Страница:
В дверь постучали.
– Войдите, – сказал Гринчук.
В комнату заглянул Кошкин:
– Это… Приехали… За…
Исчерпав припасенные для доклада слова, Кошкин ткнул пальцем в Сомову.
– Быстро Шмель прилетел, – одобрительно заметил Гринчук. – Как реактивный.
Игорь Иванович ждал в коридоре.
– Еще раз – привет, – сказал Гринчук, протягивая руку.
– Еще одна такая ночь – и я сойду с ума. Вместо Лени Липского, – пожаловался Шмель. – Пацан тебя так достал?
– Не то слово, – понизил голос Гринчук, – на мать бросался, урод. Хотя, если честно, мать та еще девочка.
Гринчук открыл дверь палаты Липского:
– На выход с вещами!
Леня вышел сразу, будто стоял прямо за дверью.
– Вот, Игорь Иванович тебя отвезет домой и покараулит, чтобы тебе не было страшно, – сказал Гринчук.
– Хорошо, – сказал Липский.
– А кто тебя спрашивает? – удивился Гринчук. – С мамой твоей я уже договорился, она, в общем-то, очень надеется, что тебе нечего вспоминать. Очень надеется.
Последнюю фразу Гринчук произнес с нажимом и угрозой, словно киношный злодей.
– Она очень торопится, но готова подождать до пятнадцати ноль-ноль. В крайнем случае – шестнадцать ноль-ноль. После чего она начинает ужасно волноваться и делиться своими опасениями по поводу твоей психики со всеми подряд. Чем это закончится – сам понимаешь.
Липский молча кивнул.
– Вот такие дела, – сказал Гринчук и снова протянул руку Шмелю. – Удачи тебе в работе и спорте.
– Пока, – пожал руку Шмель и, не оборачиваясь на Липского, пошел на выход.
Леонид поплелся следом.
Уже закрывая за собой дверь, затравленно оглянулся на Гринчука. Словно загнанный в угол звереныш. С ненавистью и тоской.
Гринчук этот взгляд выдержал.
Дверь закрылась.
Гринчук остался стоять в коридоре один.
Он не чувствовал своего тела. Руки повисли словно парализованные. Он превратился в одно большое сердце. Удары сотрясали каждую его клеточку.
От ударов вздрагивали стены коридора. И вздрагивал пол.
Его сердце.
Гринчук попытался приложить руку к груди, но рука не послушалась.
Залитая кровью комната, напомнил себе Гринчук. Люди, словно разбросанные злым ребенком куклы. Простреленный покемон. Залитый кровью долматинец. Кровь на стенах, на полу, на ковре, на лицах.
Кровь отражается в стеклянных шарах и мишуре на елке.
Девчонка держит в руках пистолет и жмет на спуск. Раз и еще раз. И снова. А выстрелов нет. Есть только расширенные зрачки четырнадцатилетней девчонки. И есть простреленный висок того, кто ее обманул, но кого она любила.
Гринчук опустился на корточки, прижался спиной к стене.
Браток, который смотрел на него уже даже не с жалостью, а с брезгливостью. Нина, которая… Глаза Али, стекленеющие от ненависти… Батон, скулящий не от стыда или раскаянья, а от ужаса и обиды… Ненавидящий взгляд Лени Липского… рукопожатие Шмеля, крепкое, надежное рукопожатие, рукопожатие ничего не подозревающего человека… брезгливая усталость в голосе Владимира Родионыча… клочья человеческой плоти на полу и стене… кровь… сладострастный изгиб девичьего тела на видеомониторе…
Гринчук закрыл глаза руками. Застонал.
Гиря, Мила, Али, Браток, Липский, покемон, долматинец, Скок, Шмель, Полковник… ненависть, ужас, боль, надежда, страх и отчаяние… И ни капли уверенности в своей правоте. И не к кому прийти и пожаловаться. И никто не сможет ему посоветовать, потому, что ничьего совета он не примет.
За все он ответит сам.
Гринчук встал.
Глубоко вздохнул, взмахнув руками.
Что, подполковник? Съехать с базара решил? Испугался? Хрен тут бояться. Действовать надо. Дерьмо черпать. Нет ведра? Черпай ртом. Захлебывайся, подполковник, но черпай. Очищай этот мир. Этот хреновый мир. Этот мир, в котором живешь ты, в котором живут миллиарды других… Тебя никто не спрашивал, хочешь ли ты в нем жить… И никто тебя не заставлял пытаться его исправить. Ты сам…
Гринчук упал вперед, упруго отжался от пола. Еще раз. Еще. Еще, еще, еще…
Не нужно стонать. Просто вспомни, что тебе говорили, просто вспомни, как они все на тебя смотрели… вспомни, что ты для них просто быдло, поднявшееся ниоткуда… равенство которого они не признают никогда… только в одном случае, когда вдруг поймут, что он такой же подонок, как они… тогда они поверят… признают за своего… А он этого хочет? Ты хочешь этого, Гринчук?
Ничего. Завтра все станет понятным. Все вернется на круги своя, только он, Гринчук, уже будет другим. Не таким.
Гринчук выпрямился, отряхнул руки.
Забрал с вешалки свою куртку и вышел на улицу.
Метель, наконец, стихла. Убила сама себя – ветер разорвал тучи и отбросил грязные клочья прочь.
Гринчук поднял голову и посмотрел на открывшиеся звезды. Яркие, как тогда, много лет назад.
Он лежал на спине, рана уже не болела, а тело было заполнено льдом. Гринчук лежал тогда и думал только о той девчонке, которую спас. Думал, придет или нет. А когда понял, что ждать бессмысленно, что помощи не будет, как вдруг затосковал он тогда. Как захотелось завыть волком, но сил не было. Можно было только лежать и думать. За что? За что?
– За что? – выкрикнул Гринчук вверх, звездам.
Не ответили.
Ладно, подумал Гринчук, потом. Потом. Осталось совсем немного.
– Я…
– Успокойся, – сказал Шмель.
Леонид глубоко, со всхлипом вздохнул.
«Вольво» проскочило мимо пустой автобусной остановки, свернула к дому.
– Тут все время крутились менты, – сказал Шмель, – охраняли и следили, чтобы ничего не украли.
– Ага, – кивнул Липский.
– А сейчас охрану сняли.
– Мне Гринчук говорил. Совсем недавно.
Шмель остановил машину перед калиткой.
Улица была засыпана снегом. И перед калиткой следов не было.
Не было следов и во дворе.
– Ключи, – коротко сказал Шмель, протягивая руку к Леониду.
Открыл два замка. Уточнил и набрал код на третьем.
В доме было темно. Темно и тепло.
Шмель включил свет в коридоре. Подождал, пока Леонид зайдет, и закрыл за ним дверь.
