки не только потому, что открыл его. Тут много непорядков, и кое-кто в мутной воде норовит поймать рыбку.
Только добиваться, спорить, доказывать свое умение и свое право Егор не желал.
Теперь при всяких выборах люди выставляли себя по пословице: «Сам себя не похвалишь». Торгующие на самом деле были классом чуждым. «Классом», – как говорил Студент. Недаром Катька рот открыла, слушая его.
Егор не желал хвалиться. Народ должен сам видеть. Если же собрались хватать, рвать или косым боком протиснуться вперед соседа и жить в ползакона, то исполать… Каждый получает то, что хочет! Егор работник и не пропадет. И будет работать в забое, с кайлой, и станет мыть на бутарке. И не обидится, своя работа – хорошее дело! Не честь, а тягость возьмешь на себя, приняв управление обществом.
Егор не поехал на сход. Если надо – придут и поклонятся!
Если не выберут, то Егор позаботится о семье и своих сельчанах. «И я не простак! Пусть попросят». Егор еще покажет, что не очень-то нужна ему атаманская должность… «И так лучше, скорей обо мне вспомнят, когда не приду!» – решил Егор.
– А Татьяна где? – спросил он Катерину.
– На выборах! И Ксенька там. Все с мужьями поехали. Отец там.
– Ксенька?
– Как же! Ксенька все мужа седне учила, как и че сказать… Она везде суется. Все спрашивает меня, мол, ты им кто… Дочь, мол, или кто еще… Племянница…
ГЛАВА 5
– Окончилась война, – говорил Студент, идя между пеньков с Василием, – и взгляд общества на народ сразу переменился. Философы забыли, как общество кричало: «Ах, наш солдатик, ах, герой! Ах, Шипка, герои Шипки – Шейново, воины-освободители!» А теперь учат и пишут: народ – хам! Простой народ не способен к развитию. Природные рабы – славяне. Это мы с вами, Василий! Какой-нибудь выродок говорит, что мы – плебеи. Между тем у людей, которые трудятся, у людей всех народов нет и не может быть вражды друг к другу… И здесь, на Дальнем Востоке, я наблюдаю поражающие меня явления, подтверждающие всю верность современной социологии, которая прежде мало меня трогала. Мне казалось, что развитие нашего парода произойдет в далеком будущем. Я не считал народ способным на организованные и сознательные действия.
Набегал легкий душный ветерок, проносясь над рекой вдоль долины вверх по горам, заполаскивая листву на еще не закрытых тяжелых ветвях берез.
Двое мальчишек прилаживали на березе берестяную чумашку для стекающего из надреза сока.
Между пеньков двигалась и шумела разноцветная праздничная толпа. У ключа играли на гармони.
– Голову, говорят, нашли, а тела остального нет, – криком толковали бабы.
Василий понимал, бабы не только между собой говорят, сколько объявляют всем. Они больше всех нуждаются в порядке на прииске, поэтому и пускают время от времени слухи. Еще недавно кричали, что одного богородского мужика убили за кражу золота, а теперь – что внизу, на устье, спиртоносу отрезали голову и что одну гулящую бабенку привязали старательские жены к дереву, подняв ей юбки над головой, и ее заели комары насмерть, и что скоро со всеми, кто распутничает, так же поступят. Мужики догадывались, что это сплетни, что бабы стараются защитить себя и семьи. Но все невольно стали поосторожней.
– Конечно, лучше хлопнуть кого-нибудь, – хвастливо крикнул бабам Андрей Городилов. – Надо бы этим заняться, попробовать, рука не дрогнет еслиф.
– Начинаем! – суетился в толпе Котяй Овчинников.
– Погоди, вон еще народ! – отвечали из толпы.
Илья залез в ветви дерева и оглядывал прииск сверху. Кругом видны были палатки, балаганы, шалаши из корья, пологи, лодки, колодцы, штольни и разрезы. На соседний сук пониже забрался Василий. Студент пошел бродить по толпе, желая знать, достаточно ли сознательны избиратели.
– Никогда я не думал, что на прииске такое множество народа! Отовсюду лезут и едут, – сказал Вася.
