Страница:
Липскому было больно. Больно и обидно. И страшно. Был шанс выйти из всего этого чисто, решить все по-хорошему. Нужно было только отдать… Липский закричал, его левую руку пронзило болью.
– Это всего лишь суставчик, – сказал Шмель. – Маленький суставчик. Их у тебя еще очень много. Маленьких хрупких суставчиков.
Больно, подумал Липский. Это слишком больно. Дурак. Идиот. Зачем Шмель это делает? Ведь я не собираюсь его обманывать. Я и вправду отдал бы ему деньги. Потом. Как только мать убралась бы из его жизни. Он не хотел обманывать Шмеля… Он только не хотел попасть в сумасшедший дом. Не-ет!
Липский рванулся, задергался, извиваясь всем телом.
Так нельзя. Шмель уничтожает его! Он его… Не-ет! Больно!
– У тебе еще есть шанс, – сказал Шмель почти дружески.
Тихонько сказал, ласково.
– Скажем, что ты упал с лестницы и сломал два сустава. Или скажем, что ты просто попытался на меня напасть. На свою мать ты ведь бросался.
– Нет, ни на кого я не бросался! – простонал Липский.
– А Гринчук сказал, что бросался.
– Это он хочет, чтобы подтвердился диагноз! Он хочет, чтобы меня действительно признали буйным…
– Вот я ему и помогу. Только год, подумай. А потом – похороны мамы и возвращение в свет. К вашим недоделанным дворянам. А еще после дурки тебя в армию не возьмут. Подумай, сколько тут преимуществ. Зачем тебе терпеть вот это?
Леонид закричал.
Боль вытесняла из его мозга все – страх, надежду, расчет. Он очень хотел, чтобы боль прекратилась, чтобы она исчезла.
– Не тяни, Леня. Ты мне гораздо нужнее живой, чем мертвый. Но если придется… Я тебя просто так не отпущу. Ты умрешь, но все равно мне все скажешь перед этим. Мне придется делать ноги, но за двенадцать часов я смогу быть уже очень далеко. У меня будет новое лицо и новое имя… За четыре миллиона – это пара пустяков. И никто меня не найдет. Но я не хочу уезжать. Это крайний вариант. Я хочу остаться здесь. У меня еще разговор к Чайкиным. И еще кое к кому. Это деньги, пойми. И пойми, что мне не хочется их терять. Мне не хочется бросать на полпути дело, которое может приносить еще деньги. И власть. Пойми…
Лицо Шмеля наклонилось к самому лицу Липского. Леонид почувствовал его тяжелое дыхание на своем лице.
– Хорошо, – простонал Липский. – Ладно, я отдам деньги.
– Вот и славно, – усмехнулся Шмель. – Они в доме?
– Мне так сказал Гринчук. А как там на самом деле…
Полковник нажал кнопку на рации:
– Шторм-три, это Первый.
– Это Шторм-три.
– Возможно, и объект и заложник в доме. Не исключено, что пока заложнику ничего не угрожает. Тогда мы сможем просто войти.
– Вас понял, Первый. Работаем по варианту «Контроль».
– Хорошо, Шторм-три.
Полковник отложил рацию.
– Как думаете, Шмель действительно еще ничего не сделал Липскому? – спросил Владимир Родионыч.
– Не знаю. Вам же Гринчук сказал, что все будет нормально…
– Ну да, а ваш Гринчук никогда не ошибается, – язвительно улыбнулся Владимир Родионыч.
– Если Гринчук сказал, что все будет нормально, то все будет нормально, – очень серьезно сказал Полковник. – Но…
– Что «но»?
– Но я никак не могу приноровится и угадывать с первого раза, что именно нормально с точки зрения Гринчука. Поэтому, мне остается только надеяться.
– Да, конечно, – кивнул Шмель, – а я пока приготовлю нам обоим кофе. Вместе пойдем. Это ведь в доме?
– Да, – кивнул Липский, – в доме.
– Очень хорошо. Просто замечательно. Пошли.
Шмель поднял за шиворот Липского с пола, поставил его на ноги и подтолкнул вперед.
– Веди.
– Да?
– Они на подходе, – сказал Михаил.
– Понял, – ответил Гринчук.
Он застегнул куртку и вышел из машины.
Над городом стояло марево из рассеянного света, в котором вязли огоньки звезд, а тут, над пустырем, звезды были яркими и колючими. И ветер продолжал гнать поземку. И леденил лицо.
Гринчук поднял воротник.
Из-за бугра, со стороны автобусной остановки показался свет фар. Микроавтобус спецгруппы. Приехали.
Гринчук шагнул на дорогу и поднял руку.
– Я Первый, – ответил Полковник.
– На дороге человек. Поднял руку.
– Что за человек?
– Это Зеленый, – сказал Шторм-три. – Повторяю – это Зеленый.
– Остановитесь, – приказал Полковник и посмотрел на Владимира Родионыча.
Тот кивнул.
– Мы сами с ним поговорим.
Было видно, как микроавтобус, мигнув стопами, затормозил. Машина Полковника обогнула микроавтобус.
Гричнук стоял, сунув руки в карманы. Увидев, что к нему приближается машина, отошел в сторону. И стоял там, пока Полковник и Владимир Родионыч не вышли из машины и не подошли к нему.
– Славная такая ночь, – сказал Гринчук. – На четыре миллиона.
– Вот здесь. Второе дерево.
– Дерево «во»! – показал руками Шмель. – И мужик в пиджаке.
– Я достану, – сказал Липский.
– Нет уж, лучше я, – сказал Шмель. – Где тут секрет?
– Сзади, на бочке выступ. Потянуть в сторону. Отойдет, а там уж… Давайте лучше я, – Липский даже наклонился, чтобы открыть тайник, но Шмель отшвырнул его в сторону.
Леонид упал, зацепив полку с цветочными горшками. Горшки обрушились на пол.
– Я сам, – сказал шепотом Шмель. – Я сам.
Он вытер со лба пот, стал на колени, нащупал выступ.
Крышка тайника легко подалась.
– Я сам, – снова прошептал Шмель. – Я сам. Твою мать!
Шмель вынул руку из тайника.
Пистолет.
Шмель яростно взглянул на Липского, который как раз пытался встать.
Шмель поднял пистолет, прицелился в один из горшков, висящих не стене, и нажал на спуск.
Грохот выстрела, горшок разлетелся осколками. Гильза ударила в стекло.
– Сам достанешь? – спросил Шмель. – Умненький мальчик. «Ствол» даже не на предохранителе. Наивный дядя Шмель ждал бы, пока добрый мальчик Леня Липский достанет деньги, а тот взял бы пистолет и всадил бы дяде пулю куда-нибудь сюда…
Пистолет выстрелил.
Липский рухнул.
Ему показалось, что кто-то просто вырвал из-под него пол.
