Золотько Александр. Рождество по-новорусски

   Инга, не заглядывая в записи, набрала номер, переговорила с тамошним секретарем и протянула трубку Гринчуку.
   – Да? – сказал Гринчук.
   – Слушаю, – сказал Шмель.
   – Еще сердишься на меня?
   – Нет. Все честно.
   – Нам нужно переговорить, – сказал Гринчук.
   – Срочно?
   – Да.
   – Приезжай.
   – Нет, лучше на нейтральной территории. Давай в клубе «Кентавр». Знаешь?
   – Да.
   – Через полчаса успеешь?
   – Успею.
   – Пока.
   Гринчук протянул трубку Инге:
   – А по интересующему нас с вами вопросу нет ничего?
   – Абсолютно, – улыбнулась Инга.
   – Все-таки, придется оштрафовать. За отсутствие рвения и информации.
   – А может, я вам на сумму штрафа лучше минет сделаю? – спросила невинным тоном Инга.
   – На такую сумму меня не хватит, – печально сказал Гринчук. – Не встретились мы с вами раньше, когда я еще был молод и полон жизненных соков.
   – Как жаль, – сказала без сожаления Инга.
   – А мне как жаль, – в тон ей ответил Гринчук. – Одно радует, меня еще не уволили, так что я буду иметь удовольствие вас иногда видеть.
   Гринчук вышел.
   Инга достала из сумочки зеркальце и внимательно посмотрела на себя. Вздохнула.
   Владимир Родионыч набрал номер телефона Полковника.
   – Ну, господин Полковник, как вам все происходящее?
   – Вы имеете ввиду передачу?
   – Я имею ввиду именно передачу. Я поначалу решил, и вы мне в этом решении помогли, что ваш любимый Гринчук поищет эти деньги, а потом успокоится. Да…
   – Теперь вы думаете иначе?
   – Теперь… Я хотел сегодня все закончить с ним мирно. Даже, старый дурак, приготовил ему выходное пособие в конверте…
   – А он снова поступил по-своему.
   – А он в последний раз поступил по-своему. Все. Мое терпение лопнуло. Вы, пожалуйста, подготовьте свою спецгруппу, – Владимир Родионыч чуть понизил голос. – Для Михаила. Решайте все через неделю, раньше я не смогу подготовить проверку работы отдела и отставку вашего подполковника.
   Полковник промолчал.
   – Да что вы там сопите на том конце провода, вы же понимаете, что он сорвался с нарезки. Он теперь уже ни о чем другом думать не может, кроме как о деньгах. Ни о чем. Это уже не тот капитан, который так поразил вас, Полковник. Мы думали, что он сломался и начал спиваться… А он сломался по-другому. Он возненавидел всех нас за то, что у нас есть деньги и власть. Вспомните тот новогодний вечер. Я тогда, каюсь, умилился, как он ловко прижал всех нас, как отводили взгляды властные и сильные дяди и тети. А он видел нас всех раздавленных и слабых. Он видел, как легко мы все превратились в грязь. И он это запомнил. Чем он хуже нас? Он ведь, если возьмет след, то уже не может остановиться. Он будет идти по следу, гнать свою жертву до тех пор, пока она не рухнет без сил. И наше счастье, что ему подвернулся этот кусок в четыре миллиона долларов. Иначе он нашел бы способ всех нас скрутить и прижать. В каждом из нас нашел бы слабину. И тогда мы умылись бы кровью. Каждый из нас. И вы, и я. Мы все. Вы меня слышите?
   – Слышу.
   – Слушайте, Полковник, – Владимир Родионыч замер, подбирая слова.
   И удивился. Он сам не ожидал от себя такой вспышки, такой ярости и такого страха. Они все действительно беззащитны. Они не умеют реагировать вот именно на таких – уверенных в себе, ловких, жестких и прагматичных. И они не умеют обходится без таких. Они им нужны для защиты. И они – самая страшная угроза.
   – Я даю на подготовку неделю. Через неделю Гринчук, – Владимир Родионыч задумался на секунду, потом вдруг облегченно улыбнулся. – Он получит новое назначение. Повышение за прекрасно проведенное расследование. И у него будет выбор – принять назначение, или уйти со службы. Я думаю – он уйдет. Если согласится… Вы уберете всех троих. Таких животных нужно уничтожать.
