Житинский Александр. Потерянный дом или Разговоры с Милордом. Части 3,4

можно скорее. Если бы я не был в этом абсолютно уверен, я так
не сказал бы... Я уже говорил с Игорем Сергеевичем. Он сказал,
что ввиду особых обстоятельств суд мог бы развести вас по
вашему заявлению, не спрашивая его согласия.

Вот так новость! У Ирины руки упали. Оказывается, за нее
все уже решили. Только сейчас до нее дошел смысл оброненной
Рыскалем фразы: "И ваши дела устроятся". Вот какое устройство
он имел в виду!

Ирина покраснела и уже готова была возмутиться, как вдруг
в кухне появилась Мария Григорьевна. Она двигалась медленно и
плавно, как сомнамбула. Не говоря ни слова, она приблизилась к
шкафчику и достала оттуда начатую бутылку вина, оставшуюся с
воскресного обеда.

-- Маша! -- воскликнул генерал.

-- Прошу прощения, -- сказала она нетвердыми губами. -- А
вы тут секретничаете... -- она медленно погрозила им пальцем,
потом приложила его к губам и удалилась.

-- Это меня Бог наказал, -- серьезно проговорил генерал.

Гнев Ирины улетучился, она выскользнула из кухни и
закрылась в своей комнате. Долго не могла заснуть, слушая, как
мерно поскрипывает в кухне генеральская качалка. Потом
услышала, как Григорий Степанович, осторожно ступая, прошел
мимо ее двери на свою половину.

Утром Григорий Степанович долго не появлялся к завтраку.
Мария Григорьевна тоже не показывалась. Ирина не знала, что ей
делать: стучаться? помогать генеральской дочери? вызывать
врача? Григорий Степанович наконец показался, сказал тихо: "Я
сам ею займусь. Я знаю, что ей нужно".

Он поднялся к дочери, а через минуту спустился вниз и
пошел к магазину. Когда он вернулся, Ирина заметила у него в
сумке бутылку. Вечером он снова пошел в магазин и опять принес
дочери выпить. Так продолжалось три дня. На все вопросительные
взгляды Ирины генерал спокойно кивал: "Я знаю, что я делаю. Я
всегда так вывожу ее из запоя". На четвертый день генерал
принес лишь одну бутылку сухого вина и три литра молока.
Несколько часов он не выходил из мансарды. Ирина
прислушивалась, там было тихо. На пятый день Мария Григорьевна
выздоровела. Она сошла вниз с серым лицом, на котором
выделялись обведенные синими кругами глаза, и жалко улыбнулась
Ирине. Отец поддерживал ее за локоть. Он тоже выглядел плохо,
подавленно, глаза были как у побитой собаки.

Ирине нестерпимо жаль стало обоих.

После этого случая отношение Марии Григорьевны к Ирине
переменилось. Она стала мягче, потихоньку начала разговаривать,
сначала очень коротко, бросая в пространство предназначенную
Ирине фразу, как бы размышляя вслух и не требуя ответа. Через
неделю между ними стали завязываться короткие беседы: о книгах,
об увиденном по телевизору, о детях, причем Мария Григорьевна
всегда сама начинала разговор и сама же его прекращала
внезапно, будто решив, что на сегодня хватит. Ирина не
навязывалась, была ровна и спокойна. Она чувствовала, что Мария
Григорьевна наконец заинтересовалась ею, разглядела в ней
человека или начинает разглядывать, а раньше не видела ничего,
кроме мнимых шашней с отцом.

Григорий Степанович в этот период находился больше в
городе: то ли так совпало, то ли намеренно не хотел мешать
наметившемуся сближению дочери и Ирины.

Вскоре состоялся разговор. Начался он неожиданным выпадом
Марии Григорьевны. Весь день она была кроткой, задумчивой, но
вечером вдруг преобразилась. Дождавшись, когда Ирина уложит
Егорку, она встретила ее в кухне со странной усмешкой на губах
и тут же спросила вызывающе:

-- Ну так что, вы собираетесь выходить за отца?

