Страница:
Наперерез Никите вышел полицейский небольшого роста, смуглый и улыбающийся. Даже страшно было видеть гиляка с неласковой улыбкой при таком мундире. Никита узнал Ибалку.
– Пойдем ко мне! – позвал его Никита.
– Не-ет! – ответил Ибалка. – А ты с прииска? – как бы невзначай быстро спросил гиляк.
«Что тут ответишь? Врать же не будешь!» – Никита и не ответил. И пошел, кляня себя. Хоть и свой человек гиляк, а все полицейская душа, тварь насквозь, иначе бы не взяли бы Ибалку. «Сразу меня поймал!»
Никита вошел в свой двор. Солдаты жгли костер. Двое сидели на бревне и никакого внимания не обратили на хозяина. Тут же какие-то рабочие в ичигах и длинных рубахах что-то носили. В полутемном проходе, разделявшем кухню старой избы от новой, сытый солдат с наеденной рожей, видно, чей-то денщик, заступил дорогу старшой Никитиной дочери. Она перешагнуть не могла через его погу и словно вжалась в стенку. Денщик опешил, завидя хозяина. Отдал честь. Дочь как ветром снесло.
В горнице обедали Оломов, Телятев и с ними молоденький пехотный офицер. Фуражки их висели чуть ли не под иконами.
Никита подумал и кинулся в ноги. Некоторое время стояла тишина, потом слышно было, как постучали ложкой.
– А ну, встань! – строго сказал Телятев своим приятным тенорком.
– Встань, да и рассказывай, братец! – сказал Оломов.
«Долгонько меня в ногах заставили валяться! – подумал Никита. – А мое жрут!»
Телятев встал и прошелся по комнате бойко, петушась, словно намереваясь расклевать. У него вялое и бесцветное лицо.
Оломов что-то бурчал, как бы изображая из себя зверя или машину. Телятев еще разок повернулся на каблуках и опять ушел на лавку.
Никита, только глянув на начальство, заметил своим мужицким хозяйственным взглядом, что они тут веселые и живут в свое удовольствие. Едут на разгон, что же не радоваться!
– Мой прииск заняли хищники! – заговорил Никита. – Я открыл прииск-то. Хотел заявку делать, а захватили другие.
– Почему же этот прииск стал твой? – спросил Телятев. Он сидел под полицейскими фуражками на бревенчатой стене.
Полина, красивая девушка пятнадцати лет, подавала кушанья, бегая через обширную горницу по крашеному полу.
– Там, говорят, смута, разврат, пьянство? – загудел' Оломов.
Пехотный попялил зенки на Полину.
– Почему же этот прииск стал вдруг твой? – повторил Телятев.
– Я открыл! – сказал Жеребцов с таким видом, словно это всем давно известно. – Средства имею сделать заявку. Я даже бутылку там закопал с бумагой, засечки сделал на лесинах и столбы поставил. Вон локомобиль заказал…
– Ага! Так, значит, это твой! Что же у тебя дома не знали этого? Никто не признавался, чей это локомобиль.
– Да я и не говорил никому, сам не верил, получится ли…
– Садитесь, хозяин, к столу! – сказал Оломов. – Мы – ваши гости, уж не обессудьте нас.
– Да что уж это… Да я…
Полина давно отцу накрыла. Он неловко присел на табурет. Пехотный цвел, Полина с ним опять переглянулась. Никита хлебал жадно.
– Что же за артель? – спросил Оломов, когда обед закончился.
Никита начал сбивчиво врать. Но, как назло, сразу чего надо не придумаешь.
– Ты не знаешь ли на прииске какого-нибудь бывшего чиновника на пенсии или разжалованного? – спрашивал Оломов.
– Был один, по прозвищу Советник!
– Советник? – воскликнул Оломов.
Телятев получил еще в городе анонимный донос. Автор подписался неразборчиво. Написано было грамотно. Приискатели обвинялись в противозаконной политической агитации. Автор сообщал, что среди крестьян ведут пропаганду анархисты.
– Ты знаешь этого Советника?
– Да, видел раз, может, и не узнаю.
– Пойдешь проводником! – сказал Телятев. – Говорят, туда почти невозможно подняться на лодках?
– Да их можно и голодом выморить, – сказал ему Никита.
– Нет, у них есть запасы. Мы все знаем. Их голодом не выморишь.
– У них амбары там стоят, – сказал Оломов.
Пехотный офицер полагал, что надо разведать все подробно, и попросил начертить ему план прииска.
Пришел Ибалка. Откозырял, щелкнул каблуками и доложил, что гольд явился. Вошел Денгура.
– Где ты был?
– В гости к соседям ездил, – ответил Денгура.
Когда Денгура приехал в Николаевск, явился к Телятеву, привез ему подарки. Поднявшись с кресла после разговора и как бы собираясь уходить, он, озираясь по сторонам, сообщил, что был на речке, на прииске и что там худо…
– Что же там такое?
– Там революция! – сказал Денгура.
– Какая революция? – как на пружине подскочил Телятев.
– Еще царя один раз хотят убить!
– Откуда ты это взял? Да ты что?
Телятев знал Денгуру, как почтенного и богатого деревенского торговца.
– А че я! Я не знаю откуда! Я не исправник! Все знают! Я сейчас хоть в Петербург поеду и скажу: «Политичка!» Революция знают, а никто не глядит… Моя русский начальника шибко любит! – вдруг ласково и кротко добавил Денгура нараспев: – Моя государя императора, – тут старик сложил молитвенно обе руки и поднял взор на огромный во весь рост портрет Александра Третьего, – моя царин любит, подарки хочет ему таскать…
«Я им, мерзавцам, покажу! Неужели?» – подумал тогда Телятев. Разговор этот происходил две недели назад в Николаевске. Телятев тогда только что получил известие, что Оломов выехал. Из Хабаровки то и дело шли телеграммы.
– Уй, ну как ты не боялся, – говорила мужу косая Исенка, глядя на губернаторский двухэтажный дом со шпилем и флагом, сверкавший верхним рядом стекол, поверх множества прибрежных халуп и землянок.
Муж и жена расположились на берегу у знакомого богатого гиляка, жившего в городе.
– Русский начальник или маньчжурский начальник – разницы нет! – поучительно говорил жене Денгура. – Каждый любит, когда хорошо обходишься.
– А ты знаешь, как с русским начальником обходиться?
– Все равно! Одинаково! Это все понимают.
Жена сопровождала Денгуру в Николаевск из Мылки, она взяла с собой запасы лучшей юколы, сушеных чебаков, масла, консервов.