   – Вы полностью уверены в своей правоте? – ровным голосом спросил Полковник.
   – Да. Совершенно.
   – Вы были уверенны в своей правоте, когда считали его алкоголиком и требовали увольнения. Вы были уверенны в своей правоте, когда говорили, что он может поискать деньги для своего успокоения. Теперь вы уверенны, что его нужно уничтожить. Вы хоть сами-то себя слышите? Вы ведь начали разговор со мной с того, что потребовали убрать только Михаила. А закончили приказом убрать всех троих.
   – Ну и что?
   – Ничего. Я не буду выполнять вашего приказа. Сегодняшнего приказа. Я выслушаю его завтра, когда вы придете в себя.
   Владимир Родионыч вдруг понял, что не чувствует своей правой руки. Удивленно взглянул и увидел, что сжал телефонную трубку, словно пытаясь ее раздавить. Рука побелела, и ее свело словно судорогой.
   – Я прошу вас, Владимир Родионыч, – сказал Полковник. – Я вас умоляю – просто сделайте паузу. Не отдавайте приказ сейчас. Подождите. Подумайте. Дайте ему день или два. Он не может так сойти с ума. Он не так устроен. Если это даже и срыв – он выберется. Я прошу вас!
   – Хорошо, – сказал Владимир Родионыч, не сводя взгляда со своей руки.
   – Я не расслышал.
   – Хорошо, – повысил голос Владимир Родионыч. – Я подожду.
   Он левой рукой нажал на рычаг телефона. Из трубки послышался ровный
   гудок. Владимир Родионыч попытался разжать руку. У него ничего не получилось. На висках выступили капельки пота.
   Еще раз. Пальцы не слушались. Они умерли, превратились в часть телефонной трубки. В пластмассу.
   Владимиру Родионычу вдруг показалось, что омертвение начинает захватывать предплечье и плечо. Он весь становится пластмассовым. Весь. И через час Инга найдет в его кресле пластмассовую куклу. Замершую с телефонной трубкой в руке.
   Владимир Родионыч левой рукой попытался отогнуть большой палец на правой. Палец не поддавался. Владимир Родионыч попытался снова. Он был упрямым. Благодаря своему упрямству он смог достичь своего нынешнего положения. И он никогда не уступит противнику. Даже если это его собственное тело.
   Пальцы не поддавались.
   Паралич? Его просто парализовало? Инсульт? Владимир Родионыч упрямо мотнул головой. Нет, это просто нервы. Он слишком долго сдерживался, не признавался себе, насколько тяжело воспринял и пережил эту историю с похищением и убийствами. Этот Роман, охранник, который перестрелял знакомых людей, женщин, детей, своих приятелей – только для того, чтобы заработать эти проклятые четыре миллиона? И Гринчук, который ради этих же проклятых денег готов пожертвовать всем, что раньше для него составляло смысл жизни.
   Владимир Родионыч вдруг понял, что это преображение Гринчука было особенно страшным. Только сейчас Владимир Родионыч вдруг осознал, что уважал Гринчука. Уважал и завидовал, понимая, что сам уже никогда не сможет спокойно, дерзко и бесстрашно смотреть в глаза сильных мира сего. А Гринчук…
   Словно сотни тысяч мельчайших иголочек впились в правую руку Владимира Родтоныча.
   Только сейчас Владимир Родионыч понял, почему так тяжело воспринял поступки Гринчука. Тот предал – себя, своих друзей, Владимира Родионыча. Его ожидания. Веру в то, что не все и не всё продается
   Предал.
   Пальцы разжались, и трубка упала на стол.
   Полковник прав. Не нужно так торопиться. Не нужно мстить Гринчуку за то, что он оказался не лучше остальных. Не нужно убивать его только за то, что он не смог оказаться достойным надежд, которые внушал окружающим.
   Пусть он уходит. Пусть убирается из того мира, в который его позвали. Пусть отбрасывает шанс, который ему дали.
   – Инга, – позвал Владимир Родионыч.
