Житинский Александр. Потерянный дом или Разговоры с Милордом. Части 3,4

спросил председатель.

-- А Спиридонов? Мы же его кооптировали? Вера гнула свою
линию с неожиданным упорством.

-- Где же мы возьмем Спиридонова? -- развел руками
Файнштейн.

-- А вы сходите за ним. Он наверняка в клубе. Файнштейн
надменно дернул бородой, но все же вышел. В штабе опять
наступила мертвая тишина. Члены Правления сидели красные,
разгоряченные неожиданной битвой за власть.

Файнштейн вернулся через пять минут. За ним в штаб
вдвинулась высокая статная фигура Николая Ивановича.

-- Вы в курсе того... -- начал Ментихин, но Спиридонов
прервал его движением руки.

-- Знаю. Я за опрос.

-- В таком случае я попрошу руководителей групп
взаимопомощи подготовить бюллетени и урны для голосования, --
сухо закончил заседание Светозар Петрович.

Голосование провели тем же вечером. Руководители групп
взаимопомощи с импровизированными урнами, которыми служили
баночки из-под растворимого кофе, обошли квартиры своих
подъездов. В каждой ответственному квартиросъемщику
предлагалось написать на бумажке одну из двух фамилий и
опустить в урну. Заняло это около двух часов.

К полуночи в штабе вновь собралось Правление. Баночки были
поставлены на стол Игоря Сергеевича. Рыскаль старался скрыть
волнение. Когда же он посмотрел на старика Ментихина, то
увидел, как резко обозначились склеротические жилки у того на
щеках, как мелко дрожат пальцы. "Что же это? Стоит ли того?" --
с тоской подумал майор, но отступать было поздно. Файнштейн
открыл первую баночку и вынул бумажку.

-- Ментихин, -- прочитал он.

Завадовская, выполнявшая обязанности секретаря, поставила
палочку на листе с фамилией председателя.

-- Рыскаль... Рыскаль... Ментихин... -- читал Файнштейн
бесстрастным голосом.

Клара Семеновна исправно ставила палочки.

-- "Нам, татарам, один..." -- прочел Файнштейн,
поперхнувшись.

-- Что? -- вскинулась Завадовская.

-- Бюллетень недействителен, -- поправился Файнштейн.

Подсчет голосов показал: Рыскаль получил голоса ста
семидесяти пайщиков, Ментихин -- восьмидесяти трех; двадцать
семь бюллетеней оказались недействительными, в семи квартирах
голосование не проводилось, ввиду отсутствия жильцов.

Файнштейн подчеркнуто официально зачитал итоги и
повернулся к Рыскалю.

-- Поздравляю вас, Игорь Сергеевич...

Майор отвернулся к углу, где стоял несгораемый шкаф. Члены
Правления услышали странные звуки, похожие на кашель.

-- Народ -- он знает... -- удовлетворенно проговорила
Вера.

Минута слабости длилась недолго. Игорь Сергеевич обернулся
к столу, где высоким ворохом навалены были мятые бюллетени, и,
оперевшись костяшками пальцев на край, сказал:

-- Благодарю за доверие. Заседание Правления назначаю на
завтра, в девятнадцать ноль-ноль.

Таким образом в нашем кооперативе произошла смена власти с
военной на гражданскую при том, что власть не изменилась.

Не успели члены Правления осознать происшедшее, как на
пороге штаба показалась взлохмаченная старуха с блуждающими
глазами. Это была соседка Ментихиных -- Сарра Моисеевна.

-- Товарищи, у моего соседа притон... -- скорбно сообщила
она. -- Ви не поверите, но каждую ночь после двенадцати там
собирается компания.

-- Что за квартира? -- спросил Рыскаль.

-- Ви не поверите, но это квартира нашего уважаемого
писателя, -- сказала старуха.

Рыскаль нахмурился.

-- Там ведь этот сейчас... родственник из Житомира. Пошли!
-кивнул он мужчинам -- Серенкову и Файнштейну.

