Жариков Леонид. Повесть о суровом друге

   Пряча в усах усмешку, отец не спеша достал кисет, свернул цигарку, вынул кремень, фитиль, огниво, ударил раз-другой по кремню и начал раздувать искру.
   - Отгадал? - спросил он, прикуривая.
   - Нет.
   - Плохи твои дела... Ну, тогда отгадывай вторую: "Лежит брус через всю Русь, а как станет - до неба достанет". Отгадывай.
   - Не знаю.
   - А ты подумай.
   - Я уже думал.
   - Эх ты, отгадчик...
   Отец вынул из жилетного кармана кусок сахару, завернутый в лоскуток, и отдал мне.
   - Грызи... А загадки мои простые. Первая - кремень, огниво, искра. Вторая - дорога. Пролегли дороги через всю Русь - не измеришь их, не сосчитаешь. Сколько ни ходи - не исходишь. Каждый человек выбирает себе дорогу и шагает по ней через всю жизнь. И у тебя будет своя дорога...
   В голосе отца слышалась грусть, будто ему было жалко меня. Папка, папка, я и сам его жалел, прижался плечом к его худому плечу, и так мне стало хорошо! Я любил, когда отец бывал дома, но такое редко случалось.
   А в тот день мы были с ним вместе, лежали за сараем в траве, и он рассказывал мне про дальние города, про шахтеров, которые живут там.
   Счастье мое оборвалось неожиданно. Вечером нагрянула полиция. Мы только сели ужинать, как в дверь громко застучали. Отец выхватил из пиджака красные афишки и сунул их в рукомойник. Лишь тогда он открыл дверь, и в землянку, гремя саблями, вошли городовые.
   Первым шагнул через порог полицейский пристав, весь в золотых пуговицах, с шашкой на боку.
   - Руки в гору! - скомандовал он.
   Отец поднял руки, и его стали обыскивать.
   Мать как сидела на табуретке, так и окаменела.
   Трое городовых начали распарывать подушки, по полу рассыпались перья. Городовые становились сапогами на кровать и шарили за иконами. Потом один перекопал шашкой одежду в сундуке. Раз десять прошли они мимо рукомойника, но никто не догадался приоткрыть крышку. Во время обыска во дворе толпились люди и заглядывали в окно. Полиция отгоняла их.
   Пристав, заморившись, хотел сесть на табуретку, но она под ним сломалась.
   - Политикой занимаешься, а табуретки исправной нет! - сердито пробурчал пристав, поднимаясь с пола с помощью городового.
   Больше он не стал садиться и стоя допрашивал отца:
   - Где ваш главарь из Петербурга по кличке Митяй?
   - Не знаю такого, - отвечал отец и хотел погладить кошку, но пристав отшвырнул ее ногой.
   - Ты, Устинов, дурака не валяй, все равно его найдем, а ты в кутузке насидишься. Я всех ваших главарей знаю: и Преподобного, и Митяя, и Богдана... Скоро всех переловим, так и знай.
   Я испугался: Богданом подпольщики называли моего отца. Почему же пристав не схватил его и не закричал: "Держите, вот он, Богдан!" Значит, не знает пристав, что у отца такое прозвище, не знает! - радовался я.
   У пристава были рыжие, почти красные усы. Они торчали в стороны, как две морковки, противно смотреть. Отец отвечал угрюмо:
   - Власть ваша, господин пристав, делайте что хотите. Мы, рабочие, люди подневольные. У нас крылья связаны.
   Пристав постучал по краю стола пальцем и сказал:
   - Смотри, как бы твои крылья не оказались скованными. И не погнали бы тебя в Сибирь в кандалах.
   Пристав не спеша прошелся по комнате, потом вернулся к отцу и ласково положил ему руку на плечо:
   - Ты, Устинов, хороший кузнец. На заводе про тебя говорят, что таких кузнецов по всей России не сыщешь. Бросил бы ты заниматься политикой. У тебя семья, сын растет, ишь какой хороший пацан. Сгубишь ты ему жизнь. Брось это дело и живи по-божески. Я за тебя господину Юзу словечко замолвлю, жалованье прибавят, квартиру дадут.
   Отец тяжело поднялся:
   - Вы зачем пришли, господин пристав? Обыск делать? Так делайте.