Женщины несли на руках детей. Беднота сошлась, казалось, со всего Амура.
Никита Жеребцов вышел из толпы и хотел что-то сказать, но в это время на пень залез благообразный старик в поддевке и в белой косоворотке. Толпа стала стихать. Старик махнул успокоительно рукой Никите. Обращаясь к толпе, он сказал, что надо выбирать одну власть, установить порядки, правила отвода земли и назначить десятских.
– И чтобы строгая власть была, без баловства! – выкрикнул Пахом.
– А кто это такой? – заговорили в толпе.
– Это сам Голованов!
Старик держался уверенно, словно кем-то назначен был управлять выборами и распоряжаться.
– Но, может, нам к настоящей власти обратиться? – сладко и нараспев продолжал благообразный старичок, поглаживая лысину. Толпа зашумела.
– Тяни этого соловья с пня! – крикнул Налим.
Старик поглядел на него, снисходительно улыбаясь. Налим смешался и притих.
– Видно, что пожелаете свои власти! – покачал старичок головой.
– Он нам вчера про Желтугу рассказывал, какие там были порядки, – говорил за спиной Пахома женский голос таким шепотом, что слышно было по всей толпе.
Пахом оглянулся. Баба-гренадер – Ксенька Ломова стояла со своим мужем. Многие бабы стояли подле своих мужей по всей толпе, словно собрались в гости или готовились парами плясать.
Острый, вздернутый нос Ксеньки то и дело поворачивался в разные стороны. Налим потянулся что-то ей сказать. Ксенька шагнула крупным солдатским шагом. Ноги у нее длинные, в сапогах. Налим что-то сбрехнул. Ксенька покраснела, фыркнула и крупно шагнула прочь от него к мужу, который щурился, видно еще не в силах уразуметь все, что тут происходит.
Насупленный Никита Жеребцов, со сжатыми в одну черту бровями, белобрысый Городилов Андрюшка, с румянцем до ушей, опухший городской в очках и великан Котяй Овчинников держались вместе.
… Утром Никита зашел в шалаш к парикмахеру. У китайцев в артели был искусный мастер: брил, стриг, мыл голову, чистил в ушах. Никите надо было прифорситься. По праздникам у китайца кипела вода в котле и в чайнике, можно было получить намоченное в кипятке полотенце, вытереть лицо, лысину, под мышками, грудь и заплатить за все это удовольствие пять копеек, после чего парикмахер опять клал полотенце обратно в котел.
Несмотря на ранний час, у китайца уже кто-то охорашивался. Никита издали разглядел знакомую спину и лысину.
Желтугинский президент закончил бритье, встал, любезно улыбнулся и поклонился Никите.
– Почтение нижайшее! – густо сказал Жеребцов и добавил тихо: – Послано было вам с полнеющим уважением. Не то еще будет! По крайности Силина… На худой конец!
Голованов испуганно покосился.
– Че-то я глуховат и недослышу, простите…
– Пожалуйста, уж примите от нас…
– Ничего не знаю… Да я и дома не был.
– Да еще вчера послали…
– Да, и мне тоже пришлось стричься! – ответил Голованов. Он, улыбаясь, подал руку, поклонился низко и ушел.
«Этот себе цену знает! – подумал Никита, усаживаясь на пень, покрытый старой дабовой курткой. – Голованов цену себе набивает? Ну, погоди!..» Никита умел ждать. Но умел при случае крепко зажать любого, умел сбить того, кто встанет поперек дороги, умел и отомстить, подолгу помнил зло, не подавая вида.
Китаец выстриг Никите в носу и спросил:
– Че еще?
– Как че? Подстричься надо.
Китаец не стал трогать бороды и слегка подстриг волосы.
– Сколько тебе?
– Бешена деньга! – ответил китаец любезно. – Плати не надо. В долг!
Никита улыбнулся. «Умный китаец!»
Парикмахер, видимо, догадывался, что Никиту выберут.
И вот Голованов стоял на широком кедровом пне, на котором могли поместиться сразу человек пять, и уже руководил огромным и буйным сборищем.
– Ну, кого же брать атаманом? – спросил он, обращаясь к толпе.
