Страница:
А потом все выключилось. Он уснул. И спал долго. Весь остаток ночи. И утро. И день. Его телефоны не отвечали, а когда кто-то из людей попытался лично передать Гринчуку приглашение на встречу с Владимиром Родионычем, то добрался он только до лестничной клетки.
На площадке перед лифтом стоял журнальный столик. Возле столика стояло кресло. А в кресле сидел Браток. Прапорщик Бортнев, в парадной милицейской форме. Прапорщик, увидев охранника, отложил в сторону журнал и печально посмотрел на посетителя.
– Мне Гринчука, – сказал охранник и попытался просто пройти в квартиру мимо Братка.
– Стоять, – сказал Браток.
Охранник оглянулся, потом потянулся к кнопке звонка.
– Нажмешь – без руки останешься, – очень увесисто сказал Браток. – И без ноги.
Охранник попытался улыбнуться, но отчего-то улыбка не получилась. Он уже был наслышан о подвигах оперативно-контрольного отдела.
– Его САМ вызывает, – сказал охранник.
– Когда проснется – я передам, – пообещал Браток. – А ты часом не знаешь реку в Африке на букву Лы? Из семи букв.
– Не…
– Ну, так и пошел. Лимпопо он не знает, двоечник.
Всего этого Гринчук не видел. Он спал. И ему снились сны. И сны были приятные. Гринчук даже улыбался во сне.
Ему приснилось, что ровно в полдень в кабинет к Нине постучали, и на пороге возник безукоризненный Граф.
– Здравствуйте, Нина, – как всегда вежливо произнес Граф. – Я к вам.
– Присаживайтесь, – ответила Нина.
– Я по поводу клуба, – сказал Граф и сел на стул возле письменного стола.
– Не продается, – ответила Нина.
– И слава богу, – счастливо засмеялся Граф. – Я хочу у вас арендовать клуб.
– Что? – переспросила Нина.
– Клуб. У вас. Арендовать.
Граф положил на стол кожаную папочку, извлек из нее несколько листочков распечатанного на лазерном принтере текста и протянул Нине.
– Вот, даже подготовил договорчик.
Нина недоверчиво посмотрела на Графа. Потом взяла бумаги и стала читать. Граф молча ждал, благожелательно рассматривая Нину.
– На пять лет, – сказал Граф, когда Нина закончила чтение. – Сумма аренды там проставлена. Вы, как менеджер, нас полностью устраиваете. Деньги на ремонт выделяем мы, но я бы попросил вас лично проконтролировать процесс ремонта и оформления. Что с вашей толчки зрения понадобится для клуба – напишите, мы закупим.
Нина потрясенно смотрела на Графа.
– Он нашел деньги? – спросила Нина.
– Кто?
– Не прикидывайтесь. Гринчук, конечно. Он нашел свои проклятые четыре миллиона?
– Да, он нашел свои четыре миллиона.
– Тогда передайте ему, что мне его деньги не нужны, – выпалила Нина.
– Он нашел четыре миллиона, – спокойно повторил Граф, – но я к вам пришел не от него. Вы бывали в моем Клубе?
– Там? – махнула куда-то в сторону Нина.
– Скорее, там, – указал в другую сторону Граф. – Мне пришла в голову мысль, что мое заведение слишком консервативно, чтобы нравиться детям моих клиентов. Вы меня понимаете? А ваш клуб мне полностью подходит. Особенно тем, что вы являетесь его владельцем.
Не врите, – сказала Нина. – Гринчук, небось, за дверью сидит.
– За дверью сидит нотариус, который должен заверить наш договор. А Гринчук, насколько я знаю, сейчас дома.
– Вы вправду не от него?
– Вправду, – коротко кивнул Граф.
Он был где-то очень старомоден, поэтому свою правую руку держал за спиной, так, чтобы Нина не могла увидеть скрещенные пальцы. У каждого были свои причуды, а Граф не мог просто так врать симпатичной женщине. Даже если врал только наполовину. Идея действительно принадлежала Гринчуку. Но Граф ее внимательно обдумал и нашел весьма перспективной. И полезной. С точки зрения воспитания подрастающего поколения.
Но Нине, как здраво рассудил Граф, это знать было ни обязательно.
– Если к вам придет кто-то из этих… – Граф брезгливо встряхнул рукой, – смело отправляйте их ко мне. Но я думаю, что не придут.
– Ладно, – сказала Нина. – Хорошо.
– Я могу позвать нотариуса?
– Позовите, – радостно кивнула Нина.
Граф встал.
– А вы скоро увидите… – нерешительно начала Нина.
– Кого?
– Юрия Ивановича.
– Не знаю. Возможно, что и скоро.
– Вы не могли бы ему передать… – Нина передвинула договор на край стола и аккуратно выровняла листки бумаги. – Я ему наговорила здесь…
– Ничего, – улыбнулся Граф. – Он все понимает. Он мне сказал следующее. Однажды Нине показалось, что она меня предала. Потом ей показалось, что ее предал я. И еще ей казалось одно время, что она меня любит. Она снова ошиблась. Она просто держится за меня, чтобы не потеряться. Она не потеряется. Она сильная. Сильнее, чем сама думает. И она уже готова обойтись без костыля по кличке Зеленый.