– Скоро на Ух поедем, – говорил Денгура, – всех будем там разгонять. Меня сегодня высшее начальство хвалило.
Старик повеселел. Он ходил не сгибаясь, как в былые годы.
– Погоди, я еще сам большой начальник буду, – хвастался он. – Я власть люблю и начальникам нравлюсь всем, так хорошо буду жить!
– Это мне скажи спасибо, – говорила Исенка, – если бы не я, ты бы все сидел в Мылках.
– Я своим умом живу, – отозвался старик.
– Когда я тебе парня родила, ты повеселел. Сразу стал ездить, искать начальников, кому служить лучше. Молодой сразу стал, – смеясь сказала жена.
Денгура сам удивлялся себе. Ему было давно за семьдесят. Он чувствовал себя бодро. Жена его рожала детей. Правда, в кишках его обитало множество разных червей. Денгура был худ и сух, но зато деятелен, и только изредка стреляло ему в спину и болел живот, а больше он не чувствовал никаких немочей.
«Нет, я не похож на своих сородичей. Они все дохлые, а я какой здоровый и высокий. Конечно, я особенный человек, не такой, как все», – думал он, с жадностью хватая и разрывая зубами вареное собачье мясо, которое прислал ему в подарок гиляк-торговец.
Похоже было, что прииск хотел захватить кто-то другой. Впотьмах на желтых песках, как огромная черепаха с поднятой головой, чернел локомобиль.
ГЛАВА 18
– Пойдем ко мне! – позвал его Никита.
– Не-ет! – ответил Ибалка. – А ты с прииска? – как бы невзначай быстро спросил гиляк.
«Что тут ответишь? Врать же не будешь!» – Никита и не ответил. И пошел, кляня себя. Хоть и свой человек гиляк, а все полицейская душа, тварь насквозь, иначе бы не взяли бы Ибалку. «Сразу меня поймал!»
Никита вошел в свой двор. Солдаты жгли костер. Двое сидели на бревне и никакого внимания не обратили на хозяина. Тут же какие-то рабочие в ичигах и длинных рубахах что-то носили. В полутемном проходе, разделявшем кухню старой избы от новой, сытый солдат с наеденной рожей, видно, чей-то денщик, заступил дорогу старшой Никитиной дочери. Она перешагнуть не могла через его погу и словно вжалась в стенку. Денщик опешил, завидя хозяина. Отдал честь. Дочь как ветром снесло.
В горнице обедали Оломов, Телятев и с ними молоденький пехотный офицер. Фуражки их висели чуть ли не под иконами.
Никита подумал и кинулся в ноги. Некоторое время стояла тишина, потом слышно было, как постучали ложкой.
– А ну, встань! – строго сказал Телятев своим приятным тенорком.
– Встань, да и рассказывай, братец! – сказал Оломов.
«Долгонько меня в ногах заставили валяться! – подумал Никита. – А мое жрут!»
Телятев встал и прошелся по комнате бойко, петушась, словно намереваясь расклевать. У него вялое и бесцветное лицо.
Оломов что-то бурчал, как бы изображая из себя зверя или машину. Телятев еще разок повернулся на каблуках и опять ушел на лавку.
Никита, только глянув на начальство, заметил своим мужицким хозяйственным взглядом, что они тут веселые и живут в свое удовольствие. Едут на разгон, что же не радоваться!
– Мой прииск заняли хищники! – заговорил Никита. – Я открыл прииск-то. Хотел заявку делать, а захватили другие.
– Почему же этот прииск стал твой? – спросил Телятев. Он сидел под полицейскими фуражками на бревенчатой стене.
Полина, красивая девушка пятнадцати лет, подавала кушанья, бегая через обширную горницу по крашеному полу.
– Там, говорят, смута, разврат, пьянство? – загудел' Оломов.
Пехотный попялил зенки на Полину.
– Почему же этот прииск стал вдруг твой? – повторил Телятев.
– Я открыл! – сказал Жеребцов с таким видом, словно это всем давно известно. – Средства имею сделать заявку. Я даже бутылку там закопал с бумагой, засечки сделал на лесинах и столбы поставил. Вон локомобиль заказал…
– Ага! Так, значит, это твой! Что же у тебя дома не знали этого? Никто не признавался, чей это локомобиль.
– Да я и не говорил никому, сам не верил, получится ли…
– Садитесь, хозяин, к столу! – сказал Оломов. – Мы – ваши гости, уж не обессудьте нас.
– Да что уж это… Да я…
Полина давно отцу накрыла. Он неловко присел на табурет. Пехотный цвел, Полина с ним опять переглянулась. Никита хлебал жадно.
– Что же за артель? – спросил Оломов, когда обед закончился.
Никита начал сбивчиво врать. Но, как назло, сразу чего надо не придумаешь.
– Ты не знаешь ли на прииске какого-нибудь бывшего чиновника на пенсии или разжалованного? – спрашивал Оломов.
– Был один, по прозвищу Советник!
– Советник? – воскликнул Оломов.
Телятев получил еще в городе анонимный донос. Автор подписался неразборчиво. Написано было грамотно. Приискатели обвинялись в противозаконной политической агитации. Автор сообщал, что среди крестьян ведут пропаганду анархисты.
– Ты знаешь этого Советника?
– Да, видел раз, может, и не узнаю.
– Пойдешь проводником! – сказал Телятев. – Говорят, туда почти невозможно подняться на лодках?
– Да их можно и голодом выморить, – сказал ему Никита.
– Нет, у них есть запасы. Мы все знаем. Их голодом не выморишь.
– У них амбары там стоят, – сказал Оломов.
Пехотный офицер полагал, что надо разведать все подробно, и попросил начертить ему план прииска.
Пришел Ибалка. Откозырял, щелкнул каблуками и доложил, что гольд явился. Вошел Денгура.
– Где ты был?
– В гости к соседям ездил, – ответил Денгура.
Когда Денгура приехал в Николаевск, явился к Телятеву, привез ему подарки. Поднявшись с кресла после разговора и как бы собираясь уходить, он, озираясь по сторонам, сообщил, что был на речке, на прииске и что там худо…
– Что же там такое?
– Там революция! – сказал Денгура.
– Какая революция? – как на пружине подскочил Телятев.
– Еще царя один раз хотят убить!
– Откуда ты это взял? Да ты что?
Телятев знал Денгуру, как почтенного и богатого деревенского торговца.