   – Да, – секретарша возникла на пороге, увидела побледневшее лицо шефа и бросилась к нему. – Вам дать таблетки? Что с вами?
   – Набери номер Гринчука, – попросил Владимир Родионыч.
   – Хорошо, – Инга торопливо простучала по кнопкам мобильника и подала его Владимиру Родионычу.
   – Гринчук? – хриплым голосом спросил Владимир Родионыч.
   – Да.
   – Ищи свои деньги, я не буду тебе мешать. И… – Владимир Родионыч тяжело перевел дыхание.
   – Что, Владимир Родионыч?
   – Будь ты проклят, Гринчук.

Глава 10

   Возле «Кентавра» было если не людно, то, во всяком случае, машинно. Не смотря на то, что клуб не работал, на стоянке перед ним стояло штуки четыре иномарки.
   Гринчук поставил свой «джип» с краю и присмотрелся к номерам. «Вольво» Шмеля, «опель» его конторы и два «джипа», кажется, пацанов Гири. Гринчук вытащил из кобуры пистолет и сунул его под сидение машины. Повел, разминая, плечами. Выдохнул воздух и вышел из машины. Не оборачиваясь, нажал на кнопку пульта сигнализации. «Джип» мигнул фарами, словно желая удачи.
   Удачи. Удача ему теперь не нужна, подумал Гринчук. Удача была нужна резкому безбашенному оперу, который бежал по жизни, не обращая внимания на запрещающие знаки. Насколько было проще, когда никто не стоял у него за спиной, никто не нуждался в его защите. И ни на кого не могли надвить, чтобы заставить капитана быть менее самостоятельным.
   Было время и прошло.
   Сейчас ему удача уже не нужна. Ему нужно просто перетерпеть все происходящее, сцепить зубы и доиграть игру. И дать возможность соперникам проиграть. Выиграть Гринчук не может, это понятно. А вот его противники могут проиграть. И проиграют.
   Из «вольво» вышел Шмель. Шагнул навстречу Гринчуку и протянул руку. Гринчук на рукопожатие ответил без паузы.
   – Вечер добрый.
   – Не знаю, – сказал Шмель. – У меня такое впечатление, что в клубе сейчас что-то происходит.
   – Да? – Гринчук присмотрелся к «джипам».
   В одной машине сидело четыре парня.
   – Не рассмотрю, кто именно, – сказал Гринчук.
   – Могу направить моих, – предложил Шмель.
   – Не нужно, разберемся потом. Интересно, кто там в клубе.
   А в клубе был, естественно, Саня Скок.
   С ним было, помимо тех, что остались на улице в тачке, еще четыре пацана помощнее, на случай разборки с отмороженными нинкиными охранниками. Но их, к счастью, не было. Была только одна Нина, которая на появление Сани практически не отреагировала. Молча посмотрела на него, когда он вошел в кабинет.
   Свою охрану Саня оставил в холле. Не хватало еще перед шалавой демонстрировать свои опаски. Если что, он и без пацанов ей объяснит, кто в доме главный.
   А главным Саня считал себя.
   – Ты поняла, Нина? – спросил он, закончив, вкратце, описание нового расклада.
   Чисто конкретно, без балды, он теперь держал этот клуб и в натуре рассчитывал на бабки с него. На хорошие бабки. И он даже готов был оставить Нину на месте, если она перестанет выеживаться и вернет в клуб наркоту. И если будет умной.
   Как должна вести себя умная баба по отношению к крыше, Саня представлял однозначно. Взгляд его шарил по фигуре Нины, ясно выдавая ход его мыслей.
   Нина молчала.
   – Не, я не понял, – обиделся Саня. – Ты кончай целку корчить. Я к тебе с нормальным базаром, без лишнего наезда.
   Нина слабо улыбнулась.
   – Нет, ты чего? Хочешь, чтобы я тебе все на пальцах объяснил? С тобой Гиря базарил? Обещал не трогать? И мент твой тут был, все слышал. Чего он на Гирю наехал? Крутой? А Гиря тоже не фраер. У него гордость есть. Какого хрена твой мент при всех на него наехал? Сам Гиря за базар отвечает и к клубу не полезет. Он мне его отдал. Понятно? А я пацан простой – всех этих непоняток терпеть не буду.