   Пристав рассердился и зашагал к двери. У выхода он обернулся и, угрожающе держа руку на сабле, сказал:
   - Насчет завтрашнего дня предупреждаю: никто из дому не выйдет. Ничего не будет с того, что вы задумали. Так и передай своим.
   Отец запер за полицейскими дверь на крючок и только тогда вынул из рукомойника тайные листки.
   Мать так перепугалась полиции, что и убирать не стала. Мы легли спать среди разбросанных вещей. Отец и мать шептались.
   Я слышал, как она сказала:
   - Против кого идете, подумай-ка! Царь всех вас погубит.
   Отец ответил:
   - Неправда, народ как туча, в бурю все выльет.
   "Пропадет отец, погубит его царь, - думал я, - заберут на войну, а там, известное дело, - останется отец без ног... Дали бы мне царя на расправу, я бы сначала огрел его палкой по голове, потом штыком в пузо ткнул, взял бы клещи да за ухо щипнул. Запросил бы царь: "Отпусти душу на покаяние!"
   Всю ночь снились тревожные сны, а утром, чуть солнце заглянуло в окошко, я подхватился. Дверь оказалась запертой снаружи на щепку. Ни отца, ни матери не было. Я испугался: значит, пристав запер меня, а отца с матерью увел.
   Я с размаху ударил плечом в дверь и сломал щепку.
   По улице, побалтывая ременными плетками, гарцевали верховые казаки, наверно, следили, не вышел ли кто из дому.
   Спрятавшись за калиткой, я подождал, пока они проедут, и помчался через дорогу к Анисиму Ивановичу.
   У них дверь была открыта. Наверно, тоже сломали запор. Анисим Иванович, куда-то собираясь, надевал чистую сорочку. Он был веселый. Тетя Матрена и Васька успокоили меня: оказывается, мамка моя ушла на базар, а куда делся отец, они сами не знали.
   - Дядя Анисим, что это? - спросил я, увидев у старика на груди красную ленточку, пришпиленную булавкой.
   - Это? - Он провел корявой ладонью по ленточке. - Это, Леня, знак свободы.
   - Зачем?
   - День сегодня такой.
   "Какой же "такой" день? - думал я. - Пасха прошла, а до троицы еще далеко".
   Я заметил, что сапожный инструмент Анисима Ивановича сложен в кучу: ни отец, ни Васька не работали. В землянке пахло свежим кизяком: тетя Матрена, видать, подмазала пол. Какой же нынче праздник?
   Анисим Иванович отпустил Ваську гулять на целый день. Мы запрятали в карманы по куску хлеба и выбежали со двора.
   До чего было хорошо вокруг! Теплый, едва слышный ветерок веял в лицо свежим ароматом сирени. На высокой акации, надувая пушистый зоб, пел скворец. В лучах солнца его черные перья отсвечивали то фиолетовым, то зеленым, то синим блеском.
   Весна украсила нашу грязную улочку, наши пропахшие дымом дворики. Ни одной хатки не узнать: ту побелили, и она слилась с пышной кроной цветущей яблоньки; у той зазеленела трава на крыше, и мазанка стала похожа на камень, поросший мхом. А Илюхина завалюшка - точь-в-точь избушка на курьих ножках - косила подслеповатым оконцем из-за куста желтой акации, будто подглядывала за кем-то.
   Казачьих разъездов на улице уже не было, но у лавки Мурата прохаживался Загребай. На другом углу еще трое городовых, там еще и еще. Зачем их нагнали сюда столько? Неужели стерегут людей в землянках?
   - Вась, почему сегодня нельзя из дому выходить? - шепотом спросил я.
   Васька ответил раздраженно:
   - Царь приказал.
   - Да что ты все - царь да царь... Зачем это ему нужно?
   - А я почем знаю? Царь что захочет, то и сделает. Может, например, тебе бочку золота дать, а может на котлеты изрубить. Скажет: "Нажарьте мне котлет из Леньки", - и прощайся с жизнью, капут, жил - и нету.
   "Беда, - думал я, - отец еще когда обещался, что царя убьют, а он живет себе да живет..."
   - Вась, я только тебе тайну открою, больше никому...
   - Какую тайну?
   - Отец говорил: царя убьют...
   Васька испуганно обернулся:
   - Тише, городовой услышит. Я тоже кое-что знаю.