– А че я! Я не знаю откуда! Я не исправник! Все знают! Я сейчас хоть в Петербург поеду и скажу: «Политичка!» Революция знают, а никто не глядит… Моя русский начальника шибко любит! – вдруг ласково и кротко добавил Денгура нараспев: – Моя государя императора, – тут старик сложил молитвенно обе руки и поднял взор на огромный во весь рост портрет Александра Третьего, – моя царин любит, подарки хочет ему таскать…
«Я им, мерзавцам, покажу! Неужели?» – подумал тогда Телятев. Разговор этот происходил две недели назад в Николаевске. Телятев тогда только что получил известие, что Оломов выехал. Из Хабаровки то и дело шли телеграммы.
– Уй, ну как ты не боялся, – говорила мужу косая Исенка, глядя на губернаторский двухэтажный дом со шпилем и флагом, сверкавший верхним рядом стекол, поверх множества прибрежных халуп и землянок.
Муж и жена расположились на берегу у знакомого богатого гиляка, жившего в городе.
– Русский начальник или маньчжурский начальник – разницы нет! – поучительно говорил жене Денгура. – Каждый любит, когда хорошо обходишься.
– А ты знаешь, как с русским начальником обходиться?
– Все равно! Одинаково! Это все понимают.
Жена сопровождала Денгуру в Николаевск из Мылки, она взяла с собой запасы лучшей юколы, сушеных чебаков, масла, консервов.
– Скоро на Ух поедем, – говорил Денгура, – всех будем там разгонять. Меня сегодня высшее начальство хвалило.
Старик повеселел. Он ходил не сгибаясь, как в былые годы.
– Погоди, я еще сам большой начальник буду, – хвастался он. – Я власть люблю и начальникам нравлюсь всем, так хорошо буду жить!
– Это мне скажи спасибо, – говорила Исенка, – если бы не я, ты бы все сидел в Мылках.
– Я своим умом живу, – отозвался старик.
– Когда я тебе парня родила, ты повеселел. Сразу стал ездить, искать начальников, кому служить лучше. Молодой сразу стал, – смеясь сказала жена.
Денгура сам удивлялся себе. Ему было давно за семьдесят. Он чувствовал себя бодро. Жена его рожала детей. Правда, в кишках его обитало множество разных червей. Денгура был худ и сух, но зато деятелен, и только изредка стреляло ему в спину и болел живот, а больше он не чувствовал никаких немочей.
«Нет, я не похож на своих сородичей. Они все дохлые, а я какой здоровый и высокий. Конечно, я особенный человек, не такой, как все», – думал он, с жадностью хватая и разрывая зубами вареное собачье мясо, которое прислал ему в подарок гиляк-торговец.
* * *
Жеребцов выскочил во двор как ошпаренный. Лицо его было красно и борода всклокочена. Завтра с гольдами и полицейским-гиляком Ибалкой, который родом из здешних. мест, ему предстояло вести отряд на прииск. «В компанию я попал!» – подумал Никита.Похоже было, что прииск хотел захватить кто-то другой. Впотьмах на желтых песках, как огромная черепаха с поднятой головой, чернел локомобиль.
ГЛАВА 18
Из клубящегося тумана, поодаль друг от друга, как кулисы в театре, плывут ржаво-темные с просинью скалистые мысы, разделенные обширными полукруглыми бухтами с гористым крутым берегом, обступившим их ровной, словно выведенной циркулем, чертой. В бухтах вода зеркально чистая.
Огромный изветренный мыс висит над пароходиком. Падающие мохнатые деревья на его скалах, а от мыса в глубь мелкого озера ушла рябая полоса вся в острых зубчатых обломках скал, как будто размыт каменный гребень.
Туман над водой рассеивается. Громадное желтое озеро блестит на утреннем солнце. Где-то далеко видны голубые гряды, увалы. От мыса экспедиция пошла на середину озера.
Оломов, Телятев и пехотный поручик сидят на белых скамьях капитанского мостика, курят сигары и наслаждаются видом.
Впереди по мелкому озеру плывет в оморочке старик, брат Ибалки, а за ним, на расстоянии выстрела, тихо бредет маленький пароход.
– Сюда не ходи! – кричит проводник, то и дело оборачиваясь в оморочке и обращаясь к пароходу. – Сюда ходи! – показывал он дорогу по озеру. – Тут канава…
Из тумана за озером всплыл острый камень.
– Сюда не ходи… Лево ходи, – как бы переводя проводника, крикнул Денгура, стоя подле рулевого.
За пароходом на буксире тянется баркас с солдатами, а за ним, как черные звенья цепи – несколько лодок. Солдаты втыкают в дно жерди, чтобы на обратном пути не сесть пароходу на мель.
Длинный ряд редких вех, как остатки какой-то городьбы, протянулся сзади по озеру вдоль голубевшей к горизонту воды.
Денгура вдруг пошел на нижнюю палубу на носу парохода и что-то тонко заверещал, обращаясь к проводнику, и тот так же тонко отвечал ему. Казалось, что у них пошла перебранка.
– Он следит за проводником, беспокоится! – сказал Оломов.
– Удивительно деятельный старик, – сказал молодой офицер, – сколько ему лет?
– Писотька и Овчинников жулики! – сказал Оломов. Он пустил табачный дым и покачал тяжелой толстой ногой с блестевшим голенищем. – Но Денгура Бельды не такой. Это почтенный и знаменитый человек.
– Да, он как будто из идеальных побуждений, – с оттенком обычной двусмысленности, ответил Телятев.
– А тех выгнали с прииска за жульничество и разбой, – ответил Оломов.
Оломов мысленно входил в сложные задачи выборной власти на прииске, и хотя не признавал ее и ехал разгонять, но как власть с властью готов был соглашаться с некоторыми ее распоряжениями. Он был солидарен с таежными республиканцами по части охраны порядка. Котяя выгнали, значит, не зря. О Жеребцове, Писотьке и Овчинникове он судил, как и самозванные президенты. В то же время все они вместе были для него не более как преступниками.
– Денгура в прошлом староста, – пощипывая ус, тупо глядя на воду и, казалось, думая совсем об ином, говорил плосколицый Телятев. – У него есть опыт. Это уж политический деятель опытный. Те действительно жулики, а этот ищет деятельности.
В присутствии власти Денгура сиял от удовольствия. Вот они красивые мундиры, блестящие пуговицы, оружие, шпоры. Он, старый Денгура, трудом, умом достиг, добился, что его допустили к высшим начальникам, приблизили, позволили одному из всех простых – из солдат, полицейских-гольдов и проводников стать на мостике, в святом место парохода. «Добился? Я добился! Что теперь Удога скажет?»