– Проходи, – приказал Шмель.
Липский дошел до холла и остановился в дверях.
– Чего стал? – спросил Шмель. – Приведение увидел?
Липский протянул руку и нажал на выключатель.
В углу стояла елка.
Диван был прикрыт простыней, словно покойник саваном.
Ковер с пола убрали и кровь с обоев смыли. Но дыры от пуль на стенах остались.
Леонид осторожно прошел по комнате. Направился, было к лестнице на второй этаж.
– Спать собрался? – окликнул его Шмель.
– Нет, Юрий Иванович, не собрался, хотя это и не прощает ваш звонок в три часа ночи.
– Ничего, потрепите, – без выражения сказал Гринчук.
– Мне показалось, или это действительно было хамство? – осведомился Владимир Родионыч.
– Понимайте, как хотите, – ответил Гринчук.
– И вы позвонили мне среди ночи, чтобы нахамить? И все?
– Я позвонил вам среди ночи, чтобы поделиться с вами некоторыми соображениями.
Владимир Родионыч потер переносицу.
– Давайте вы это сделаете с утра? Часиков в девять, если вам неймется.
– Лучше прямо сейчас, вы ведь не захотите узнать все в последнюю очередь?
– Что узнать?
– Все. Например, то, что осталось немного непонятного во всем произошедшем. Вам ничего не показалось странным в самоубийстве Виктора Евгеньевича?
Владимир Родионыч посмотрел на часы, висевшие на стене. Три часа восемнадцать минут. Показалось ли ему что-то странным? А самоубийство вещь сама по себе не странная?
– Там было достаточно много странного, – сказал Владимир Родионыч. – Послушайте, Гринчук, если уж вам так не терпится поставить меня в известность о чем-то, то приезжайте прямо ко мне. Все равно спать не дадите.
– Лучше по телефону, – сказал Гринчук. – Лучше – по телефону, честное слово. Я тут могу быть немного занят.
– Ладно, давайте по телефону, – обреченно согласился Владимир Родионыч. – Что там было странного?
– Представим, что вы решили покончить с собой, – сказал Гринчук.
– Не с вашим счастьем, – желчно произнес Владимир Родионыч.
– Только представим.
– Хорошо. Я захотел покончить с собой.
– Отлично. У вас есть возможность выстрелить в себя из длинного и неудобного ружья, или из компактного, как бы специально для этого предназначенного пистолета. Ваш выбор?
– Ну… Мне трудно выбрать. У меня в этой области мало опыта. Наверное, пистолет.
– Правильно, – согласился Гринчук. – А Виктор Евгеньевич достал из оружейного сейфа мушкет, собрал его, потому, что нельзя ружья хранить в собранном виде, и стрельнул. А пистолет оставил лежать в другом сейфе. Скажите, кто стал бы стрелять из ружья, когда есть пистолет?
– Ну…
– Правильно, тот, кто не знает, что в сейфе есть пистолет.
– Вы хотите сказать, что его все-таки убили? – насторожился Владимир Родионыч.
Это начинало походить на фарс. Раз за разом у них появлялась уверенность в том, что все стало понятно, что они выяснили все потаенные пружины этого грязного дела, но настырный Гринчук раз за разом вытаскивал очередные скелеты из объемистых шкафов новых русских дворян.
– Его убили? – повторил свой вопрос Владимир Родионыч.
– Да. И Громова, охранника Чайкиных, который охмурял несовершеннолетнюю перед видеокамерой, тоже убили. Два раза имитировать самоубийство – однообразно и свидетельствует о недостатке фантазии. Кстати, вы явно не интересовались тем, первым самоубийством.
– У меня и без того множество проблем.
– Да. Согласен. А у меня на тот момент, спасибо похитителям, проблем было поменьше, и я тем самоубийством заинтересовался. То, что Громов не был склонен к таким решительным делам – оставим за кадром. Мало ли, что с ним могло случиться? А вот наркотики в бачке – перебор. Громов наркотиками точно не занимался, иначе нам не пришлось бы их ему подбрасывать.
Владимир Родионыч застонал.
– Что? – переспросил Гринчук.
– Вы так спокойно об этом говорите…
– А мне нужно было рассказать все, как было на самом деле? Сообщить всем, что Громов с корыстными целями трахает девчонку? Не смешите меня, Владимир Родионыч. Мы спокойно вывезли Громова в лес, устроили показательную подготовку к повешенью…
– Так это ваша работа – та петля?
– Наша, наша… Дело не в этом. Дело в другом. Каюсь, решил сыграть в Робин Гуда и заставить подонка вернуть деньги одной пострадавшей из-за него девушке.
– Как трогательно!
– Что сделал Громов? Он ведь, как оказалось, не сам планировал свои отношения с Милой. Он выполнял указания. И сразу же позвонил тому, кто его на это поставил…
– Виктору Евгеньевичу?
– Нет. Не Виктору Евгеньевичу. Громов позвонил другому человеку, который сказал, что зайдет к нему в гости. И зашел. Оставил Громову пулю в голове и наркотики в бачке. А унес с собой, помимо видеокамееры и кассет, еще одну очень важную для себя вещь.
Гринчук сделал паузу.
Владимиру Родионычу показалось, что там, в телефоне что-то щелкнуло, словно кто-то захлопнул дверцу машины.
– Гринчук! – окликнул Владимир Родионыч.
– Да, – отозвался Гринчук.
– Вы там что, в машине?
– Угадали, – засмеялся Гринчук, – призовая игра. Классная вещь эти мобильные телефоны. Звонишь откуда хочешь и куда угодно. Только вот…
– Что?
– Потом кто-то может взять и проверить, с кем вы разговаривали, получить все распечатки звонков и номеров телефонов, по которым вы звонили. Нарушение свободы, понимаешь. А в мобильнике Громова мог быть телефон того самого, убивцы. И уж, во всяком случае, зная номер Громова, даже если он регистрировал телефон не на свое имя, можно было узнать все номера, по которым он звонил. Я выяснял, Громов регистрировал свой телефон не на свое имя. Вот убийца и унес его аппарат. Не стал рисковать, умница. Ему было вовсе не нужно, чтобы запаниковавший и попавший в поле моего зрения Громов все испортил. Четыре миллиона долларов – вещь конкретная, а бабки, которые можно было срубить на шантаже Чайкиных – кусок тоже лакомый, но не сиюминутный. Тем более что кассеты Громов все равно отснял. И, по большому счету, был уже не нужен. Но если бы я натолкнулся на знакомую фамилию в списке абонентов Громова, то это могло все спутать.
– Но телефон унесли, а номера его вы не знали?
– Не знал. А выспрашивать у его окружения – не мог, чтобы не спугнуть. Но тут помог случай. Меня решили убить руками Милы. На почве личной неприязни.