– Он так сказал? – спросила Нина.
– Да.
– И он не обидится, если я…
– Вы взрослая самостоятельная женщина. Умная и красивая. И свободная.
– Это он сказал?
– Это я сказал. А он сказал, что однажды придет к вам и попросит вашей помощи. И очень надеется, что вы останетесь его другом.
– Хорошо, – сказала Нина.
Гринчук улыбнулся во сне. Он знал, что этот его сон – правдивый. Знал, что именно так все произошло на самом деле. И знал, что теперь и Нине, и ему отныне станет легче. Намного легче.
Потом Гринчуку приснился Гиря. Гиря был трезв, но, тем не менее, весел.
– Знаешь, – сказал Гиря, – спасибо тебе, конечно, что помог решить все мои непонятки, но будь ты неладен, Зеленый. Чтобы я еще хоть раз в жизни стал помогать менту…
Гиря помотал головой.
– Саня, конечно, меня бы не отпустил просто так, но, блин…
– Уеду я теперь отсюда, на хер, – сказал Гиря. – Завязать решил. Очень жить хочется. Как хочется жить…
А еще Гринчук улыбнулся, когда приснился ему другой сон, о том, как в кабинет к Владимиру Родионычу вошла Инга и, не говоря ни слова, поставила на письменный стол перед ним спортивную кожаную сумку. Точную копию той, которую Владимир Родионыч раздраженно швырнул утром в угол кабинета.
– Что это? – спросил Владимир Родионыч.
– Это вам просил передать подполковник Гринчук, – позволила себе улыбку Инга.
– Когда? – спросил Владимир Родионыч, заглядывая в сумку.
– Два дня назад. Но просил, чтобы я отдала непременно сегодня.
Владимир Родионыч что-то сказал, но Гринчук не разобрал, что именно. Его разбудили.
– А в глаз? – спросил Грнинчук.
– Уже вечер, – сказал Браток. – И к вам пришли.
Гринчук открыл глаза.
– Здравствуйте, гер оберст, – сказал Гринчук. – Такой сон мне перебили…
– О чем?
Полковник сел на стул возле кровати Гринчука.
– Представляете, Владимир Родионыч открывает сумку, заглядывает и начинает говорить. В слух. Представляете?
– Зачем же? – приподнял бровь Полковник. – Я это помню. Прошло всего несколько часов. И остальные члены совета помнят, как Владимир Родионыч высказывал свое отношение к вашей очередной выходке.
– На совете? – с мечтательным выражением переспросил Гринчук. – Инга не только стерва, но и большая умница.
– Еще какая, – согласился Полковник, – она вам тут передала баночку варенья. В нем много витаминов, как она утверждала, а вам они очень пригодятся. Что-то она там еще про жизненные соки говорила, но я не разобрал.
– Ничего, я понял, – сказал Гринчук.
– И еще Граф звонил, – сказал Полковник. – Совет решил, что это хорошая идея.
– Очень рад.
– Собираетесь и дальше устраивать аудиенцию в постели? – спросил Полковник.
– А вы и дальше собираетесь здесь сидеть? – спросил Гринчук.
– Представьте себе.
– Вам не говорили, что вы очень назойливый и грубоватый человек? – осведомился Гринчук.
– Только что, – невозмутимо сказал Полковник. – А вам давно говорили, что вас боятся люди?
– Это кто?
– Говорили?
– Боятся.
– Например, некто Гиря. Приходил сегодня ко мне, очень вежливо разговаривал. Так волновался, что даже материться перестал. А сказал, что очень вас уважает, всячески вам благодарен за вашу доброту, но сделает все, чтобы больше с вами не пересекаться. Он завтра-послезавтра уезжает из города. Навсегда.
– А чего это он к вам приезжал так запросто?
– А потому, что нету в живых Виктора Евгеньевича, а место до сих пор вакантно. И мне приходится…
– Тяжела она полковничья папаха, – с сочувствием продекламировал Гринчук.
Взглянул на часы, стукнул себя по лбу и сел на кровати.
– Что случилось? – спросил Полковник.
– Забыл. Блин горелый, забыл. Мне ж нужно было сегодня Гусака дернуть. Обидно…
– Да ладно, – заглянул в дверь комнаты Браток.
– Что значит – ладно? – возмутился Гринчук. – Я ведь сказал этому засранцу…
– К нему Миша сегодня ездил, – сказал Браток. – Я сам хотел, но нужно было тут дежурить. А Миша съездил…
– И что?
– Ему попытались дать взятку, – засмеялся Браток.
– Нет, ну это просто праздник како-то, – счастливым голосом сказал Гринчук и встал с кровати. – Я надеюсь, что Миша…
– У них там произошел разговор за закрытыми дверями. Миша вышел с рапортом Гусака. По состоянию здоровья.