– Бормотова Пахома, – сказал чей-то голос.
– Бормотова! – поддержал вятич Ломов. Бормотов стоял как раз перед ним, и неудобно было не помяпуть хорошего знакомого, когда его кто-то уже выкликнул. Ломов крикнул его фамилию из вежливости и сразу же получил в бок тычка от Ксеньки.
Беднота из артели, работавшей на Силинской стороне подле бормотовского участка, дружно поддержала Ломова.
– Силина! – крикнул Котяй Овчинников.
– Силин уехал с прииска, – деловито ответили ему. – Жеребцова!
– Жеребцова!
– Жеребцова! – кричали несколько голосов сзади.
Жеребцов залез на ровно срезанную продольной пилой площадку кедрового пня.
– Я сам из старателей! – объявил он. – И стою за вольный порядок! Надо дать порядок тому, кто трудится. Кроме лихих людей, каждого можем сюда допустить. Каждый может мыть… Надо запретить драки, воров гнать, разврат искоренить… Это себя должен соблюдать каждый. Главное – господа бога помнить.
Он еще что-то говорил, поворачиваясь во все стороны, и поэтому стало плохо слышно.
– На Силинской стороне живем. Пусть и будет Силин старостой, – говорили в толпе.
– А где же Кузнецов? – с таким видом, словно его осенило, спросил воронежский мужик Сапогов и, сняв шапку, вытер вспотевший лоб. Лицо его в сетке густых морщин казалось дряблым и болезненным.
Но никто не отозвался.
Пахом залез на пень и, волнуясь, мял свой картуз.
– Надо пригласить каждого и всех выслушать… С этим нельзя торопиться. Управлять прииском я не способен… На том простите, пожалуйста!
– А ты чего молчишь? – подтолкнула мужа Ксеня.
– А че? А че? – с разных сторон потянулись к ней бабьи головы.
– Кузнецов пьяница! Он пропил штаны и место, где живет, называется «Пропитые штаны». Живет с женой сына! – крикнул голос откуда-то сзади.
– Нет, не верно! Это богач, и он хочет взять прииск себе! Властный человек!
– Если он властный человек, то ему нельзя подчиниться! – сказал Советник в очках.
Пахом сильно обиделся за соседа. Когда он обижался, то молчал. Таков уж он был по натуре. Терпеть и молчать он мог сколько угодно. Спорить и браниться он готов только со своими, с теми, кому желал добра.
– Ты-то че молчишь? – несколько сбавляя жару и стесняясь, что на нее обращают внимание, шептала Ксеня.
Бабы, чувствуя, что Ксенькин напор слабеет и что она колеблется, невольно надвигались к ней со всех сторон, как бы желая подкрепить подругу, падавшую духом от такой несправедливости. Они чувствовали, что она что-то знает. Права голоса при выборах у баб не было, поэтому они подталкивали и тянули за собой мужей, зная, что их одних оставлять нельзя. Всякий мужчина мог поддаться на уговор, соблазниться угощением или просто свалять дурака. А тут, как видно, шел большой спор. Являлась опасность от крепких, богатых, которые не зря хотели всех взять в свои руки и зажать. Во всем надо было мужикам помочь разобрать другую сторону.
Набегал легкий душный ветерок, проносясь над рекой вдоль долины вверх по горам, заполаскивая листву на еще не закрытых тяжелых ветвях берез.
Двое мальчишек прилаживали на березе берестяную чумашку для стекающего из надреза сока.
Между пеньков двигалась и шумела разноцветная праздничная толпа. У ключа играли на гармони.
– Голову, говорят, нашли, а тела остального нет, – криком толковали бабы.
Василий понимал, бабы не только между собой говорят, сколько объявляют всем. Они больше всех нуждаются в порядке на прииске, поэтому и пускают время от времени слухи. Еще недавно кричали, что одного богородского мужика убили за кражу золота, а теперь – что внизу, на устье, спиртоносу отрезали голову и что одну гулящую бабенку привязали старательские жены к дереву, подняв ей юбки над головой, и ее заели комары насмерть, и что скоро со всеми, кто распутничает, так же поступят. Мужики догадывались, что это сплетни, что бабы стараются защитить себя и семьи. Но все невольно стали поосторожней.
