Жариков Леонид. Повесть о суровом друге

   Алешу мы не догнали. Наверное, он уже дошел до коксового цеха, где работала его мать.
   На заводе мы увидели много полиции - всюду белели их мундиры.
   Вдруг заревел заводской гудок. Белая струя пара билась в воздухе над кочегаркой. Гудок гудел не вовремя: ни на обед, ни на шабаш. Сигнал к забастовке!
   Из цехов стали выходить рабочие. В грозном реве гудка противно, по-комариному пропищал полицейский свисток. Со всех сторон отозвались десятки других. Рабочим преградили дорогу.
   Пристав (который делал у нас обыск) взобрался на груду железного лома и поднял руку, требуя тишины.
   - Господа рабочие! - громко выкрикнул он. - Поздравляю вас с праздничком. Но вы сами понимаете: идет кровопролитная война, нам нужны снаряды. Не время бастовать, прошу разойтись по цехам.
   А толпа прибывала. Шли из литейного, от мартенов, с вальцовки. В замасленной одежде шагали слесари механического цеха, боевым шагом поспешали бурые от руды доменщики. Вразнобой шли запыленные известью работницы кирпичного цеха.
   Группа рабочих парней образовала шуточный хор. Стоя перед приставом, который говорил речь, они пели заунывными голосами:
   Жил-был у бабушки
   Серенький козлик...
   Скоро и другие подхватили:
   Вот как, вот как!
   Серенький козлик!
   Как ни старался пристав перекричать хор, песня гремела:
   Бабушка козлика
   Очень любила.
   Вот как, вот как!
   Очень любила...
   Пристав не выдержал и выхватил саблю:
   - Не разрешу покидать завод! По цехам - иначе всех в Сибирь!
   - Кандалов не хватит, - отвечали рабочие, - во-он сколько нас, целое море!
   - Уходи с дороги, ваше благородие, мундир испачкаем.
   Наконец показались в обгорелых лохмотьях желтолицые коксовики. Мы с Васькой чуть не вскрикнули от радости: у каждого в петлице, на фуражке или просто в руке огоньками горели красные маки. Конечно, это были наши цветы!
   Встречая коксовиков, рабочие зашумели. В толпе я заметил отца. Он кинул вверх пачку бумажек, и листки, трепеща, как голуби крыльями, медленно оседали над головами тысячной толпы.
   Пристав охрип. Он кричал, но ничего не было слышно. Вдруг ворота завода распахнулись, и во двор на рысях въехали конные жандармы с шашками наголо.
   - Тикай! - крикнул мне Васька.
   Рабочие хлынули в разные стороны и стали перелезать через забор.
   Мы с Васькой бросились к дыре под заводской стеной, где вытекал черный вонючий ручей. Дыра была тесной, пришлось проползать на животе, и я вымазался в грязной, как мазут, воде.
   Полкан, оказывается, дожидался нас у заводских ворот и, как только увидел, пулей помчался за нами, прижав уши.
   4
   Вымокшие, перепуганные, мы долго бежали по степи и опомнились, когда очутились на крутом обрыве степной балки. Мы узнали ее сразу: то была Цыганская балка. В ней находилась подземная штольня, где раньше добывали уголь, а потом, по рассказам, жили дезертиры.
   Мы стояли на высоком ее берегу. Перед нами раскинулась опаленная степь. Над волнистыми зелеными холмами струилось и дрожало знойное марево. Ветер-волногон пробегал по серебристым ковылям. Не пересчитать, не окинуть взглядом, сколько было в степи цветов! На склонах балки покачивали золотыми головами венчики горицвета. Издалека синели лимоносы. А над всем этим в высоком небе громоздились сугробы из белых облаков.
   Степное раздолье навевало радость, и как-то сами собой забылись только что пережитые страхи.
   Мы стали спускаться в балку, продираясь сквозь низкорослые корявые дубки, дикие груши, боярышник. На дне балки трава была по пояс. Полкана не было видно в траве. Мы узнавали, где он, по птицам, которые с криком вспархивали то там, то здесь.
