Золотько Александр. Рождество по-новорусски

   – Не скажу. Продолжайте.
   – Вот. И в третьих, Садреддин Гейдарович очень хотел попасть в светлые ряды новых русских дворян, как вы их именуете.
   Скрипели «дворники», работал мотор, снег стучал по машине.
   – Еще был Виктор Евгеньевич, который тоже очень хотел перешагнуть границу от обслуги к дворянам. Вы же его не считали за ровню? Вот он и огорчался. А для этого ему нужно было…
   – Вы еще скажите, что он собирался меня убить, – недовольно сказал Полковник.
   – Не сейчас, – успокоил Гринчук. – Чуть попозже, к лету, может быть, или еще позже. Вначале должен был пройти первый этап.
   – Вот спасибо!
   – Вот пожалуйста.
   Полковник задумался. Владимир Родионыч снова оглянулся на него, потом перевел взгляд на Гринчука.
   – У вас очень устойчивая система, – сказал Гринчук.
   – Какая система?
   – Вашего общества. Вы почти приблизились к идеалу. Вверху вы, богатые, влиятельные, чистые… Как вы умудрились заработать все свои деньги всего за несколько лет – это уже никто не сможет выяснить. Да это и не важно. Вы собрались в общество, каждый из вас окружил себя личной охраной, потом все свое сообщество окружили охраной общей. Затем устроили буфер из уголовников, которые защищали вас от криминалитета и контролировали этот самый криминалитет. А потом еще организовали небольшие, но очень обученные группы для того, что уголовники, работающие на вас, не вздумали поднимать на вас хвост.
   – Вы это говорите, словно осуждаете? – спросил Владимир Родионыч недовольным тоном.
   – А я должен прыгать от радости? Я констатирую. И еще я констатирую, что вы, с подачи Полковника, решили, что вам нужен еще внутренний мент, который смог бы решать проблемы внутри новых русских дворян.
   – Это вы мне решили что-то напомнить? – осведомился Владимир Родионыч.
   – Это я решил сказать, что в устоявшуюся систему вы всунули новый элемент, причем элемент абсолютно непредсказуемый.
   – Вот это точно, Юрий Иванович, что непредсказуемый, то не предсказуемый.
   – Я не входил в систему изначально, поэтому мог взглянуть на все непредвзятым взглядом. И поскольку любой замысел или умысел скрывают от совершенно конкретных людей или структур… – я не очень сложно выражаюсь? – то новый человек мог заметить что-нибудь. Вот как заметил я странные отношения охранника Чайкиных с их дочкой.
   – Случайно…
   – Да, случайно. И как раз накануне первой операции наших заговорщиков… Или даже не заговорщиков, а… – Гринчук задумался, пытаясь подобрать нужное слово. – Во, вспомнил. Помните, как раньше говорили, что муравьи работают коллективно и совершенно сознательно тащат тяжести в муравейник. А потом выяснили, что муравьи на самом деле тянут куда попало, в разные стороны, а сложение этих сил дает общее направление. К муравейнику, например. И наши приятели вели себя как муравьи. Или как машинистки, которые хотели получить работу…
   – Какие машинистки? – спросил Владимир Родионыч.
   – Да так, вспомнил рассказ одного бармена, – отмахнулся Гринчук. – Мехтиев обещает поддержку Скоку, Виктор Евгеньевич обещает поддержку Мехтиеву, причем ни Скок, ни Мехтиев даже не предполагают, что их будут использовать в темную в очень опасном мероприятии. Но это, я вам уже говорил по дороге сюда…
   – Говорили, Юрий Иванович.
   – И у нас образовалась цепочка. Саня Скок, ничего не подозревая и ожидая помощи, уговаривает Батона, чтобы тот вроде как нашел украденного пацана. И при этом замочил похитителей. А просит об этом Скока Мехтиев, вроде как в аванс, за дальнейшее сотрудничество. А Мехтиева об этом просит, как я понимаю, Виктор Евгеньевич, который превосходно знает, для чего именно все закручивается. Исполнители…
   – Да, исполнители… – Полковник положил руку на спинку переднего сидения и наклонился к Гринчуку.