– Я помню, вы мне объясняли. Единственный способ убрать вас, не привлекая внимания к делу.
– Совершенно верно. Организатор всего этого театра не был заинтересован в излишней рекламе. Он слишком хорошо понимал, что вам не интересно привлекать всеобщее внимание к вашим внутренним дворянским делам. И вы согласитесь с первой же более-менее удобной версией. С версией о Романе Ильченко.
– А вы делали все, чтобы заставить его шевелиться?
– Именно. С Гирей мы ссориться отказались. Мехтиев меня убирать бы не стал, у нас не было с ним точек трения. Автокатастрофа или еще какая глупость – все делала понятным и прозрачным. Все, даже вы, принялись бы искать организатора моего убийства, и стало бы понятно, что на Ильченко все не закончилось.
– Мы это уже обсуждали. И то, что вы обыскали вещи уснувшей Милы, и то, что испортили пистолет… Это выглядело очень мелодраматично.
– А еще я проверил ее мобильник. Уж у нее-то в телефоне номер любимого человека должен был сохраняться. Не станет же она каждый раз набирать все цифры любимого номера. И, не смотря на то, что милая Милочка также телефон на себя не регистрировала, в списке сохраненных номеров я обнаружил имя Гена. Геннадий Громов. К тому моменту, когда Мила проснулась и отправилась меня убивать, я знал уже не только номер Громова, но и номер того, кому он звонил незадолго перед своим загадочным самоубийством.
– А тот наивный свой номер регистрировал на себя?
– Конечно, нет. Но у меня, по случаю, его номерок был. И все совпало.
– Что совпало?
– Абсолютно все, – сказал Гринчук. – Абсолютно. И даже то, что Липского после похищения прятали на заводе. На заброшенном заводе.
– При чем здесь завод?
– У нас есть факт повтора методов – два самоубийства. В первом случае есть лишняя деталь в виде наркотиков. А во втором – ружье вместо пистолета. Человек пришел к Виктору Евгеньевичу, оглушил его, а потом достал ружье из оружейного сейфа. Он не знал, что в обычном сейфе есть пистолет. А когда прятал в обычный сейф, после убийства, видеокамеру Громова и часть кассет, на пистолет внимания не обратил. Торопился.
– А завод?
– Есть у нас еще одно совпадение в этом деле, напрямую с похищением не связанное. Секундочку…
Связь прервалась.
Владимир Родионыч посмотрел на телефон. Положил его на стол.
Что имел ввиду Гринчук? В голову ничего такого не приходило, и это рождало ощущение бессилия.
Завод. Совпадение. Самоубийства. Завод.
Снова зазвонил телефон.
– Да, Юрий Иванович.
– Вы детективы читаете?
– Иногда.
– Кто обычно виноват? Главный признак?
– Не морочьте мне голову!
– Алиби. Главный признак – очень твердое алиби. У Агаты Кристи убийца тот, на кого думаешь меньше всех.
– А у нас?
– А у нас за всем стоит человек, у которого также очень надежное алиби. Бронированное. Железобетонное. Он был на виду во время похищения. Он не мог участвовать в нападении. И он все время должен был находиться рядом с нами, держать, так сказать, руку на пульсе. Чтобы вовремя реагировать и иметь возможность принимать адекватные меры. В пределах своих возможностей, конечно.
– Таких достаточно много…
– Ну да, вы, Полковник, я, Инга… Продолжать список?
– Вы на меня намекаете?
– Нет, вы человек влиятельный, но на стратегическом уровне. Вы сами не сможете найти конкретных исполнителей, а потом еще своей рукой убить двух человек. Это если не считать того, что вы и шагу не можете ступить без охраны. А свидетели в таком деле – верная смерть. Полковник, кстати, не подходит на роль организатора всего этого бардака по той же причине.
– Вы, ясное дело, тоже, – с иронией в голосе сказал Владимир Родионыч.
– Это почему? Я, как раз, абсолютно подхожу. Может быть, я с вами разговариваю уже с борта авиалайнера, летящего через океан. Нашел деньги, загрузил их в багаж. Вы думаете, я не смогу такого провернуть?
– Не сможете.
– Спасибо за комплимент. Давайте остановимся на этой версии. И еще уберем из числа подозреваемых вашу Ингу. Она, во-первых, все время возле вас и не смогла бы надолго отлучаться. А во-вторых, она слишком вам предана. Даже обидно.
– И кто же тогда остается?
– Ну, пошевелите мозговой извилиной, Владимир Родионович. Прибавьте ко всему выше перечисленному то, что человек склонен к однообразным поступкам. Я же не зря вам говорил о заводе. Ну?
Заводе, подумал Владимир Родионыч. Заводе… Кто из людей, обладающих всеми нужными качествами, имеет отношение к заброшенным заводам?
Владимир Родионыч чуть не выронил телефон. Они ведь с Полковником разговаривали об этом. В первый день, в день похищения Леонида Липского. Как там говорил Полковник?
Гринчука трудно запугать дешевыми трюками… А он специалист именно по дешевым трюкам… Он повезет Гринчука в старые мастерские… А Шмель специалист именно по дешевым трюкам.
– Шмель?
– Он мне на днях дал номер своего мобильного телефона. Откуда он мог знать, что Мила сохранит номер Громова, а я получу распечатку, в которой будет фигурировать разговор Громова именно с номером Шмеля.
– Шмель… – повторил Владимир Родионыч.
Чушь. Чушь? Все сходилось. После того, как была названа фамилия, все сходилось. Все укладывалось, не оставляя зазоров и трещин. Шмель…
– Подождите, Гринчук, – внезапно вспомнил Владимир Родионыч. – Получается, что вы знали об этом уже давно?
– Со вчерашнего утра – наверняка.
– И молчали?
– Да.
– Его же нужно немедленно брать.
– Естественно, – легко согласился Гринчук. – Берите его.
– А сами…
– Сам я его вычислил. И знаю, где он находиться. Но подумал, что вы захотите поставить точку во всем этом лично? Возможно, вы не захотите делать достоянием гласности то, что организатором похищения и убийства стал тот, кто должен был все охранять? Это ваше, так сказать, внутренне дело.
– Я вам потом все скажу, – выкрикнул Владимир Родионыч. – А сейчас скажите, где находится Шмель. Вы ведь это знаете?
– Знаю. Он сейчас вместе с Леонидом Липским находится в особняке Липских.
– Что? Как он смог захватить Липского?
– Захватить он его не мог ни под каким видом. Извините, но я этого не допустил бы. Я лично попросил Шмеля отвезти Липского домой и обеспечить ему охрану.
Владимир Родионыч почувствовал, как оборвалось сердце.
– Вы… Что?
– Что слышали.