   Мы натолкнулись на светлую криничку; вода в ней была такая чистая, что виднелись на дне мелкие камешки. Желтая бабочка сидела на краю и шевелила крыльями.
   - Про афишку мы забыли, - усмехнувшись, сказал Васька и вынул из-за пазухи красный листок. - Погоди, здесь нас увидят. Пойдем, я знаю куда.
   Мы протиснулись сквозь кусты и очутились перед заброшенной штольней. Вход в нее густо зарос кустами шиповника. "Не здесь ли спрятался царь Далдон?" - вспомнилась мне Васькина сказка. Похоже, что здесь, вон как тянет холодом и сыростью.
   Васька нырнул в пещеру. Пришлось лезть и мне, хотя было жутко.
   Мы присели с краю у стены. Заводская мазутная вода совсем запачкала буквы прокламации, и стало трудно разбирать написанное.
   - Читай, - сказал Васька.
   - "...Поглядите вокруг - каждый день взрывы, каждый день увечья. Богатства Юза сочатся нашей кровью!.."
   Невдалеке заворчал Полкан.
   Васька, предупреждая о чем-то, схватил меня за руку, а сам подкрался к выходу и огляделся по сторонам. Вернулся он на цыпочках и присел, блестя в полутьме настороженными глазами.
   - Какие-то рабочие в степь пошли. - Помолчав, он добавил: - Я знаю куда.
   - Скажи!
   Васька не ответил, взял у меня листок и спрятал под ремень.
   - Идем револьверы искать.
   - Какие?
   - Ясно какие! Если в штольне дезертиры жили, значит, револьверы в стенах спрятаны.
   Лезть в глубь штольни было страшнее, чем попасться в руки городовому с запрещенной афишкой. А вдруг под землей взаправду сидит царь Далдон или, того хуже, прячется в темноте сам Шубин* с волосатыми копытами? Против Шубина, правда, есть верное средство - перекреститься и прочитать молитву: "Да воскреснет бог..." Но я со страху все молитвы позабыл.
   _______________
   * По преданиям, шахтерский черт, живший в шахтах.
   Васька выломал две палки, одну дал мне:
   - Лезем, Леня, не бойся.
   Полкана мы оставили у входа караулить. Тот послушно лег в траву. Мы шли вглубь, постепенно удаляясь от света. Запахло плесенью. Под ногами чмокала грязь. По обеим сторонам виднелись скользкие подгнившие столбы крепи, приходилось опускаться на четвереньки, чтобы пролезть под ними. Потом стало так темно, что и Васьки не было видно. Я держался сзади за его рубаху.
   Васька то и дело останавливался и, присев, шарил рукой под камнями: нет ли револьверов.
   Мы брели в кромешной тьме, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о верхняк. Чем дальше мы шли, тем становилось страшнее. Я ждал, что вот-вот в темноте засмеется Шубин и цапнет за ногу.
   - Вась, тут, наверное, нету револьверов, идем назад.
   Васька достал из кармана кресало и высек искру. Раздувая тлеющую тряпочку, он слегка осветил мокрый низкий свод. Тут мы наткнулись на кирку. Она лежала поперек залитых водой рельсов.
   - Здесь шахтеры уголь добывали, - сказал Васька, ощупывая ржавую кирку.
   Мы пошли дальше, куда-то свернули, потом пришлось ползти: старая крепь осела донизу. Тряпочка давно истлела. Я оглянулся: позади тьма, впереди тоже. Холодный страх пополз у меня по спине. Вокруг было так тихо, что звенело в ушах. Слышно было, как шлепались в воду капли.
   - Хорошо здесь в жмурки играть, правда? - сказал Васька.
   - А-ага.
   - Ты чего?
   - Ничего.
   - Боишься?
   - Не-е.
   - Я думал, боишься. Скоро выход будет. Чуешь, ветерком потянуло?
   Я ощутил на лице легкое дуновение. На душе стало легче. А вот блеснул впереди еле заметный далекий выход. Я обогнал Ваську и бегом помчался к пятнышку света.
   - Пригни голову, стукнешься! - крикнул мне Васька, но я еще быстрее устремился вперед.