Владимир Родионыч шагнул к Гринчуку, словно собираясь ударить его. Гринчук ждал.
Владимир Родионыч остановился, оглянулся на Полковника.
– Где Шмель? – спросил Полковник.
– В особняке, – качнул головой в сторону дома Гринчук. – Только вы на машине лучше не едьте. Из дома этот отрезок хорошо просматривается. Лучше вы свою пехоту двигайте цепочкой, отсюда и со стороны поля. И постарайтесь отсечь возможность прорыва к соседним домам, если не хотите потом играть в заложников.
– А Липского для этой игры будет не достаточно? – зло спросил Владимир Родионыч.
Липский стонал, схватившись за перебитую пулей ногу. Он не слышал Шмеля, так что ирония пропадала впустую. Леонид слышал только свой стон и свою боль. Слепящую безумную боль.
Шмель вытащил из тайника увесистый пакет, заглянул в него.
Вот они, четыре миллиона. Вот они.
Шмель оглянулся на Липского.
– Все в порядке, Леня, – сказал Шмель. – Деньги у меня. Все могло быть куда веселее, если бы ты не порол горячки. А теперь, извини, мне придется делать отсюда ноги. А тебе…
Шмель поднял пистолет.
– Не надо было тебе пытаться меня переиграть, Леня. Ты еще слишком сопливый.
Леонид посмотрел на Шмеля.
В зимнем саду было темно, и Липский рассмотрел только темный силуэт. И силуэт этот поднял руку.
– Нет, – сказал Липский.
– Да, – сказал Шмель. – Да.
Пистолет выстрелил. Потом еще раз.
Тело на полу выгнулось.
Еще выстрел. И еще.
Тело замерло.
Шмель прицелился и остаток обоймы всадил в голову Леонида.
Пакет с деньгами положил в сумку, которую прихватил заранее.
Быстро спустился на первый этаж.
Открыл дверь, вышел на крыльцо. Замер, прислушиваясь.
Тишина.
Шмель спустился по ступенькам. Подошел к калитке и снова остановился. Прислушался.
Взялся за ручку.
Легкий скрип. Так бывает скрипит свеженарезаная капуста, когда хозяйка разминает ее, делает мягче и сочнее. И еще так скрипит снег под осторожными шагами.
Шмель достал из кармана пистолет, снял его с предохранителя.
Вряд ли это пасли его, но лучше… Что именно лучше, Шмель додумать не успел. Краем глаза они заметил движение над забором слева от себя.
Тень двигалась бесшумно. Движение Шмель смог заметить только потому, что тень на секунду перекрыла звезды.
Шмель выстрелил.
Выстрел гулко прокатился по двору. Где-то неподалеку залаяли собаки.
Владимир Родионыч вздрогнул.
– У ваших глушители? – спросил Гринчук.
– Да, – коротко ответил Полковник.
Снова ударил пистолет.
– Значит, ваших выстрелов мы не услышим, – констатировал Гринчук. – Вы дали приказ брать живым? Или разрешили бить на поражение?
– По обстоятельствам, – ответил Полковник.
Возле особняка рвануло. Огненный клубок вспух на мгновение возле особняка.
– Граната, – сказал Гринчук.
Снег отчаянно скрипел.
Слева послышался невнятный возглас. Шмель выстрелил на звук и побежал к машине.
Что-то сухо ударило в дерево рядом с Шмелем. Стреляют, понял он. Из бесшумного. Явно не менты. Кто тогда? Кто?
Щелк, щелк, щелк… Дорожка из снежных фонтанчиков почти бесшумно добежала до забора. Пуля с визгом отлетела от кирпича.
Шмель оглянулся, выстрелил туда, где, как ему показалось, что-то шевельнулось.
До машины оставалось всего несколько шагов, когда новая дорожка снежных фонтанчиков догнала Шмеля и ударила по ноге. Шмель упал.
Его хотели взять живым. Поэтому стреляли по ногам. В два автомата. Одна очередь свалила Шмеля. Вторая чуть запоздала и ударила уже по лежащему. Спина, бок, шея, голова.
Этого Шмель даже не почувствовал. Не успел.
Гринчук промолчал. Он молча шел справа от Владимира Родионыча, стараясь не отставать и не забегать вперед. Владимир Родионыч старательно держал темп, но слышно было, что давалось ему это с трудом. Он сипел так, что заглушал скрип снега под ногами. Полковник дипломатично держался чуть сзади.
– Не нужно так торопиться, – сказал Гринчук. – Судя по всему, ваши парни уже закончили.
Захрипела рация в руках Полковника.
– Слушаю, Шторм-три, – сказал Полковник.
– Что там? – остановившись, спросил Владимир Родионыч.
Он пытался справиться с одышкой.
– Шмель оказал сопротивление, и его убили. Случайно. У нас ранено три человека. К счастью – легко.
– Орлы, – тихо сказал Гринчук.
– По…помолчите, – потребовал Владимир Родионыч. – Что там с Липским?
– Еще не знают. Просят разрешения войти в дом.
– Пусть входят, – сказал Владимир Родионыч. – Пойдемте.
– Не нужно было бежать пешком. Прекрасно подъехали бы на машине, – сказал Полковник.
– Ничего, воздухом подышим. Но если…
– Я уже слышал, – сказал Гринчук. – Если что-то случилось с Липским.
– Я… И вся ваша наглость и хитрость не помогут вам, – предупредил Владимир Родионыч, поскользнулся, но его успел подхватить Гринчук.
– Руки уберите, – потребовал Владимир Родионыч.
Они уже подошли к калитке, возле которой темнел силуэт одного из бойцов, когда рация снова подала голос.
– Да, Шторм-три, – сказал Полковник. – Где? Понял.
– Что там? – спросил Владимир Родионыч.
Полковник не ответил и быстрее прошел через двор и поднялся в дом по ступенькам.
За ним вошел Владимир Родионыч и Гринчук.
В доме горел свет.
Тело Шмеля втащили в холл и положили на пол. Снег, смешанный с кровью потихоньку таял, и по полу ползла тонкая розовая струйка.
Лицо Шмеля кто-то прикрыл простыней с дивана. На белой ткани начинали проступать кровавые пятна.
Рядом с телом лежали пистолет и сумка. Обычная спортивная сумка из кожзаменителя.
Еще один боец стоял возле ступенек на второй этаж.
– Где он? – спросил Полковник.
Боец в черной вязаной шапочке-маске молча указал рукой наверх. Полковник пошел по ступенькам. Владимир Родионыч остановился и сделал несколько вдохов, держась рукой за грудь. Его неприспособленные к прогулкам по снежной целине туфли были облеплены снегом. Брюки тоже. До колен.
– Пойдете наверх? – спросил Владимир Родионыч.
– Что я там не видел? – Гринчук подошел к елке и поправил на ней гирлянду из крохотных лампочек.
Владимир Родионыч медленно поднялся по ступенькам наверх.