   – И Зеленому все сам скажешь? – спросила Нина.
   – А че? И скажу. Твой Зеленый мне что может сделать?
   – Он много чего может сделать, – сказала Нина.
   Саня внутренне содрогнулся, вспоминаю свою единственную близкую встречу с Зеленым. Тот его, спасибо, в ментовку не отправил. Но больница тоже не самый приятный объект.
   – А я уеду. Меня тут типа даже и не будет. А клуб твой работать все рано не сможет. Сортир уже отремонтировала? – Саня усмехнулся. – Граната стоит всего ничего, а ремонт – крутые бабки. Сечешь? Или там наркоту у тебя тут найдут. Зеленый ведь не всемогущий. Вот смотри…
   Саня демонстративно достал из кармана пакетик с белым порошком.
   – Вот такую байду у тебя найдут менты. Отмажешься? Ни хрена. А если у тебя в клубе порежут кого? Опять разборки. Или пожар? Квартир в твоем доме нет, так что если все загорится, никто кроме клуба не пострадает. У тебя бабки на ремонт есть? Гиря дело говорил, подождать три месяца, и ты сама все продашь. А мне в падлу столько ждать. Я, Нина, все сделаю быстро. Еще пара ремонтов – и ты спеклась. Да, Нина? А я, типа, в Анталии буду, на пляжу. И твой мент сможет скакать на красной палочке…
   Саня замолчал. За дверью кабинета послышалась какая-то возня, приглушенные выкрики и удары. Саня насторожился и сморщился. Тело помнило утренний разговор с Гирей и сейчас заныло, словно в предвкушении новых неприятностей. И Саня не ошибся.
   Хотя виноват он был сам.
   Заходя в кабинет, Саня приказал своим охранникам никого не пускать, чтоб не мешали базарить. Охранники попытались приказание выполнить. И им даже удалось на пару-тройку минут задержать Гринчука и Шмеля на подходе к кабинету.
   Шмель и Гринчук честно разделили свое внимание между четверкой охранников. Два и два. Паре, доставшейся Гринчуку, даже удалось достичь некоторых успехов. Один из пушечных ударов пришелся в солнечное сплетение подполковника и заставил его согнуться. Последний оставшийся к тому моменту на ногах охранник, метнулся добивать, но напоролся сначала на удар Шмеля, а потом и на удар оправившегося Гринчука.
   – Четыре – ноль, – сказал Шмель.
   Гринчук прошипел что-то невнятно, держась за живот.
   – Хорошо, – кивнул Шмель, – три с половиной на половину.
   Открылась дверь кабинета, и в нее выглянул Саня Скок. И влетел назад в кабинет, опрокинув стул.
   – Четыре с половиной, – сказал Гринчук. – На половину.
   Саня застонал и попытался встать.
   – Лежи, болезный, – посоветовал Гринчук, входя в кабинет.
   Саня послушно лег.
   – Знакомься, Нина, это Игорь Иванович Шмель, – представил Гринчук.
   Шмель коротко кивнул, поднял опрокинутый стул и сел на него.
   Нина молчала, глядя неподвижно прямо перед собой.
   – Что здесь делает этот козел? – спросил Гринчук.
   – Он объясняет мне, что теперь «Кентавр» под его крышей, и что мент по кличке Зеленый может прыгать на красной палочке, – ровным голосом произнесла Нина.
   Скок закрыл глаза.
   – Это правда? – спросил Гринчук.
   Саня смог выдавить из себя только стон.
   – Гиря, значит, моего разговора не понял, – разочаровано протянул Гринчук.
   – Понял он все, – сказала Нина. – Он отдал территорию Сане. И тот пришел ко мне не как шестерка Гири, а как новый хозяин.
   – Во-от оно что… – протянул Гринчук. – кадры растут… Знаешь что, кадр, ползи отсюда, пока я не рассердился окончательно. Забери своих орлов из клуба и тех, что сидят в тачке. И если ты еще раз сюда появишься…
   Саня выполнил указания буквально, змеей выскользнув из кабинета.
   – Чмо недоделанное, – сказал Гринчук.