– Он же…
– Думаете, он может… Зачем ему убивать Липского? Он воспримет мои действия, как признак доверия. И выведет меня на деньги. Вот и все.
– Деньги? Деньги? Я с вами разберусь потом, Юрий Иванович. А сейчас…
Владимир Родионыч выключил телефон. Быстро набрал новый номер:
– Полковник? Немедленно спецгруппу к особняку Липских. Немедленно. И пришлите машину за мной. Потом объясню.
Владимир Родионыч вскочил с кресла, и открыл шкаф. Нужно одеться.
Гринчук… Жадная сволочь. Он переступил черту.
Глава 13
– Войдите, – сказал Гринчук.
В комнату заглянул Кошкин:
– Это… Приехали… За…
Исчерпав припасенные для доклада слова, Кошкин ткнул пальцем в Сомову.
– Быстро Шмель прилетел, – одобрительно заметил Гринчук. – Как реактивный.
Игорь Иванович ждал в коридоре.
– Еще раз – привет, – сказал Гринчук, протягивая руку.
– Еще одна такая ночь – и я сойду с ума. Вместо Лени Липского, – пожаловался Шмель. – Пацан тебя так достал?
– Не то слово, – понизил голос Гринчук, – на мать бросался, урод. Хотя, если честно, мать та еще девочка.
Гринчук открыл дверь палаты Липского:
– На выход с вещами!
Леня вышел сразу, будто стоял прямо за дверью.
– Вот, Игорь Иванович тебя отвезет домой и покараулит, чтобы тебе не было страшно, – сказал Гринчук.
– Хорошо, – сказал Липский.
– А кто тебя спрашивает? – удивился Гринчук. – С мамой твоей я уже договорился, она, в общем-то, очень надеется, что тебе нечего вспоминать. Очень надеется.
Последнюю фразу Гринчук произнес с нажимом и угрозой, словно киношный злодей.
– Она очень торопится, но готова подождать до пятнадцати ноль-ноль. В крайнем случае – шестнадцать ноль-ноль. После чего она начинает ужасно волноваться и делиться своими опасениями по поводу твоей психики со всеми подряд. Чем это закончится – сам понимаешь.
Липский молча кивнул.
– Вот такие дела, – сказал Гринчук и снова протянул руку Шмелю. – Удачи тебе в работе и спорте.
– Пока, – пожал руку Шмель и, не оборачиваясь на Липского, пошел на выход.
Леонид поплелся следом.
Уже закрывая за собой дверь, затравленно оглянулся на Гринчука. Словно загнанный в угол звереныш. С ненавистью и тоской.
Гринчук этот взгляд выдержал.
Дверь закрылась.
Гринчук остался стоять в коридоре один.
Он не чувствовал своего тела. Руки повисли словно парализованные. Он превратился в одно большое сердце. Удары сотрясали каждую его клеточку.
От ударов вздрагивали стены коридора. И вздрагивал пол.
Его сердце.
Гринчук попытался приложить руку к груди, но рука не послушалась.
Залитая кровью комната, напомнил себе Гринчук. Люди, словно разбросанные злым ребенком куклы. Простреленный покемон. Залитый кровью долматинец. Кровь на стенах, на полу, на ковре, на лицах.
Кровь отражается в стеклянных шарах и мишуре на елке.
Девчонка держит в руках пистолет и жмет на спуск. Раз и еще раз. И снова. А выстрелов нет. Есть только расширенные зрачки четырнадцатилетней девчонки. И есть простреленный висок того, кто ее обманул, но кого она любила.
Гринчук опустился на корточки, прижался спиной к стене.
Браток, который смотрел на него уже даже не с жалостью, а с брезгливостью. Нина, которая… Глаза Али, стекленеющие от ненависти… Батон, скулящий не от стыда или раскаянья, а от ужаса и обиды… Ненавидящий взгляд Лени Липского… рукопожатие Шмеля, крепкое, надежное рукопожатие, рукопожатие ничего не подозревающего человека… брезгливая усталость в голосе Владимира Родионыча… клочья человеческой плоти на полу и стене… кровь… сладострастный изгиб девичьего тела на видеомониторе…
Гринчук закрыл глаза руками. Застонал.
Гиря, Мила, Али, Браток, Липский, покемон, долматинец, Скок, Шмель, Полковник… ненависть, ужас, боль, надежда, страх и отчаяние… И ни капли уверенности в своей правоте. И не к кому прийти и пожаловаться. И никто не сможет ему посоветовать, потому, что ничьего совета он не примет.
За все он ответит сам.
Гринчук встал.
Глубоко вздохнул, взмахнув руками.
Что, подполковник? Съехать с базара решил? Испугался? Хрен тут бояться. Действовать надо. Дерьмо черпать. Нет ведра? Черпай ртом. Захлебывайся, подполковник, но черпай. Очищай этот мир. Этот хреновый мир. Этот мир, в котором живешь ты, в котором живут миллиарды других… Тебя никто не спрашивал, хочешь ли ты в нем жить… И никто тебя не заставлял пытаться его исправить. Ты сам…
Гринчук упал вперед, упруго отжался от пола. Еще раз. Еще. Еще, еще, еще…
Не нужно стонать. Просто вспомни, что тебе говорили, просто вспомни, как они все на тебя смотрели… вспомни, что ты для них просто быдло, поднявшееся ниоткуда… равенство которого они не признают никогда… только в одном случае, когда вдруг поймут, что он такой же подонок, как они… тогда они поверят… признают за своего… А он этого хочет? Ты хочешь этого, Гринчук?
Ничего. Завтра все станет понятным. Все вернется на круги своя, только он, Гринчук, уже будет другим. Не таким.
Гринчук выпрямился, отряхнул руки.
Забрал с вешалки свою куртку и вышел на улицу.
Метель, наконец, стихла. Убила сама себя – ветер разорвал тучи и отбросил грязные клочья прочь.
Гринчук поднял голову и посмотрел на открывшиеся звезды. Яркие, как тогда, много лет назад.
Он лежал на спине, рана уже не болела, а тело было заполнено льдом. Гринчук лежал тогда и думал только о той девчонке, которую спас. Думал, придет или нет. А когда понял, что ждать бессмысленно, что помощи не будет, как вдруг затосковал он тогда. Как захотелось завыть волком, но сил не было. Можно было только лежать и думать. За что? За что?
– За что? – выкрикнул Гринчук вверх, звездам.
Не ответили.
Ладно, подумал Гринчук, потом. Потом. Осталось совсем немного.
* * *
– Осталось совсем немного, – сказал Шмель, когда Леонид не выдержал и попытался что-то сказать.– Я…
– Успокойся, – сказал Шмель.
Леонид глубоко, со всхлипом вздохнул.
«Вольво» проскочило мимо пустой автобусной остановки, свернула к дому.