В распахнутом дождевике он поспешил к четвертому подъезду.
За ним браво шагали смертельные враги, а сзади ковыляла
старушка-доносительница.

Рыскаль оставил сопровождающих у лифта и, подойдя к двери,
прислушался. В квартире было тихо. Игорь Сергеевич несмело
позвонил.

Ему открыл Лаврентий Родионович. Был он в белоснежном
парике с буклями, парчовом камзоле, панталонах с застежками
ниже колен и в изящных золоченых туфлях.

Майор окаменел.

-- Лаврентий Родионович... Вы?

-- Я, -- кивнул тот, нимало не смущаясь.

-- Простите, что я так поздно...

-- Да, я ждал другого гостя, -- подтвердил милорд.

-- У вас прием? -- майор насторожился.

-- Ну, если хотите, можно назвать это так... Пожалуйста,
-- милорд жестом пригласил Игоря Сергеевича в комнату.

Майор вошел и остановился в дверях. Перед ним в комнате за
круглым дубовым столом с бронзовым канделябром о семи свечах
сидела компания из четырех человек. Блистали гранями тяжелые
хрустальные бокалы с шампанским; бутылка темного стекла
отбрасывала длинную тень по столу, рядом лежала пузатенькая
разбухшая пробка -- настоящая, из пробкового дерева. При виде
майора сидящие за столом полуобернулись к нему, едва заметно
изменив позы. Тени их на стенах и стеллажах замерли в четком
графическом рисунке, будто наведенные углем. Более всего
смутила майора нездешняя изысканность поз, на одежду он
поначалу не обратил внимания. Спокойствие, достоинство,
благородство читались в их осанках, в их точеных профилях на
обоях. Другими словами, вид их никак не напоминал ни одно из
застолий, с которым пришлось майору повстречаться на своем
веку.

-- Господа, разрешите представить. Игорь Сергеевич
Рыскаль, комендант дома, в стенах которого мы имеем честь
пребывать, -- с легким полупоклоном в сторону Рыскаля произнес
Лаврентий Родионович.

Рыскаль подобрался; ему вдруг неудержимо захотелось стать
во фрунт, говоря по-старинному.

Он несмело обвел взглядом общество, на что собравшиеся
отвечали ему сдержанными кивками, и отметил, наконец, что гости
Лаврентия Родионовича одеты под стать хозяину. Один был в таких
же буклях и зеленом камзоле, другой -- в сюртуке со стоячим
воротником и небрежно завязанным черным бантом, третий в тройке
из серой мягкой шерсти и при галстуке с рубиновой булавкой,
четвертый -- во фраке. Лицо этого четвертого показалось майору
мучительно знакомым, он готов был поклясться, что где-то видел
это некрасивое смуглое лицо, обрамленное курчавыми черными
бакенбардами, тонкий нос с чуткими крыльями ноздрей, чуть
припухлые губы и неожиданно голубые глаза.

-- Игорь Сергеевич, чему, так сказать, обязаны? -- мягко
спросил хозяин.

-- Нет... все в порядке... простите, -- пробормотал майор,
пятясь назад в прихожую.

И вдруг господин во фраке прыснул, в глазах его блеснули
чертики, и он заразительно захохотал, запрокинув голову. Гости
поддержали его веселым смехом, да и сам майор, растерянно
улыбнувшись, неловко, отрывисто засмеялся.

-- Извините. Ошибочка, -- поклонился он, направляясь к
дверям.

Лаврентий Родионович, не переставая посмеиваться, вышел за
ним в прихожую.

-- И все же, что случилось? -- доверительно наклонился он
к майору.

-- С алкоголиками... боремся, -- майор не мог справиться
со смехом. -- На вас... заявление...

-- Прелестный анекдот! -- вскричал милорд. -- Мои друзья
посмеются от души. Но мы не алкоголики, уверяю вас, хотя и
отдаем дань Бахусу. Не волнуйтесь, мои друзья здесь только до
полуночи по Гринвичу.

-- Гринвичу? -- майор посерьезнел.

-- Заходите, Игорь Сергеевич, всегда рад! -напутствовал
его милорд.