   – А что исполнители? Ваш Виктор Евгеньевич, между прочим, по роду деятельности имел колоссальные связи с уголовниками. И выход на личных телохранителей. На чем они сломали Романа Ильченко – не знаю. Может – деньгами. Большие деньги – это, знаете ли, соблазн, от которого трудно отказаться, – произнес Гринчук почти мечтательным голосом.
   Владимир Родионыч отвернулся к окну, а Полковник смущенно кашлянул.
   – Ильченко вначале могли всего не говорить, только потом, когда появились первые трупы… Или он сразу знал – это без разницы. Важно то, что он впустил в дом убийц и сам принял участие в расстреле.
   – Понятно, – сказал Полковник, – Мехтиев ищет похищенного, потому что хочет понравиться нам. Он не знает, что будет столько трупов и будет столько денег. Он просто ждет, когда ему скажут куда ехать и откуда забирать спасенного.
   – Именно. А потом вдруг оказывается, что пропали четыре миллиона баксов. И что убито четырнадцать человек. И что те ребята, которые вроде как помогли Мехтиеву – пропали. А Гиря начал давить, чтобы Мехтиев поделился украденными миллионами, и в общак процент не поступил, и вы можете подумать, что он, Мехтиев, все это не ради искренней помощи, а корысти для, – Гринчук хмыкнул и потер мочку уха. – Получается, что о деньгах могут знать Батон, Брюлик и Рогожа. Могут, но их никто не может найти, пропали пацаны. И появились только сегодня ранним утром, после того, как все узнали, что их ищет Мехтиев. Очень сильно ищет, старательно.
   – И он их нашел, – сказал Владимир Родионыч. – И зачем-то передал нам, и Шмель вытряс из них…
   – А перед этим это из них вытряс Мехтиев, – спокойно сказал Гринчук. – Батон простой и конкретный пацан, он молчать не станет, достаточно приложить минимум усилий. Я обошелся парой-тройкой тумаков.
   – И мы узнали от этого Батона… Стойте, – Владимир Родионыч резко обернулся к Гринчуку. – Что значит – вам хватило пары тумаков?
   – Не мне хватило, а Батону хватило, – невозмутимо пояснил Гринчук. – Я их вывез за город, кстати, туда же, куда отправили Леню Липского. Немного поговорил, а потом в нужный момент отпустил. И Батон мне сказал, что ни каких денег не видел, а выполнял указания человека по телефону. Сани Скока.
   – Гринчук!
   – А что? Я что-то не так сделал? – осведомился Гринчук. – Поговорил, отпустил.
   – Нажали на Мехтиева, заставили суетиться, – продолжил за него Владимир Родионыч.
   – Что-то вроде этого. Про героическую девочку с пистолетом я вам уже рассказывал… Ее послали для того, чтобы убрать меня, не привлекая внимания к похищению и убийству Липских. Девочка вроде как хотела отмстить за поруганную любовь. В принципе, нужно было рубить всю цепочку, но, во-первых, любая гибель человека, связанного с этим делом, неизбежно доказывала, что есть еще кто-то, кроме трех похитителей и продажного охранника. А во-вторых, рубить нужно было снизу, от Батона, но его не могли найти. А когда нашли, то пришлось передать их наверх, вам. Только Мехтиев, допрашивая, выяснил, что на завод Батона вывел Саня Скок. Номер его мобилы остался в телефоне у Батона. Этот номер Мехтиев знал, потому, что сам передавал его Виктору Евгеньевичу. Значит, если бы Скока прижали, то он поведал бы, что его с Виктором Евгеньевичем знакомил Мехтиев. Садреддин Гейдарович немедленно принимает меры, и Скока убивают.
   – Вы это можете доказать? – спросил Владимир Родионыч.