   5
   Выход из штольни обвалился и зарос кустарником, поэтому я не сразу понял, что мы вышли в Богодуховскую балку. Меж тенистых ветвей поблескивал ключевой Богодуховский ставок.
   После гнилого удушья штольни свежий ветерок показался особенно приятным.
   Но, чу!.. людские голоса. Я высунул голову и тогда только разглядел среди кустов множество людей. Большой красный флаг плескался в упругих струях степного ветра.
   Сердце обдало холодом. Глухо, толчками забилась в висках кровь. Сзади подполз Васька. Он заметил, наверно, что со мной творится неладное, и спросил шепотом:
   - Что там?
   Я не ответил. Васька осторожно развел ветки и зашептал радостно:
   - Я так и знал.
   Затаившись, мы стали наблюдать.
   Какой-то низенький тучный человек в круглом котелке произносил речь. Стоя на пеньке, он потрясал пухлым, как булочка, кулаком и выкрикивал:
   - Мы не перестанем повторять: нельзя браться за оружие! Нельзя! Вспомните девятьсот пятый год. Что он дал нам, русским революционерам? Сотни убитых! Тысячи сосланных на каторгу! Вы что, хотите камни пропитать кровью?
   - Девятьсот пятый научил нас сражаться! - громко выкрикнул человек с черной кудлатой бородкой, тот, что приехал к нам из Луганска и которого звали Митяем. Я его сразу узнал.
   - Это не борьба, а смута, - резким голосом отвечал дяде Митяю толстяк в котелке, - она слишком дорого обошлась рабочему человеку. Спасибо, мы не хотим, чтобы пятый год повторялся.
   - Так прямо и скажи: не хотим революции! - под громкий шум одобрения крикнул дядя Митяй. - А мы видим спасение в революции и совершим ее, хотя она и не нравится вам, буржуйским прихлебателям!
   - Рабочему не драки нужны. Да-с! - пищал толстяк. - Пять копеек прибавки на рубль ему дороже, чем вся ваша политика!
   - Неправда!
   - Хватит слушать его, долой меньшевистские молитвы!
   Красный флаг, прикрепленный к свежеструганой палке, забился, затрепетал на ветру.
   Я разглядел, что с флагом стоял молодой рабочий.
   - Что же ты, хочешь за пятак свободу у царя купить? - послышался вдруг такой родной голос, что у меня перехватило дыхание. Из тысячи голосов я отличил бы этот хрипловатый голос. Кусты мешали мне увидеть отца, но я знал, что это был он.
   А толстяк надрывался:
   - Русский рабочий не готов к революции! Наша задача - организовать промышленные комитеты и воскресные школы. И не призыв к восстанию нужен, а петиция в Государственную думу с просьбой о правах для рабочих!
   - Хватит! Мы в девятьсот пятом просили, и царь ответил пулями.
   Мне хорошо было видно, что эти слова произнес механик Сиротка, и он даже встряхнул пустым рукавом ситцевой рубахи.
   - Вот он, ответ царя на мою просьбу! Товарищи! - обратился он ко всем. - Меньшевики зовут нас к отступлению! Они защищают царя-тюремщика! Долой меньшевиков, изменников рабочего дела!
   - До-лой! - поддержали Сиротку со всех концов балки.
   - Пусть под рабочего не маскируется, меньшевик!
   И началось! Шахтер Петя с Пастуховки, сидевший у самой штольни, шагах в трех от меня, вскочил и крикнул:
   - Спихните его в ставок!
   Шея толстяка налилась кровью, голова, похожая на кувалду, затряслась, и он визгливо закричал:
   - Вы нам рта не закроете! (Никто ему и не закрывал рта, хотели только столкнуть.) Мы не меньше вас, большевиков, боремся за свободу...
   Потеха была с этим толстым человечком. Его правильно прозвали меньшевиком, он и в самом деле был маленький - совсем карапуз, только живот большой.
   Рабочие спихнули толстяка.
   На его место поднялся дядя Митяй.
   Ко мне долетели обрывки его речи:
   - Вы, меньшевики, хуже врагов. Вы прикидываетесь друзьями рабочих и хотите отвлечь их от революции красивыми словами. Не выйдет! Ни в одной революции не побеждали словами. На пули царя нужно ответить пулями!..