   - Что, Вася?
   - Сказку про царя Далдона. Хочешь, расскажу?
   - Хочу.
   - Идем в степь. А то здесь услышит кто-нибудь.
   - Айда!
   2
   Васька обнял меня за шею, и мы пошли. На углу нас догнали ребята Абдулка Цыган и гречонок Уча. Потом мы увидели рыжего Илюху. Он бежал по улице, придерживая рукой спадающие штаны; при этом он дул в самодельный свисток, изображая городового.
   - Дай посвистеть, - попросил я, когда Илюха подбежал.
   - Вот еще, слюней напустишь... Вы куда, хлопцы?
   - На кудыкин двор.
   - Нет, правда, куда?
   - Гулять.
   - Меня возьмите.
   - Идем.
   Обгоняя один другого, мы помчались туда, где обрывался отвесный каменный карьер.
   - В атаку, за мной! - скомандовал Васька и стал наносить палкой удары по высоким колючкам. Летели в стороны отсеченные лиловые цветы, испуганно разлетались шмели, шарахались в стороны бабочки.
   - Ур-ра! - вопили мы, следуя за Васькой.
   Уча, запыхавшись, упал на живот, приложил ухо к земле и сделал вид, будто слушает, что делается под землей.
   - Ребята, слышу, - закричал он, - слышу, как шахтеры уголь рубают!
   Мы знали: Уча шутит. И все-таки мы тоже легли и стали слушать.
   Васька постучал кулаком по земле и крикнул:
   - Дядя шахтер, мы тебя слышим, вылезай!
   - Угольку дай! - вопил Уча, зарывшись лицом в траву и приложив ко рту ладони, чтобы шахтеры под землей лучше слышали его.
   Над обрывом каменного карьера мы заползли под кусты колючего терновника и спрятались в тени. Цветущие ветви низко нависли над нашими головами. Полосатые осы, хлопотливые пчелы, жуки, букашки гудели, мелькали, кружились в синем воздухе. С речки доносились женский говор, шлепанье вальков по мокрому белью, гогот гусей.
   Васька сидел, обхватив кольцом рук поджатые босые ноги, и, думая о чем-то, смотрел в степную даль, а мы, сомкнувшись кругом, голова к голове, ждали.
   Вот он сорвал одуванчик и лег на спину.
   - Что же ты, Вась?
   - Чего?
   - Сказку расскажи.
   Васька рассмеялся.
   - Царь Овес все сказки унес.
   - Правда, Вась, расскажи! - просили ребята.
   Васька отбросил одуванчик и сказал:
   - Ну ладно, только глядите, сказка страшная. Не будете бояться?
   - Нет.
   - Илюха, не будешь бояться?
   - Я еще пострашней знаю...
   - Ну, слушайте и знайте: сказка с начала начинается, концом кончается, а в середине не перебивается. Понятно?
   - Понятно.
   - Значит, так. В некотором царстве, не знаю, в каком государстве, за горами, за моряки жили-были два брата: один богатый, другой бедный. У богача в доме пир горой, гармошка играет, а у бедного в хате куска хлеба нема, одни мыши бегают. И жил в этом царстве-государстве царь по прозвищу Далдон. Был он дурак дураком, да все-таки царь...
   Илюха испуганно посмотрел на Ваську, а тот продолжал:
   - Вот раз встречает братьев царь Далдон и спрашивает: "А ну говорите, кто из вас добрей?" Богатый брат выскочил наперед и отвечает: "Царь-государь батюшка, добрее меня человека на свете нет". - "А ты?" спрашивает царь у бедного. "Не знаю", - отвечает тот. "Не знаешь? Тогда я сам узнаю, кто из вас добрее".
   Взял царь богатого брата за руку и спрашивает: "Видишь в поле три дуба?" - "Вижу". - "Что бы ты из тех дубов сделал?" Богач и говорит: "Я бы те дубы спилил, досок наделал и тебе, царь-батюшка, богатые хоромы построил". - "Молодец! - похвалил царь. - Ну а ты, что сделал бы из тех дубов?" - спрашивает у бедного. Подумал Бедняк и отвечает: "Я бы третий дуб срубил, положил на те два да тебя, царское величество, повесил бы".
   Рыжий Илюха заерзал на месте, будто под него насыпали горячих углей.
   - Ты чего?