Ирина вспыхнула, с трудом подавив в себе ответ в том же
тоне.

-- Нет, -- сказала она.

-- Почему же? Выгодная партия. Я бы на вашем месте
подумала.

-- Я уже подумала, -- ответила Ирина. -- Вам чаю налить?

-- Спасибо.

С минуту, пока Ирина наливала чай и выставляла на стол
конфеты и сушки, Мария Григорьевна молчала, потом придвинула к
себе чашку и начала медленно помешивать чай ложечкой.

-- Почему вы не кричите на меня? Почему терпите? Я же вас
оскорбила, -- задумчиво проговорила она. -- Неужели вы святая?
Не верю!

Она швырнула ложечку на стол.

-- Я догадалась, что вы специально, -- пожала плечами
Ирина. -- Зачем же кричать?

-- Простите меня, я не буду так больше. Я вас по хорошему
теперь спрашиваю: вы не собираетесь замуж за папу?

-- Я же сказала -- нет.

-- Ирина Михайловна, он вас любит. Может быть, вы будете
счастливы. Он-то -- точно. Я не помню его таким. Теперь я вижу,
что вы тут ни при чем, вы не провоцировали это чувство.
Останьтесь с ним и... избавьте его от меня, -неожиданно
закончила она.

-- Избавить от вас?

-- Все про него говорят: "Какой милый человек ваш отец!".
Пожили бы с ним! Я нехорошо говорю про него, но я очень устала.
Бедная мама! Одни его игры чего стоят! Это все совсем не так
безобидно, особенно после того, как он ушел в отставку. Чудаки
украшают жизнь, очень может быть, но только чужую. Чудачества
близких стоят крови,
-- говорила Мария Григорьевна. -- Мы мучаем друг друга, вы
мучить не будете. Ему стыдно за меня, он же надоел мне своей мелочной
опекой. Мне тридцать пять лет! Он считает, что виноват в
моей... болезни, пагубной привычке -- называйте как хотите! Поэтому
все терпит...

-- Он? Виноват? -- Ирина не понимала.

-- Ах, ни в чем он не виноват! Глупая мнительность. Он
считает, что приучил меня к шампанскому. Он пьет только
шампанское, в нашем доме оно рекой лилось... Мне тоже давали с
шестнадцати лет, отец полагал, что в этом нет ничего
страшного... Но начала пить я в замужестве. Мой муж не хотел
иметь детей. Сначала говорил, что рано. Я пила все больше.
Потом он стал говорить, что мне нельзя рожать, что я
алкоголичка. А я еще больше пить стала. Мы разошлись... Ирина
Михайловна, выходите за него, отпустите меня. Я с ним никогда
не брошу, я знаю. Одна -- может быть.

...Они просидели чуть не до утра, пока на дворе начало
светать и в поселке запели петухи. Ирина тоже рассказывала --
больше о семье родителей, меньше о муже. Происходило сближение,
но кто знал, на каком расстоянии нужно остановиться?

Через несколько дней генерал привез из города письмо
Ирине, переданное ему Рыскалем. Письмо было от Лили. Ирина
прочитала его и всполошилась. Женя был в Севастополе! Лиля все
знает! Она-то думала, что он живет припеваючи, а он разыскивает
их, страдает, он взвинчен. Разве мог он в других
обстоятельствах пойти на такой скандал с матерью? Куда он
теперь поехал? Ирина готова была все простить и даже покаяться.
А тут еще Егорка, вертевшийся вокруг генеральского рюкзака с
яблоками, помидорами, клубникой, обратил внимание на письмо и
задал невинный вопрос: "Это от папы?"

Ирина покачала головой. Григорий Степанович, внимательно
следивший за выражением ее лица, когда она читала письмо,
подоспел тут же, усадил: "Что вас так взволновало, Ирина
Михайловна?" Ирина покосилась на Егора, генерал понял и отвел
мальчика в "Швейцарию". Запустив состав и передав Егорке пульт
управления, он вернулся в кухню.