   – А зачем? Все как раз понятно, потому что после этого убийства Мехтиев вдруг узнает, что все равно под подозрением, что сволочь Гринчук все равно копает, да еще вокруг его особы. И что есть подозрения конкретно на окружение Мехтиева. А Мехтиев понимает, что убийца Скока единственный, кто может привязать Садреддина Гейдаровича к этому делу. И поручает сегодня… – Гринчук взглянул на часы, – вчера вечером тому самому убийце замочить подполковника милиции Гринчука Юрия Ивановича, не женатого, безпартийного. А сам собирается после этого своими руками мочкануть непосредственно убийцу.
   – То есть убить вас, а потом… – уточнил Полковник.
   – Меня, – невозмутимо подтвердил Гринчук.
   – И как? – спросил Владимир Родионыч.
   – Не получилось. Убийца оказался человеком разумным, выслушал аргументы с моей стороны и решил переговорить с заказчиком.
   – И вы просто так отпустили убийцу?
   – Почему просто так? – удивился Гринчук. – Я попросил его, когда будет беседовать с Мехтиевым, чтобы выяснил, кто именно обещал ему поддержку сверху, и кому он передавал контакт со Скоком. Вот когда я ужинал у Полковника, убивец мне и перезвонил, назвал Виктора Евгеньевича.
   – А почему вы решили, что он уже мертв?
   – Я так не решил. Я подозревал. Просто все вышло из под контроля, Виктор Евгеньевич уже не успевал на все реагировать, люди то пропадали, то появлялись, девочка соглашалась убить Гринчука, но потом отчего-то его не убивала – тут свободно можно впасть в панику. Бежать – бессмысленно. Вот вам и самоубийство.
   – Притормозите, пожалуйста, – попросил Владимир Родионыч.
   – По такой погоде не стоит торчать на дороге, кто-нибудь въедет в задницу, как в анекдоте…
   – Ну, съедьте на обочину, зря что ли вам этот трактор купили, – раздраженно потребовал Владиммир Родионыч.
   Настроение его портилось просто на глазах.
   Гринчук осторожно вывел «джип» с дороги. Правая сторона машины просела. Правые колеса с хрустом провалились в снег. Салон наклонился.
   Гринчук заглушил мотор.
   Свист метели, скрежет снега по машине.
   – Вы слишком спокойны, Юрий Иванович, – медленно произнес Владимир Родионыч.
   – А мне нужно нервничать, дергаться и еще падать в обморок?
   – Из-за вас погибли люди, вы отпустили убийцу, зная, что он пойдет убивать Мехтиева. Он же убил Мехтиева, ведь так?
   – Не знаю, как он это оформил, но возможно, что и так, – невозмутимо подтвердил Гринчук.
   – Вы похищаете людей, подставляете их. Вы ведь знали, что погибнут минимум двое…
   – Догадывался.
   – Вы ведь просто могли мне все рассказать. Все и сразу. Мы бы взяли Скока и Мехтиева, мы бы…
   – Что? Потом сами их убили бы? Или решили их использовать дальше? Что бы вы с ними сделали? Все таки убили? Так они и так мертвые. Они убили друг друга. Что вам еще нужно?
   – Вы не имели права этого делать! Это нарушение закона!
   – А закон можете нарушать только вы? Стойте, если бы не моя суета, то вы вообще ничего не узнали бы. Этот наш свежемоченный самоубийца остался бы жив, Мехтиев слопал бы Гирю и приблизился к вам… Это нормально? И Виктор Евгеньевич потом спокойно достал бы из сейфа видеокассету и предложил бы ее Чайкиным? Или заставил бы девчонку что-нибудь сделать для него? Это законно? И то, что сегодня мамаша Леонида Липского…
   – Которую вы, между прочим, сюда притащили, – напомнил Владимир Родионыч.
   – И то, что сегодня мамаша Липского уболтала врача провести обследование обожаемого сыночка на предмет нарушения психики, – это тоже законно? И вы бы возмутились, что мама отправила сына в сумасшедший дом, чтобы остаться навсегда его попечителем? Бедная любящая мама!
   – Это вам врач сказал?