   - Не бывает таких сказок...
   - Не любо - не слушай, а врать не мешай, - проговорил Васька и продолжал: - Ну так вот... Услыхал царь Далдон слова Бедняка и говорит: "Пойдемте до моря..." Пришли они, остановились и смотрят, как рыба играет. Царь Далдон подкрался сзади да ка-ак толкнет Бедняка в воду. "Пропадай же, - говорит, - лучше ты, чем я..."
   Абдулка Цыган даже привстал, а Уча с досады стукнул своим расщепленным костылем по траве:
   - Чудак, зачем же он так близко к морю подошел?
   - ...Упал Бедняк в воду, а тут, откуда ни возьмись, - Чудо-юдо рыба кит. Подплыла - хап его! - и проглотила.
   Илюха опять недоверчиво хмыкнул:
   - Ну да, проглотила. Он же в сапогах был.
   Васька покосился на рыжего и неожиданно спросил:
   - Илюха, сто да сто - сколько будет?
   - Двести.
   - Ну и сиди, дурак, на месте.
   Илюха обиделся и засопел:
   - Задаешься чересчур...
   В траве прошмыгнула ящерица. Васька прихлопнул ее ладонью, отбросил щелчком в сторону и продолжал:
   - Ну вот, значит, очутился Бедняк в животе у кита. Что делать? А кит наглотал в себя всяких пароходов, бричек с волами - тесно в животе у кита, как на ярмарке. Сидит Бедняк и думает: "Чего бы поесть?"
   Ребята рассмеялись.
   - Бедняк-бедняк, а хитрый! - проговорил Уча.
   - А может, он целый день не обедал, - сказал Абдулка.
   - Тише, не мешайте рассказывать! - прикрикнул я на ребят.
   Васька продолжал:
   - ...Немного погодя поднялся Бедняк и пошел бродить между бричками. Пошарил рукой в одной бричке и нашел в соломе трубку, табак и кресало. Взял трубку, высек огонь кресалом и сидит себе курит. Одну трубку выкурил, набил табаком другую - выкурил, набил третью - тоже выкурил. У кита от дыма голова закружилась, приплыл он до берега и заснул...
   Ребята опять было рассмеялись, но Васька нахмурился, и они смолкли.
   - ...Ну что делать Бедняку? Не сидеть же в ките! Вылез он через китово ухо, смотрит, а на берегу сидит старик и что-то стругает. "Бог на помощь, дедушка". - "Спасибо, добрый молодец". - "Что делаешь?" "Гусли-самогуды стругаю". - "Давай меняться: я тебе трубку-самокурку, а ты мне гусли-самогуды". - "Давай". И поменялись.
   Васька умолк. Усмешка играла на его губах. Он оглядел нас, спросил:
   - Интересная сказка?
   - Интересная.
   - Рассказывать дальше?
   - Рассказывай, рассказывай!
   - А может, не надо?
   - Надо, надо!
   - Что же дальше?.. Ну ладно, пошел Бедняк по дороге. Гусли-самогуды сами играют, сами пляшут, сами песни поют. Поют про то, как царь Далдон Бедняка в море утопил. Ходит Бедняк по городам и рудникам, а гусли поют про царя и его злодейство. Собирается народ, слушают люди гусли-самогуды и говорят: "Надо бы самого Далдона утопить. Зачем он над бедными знущается?.."
   Илюха тревожно оглянулся на кусты - нет ли кого поблизости.
   - ...Пошла молва про Бедняка и докатилась до царя, - продолжал Васька. - Испугался Далдон и говорит своим слугам: "Спрячьте меня скорее, а если Бедняк придет, скажите, что меня дома нема, что я на базар пошел".
   - А какие слуги у царя? - неожиданно спросил Абдулка.
   Васька ответил не сразу.
   - Какие? Всякие. Эти, как их... гусары, бароны...
   - И палач! - выкрикнул Уча. - С топором! По царскому приказу головы отрубает.
   - Ноги, - сказал я.
   - Не ноги, а головы, - возразил Уча.
   - Вы будете меня перебивать? - сердито спросил Васька.
   - Не будем, не будем!