-- Кто-нибудь приезжает? -- спросил он.

-- Почему вы так думаете?

-- Я так не думаю. Игорь Сергеевич просил меня задать вам
этот вопрос. Если кто-нибудь приезжает, он должен знать.

-- Никто не приезжает, -- сказала Ирина со вздохом. -- Мой
муж был у матери в Севастополе. Он нас ищет.

-- Ага! А вы и разнюнились! Бедняжка! Съездил на юг,
покупался, поел тещиных разносолов. Страдалец! -- саркастически
начал генерал.

-- Григорий Степанович! -- укоризненно проговорила Ирина.

-- Я шестьдесят пять лет Григорий Степанович... Впрочем,
нет. Наврал. Григорий Степанович я всего-то лет тридцать.
Раньше был Гришей...

Генерал старался развеселить Ирину. Она заметила, что он
чем-то доволен, будто знает какую-то тайну. Ей это было
неприятно. Она попыталась закончить разговор.

-- Вы его совсем не знаете. Он хороший человек, но...
слабый.

-- Да перестаньте вы его жалеть! -- воскликнул генерал. --
Мало его секли.

-- Он уже достаточно пострадал, -- сказала она.

-- Ах, бросьте! -- генерал махнул рукой, схватил яблоко и
с хрустом откусил. С аппетитом пережевывая кусок, он продолжал:
-- Я о нем все прекрасно знаю. Итак, гражданин Демилле Евгений
Викторович официально обращался в соответствующие инстанции с
просьбой помочь ему в розысках его семьи один раз. Один раз!
-- вскричал генерал. -- Было это на второй или третий день после
вашего перелета. Надеюсь, сообщению Игоря Сергеевича вы
поверите? Далее...

Генерал остановился, любуясь произведенным эффектом. Снова
надкусил яблоко, прожевал и продолжал уже спокойнее:

-- Далее. В проектном институте, с парторганизацией
которого я связался, считают вашего мужа откровенным балластом.
Я ничего не выдумываю. Надо хоть раз в жизни посмотреть правде
в глаза. Когда-то был способным, но сломался. Бабы, вино, лень.
Изнежен и инфантилен... Это еще не все. Последнее время ведет
странный образ жизни, прогуливает, по слухам не живет с семьей,
а проживает где-то за городом. В настояшее время находится в
отпуске. Секретарь парткома сказал, что у администрации созрело
решение применить к вашему мужу меры общественного воздействия.
Жаль, что он не член партии, они бы его пропесочили! Почему,
кстати, он не член партии? -- прокурорски обратился генерал к
Ирине.

-- Он считает... -- Ирина покраснела, ее разбирала злость
на генерала за его неожиданное расследование. -- Он считает,
что в партию лезет слишком много проходимцев и карьеристов. Он
не хотел быть в их числе.

-- Ага, я так и думал! -- генерал удовлетворенно
рассмеялся. -Интеллигентский слюнтяйский бред. Боимся
замараться, дерьмо пусть вывозят другие... Слушайте дальше.
Последнее время перед отпуском ваш муж проживал, по всей
вероятности, в поселке Комарово, ибо там найдены его вещи и
некоторые документы...

-- Кем найдены? -- ужаснулась Ирина.

-- Милицией. Об этом тоже сообщил майор Рыскаль. Дело о
самоубийстве некоего Аркадия Кравчука, лица без определенных
занятий, недоучившегося бездельника, самозваного поэта,
близкого к диссидентским кругам. Вот куда скатился ваш муж,
уважаемая Ирина Михайловна! А на юг к вашей маме он поехал
отнюдь не за вами, а чтобы замести следы. На дачу, где
повесился Кравчук, ваш муж больше не являлся. Его мать и сестра
тоже не знают, где он скрывается.

-- Господи... -- Ирина не могла прийти в себя.