   – А ты? – спросила Нина неожиданно.
   – Что?
   – А ты – доделанное? – спросила Нина. – Ты сам понимаешь, что со мной сделал, Гринчук?
   Нина продолжала говорить безжизненным голосом, не отводя взгляда от какой-то точки, расположенной далеко-далеко, за многие километры отсюда.
   – Ты наехал на Гирю. Я тебя просила? Я просила тебя, чтобы ты мне помог, а ты сделал все еще хуже. Ты выгнал этого урода, но он не исчезнет. Ему нужны бабки, и он их добудет. Это Гиря мог позволить себе подождать, а у Сани Скока такой возможности нет. Он становится хозяином, и все должны понять, что он шутить не будет.
   – Я с ним…
   – Что ты с ним? – спросила Нина. – Разберешься? Ты его замочишь, Зеленый? Вот тогда он точно не полезет. А так… Он мне все понятно обрисовал – еще пару ремонтов, и деньги закончатся. И я продам клуб. Или даже просто отдам. Это Гиря по старой памяти собирался играть в благородство, а этот просто заберет, за полтора доллара. И ты ничего ему не сделаешь… Или, все-таки, убьешь?
   Нина, наконец, посмотрела на Гринчука.
   – Что ты сделаешь, Юра?
   Гринчук не ответил.
   – А ты ничего не сделаешь. Рожу ему бить бесполезно, а на большее у тебя крутизны не хватит. И у твоих подчиненных – тоже. Вы все контуженные, – выкрикнула внезапно Нина. – Все. Мишка, которого превратили в инвалида, Браток, который никак не может выпутаться из соплей и ты, двинутый на благородстве и честности. Не может сам подполковник Гринчук марать руки. Трахать хозяйку клуба – может. А помочь, когда это действительно нужно – слабо. Слабак ты, Гринчук.
   – Слушай, Нина… – пробормотал Гринчук, косясь на Шмеля.
   – Я тебя все время слушала, Зеленый, все время. И мне стало от этого легче? Кому-нибудь вообще становится возле тебя легче, правильный мент? Ты не можешь любить. Ты можешь только использовать других. И рано или поздно ты поймешь, что всех ты используешь только для себя. Для выполнения своих желаний. Тебе показалось правильным пригреть меня – пригрел, а то ведь не к кому было поехать перетрахнуться. Захотел, чтобы у тебя были безотказные шестерки – взял к себе Братка и Мишу. И тебе насрать, Гринчук, хорошо нам всем или плохо… Ты же знаешь, что для меня этот клуб. И знаешь, на что я готова была ради этого. Я хотела сделать все чисто и правильно. И от тебя только хотела, чтобы ты помог мне отчистить клуб от грязи и дерьма. А ты мне не помог. Ты приходил сюда, пока все нормально, а когда начались проблемы, ты не просто ушел, ты даже забрал отсюда Кошкиных. Ты меня оставил одну. Бросил меня…
   – Нина, я ведь…
   – Что? – выкрикнула Нина. – Что? Ты мне не можешь простить того вечера, когда я тебя подставила? Я сама его себе не могу простить. Но ты ведь тогда сам этого хотел, тебе было нужно, чтобы они все поверили… Ты мне тогда сказал, что и дальше будешь ждать моего предательства. Но предал сам. Ты меня предал, Гринчук.
   – Что ты сказала? – помертвел лицом Гринчук. – Я предал? Я же тебя просил – оставить этот клуб в покое. Уйди и не возвращайся, пока я всего не решу.
   – Да, конечно, ты даже пообещал мне купить новый клуб, еще лучше этого. Вот только найдешь эти свои проклятые деньги… Ты их найдешь, я знаю. Но мне они не нужны. Мне нужен мой клуб. Мой драный, взорванный и залитый дерьмом клуб. Я его заработала! Ты знаешь как. Ты знаешь. И эти твои четыре миллиона мне не нужны. Ты увел Кошкиных…
   – Я уже объяснял – мне нужна охрана для Липского. Я туда всех отправил – и Ирину, и Доктора, и Кошкиных, и Михаила с Братком. Я могу доверять только им. Я не могу рисковать. Если Липский сболтнет чего-то другим… – Гринчук оборвал себя и быстро взглянул на Шмеля.