   – Это мне Браток выяснил. И заодно объяснил доктору, что экспертизу проводить не стоит. Это, кстати, я тоже сделал незаконно. Вы сами себя поставили вне закона, господа новые дворяне. Раз вы не подчиняетесь закону, то и он перестает вас защищать. Да любой из вас за день нарушает столько всего, что обычному человеку хватило бы на всю оставшуюся жизнь сесть на нары. Проехал на красный свет? Охранник выходит к менту, и тот быстренько съезжает с базара. Прапорщик Бортнев делает замечание Лене Липскому, и охранники Липского принимаются избивать представителя закона. И что, это кого-то поразило? И то, что два охранника кинулись на меня там, на вечере, это кого-то возмутило? Испугало и потрясло своей незаконностью? Бросьте! Вы что, не знали, как, обвинив свою горничную в краже и заподозрив в том же охранника, Чайкин приказал вытрясти из них пропавшие деньги? Не знали, что любой из вас может это сделать?
   Гринчук невесело засмеялся.
   – Вам ведь не нужен закон. Вы сами себе закон. Каждый из вас сам себе закон. И ваши детки – это подрастающие своды законов. Они еще и сами не знают толком, чего там нарегулируют, ваши беззащитные детки. И вы сами не знаете, что будет после вас. Вы тертые и повидавшие жизнь люди. Вас трудно провести на мякине. И вы уверены, что так будет всегда.
   Гринчук обернулся к Виктору Родионычу:
   – Вы патриот?
   – При чем здесь это?
   – Нет, просто ответьте – патриот?
   – Ну…
   – Будем считать, что патриот. В какой-то мере. Вы родились в этой стране, здесь заматерели, нажили деньги и даже немного любите эту страну. И так, по-видимому, все ваши новые дворяне. А как ваши новые дворянчики? Они себя кем считают? Они что, задумываются о том, что там происходит за стенами их комнат и машин? Им насрать на то, где живут. В смысле, в какой стране, а не в каком доме. У них нет родины, у них нет народа, у них ничего нет. А вы уверены, что у них есть семьи? Есть матери, отцы? Им не нужны отцы и матери. Им хватит денег, которые им дают матери и отцы.
   Гринчук замолчал.
   – Вас куда-то понесло в дебри педагогики, – с осуждением сказал Полковник.
   – Вы здесь очень все живо описали, – сказал Владимир Родионыч. – Очень понятно и доступно, чуть даже слезу из меня не выдавили. А вы сами, борец за справедливость, вы все это ради чего затеяли? Ради справедливости и закона? Вы ведь не знали, что это Виктор Евгеньевич все спланировал. Вы просто и вульгарно заинтересовались деньгами. Вы ведь захотели забрать себе четыре миллиона долларов. И это только потом сработал рефлекс.
   Гринчук хмыкнул.
   – Или не сработал, – быстро поправил себя Владимир Родионыч. – Вы жалуетесь на мать Липского? Но ведь это вы ее вызвали. Вы предложили ей денег, как я понимаю, и никто ей не звонил с угрозами. Вы хотели продолжить расследование, получить возможность первым найти деньги. И не ваша вина в том, что вы их не смогли найти. А иначе вы просто махнули бы на все рукой, спокойно приняли отставку и уехали куда-нибудь на теплые острова, что бы вы там не плели о патриотизме. Нет? Вы приговорили к смерти этого глупого Скока и хитрого Мехтиева не потому, что так правильно с точки зрения вашего закона. Вы их обрекли на смерть, Юрий Иванович, потому, что хотели найти деньги. Кстати, когда вы отпускали Батона, Рогожу и Бриллианта…
   – Брюлика, – поправил Полковник.
   – Брюлика, – повторил Владимир Родионыч. – Когда вы их отпускали, то совершенно не задумывались – останутся они живыми или нет. Их ведь могли убить. Тот же Скок мог их убить. Это три человеческих жизни. И вы спокойно на это шли?
   – Они сами все выбрали, – сказал Гринчук.
   – И вы сами все выбрали. Сами. И мы – сами. И… И знаете, что из этого вытекает? – спросил Владимир Родионыч.
   – Что?