-- Теперь-то вы понимаете, Иринушка Михайловна? -- мягко
сказал генерал и положил ладонь ей на запястье. -- Вы не нужны
ему.

Однако, вопреки всякой логике, усилия генерала возымели
как раз обратное действие. Прямолинейный натиск даже в военных
операциях не всегда приводит к успеху, здесь же Григорий
Степанович явно просчитался. Ирина сама могла бы легко
дополнить неприглядную картину морального облика Демилле,
нарисованную генералом, так что ничего нового, исключая
сведения о его местопребывании последние месяцы, генерал ей не
сообщил. Но именно эти факты разбудили воображение Ирины,
заставили ее нарисовать мысленную картину неприкаянности
Жени... где-то за городом, в компании с ужасными людьми...
самоубийство! -- зная чувствительную натуру мужа, она легко
могла представить, какое впечатление на него все это
произведет. Если раньше она успокаивала себя мыслью, что он
тихо-мирно живет у матери, пережидая дурные времена, а затем
почти смирилась с известием, что он нашел какую-то другую
женшину, то теперь стало ясно, что это все не так. Он мечется.
Он ищет их с Егоркой. Никакой женщины нет, это миф. Значит, ему
нужно помочь!

На счастье, отпуск ее подошел к концу. Через несколько
дней Ирина вышла на работу, но все ее попытки перевезти в город
Егорку натолкнулись на сопротивление генерала и Марии
Григорьевны. Надо признать, что тут здравый смысл был на их
стороне. Везти ребенка в город, чтобы он томился один, пока
мать на работе, было жестоко. Посему Ирина каждый день
возвращалась на дачу, а утром спешила на электричке обратно в
город. Ей удавалось выкроить лишь полтора-два часа после
работы, и она посвятила их поискам мужа.

Поразмыслив немного, Ирина выбрала себе в союзники Рыскаля
-и не ошиблась. Ему она покаялась не без труда, но искренно,
смывая старый грех, благодаря которому Демилле попал в списки
"незарегистрированных бегунов". У Рыскаля гора с плеч упала.
Положение Ирины Михайловны давно не давало ему покоя,
досаждало, как заноза. При его любви к ясности и порядку он
никак не мог признать нормальными отношения ее с генералом. Он
уважал обоих, давно уже убедился, что Ирина Михайловна --
женщина серьезная, не какая-нибудь вертихвостка, а генерал не
похож на старого ловеласа, но... Что-то мешало ему признать их
отношения моральными. Штамп в ее паспорте? Отчасти. Но не
только это. Игорь Сергеевич не мог допустить естественности
любви старого генерала к сравнительно молодой женщине и уж
конечно совсем не допускал ее любви к старику. Так что
намечавшийся развод Ирины и брак ее с генералом сильно смущали
душу Рыскаля, заставляя его делать усилие над собой, чтобы
по-прежнему относиться к обоим с симпатией.

-- Что же вы мне раньше не сказали, Ирина Михайловна! -- с
укором и облегчением вымолвил майор, когда Ирина призналась ему
во всем.

И он показал ей телеграмму от Демилле из Севастополя, о
существовании которой почему-то не сказал ни Ирине, ни
генералу.

Однако отвечать на телеграмму было уже поздно. Демилле из
Севастополя, во всяком случае, из дома Серафимы Яковлевны,
убыл. Оставалось ждать его возвращения на работу, а заодно
попытаться восстановить связи.

Анастасию Федоровну и Любашу решили не тревожить. Любаша
на сносях, а мать ничего не знает не только о сыне, но и о
перелете дома. Ирина попросила майора даже не звонить туда, но
Рыскаль сделал хитрее. Он просто поручил участковому того
микрорайона, где жили Анастасия Федоровна с Любашей, взять под
наблюдение их квартиру и, в случае, если там появится Демилле,
известить Управление.