   Я раздумывал, что нам с Васькой делать: идти обратно по штольне страшно, оставаться тоже было опасно.
   Мне почудилось, что где-то далеко-далеко тревожно лаял Полкан. Но это, конечно, показалось: слишком далеко отсюда была наша собака. Но вдруг сзади послышалось чавканье шагов, я обернулся: в темной глубине штольни блуждали огоньки.
   - Кто это, Вась?
   - Прячься.
   Прятаться было некуда. Страх сковал тело. Я прижался к стене, затаившись между столбами подземной крепи. Донеслись приглушенные голоса. От близких огней на мокрых стенах задвигались тени.
   Я не дышал. Кто подкрадывается к нам?
   Какой-то человек прошел мимо меня, прислушался и зашептал, обернувшись:
   - Ваше благородие, здесь они.
   Я узнал слюнявого сыщика. Потом, крадучись, подошел пристав, осторожно выглянул из пещеры и прошептал стоявшим позади городовым:
   - Приготовиться... Главарей хватать живьем!
   В страхе я позабыл о Ваське и даже не видел, куда он делся. Вдруг я услышал рядом не то стон, не то мычанье, потом Васькин вскрик:
   - Ой!
   Пристав и городовые так и присели.
   - Кто здесь? - прошипел пристав и стал торопливо шарить руками вокруг себя.
   - Ой, ногу сломал! - изо всех сил закричал Васька.
   - Молчи, скотина!
   В свете огоньков я увидел, как Васька корчился, сидя на земле.
   - Ой, спасите, больно! - вопил он.
   Пристав зажал ему рот, но Васька вырвался и еще громче закричал.
   В балке послышался треск сучьев и голос Пети-шахтера:
   - Товарищи! Тревога!
   - Чего стоите, болваны! - закричал на городовых пристав и, выхватив из кобуры револьвер, первым выскочил из штольни.
   Из балки донеслись стрельба, крики, шум борьбы.
   Васька схватил меня и, вытянув перед собой руку, чтобы не удариться о верхняк, кинулся в глубь штольни. Он уже не жаловался на ногу, значит, нарочно притворился...
   Какой-то страшный день, ничего нельзя было понять...
   6
   Весть о том, что в Богодуховской балке полиция расстреляла рабочих, что многие убиты или ранены, разнеслась далеко по шахтерской степи. Рассказывали, что красный флаг пристав изорвал в клочья и что по всей балке валяются обрызганные кровью прокламации. Эту весть принесли те, кому удалось бежать.
   Я не знал, что с отцом: уцелел он или убит. Я плакал у заводского забора, а Васька тянул меня искать отца. Но где его найдешь, если всюду творилось что-то немыслимое!
   У завода волновались тысячные толпы рабочих. С соседних рудников прибежали углекопы, вооруженные обушками, кайлами и топорами, - пришли на помощь заводским.
   Рабочие готовились к бою, сносили глыбы камня, столбы, вагонетки, листы железа, нагромождали одно на другое, и вырастала крепость. Сверху установили флаг - прибитую к палке чью-то рубашку в крови.
   Рабочими командовал дядя Митяй. Это он укрепил на баррикаде красный флаг. Был тут и дядя Ван Ли, Алешин отец, и шахтер Петя. Потом мы увидели Анисима Ивановича. Взволнованный, он разъезжал на своей тележке возле крепости и показывал рабочим, как надо строить баррикады.
   Мы с Васькой пригнулись, чтобы Анисим Иванович не заметил нас.
   Вдруг из ближайшей улицы вылетел всадник, потанцевал верхом на коне и поднял саблю. На рысях выскочил эскадрон казаков с винтовками. В мягком фаэтоне наперед выехал сам городской голова генерал Шатохин, а с ним полицмейстер. Стоя на крыле фаэтона, полицмейстер зычно крикнул:
   - Р-разой-дись!
   Вслед за этим треснул винтовочный залп.
   Дядя Митяй поднялся на баррикаду. Грозно прозвучал его голос:
   - Товарищи! Отстоим право на жизнь! Долой Николая Кровавого!