– Конечно, лучше хлопнуть кого-нибудь, – хвастливо крикнул бабам Андрей Городилов. – Надо бы этим заняться, попробовать, рука не дрогнет еслиф.
– Начинаем! – суетился в толпе Котяй Овчинников.
– Погоди, вон еще народ! – отвечали из толпы.
Илья залез в ветви дерева и оглядывал прииск сверху. Кругом видны были палатки, балаганы, шалаши из корья, пологи, лодки, колодцы, штольни и разрезы. На соседний сук пониже забрался Василий. Студент пошел бродить по толпе, желая знать, достаточно ли сознательны избиратели.
– Никогда я не думал, что на прииске такое множество народа! Отовсюду лезут и едут, – сказал Вася.
Женщины несли на руках детей. Беднота сошлась, казалось, со всего Амура.
Никита Жеребцов вышел из толпы и хотел что-то сказать, но в это время на пень залез благообразный старик в поддевке и в белой косоворотке. Толпа стала стихать. Старик махнул успокоительно рукой Никите. Обращаясь к толпе, он сказал, что надо выбирать одну власть, установить порядки, правила отвода земли и назначить десятских.
– И чтобы строгая власть была, без баловства! – выкрикнул Пахом.
– А кто это такой? – заговорили в толпе.
– Это сам Голованов!
Старик держался уверенно, словно кем-то назначен был управлять выборами и распоряжаться.
– Но, может, нам к настоящей власти обратиться? – сладко и нараспев продолжал благообразный старичок, поглаживая лысину. Толпа зашумела.
– Тяни этого соловья с пня! – крикнул Налим.
Старик поглядел на него, снисходительно улыбаясь. Налим смешался и притих.
– Видно, что пожелаете свои власти! – покачал старичок головой.
– Он нам вчера про Желтугу рассказывал, какие там были порядки, – говорил за спиной Пахома женский голос таким шепотом, что слышно было по всей толпе.
Пахом оглянулся. Баба-гренадер – Ксенька Ломова стояла со своим мужем. Многие бабы стояли подле своих мужей по всей толпе, словно собрались в гости или готовились парами плясать.
Острый, вздернутый нос Ксеньки то и дело поворачивался в разные стороны. Налим потянулся что-то ей сказать. Ксенька шагнула крупным солдатским шагом. Ноги у нее длинные, в сапогах. Налим что-то сбрехнул. Ксенька покраснела, фыркнула и крупно шагнула прочь от него к мужу, который щурился, видно еще не в силах уразуметь все, что тут происходит.
Насупленный Никита Жеребцов, со сжатыми в одну черту бровями, белобрысый Городилов Андрюшка, с румянцем до ушей, опухший городской в очках и великан Котяй Овчинников держались вместе.
… Утром Никита зашел в шалаш к парикмахеру. У китайцев в артели был искусный мастер: брил, стриг, мыл голову, чистил в ушах. Никите надо было прифорситься. По праздникам у китайца кипела вода в котле и в чайнике, можно было получить намоченное в кипятке полотенце, вытереть лицо, лысину, под мышками, грудь и заплатить за все это удовольствие пять копеек, после чего парикмахер опять клал полотенце обратно в котел.
Несмотря на ранний час, у китайца уже кто-то охорашивался. Никита издали разглядел знакомую спину и лысину.
Желтугинский президент закончил бритье, встал, любезно улыбнулся и поклонился Никите.
– Почтение нижайшее! – густо сказал Жеребцов и добавил тихо: – Послано было вам с полнеющим уважением. Не то еще будет! По крайности Силина… На худой конец!
Голованов испуганно покосился.
– Че-то я глуховат и недослышу, простите…
– Пожалуйста, уж примите от нас…
– Ничего не знаю… Да я и дома не был.
– Да еще вчера послали…
– Да, и мне тоже пришлось стричься! – ответил Голованов. Он, улыбаясь, подал руку, поклонился низко и ушел.