Когда через несколько минут он спустился вниз, Гринчук все еще стоял перед елкой. Огоньки горели.
Простыня на теле Шмеля пропиталась кровью.
Владимир Родионыч спускался медленно, крепко держась за перила. Подошел к Гринчуку и взял его за расстегнутую куртку. Тряхнул.
Голова подполковника безвольно качнулась.
– Ты понимаешь, что наделал? – спросил Владимир Родионыч и снова тряхнул Гринчука.
Тот оторвал, наконец, взгляд от мигающих огоньков и посмотрел в глаза Владимира Родионыча. И что в этом взгляде заставило Владимира Родионыча отпустить куртку Гринчука и отступить на шаг.
– Они сидели на диване, – тихо сказал Гринчук. – Вот там.
Палец подполковника дрожал, когда указывал на диван.
– Слева – мать. Она только успела набросить халат. Из-под него была видна ночная сорочка. Белая такая, полупрозрачная, – Гринчук подошел к дивану и сел. – Вот тут. А справа от нее сидел сын. В пижамке. С глупым желтым покемоном на груди. Пуля вошла покемону точно между глаз. Одна пуля. А вторая ударила мальчику в голову.
Гринчук дотронулся до спинки дивана, где в коже были видны пробоины.
– Дальше сидела его сестра. Тоже в пижаме. Только с далматинцами. В сестру попало три или четыре пули. И столько же ударило в отца. Ударом его отбросило в сторону, и он, наверное, упал бы на пол. Если бы не диванная подушка.
Гринчук встал и подошел к стене. Дотронулся рукой до выбоин от пуль. Крови почти не было видно. Только светло-коричневые разводы. Еле заметные.
– Тут стояли охранники, – сказал Гринчук. – Им всем на Новый год подарили бронежилеты. Но эти четверо вышли в холл, не надев подарков. Они отдыхали вон в той комнате.
Гринчук указал рукой на дверь.
– Никто из них не успел вытащить оружие. Их срубили одной очередью, но все равно, никто, похоже, не попытался даже схватиться за пистолет. Никто из четверых, подготовленных и тренированных.
Владимир Родионыч смотрел на Гринчука, словно завороженный. В каждом движении подполковника чудилась какая-то боль. Словно даже дышать ему трудно. Словно он каждым движением сдирает повязку с кровоточащей раны.
Полковник молча спустился вниз и остановился у лестницы.
– А вот там, возле входа на кухню, стояли три женщины: горничная, повариха и няня. Они были в халатах, словно и у них не было времени одеться, – Гринчук обернулся к Владимиру Родионычу. – Шмель – сволочь. Он подонок и убийца. У него не дрогнула рука, когда он убивал своих подельщиков. У него не дрогнула рука, когда он убивал Леню Липского… Но знаете, что меня мучило все время?
Гринчук перевел взгляд на Полковника.
– Что не давало мне спать? И что давило меня, словно… Словно… – Гринчук попытался найти слово, но потом просто махнул рукой. – Когда я приехал сюда, тела еще лежали на местах. Один охранник мертвый сидел перед мониторами. Еще два лежали мертвые во дворе. И никто из них не схватился за оружие. Никто. Вы помните, Полковник, в каком состоянии приехали ко мне домой?
– Помню, – глухо ответил Полковник.
– И помните, как я вам уже здесь, на улице сказал, что покойников можно считать не четырнадцать, а пятнадцать. Леню Липского тоже уже можно было считать мертвым. Помните?
– Да.
– Ему тогда повезло, – тихо-тихо сказал Гринчук. – Очень повезло. А я не мог понять, что же меня мучит… Я уехал отсюда, потом меня вызвали в кабинет к Владимиру Родионычу, и я сорвался…
– Я помню, – сказал Полковник.
– И только потом до меня вдруг дошло, – Гринчук посмотрел на Полковника, потом перевел взгляд на Владимира Родионыча. – Я вдруг осознал, что не понимаю, как это одиннадцать человек спокойно собрались вот в этом холле, под этой вот елочкой. Собрались второпях, но без паники. Я как будто услышал эту фразу… Единственную фразу, которая могла вот так их всех привести сюда. Одна единственная фраза: «Леня вернулся».
– Леня вернулся! – крикнул Гринчук. – Леня! Вернулся! И все бросились сюда. Все, кто был в доме. Все, кто ждал и надеялся. Они могли его не слишком любить, но этот крик – Леня вернулся! – все равно привел бы их сюда.
– Только представьте себе, – сказал Гринчук. – Вы легли спать с мыслью, что можете уже никогда его не увидеть. И вдруг… Нет? Вы не выйдете? Не выйдете?
Гринчук пробежал через холл, к входной двери.
– Он вошел отсюда. В руках у него была сумка. Скорее всего – сумка. Но никто не обратил на нее внимания. Все видели только Леню. А он им улыбался. Принимал поздравления и даже вытерпел поцелуи от женщин. Как тебе это удалось, наверняка спросил кто-то. Да, как ты спасся, поддержали остальные. Это было действительно важно – как он выбрался. Неужели сбежал?
– Наверное, он было немного взволнован, наш Леня Липский. Это понятно – он только что избежал смерти. Успокойтесь, сказал Леня Липский. Я все расскажу, сказал Леня Липский. Да вы сядьте, сказал отцу Леня Липский. Тут ко всем присоединился Роман Ильченко. Он уже застрелил из пистолета с глушителем охранника перед пультом, потом вышел и застрелил второго, во дворе. Роман, наверное, кивнул Лене. А потом поднял автомат.
Гринчук поднял руки, словно целясь из автомата.
– Видите? Он расстрелял охранников. Ему отсюда было очень удобно прошить своих приятелей одной длинной очередью. А потом положил трех женщин, вон там. Женщины даже испугаться не успели. А вот Леня…
Гринчук подошел к креслу, стоящему напротив дивана. Сел в него.
– А вот Леня стрелял отсюда. В отца. В его жену. В своих брата и сестру. В упор. А потом, пока Роман на всякий случай стрелял в головы и без того мертвых людей, Леня Липский поднялся в кабинет отца, забрал оттуда деньги, а потом спрятал их в зимнем саду. В папином тайнике. Леня был очень умным мальчиком. Он понимал, что его напарник, Шмель, за четыре миллиона долларов может, не задумываясь, его убить. Как он убил Романа Ильченко во дворе. Окликнул, наверное, Романа, а тот даже и удивиться не успел.
– Деньги, – сказал Гринчук. – Очень большие деньги. Но Леня умел считать. Четыре миллиона для Шмеля. А себе он собирался оставить все остальное. Только отдать эти четыре миллиона он собирался уже после своего чудесного освобождения, чтобы у Шмеля не появился соблазн убить Леню там, на заводе.