   Рабочие подняли камни, в толпе замелькали обушки. Скакавший впереди казаков молодой сотник в белых перчатках рывком вздыбил вороного коня и, обернувшись к всадникам, громко, нараспев, подал команду:
   - Шашки вон! За мной марш, марш!
   Молниями сверкнули выхваченные из ножен сабли. Казаки пригнулись к вытянутым шеям коней и поскакали на рабочих.
   Навстречу полетели камни, обломки породы, куски железа.
   Казачьи лошади заплясали: какая боком, какая выгнув дугой шею. Одна лошадь поднялась на дыбы и, всхрапывая и роняя розовую пену, перебирала ногами, точно отбивалась от урагана камней. Казаки ворвались в толпу и, вертя над головой саблями, топтали конями людей. Другие били рабочих плетками со свинцовыми шариками на концах, озверело, с маху стегали по плечам, по рукам, по спинам. Я видел, как шахтер Петя вцепился в храп серой лошади. Казак наотмашь сек его плетью по голове, но тот не отпускал ноздри лошади, пока она не упала на колени; казак нырнул через ее голову на землю.
   Такое побоище шло вокруг, что страшно было смотреть.
   На помощь казакам нагрянули жандармы. Механик Сиротка кричал:
   - Товарищи, братья, бейте царских сатрапов! "Встава-ай, проклятьем заклейме-енный, весь мир голодных и ра-бо-ов!.."
   Слюнявый сыщик кинулся к Сиротке с кирпичом, но шахтер Петя ударил сзади сыщика обушком по голове, и тот с разбегу ткнулся лбом в канаву, где прятались мы с Васькой. Из кармана сыщика выпала и покатилась в ров конфета, а сам он остался лежать с разбитой головой.
   Человек двадцать жандармов пробивались сквозь толпу к недостроенной баррикаде, где развевался смоченный кровью флаг. Другие бросились к дяде Митяю, которого плотной стеной окружили рабочие. Вот жандармы схватили флаг и стали рвать его. Дядя Ван Ли бил их палкой, но она сломалась. Из толпы отделился рабочий, отбежал в сторону, расстегнул ворот рубашки, достал из-за пазухи красный лоскут и стал прикреплять его к обломанной палке. Казак с лошади ударил его плетью по лицу, и рабочий упал вместе с флагом.
   Но тут какая-то барышня с зонтиком мигом сняла чехол, и в ее руках вместо зонтика затрепетал на ветру красный флаг.
   Усатый городовой схватил барышню за косы и пригнул ее голову к земле, но рабочие подхватили зонтик-флаг, и он поплыл над головами, переходя из рук в руки.
   В грохоте битвы дядя Митяй призывал рабочих не сдаваться, однако городовые прорвались к нему. Он отшвыривал их, но жандармы навалились кучей.
   Я видел, как недалеко от нас какая-то женщина с растрепанными волосами подбежала к сотнику, который гарцевал на коне, рванула на груди кофточку и крикнула:
   - На, мерзавец, стреляй в грудь, которой я младенца кормлю!
   Жандармы, казаки и полиция теснили рабочих к воротам завода. Под напором людей ворота затрещали.
   Толпа хлынула на завод, казаки - следом. Звуки битвы стали удаляться...
   - Вот тебе и свадьба в заводе! - сказал Васька с обидой в голосе.
   Все-таки мы нашли отца. Рабочие привели его, раненного, в котельную.
   Отец был весь в крови. Он сидел на ящике, откинувшись к стене. Шахтер Петя и двое других рабочих перевязывали ему голову лоскутами.
   Я громко заплакал, но отец не слышал меня. Закрыв глаза, он повторял, как в бреду:
   - Не может быть, чтобы эта кровь прошла даром... Не может быть!..
   7
   Бунт в городе не утихал несколько дней.
   Рассказывали, что Первого мая бои шли на всех улицах. Присланные из Бахмута казачьи эскадроны в центре города загнали рабочих за церковную ограду и начали избивать. Пленным некуда было укрыться, кроме как в церковь. А оттуда их выгонял поп. Рабочие стали защищаться церковной утварью: лупили казаков подсвечниками, палками от хоругвей, медными евангелиями. Один огрел городового кадилом. Говорят, отец Иоанн стоял на паперти и кричал: "Побойтесь бога, храм разорили!" Где там было слушать попа, если казаки рубили людей саблями!