Срок возвращения Демилле из отпуска был девятнадцатого
августа. Так сообщили на работе. По мере приближения этого дня
волнение Ирины усиливалось. Григорий Степанович был чуток, он
улавливал какую-то перемену в ней, но не догадывался, чем она
вызвана. Рыскаль не помог ему внести ясность, ибо прекрасно
понимал ситуацию. Теперь он был заодно со своею кооператоршей,
желающей вернуть законного мужа, а Григорий Степанович, как ни
верти, все же посторонний. Сочувствующий, но посторонний.
Рыскаль посоветовал генералу "не давить". Пускай женщина сама
разберется.

Игорь Сергеевич с присущей ему тшательностью повел новое
следствие по делу Демилле. Оно было не чета генеральскому.
Во-первых, он предупредил "треугольник" института и мастерской,
где работал Евгений Викторович, чтобы о его появлении в
институте немедленно сообщили в Управление. Он попросил также
собрать все возможные сведения о жительстве Демилле в последние
три месяца и о его связях. Сведения оказались скудными.
Чертежница Жанна Прохорова сообщила, что Евгений Викторович
Демилле в апреле -- мае проживал у своей бывшей однокурсницы,
где-то на улице Радищева. Однокурсницу звать Наталья. На улицу
Радищева натолкнул и Борис Каретников, который наряду с Безичем
проходил по делу о самоубийстве Кравчука. Вызванный в
Управление Каретников с перепугу выложил все, что было ему
известно: первый разговор в памятную ночь, второй ночной визит
Демилле, когда тот попросил связать его с Безичем, встречу у
Преображенской церкви в день Христова воскресения...
Каретникова отпустили.

Перебрав всех однокурсниц Евгения Викторовича и выделив из
них девять женщин с именем Наталья, Рыскаль не поленился
проверить каждую. Под пятым номером он обнаружил Наталью
Горянскую, благодаря чему узнал о кратковременном житье Евгения
Викторовича на улице Радищева. Часть вещей Демилле, оставленная
у Натальи, вернулась в дом. Разумеется, Рыскаль ни словом не
обмолвился о любовнице мужа, сказал, что вещи обнаружены на
даче в Комарово. Кстати, и те последние тоже возвратились
домой. Ирина воспрянула духом: муж постепенно, частями
возвращался в родное гнездо.

Рыскаль радовался, как ребенок, каждой новой удаче этого
маленького расследования, утоляя в себе многолетнюю жажду сыска
и вырастая в собственных глазах до профессионального детектива:
втайне он всегда был уверен, что для успеха в следовательской
работе вполне достаточно логики и здравого смысла, так что зря
Коломийцев и компания считают себя выше рангом. Этот тезис
внезапно подтвердила Ирина, выявив недостаюшее звено в
наметившейся цепочке скитаний Демилле. Именно, было пока
неизвестно, где Евгений Викторович провел первые дни после
события. Рыскаль уже зашел в тупик, как вдруг Ирина привела к
нему Костю Неволяева. Не в Правление -- упаси Бог! --
посторонним вход туда ограничивался -- а на уличное свидание,
происшедшее неподалеку от дома, у плавучего ресторана "Парус",
что рядом со стадионом имени Ленина.

Познакомившись с Костей и выслушав его рассказ, Рыскаль
удивился сметке Ирины и профессионально ей позавидовал.
Завидовать было нечему, да и удивляться тоже. Ирина просто
поставила себя на место мужа -- слава Богу, жили тринадцать
лет! -и попыталась определить, куда бы кинулся он после того,
как ему было отказано в помощи властями. Ну, конечно -- в
Егоркин детсад! И она пошла туда же, а там разыскала Костю
Неволяева -- тоже не без труда, ибо детсад в полном составе
находился на даче в Лисьем Носу, и ей пришлось поехать туда --
но это пустяки в сравнении с результатом. Белое пятно было
стерто. Теперь следствие располагало полной картиной скитаний
Демилле от середины апреля до конца июля. Но -- увы! -знание
истории, конечно, помогает понять современность, однако мало
пригодно, чтобы предсказать будущее. Куда направился Евгений
Викторович из Севастополя? На этот вопрос можно было ответить
лишь с возвращением Демилле на работу.