Майор, несколько ошеломленный случившимся, вернулся к
своим попутчикам.

-- Ви все узнали? Таки они пьют? -- вынырнула из-за спины
Файнштейна старуха.

-- Им можно, -- хмуро ответил майор. -- По Гринвичу, --
загадочно добавил он и пошел к лифту, оставив старуху и членов
Правления в полнейшем недоумении. Поздно ночью, затворившись
один в штабе, Рыскаль вынул из письменного стола ученическую
тетрадку, в которую намеревался занести отчет о сегодняшнем
референдуме и несколько мыслей на дальнейшее. Он положил
тетрадку перед собой, взглянул на нее и... обмер. С обложки
глядело на него лицо господина с бакенбардами, который так
заразительно смеялся полчаса назад в квартире Лаврентия
Родионовича.

Глава 44
ПОКУШЕНИЕ

Часы перед приходом Али всегда тянулись томительно. Я
часто подходил к окну и упирался взглядом в кирпичную кладку,
будто хотел разглядеть за нею спешащую с дежурства Алю в
вельветовых брючках и светлой, будто надутой воздухом куртке.
Из чайника, поставленного на газовую плиту, вырывалась струя
пара, но я не замечал этого, прислушиваясь к шагам на
лестничной площадке и ожидая звонка в дверь.

Наконец, она приходила -- с влажными волосами, когда шел
дождь, -и мне всякий раз хотелось поцеловать ее в мокрую
холодную щеку. Я начинал хлопотать, готовил чаепитие,
расспрашивал ее -- кто сегодня родился, сколько мальчиков и
девочек, и печалился вместе с нею, когда слышал, что какая-то
молодая мать опять отказалась от ребенка. В эти дни Аля была
сумрачна и резка.

Потихоньку она оттаивала и начинала рассматривать мою
работу. Потом мы освобождали стол от чашек, застилали газетами
и начинали трудиться. По ходу дела я часто рассказывал Але о
своем первоначальном замысле, фантазировал, показывая ей
башенки и переходы дворца, вспоминал -- кем я собирался
заселить его и какой быт должен был установиться в этом
восхитительном доме.

Всякий раз при этом я вспоминал о своем, улетевшем, поиски
которого решил твердо возобновить, лишь только утихнут страсти
вокруг моей фамилии и милиция перестанет мною интересоваться.
Остро скучал по Егорке. Будущее представлялось достаточно
туманным; временами я мечтал о том, чтобы уехать в другой город
и начать там новую жизнь под новым именем. Но как только я
начинал размышлять о том, каким же образом мне обзавестись
паспортом и работой, как впадал в отчаяние. Я готов был выйти
из подполья и сдаться властям, но удерживал страх.

Николай Иванович тоже был озабочен моей персоной.

-- А почему вы не сказали, что вас разыскивает милиция?
-однажды спросил он.

Я вздрогнул от неожиданности, метнув испуганный взгляд на
моего благодетеля. А он продолжал:

-- Вы знаете, почему вас разыскивают?

Пришлось рассказать о летней истории с Аркадием, его
самоубийстве и сомнительных связях.

-- Клянусь, я ни в чем не виноват, -- я прижал руки к
груди.

-- Вас разыскивает через милицию ваша жена Ирина
Михайловна,
-- отчеканил он.

Это был новый удар.

-- Откуда... вы знаете? -- побледнев, пролепетал я.

-- Это неважно.

-- А где... она?

Николай Иванович помолчал, испытующе глядя на меня, но
ничего не ответил. Я продолжал настаивать. Наконец, он нехотя
спросил:

-- А зачем вам жена, Евгений Викторович?

-- Как... зачем? Я люблю ее, сына... У меня семья!

-- Неправда это, -- поморщился мой воспитатель. --
Извините, что я вынужден лезть не в свои дела. Не любите вы ее,
и семья вам не нужна.

-- Я лучше знаю -- кого я люблю, а кого нет! -- воскликнул
я запальчиво.