Денгура живо соображал, что тут можно делать, а что нельзя, он приноравливался к новым порядкам. Отдавая команду проводнику в оморочке, он не кричал от руля, через головы начальства, а не ленился каждый раз сбегать вниз по трапу и по борту к носу, кричал оттуда и возвращался тем же путем, становясь между капитаном и рулевым. С рулевым Денгура хранил вид спокойствия и достоинства, но при Оломове и Телятеве таял от счастья. В его лести, ласковости к властям была наивность, восторженность, и он это знал и умело притворялся. Он радовался тому, что наконец нашел! Он давно целился, но были все неудачи. «А теперь маньчжуры мне не нужны!» Денгура с беззаветной преданностью готов был служить полицейским властям: «А чем эти хуже? Еще лучше начальники, чем амбань! Пусть амбань керосиновым лампам радуется и удивляется!»
– Вы прекрасно понимаете людей, – сказал поручик, любезно обращаясь к Телятеву.
– Что же! Ваше замечание льстит мне, – как-то странно, с оттенком затаенной дерзости ответил тот. – Да, это талант должен быть, чтобы узнавать людей… Талант человеческий! Можно сказать, талант полицейский! – Высказав это, Телятев с любопытством посмотрел на собеседника, как бы желая знать, нравятся ли ему такие суждения.
Румяный, толстощекий и голубоглазый поручик, свежий и счастливый, соглашался со всеми сегодня, потому что и вокруг в природе и на душе у него было очень хорошо, и хотя он тревожился за предстоящую операцию – все же будет разгон, может и пальба, но эта операция сулила и ему солидные выгоды. Он был так счастлив, что с радостью смотрел сейчас на полицейское начальство, ведущее его к счастливой будущности.
– А какие места!
– Да, – сказал Оломов. – Швейцария!
– Вон воронье-то гнездо! – залезая на мостик, сказал, показывая на утес, Жеребцов. Он в ичигах, одет потеплее и поэтому грузен.
– Какое утро! Какой воздух! – восклицал поручик.
Пароход слабо шумел колесами. Денгура что-то говорил Телятеву. Офицер курил сигару и волновался, зная, что сейчас все станут глядеть на него и что настанет пора ему действовать и показать себя.
Оломов посмотрел в подзорную трубу. Никита тоже вытащил подзорную трубу из-за голенища.
– Вон флаг-то на утесе! – сказал он.
– Где ты видишь флаг? Там нет никакого флага… – недовольно ответил Оломов.
Жеребцов дал ему свою трубу, и Оломов увидел, что на скале действительно виден флаг. Он удивился, что труба Никиты была лучше его собственной.
– Откуда у тебя такая труба? Зачем тебе она?
Жеребцов ощерился. Сказать исправнику, что купил он эту трубу у американцев, чтобы наблюдать с Утеса за бродягами, которых заставлял он работать на пашне за рекой, он не желал. Федька Барабанов научил всех…
– Так что из любопытства купил. – Он не решился признаться, где купил, полагая, что знакомство с иностранцами может начальству не понравиться.
– Новая труба! – заметил офицер.
Всем понравилась труба Жеребцова. Она лучше казенных.
Проводник в оморочке вдруг быстро поехал к пароходу. Денгура что-то говорил капитану. Раздался звонок.
– Дальше мелко – нельзя идти! – сказал капитан.
Пароход чуть слышно шлепал плицами.
Оломов с большим любопытством всматривался в местность. Помимо всего прочего, его интересовала эта таежная республика: устройство власти, наказания, ее законы. «Черт возьми, надо все это разузнать, – думал он. – Я ведь юрист! Юрист! Когда-нибудь, если действительно, как говорят нигилисты, всех нас по шее, то будет же какое-то народное устройство. Правда, во главе будут образованные люди, но и они будут все подводить под так называемый вкус народа. Что же это за вкус?» Он желал повидать главарей и поговорить с ними по душам… «Но уж пока моя власть, то я их растрясу, толстопятых, толстокожих!»
– У них есть наблюдение за озером? – спросил Оломов.
– Как же! Тут вот и вышка, шалашик под камнем, часовой сидит, – ответил Никита. – Да, извольте, тут нам… Мы сейчас…
Денгура на этот раз одет был в истертую бобриковую куртку, в бархатные штаны и ичиги. За поясом у него виднелись револьверы и нож. Всякий сказал бы, глядя на него, что это простой охотник, а не богатый купец.
– Наса могу перед ходить… Конесно, там человек сидит…
– Можно снять часового! – сказал поручик.
– Давай его совсем убиваем! – ласково обратился Денгура к Жеребцову.
– Нет, убивать не смейте! – оборвал Оломов гольда. – Вы что?
– Издали им не видно, что за люди приехали, – серьезно заговорил Жеребцов. – У нас купцы бывают, на пароходе сюда заходят, а к берегу также не могут пристать. Перегружают товар в лодки, не доходя до берега. Тот раз вода совсем малая была, быков по воде бродом верст пять гнали, да завечерело. Купец ночевал в лодке, а быки стоят в воде и ревут…
– Проводник один не надо ходить, солдат надо, – тихо сказал Денгура.
– Да, нельзя их пустить одних, – согласился пехотный офицер. – У меня есть разведчики. Снимут любого часового, приведут языка… Позвать Сукнова! – крикнул он, радуясь случаю отдать дельное распоряжение и выказать качества своих солдат.
– Нам нечего опасаться за солдат. Хищники увидят форму и не посмеют…
– Ну нет, там такие головорезы, что и пальбу откроют, а сами потом разбегутся.
Денгура льстиво поклонился.
– Обход надо, – сказал старик, – а то уйдут… золото унесут…
– Тут кругом на сотню верст болота, мхи, – сказал Никита.
По трапу поднялся унтер-офицер Сукнов и вытянулся перед офицерами.
– Пойдешь в разведку на лодке. С собой возьми проводника и двух солдат. Переоденься, и не спугните их.
Жеребцов знал, что на прииске о приближении отряда узнают заранее.
– У них два караула. Тут первый, а дальний на протоке стоит. На втором часовым живет Гаврюшка. Вот дока! Оттуда и телеграф проведен! – рассказывал Никита.
– Что же ты молчал?
– Да ведь что с него, с телеграфа. Забава! Он, что настоящий, государственный, словом, что и у них – одинакова…
– Как это одинакова?
– Ну, не работает…
Жеребцов знал, что Гаврюшке, может быть, уже сообщили, что идет полиция.
– А вода-то, вода, как круто валит, – замечали солдаты.
Мутный с густой желтизной поток шел из ущелья.
– Видно, там гребут золотишко.
– Да, там золотую-то тянут жилу!
Лодка с разведчиками быстро отошла от парохода.
– Будем ждать сигнала, – уверенно сказал поручик. – Какой воздух, какой воздух, господа! Чудесная амурская осень!