– Кушать хочу, – сказал Гринчук, надев джинсы и джемпер. – Что там у нас есть?
– Только яйца и сосиски, – доложил Браток. – Яиц много. Могу сделать яичницу. Все равно ничего другого не умею.
– Давай яичницу, – согласился Гринчук. – На четыре… нет, пять яиц.
– На вашу долю жарить? – спросил Браток у Полковника.
– Простите? – не понял тот.
– Вы будете яичницу есть? – с невозмутимым видом спросил Браток.
Гринчук резко отвернулся к окну, будто увидел что-то очень интересное.
– На два яйца, – сказал Полковник.
– Только у Юрия Ивановича хлеба нету, – уже из кухни сообщил Браток.
Плечи Гринчук вздрагивали от смеха.
– Смеетесь? – спросил Полковник. – Как вы посмеетесь, когда узнаете, что Владимир Родионыч уже минут пятнадцать стоит этажом ниже и ждет, пока я его позову сюда.
– Ваня! – крикнул Гринчук. – Еще пару яиц жарь. Сейчас снова гость придет.
– У нас так стульев не хватит, – сказал Браток. – И сковороды. Придется два раза жарить.
– Вы как полагаете, – обернулся Гринчук к Полковнику. – Владимир Родионыч любит горячую яичницу или остывшую?
Полковник молча достал из кармана телефон:
– Владимир Родионыч? Можете подниматься. Они уже проснулись, и к ним можно заходить.
– А чего это такой скромный? – спросил Гринчук.
– А он как-то не привык, чтобы всякие прапорщики не впускали его в квартиры всяких подполковников.
– А что – не пускали?
– Владимир Родионыч даже пробовать не стал, человек себя уважает.
В дверь позвонили.
– Вань, открой! – крикнул Гринчук.
Браток что-то недовольно пробормотал и прошел ко входной двери.
– Здрасьте, – сказал Браток. – Яичница скоро будет готова.
Владимир Родионыч ошарашено посмотрел вслед Братку и вошел в комнату.
– Добрый вечер, – сказал Владимир Родионыч нейтральным тоном.
– И вас также, – ответил Гринчук. – У вас хлеба с собой нету?
– Простите, чего?
– Хлеба. А то яичница скоро поспеет, если прапорщик Бортнев не врет…
– Не врет, – крикнул Браток с кухни.
Что-то оглушительно заскворчало. Браток перекалил сковороду.
– Извините, – развел руками Владимир Родионыч. – У меня только портфель с бумагами. Про хлеб я как-то не подумал. Я могу куда-нибудь присесть?
Гринчук забрал со стула вещи и подвинул его гостю:
– Прошу.
Владимир Родионыч подошел к стулу, не спеша, оглядывая комнату. Скептически так оглядывая, даже с иронией. Присел на стул.
– Вам я сейчас табурет принесу, – сказал Гринчук Полковнику.
– Не нужно, – сказал Полковник. – У вас коньяк есть?
– Вань, – крикнул Гринчук, – ты коньяк покупал?
– Так его на днях допили, – Браток появился в дверях. – Вон, Полковник, кажется, и допил.
Браток вышел.
– Дисциплинка тут у вас, – пробормотал Полковник.
– Да вы присаживайтесь!
– Нет уж, спасибо. Я лучше пока в магазин схожу.
– За хлебом? – потрясенно спросил Гринчук.
– Хрен вам, а не за хлебом, – возмутился Полковник. – Полковники за хлебом не ходят. Пусть за хлебом вон прапорщики бегают. Слышал, прапорщик?
– А я не могу, – ответил с кухни Браток. – Я у плиты. И мне Миша твердо приказал от Юрия Ивановича ни на шаг.
Гринчук внимательно посмотрел на Полковника. Потом на Владимира Родионыча.
Владимир Родионыч сидел на стуле, рассматривая обои на стенах.
– Сходи, Ваня, – сказал Гринчук.
– Еще что-то купить? – спросил Браток.
– Сам посмотри.
– Хорошо, – кивнул Браток. – Только напоминаю, что Миша через два часа будет ждать нас у мамы Иры. Там Доктор выставляет угощение с первых гонораров. Не поверите…
Браток обернулся к Полковнику, который как раз шел к двери.
– Не поверите, ему сегодня с утра уже звонили психованные бабы и просили принять. Им подруги рассказали, как он их лихо вылечил. Прикиньте – пятьдесят баксов за прием.
Владимир Родионыч вздохнул.
– Ваня, ты за хлебом шел, – напомнил Гринчук.
– Уже иду, – Браток набросил куртку. – Теперь Доктору придется кабинет открывать, иначе бабы его и дома найдут…
Дверь закрылась.
Полковник нажал кнопку лифта.
– Не было у Доктора печали, – засмеялся Браток. – Теперь вот…
– Гринчуку очень плохо? – спросил Полковник.
– А вы у него спросите, – сразу став серьезным, сказал Браток.
– Я у вас спрашиваю.