Короче говоря, мы с вагоновожатым поссорились. Я ушел к
себе и долго ходил из конца в конец комнаты, мысленно
доругиваясь с Николаем Ивановичем. Вот ведь оказывается что! Я
не люблю Ирину! Мне не нужен Егорка! Ненавижу, когда лезут в
душу с эталонами своих чувств. Любовей на свете столько же,
сколько людей. Это чувство неповторимо. Лишь закоренелые
догматики могут судить о чувствах другого человека -- истинны
они или нет. И всегда при этом ошибаться! Ошибаться!

Вскоре пришла Аля. Почему-то у нее был веселый вид. Сделав
книксен, она провозгласила:

-- Папенька имеет честь пригласить вас на экскурсию в
воскресенье.

-- Какую экскурсию? -- недовольно вымолвил я.

-- Он проводит экскурсию со своими подопечными по
историческим местам революционного Петербурга.

-- Опять будет воспитывать... -- капризно проворчал я.

-- Нет-нет, это очень интересно, Евгений Викторович!

-- Ну, если ты так считаешь... -- сдался я.

С некоторых пор у нас с Алей установились отношения, когда
я звал ее на "ты", она же меня -- на "вы" и по имени-отчеству.
Мне казалось это естественным, учитывая разницу в возрасте,
кроме того, создавало оттенок отцовского чувства, при котором
амуры невозможны.

В воскресенье Аля зашла за мною в семь утра, когда я
допивал чай, кляня столь ранний час начала экскурсии, о чем я
был предупрежден накануне. Внешний вид Али меня удивил: на ней
были старомодные ботики на каблуке, длинная суконная юбка и
черный бархатный жакет, слишком короткий, чтобы можно было
принять его за полупальто. На голове -маленькая черная шляпка с
вуалью. Короче говоря, Аля была одета в стиле "ретро", как
теперь принято выражаться. На сей раз ее книксен в прихожей
выглядел вполне в стиле.

-- Вас уже дожидаются, Евгений Викторович.

Я накинул куртку, сунул ноги в кроссовки, надвинул на лоб
вязаную шапочку и поспешил за Алей.

Выйдя из подъезда, я был ослеплен электрическим светом,
горевшим в тесном проулке между домами. Проулок напомнил мне
узкие улочки старого Таллинна шириною метра три. Щурясь от
света, я последовал за Алей по чисто выметенному асфальту и
вскоре оказался на углу проулка. Там было темно. Под облетевшим
тополем стояла группа людей. Я заметил, что идет снег -- мокрый
и редкий. Под ногами хлюпало.

Мы приблизились к группе. Я поздоровался, но Николай
Иванович, кивнув, приложил к губам палец. Я оглядел его
подопечных. Среди них были оба его сына. Одежда юношей удивила
меня не меньше, чем Алина. Все были в широкополых шляпах, с
длинными шарфами, обмотанными поверх воротников вокруг шеи, в
удлиненных плащах и пальто. Один из подростков был в очках с
синими стеклами.

Подростки стояли молча, засунув руки в карманы. Аля о
чем-то пошепталась с отцом. Николай Иванович -- он тоже был в
пальто и в шапке -- достал из внутреннего кармана листки и
роздал их подросткам.

-- Евгений Викторович, это ваш провожатый, -- он указал на
парня в синих очках.

Вслед за тем вся группа мгновенно рассыпалась: сыновья
Николая Ивановича провалились в освещенный проулок, двое
других, резко повернувшись, пошли налево; Николай Иванович с
Алей пересекли улицу и скрылись в подворотне напротив; еще трое
последовали за ними, но в подворотню не вошли, а исчезли в
парадном по соседству; один побежал вдоль торца нашего дома и
юркнул за угол, а мой провожатый, не говоря ни слова, зашагал
по улице направо. Я поторопился за ним.

Мы молча прошли по темным улицам до Большого проспекта
Петроградской стороны. Снег стал густым, на асфальте
образовалась снежная студенистая каша, в которой выпечатывались
следы моего провожатого. Он свернул к Тучкову мосту, но через
несколько шагов скрылся в подъезде дома. Я повернул следом.