   Тот сидел, демонстративно рассматривая какой-то журнал.
   – Мне они нужны. Тебе нужно подождать еще пару дней. Всего пару дней и он расскажет все. И тогда я смогу найти… – Гринчук снова покосился на Шмеля. – Ну, ты пойми, Нина.
   – Я не хочу понимать. И не собираюсь понимать. Я не хочу ждать два дня. Мне не нужен другой клуб. Мне не нужны Кошкины и не нужен ты. Я сама разберусь с Саней Скоком. Если надо – я верну сюда наркотики. Понятно тебе? Понятно. А ты сюда больше не приходи. Запомни, Гринчук, ты здесь больше не нужен. Я все решу сама.
   – Ах, так? – Гринчук встал со стула. – Значит, так. Значит, ты не хочешь меня понять? Не хочешь понять, что для меня важно…
   – Четыре миллиона, – сказала Нина. – Конечно, четыре миллиона долларов – это очень важно. Это безумно важно. Настолько, что ты кинул меня, кинешь, я думаю, всех остальных. И себя, в конце концов, кинешь. Ты ведь сразу же сбежишь, если найдешь деньги. Сразу же, даже не попрощаешься.
   – Ты думаешь? – спросил Гринчук.
   – Я уверена. Я уверена. Я уверена, – Нина закрыла глаза, зажала уши и повторяла не останавливаясь, мертвым голосом, раз за разом: – Я уверена, я уверена, я уверена.
   – Ладно, – кивнул Гринчук. – Ладно. Ты сама все решила. Ты все решила за меня и за себя. Я больше сюда не приду. И ты не обращайся ко мне больше никогда. Не звони, не плач. Сама решай свои вопросы и разбирайся с крышей.
   – Я уверена…
   Гринчук вышел, хлопнув дверью.
   За ним вышел Шмель.
   На крыльце клуба Гринчук остановился, жадно вдыхая морозный воздух.
   – Извини, – сказал Шмель.
   – За что?
   – Что я слышал…
   – А, – махнул рукой Гринчук. – Фигня. Оно, наверное, и к лучшему. Все к этому шло. Если нет любви – нет и будущего. Не я так решил. Но и плакать не буду.
   Гринчук подставил ладонь под падавший хлопьями снег.
   Шмель тактично промолчал.
   Гринчук подождал, пока снежинки растают и надел перчатку.
   – Ты со мной хотел поговорить, – напомнил Шмель.
   – Уже проехали, извини, – невесело улыбнулся Гринчук. – Я хотел, чтобы ты своих людей сюда поставил, на пару дней. Пока я закончу свои дела.
   – Та я могу…
   – Не нужно. У нас есть своя гордость. И мы можем только вычеркнуть из памяти адреса и телефоны, – Гринчук обернулся к Шмелю. – Нету больше никакого клуба и никакого директора этого клуба. Все прошло. Веришь?
   – Верю, – кивнул, чуть помедлив, Шмель.
   Он действительно верил Гринчуку, потому что и сам мог вот так вычеркнуть человека из своей жизни.
   – Еще раз – извини, – сказал Гринчук. – Поеду я к Липскому, поговорю.
   – Слышь, Гринчук…
   – Что?
   – Ты действительно думаешь, что мальчишка может знать, где те трое спрятали деньги?
   – Очень большая степень вероятности. Я бы даже сказал – стопроцентная. Три пацана взяли крутые бабки, спрятали их по дороге на завод, потом выпили немного, даже Липскому предлагали помянуть семью, помнишь?
   – Помню.
   – Ну, вот теперь смотри, смогут они удержаться, чтобы не похвастаться перед покойничком? Они ведь точно знали, что Леонида грохнут. Вот и могли ему сказать. Даже обязательно сказали бы. Веселые были, судя по всему, пацаны. Они ж могли Липского сразу замочить, перед отъездом за деньгами. Но они ему оставили жизнь до утра.
   – Просто боялись, что может что-то не выйти в доме Липских, оставляли шанс для дальнейших разговоров… – предположил Шмель. – Нет?