– А как бы вам было, если бы вы пацана семнадцатилетнего убили? Даже если он подонок последний. Как бы вы себя чувствовали? Я и то… Когда мне Гринчук сказал о том, что это Ленька, сученок… Я и из клиники той уехал. От греха подальше. А Гринчук…
Открылась дверь лифта.
– А вы думаете, не нужно было мальчишку?
Браток вошел в лифт, подождал, пока следом за ним вошел Полковник. Нажал на первую кнопку. Дверь закрылась.
– Не нужно было мальчишку… – повторил свой вопрос Полковник.
– А что не нужно? Убивать? Та к Гринчук его не убивал. Казнить? Вы бы сами что сделали?
– Не знаю…
– И я не знаю, – серьезно сказал Браток. – Это Гринчук знает. Он решил. И ему с этим теперь жить. Он мне знаете, что как-то сказал? Мент для того существует, чтобы чужие грехи на себя брать. Чтобы обычным людям не понадобилось мстить. И еще Гринчук сказал, что обычные люди могут брать на себя ответственность. А менты обязаны ее брать. Если они менты.
Лифт остановился.
– Мне сколько погулять? – спросил Браток.
– Минут тридцать – сорок, – ответил Полковник. – Сюда подойдешь, а мне Владимир Родионыч перезвонит.
Браток потоптался на месте.
– Спрашивай, – разрешил Полковник.
– У Юрия Ивановича проблемы? Это серьезный базар?
– Серьезный, – кивнул головой Полковник. – И, полагаю, у Юрия Ивановича будет пара неприятных минут.
– Поаккуратнее бы там ваш бугор, – сказал Браток.
– Вы думаете, что Юрий Иванович…
– При чем здесь Гринчук? – искренне удивился Браток. – Будет он обижаться, нет – его проблема.
– А что тогда будет проблемой… э-э… моего бугра? – спросил Полковник.
– Я тогда буду проблемой. И дай вам бог с такой проблемой сталкиваться, – Браток сказал это так, что Полковник сразу же согласно кивнул.
Браток не шутил.
– Тады я за хлебом, – сказал Браток.
– А я тут в бар зайду, Юрий Иванович очень тамошний коньяк хвалил, – Порлклвник кивнул охраннику в подъезде и вышел на улицу.
Сверху, с темного неба, сразу из-за уличных фонарей на город опускалась серебристая снежная пыль. Хотя с таким же успехом эта пыль могла быть звездной. На нее все равно никто не обратил бы внимания.
Полковник перешел через дорогу и медленно пошел к бару.
– Можно, – согласился Владимир Родионыч. – Можно. Забавная у вас квартира. Жалею, что не бывал тут раньше.
– И что бы это дало?
– А то, что я, наверное, тогда бы не поверил в вашу погоню за богатством.
– Поверили бы, – сказал Гринчук. – Захотели бы и поверили. Четыре миллиона – это не цацки-пецки.
– Это было даже весело.
– Что?
– Ваша выходка с четырьмя миллионами. Совет оценил. Входит Инга и грациозно ставит сумку с деньгами прямо на стол. И сообщает, что вы просили отдать.
– Я просил отдать вам, – честно признался Гринчук. – Но если бы знал, что сегодня будет совет – попросил бы сделать именно так. Инга у вас умница.
– Я знаю. Хотя умные секретарши не должны принимать от посторонних мужчин такие суммы даже на хранение. Она, кстати, просила передать привет и то, что на свою долю не претендует. Не заработала.
– Само собой – не заработала, – согласился Гринчук.
– А что вы собираетесь делать теперь? – спросил Владимир Родионыч.
– Прикажите паковать вещи и сдавать оборудование по описи? – щелкнул каблуками Гринчук.
– Рот закройте свой шкодливый! – взорвался Владимир Родионыч. – Хотя бы на пять минут. Вы вообще когда-нибудь бываете серьезны?
– Бываю. Но не люблю. Тогда очень хочется плакать. А иногда повеситься. У вас такого чувства не бывает?
– Особенно часто в последнее время, – голос Владимира Родионыча стал звучать тише и менее напряженно. – Полагаю, что вам события последних дней дались не просто.
– Хотите, разрыдаюсь на груди? Весь пиджак слезами залью.
– Не просто, – повторил Владимир Родионыч. – Не хотел бы я попасть на ваше место.
– А вы бы на него и не попали, – сказал Гринчук, глядя в глаза Владимиру Родионычу.
– Вы жестокий человек, Юрий Иванович.
– Почему жестокий? Я просто говорю финальную фразу возможного разговора. Меня в юности подмывало на вопрос начальства о том, почему это у меня, скажем, сапоги не блестят, ответить: «А вас это не трахает!» Но я честно отвечал вместо этого, что, мол, только что подметал мостовую и не успел… А начальство тут же мне говорило, что это его не трахает. Это потом я уже научился сразу переходить к финальной фразе.
– И это прибавило вам любви начальства.
– Еще как! Вот вам я мог бы ответить, что у меня не было другого выхода, кроме как сделать то, что сделал. Потому что не видел другого варианта. И не хотел его видеть, если честно.