– Тут все время крутились менты, – сказал Шмель, – охраняли и следили, чтобы ничего не украли.
– Ага, – кивнул Липский.
– А сейчас охрану сняли.
– Мне Гринчук говорил. Совсем недавно.
Шмель остановил машину перед калиткой.
Улица была засыпана снегом. И перед калиткой следов не было.
Не было следов и во дворе.
– Ключи, – коротко сказал Шмель, протягивая руку к Леониду.
Открыл два замка. Уточнил и набрал код на третьем.
В доме было темно. Темно и тепло.
Шмель включил свет в коридоре. Подождал, пока Леонид зайдет, и закрыл за ним дверь.
– Проходи, – приказал Шмель.
Липский дошел до холла и остановился в дверях.
– Чего стал? – спросил Шмель. – Приведение увидел?
Липский протянул руку и нажал на выключатель.
В углу стояла елка.
Диван был прикрыт простыней, словно покойник саваном.
Ковер с пола убрали и кровь с обоев смыли. Но дыры от пуль на стенах остались.
Леонид осторожно прошел по комнате. Направился, было к лестнице на второй этаж.
– Спать собрался? – окликнул его Шмель.
* * *
– Спать собрались? – услышал Владимир Родионыч, поднеся трубку к уху.– Нет, Юрий Иванович, не собрался, хотя это и не прощает ваш звонок в три часа ночи.
– Ничего, потрепите, – без выражения сказал Гринчук.
– Мне показалось, или это действительно было хамство? – осведомился Владимир Родионыч.
– Понимайте, как хотите, – ответил Гринчук.
– И вы позвонили мне среди ночи, чтобы нахамить? И все?
– Я позвонил вам среди ночи, чтобы поделиться с вами некоторыми соображениями.
Владимир Родионыч потер переносицу.
– Давайте вы это сделаете с утра? Часиков в девять, если вам неймется.
– Лучше прямо сейчас, вы ведь не захотите узнать все в последнюю очередь?
– Что узнать?
– Все. Например, то, что осталось немного непонятного во всем произошедшем. Вам ничего не показалось странным в самоубийстве Виктора Евгеньевича?
Владимир Родионыч посмотрел на часы, висевшие на стене. Три часа восемнадцать минут. Показалось ли ему что-то странным? А самоубийство вещь сама по себе не странная?
– Там было достаточно много странного, – сказал Владимир Родионыч. – Послушайте, Гринчук, если уж вам так не терпится поставить меня в известность о чем-то, то приезжайте прямо ко мне. Все равно спать не дадите.
– Лучше по телефону, – сказал Гринчук. – Лучше – по телефону, честное слово. Я тут могу быть немного занят.
– Ладно, давайте по телефону, – обреченно согласился Владимир Родионыч. – Что там было странного?
– Представим, что вы решили покончить с собой, – сказал Гринчук.
– Не с вашим счастьем, – желчно произнес Владимир Родионыч.
– Только представим.
– Хорошо. Я захотел покончить с собой.
– Отлично. У вас есть возможность выстрелить в себя из длинного и неудобного ружья, или из компактного, как бы специально для этого предназначенного пистолета. Ваш выбор?
– Ну… Мне трудно выбрать. У меня в этой области мало опыта. Наверное, пистолет.
– Правильно, – согласился Гринчук. – А Виктор Евгеньевич достал из оружейного сейфа мушкет, собрал его, потому, что нельзя ружья хранить в собранном виде, и стрельнул. А пистолет оставил лежать в другом сейфе. Скажите, кто стал бы стрелять из ружья, когда есть пистолет?
– Ну…
– Правильно, тот, кто не знает, что в сейфе есть пистолет.
– Вы хотите сказать, что его все-таки убили? – насторожился Владимир Родионыч.
Это начинало походить на фарс. Раз за разом у них появлялась уверенность в том, что все стало понятно, что они выяснили все потаенные пружины этого грязного дела, но настырный Гринчук раз за разом вытаскивал очередные скелеты из объемистых шкафов новых русских дворян.
– Его убили? – повторил свой вопрос Владимир Родионыч.
– Да. И Громова, охранника Чайкиных, который охмурял несовершеннолетнюю перед видеокамерой, тоже убили. Два раза имитировать самоубийство – однообразно и свидетельствует о недостатке фантазии. Кстати, вы явно не интересовались тем, первым самоубийством.
– У меня и без того множество проблем.
– Да. Согласен. А у меня на тот момент, спасибо похитителям, проблем было поменьше, и я тем самоубийством заинтересовался. То, что Громов не был склонен к таким решительным делам – оставим за кадром. Мало ли, что с ним могло случиться? А вот наркотики в бачке – перебор. Громов наркотиками точно не занимался, иначе нам не пришлось бы их ему подбрасывать.
Владимир Родионыч застонал.
– Что? – переспросил Гринчук.
– Вы так спокойно об этом говорите…
– А мне нужно было рассказать все, как было на самом деле? Сообщить всем, что Громов с корыстными целями трахает девчонку? Не смешите меня, Владимир Родионыч. Мы спокойно вывезли Громова в лес, устроили показательную подготовку к повешенью…
– Так это ваша работа – та петля?
– Наша, наша… Дело не в этом. Дело в другом. Каюсь, решил сыграть в Робин Гуда и заставить подонка вернуть деньги одной пострадавшей из-за него девушке.
– Как трогательно!
– Что сделал Громов? Он ведь, как оказалось, не сам планировал свои отношения с Милой. Он выполнял указания. И сразу же позвонил тому, кто его на это поставил…
– Виктору Евгеньевичу?
– Нет. Не Виктору Евгеньевичу. Громов позвонил другому человеку, который сказал, что зайдет к нему в гости. И зашел. Оставил Громову пулю в голове и наркотики в бачке. А унес с собой, помимо видеокамееры и кассет, еще одну очень важную для себя вещь.
Гринчук сделал паузу.
Владимиру Родионычу показалось, что там, в телефоне что-то щелкнуло, словно кто-то захлопнул дверцу машины.
– Гринчук! – окликнул Владимир Родионыч.
– Да, – отозвался Гринчук.
– Вы там что, в машине?
– Угадали, – засмеялся Гринчук, – призовая игра. Классная вещь эти мобильные телефоны. Звонишь откуда хочешь и куда угодно. Только вот…
– Что?