Через час заметили человека на скале, он махал флагом. Оттуда несколько раз выстрелили.
– Ну, господа, путь открыт! – густо пробасил Оломов.
Все засуетились.
От парохода и от баркаса отвалили четыре лодки, щетинившихся ружьями.
Сопка стала терять голубизну, желтеть, хвойная зелень и желтый березник проступали на ней, и вскоре утесы ее надвинулись к лодкам, а острый камень, видный издали, скрылся за увалом. Стуча сапогами по гальке, отряд выбирался на сушу и строился на каменистом берегу.
Сукнов подвел схваченного часового. Это был вятский мужичонка. Он караулил дорогу на прииск с дробовым ружьем.
– Стрелять хотел! – показывая его оружие, со злом говорил Ибалка.
– Батюшка! – кинулся мужик в ноги Телятеву.
– Вот вам первый образец таежных республиканцев!
– Сукнов! – сказал Оломов. – Поезжай на баркас. Говорят, можно в большую воду баркас провести на шестах. Начинайте с оставшимися людьми перегрузку в лодки и складывайте все тут на берег. Выставь часовых. Осадка будет меньше – подведешь баркас на шестах наверх. Не задерживайся с разгрузкой.
Сукнов оставался охотно. Он знал, что на прииске много крестьян-переселенцев, и ему не хотелось участвовать в их разгоне.
Подле утеса заночевали. Утром лодки пошли вверх по реке.
Неподалеку от Гаврюшкиного караула вперед отправилась угда с полицейским урядником, Ибалкой и пятью солдатами. Жеребцов стоял в ней на корме с шестом.
Гаврюшка вышел из травы.
– Стой! – прицелился в него урядник Попов.
– Беги бегом! – весело крикнул Ибалка и вынул револьвер.
– Здорово, Никита! – сказал Гаврюшка.
– Здравствуешь! – мрачно ответил Жеребцов.
Подошла вторая лодка с Телятевым.
– Проведешь нас дальше! – велел окружной Гаврюшке.
– С полным удовольствием! – гаркнул Гаврюшка. – Здрав желаю, ваше высокордие!
На прииске работа шла как обычно и слышался дружный стук и грохот, когда по берегу пришел посланный от Гаврюшки, его товарищ татарин Малай, и сказал, что прибыла полиция.
– Да вот они, братцы! – вдруг с отчаянием крикнул чей-то голос.
Из-за утеса вышли лодки. На носу передней солдаты в белых рубашках и в белых фуражках с красными околышами сидели с ружьями.
– Глядите, как на празднике! – сказал Илья. Он бросил кайлу и с облегчением вздохнул.
«Неужели все? И можно будет уехать домой?» Двое схваченных по дороге старателей толкались в солдатской лодке шестами. На другой лодке толкались сами солдаты и двое гиляков.
– Шабаш, братцы!
Множество народу высыпало из штолен и колодцев на берег, на бугры и холмы и на поваленные деревья. С любопытством и страхом смотрели на подходивший отряд.
Илья пошел к берегу веселый, словно к нему ехали гости. Многие старатели еще мыли, они разгибались, не оставляя своих бутар, и глядели из-под ладоней на лодки долгим, тоскливым взглядом.
– Так вот она, таежная республика! Амурская Калифорния и Эльдорадо! – сказал Оломов, оглядывая ряды балаганов, бутарки, шалаши, колодцы, черные входы в штольни, весь этот мирок, тесный, набитый мужиками, перемазанный глиной и золотоносным песком, лязгающий лопатами.
– Вон и скот у них, и кони. По-хозяйски все заведено! Вон и амбары, склады на той стороне! Да чье же это, господа?
Полицейские офицеры и поручик в белых кителях сошли на берег.
Никите стало жаль штрека. Хороший был ход! Какое крепление поставлено! Как на шахте! Сам же он со своей артелью вел этот ход и хотел поставить тут локомобиль для откачки воды. А пока качали бадьей и ведрами. Сколько силы зря ушло! Никита посетовал, что в простоте души и со страха перед полицейскими начальниками, которые все время были около него, он и привел-то их прямо на свой участок.
Напротив стояли товарищи, смотрели на Никиту, как на мученика, и ему становилось все совестней.
По берегу, шагая крупно, шел в болотных сапогах Оломов. Мужики стали снимать свои картузы, шапки и американские шляпы. Другие стояли не шелохнувшись.
– Ну? – подходя к толпе, спросил он. – Кто старшой у вас?
Толпа молчала.
– Есть же у вас артельный староста?
– Тут много разного народа, мы не знаем…
– Где же ваша выборная власть? – спросил Телятев.
Все почувствовали, что этот что-то знает.
– Нет такой! – живо ответил молодой парень.
– А где Силин?
– И его нет!
– Откуда же ты это знаешь? Ты всех по фамилии разве знаешь на прииске?
Парень смутился и спрятался в толпе.
Мастер просовывал между рослых мужиков свою маленькую голову, ему хотелось вступить в разговор, он дрожал от нетерпения и от многих мыслей, приходивших в голову. Но боялся. Жена велела ему молчать.
Старатели на отдаленных участках оставляли работы, и густые толпы их стекались к поляне. Послышался душераздирающий крик многих людей, женский визг, вся толпа пришла в движение. Видно было, как часть толпы вдруг полегла. Опять начался крик, потом раздался хохот.
Телятев со страхом оглянулся. Поручик живо выстроил свой отряд. Сорок человек солдат встали в две шеренги. Пехотный поручик щурился, испуганно глядя на сбившуюся толпу.
– Вы не беспокойтесь, – молвил Никита, видя, что поручик чуть ли не собрался стрелять. – Это штрек обвалился и люди под землю посыпались. Их сейчас оттуда подымут, и все установится.
Сзади раздался новый вопль. Береза треснула и повалилась вместе со своими зрителями, которые забрались в ее ветви и теперь запрыгали с нее, как голуби.
Все это было так страшно и необычайно. Поручик отдал команду, и ряд солдат проредел и превратился в двойную цепь. Ружья теперь взяты были наперевес.
Из толпы кто-то со страха запустил камнем.
– Какие-то жуткие, трагикомические происшествия, – сказал поручик, немного придя в себя.
– Нет, это они нарочно! – сказал озабоченный Оломов. Он был как в лихорадке, раздумывая, дать бы залп! Камень запущен, повод есть. Но все хуже в тысячу раз, чем предполагали. Сколько их тут, кто знает! Что будет, если вся эта орава начнет ответную пальбу? Известно: «Страшен русский бунт!» Тревожить их было опасно. У многих за плечами ружья. И эта была не вражеская армия, это свои, подданные империи, нельзя было приказать тут разоружиться, как военнопленным. Но и в грязь лицом не ударить и не переборщить! С какими трудами населяли здесь людей и берегли их. Не стрелять же по ним!