Мы оказались на освещенной лестничной площадке между
вторым и третьим этажами, отгороженные от квартир сеткой
встроенного в старый дом лифта. Здесь молодой человек
остановился и взглянул на меня сквозь синие стекла в тонкой
металлической оправе.

-- Меня зовут Петр. Фамилия -- Братушкин, -- таинственно
произнес он.

-- Евгений Викторович, -- шепотом представился я.

Внизу на лестнице пронзительно закричала кошка. Мы оба
вздрогнули. Мой провожатый снял очки, и я наконец разглядел его
лицо. На вид Петру было лет пятнадцать; пушок едва пробивался
над пухлой губой; глаза с длинными белесыми ресницами смотрели
на меня серьезно; из-под шляпы выбивались буйные русые космы.

Петр развернул листок, полученный от Николая Ивановича. Он
был покрыт цифрами. Подросток достал карандаш и, сосредоточенно
шевеля губами, принялся рисовать над цифрами буквы.

-- Что это? -- шепнул я, глазами указывая на листок.

-- Шифр "гранит", -- шепнул он. -- Применялся
народовольцами при секретной переписке.

Постепенно, буква за буквой, на листке возникал следующий
текст: "В девять утра надлежит собраться на углу Литейного и
Фурштадтской, вход со двора. Условный знак в окне второго этажа
слева: два кирпича, составленные в виде буквы ,,Т". В первой
подворотне слева на Бассейной, считая от Литейного, надлежит
оставить условный знак -обведенную кружком цифру ,,7". Помнить
о конспирации. Дворник".

Петр чиркнул спичкой и поджег листок. Мы с ним выглядели
столь подозрительно на этой незнакомой площадке, что мне стало
не по себе. Листок догорел на каменном полу. Петр тщательно
растер пепел подошвой. Наверху хлопнула дверь. Петр быстро
нацепил очки и побежал вниз по лестнице. Я потрусил за ним,
стараясь двигаться бесшумно.

Мы выскользнули на проспект и молча пошли рядом. Утренний
мрак стал рассеиваться. Люди шли по проспекту, меся ботинками
грязную снежную кашу. Внезапно взгляд мой упал на водосточную
трубу, облепленную прямоугольничками объявлений. Проходя мимо,
я автоматически, не задумываясь, скользнул взглядом по ним: "2
на 3... по договоренности... две студентки снимут..." Как вдруг
меня обожгло. Я увидел мокрое, с размытыми буквами объявление,
на котором детской рукою было начертано: "Папа, не бойся.
Приходи. Не бойся. Егор". Я сразу понял, что это писал мой сын,
почувствовал это нутром. Он зовет меня! Он ищет!.. Я
остановился и осторожно отклеил объявление от водосточной
трубы. Оно было приклеено пластилином. Я расправил его и сунул
во внутренний карман куртки. Оглядевшись, я увидел, что Петра и
след простыл. Егоркино объявление на груди жгло меня сквозь
рубашку. Куда идти и что делать?

Снег повалил сильнее, струйки воды стекали у меня по лицу.
Я надвинул на глаза капюшон куртки. Кроссовка на левой ноге
промокла. Возвратиться домой? Но где дом? Я не был уверен, что
найду его: мой провожатый успел меня достаточно запутать.
Оставалось действовать по шифрованной инструкции. Слава Богу, я
помнил, что Бассейная -- это улица Некрасова, а Фурштадтская
ныне носит имя Петра Лаврова. Опять Петр Лаврович!.. Я
попытался собрать все свое чувство юмора, чтобы не прийти в
бешенство. В моем возрасте участвовать в нелепой игре? Только
этого не хватало! Тем не менее, я дошел до Большой Пушкарской и
сел в первый номер троллейбуса, который благополучно доставил
меня на Невский. Оттуда я прошел по Литейному до угла улицы
Некрасова -- у меня уже промокли обе ноги -- и свернул вправо.
Вот она, первая подворотня! Я зашел в нее, скользнул взглядом
по грязным стенам. Чем подать условный знак?.. Оглядевшись, я
увидел кусок штукатурки и выцарапал им на стене семерку, обведя
ее кругом. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким идиотом!
Могут подумать Бог знает что. К счастью, никого в подворотне не
случилось. Я вышел на улицу и лицом к лицу столкнулся с Петром.