– Помните, – сказал Гринчук, – я говорил, что убийца в детективе тот, кто имеет самое мощное алиби. Алиби Шмеля было не самое прочное. Самое прочное алиби было у Лени Липского.
– Знаете, почему? – спросил Гринчук. – А потому, что вы не позволили бы мне на него нажать. У меня не было доказательств. Не было. И нет, кроме вот того тайника. Но для вас ведь этого мало? Что для вас слова какого-то мента для новых русских, против слова самого Леонида Липского? Ведь он только что пережил шок! Он только что потерял всю свою семью… Даже если бы я заставил Шмеля признаться, вы поверили бы мне? Скажите, Владимир Родионыч!
Владимир Родионыч отвернулся.
– А вы, Полковник? Вы меня поддержали бы? Согласились бы со мной? А если бы согласились? Что бы вы сделали Леониду Липскому?
Гринчук сжал кулаки.
– Леня был умным мальчиком. Он все хорошо придумал. Не Шмель его заставил, нет. Это Леня Липский уговорил Шмеля. Я знаю. Я знаю. Леня Липский слишком беззащитен. И потому очень жесток. Главное – не пустить все это во внутрь себя. Отец, дети – чушь, они там, снаружи. Они чужие. А для Лени Липского ценным может быть только Леня Липский. Единственное, что он научился уважать, это свои желания. Он просто не мог себе представить, что за осуществление желания его может ждать наказание. Он никогда не бывал наказан. Никогда!
– Знаете, – ровным голосом произнес Гринчук. – Вы не понимаете одной простой вещи. Ерундовой вещи. Вы, умные и богатые, сильные и влиятельные, не понимаете, а затраханные рутиной и начальством менты – знают. Знают очень точно, что не они останавливают большинство преступлений. А страх перед наказанием. Он живет в каждом человеке, и не дает совершать ошибки. Вы лишили своих детей страха. Вы лишили Леню Липского страха. Они не научились бояться.
– Права была его классная руководительница. Они беззащитны. Только не перед будущей жизнью. Они беззащитны перед самими собой. И потому жестоки.
– Я сам хотел его убить, – сказал Гринчук. – Своими руками. Но я… Я не имею права убивать. Не могу себе этого позволить. Я могу только разрешить им довести все до конца. Все – до конца.
– Четыре миллиона, – сказал Гринчук. – Это так много, что вы поверили. Вы поверили, будто все – ради них.
– Мне не нужны деньги, – сказал Гринчук. – Я плаваю в дерьме, и если я это дерьмо впущу в себя, то… То, что от меня останется? Я утону. А я не хочу тонуть. Я хотел, чтобы мне поверил Шмель и поверил Липский. А это значило, что в это должны поверить и вы. И Нина. И… Все.
– Вы думаете, что мне это было легко? – спросил Гринчук.
Никто не ответил.
– Пойду я, – сказал Гринчук. – А то там Михаил может начать нервничать.
Гринчук прошел через холл к выходу.
– Пойду я, – повторил Гринчук. – Очень хочется спать.
Гринчук вышел.
Владимир Родионыч вдруг понял, что, не отрываясь, смотрит на мигающие елочные огни. Смотрит не отрываясь. До рези в глазах. И что от напряжения на глазах выступили слезы. От напряжения, сказал себе Владимир Родионыч.
Гринчук неожиданно вернулся.
– Он его из пистолета убил? – спросил Грнинчук.
– Да, – ответил Полковник.
– Одной пулей? – спросил Гринчук.
– Нет, – ответил Полковник. – Он всадил в него всю обойму. В ногу, в грудь. Несколько пуль в лицо.
– Хорошо, – сказал Гринчук и вышел.
Владимир Родионыч кивнул. Замер и оглянулся на Полковкника. Но тот как раз отвернулся.
– Я, пожалуй, тоже поеду, – сказал Владимир Родионыч.
– Только сумку с деньгами возьмите, – попросил Полковник. – А я тут останусь, встречу милицию. Соседи, наверное, вызвали.
Владимир Родионыч вышел из дома, сел в машину. Сумку положил возле себя на заднее сидение.
Впереди мигнули огни «джипа» Гринчука.
Странно, подумал Владимир Родионыч. Странно. Он чувствовал себя очень странно. Понимал, что должен испытывать ужас или злость, а на самом деле испытывал только облегчение. Облегчение и слабость. И нечто, похожее… Владимир Родионыч слишком долго жил на свете, и слишком долго плавал в этом самом дерьме. В том самом дерьме, которое Гринчук не хотел впускать в себя.
А что, хрен старый, подумал Владимир Родионыч, тебе удалось не хлебнуть дерьма? Удалось?
Владимир Родионыч слишком долго прожил на свете, и уже думал, что разучился испытывать это чувство. Это почти неприличное чувство счастья.
Странно, подумал Владимир Родионыч.
И его размышления прервал звонок мобильного телефона.
– Слушаю, – сказал Владимир Родионыч.
– Это Гринчук.
– Да, Юрий Иванович.
– Эти деньги, что возле вас…
Владимир Родионыч открыл сумку и посмотрел на деньги:
– Да?
– Вы их лучше сожгите, – сказал Гринчук.
– Не понял.
– Сожгите эту бумагу, чтобы какой-нибудь ошибки не вышло. Это не те деньги. Это для меня напечатали на принтере знакомые умельцы.
– Как это?
Владимир Родионыч торопливо разорвал упаковку, достал купюру.
Бумага. Фантик.
– Понимаете, когда Михаил обыскал дом и нашел деньги, я решил, что лучше не рисковать. Все-таки большая сумма. Михаил положил в тайник фальшивые деньги и пистолет. Все равно Шмель не успел бы рассмотреть деньги как следует. Вы очень своевременно приехали.
– А… а где деньги? – спросил Владимир Родионыч.
– До завтра, – сказал Гринчук. – я поехал спать.
И связь оборвалась.
А когда Владимир Родионыч попытался дозвониться снова, женский голос сообщил ему, что абонент находится вне пределов досягаемости.
– Сукин сын, – с чувством сказал Владимир Родионыч. – До завтра, видите ли. Сукин сын. Спать он поехал.
А Гринчук не соврал. Он действительно отправился к себе, чтобы, наконец, выспаться. Сил больше не осталось.
Говорили как-то, что один пловец чуть не утонул после финиша – весь выложился.
Гринчук не упал. Он смог самостоятельно выйти из машины, подняться в квартиру. Хватило у Гринчука сил открыть дверь. Даже раздеться Гринчук смог самостоятельно.
– Это всего лишь суставчик, – сказал Шмель. – Маленький суставчик. Их у тебя еще очень много. Маленьких хрупких суставчиков.
Больно, подумал Липский. Это слишком больно. Дурак. Идиот. Зачем Шмель это делает? Ведь я не собираюсь его обманывать. Я и вправду отдал бы ему деньги. Потом. Как только мать убралась бы из его жизни. Он не хотел обманывать Шмеля… Он только не хотел попасть в сумасшедший дом. Не-ет!