Из-за острова вышли еще две лодки с полицейскими. Подходила подмога. «Но что значит тут горсть солдат и полицейских!» – думал Оломов. На озере осталась халка и там полувзвод с унтер-офицером Сукновым. Оломов решил, что выхватывать виновных придется осторожно и не сразу. Надо действовать хитростью.
– Если совести у них нет, пусть стреляют! – кричал, обращаясь к толпе, сектант Кораблев. – Разве можно разойтись, такое богатство бросать!
Оломов подошел к нему.
– Я им постреляю! – сказал Андрюшка Городилов, перезаряжая револьвер.
– Кончай работу! Полиция пришла!
Силин и Гуран выскочили из своей конторы.
– А кто был в карауле? Как пропустили?
– На нижнем-то Макар был с Алешкой. Алешка, видно, мыть ушел, понадеялся на Макара. Макар-то им попался, не успел упредить. А на верхнем карауле заметил их Гаврюшка, послал Малая, уж лодки подходили, Малай плыть-то уж не мог, травой пошел берегом, да вплавь, да вброд. Ночью не шли лодки, так и он не мог! А седне еле поспел. И тут же они выперли и ружья навели.
Огромный изветренный мыс висит над пароходиком. Падающие мохнатые деревья на его скалах, а от мыса в глубь мелкого озера ушла рябая полоса вся в острых зубчатых обломках скал, как будто размыт каменный гребень.
Туман над водой рассеивается. Громадное желтое озеро блестит на утреннем солнце. Где-то далеко видны голубые гряды, увалы. От мыса экспедиция пошла на середину озера.
Оломов, Телятев и пехотный поручик сидят на белых скамьях капитанского мостика, курят сигары и наслаждаются видом.
Впереди по мелкому озеру плывет в оморочке старик, брат Ибалки, а за ним, на расстоянии выстрела, тихо бредет маленький пароход.
– Сюда не ходи! – кричит проводник, то и дело оборачиваясь в оморочке и обращаясь к пароходу. – Сюда ходи! – показывал он дорогу по озеру. – Тут канава…
Из тумана за озером всплыл острый камень.
– Сюда не ходи… Лево ходи, – как бы переводя проводника, крикнул Денгура, стоя подле рулевого.
За пароходом на буксире тянется баркас с солдатами, а за ним, как черные звенья цепи – несколько лодок. Солдаты втыкают в дно жерди, чтобы на обратном пути не сесть пароходу на мель.
Длинный ряд редких вех, как остатки какой-то городьбы, протянулся сзади по озеру вдоль голубевшей к горизонту воды.
Денгура вдруг пошел на нижнюю палубу на носу парохода и что-то тонко заверещал, обращаясь к проводнику, и тот так же тонко отвечал ему. Казалось, что у них пошла перебранка.
– Он следит за проводником, беспокоится! – сказал Оломов.
– Удивительно деятельный старик, – сказал молодой офицер, – сколько ему лет?
– Писотька и Овчинников жулики! – сказал Оломов. Он пустил табачный дым и покачал тяжелой толстой ногой с блестевшим голенищем. – Но Денгура Бельды не такой. Это почтенный и знаменитый человек.
– Да, он как будто из идеальных побуждений, – с оттенком обычной двусмысленности, ответил Телятев.
– А тех выгнали с прииска за жульничество и разбой, – ответил Оломов.
Оломов мысленно входил в сложные задачи выборной власти на прииске, и хотя не признавал ее и ехал разгонять, но как власть с властью готов был соглашаться с некоторыми ее распоряжениями. Он был солидарен с таежными республиканцами по части охраны порядка. Котяя выгнали, значит, не зря. О Жеребцове, Писотьке и Овчинникове он судил, как и самозванные президенты. В то же время все они вместе были для него не более как преступниками.
– Денгура в прошлом староста, – пощипывая ус, тупо глядя на воду и, казалось, думая совсем об ином, говорил плосколицый Телятев. – У него есть опыт. Это уж политический деятель опытный. Те действительно жулики, а этот ищет деятельности.
В присутствии власти Денгура сиял от удовольствия. Вот они красивые мундиры, блестящие пуговицы, оружие, шпоры. Он, старый Денгура, трудом, умом достиг, добился, что его допустили к высшим начальникам, приблизили, позволили одному из всех простых – из солдат, полицейских-гольдов и проводников стать на мостике, в святом место парохода. «Добился? Я добился! Что теперь Удога скажет?»
Денгура живо соображал, что тут можно делать, а что нельзя, он приноравливался к новым порядкам. Отдавая команду проводнику в оморочке, он не кричал от руля, через головы начальства, а не ленился каждый раз сбегать вниз по трапу и по борту к носу, кричал оттуда и возвращался тем же путем, становясь между капитаном и рулевым. С рулевым Денгура хранил вид спокойствия и достоинства, но при Оломове и Телятеве таял от счастья. В его лести, ласковости к властям была наивность, восторженность, и он это знал и умело притворялся. Он радовался тому, что наконец нашел! Он давно целился, но были все неудачи. «А теперь маньчжуры мне не нужны!» Денгура с беззаветной преданностью готов был служить полицейским властям: «А чем эти хуже? Еще лучше начальники, чем амбань! Пусть амбань керосиновым лампам радуется и удивляется!»
– Вы прекрасно понимаете людей, – сказал поручик, любезно обращаясь к Телятеву.
– Что же! Ваше замечание льстит мне, – как-то странно, с оттенком затаенной дерзости ответил тот. – Да, это талант должен быть, чтобы узнавать людей… Талант человеческий! Можно сказать, талант полицейский! – Высказав это, Телятев с любопытством посмотрел на собеседника, как бы желая знать, нравятся ли ему такие суждения.
Румяный, толстощекий и голубоглазый поручик, свежий и счастливый, соглашался со всеми сегодня, потому что и вокруг в природе и на душе у него было очень хорошо, и хотя он тревожился за предстоящую операцию – все же будет разгон, может и пальба, но эта операция сулила и ему солидные выгоды. Он был так счастлив, что с радостью смотрел сейчас на полицейское начальство, ведущее его к счастливой будущности.
– А какие места!
– Да, – сказал Оломов. – Швейцария!
* * *
За озером в голубом тумане, стлавшемся в вершинах пологих сопок, теперь уже высоко торчал острый камень. Оломов вызвал всех проводников наверх.– Вон воронье-то гнездо! – залезая на мостик, сказал, показывая на утес, Жеребцов. Он в ичигах, одет потеплее и поэтому грузен.