   На третий день из Екатеринослава приехал губернатор и назначил порку арестованных. Пожарную площадь кольцом оцепили солдаты - нельзя было пройти. Рассказывали, что губернатор издевался над рабочими и перед поркой поздравлял каждого с праздником Первого мая. Дядю Ван ли и Сиротку посадили в тюрьму, многих сдали в арестантские роты. Отца моего рабочие куда-то спрятали, а дядю Митяя, как ни оберегали его рабочие, полиция схватила. Губернатор будто бы сказал: "Давно тебя ищем, со-ци-ал-де-мо-крат! Теперь нашего суда не минуешь".
   Только на пятый день по городу можно было пройти спокойно. Нам с Васькой сказали, что вся Пожарная площадь забрызгана кровью. Но мы не нашли следов. Дети пожарников указали место, где стояла скамья для порки, - у самого памятника царю. А табуретка, на которой отдыхал губернатор, - напротив. Мы увидели вмятины в земле от ножек табуретки. Наверное, губернатор был жирный.
   По городу разъезжала конная стража. Возле городского суда улица была запружена народом. Мы прислушались к разговорам и поняли: судят самого главного революционера - дядю Митяя. Мы хотели протиснуться поближе, но вокруг суда разъезжали на конях казаки и, грозя пиками, покрикивали:
   - Осади назад!
   Мы забрались с Васькой на дерево. Отсюда были видны окна суда и дверь, у которой стоял часовой.
   Под деревом собрались рабочие. Один из них, наверно, побывал на суде и горячо рассказывал:
   - Судья объявляет: "Подсудимый, ваше последнее слово". Встает он и давай их резать: "Нет, - говорит, - господа, там, где голодают миллионы крестьян, а рабочих расстреливают за забастовки, - там восстания не прекратятся, пока не сметут с лица земли позор человечества - русский царизм!"
   Это было похоже на дядю Митяя: я сам видел, как он смело дрался с жандармами, наверно, не одному съездил по уху...
   Я спустился с дерева пониже, чтобы лучше слышать рассказ рабочего, как вдруг люди зашумели:
   - Ведут, ведут!
   Я увидел, как из суда вышли двое солдат с саблями наголо, а за ними я чуть не разревелся от жалости - шел дядя Митяй в кандалах. Позади шли еще двое солдат с саблями.
   Выйдя из суда, дядя Митяй поднял цепи и позвенел ими:
   - Вот их правосудие, товарищи!
   Солдат, шедший позади, пнул его ногой:
   - Иди, не разговаривай.
   - До скорого свидания, товарищи! На баррикадах!
   - Прощения просим, товарищ Митяй! - доносились голоса.
   Мы с Васькой спрыгнули с дерева, но нас затерли. И думать было нечего, чтобы протиснуться к дяде Митяю. Верховые казаки отгоняли людей плетьми.
   Мы бежали до самой тюрьмы. Там жандармов и полиции было еще больше. Тюрьму переполнили арестованными, оттуда, из-за стены, доносился встревоженный гул.
   Из одного окна сквозь решетку просунулся красный платок и кто-то прокричал:
   - Братья! Продолжайте борьбу!
   Околоточный поднял кирпич и, скверно выругавшись, запустил им в решетчатое окно.
   Мы ушли: боялись, как бы не началась стрельба.
   Нехорошо было на душе - наших побили. А по главной улице мимо богатых магазинов, развалясь на бархатных сиденьях, катили на пароконных фаэтонах разнаряженные барыни с офицерами.
   Я потянул Ваську домой.
   Солнце садилось. Запад был охвачен заревом.
   На базаре мы увидели толпу женщин и ребятишек. Они кого-то слушали. Мы подошли. Прямо на земле, сложив ноги калачиком, сидел старик с бандурой в руках. Волосы у него были белые, брови пушистые. Старик ударял по струнам и не пел, а говорил, то тихо, едва слышно, то громко и сердито:
   Гей, гей...