Липский рванулся, задергался, извиваясь всем телом.
Так нельзя. Шмель уничтожает его! Он его… Не-ет! Больно!
– У тебе еще есть шанс, – сказал Шмель почти дружески.
Тихонько сказал, ласково.
– Скажем, что ты упал с лестницы и сломал два сустава. Или скажем, что ты просто попытался на меня напасть. На свою мать ты ведь бросался.
– Нет, ни на кого я не бросался! – простонал Липский.
– А Гринчук сказал, что бросался.
– Это он хочет, чтобы подтвердился диагноз! Он хочет, чтобы меня действительно признали буйным…
– Вот я ему и помогу. Только год, подумай. А потом – похороны мамы и возвращение в свет. К вашим недоделанным дворянам. А еще после дурки тебя в армию не возьмут. Подумай, сколько тут преимуществ. Зачем тебе терпеть вот это?
Леонид закричал.
Боль вытесняла из его мозга все – страх, надежду, расчет. Он очень хотел, чтобы боль прекратилась, чтобы она исчезла.
– Не тяни, Леня. Ты мне гораздо нужнее живой, чем мертвый. Но если придется… Я тебя просто так не отпущу. Ты умрешь, но все равно мне все скажешь перед этим. Мне придется делать ноги, но за двенадцать часов я смогу быть уже очень далеко. У меня будет новое лицо и новое имя… За четыре миллиона – это пара пустяков. И никто меня не найдет. Но я не хочу уезжать. Это крайний вариант. Я хочу остаться здесь. У меня еще разговор к Чайкиным. И еще кое к кому. Это деньги, пойми. И пойми, что мне не хочется их терять. Мне не хочется бросать на полпути дело, которое может приносить еще деньги. И власть. Пойми…
Лицо Шмеля наклонилось к самому лицу Липского. Леонид почувствовал его тяжелое дыхание на своем лице.
– Хорошо, – простонал Липский. – Ладно, я отдам деньги.
– Вот и славно, – усмехнулся Шмель. – Они в доме?
* * *
– Они точно в доме? – спросил Полковник у Владимира Родионыча. – Шмель и Леонид – в доме?– Мне так сказал Гринчук. А как там на самом деле…
Полковник нажал кнопку на рации:
– Шторм-три, это Первый.
– Это Шторм-три.
– Возможно, и объект и заложник в доме. Не исключено, что пока заложнику ничего не угрожает. Тогда мы сможем просто войти.
– Вас понял, Первый. Работаем по варианту «Контроль».
– Хорошо, Шторм-три.
Полковник отложил рацию.
– Как думаете, Шмель действительно еще ничего не сделал Липскому? – спросил Владимир Родионыч.
– Не знаю. Вам же Гринчук сказал, что все будет нормально…
– Ну да, а ваш Гринчук никогда не ошибается, – язвительно улыбнулся Владимир Родионыч.
– Если Гринчук сказал, что все будет нормально, то все будет нормально, – очень серьезно сказал Полковник. – Но…
– Что «но»?
– Но я никак не могу приноровится и угадывать с первого раза, что именно нормально с точки зрения Гринчука. Поэтому, мне остается только надеяться.
* * *
– Я принесу деньги, – сказал Липский.– Да, конечно, – кивнул Шмель, – а я пока приготовлю нам обоим кофе. Вместе пойдем. Это ведь в доме?
– Да, – кивнул Липский, – в доме.
– Очень хорошо. Просто замечательно. Пошли.
Шмель поднял за шиворот Липского с пола, поставил его на ноги и подтолкнул вперед.
– Веди.
* * *
Гринчук снова посмотрел на часы, потом перевел взгляд на дорогу. Зазвонил мобильник.– Да?
– Они на подходе, – сказал Михаил.
– Понял, – ответил Гринчук.
Он застегнул куртку и вышел из машины.
Над городом стояло марево из рассеянного света, в котором вязли огоньки звезд, а тут, над пустырем, звезды были яркими и колючими. И ветер продолжал гнать поземку. И леденил лицо.
Гринчук поднял воротник.
Из-за бугра, со стороны автобусной остановки показался свет фар. Микроавтобус спецгруппы. Приехали.
Гринчук шагнул на дорогу и поднял руку.
* * *
– Первый, я Шторм-три, – подала голос рация.– Я Первый, – ответил Полковник.
– На дороге человек. Поднял руку.
– Что за человек?
– Это Зеленый, – сказал Шторм-три. – Повторяю – это Зеленый.
– Остановитесь, – приказал Полковник и посмотрел на Владимира Родионыча.
Тот кивнул.
– Мы сами с ним поговорим.
Было видно, как микроавтобус, мигнув стопами, затормозил. Машина Полковника обогнула микроавтобус.
Гричнук стоял, сунув руки в карманы. Увидев, что к нему приближается машина, отошел в сторону. И стоял там, пока Полковник и Владимир Родионыч не вышли из машины и не подошли к нему.
– Славная такая ночь, – сказал Гринчук. – На четыре миллиона.
* * *
Липский шел первый. На втором этаже особняка, в правом крыле был небольшой зимний сад. Несколько пальм в бочках, лианы и одуряюще пахнущие цветы. Липский остановился возле пальмы:– Вот здесь. Второе дерево.
– Дерево «во»! – показал руками Шмель. – И мужик в пиджаке.
– Я достану, – сказал Липский.
– Нет уж, лучше я, – сказал Шмель. – Где тут секрет?
– Сзади, на бочке выступ. Потянуть в сторону. Отойдет, а там уж… Давайте лучше я, – Липский даже наклонился, чтобы открыть тайник, но Шмель отшвырнул его в сторону.
Леонид упал, зацепив полку с цветочными горшками. Горшки обрушились на пол.
– Я сам, – сказал шепотом Шмель. – Я сам.
Он вытер со лба пот, стал на колени, нащупал выступ.
Крышка тайника легко подалась.
– Я сам, – снова прошептал Шмель. – Я сам. Твою мать!
Шмель вынул руку из тайника.
Пистолет.
Шмель яростно взглянул на Липского, который как раз пытался встать.
Шмель поднял пистолет, прицелился в один из горшков, висящих не стене, и нажал на спуск.
Грохот выстрела, горшок разлетелся осколками. Гильза ударила в стекло.
– Сам достанешь? – спросил Шмель. – Умненький мальчик. «Ствол» даже не на предохранителе. Наивный дядя Шмель ждал бы, пока добрый мальчик Леня Липский достанет деньги, а тот взял бы пистолет и всадил бы дяде пулю куда-нибудь сюда…
Пистолет выстрелил.
Липский рухнул.
Ему показалось, что кто-то просто вырвал из-под него пол.
* * *
– Я вас уже прямо заждался, – сказал Гринчук.Владимир Родионыч шагнул к Гринчуку, словно собираясь ударить его. Гринчук ждал.