– И вы довольны этим своим решением? Оно вас сделало счастливым?
– А почему оно должно меня сделать счастливым? Почему правильное решение должно доставлять удовольствие? И почему мы должны делать только то, что нам доставляет удовольствие? Хирург что, плачет от радости, разрезая брюхо пациенту? И акушер кончает от удовольствия, вытаскивая у бабы из междуножия что-то измазанное кровью и слизью? А мент должен быть на седьмом небе от счастья, лупцуя резиновой палкой урода, который не хочет говорить, куда спрятал труп? – Гринчук засмеялся. – Таких надо гнать из органов, и от органов, извините за дурацкий каламбур. И мои слова о том, что вы на мое место никогда не попали бы, заменяет ваши о том, что человек разумный не стал бы так поступать, не стал бы взваливать на себя такую ношу и ответственность, что вот, например, вы никогда не попали бы в такую ситуацию. Никогда не оказались бы на моем месте. Нет? Я упростил диалог?
– Очень. А теперь о наболевшем – что вы полагаете делать дальше?
– Не знаю. Честно – не знаю. Не задумывался. Не до того было. При чем здесь моя дальнейшая судьба, если…
– Понимаю, – кивнул Владимир Родионыч. – Очень хорошо понимаю. И совет, надо отдать ему должное, тоже все понял.
Владимир Родионыч встал со стула и подошел к окну. Подышал на стекло. Медленно пальцем что-то начал на стекле чертить. Гринчук не понял, было ли это что-то осмысленное, или просто черточки и завитушки.
– Нам не нужен наемный мент, – сказал, не оборачиваясь, Владимир Родионыч. – Наемный охранник рано или поздно начинает мечтать стать хозяином.
Владимир Родионыч сделал паузу.
Гринчук стоял лицом к стене, заложив руки за спину. Словно арестованный.
– Однажды работники английской королевской библиотеки попросили, чтобы выделили деньги на содержание кота, который должен был ловить мышей. Им отказали, потому, что если кот мышей ловит – его не нужно кормить. А если он голодный, значит, мышей не ловит, – Владимир Родионыч посмотрел на Гринчука, но тот стоял неподвижно. И молча.
– Совет проголосовал единогласно, а это с ним не часто бывает. И если уж совсем честно, то я воспринял это решение даже с некоторым мстительным злорадством, дорогой Юрий Иванович.
– Спасибо за честность, – чуть хриплым голосом сказал Гринчук. – Большое спасибо.
– Пожалуйста. Хватит вам меня ставить в идиотские позы и заставлять принимать решение в ситуациях, которые вы срежиссировали. Надоело мне, знаете ли. Годы мои не те. И суставы уже гнутся плохо. Вы меня поймете, когда вспомните как плохо гнется ваша собственная спина.
– Я вас понимаю.
– А меня это не трахает! – заявил Владимир Родионыч, поднял с пола свой портфель и щелкнул замком, расстегивая. – Сами вот теперь с этим разбирайтесь!
Что-то высыпалось на кровать.
Гринчук оглянулся.
Пачки денег. Долларов. На глаз – миллиона четыре.
– Решили не жечь? – спросил Гринчук.
– Мы еще не настолько зажрались, чтобы жечь такие суммы.
Гринчук подошел к кровати, взял ближайшую пачку.
– Прикалываетесь? – спросил Гринчук. – что мне с ними делать?
– А это теперь ваши проблемы, – сказал Владимир Родионыч. – Ваши деньги и ваши проблемы.
Гринчук посмотрел в лицо Владимиру Родионычу, но усмешки не заметил. Лицо было серьезным, лишь с некоторым оттенком злорадства. И злорадство это потихоньку вытесняло все остальные эмоции с лица Владимиры Родионыча.
– Мне деньги Липского не нужны, – Гринчук отбросил пачку стодолларовок.
– Это не деньги Липского. Это совсем другие деньги. Это ваша премия за то, что вы спасли нас всех от Шмеля и Виктора Евгеньевича. За то, что спасли Милу Чайкину. За то, что научили уму разуму меня, старого хрена. И самое главное, за то, что освободили нас всех от необходимости принимать решение о судьбе Леонида Липского. Мы все решили, что это не так мало, как кажется.
– Вы просто взяли те самые деньги…
– Нет. Это совершенно честно – другие деньги.
– Вы их поменяли.
– А это уже не важно, – довольным тоном произнес Владимир Родионыч.
Он заглянул в свой портфель, демонстративно вытряхнул оттуда еще одну пачку долларов и закрыл портфель на замок.
– Ну? – спросил после этого Владимир Родионыч.
– Заберите эти деньги, – неуверенно попросил Гринчук.
– И не подумаю. Вы еще начните мне их назад совать, в карманы, там, за пазуху…
– Что я сними должен делать? – растерянно спросил Гринчук.
Владимир Родионыч засмеялся. Счастливо засмеялся, потому что вид растерянного и захваченного врасплох Гринчука доставлял ему несказанное удовольствие.