   – Из этого вытекает, что вы очень удачный выбор для нас, Юрий Иванович. Это раньше, когда вы были просто оперативником, то казались циником. А на самом деле это была беспринципность. Вы ведь даже свою женщину бросили, когда она стала мешать…
   – Шмель сказал? – зло спросил Гринчук.
   – Не только он. Это за вами опасно следить, а за вашей женщиной – можно. И микрофоны можно ставить у нее почти свободно. Это вы себя охраняете, а ее…
   – Это не ваше дело!
   – Но вы же читаете мне мораль. Позвольте уж и мне. Вы ее подставили и бросили. Вы ей сулили кусок от четырех миллионов, которые еще не нашли. А она отказалась. И теперь ей придется либо терять такой дорогой для нее клуб, или заниматься наркотиками. Вы талантливо используете людей, Юрий Иванович. Вы их используете, и если раньше это оправдывалось вашими высокими целями, то сейчас – только высокими ставками, – Владимир Родионыч улыбнулся.
   Вежливо так улыбнулся, светски. С таким выражением лица придворные подсыпали яд в бокал сопернику. Или вставляли в спину стилет.
   Гринчук не ответил.
   Он молча завел двигатель, вывел машину на дорогу и молчал до самого города. Обоих пассажиров высадил возле большого дома.
   – Не обижайтесь, Юрий Иванович, – выходя из машины, сказал Владимир Родионыч. – Все нормально. Мы только расставили все точки над «i». Я вам искренне благодарен за то, что вы помогли нам все раскрутить. Я понимаю, что без вас мы никогда не вышли бы на Виктора Евгеньевича. Все нормально. Все правильно. Я…
   Владимир Родионыч запнулся.
   – Нет, я не рад, что вы у нас работаете. Я доволен, что имею возможность использовать такой эффективный и точный инструмент. И я бы не хотел потерять этот инструмент. Я готов даже, если нужно, повысить вам жалованье, коли вам не хватает того, что вы получаете. Не принимайте скоропалительных решений. Подумайте некоторое время.
   Руки Владимир Родионыч не подал. Просто захлопнул дверцу. Инструментам, даже самым точным и эффективным, руки не подают.
   – Если честно, – сказал Владимир Родионыч, глядя вслед рванувшей с места машине, – мне его даже немного жаль.
   Полковник сразу не ответил. Он немного помолчал, и только когда «джип» Гринчука скрылся из глаз, сказал:
   – Мне его очень жаль.
   Через полчаса Гринчук сорвал одеяло со спящего Леонида. Тот сел на постели, щурясь от яркого света и пытаясь понять, что происходит.
   – Подумал? – спросил Гринчук.
   – О чем?
   Гринчук сел на край кровати, в ногах. Липский автоматически поджал ноги.
   – Ты должен был напрячь память и вспомнить, где твои похитители могли спрятать деньги.
   – Я не вспомнил. Мне нечего вспоминать, – Липский проснулся окончательно. – Я вам уже говорил.
   – Не жадничай, Леня. Не нужно. Подумай сам – у тебя есть все. У тебя есть деньги и власть. У тебя есть гораздо больше четырех миллионов долларов. Эти бабки только для меня такие большие, а у тебя…
   – Не знаю я. Не знаю.
   – Ты должен это знать. Денег не было ни у похитителей, ни у тех, кто тебя спас. Ни даже у того, кто все это организовал.
   – Что? – резко поднял голову Липский. – Вы нашли…
   – Знаешь такого – Виктора Евгеньевича? Он занимался охраной и всякой прочей фигней, – Гринчук встал с кровати и прошелся по комнате, словно занятый своими мыслями.
   – Кажется…
   – Он пару часов назад себе в голову стрельнул, прервал, так сказать, свое бренное существование. Если бы деньги уже были у него – он бы сбежал. Просто уехал бы. В сейфе у него лежало несколько паспортов. В том числе и импортных. А он сидел и ждал. И от страха, когда оказалось, что могут накрыть, застрелился. Где деньги? – Гринчук рванул Липского за футболку с кровати. – Вспоминай, урод зажравшийся! Где?