Владимир Родионыч остановился, оглянулся на Полковника.
– Где Шмель? – спросил Полковник.
– В особняке, – качнул головой в сторону дома Гринчук. – Только вы на машине лучше не едьте. Из дома этот отрезок хорошо просматривается. Лучше вы свою пехоту двигайте цепочкой, отсюда и со стороны поля. И постарайтесь отсечь возможность прорыва к соседним домам, если не хотите потом играть в заложников.
– А Липского для этой игры будет не достаточно? – зло спросил Владимир Родионыч.
* * *
– Переиграть меня задумал? – спросил Шмель. – Маленький ты еще. Умный, но маленький. Жизни не видел.Липский стонал, схватившись за перебитую пулей ногу. Он не слышал Шмеля, так что ирония пропадала впустую. Леонид слышал только свой стон и свою боль. Слепящую безумную боль.
Шмель вытащил из тайника увесистый пакет, заглянул в него.
Вот они, четыре миллиона. Вот они.
Шмель оглянулся на Липского.
– Все в порядке, Леня, – сказал Шмель. – Деньги у меня. Все могло быть куда веселее, если бы ты не порол горячки. А теперь, извини, мне придется делать отсюда ноги. А тебе…
Шмель поднял пистолет.
– Не надо было тебе пытаться меня переиграть, Леня. Ты еще слишком сопливый.
Леонид посмотрел на Шмеля.
В зимнем саду было темно, и Липский рассмотрел только темный силуэт. И силуэт этот поднял руку.
– Нет, – сказал Липский.
– Да, – сказал Шмель. – Да.
Пистолет выстрелил. Потом еще раз.
Тело на полу выгнулось.
Еще выстрел. И еще.
Тело замерло.
Шмель прицелился и остаток обоймы всадил в голову Леонида.
Пакет с деньгами положил в сумку, которую прихватил заранее.
Быстро спустился на первый этаж.
Открыл дверь, вышел на крыльцо. Замер, прислушиваясь.
Тишина.
Шмель спустился по ступенькам. Подошел к калитке и снова остановился. Прислушался.
Взялся за ручку.
Легкий скрип. Так бывает скрипит свеженарезаная капуста, когда хозяйка разминает ее, делает мягче и сочнее. И еще так скрипит снег под осторожными шагами.
Шмель достал из кармана пистолет, снял его с предохранителя.
Вряд ли это пасли его, но лучше… Что именно лучше, Шмель додумать не успел. Краем глаза они заметил движение над забором слева от себя.
Тень двигалась бесшумно. Движение Шмель смог заметить только потому, что тень на секунду перекрыла звезды.
Шмель выстрелил.
Выстрел гулко прокатился по двору. Где-то неподалеку залаяли собаки.
Владимир Родионыч вздрогнул.
– У ваших глушители? – спросил Гринчук.
– Да, – коротко ответил Полковник.
Снова ударил пистолет.
– Значит, ваших выстрелов мы не услышим, – констатировал Гринчук. – Вы дали приказ брать живым? Или разрешили бить на поражение?
– По обстоятельствам, – ответил Полковник.
Возле особняка рвануло. Огненный клубок вспух на мгновение возле особняка.
– Граната, – сказал Гринчук.
* * *
Шмель выскочил на улицу сразу после взрыва. Его машина стояла немного в стороне, ее взрыв затронуть был не должен.Снег отчаянно скрипел.
Слева послышался невнятный возглас. Шмель выстрелил на звук и побежал к машине.
Что-то сухо ударило в дерево рядом с Шмелем. Стреляют, понял он. Из бесшумного. Явно не менты. Кто тогда? Кто?
Щелк, щелк, щелк… Дорожка из снежных фонтанчиков почти бесшумно добежала до забора. Пуля с визгом отлетела от кирпича.
Шмель оглянулся, выстрелил туда, где, как ему показалось, что-то шевельнулось.
До машины оставалось всего несколько шагов, когда новая дорожка снежных фонтанчиков догнала Шмеля и ударила по ноге. Шмель упал.
Его хотели взять живым. Поэтому стреляли по ногам. В два автомата. Одна очередь свалила Шмеля. Вторая чуть запоздала и ударила уже по лежащему. Спина, бок, шея, голова.
Этого Шмель даже не почувствовал. Не успел.
* * *
– Вы знаете, что я с вами сделаю, если с мальчиком что-то случится? – спросил Владимир Родионыч.Гринчук промолчал. Он молча шел справа от Владимира Родионыча, стараясь не отставать и не забегать вперед. Владимир Родионыч старательно держал темп, но слышно было, что давалось ему это с трудом. Он сипел так, что заглушал скрип снега под ногами. Полковник дипломатично держался чуть сзади.
– Не нужно так торопиться, – сказал Гринчук. – Судя по всему, ваши парни уже закончили.
Захрипела рация в руках Полковника.
– Слушаю, Шторм-три, – сказал Полковник.
– Что там? – остановившись, спросил Владимир Родионыч.
Он пытался справиться с одышкой.
– Шмель оказал сопротивление, и его убили. Случайно. У нас ранено три человека. К счастью – легко.
– Орлы, – тихо сказал Гринчук.
– По…помолчите, – потребовал Владимир Родионыч. – Что там с Липским?
– Еще не знают. Просят разрешения войти в дом.
– Пусть входят, – сказал Владимир Родионыч. – Пойдемте.
– Не нужно было бежать пешком. Прекрасно подъехали бы на машине, – сказал Полковник.
– Ничего, воздухом подышим. Но если…
– Я уже слышал, – сказал Гринчук. – Если что-то случилось с Липским.
– Я… И вся ваша наглость и хитрость не помогут вам, – предупредил Владимир Родионыч, поскользнулся, но его успел подхватить Гринчук.
– Руки уберите, – потребовал Владимир Родионыч.
Они уже подошли к калитке, возле которой темнел силуэт одного из бойцов, когда рация снова подала голос.
– Да, Шторм-три, – сказал Полковник. – Где? Понял.
– Что там? – спросил Владимир Родионыч.
Полковник не ответил и быстрее прошел через двор и поднялся в дом по ступенькам.
За ним вошел Владимир Родионыч и Гринчук.
В доме горел свет.
Тело Шмеля втащили в холл и положили на пол. Снег, смешанный с кровью потихоньку таял, и по полу ползла тонкая розовая струйка.
Лицо Шмеля кто-то прикрыл простыней с дивана. На белой ткани начинали проступать кровавые пятна.
Рядом с телом лежали пистолет и сумка. Обычная спортивная сумка из кожзаменителя.
Еще один боец стоял возле ступенек на второй этаж.
– Где он? – спросил Полковник.