– Потом кто-то может взять и проверить, с кем вы разговаривали, получить все распечатки звонков и номеров телефонов, по которым вы звонили. Нарушение свободы, понимаешь. А в мобильнике Громова мог быть телефон того самого, убивцы. И уж, во всяком случае, зная номер Громова, даже если он регистрировал телефон не на свое имя, можно было узнать все номера, по которым он звонил. Я выяснял, Громов регистрировал свой телефон не на свое имя. Вот убийца и унес его аппарат. Не стал рисковать, умница. Ему было вовсе не нужно, чтобы запаниковавший и попавший в поле моего зрения Громов все испортил. Четыре миллиона долларов – вещь конкретная, а бабки, которые можно было срубить на шантаже Чайкиных – кусок тоже лакомый, но не сиюминутный. Тем более что кассеты Громов все равно отснял. И, по большому счету, был уже не нужен. Но если бы я натолкнулся на знакомую фамилию в списке абонентов Громова, то это могло все спутать.
– Но телефон унесли, а номера его вы не знали?
– Не знал. А выспрашивать у его окружения – не мог, чтобы не спугнуть. Но тут помог случай. Меня решили убить руками Милы. На почве личной неприязни.
– Я помню, вы мне объясняли. Единственный способ убрать вас, не привлекая внимания к делу.
– Совершенно верно. Организатор всего этого театра не был заинтересован в излишней рекламе. Он слишком хорошо понимал, что вам не интересно привлекать всеобщее внимание к вашим внутренним дворянским делам. И вы согласитесь с первой же более-менее удобной версией. С версией о Романе Ильченко.
– А вы делали все, чтобы заставить его шевелиться?
– Именно. С Гирей мы ссориться отказались. Мехтиев меня убирать бы не стал, у нас не было с ним точек трения. Автокатастрофа или еще какая глупость – все делала понятным и прозрачным. Все, даже вы, принялись бы искать организатора моего убийства, и стало бы понятно, что на Ильченко все не закончилось.
– Мы это уже обсуждали. И то, что вы обыскали вещи уснувшей Милы, и то, что испортили пистолет… Это выглядело очень мелодраматично.
– А еще я проверил ее мобильник. Уж у нее-то в телефоне номер любимого человека должен был сохраняться. Не станет же она каждый раз набирать все цифры любимого номера. И, не смотря на то, что милая Милочка также телефон на себя не регистрировала, в списке сохраненных номеров я обнаружил имя Гена. Геннадий Громов. К тому моменту, когда Мила проснулась и отправилась меня убивать, я знал уже не только номер Громова, но и номер того, кому он звонил незадолго перед своим загадочным самоубийством.
– А тот наивный свой номер регистрировал на себя?
– Конечно, нет. Но у меня, по случаю, его номерок был. И все совпало.
– Что совпало?
– Абсолютно все, – сказал Гринчук. – Абсолютно. И даже то, что Липского после похищения прятали на заводе. На заброшенном заводе.
– При чем здесь завод?
– У нас есть факт повтора методов – два самоубийства. В первом случае есть лишняя деталь в виде наркотиков. А во втором – ружье вместо пистолета. Человек пришел к Виктору Евгеньевичу, оглушил его, а потом достал ружье из оружейного сейфа. Он не знал, что в обычном сейфе есть пистолет. А когда прятал в обычный сейф, после убийства, видеокамеру Громова и часть кассет, на пистолет внимания не обратил. Торопился.
– А завод?
– Есть у нас еще одно совпадение в этом деле, напрямую с похищением не связанное. Секундочку…
Связь прервалась.
Владимир Родионыч посмотрел на телефон. Положил его на стол.
Что имел ввиду Гринчук? В голову ничего такого не приходило, и это рождало ощущение бессилия.
Завод. Совпадение. Самоубийства. Завод.
Снова зазвонил телефон.
– Да, Юрий Иванович.
– Вы детективы читаете?
– Иногда.
– Кто обычно виноват? Главный признак?
– Не морочьте мне голову!
– Алиби. Главный признак – очень твердое алиби. У Агаты Кристи убийца тот, на кого думаешь меньше всех.
– А у нас?
– А у нас за всем стоит человек, у которого также очень надежное алиби. Бронированное. Железобетонное. Он был на виду во время похищения. Он не мог участвовать в нападении. И он все время должен был находиться рядом с нами, держать, так сказать, руку на пульсе. Чтобы вовремя реагировать и иметь возможность принимать адекватные меры. В пределах своих возможностей, конечно.
– Таких достаточно много…
– Ну да, вы, Полковник, я, Инга… Продолжать список?
– Вы на меня намекаете?
– Нет, вы человек влиятельный, но на стратегическом уровне. Вы сами не сможете найти конкретных исполнителей, а потом еще своей рукой убить двух человек. Это если не считать того, что вы и шагу не можете ступить без охраны. А свидетели в таком деле – верная смерть. Полковник, кстати, не подходит на роль организатора всего этого бардака по той же причине.
– Вы, ясное дело, тоже, – с иронией в голосе сказал Владимир Родионыч.
– Это почему? Я, как раз, абсолютно подхожу. Может быть, я с вами разговариваю уже с борта авиалайнера, летящего через океан. Нашел деньги, загрузил их в багаж. Вы думаете, я не смогу такого провернуть?
– Не сможете.
– Спасибо за комплимент. Давайте остановимся на этой версии. И еще уберем из числа подозреваемых вашу Ингу. Она, во-первых, все время возле вас и не смогла бы надолго отлучаться. А во-вторых, она слишком вам предана. Даже обидно.
– И кто же тогда остается?
– Ну, пошевелите мозговой извилиной, Владимир Родионович. Прибавьте ко всему выше перечисленному то, что человек склонен к однообразным поступкам. Я же не зря вам говорил о заводе. Ну?
Заводе, подумал Владимир Родионыч. Заводе… Кто из людей, обладающих всеми нужными качествами, имеет отношение к заброшенным заводам?
Владимир Родионыч чуть не выронил телефон. Они ведь с Полковником разговаривали об этом. В первый день, в день похищения Леонида Липского. Как там говорил Полковник?
Гринчука трудно запугать дешевыми трюками… А он специалист именно по дешевым трюкам… Он повезет Гринчука в старые мастерские… А Шмель специалист именно по дешевым трюкам.
– Шмель?
– Он мне на днях дал номер своего мобильного телефона. Откуда он мог знать, что Мила сохранит номер Громова, а я получу распечатку, в которой будет фигурировать разговор Громова именно с номером Шмеля.
– Шмель… – повторил Владимир Родионыч.
Чушь. Чушь? Все сходилось. После того, как была названа фамилия, все сходилось. Все укладывалось, не оставляя зазоров и трещин. Шмель…
– Подождите, Гринчук, – внезапно вспомнил Владимир Родионыч. – Получается, что вы знали об этом уже давно?
– Со вчерашнего утра – наверняка.
– И молчали?
– Да.
– Его же нужно немедленно брать.
– Естественно, – легко согласился Гринчук. – Берите его.