– Можете выбросить, можете сжечь. Можете даже попытаться мне их подбросить или переслать по почте – это не поможет. Я их вам все равно верну. Меня в этом доме, кстати, покормят обещанной яичницей?
– На кухне…
– Отлично. А мне будет очень интересно, как вы будете выкручиваться. У новых русских и мент должен быть миллионером.
– Вы же меня выперли.
– Оглохли, батенька, – засмеялся Владимир Родионыч. – Я сказал, что нам не нужен наемный работник. В той же самой Англии на пост начальника разведки брали человека по двум признакам – богатый, чтобы его не могли подкупить, и из старинного дворянского рода, чтобы понимал, что такое честь. В вашем случае не хватало только богатства.
Гринчук растерянно почесал в затылке.
Владимир Родионыч поманил Гринчука пальцем и прошептал ему на ухо:
– Мне надоело подозревать вас в том, что вы хотите заработать денег. Достали вы меня.
Гринчук что-то прошептал. Почти бесшумно. Но Владимир Родионыч услышал.
Он вдруг сделал стремительное движение рукой, схватил Гринчука за ухо и сильно крутанул.
– Я на тридцать лет тебя старше, гражданин мент, и если ты еще раз попытаешься меня назвать старым хреном, я тебе оба уха на хрен оторву.
Владимир Родионыч ослабил хватку пальцев. Гринчук с шипением принялся растирать ухо.
– И где там Полковник с коньяком? – осведомился Владимир Родионыч.
А Полковник сидел на табурете в баре и медленно-медленно смаковал коньяк из широкого стакана.
– Знаете, Никита, – сказал Полковник, – а коньяк действительно хороший. И кстати, вы Никита или Саша? Я слышал два варианта.
– Саша – это имя. А поскольку фамилия у меня Никитин, то и кликуха – Никита, – ответил бармен.
– Понятно, – кивнул Полковник. – Так на бутылочку я располагаю?
– Для друзей Юрия Ивановича, – бармен сделал широкий жест, из которого могло следовать, что он готов весь бар отдать друзьям Гринчука.
– Вы мне когда-то сказали, что таких как Юрий Иванович уже не делают… Он что, сделал для вас что-то очень хорошее? И вы ему платите добром за добро?
– А Гринчук не делает добра, – сказал бармен. – Он просто приходит, когда нужно, берет человека за шкирку и вытаскивает его из дерьма.
– И вас вытащил?
– И меня.
– А ведь у Гринчука не так много друзей, – сказал Полковник. – Вот вы…
– А я ему не друг. У меня не хватит сил быть его другом, – сказал бармен. – Люди жмутся к нему, потому…
– Возле него безопаснее?
– Чушь, – засмеялся бармен. – Он ведь постоянно копается в дерьме, вытаскивая таких как я.
Бармен достал из-под стойки бутылку коньку. Поставил ее пред Полковником.
– Так что же? – спросил Полковник.
– Возле него себя человеком чувствуешь, – сказал бармен Саша Никитин, по прозвищу Никита. – А это сейчас большая роскошь.
Полковник забрал бутылку, положил на стойку, не смотря на протесты, деньги, и вышел.
Возле входа в дом топтался Браток.
Увидев Полковника, помахал ему рукой.
Позвонил Владимир Родионыч и позвал их наверх.
– А ваш бармен, – сказал Полковник Братку, – очень умный человек.
– Не то слово, – сказал Браток. – Не то слово.
На площадке перед лифтом стоял журнальный столик. Возле столика стояло кресло. А в кресле сидел Браток. Прапорщик Бортнев, в парадной милицейской форме. Прапорщик, увидев охранника, отложил в сторону журнал и печально посмотрел на посетителя.
– Мне Гринчука, – сказал охранник и попытался просто пройти в квартиру мимо Братка.
– Стоять, – сказал Браток.
Охранник оглянулся, потом потянулся к кнопке звонка.
– Нажмешь – без руки останешься, – очень увесисто сказал Браток. – И без ноги.
Охранник попытался улыбнуться, но отчего-то улыбка не получилась. Он уже был наслышан о подвигах оперативно-контрольного отдела.
– Его САМ вызывает, – сказал охранник.
– Когда проснется – я передам, – пообещал Браток. – А ты часом не знаешь реку в Африке на букву Лы? Из семи букв.
– Не…
– Ну, так и пошел. Лимпопо он не знает, двоечник.
Всего этого Гринчук не видел. Он спал. И ему снились сны. И сны были приятные. Гринчук даже улыбался во сне.
Ему приснилось, что ровно в полдень в кабинет к Нине постучали, и на пороге возник безукоризненный Граф.
– Здравствуйте, Нина, – как всегда вежливо произнес Граф. – Я к вам.
– Присаживайтесь, – ответила Нина.
– Я по поводу клуба, – сказал Граф и сел на стул возле письменного стола.
– Не продается, – ответила Нина.
– И слава богу, – счастливо засмеялся Граф. – Я хочу у вас арендовать клуб.