   – Убери руки, мент. Я тебе уже сказал. Все сказал. Пошел ты на хрен, мусор! Я не знаю, где деньги. Они мне не говорили, – Липский рванулся.
   Футболка разорвалась.
   Липский упал на кровать.
   – Совсем голову потерял? – выкрикнул Липский.
   Гринчук вдруг успокоился. Улыбнулся даже. Леонид почувствовал, как от этой улыбки ему становится холодно.
   – Голову потерял? – уточнил Гринчук. – Это не я голову потерял, это у тебя с головой проблемы…
   – Угрожаешь?
   – Зачем? Наоборот. Я тебя спасти хочу. Знаешь, что вчера делала твоя мама?
   – Трахалась опять с кем-то? – зло спросил Леонид. – Не с тобой?
   – Не со мной, – покачал головой Гринчук. – И не знаю, трахалась ли вообще, хотя о матери я такого не говорил бы.
   – Матери… – проворчал Леонид.
   – Твоя мать решила сыграть ва-банк. Ты ведь у нас немного пострадал психически, такая травма для юной психики… Вот заботливая мама решила провести твое освидетельствование на тему психического здоровья. И даже стала договариваться с доктором. Если консилиум соберется, то тебя признают идиотом на всю оставшуюся жизнь. И она будет тебя опекать не год, чего ты так боялся, а всю жизнь. Ты будешь находиться в дурдоме, может быть даже очень хорошем дурдоме, где-нибудь на Багамах, с видом на море, а мама будет тратить твои денежки. И очень заботится о тебе. Соображаешь? – Гринчук прислонился к стене и скрестил на груди руки, демонстрируя совершеннейшее спокойствие.
   Леонид недоверчиво покачал головой.
   – Не правда.
   – Отчего же? – осведомился Гринчук.
   – Она этого не сможет…
   – Прекрати, Леня. Почему она этого не сможет? Из материнских чувств? Или по закону? Так для вас законы не писаны, милый. И к тому же, по закону ей никто не может помешать. Понял? Никто. Она, обеспокоенная твоим состоянием, обращается к врачу. Тот помещает тебя в клинику, а там ты и сам забудешь, нормальный ты или нет. Возражай, Леня!
   Липский сжал свои щеки руками. Его глаза неподвижно смотрели перед собой, а тело начало раскачиваться.
   – Она… – пробормотал Липский.
   – Именно. Она. Она очень хочет быть богатой и влиятельной. И года ей не хватит. А тебя будут очень старательно лечить. И никто не сможет помешать твоей матери тебя любить и лечить. Никто. Кроме…
   Липский не сразу осознал это «кроме». Но когда понял, жадно посмотрел на Гринчука:
   – Ты сказал…
   – ВЫ сказали.
   – Вы сказали, что…
   – Тебя могу выручить я, – кивнул Гринчук. – И, похоже, только я. Понимаешь, кроме любящей мамы твое освидетельствование могу организовать я. Совершенно законно. В принципе, это может сделать следователь, который ведет это дело, но он с тобой, я полагаю, разговаривать не станет. Он тебя лично не знает. Никто из ментов тебя лично не знает. А уж ты и подавно не знаешь никого, кроме меня. Охрана ваша, во главе со Шмелем, не в счет. У них нет официального права на такую фигную.
   – А я сам?
   – Нет, ты еще несовершеннолетний. Через годик. Или по моему направлению. И если у тебя будет официальная бумага о том, что ты скорее нормален, чем нет, то твоей маме останется только год о тебе заботиться в расчете на твою взаимность, – Гринчук снова улыбнулся, на этот раз почти по-человечески.
   С пониманием.
   – А если я не вспомню…
   – Тогда я подскажу эту мысль твой маме, – охотно пояснил Гринчук. – Пока с ее знакомым врачом побеседовал и отговорил мой угрюмый подчиненный прапорщик Бортнев – ты его знаешь – но все ведь возможно переиграть. В принципе, я с самого начала мог бы договориться с ней. Но она не сможет отдать мне четыре миллиона долларов сразу, в одной сумке. Нужно будет подождать, пока она соберет, а там она чего-нибудь придумает, сбежит, не дай бог. Мороки не оберешься. Но, если ты не вспомнишь, придется играться с твоей мамой и тянуть из нее деньги в рассрочку.