Боец в черной вязаной шапочке-маске молча указал рукой наверх. Полковник пошел по ступенькам. Владимир Родионыч остановился и сделал несколько вдохов, держась рукой за грудь. Его неприспособленные к прогулкам по снежной целине туфли были облеплены снегом. Брюки тоже. До колен.
– Пойдете наверх? – спросил Владимир Родионыч.
– Что я там не видел? – Гринчук подошел к елке и поправил на ней гирлянду из крохотных лампочек.
Владимир Родионыч медленно поднялся по ступенькам наверх.
Когда через несколько минут он спустился вниз, Гринчук все еще стоял перед елкой. Огоньки горели.
Простыня на теле Шмеля пропиталась кровью.
Владимир Родионыч спускался медленно, крепко держась за перила. Подошел к Гринчуку и взял его за расстегнутую куртку. Тряхнул.
Голова подполковника безвольно качнулась.
– Ты понимаешь, что наделал? – спросил Владимир Родионыч и снова тряхнул Гринчука.
Тот оторвал, наконец, взгляд от мигающих огоньков и посмотрел в глаза Владимира Родионыча. И что в этом взгляде заставило Владимира Родионыча отпустить куртку Гринчука и отступить на шаг.
– Они сидели на диване, – тихо сказал Гринчук. – Вот там.
Палец подполковника дрожал, когда указывал на диван.
– Слева – мать. Она только успела набросить халат. Из-под него была видна ночная сорочка. Белая такая, полупрозрачная, – Гринчук подошел к дивану и сел. – Вот тут. А справа от нее сидел сын. В пижамке. С глупым желтым покемоном на груди. Пуля вошла покемону точно между глаз. Одна пуля. А вторая ударила мальчику в голову.
Гринчук дотронулся до спинки дивана, где в коже были видны пробоины.
– Дальше сидела его сестра. Тоже в пижаме. Только с далматинцами. В сестру попало три или четыре пули. И столько же ударило в отца. Ударом его отбросило в сторону, и он, наверное, упал бы на пол. Если бы не диванная подушка.
Гринчук встал и подошел к стене. Дотронулся рукой до выбоин от пуль. Крови почти не было видно. Только светло-коричневые разводы. Еле заметные.
– Тут стояли охранники, – сказал Гринчук. – Им всем на Новый год подарили бронежилеты. Но эти четверо вышли в холл, не надев подарков. Они отдыхали вон в той комнате.
Гринчук указал рукой на дверь.
– Никто из них не успел вытащить оружие. Их срубили одной очередью, но все равно, никто, похоже, не попытался даже схватиться за пистолет. Никто из четверых, подготовленных и тренированных.
Владимир Родионыч смотрел на Гринчука, словно завороженный. В каждом движении подполковника чудилась какая-то боль. Словно даже дышать ему трудно. Словно он каждым движением сдирает повязку с кровоточащей раны.
Полковник молча спустился вниз и остановился у лестницы.
– А вот там, возле входа на кухню, стояли три женщины: горничная, повариха и няня. Они были в халатах, словно и у них не было времени одеться, – Гринчук обернулся к Владимиру Родионычу. – Шмель – сволочь. Он подонок и убийца. У него не дрогнула рука, когда он убивал своих подельщиков. У него не дрогнула рука, когда он убивал Леню Липского… Но знаете, что меня мучило все время?
Гринчук перевел взгляд на Полковника.
– Что не давало мне спать? И что давило меня, словно… Словно… – Гринчук попытался найти слово, но потом просто махнул рукой. – Когда я приехал сюда, тела еще лежали на местах. Один охранник мертвый сидел перед мониторами. Еще два лежали мертвые во дворе. И никто из них не схватился за оружие. Никто. Вы помните, Полковник, в каком состоянии приехали ко мне домой?
– Помню, – глухо ответил Полковник.
– И помните, как я вам уже здесь, на улице сказал, что покойников можно считать не четырнадцать, а пятнадцать. Леню Липского тоже уже можно было считать мертвым. Помните?
– Да.
– Ему тогда повезло, – тихо-тихо сказал Гринчук. – Очень повезло. А я не мог понять, что же меня мучит… Я уехал отсюда, потом меня вызвали в кабинет к Владимиру Родионычу, и я сорвался…
– Я помню, – сказал Полковник.
– И только потом до меня вдруг дошло, – Гринчук посмотрел на Полковника, потом перевел взгляд на Владимира Родионыча. – Я вдруг осознал, что не понимаю, как это одиннадцать человек спокойно собрались вот в этом холле, под этой вот елочкой. Собрались второпях, но без паники. Я как будто услышал эту фразу… Единственную фразу, которая могла вот так их всех привести сюда. Одна единственная фраза: «Леня вернулся».
– Леня вернулся! – крикнул Гринчук. – Леня! Вернулся! И все бросились сюда. Все, кто был в доме. Все, кто ждал и надеялся. Они могли его не слишком любить, но этот крик – Леня вернулся! – все равно привел бы их сюда.
– Только представьте себе, – сказал Гринчук. – Вы легли спать с мыслью, что можете уже никогда его не увидеть. И вдруг… Нет? Вы не выйдете? Не выйдете?
Гринчук пробежал через холл, к входной двери.
– Он вошел отсюда. В руках у него была сумка. Скорее всего – сумка. Но никто не обратил на нее внимания. Все видели только Леню. А он им улыбался. Принимал поздравления и даже вытерпел поцелуи от женщин. Как тебе это удалось, наверняка спросил кто-то. Да, как ты спасся, поддержали остальные. Это было действительно важно – как он выбрался. Неужели сбежал?
– Наверное, он было немного взволнован, наш Леня Липский. Это понятно – он только что избежал смерти. Успокойтесь, сказал Леня Липский. Я все расскажу, сказал Леня Липский. Да вы сядьте, сказал отцу Леня Липский. Тут ко всем присоединился Роман Ильченко. Он уже застрелил из пистолета с глушителем охранника перед пультом, потом вышел и застрелил второго, во дворе. Роман, наверное, кивнул Лене. А потом поднял автомат.
Гринчук поднял руки, словно целясь из автомата.
– Видите? Он расстрелял охранников. Ему отсюда было очень удобно прошить своих приятелей одной длинной очередью. А потом положил трех женщин, вон там. Женщины даже испугаться не успели. А вот Леня…
Гринчук подошел к креслу, стоящему напротив дивана. Сел в него.
– А вот Леня стрелял отсюда. В отца. В его жену. В своих брата и сестру. В упор. А потом, пока Роман на всякий случай стрелял в головы и без того мертвых людей, Леня Липский поднялся в кабинет отца, забрал оттуда деньги, а потом спрятал их в зимнем саду. В папином тайнике. Леня был очень умным мальчиком. Он понимал, что его напарник, Шмель, за четыре миллиона долларов может, не задумываясь, его убить. Как он убил Романа Ильченко во дворе. Окликнул, наверное, Романа, а тот даже и удивиться не успел.