– А сами…
– Сам я его вычислил. И знаю, где он находиться. Но подумал, что вы захотите поставить точку во всем этом лично? Возможно, вы не захотите делать достоянием гласности то, что организатором похищения и убийства стал тот, кто должен был все охранять? Это ваше, так сказать, внутренне дело.
– Я вам потом все скажу, – выкрикнул Владимир Родионыч. – А сейчас скажите, где находится Шмель. Вы ведь это знаете?
– Знаю. Он сейчас вместе с Леонидом Липским находится в особняке Липских.
– Что? Как он смог захватить Липского?
– Захватить он его не мог ни под каким видом. Извините, но я этого не допустил бы. Я лично попросил Шмеля отвезти Липского домой и обеспечить ему охрану.
Владимир Родионыч почувствовал, как оборвалось сердце.
– Вы… Что?
– Что слышали.
– Он же…
– Думаете, он может… Зачем ему убивать Липского? Он воспримет мои действия, как признак доверия. И выведет меня на деньги. Вот и все.
– Деньги? Деньги? Я с вами разберусь потом, Юрий Иванович. А сейчас…
Владимир Родионыч выключил телефон. Быстро набрал новый номер:
– Полковник? Немедленно спецгруппу к особняку Липских. Немедленно. И пришлите машину за мной. Потом объясню.
Владимир Родионыч вскочил с кресла, и открыл шкаф. Нужно одеться.
Гринчук… Жадная сволочь. Он переступил черту.
Глава 13
Липский вытер с лица кровь и попытался встать.
– Лучше лежи, – сказал Шмель. – Лежи и вспоминай, где деньги. Они мне нужны.
Липский дрожащей рукой дотронулся до губы. Она распухла и болела.
– Давай, милый, говори, – Шмель присел возле Липского. – Деньги ты отдашь мне, а не тому менту.
– Я… не могу, – Липский попытался сглотнуть, но комок так и остался в горле, не давая свободно дышать. – Мне нужно их отдать Гринчуку.
– Тебе нужно отдать их мне. Мне, Леня. И тогда ты останешься живым. Мы с тобой договоримся. Мне деньги – тебе жизнь. Давай.
Один из бойцов споткнулся, но старший поддержал его:
– Просыпайся быстрее, блин!
Старший вошел в машину последним, закрыл дверцу и сказал в рацию:
– Выезжаем.
– Хорошо, – ответил в микрофон Полковник и обернулся к сидящему рядом Владимиру Родионычу. – Группа выехала.
– Знать бы, есть ли у нас время… – сказал Владимир Родиныч.
– Правда, поймите, так будет лучше для нас всех, – сказал Липский. – Я скажу Гринчуку, что слышал, как похитители обсуждали, где прятали деньги. Они их заберет. А я потом вам все отдам. Даже больше…
– Извини, Леня, – покачал головой Шмель. – Меня это не устраивает. Ты слишком умный мальчик, и за год, пока твоя мама будет хозяйничать здесь, ты придумаешь что-то интересное. И год – это слишком долго. Я не уверен, что смогу еще год компостировать мозги Гринчуку. Мы с ним, конечно, сейчас почти друзья, но… Это Гринчук, понимать надо.
– Но ведь он тогда отправит меня в сумасшедший дом, на всю жизнь! – простонал Липский.
– А я тебя отправлю на тот свет, – широко улыбнулся Шмель. – На всю смерть. А перед этим ты сможешь убедиться, что может быть очень больно. Подумай. И, кстати, если мне придется оставить на тебе следы моих расспросов, то и в живых тебя лучше будет не оставлять. Кто-то может заинтересоваться.
– Не нужно, не делайте глупостей, Игорь Иванович, – торопливо забормотал Липский. – мы с вами сможем…
– Не сможем, – сказал Шмель.
Он полез в карман и достал зажигалку. Массивную «зиппо». Со щелчком откинул крышку, крутнул колесико.
Липский зачарованно смотрел на огонек.
Огонек приблизился.
Леонид дернулся, попытался отползти, но Шмель вдруг надавил ему на грудь коленом.
– А знаешь, как это больно, когда начинает шипеть кожа? Ты никогда не слышал запаха своей горелой кожи? – спросил Шмель. – Кажется, просто зажигалка, а как много разных ощущений она может доставить.
– Не курю, – ответил Полковник. – И вы не курите.
– А вы не можете просто выполнить просьбу? Без излишней болтовни?
– Саша, – попросил Полковник у водителя.
Тот, не оборачиваясь, протянул через плечо зажигалку и сигарету.
– Вам это вредно, – напомнил Полковник.
– А ваш Гринчук мне полезен!
Владимир Родионыч сунул в рот сигарету.
– Вы поймите, он со вчерашнего дня знал, что за всем этим стоит Шмель, но ничего не предпринял. И даже ничего не сказал. Он ждет, что Шмель выведет его на деньги. Понимаете? На деньги. А то, что может погибнуть Липский…
– Но он же вам объяснил, что ничего Липскому не угрожает, что Шмель…
– Гринчук объяснил, конечно… – Владимир Родионыч поднес к сигарете зажигалку.
Затянулся.
– Гринчук… – Владимир Родионыч закашлялся, схватился за грудь.
Полковник решительно отобрал у него сигарету, открыл окно в машине и сигарету выбросил.
– Только машину провоняете, – сказал Полковник недовольным тоном.
Владимир Родионыч откашлялся и тяжело вздохнул.
– Не нужно, прекратите!
– Где деньги? – спросил Шмель. – Где четыре миллиона долларов? Где они лежат? Только не рассказывай мне, что их отсюда увезли и спрятали где-нибудь возле завода. Я ведь тебе не поверю.
Зажигалка снова приблизилась к лицу Липского.
– Нет, нет, нет, нет! Пожалуйста…
– Деньги.
– Вы все получите, честное слово, я клянусь! Но деньги нужно…
– Отдать мне!
Зашипела кожа. Закричал Липский, попытался оттолкнуть руку Шмеля.
– Не будь идиотом, Леня! У нас нет повода для дискуссии. Либо ты мне все отдашь, либо умрешь. Быстрее соображай.
– Мать, моя мать, она действительно…
– Потерпишь. А там, глядишь, я тебе помогу. Твоя мамаша через годик тихо утонет где-то на южных островах. Поедет со своим очередным мальчиком, заплывет далеко от берега… И ты выйдешь на волю. И станешь снова богатым. Я никуда не денусь. Мне нет смысла прятаться. Мне лучше переждать здесь, чтобы не стали больше никого искать. Во всем виноват только Виктор Евгеньевич. Только он.
Язычок пламени снова лизнул щеку Липского.
– Мама!
– Маму зовешь, – усмехнулся Шмель. – Маму…
– Не нужно, пожалуйста, не нужно!
– Деньги.