Но вот наступило девятнадцатое августа, а Евгений
Викторович из отпуска не вышел. Не появился он в институте и на
следующий день, не заглядывал и на квартиру матери, о чем
доложил местный участковый. Прошло еще три дня, и стало ясно,
что случилось что-то непредвиденное. Ирина измучилась. Каждый
день после работы она спешила в Правление, где Рыскаль встречал
ее неизменным: "Ничего нового". Она казнила себя, воображение
рисовало ей всевозможные несчастные случаи: на море, на
железной дороге, в городе. Были опрошены отделения милиции,
больницы, станции "Скорой помощи" на всем пути следования из
Севастополя в Ленинград, но безрезультатно. Человек как сквозь
землю провалился.

Ирина почувствовала: произошла беда. Она ругала себя
последними словами: ишь, гордячка, воспитательница, припугнуть
хотела! Ведь она ни разу по-настоящему не допускала мысли о
том, что Женя может не вернуться. Ей казалось, что он всегда
рядом, в пределах досягаемости -- стоит протянуть руку, и он
появится.

Как назло, подвернулся фильм по телевидению, виденный уже
не раз, но будто впервые услышала в нем стихи: "С любимыми не
расставайтесь, с любимыми не расставайтесь, с любимыми не
расставайтесь..." Как заклинание. Плакала тайком на даче,
обнимая спящего Егорку. Впервые за тринадцать лет поняла: одна.

Единственное не давало потеряться самой -- Егор,
предстоящее первое сентября -- первое в его жизни... За неделю
до начала занятий она переехала с дачи в город. Генерал
вернулся вместе с ней. Он тоже потух, виновато взглядывал на
Ирину, считая причиною перемены в ее настроении неудавшееся
свое признание. Мария Григорьевна опять замкнулась в себе.
Возвратились в город отчужденными друг от друга.

В день приезда органами внутренних дел был объявлен
всесоюзный розыск на гражданина Демилле Евгения Викторовича.

Глава 30
ПОСЛАНИЕ СОАВТОРУ

Милорд!

Представляя Вашему благосклонному вниманию очередные главы
нашей истории, я считаю себя обязанным сопроводить их кратким
комментарием.

Вам может показаться, что я нарушил литературную этику,
поместив описание "Швейцарии" как места развлечения и отдыха
генерала Николаи. Слишком уж это похоже на "конек" дяди Тоби,
описанный Вами в "Жизни и мнениях Тристрама Шенди,
джентльмена". Бастионы и контрфорсы, сооружаемые капралом
Тримом в усадьбе дяди Тоби, полностью соответствуют
генеральской "Швейцарии" -- и не только по способу выполнения,
но и тем, что подчеркивают неординарный, чудаковатый характер
персонажей. Налицо явное заимствование.

Каюсь, я сделал это бессознательно и заметил оплошность,
когда электрический паровозик уже бежал по миниатюрной стране,
а Егорка, держа в руках пульт управления, следил за ним с
затаенным дыханием.

Конечно, я сразу же представил себе упреки литературоведов
на страницах печати: автор не постеснялся обокрасть своего
соавтора, невзирая на то, что тот -- классик! Ах, как
нехорошо... Да и читатели могут заметить, хотя чаще всего
читатели этого не замечают.

Что мне было делать? Путь первый: сесть в электричку,
добраться до дачного поселка, где стоит дача генерала, а там,
пользуясь знакомством с моей соседкой Ириной Михайловной,
уговорить Григория Степановича ликвидировать "Швейцарию",
снести ее с лица земли. Но на каком основании? Только лишь
потому, что когда-то в старой Англии некий джентльмен
упражнялся в фортификационном искусстве в своей усадьбе? А
скорее, даже не было никакого джентльмена, а все это придумано
автором (простите, милорд!).