   Леонид сидел, глядя в пол.
   – Я бы мог еще подождать, – сказал Гринчук, – но сегодня был найден основной организатор, на этот раз – точно, а не подстава. Завтра у меня могут потребовать дело закрыть. И тогда между тобой и твоей мамой никто уже не встанет. Никто не отмажет тебя от дурки.
   – Я…
   – Да пошел ты! – взорвался вдруг Гринчук. – Мне надоело тебе все это объяснять. Надоело. Пошел отсюда, ублюдок. У тебя есть один день – я смогу все это удержать. Если нет, если ты действительно страдаешь склерозом, или если такой жадный, что решишь отправиться из-за этих бабок в сумасшедший дом – ничего не поделаешь, придется мне сторговываться с твоей матерью. Если же ты вспомнишь…
   Гричук достал из кармана мобильный телефон, набрал номер:
   – Ало, Шмель?
   Леонид вздрогнул.
   – Ты помнишь, как меня вчера поднял среди ночи? Ну, так долг платежом красен. Слышал о самоубийце? А, тебя туда Полковник погнал? Большая просьба, вырви кусочек времени и сам приедь в Центр. Или пришли кого-нибудь из своих, забери этого засранца, Ленечку Липского. Сделай одолжение… Что? Прямо сейчас. А то я его своими руками придушу. Мать? Я думаю, что матери лучше побыть еще здесь, да. У них тоже не особо отношения складываются. Да. Отвези его домой к нему… Там же прибрали уже? Не знаешь? Прибрали, я посылал людей. С Михаилом. Да. И пусть с Леней кто-нибудь посидит. А то у него что-то с нервами… Да ну его, придурка. Он и был-то не слишком нормальным, а сейчас… Ну, сам понимаешь. Меня достал, Мишу, Братка – всех. Не допусти убийства, прошу. Да? Сам приедешь? Ну, до встречи.
   Гринчук спрятал телефон в карман.
   – Какая ты сволочь, – пробормотал Липский.
   – Я хочу быть богатой сволочью, – сказал Гричук. – Четыре миллиона для начала меня устроят. Ты пока собирай вещи, а я поговорю с твой любящей мамой. И ты начинай лихорадочно думать, куда спрятали деньги те уроды. Время пошло.
   Гринчук вышел из комнаты.
   Надежда Юрьевна была женщиной опытной и деловой. Возмущаться поздним визитом подполковника милиции она стала только поначалу, потом, поняв, о чем речь, немедленно успокоилась и стала слушать.
   Гринчук говорил на понятном ей языке, не поминая морально-нравственные принципы, а четко и доходчиво раскладывая возможные перспективы на прибыли и убытки. Естественно, Сомову больше устраивал вариант, при котором Леонид отправляется в сумасшедший дом, а Гринчук, в услугах которого больше не нуждаются, соответственно, на фиг. Гринчука, понятное дело, этот вариант как раз не устраивал.
   Пришлось Сомовой соглашаться ждать. Либо пятьсот тысяч и один год попечительства. Либо попечительство на всю жизнь, но с выплатой четырех миллионов в рассрочку под веские гарантии. О гарантиях обещал позаботиться сам Гринчук.
   Гринчук был непреклонен, уговоры, намеки и как бы случайно обнажившиеся части тела Сомовой на него не действовали.
   – Значит, – подвел итоги после получаса переговоров Гринчук. – Сынок сейчас едет домой, думает и рассуждает. Вспоминает. Вы, мадам, отдыхаете здесь. Под чутким руководством Доктора. Леонида дома охраняют, всячески о нем заботятся и обеспечивают режим максимального благоприятствования. Часам к пятнадцати-шестнадцати он точно сообщает, вспомнил или нет, после чего мы либо совместными усилиями доставляем его на обследование, либо забираем деньги. Жалобы, возражения и предложения есть? Нету.