– Что? – переспросила Нина.
– Клуб. У вас. Арендовать.
Граф положил на стол кожаную папочку, извлек из нее несколько листочков распечатанного на лазерном принтере текста и протянул Нине.
– Вот, даже подготовил договорчик.
Нина недоверчиво посмотрела на Графа. Потом взяла бумаги и стала читать. Граф молча ждал, благожелательно рассматривая Нину.
– На пять лет, – сказал Граф, когда Нина закончила чтение. – Сумма аренды там проставлена. Вы, как менеджер, нас полностью устраиваете. Деньги на ремонт выделяем мы, но я бы попросил вас лично проконтролировать процесс ремонта и оформления. Что с вашей толчки зрения понадобится для клуба – напишите, мы закупим.
Нина потрясенно смотрела на Графа.
– Он нашел деньги? – спросила Нина.
– Кто?
– Не прикидывайтесь. Гринчук, конечно. Он нашел свои проклятые четыре миллиона?
– Да, он нашел свои четыре миллиона.
– Тогда передайте ему, что мне его деньги не нужны, – выпалила Нина.
– Он нашел четыре миллиона, – спокойно повторил Граф, – но я к вам пришел не от него. Вы бывали в моем Клубе?
– Там? – махнула куда-то в сторону Нина.
– Скорее, там, – указал в другую сторону Граф. – Мне пришла в голову мысль, что мое заведение слишком консервативно, чтобы нравиться детям моих клиентов. Вы меня понимаете? А ваш клуб мне полностью подходит. Особенно тем, что вы являетесь его владельцем.
Не врите, – сказала Нина. – Гринчук, небось, за дверью сидит.
– За дверью сидит нотариус, который должен заверить наш договор. А Гринчук, насколько я знаю, сейчас дома.
– Вы вправду не от него?
– Вправду, – коротко кивнул Граф.
Он был где-то очень старомоден, поэтому свою правую руку держал за спиной, так, чтобы Нина не могла увидеть скрещенные пальцы. У каждого были свои причуды, а Граф не мог просто так врать симпатичной женщине. Даже если врал только наполовину. Идея действительно принадлежала Гринчуку. Но Граф ее внимательно обдумал и нашел весьма перспективной. И полезной. С точки зрения воспитания подрастающего поколения.
Но Нине, как здраво рассудил Граф, это знать было ни обязательно.
– Если к вам придет кто-то из этих… – Граф брезгливо встряхнул рукой, – смело отправляйте их ко мне. Но я думаю, что не придут.
– Ладно, – сказала Нина. – Хорошо.
– Я могу позвать нотариуса?
– Позовите, – радостно кивнула Нина.
Граф встал.
– А вы скоро увидите… – нерешительно начала Нина.
– Кого?
– Юрия Ивановича.
– Не знаю. Возможно, что и скоро.
– Вы не могли бы ему передать… – Нина передвинула договор на край стола и аккуратно выровняла листки бумаги. – Я ему наговорила здесь…
– Ничего, – улыбнулся Граф. – Он все понимает. Он мне сказал следующее. Однажды Нине показалось, что она меня предала. Потом ей показалось, что ее предал я. И еще ей казалось одно время, что она меня любит. Она снова ошиблась. Она просто держится за меня, чтобы не потеряться. Она не потеряется. Она сильная. Сильнее, чем сама думает. И она уже готова обойтись без костыля по кличке Зеленый.
– Он так сказал? – спросила Нина.
– Да.
– И он не обидится, если я…
– Вы взрослая самостоятельная женщина. Умная и красивая. И свободная.
– Это он сказал?
– Это я сказал. А он сказал, что однажды придет к вам и попросит вашей помощи. И очень надеется, что вы останетесь его другом.
– Хорошо, – сказала Нина.
Гринчук улыбнулся во сне. Он знал, что этот его сон – правдивый. Знал, что именно так все произошло на самом деле. И знал, что теперь и Нине, и ему отныне станет легче. Намного легче.
Потом Гринчуку приснился Гиря. Гиря был трезв, но, тем не менее, весел.
– Знаешь, – сказал Гиря, – спасибо тебе, конечно, что помог решить все мои непонятки, но будь ты неладен, Зеленый. Чтобы я еще хоть раз в жизни стал помогать менту…
Гиря помотал головой.
– Саня, конечно, меня бы не отпустил просто так, но, блин…
– Уеду я теперь отсюда, на хер, – сказал Гиря. – Завязать решил. Очень жить хочется. Как хочется жить…
А еще Гринчук улыбнулся, когда приснился ему другой сон, о том, как в кабинет к Владимиру Родионычу вошла Инга и, не говоря ни слова, поставила на письменный стол перед ним спортивную кожаную сумку. Точную копию той, которую Владимир Родионыч раздраженно швырнул утром в угол кабинета.
– Что это? – спросил Владимир Родионыч.
– Это вам просил передать подполковник Гринчук, – позволила себе улыбку Инга.
– Когда? – спросил Владимир Родионыч, заглядывая в сумку.