– Какое утро! Какой воздух! – восклицал поручик.
Пароход слабо шумел колесами. Денгура что-то говорил Телятеву. Офицер курил сигару и волновался, зная, что сейчас все станут глядеть на него и что настанет пора ему действовать и показать себя.
Оломов посмотрел в подзорную трубу. Никита тоже вытащил подзорную трубу из-за голенища.
– Вон флаг-то на утесе! – сказал он.
– Где ты видишь флаг? Там нет никакого флага… – недовольно ответил Оломов.
Жеребцов дал ему свою трубу, и Оломов увидел, что на скале действительно виден флаг. Он удивился, что труба Никиты была лучше его собственной.
– Откуда у тебя такая труба? Зачем тебе она?
Жеребцов ощерился. Сказать исправнику, что купил он эту трубу у американцев, чтобы наблюдать с Утеса за бродягами, которых заставлял он работать на пашне за рекой, он не желал. Федька Барабанов научил всех…
– Так что из любопытства купил. – Он не решился признаться, где купил, полагая, что знакомство с иностранцами может начальству не понравиться.
– Новая труба! – заметил офицер.
Всем понравилась труба Жеребцова. Она лучше казенных.
Проводник в оморочке вдруг быстро поехал к пароходу. Денгура что-то говорил капитану. Раздался звонок.
– Дальше мелко – нельзя идти! – сказал капитан.
Пароход чуть слышно шлепал плицами.
Оломов с большим любопытством всматривался в местность. Помимо всего прочего, его интересовала эта таежная республика: устройство власти, наказания, ее законы. «Черт возьми, надо все это разузнать, – думал он. – Я ведь юрист! Юрист! Когда-нибудь, если действительно, как говорят нигилисты, всех нас по шее, то будет же какое-то народное устройство. Правда, во главе будут образованные люди, но и они будут все подводить под так называемый вкус народа. Что же это за вкус?» Он желал повидать главарей и поговорить с ними по душам… «Но уж пока моя власть, то я их растрясу, толстопятых, толстокожих!»
– У них есть наблюдение за озером? – спросил Оломов.
– Как же! Тут вот и вышка, шалашик под камнем, часовой сидит, – ответил Никита. – Да, извольте, тут нам… Мы сейчас…
Денгура на этот раз одет был в истертую бобриковую куртку, в бархатные штаны и ичиги. За поясом у него виднелись револьверы и нож. Всякий сказал бы, глядя на него, что это простой охотник, а не богатый купец.
– Наса могу перед ходить… Конесно, там человек сидит…
– Можно снять часового! – сказал поручик.
– Давай его совсем убиваем! – ласково обратился Денгура к Жеребцову.
– Нет, убивать не смейте! – оборвал Оломов гольда. – Вы что?
– Издали им не видно, что за люди приехали, – серьезно заговорил Жеребцов. – У нас купцы бывают, на пароходе сюда заходят, а к берегу также не могут пристать. Перегружают товар в лодки, не доходя до берега. Тот раз вода совсем малая была, быков по воде бродом верст пять гнали, да завечерело. Купец ночевал в лодке, а быки стоят в воде и ревут…
– Проводник один не надо ходить, солдат надо, – тихо сказал Денгура.
– Да, нельзя их пустить одних, – согласился пехотный офицер. – У меня есть разведчики. Снимут любого часового, приведут языка… Позвать Сукнова! – крикнул он, радуясь случаю отдать дельное распоряжение и выказать качества своих солдат.
– Нам нечего опасаться за солдат. Хищники увидят форму и не посмеют…
– Ну нет, там такие головорезы, что и пальбу откроют, а сами потом разбегутся.
Денгура льстиво поклонился.
– Обход надо, – сказал старик, – а то уйдут… золото унесут…
– Тут кругом на сотню верст болота, мхи, – сказал Никита.
По трапу поднялся унтер-офицер Сукнов и вытянулся перед офицерами.
– Пойдешь в разведку на лодке. С собой возьми проводника и двух солдат. Переоденься, и не спугните их.
Жеребцов знал, что на прииске о приближении отряда узнают заранее.
– У них два караула. Тут первый, а дальний на протоке стоит. На втором часовым живет Гаврюшка. Вот дока! Оттуда и телеграф проведен! – рассказывал Никита.
– Что же ты молчал?
– Да ведь что с него, с телеграфа. Забава! Он, что настоящий, государственный, словом, что и у них – одинакова…
– Как это одинакова?
– Ну, не работает…
Жеребцов знал, что Гаврюшке, может быть, уже сообщили, что идет полиция.
– А вода-то, вода, как круто валит, – замечали солдаты.
Мутный с густой желтизной поток шел из ущелья.
– Видно, там гребут золотишко.
– Да, там золотую-то тянут жилу!
Лодка с разведчиками быстро отошла от парохода.
– Будем ждать сигнала, – уверенно сказал поручик. – Какой воздух, какой воздух, господа! Чудесная амурская осень!
Через час заметили человека на скале, он махал флагом. Оттуда несколько раз выстрелили.
– Ну, господа, путь открыт! – густо пробасил Оломов.
Все засуетились.
От парохода и от баркаса отвалили четыре лодки, щетинившихся ружьями.
Сопка стала терять голубизну, желтеть, хвойная зелень и желтый березник проступали на ней, и вскоре утесы ее надвинулись к лодкам, а острый камень, видный издали, скрылся за увалом. Стуча сапогами по гальке, отряд выбирался на сушу и строился на каменистом берегу.
Сукнов подвел схваченного часового. Это был вятский мужичонка. Он караулил дорогу на прииск с дробовым ружьем.
– Стрелять хотел! – показывая его оружие, со злом говорил Ибалка.
– Батюшка! – кинулся мужик в ноги Телятеву.
– Вот вам первый образец таежных республиканцев!
– Сукнов! – сказал Оломов. – Поезжай на баркас. Говорят, можно в большую воду баркас провести на шестах. Начинайте с оставшимися людьми перегрузку в лодки и складывайте все тут на берег. Выставь часовых. Осадка будет меньше – подведешь баркас на шестах наверх. Не задерживайся с разгрузкой.
Сукнов оставался охотно. Он знал, что на прииске много крестьян-переселенцев, и ему не хотелось участвовать в их разгоне.
Подле утеса заночевали. Утром лодки пошли вверх по реке.
Неподалеку от Гаврюшкиного караула вперед отправилась угда с полицейским урядником, Ибалкой и пятью солдатами. Жеребцов стоял в ней на корме с шестом.