   - Вот, значит, стали слуги думать, куда царя Далдона спрятать, чтобы его Бедняк не нашел. Куда спрячешь? На небо нельзя - не удержится он на облаках; в воду тоже нельзя - потонет. Думали, думали и надумали: спрятали царя в яйцо, яйцо - в утку, утку - в железный сундук, а сундук заперли пудовым замком и опустили в глубокую шахту под землю.
   Илюха поднялся, собираясь уходить.
   - Шо ты, Васька? Разве можно так про... царя?
   - Дурной, это же сказка.
   - Будет тебе сказка, если городовой узнает!..
   Уча поддел костылем Илюхину шапку и закинул ее в кусты. Илюха обиженно засопел и уныло поплелся за шапкой.
   Васька продолжал:
   - Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли шел Бедняк. Приходит до царского двора. Видит, высокие-превысокие хоромы, а вокруг забор из дубовых бревен. В небо забор упирается. Слуги царевы увидели Бедняка, перепуганные насмерть, и ласково так спрашивают: "Ты царя, голубчик ищешь? Нема его, на базар ушел".
   Вдруг Васька запнулся и переменился в лице. Я оглянулся и обмер: в двух шагах от себя я увидел Загребая. Пышные усы его шевелились, точно городовой нюхал нас.
   Кусты терна раздвинулись, и на поляну, крадучись, вышли двое: Загребай и какой-то слюнявый парень с мутными глазами. На нем был новый картуз с блестящим лакированным козырьком, одна штанина заправлена в сапог, другая вывалилась и болталась. Я сразу догадался - сыщик.
   - Вы что тут делаете? - грозным шепотом спросил Загребай.
   Васька растерянно приподнялся. Мы тоже встали.
   - Что делаете, спрашиваю?
   - Ничего не делаем, играем, - сказал Васька хмуро.
   - Мастеровых не видали? - спросил городовой, оглядывая нас подозрительно.
   - Каких мастеровых?
   - Не знаешь, каких? Заводских. Может, собирались тут, про царя говорили?
   - Нет, не видали.
   Успокоившись, городовой снял белый картуз с желтым кантом и облупившейся жестяной кокардой, вытер платком потный лоб. Сыщик лениво опустился на траву, вынул из кармана конфету, развернул ее и отправил в рот. У него были скучные глаза, будто ему до смерти надоели эта степь, поющие жаворонки, полицейский Загребай и мастеровые, которых нужно искать по кустам. Он сосал конфету и безучастно смотрел в степь.
   Городовой высморкался в большой белый платок и присел на корточки. Его зеленые, точно у кота, глаза улыбались.
   - Играете, значит? - спросил он мирно и, желая, видимо, развеселить нас, ткнул Илюху в живот концом шашки, выкрикнул "к-кх!" и закатился беззвучным смехом. - Ах ты сволочь эдакая, обезьяна рыжая! - сказал он и снова потянулся щекотать ребра Илюхи, но тот испуганно спрятался за Ваську.
   Потом лицо городового сделалось серьезным, и он зашептал:
   - Вот что, пацаны. Вы тут последите, ладно? Если заметите, собираются мастеровые, - живо ко мне! - Он достал из кармана медный пятак с двуглавым царским орлом и показал нам. - Кто первый увидит, тому дам эту штуку, поняли?
   - Поняли, господин Загре... то есть господин городовой.
   - Молодцы. Сидите и делайте вид, будто играете, а сами смотрите в оба.
   Сыщик и городовой, пригнувшись, полезли в кусты. Среди ветвей промелькнула длинная черная спина сыщика, за ней красный складчатый затылок городового. Васька поспешно надел картуз.
   - Побудьте тут, я скоро приду.
   - А ты куда?
   - На кудыкину улицу.
   Ребята заволновались:
   - Доскажи сказку, Вась.
   - Некогда.
   - Можно с тобой?
   - Сиди здесь. - И Васька скрылся за кустами.
   Легко сказать - сиди, а как же сказка? Чем она окончилась: нашел Бедняк царя или нет?.. Перебил сказку усатый! Я решил убежать от ребят. Уж мне-то Васька доскажет сказку. Я сделал вид, будто погнался за бабочкой, а сам полез сквозь колючие ветки.
   Бежать пришлось недолго, Васька возвращался озабоченный. Оказывается, отец велел ему зачем-то нарвать красных полевых маков и побыстрее отнести на завод.
   - Зачем цветы?
   - Не знаю. Может, праздник или свадьба.