   – Может быть – да. Но такие сволочи – болтливы. Особенно, если могут поиздеваться над слабым, – Гринчук невесело улыбнулся. – Поверь моему опыту.
   Дверь клуба у них за спиной открылась, Нина вышла на крыльцо, закрыла за собой дверь на замок и ушла, словно не замечая Шмеля и Гринчука.
   – Сказали, – засмеялся Гринчук. – Должны были покуражиться. Пацан, Липский, наверняка знает, где бабки, только не хочет говорить.
   – А тебе скажет?
   – А куда он денется? У него нет выбора. Его мамаша тоже хочет получить кусочек от денег. А юная психика – вещь хрупкая. Вдруг он не перенесет переживаний и таки съедет крышей? И отправится на всю оставшуюся жизнь в дурку? Маму это вполне устроит. Ей эти четыре миллиона не нужны, если появится возможность быть попечителем полоумного сына на всю оставшуюся жизнь. Леня это поймет быстро, Леня парень сообразительный. И он отдаст мне эти деньги.
   – И ты мне так спокойно это рассказываешь? – спросил скучным голосом Шмель.
   – А чего бояться? Ты пожалуешься на меня Владимиру Родионычу? Так он знает. Сам попытаешься у меня бабки перехватить? Не думаю. Совет не одобрит твое поведение, во-первых, а я и Миша – ты еще ведь помнишь Мишу – мы тебе денег не отдадим, это во-вторых. А вот после того, как у меня появятся такие бабки, мне могут понадобиться охранники. Намек понятен?
   – Понятен, – кивнул Шмель и протянул руку. – Удачи тебе.
   – Спасибо.
   Гринчук пожал руку и пошел к своей машине. Нажал на кнопку сигнализации, потом вдруг оглянулся.
   – Шмель!
   – Да?
   – Ты мне свой номерок не дашь? Только не секретутки своей, а такой, чтобы прямо к тебе можно было дозвониться. Вдруг мне понадобится поддержка, – Гринчук подошел к «вольво» Шмеля.
   Тот достал из кармана визитку, черкнул на ней номер и протянул Гринчуку:
   – Это моя мобила. Можешь звонить в любое время.
   – В кредит поверишь? – спросил Гринчук, пряча визитку.
   – Поверю, – кивнул Шмель. – Ты сегодня заходил к моему Егору в больницу?
   – Счел своим долгом.
   – Звони, если что, – сказал Шмель и сел в машину.
   «Вольво» развернулась и выехала на улицу. «Опель» двинулся следом.
   – Если что, – сказал Гринчук, задумчиво глядя вдогонку.
   Потом Гринчук наклонился, зачерпнул снега и с силой и даже с какой-то злостью потер лицо. Словно хотел себя наказать.
   Нестерпимо хотелось пойти и принять душ. Смыть с себя… Гринчук оборвал эту мысль. Он уже все решил. Все. И сворачивать поздно.
   – Поздно пить боржоми, – громко сказал Гринчук, стирая с лица снег. – Нужно ехать к засранцу и заставить его вспомнить. Есть такой фильм «Вспомнить все».
   Понапиваются и орут на улицах, подумал пенсионер, выгуливавший свою собаку возле стоянки. А потом садятся в машины и давят людей, подумал он, когда Гринчук сел в «джип» и уехал. Сволочи зажравшиеся, подумал пенсионер.

* * *

   – Некоторые могут о вас думать нехорошо, – назидательным тоном сказал Доктор. – Скажем, зажравшейся сволочью могут назвать мысленно.
   Дама бальзаковского возраста, лежавшая на кожаной кушетке, шумно вздохнула.
   – Но разве это значит, что они не хотели бы оказаться на вашем месте? Они хотели бы, они очень хотели бы, но им не повезло. А вам – повезло. Тогда почему вас это волнует?
   – Понимаете, доктор, – жалобно простонала дама, – но ведь они смотрят. Вы понимаете меня? Все эти массажистки, горничные, парикмахерши – они смотрят. И я понимаю, что они меня ненавидят. И я дико боюсь, что рано или поздно они меня убьют.
   – Глупости, – решительно сказал Доктор. – Ерунда. Скажите, мадам, вы ведь их тоже недолюбливаете?