Согласитесь, основания для ликвидации любимой забавы не
просто шаткие. Они бредовые. Генерал мог сдать меня в
психлечебницу.

Путь второй: пользуясь ночной темнотою, пробраться на
участок генерала и разрушить "Швейцарию" самому. Уничтожить,
так сказать, плоды своей фантазии посредством лопаты. Но у нас
недаром есть поговорка, милорд: "Что написано пером, не
вырубишь топором" -- да и в милицию можно попасть, а кто тогда
будет сочинять роман дальше?

Путь третий: вымарать "Швейцарию" из романа, то есть
сделать вид, что ничего на даче такого нет, там просто висит
гамак. Но это уже будет явный обман читателя, а этим я
заниматься ни при каких обстоятельствах не намерен!

Таким образом положение представляется безвыходным, и мне
придется терпеть упреки в плагиате. Меня успокаивает лишь то,
что таких осознанных и неосознанных заимствований и ассоциаций
в нашем романе -- бездна, что входит в наш метод, не так ли,
мистер Стерн? Честнее отдавать себе в этом отчет, а не
создавать у читателя впечатление, будто ты первым взялся за
перо и до тебя не существовало никаких сочинителей. Кроме всего
прочего, Вы, милорд, -- мой официальный соавтор, так что пускай
в этом видят наше духовное родство, на худой конец, -- Ваше
творческое влияние.

Но есть вопрос гораздо более серьезный, чем литературная
этика. Я имею в виду кооператив "Воздухоплаватель".

Как Вы заметите, прочитав присланные главы, я углубился в
семейные дела Демилле и Ирины, будто забыв, что у меня есть еще
дом на Безымянной улице. Вам и читателям может показаться, что
тут налицо композиционный просчет. Если бы это было так! Все
гораздо хуже.

Если Вы помните, мы расстались с кооперативом в тот
счастливый момент, когда общая беда наконец отворила души и
двери квартир, заставила кооператоров сплотиться, почувствовать
единение и давно забытый дух коллективизма. Общее собрание,
субботник, первомайская демонстрация, торжественный концерт и
банкет создали предпосылки для превращения разрозненных жильцов
в коллектив единомышленников. Тому же способствовала и газета
"Воздухоплаватель" и даже то, что комендант дома поселился в
бывшем помещении Правления. Кооператив на глазах превращался в
семью, и мне как автору было это приятно. Уже мерещились главы,
посвященные совместным турпоходам, и даже рисовался в
воображении коллективный отпуск, проведенный воздухоплавателями
в семейном лагере где-нибудь на Валдае... Но не тут-то было!
Жизнь не желала следовать фантазиям сочинителя.

Эйфория первых успехов и достижений, связанных с
восстановлением электроснабжения, водопровода, газа и
канализации, быстро прошла. Жить стало сносно, и тут
обнаружились вещи, которые нельзя было устранить в столь
короткие сроки, или же принципиально неустранимые. Не говоря о
мелких бытовых неудобствах, связанных, в основном, с детьми,
коих нужно было срочно переводить в местные детские учреждения,
и с необходимостью тратить больше времени на дорогу к службе,
-- так вот, не говоря об этих мелочах, обозначились два пункта,
представлявшие действительную угрозу построению счастливой
жизни в кооперативе. Я говорю о подписках о неразглашении и
темноте в окнах.

Необходимость постоянно держать язык за зубами в
разговорах со знакомыми и родственниками, невозможность
приглашать к себе гостей, требование сообщать о своих выездах
майору Рыскалю и прочее сильно нервировали кооператоров. В
первые недели, когда кооператоры осознавали исключительность
своего положения, такое отчуждение от внешнего мира казалось
вполне разумным и вызывало даже некоторую гордость, как
вызывает гордость всякая осознанная исключительность. Но очень
скоро гордость сменилась унынием. Незаметно стали ощущать себя
заложниками, удручала также постоянная необходимость врать и