   - А разве бывают на заводе свадьбы?
   - Наверно, бывают.
   По ту сторону речки степь была усеяна красными полевыми маками. Мигом мы нарвали их столько, что трудно было удержать в охапке.
   Дома Анисим Иванович завернул цветы в мокрую тряпицу, положил их в кошелку и велел отнести на "Шанхай", к отцу Алеши Пупка.
   Я удивился: к какому отцу, если отец Алеши помер год назад?
   3
   До смерти не любил я, когда старшие поручали Ваське какое-нибудь дело. Он становился строгим - не улыбнется, не забалуется. Я понял: со сказкой ничего не получится. "Некогда, - скажет Васька, - нужно дело делать!"
   Васька взял у отца кошелку и подмигнул мне:
   - Идем.
   Я притворно зевнул и сказал лениво:
   - Ну тебя, зачем я пойду?
   - Идем, я ведь ходил с тобой в лавку.
   - Сказку доскажешь - пойду!
   Васька засмеялся:
   - Я ее сам не знаю, чудак-человек.
   - Как не знаешь?
   - Очень просто. Такой сказки нету вовсе. Я ее из своей головы выдумал.
   "Хитрит, - решил я, - разве можно сказку выдумать?" Некоторое время мы молча шли рядом. Впереди, свесив розовый язык, бежал Полкан.
   Солнце уже поднялось высоко и жгло нещадно. Босыми пятками было горячо ступать по раскаленной земле. На дороге лежала пыль, рыхлая, как мука.
   Мимо нас проехал к заводу отряд жандармов. Поднялась такая туча пыли, что мы долго шли вслепую, прикрыв ладонями глаза.
   - Вась, а правда, интересно, что было дальше в той сказке? Наверное, кто-нибудь знает, - сказал я, сплевывая пыль, набившуюся в рот.
   Васька молча шагал рядом, защитившись от пыли воротом ситцевой рубахи.
   - Я бы такому человеку, который знает сказку, все свои стекляшки отдал бы и еще в придачу...
   - Некогда сейчас, - сказал Васька, - надо дело сделать. Ты как маленький, тебе бы только сказки.
   Сказки. А как узнать про Бедняка? Отплатил он царю Далдону или нет? Я бы тоже заступился за Бедняка с гуслями.
   В раздумье я не заметил, как миновали трехрублевые балаганы, и вот перед нами вырос задымленный террикон заводской шахты.
   Поселок "Шанхай" примостился у подножия террикона, как цыганский табор под горой.
   Здесь было все черно от заводской копоти. Нигде ни деревца, ни травинки, только пыль и камень. Саманные лачуги покрыты ржавыми листами железа и обломками прогнивших досок. Всюду торчали отхожие места вперемежку с летними кухнями, валялись на дороге дохлые собаки и кошки.
   В "Шанхае" в большинстве жили китайцы - рабочие завода. Там же находилась хибарка Алеши Пупка.
   Он будто знал, что мы придем, и стоял у порога.
   - Заходите, давно вас ждем, - сказал он тонким голоском, и его бледное лицо озарилось улыбкой. Мне нравились глаза Алеши - большие и печальные, как у святого.
   Мы вошли в полутемную землянку. На кровати, заваленной ворохом тряпья, сидел человек и что-то стругал.
   - Па, пришли с маками, - сказал Алеша.
   - Добре, - весело отозвался человек, вставая, и я, к своему удивлению, узнал в нем рабочего-китайца, который караулил нас с отцом, когда я мылся в заводской кочегарке.
   "Значит, этот китаец - второй отец Алеши Пупка", - решил я.
   - Здравствуй, товарищ, - сказал он, подавая руку Ваське, и по тому, как он крепко и долго тряс Васькину руку, я понял: он добрый человек.
   - Что ты стругаешь? - спросил я.
   Алешкин отец посмотрел на палку, которую выстругал, и сам спросил у меня:
   - Красный флаг видал когда-нибудь?
   - Видал.
   - А почему он красный, знаешь?
   - Нет.
   - Потому что на нем наша рабочая кровь! И надо эту кровь поднять высоко над землей, чтобы все видели, как горит рабочая кровь!.. Понял или нет?
   - Да.
   - Молодец, пролетарий! - сказал он и обратился к Алеше: - Собирайся, скоро гудок будет.