Гаврюшка вышел из травы.
– Стой! – прицелился в него урядник Попов.
– Беги бегом! – весело крикнул Ибалка и вынул револьвер.
– Здорово, Никита! – сказал Гаврюшка.
– Здравствуешь! – мрачно ответил Жеребцов.
Подошла вторая лодка с Телятевым.
– Проведешь нас дальше! – велел окружной Гаврюшке.
– С полным удовольствием! – гаркнул Гаврюшка. – Здрав желаю, ваше высокордие!
На прииске работа шла как обычно и слышался дружный стук и грохот, когда по берегу пришел посланный от Гаврюшки, его товарищ татарин Малай, и сказал, что прибыла полиция.
– Да вот они, братцы! – вдруг с отчаянием крикнул чей-то голос.
Из-за утеса вышли лодки. На носу передней солдаты в белых рубашках и в белых фуражках с красными околышами сидели с ружьями.
– Глядите, как на празднике! – сказал Илья. Он бросил кайлу и с облегчением вздохнул.
«Неужели все? И можно будет уехать домой?» Двое схваченных по дороге старателей толкались в солдатской лодке шестами. На другой лодке толкались сами солдаты и двое гиляков.
– Шабаш, братцы!
Множество народу высыпало из штолен и колодцев на берег, на бугры и холмы и на поваленные деревья. С любопытством и страхом смотрели на подходивший отряд.
Илья пошел к берегу веселый, словно к нему ехали гости. Многие старатели еще мыли, они разгибались, не оставляя своих бутар, и глядели из-под ладоней на лодки долгим, тоскливым взглядом.
– Так вот она, таежная республика! Амурская Калифорния и Эльдорадо! – сказал Оломов, оглядывая ряды балаганов, бутарки, шалаши, колодцы, черные входы в штольни, весь этот мирок, тесный, набитый мужиками, перемазанный глиной и золотоносным песком, лязгающий лопатами.
– Вон и скот у них, и кони. По-хозяйски все заведено! Вон и амбары, склады на той стороне! Да чье же это, господа?
Полицейские офицеры и поручик в белых кителях сошли на берег.
Никите стало жаль штрека. Хороший был ход! Какое крепление поставлено! Как на шахте! Сам же он со своей артелью вел этот ход и хотел поставить тут локомобиль для откачки воды. А пока качали бадьей и ведрами. Сколько силы зря ушло! Никита посетовал, что в простоте души и со страха перед полицейскими начальниками, которые все время были около него, он и привел-то их прямо на свой участок.
Напротив стояли товарищи, смотрели на Никиту, как на мученика, и ему становилось все совестней.
По берегу, шагая крупно, шел в болотных сапогах Оломов. Мужики стали снимать свои картузы, шапки и американские шляпы. Другие стояли не шелохнувшись.
– Ну? – подходя к толпе, спросил он. – Кто старшой у вас?
Толпа молчала.
– Есть же у вас артельный староста?
– Тут много разного народа, мы не знаем…
– Где же ваша выборная власть? – спросил Телятев.
Все почувствовали, что этот что-то знает.
– Нет такой! – живо ответил молодой парень.
– А где Силин?
– И его нет!
– Откуда же ты это знаешь? Ты всех по фамилии разве знаешь на прииске?
Парень смутился и спрятался в толпе.
Мастер просовывал между рослых мужиков свою маленькую голову, ему хотелось вступить в разговор, он дрожал от нетерпения и от многих мыслей, приходивших в голову. Но боялся. Жена велела ему молчать.
Старатели на отдаленных участках оставляли работы, и густые толпы их стекались к поляне. Послышался душераздирающий крик многих людей, женский визг, вся толпа пришла в движение. Видно было, как часть толпы вдруг полегла. Опять начался крик, потом раздался хохот.
Телятев со страхом оглянулся. Поручик живо выстроил свой отряд. Сорок человек солдат встали в две шеренги. Пехотный поручик щурился, испуганно глядя на сбившуюся толпу.
– Вы не беспокойтесь, – молвил Никита, видя, что поручик чуть ли не собрался стрелять. – Это штрек обвалился и люди под землю посыпались. Их сейчас оттуда подымут, и все установится.
Сзади раздался новый вопль. Береза треснула и повалилась вместе со своими зрителями, которые забрались в ее ветви и теперь запрыгали с нее, как голуби.
Все это было так страшно и необычайно. Поручик отдал команду, и ряд солдат проредел и превратился в двойную цепь. Ружья теперь взяты были наперевес.
Из толпы кто-то со страха запустил камнем.
– Какие-то жуткие, трагикомические происшествия, – сказал поручик, немного придя в себя.
– Нет, это они нарочно! – сказал озабоченный Оломов. Он был как в лихорадке, раздумывая, дать бы залп! Камень запущен, повод есть. Но все хуже в тысячу раз, чем предполагали. Сколько их тут, кто знает! Что будет, если вся эта орава начнет ответную пальбу? Известно: «Страшен русский бунт!» Тревожить их было опасно. У многих за плечами ружья. И эта была не вражеская армия, это свои, подданные империи, нельзя было приказать тут разоружиться, как военнопленным. Но и в грязь лицом не ударить и не переборщить! С какими трудами населяли здесь людей и берегли их. Не стрелять же по ним!
Из-за острова вышли еще две лодки с полицейскими. Подходила подмога. «Но что значит тут горсть солдат и полицейских!» – думал Оломов. На озере осталась халка и там полувзвод с унтер-офицером Сукновым. Оломов решил, что выхватывать виновных придется осторожно и не сразу. Надо действовать хитростью.
– Если совести у них нет, пусть стреляют! – кричал, обращаясь к толпе, сектант Кораблев. – Разве можно разойтись, такое богатство бросать!
Оломов подошел к нему.
– Я им постреляю! – сказал Андрюшка Городилов, перезаряжая револьвер.
* * *
Тимоха Силин сидел в своей зимовьюшке и рассматривал план нового участка, вычерченный Гураном на бересте, когда прибежал старовер Микешка и крикнул в окно:– Кончай работу! Полиция пришла!
Силин и Гуран выскочили из своей конторы.
– А кто был в карауле? Как пропустили?
– На нижнем-то Макар был с Алешкой. Алешка, видно, мыть ушел, понадеялся на Макара. Макар-то им попался, не успел упредить. А на верхнем карауле заметил их Гаврюшка, послал Малая, уж лодки подходили, Малай плыть-то уж не мог, травой пошел берегом, да вплавь, да вброд. Ночью не шли лодки, так и он не мог! А седне еле поспел. И тут же они выперли и ружья навели.