И не ему одному. Времени должно хватить, Леня не из тех деток, которые смогут долго выдерживать напор Шмеля. Тот умеет производить впечатление на неподготовленных людей. А Леня… Он слишком беззащитен, и оттого жесток, сказала старая учительница. Бедная старая учительница, которая жалеет всех своих учеников. Не любит, но жалеет.
– Лучше лежи, – сказал Шмель. – Лежи и вспоминай, где деньги. Они мне нужны.
Липский дрожащей рукой дотронулся до губы. Она распухла и болела.
– Давай, милый, говори, – Шмель присел возле Липского. – Деньги ты отдашь мне, а не тому менту.
– Я… не могу, – Липский попытался сглотнуть, но комок так и остался в горле, не давая свободно дышать. – Мне нужно их отдать Гринчуку.
– Тебе нужно отдать их мне. Мне, Леня. И тогда ты останешься живым. Мы с тобой договоримся. Мне деньги – тебе жизнь. Давай.
* * *
– Давай, давай, давай, – старший спецгруппы подгонял бойцов, стоя у открытой двери микроавтобуса. – Время.Один из бойцов споткнулся, но старший поддержал его:
– Просыпайся быстрее, блин!
Старший вошел в машину последним, закрыл дверцу и сказал в рацию:
– Выезжаем.
– Хорошо, – ответил в микрофон Полковник и обернулся к сидящему рядом Владимиру Родионычу. – Группа выехала.
– Знать бы, есть ли у нас время… – сказал Владимир Родиныч.
* * *
– Время у нас есть, – сказал Шмель. – У нас – масса времени. До трех часов следующего дня Гринчук сюда не появится. И никто не появится, потому, что некому. Все погибли.– Правда, поймите, так будет лучше для нас всех, – сказал Липский. – Я скажу Гринчуку, что слышал, как похитители обсуждали, где прятали деньги. Они их заберет. А я потом вам все отдам. Даже больше…
– Извини, Леня, – покачал головой Шмель. – Меня это не устраивает. Ты слишком умный мальчик, и за год, пока твоя мама будет хозяйничать здесь, ты придумаешь что-то интересное. И год – это слишком долго. Я не уверен, что смогу еще год компостировать мозги Гринчуку. Мы с ним, конечно, сейчас почти друзья, но… Это Гринчук, понимать надо.
– Но ведь он тогда отправит меня в сумасшедший дом, на всю жизнь! – простонал Липский.
– А я тебя отправлю на тот свет, – широко улыбнулся Шмель. – На всю смерть. А перед этим ты сможешь убедиться, что может быть очень больно. Подумай. И, кстати, если мне придется оставить на тебе следы моих расспросов, то и в живых тебя лучше будет не оставлять. Кто-то может заинтересоваться.
– Не нужно, не делайте глупостей, Игорь Иванович, – торопливо забормотал Липский. – мы с вами сможем…
– Не сможем, – сказал Шмель.
Он полез в карман и достал зажигалку. Массивную «зиппо». Со щелчком откинул крышку, крутнул колесико.
Липский зачарованно смотрел на огонек.
Огонек приблизился.
Леонид дернулся, попытался отползти, но Шмель вдруг надавил ему на грудь коленом.
– А знаешь, как это больно, когда начинает шипеть кожа? Ты никогда не слышал запаха своей горелой кожи? – спросил Шмель. – Кажется, просто зажигалка, а как много разных ощущений она может доставить.
* * *
– Дайте мне зажигалку, – потребовал Владимир Родионыч. – И сигарету.– Не курю, – ответил Полковник. – И вы не курите.
– А вы не можете просто выполнить просьбу? Без излишней болтовни?
– Саша, – попросил Полковник у водителя.
Тот, не оборачиваясь, протянул через плечо зажигалку и сигарету.
– Вам это вредно, – напомнил Полковник.
– А ваш Гринчук мне полезен!
Владимир Родионыч сунул в рот сигарету.
– Вы поймите, он со вчерашнего дня знал, что за всем этим стоит Шмель, но ничего не предпринял. И даже ничего не сказал. Он ждет, что Шмель выведет его на деньги. Понимаете? На деньги. А то, что может погибнуть Липский…
– Но он же вам объяснил, что ничего Липскому не угрожает, что Шмель…
– Гринчук объяснил, конечно… – Владимир Родионыч поднес к сигарете зажигалку.
Затянулся.
– Гринчук… – Владимир Родионыч закашлялся, схватился за грудь.
Полковник решительно отобрал у него сигарету, открыл окно в машине и сигарету выбросил.
– Только машину провоняете, – сказал Полковник недовольным тоном.
Владимир Родионыч откашлялся и тяжело вздохнул.
* * *
Липский закричал сразу, как только огонь коснулся кожи. Липский не хотел умирать. И он не хотел терпеть боль. Он не привык терпеть боль. Он просто не умел ее терпеть.– Не нужно, прекратите!
– Где деньги? – спросил Шмель. – Где четыре миллиона долларов? Где они лежат? Только не рассказывай мне, что их отсюда увезли и спрятали где-нибудь возле завода. Я ведь тебе не поверю.
Зажигалка снова приблизилась к лицу Липского.
– Нет, нет, нет, нет! Пожалуйста…
– Деньги.
– Вы все получите, честное слово, я клянусь! Но деньги нужно…
– Отдать мне!
Зашипела кожа. Закричал Липский, попытался оттолкнуть руку Шмеля.
– Не будь идиотом, Леня! У нас нет повода для дискуссии. Либо ты мне все отдашь, либо умрешь. Быстрее соображай.
– Мать, моя мать, она действительно…
– Потерпишь. А там, глядишь, я тебе помогу. Твоя мамаша через годик тихо утонет где-то на южных островах. Поедет со своим очередным мальчиком, заплывет далеко от берега… И ты выйдешь на волю. И станешь снова богатым. Я никуда не денусь. Мне нет смысла прятаться. Мне лучше переждать здесь, чтобы не стали больше никого искать. Во всем виноват только Виктор Евгеньевич. Только он.
Язычок пламени снова лизнул щеку Липского.
– Мама!
– Маму зовешь, – усмехнулся Шмель. – Маму…
– Не нужно, пожалуйста, не нужно!
– Деньги.
* * *
Гринчук посмотрел на часы. Скоро должна прибыть кавалерия. У Полковника в спецгруппе работают ребята толковые и шустрые. Сейчас как приедут, как бросятся на штурм. Будет неприятный сюрприз Шмелю.И не ему одному. Времени должно хватить, Леня не из тех деток, которые смогут долго выдерживать напор Шмеля. Тот умеет производить впечатление на неподготовленных людей. А Леня… Он слишком беззащитен, и оттого жесток, сказала старая учительница. Бедная старая учительница, которая жалеет всех своих учеников. Не любит, но жалеет.