-- За нами "хвост"! -- прошептал он и, резко повернувшись,
бросился бежать по направлению к Литейному. Я помчался за ним,
хлюпая по снежной каше и поминутно скользя. Петр свернул
направо, добежал до остановки трамвая, где как раз с шипением
открывал двери тридцать второй номер, и прыгнул в вагон. Я едва
поспел за ним.

Мы плюхнулись на заднее сиденье. Петр оглянулся и приник
лбом к стеклу. За отъезжавшим трамваем бежал человек средних
лет в теплой куртке на "молнии". Петр показал ему язык.

-- Отцепили, -- сказал он.

К удивлению своему, я заметил, что мною овладевает некая
конспиративная нервозность. Я чувствовал опасность, я озирался.
Все вокруг стало казаться подозрительным.

Внезапно Петр сжался, надвинул на глаза шляпу.

-- Спрячьте лицо, -- шепнул он.

Я послушно надвинул капюшон на глаза. Петр кивнул на
женщину -одну из немногих пассажиров вагона. Она сидела впереди
спиною к нам.

-- Из охранки, -- еле слышно, одними губами прошептал мой
провожатый.

Трамвай подошел к остановке на углу улицы Петра Лаврова. Я
дернулся к двери, но Петр схватил меня за руку и прижал ее к
себе. Я повиновался. С бьющимся сердцем в груди я едва дождался
следующей остановки за мостом. Там женщина сошла, мельком
взглянув на нас. Мы оба инстинктивно опустили головы чуть не до
колен.

Петр разрешил выйти лишь на следующей остановке, и обратно
мы воротились через мост пешком. Черная вода Невы глотала
крупные хлопья снега. Мост был абсолютно пуст; на чугунных
перилах лежал тяжелый снежный вал, отделявший нас от страшного
пространства за ним, где кружились в пустоте белые хлопья,
затягиваемые в реку.

Меня колотила дрожь. Ноги оледенели.

Мы дошли до угла бывшей Фурштадтской. Здание на углу было
опоясано деревянным забором, окна зияли дырами разбитых стекол.
Судя по всему, дом был на капитальном ремонте.

Мой провожатый нашел в заборе дыру и, осмотревшись, юркнул
в нее. Мне пришлось последовать за ним. Мы миновали мрачную
замусоренную подворотню и оказались во внутреннем дворе,
заваленном ржавыми трубами, битым кирпичом, поломанной мебелью.
Окна с выломанными рамами, смотревшие во двор, дополняли
зловещую картину.

К одному из парадных тянулась тропка свежих следов. Я
взглянул вверх. В окне второго этажа, на подоконнике, стояла
буква "Т" из двух красных кирпичей. Мы с Петром вошли в
парадное.

Здесь было еще гаже. В нос ударил запах нечистот, на
лестнице валялся полуразложившийся труп кошки. Двери квартир
были выдраны с коробками; осыпавшаяся штукатурка толстым слоем
покрывала полы; обнажилась кирпичная кладка стен. В доме было
тихо. Непонятное чувство страха, смешанного с брезгливостью,
овладело мною.

Мы поднялись на третий этаж. В комнате с продранными и
сорванными со стен обоями на поломанных табуретках и ящиках
сидели Николай Иванович и подростки, Али среди них не было.
Николай Иванович взглянул на часы, молча кивнул нам.

Петр удалился в глубь разрушенной квартиры и принес два
старых стула, оба о трех ножках. Мы кое-как уселись на них.

Минут пять прошло в полном молчании. Я исподтишка
разглядывал лица юношей. Все заметно волновались: резче
обозначились скулы, нахмурились брови, глаза потемнели.