   Алеша подхватил кошелку, и мы вышли.
   - Как твоего отца звать? - спросил я.
   - Ван Ли, а рабочие зовут Ваней. Он хороший, меня жалеет.
   - Кому ты цветы несешь? - спросил я.
   - То не мое дело. Велено отнести, я и несу.
   Алеша произнес эти слова хмуро, будто был недоволен моим вопросом.
   - Сегодня же Первый май! - сказал он.
   - Какой Первый май?
   - Рабочий праздник, разве вы не знаете? Эх, чудаки... Сегодня на заводе забастовка будет. Полиции собралось - тьма! Солдаты из Бахмута прибыли. Про флаг слыхали?
   - Нет.
   - Сегодня ночью кто-то вывесил на доменной трубе красный флаг. Я сам видал, высоко, на самой макушке. Красиво! Солнце вставало, осветило флаг, и он, как огонь, горел. Суматоха поднялась! Полицейские бегают, а лезть наверх боятся. Пристав кричит на рабочих: "Арестую! Кто повесил?" А те посмеиваются: "Не знаем". - "Приказываю снять!" - "Не можем". - "Сто рублей дам!" - "Спасибо, нам жизнь дороже". Тогда пристав начал подталкивать к трубе полицейских, а те как глянут вверх, так в обморок падают... Потом один, прыщавый, сапоги скинул, три раза перекрестился и полез. Сняли флаг, жалко...
   Алеша умолк, и по его таинственной усмешке я почувствовал, что ему хотелось сказать нам что-то еще, но он не решался.
   - А знаете, кто флаг на трубе вывесил ночью? - спросил Алеша Пупок.
   - Кто?
   - Никто...
   - Твой отец, дядя Ваня, - сказал Васька, - нетрудно догадаться.
   Глаза у Алеши радостно и тревожно блестели.
   - Только вы молчите про это, - добавил он серьезно, - знаете, что может быть за это?
   - Знаем, не маленькие...
   У заводской стены мы подсадили Алешу, подали ему кошелку с красными маками, и он исчез.
   Васька стоял в растерянности, о чем-то думал.
   - Кажись, мы промах дали, - сказал он.
   - Какой промах?
   - Алешу охранять надо. Городовые могут его поймать и отобрать цветы. Ну а мы их камнями закидаем, понял?
   Царапаясь по стене пальцами босых ног, Васька вскарабкался наверх и подал мне руку. Полкан прыгал на стену и отрывисто лаял: жаловался, что мы его бросаем одного.
   В заводе, подбирая на ходу ржавые болты и гайки, мы побежали догонять Алешу. Его худенькая фигурка с кошелкой на локте мелькала вдали, между цехами.
   Я шел пригнувшись, подражая Ваське, чтобы нас никто не заметил. Неожиданно я увидел на земле красный листок бумаги, совсем новенький, видимо оброненный кем-то. Я чуть не наступил на него.
   - Чур, на одного! - вскрикнул я.
   - Чур, на двоих! - повторил Васька, и мы столкнулись плечами. Васька опередил меня, и листок похрустывал у него в руке.
   - Здесь что-то написано, - сказал Васька, вертя в руках листок, пахнувший краской. Мне вспомнилось, что такие листки я видел у отца за подкладкой пиджака. Неужели отец проходил здесь и обронил этот красный листок?
   - Знаю, - шепотом сказал Васька. - Знаю, что это... Афишка против царя. Ну-ка, Ленчик, читай!
   Мы присели у ржавого заводского паровозика, забытого на рельсах, уже заросших бурьяном. Прежде чем начать читать по слогам тайную афишку, мы оглянулись по сторонам, и я с трудом шепотом стал разбирать мелкие типографские буквы:
   "Российская социал-демократическая рабочая партия. Товарищи, поздравляем вас с праздником Первого мая!" - я читал про себя, опасаясь произнести эти слова вслух.
   Васька толкнул меня:
   - Чего же ты? Читай!
   - "Взгляните, товарищи рабочие, - прочитал я громко и обернулся, взгляните, каким страхом охвачены сегодня царь и его слуги - городовые и жандармы, посмотрите, сколько штыков держит он наготове против нас".
   - Дай сюда, - прошептал Васька и сунул афишку за пазуху, - это мы после прочитаем. За Алешкой надо следить.