«Этот себе цену знает! – подумал Никита, усаживаясь на пень, покрытый старой дабовой курткой. – Голованов цену себе набивает? Ну, погоди!..» Никита умел ждать. Но умел при случае крепко зажать любого, умел сбить того, кто встанет поперек дороги, умел и отомстить, подолгу помнил зло, не подавая вида.
Китаец выстриг Никите в носу и спросил:
– Че еще?
– Как че? Подстричься надо.
Китаец не стал трогать бороды и слегка подстриг волосы.
– Сколько тебе?
– Бешена деньга! – ответил китаец любезно. – Плати не надо. В долг!
Никита улыбнулся. «Умный китаец!»
Парикмахер, видимо, догадывался, что Никиту выберут.
И вот Голованов стоял на широком кедровом пне, на котором могли поместиться сразу человек пять, и уже руководил огромным и буйным сборищем.
– Ну, кого же брать атаманом? – спросил он, обращаясь к толпе.
– Бормотова Пахома, – сказал чей-то голос.
– Бормотова! – поддержал вятич Ломов. Бормотов стоял как раз перед ним, и неудобно было не помяпуть хорошего знакомого, когда его кто-то уже выкликнул. Ломов крикнул его фамилию из вежливости и сразу же получил в бок тычка от Ксеньки.
Беднота из артели, работавшей на Силинской стороне подле бормотовского участка, дружно поддержала Ломова.
– Силина! – крикнул Котяй Овчинников.
– Силин уехал с прииска, – деловито ответили ему. – Жеребцова!
– Жеребцова!
– Жеребцова! – кричали несколько голосов сзади.
Жеребцов залез на ровно срезанную продольной пилой площадку кедрового пня.
– Я сам из старателей! – объявил он. – И стою за вольный порядок! Надо дать порядок тому, кто трудится. Кроме лихих людей, каждого можем сюда допустить. Каждый может мыть… Надо запретить драки, воров гнать, разврат искоренить… Это себя должен соблюдать каждый. Главное – господа бога помнить.
Он еще что-то говорил, поворачиваясь во все стороны, и поэтому стало плохо слышно.
– На Силинской стороне живем. Пусть и будет Силин старостой, – говорили в толпе.
– А где же Кузнецов? – с таким видом, словно его осенило, спросил воронежский мужик Сапогов и, сняв шапку, вытер вспотевший лоб. Лицо его в сетке густых морщин казалось дряблым и болезненным.
Но никто не отозвался.
Пахом залез на пень и, волнуясь, мял свой картуз.
– Надо пригласить каждого и всех выслушать… С этим нельзя торопиться. Управлять прииском я не способен… На том простите, пожалуйста!
– А ты чего молчишь? – подтолкнула мужа Ксеня.
– А че? А че? – с разных сторон потянулись к ней бабьи головы.
– Кузнецов пьяница! Он пропил штаны и место, где живет, называется «Пропитые штаны». Живет с женой сына! – крикнул голос откуда-то сзади.
– Нет, не верно! Это богач, и он хочет взять прииск себе! Властный человек!
– Если он властный человек, то ему нельзя подчиниться! – сказал Советник в очках.
Пахом сильно обиделся за соседа. Когда он обижался, то молчал. Таков уж он был по натуре. Терпеть и молчать он мог сколько угодно. Спорить и браниться он готов только со своими, с теми, кому желал добра.
– Ты-то че молчишь? – несколько сбавляя жару и стесняясь, что на нее обращают внимание, шептала Ксеня.
Бабы, чувствуя, что Ксенькин напор слабеет и что она колеблется, невольно надвигались к ней со всех сторон, как бы желая подкрепить подругу, падавшую духом от такой несправедливости. Они чувствовали, что она что-то знает. Права голоса при выборах у баб не было, поэтому они подталкивали и тянули за собой мужей, зная, что их одних оставлять нельзя. Всякий мужчина мог поддаться на уговор, соблазниться угощением или просто свалять дурака. А тут, как видно, шел большой спор. Являлась опасность от крепких, богатых, которые не зря хотели всех взять в свои руки и зажать. Во всем надо было мужикам помочь разобрать другую сторону.