   Як умру, то поховайте
   Меня на могиле,
   Серед степу широкого
   На Вкраини милий.
   Старик прижал струны рукой и замолк. И вдруг снова ударил по ним. Звонко вскрикнули струны, и старик угрожающе заговорил:
   Поховайте та вставайте,
   Кайданы порвите
   И вражою злою кровью
   Волю окропите.
   Гей, гей!..
   Неожиданно догадка озарила меня: "Да ведь это же тот самый Бедняк с гуслями, про которого рассказывал Васька! Значит, он еще ходит по земле, ищет царя, чтобы расплатиться с ним". Сказка переплелась с жизнью, и я уже не знал, где выдумка и где правда.
   Я хотел сказать об этом Ваське, но из-за угла развалистой походкой вышел Загребай с длинной черной шашкой на бедре. Люди испуганно зашептали что-то гусляру, но Загребай опередил их и пнул старика сапогом:
   - Ну чего расселся? Марш отсюда! Живо!
   Старик поднялся и пошел. Притихшие, мы провожали его до самой окраины, а там остановились и долго смотрели, как Бедняк уходил по дороге в бескрайнюю степь.
   - Пошел царя искать... Правда, Вась?
   Васька ничего не ответил.
   Глава четвертая
   КОНЕЦ ИМПЕРИИ
   Отречемся от старого мира,
   Отряхнем его прах с наших ног,
   Нам не нужно златого кумира,
   Ненавистен нам царский чертог.
   1
   В феврале семнадцатого года на заводе вспыхнула такая забастовка, какой не бывало. Завод притих, даже гудок, по которому жил весь город, молчал. Мы с утра побежали смотреть на невиданное зрелище - остановившийся завод. С нами увязалась сестра Абдулки Тонька. Подобрав юбчонку, она бежала позади и хныкала:
   - Абдулка, обожди!
   Ничто не могло удержать нас, даже слухи о том, что хозяин завода Юз сам сторожит завод с ружьем, заряженным солью. Соль была пострашнее пули. Пуля что? Убьет, и ладно. А вот если стрельнет солью в сидячее место, тогда одно спасенье: ищи корыто с водой и садись в него, сиди и терпи, пока соль не растает.
   В воздухе чувствовалось веяние весны. С крыш сыпалась веселая капель.
   На мокрых дорогах появились темно-синие грачи. Они важно расхаживали по талым лужам, поводя длинными белыми носами.
   Сквозь известную одним нам дыру в заборе мы гуськом, друг за другом, пробрались на завод.
   Первое, что бросилось нам в глаза, был чистый снег, лежавший всюду: на крышах цехов, на ржавых котлах, на мартеновских болванках, сложенных по обеим сторонам подъездных путей. Это было диво: мы привыкли, что снег на заводе всегда бывал черным, как сажа.
   Еще больше поразила нас тишина. Угрюмо возвышались холодные доменные печи. На них тоже покоились шапки снега, хотя раньше наверху вечно бушевало пламя. На заводе стало светлее: небо очистилось от дыма и копоти. На поржавевших рельсах стояли осыпанные снегом горбоносые паровозные краны.
   В мартеновском цехе было пусто и холодно. Сквозь завалочное окно мы пролезли внутрь печи и потанцевали на остывшем, твердом металле.
   Потом мы перебежали в котельно-мостовой цех. От безлюдья и тишины цех казался еще больше. Взглянешь под крышу, где неподвижно повисли подъемные краны, и картуз валится с головы.
   Васька приложил ко рту ладони, сложенные трубкой, и крикнул на весь цех:
   - Ку-ка-ре-ку!
   Эхо отдалось над высокими сводами здания, разноголосо откликнулось в котлах, разбросанных повсюду.
   Гречонок Уча повернул к ним шутливо-испуганное лицо и зашептал:
   - Хлопцы, это нас Юз передразнивает. - И он закричал: - Эй, Юз, вылазь!
   Эхо отдалось: "Эй-о-ась!"
   Илюха боязливо попятился:
   - Зачем зовете Юза? Дождетесь, что он придет и схватит вас!