Наконец внизу послышались легкие шаги, и через несколько
мгновений в разрушенную комнату вошла Аля. Меня поразил ее
облик: лицо осунулось, щеки пылали нездоровым румянцем, под
глазами обозначились тени. От Али исходили токи решимости.

-- Я принесла заряды, -- сказала она.

-- Раздай, -- распорядился Николай Иванович.

Она открыла сумочку и вынула оттуда три серых теннисных
мячика. Никто не улыбнулся. Аля отдала их Петру и обоим
братьям.

Николай Иванович встал, вслед за ним и мы все. Он оглядел
собравшихся, вынул из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и
не спеша развернул.

-- Приговор Исполнительного комитета партии "Народная
воля", -начал читать он.

Тут только я понял -- в какой игре участвую. Кружок
Николая Ивановича, по всему судя, проводил
экскурсиюинсценировку казни Александра Второго. Аля исполняла
роль Софьи Перовской, остальные были метальщиками. Серьезность,
с какою подростки относились к игре, показывала, что они не
шутя вошли в роли народовольцев.

Николай Иванович зачитал приговор, после чего Аля ровным,
бесстрастным голосом изложила план покушения. Метальщики с
зарядами должны были рассредоточиться по углам Малой Садовой,
где приготовлен подкоп с минным устройством, ведущий к середине
проезжей части из сырной лавки супругов Кобызевых, под чьими
документами скрываются члены ИК Якимова и Богданович. Лишь
только экипаж императора, следуя на разъезд войск в
Михайловский манеж, достигнет места подкопа, мина будет
взорвана, а подоспевшие метальщики довершат дело бомбами. Аля
сказала, что недостающие заряды она принесет через час от
Кибальчича.

Не скрою, игра показалась мне несколько сомнительной, но
захватывающее внимание, с каким подростки слушали Алю, делало
инсценировку почти реальной.

Выслушав наставление, метальщики принялись по одному
покидать разрушенный дом. Последними вышли мы с Николаем
Ивановичем и его дочерью.

-- Забавная игра, -- усмехнулся я, пытаясь освободить себя
от напряжения. Но не вышло -- смешок получился нервным.

На углу Литейного Аля покинула нас, растворившись в толпе
по всем правилам конспирации. Мы с Николаем Ивановичем пошли
пешком по направлению к Зимнему стадиону. Вагоновожатый молчал.

Метальщики начали попадаться нам на углу Малой Садовой и
бывшей Итальянской. Они прогуливались с явно конспиративным
видом, что бросалось в глаза, так что я побоялся, как бы они не
стали объектом внимания милиции. Мы дошли до Невского. Здесь
дежурили братья Али. Они приветствовали нас легкими кивками.

И снова меня охватило волнение. Мне казалось, что
подростки-метальщики слишком заметны в воскресной толпе,
фланирующей по Невскому. От них исходили волны опасности,
желание взорвать эту беспечную мелкобуржуазную массу,
затопившую центральные улицы города. Похожие на "хиппи"
мальчики торчали из толпы, как занозы, а на глубине полутора
метров под землей таилась бочка с динамитом.

Николай Иванович куда-то пропал. Я купил газету и встал на
углу за киоском "Союзпечати", делая вид, что изучаю новости.
Буквы прыгали перед глазами, я с минуты на минуту ожидал
взрыва.

Как вдруг быстрая тень прошелестела мимо, дернув меня за
рукав. Я разглядел под вуалью темные Алины глаза, горевшие
лихорадочным блеском.

Быстрым шагом, на расстоянии трех метров друг от друга,
будто связанные невидимой нитью, мы проследовали в молочное
кафе неподалеку. Там уже находились Николай Иванович и все
метальщики, сгрудившиеся за столиком с булочками и кофе.

-- Царь изменил маршрут. Он боится, -- проговорила Аля. --
Карета проследовала по Екатерининскому и Итальянской. Обратно
он поедет тем же путем. Вот план расстановки, -- она выложила
на стол почтовый конверт, на оборотной стороне которого была
нарисована схема улиц и крестики, обозначающие места