– Деньги, – сказал Гринчук. – Очень большие деньги. Но Леня умел считать. Четыре миллиона для Шмеля. А себе он собирался оставить все остальное. Только отдать эти четыре миллиона он собирался уже после своего чудесного освобождения, чтобы у Шмеля не появился соблазн убить Леню там, на заводе.
– Помните, – сказал Гринчук, – я говорил, что убийца в детективе тот, кто имеет самое мощное алиби. Алиби Шмеля было не самое прочное. Самое прочное алиби было у Лени Липского.
– Знаете, почему? – спросил Гринчук. – А потому, что вы не позволили бы мне на него нажать. У меня не было доказательств. Не было. И нет, кроме вот того тайника. Но для вас ведь этого мало? Что для вас слова какого-то мента для новых русских, против слова самого Леонида Липского? Ведь он только что пережил шок! Он только что потерял всю свою семью… Даже если бы я заставил Шмеля признаться, вы поверили бы мне? Скажите, Владимир Родионыч!
Владимир Родионыч отвернулся.
– А вы, Полковник? Вы меня поддержали бы? Согласились бы со мной? А если бы согласились? Что бы вы сделали Леониду Липскому?
Гринчук сжал кулаки.
– Леня был умным мальчиком. Он все хорошо придумал. Не Шмель его заставил, нет. Это Леня Липский уговорил Шмеля. Я знаю. Я знаю. Леня Липский слишком беззащитен. И потому очень жесток. Главное – не пустить все это во внутрь себя. Отец, дети – чушь, они там, снаружи. Они чужие. А для Лени Липского ценным может быть только Леня Липский. Единственное, что он научился уважать, это свои желания. Он просто не мог себе представить, что за осуществление желания его может ждать наказание. Он никогда не бывал наказан. Никогда!
– Знаете, – ровным голосом произнес Гринчук. – Вы не понимаете одной простой вещи. Ерундовой вещи. Вы, умные и богатые, сильные и влиятельные, не понимаете, а затраханные рутиной и начальством менты – знают. Знают очень точно, что не они останавливают большинство преступлений. А страх перед наказанием. Он живет в каждом человеке, и не дает совершать ошибки. Вы лишили своих детей страха. Вы лишили Леню Липского страха. Они не научились бояться.
– Права была его классная руководительница. Они беззащитны. Только не перед будущей жизнью. Они беззащитны перед самими собой. И потому жестоки.
– Я сам хотел его убить, – сказал Гринчук. – Своими руками. Но я… Я не имею права убивать. Не могу себе этого позволить. Я могу только разрешить им довести все до конца. Все – до конца.
– Четыре миллиона, – сказал Гринчук. – Это так много, что вы поверили. Вы поверили, будто все – ради них.
– Мне не нужны деньги, – сказал Гринчук. – Я плаваю в дерьме, и если я это дерьмо впущу в себя, то… То, что от меня останется? Я утону. А я не хочу тонуть. Я хотел, чтобы мне поверил Шмель и поверил Липский. А это значило, что в это должны поверить и вы. И Нина. И… Все.
– Вы думаете, что мне это было легко? – спросил Гринчук.
Никто не ответил.
– Пойду я, – сказал Гринчук. – А то там Михаил может начать нервничать.
Гринчук прошел через холл к выходу.
– Пойду я, – повторил Гринчук. – Очень хочется спать.
Гринчук вышел.
Владимир Родионыч вдруг понял, что, не отрываясь, смотрит на мигающие елочные огни. Смотрит не отрываясь. До рези в глазах. И что от напряжения на глазах выступили слезы. От напряжения, сказал себе Владимир Родионыч.
Гринчук неожиданно вернулся.
– Он его из пистолета убил? – спросил Грнинчук.
– Да, – ответил Полковник.
– Одной пулей? – спросил Гринчук.
– Нет, – ответил Полковник. – Он всадил в него всю обойму. В ногу, в грудь. Несколько пуль в лицо.
– Хорошо, – сказал Гринчук и вышел.
Владимир Родионыч кивнул. Замер и оглянулся на Полковкника. Но тот как раз отвернулся.
– Я, пожалуй, тоже поеду, – сказал Владимир Родионыч.
– Только сумку с деньгами возьмите, – попросил Полковник. – А я тут останусь, встречу милицию. Соседи, наверное, вызвали.
Владимир Родионыч вышел из дома, сел в машину. Сумку положил возле себя на заднее сидение.
Впереди мигнули огни «джипа» Гринчука.
Странно, подумал Владимир Родионыч. Странно. Он чувствовал себя очень странно. Понимал, что должен испытывать ужас или злость, а на самом деле испытывал только облегчение. Облегчение и слабость. И нечто, похожее… Владимир Родионыч слишком долго жил на свете, и слишком долго плавал в этом самом дерьме. В том самом дерьме, которое Гринчук не хотел впускать в себя.
А что, хрен старый, подумал Владимир Родионыч, тебе удалось не хлебнуть дерьма? Удалось?
Владимир Родионыч слишком долго прожил на свете, и уже думал, что разучился испытывать это чувство. Это почти неприличное чувство счастья.
Странно, подумал Владимир Родионыч.
И его размышления прервал звонок мобильного телефона.
– Слушаю, – сказал Владимир Родионыч.
– Это Гринчук.
– Да, Юрий Иванович.
– Эти деньги, что возле вас…
Владимир Родионыч открыл сумку и посмотрел на деньги:
– Да?
– Вы их лучше сожгите, – сказал Гринчук.
– Не понял.
– Сожгите эту бумагу, чтобы какой-нибудь ошибки не вышло. Это не те деньги. Это для меня напечатали на принтере знакомые умельцы.
– Как это?
Владимир Родионыч торопливо разорвал упаковку, достал купюру.
Бумага. Фантик.
– Понимаете, когда Михаил обыскал дом и нашел деньги, я решил, что лучше не рисковать. Все-таки большая сумма. Михаил положил в тайник фальшивые деньги и пистолет. Все равно Шмель не успел бы рассмотреть деньги как следует. Вы очень своевременно приехали.
– А… а где деньги? – спросил Владимир Родионыч.
– До завтра, – сказал Гринчук. – я поехал спать.
И связь оборвалась.
А когда Владимир Родионыч попытался дозвониться снова, женский голос сообщил ему, что абонент находится вне пределов досягаемости.
– Сукин сын, – с чувством сказал Владимир Родионыч. – До завтра, видите ли. Сукин сын. Спать он поехал.
А Гринчук не соврал. Он действительно отправился к себе, чтобы, наконец, выспаться. Сил больше не осталось.
Говорили как-то, что один пловец чуть не утонул после финиша – весь выложился.
Гринчук не упал. Он смог самостоятельно выйти из машины, подняться в квартиру. Хватило у Гринчука сил открыть дверь. Даже раздеться Гринчук смог самостоятельно.