– Два дня назад. Но просил, чтобы я отдала непременно сегодня.
Владимир Родионыч что-то сказал, но Гринчук не разобрал, что именно. Его разбудили.
– А в глаз? – спросил Грнинчук.
– Уже вечер, – сказал Браток. – И к вам пришли.
Гринчук открыл глаза.
– Здравствуйте, гер оберст, – сказал Гринчук. – Такой сон мне перебили…
– О чем?
Полковник сел на стул возле кровати Гринчука.
– Представляете, Владимир Родионыч открывает сумку, заглядывает и начинает говорить. В слух. Представляете?
– Зачем же? – приподнял бровь Полковник. – Я это помню. Прошло всего несколько часов. И остальные члены совета помнят, как Владимир Родионыч высказывал свое отношение к вашей очередной выходке.
– На совете? – с мечтательным выражением переспросил Гринчук. – Инга не только стерва, но и большая умница.
– Еще какая, – согласился Полковник, – она вам тут передала баночку варенья. В нем много витаминов, как она утверждала, а вам они очень пригодятся. Что-то она там еще про жизненные соки говорила, но я не разобрал.
– Ничего, я понял, – сказал Гринчук.
– И еще Граф звонил, – сказал Полковник. – Совет решил, что это хорошая идея.
– Очень рад.
– Собираетесь и дальше устраивать аудиенцию в постели? – спросил Полковник.
– А вы и дальше собираетесь здесь сидеть? – спросил Гринчук.
– Представьте себе.
– Вам не говорили, что вы очень назойливый и грубоватый человек? – осведомился Гринчук.
– Только что, – невозмутимо сказал Полковник. – А вам давно говорили, что вас боятся люди?
– Это кто?
– Говорили?
– Боятся.
– Например, некто Гиря. Приходил сегодня ко мне, очень вежливо разговаривал. Так волновался, что даже материться перестал. А сказал, что очень вас уважает, всячески вам благодарен за вашу доброту, но сделает все, чтобы больше с вами не пересекаться. Он завтра-послезавтра уезжает из города. Навсегда.
– А чего это он к вам приезжал так запросто?
– А потому, что нету в живых Виктора Евгеньевича, а место до сих пор вакантно. И мне приходится…
– Тяжела она полковничья папаха, – с сочувствием продекламировал Гринчук.
Взглянул на часы, стукнул себя по лбу и сел на кровати.
– Что случилось? – спросил Полковник.
– Забыл. Блин горелый, забыл. Мне ж нужно было сегодня Гусака дернуть. Обидно…
– Да ладно, – заглянул в дверь комнаты Браток.
– Что значит – ладно? – возмутился Гринчук. – Я ведь сказал этому засранцу…
– К нему Миша сегодня ездил, – сказал Браток. – Я сам хотел, но нужно было тут дежурить. А Миша съездил…
– И что?
– Ему попытались дать взятку, – засмеялся Браток.
– Нет, ну это просто праздник како-то, – счастливым голосом сказал Гринчук и встал с кровати. – Я надеюсь, что Миша…
– У них там произошел разговор за закрытыми дверями. Миша вышел с рапортом Гусака. По состоянию здоровья.
– Кушать хочу, – сказал Гринчук, надев джинсы и джемпер. – Что там у нас есть?
– Только яйца и сосиски, – доложил Браток. – Яиц много. Могу сделать яичницу. Все равно ничего другого не умею.
– Давай яичницу, – согласился Гринчук. – На четыре… нет, пять яиц.
– На вашу долю жарить? – спросил Браток у Полковника.
– Простите? – не понял тот.
– Вы будете яичницу есть? – с невозмутимым видом спросил Браток.
Гринчук резко отвернулся к окну, будто увидел что-то очень интересное.
– На два яйца, – сказал Полковник.
– Только у Юрия Ивановича хлеба нету, – уже из кухни сообщил Браток.
Плечи Гринчук вздрагивали от смеха.
– Смеетесь? – спросил Полковник. – Как вы посмеетесь, когда узнаете, что Владимир Родионыч уже минут пятнадцать стоит этажом ниже и ждет, пока я его позову сюда.
– Ваня! – крикнул Гринчук. – Еще пару яиц жарь. Сейчас снова гость придет.
– У нас так стульев не хватит, – сказал Браток. – И сковороды. Придется два раза жарить.
– Вы как полагаете, – обернулся Гринчук к Полковнику. – Владимир Родионыч любит горячую яичницу или остывшую?
Полковник молча достал из кармана телефон:
– Владимир Родионыч? Можете подниматься. Они уже проснулись, и к ним можно заходить.
– А чего это такой скромный? – спросил Гринчук.
– А он как-то не привык, чтобы всякие прапорщики не впускали его в квартиры всяких подполковников.
– А что – не пускали?
– Владимир Родионыч даже пробовать не стал, человек себя уважает.
В дверь позвонили.
– Вань, открой! – крикнул Гринчук.
Браток что-то недовольно пробормотал и прошел ко входной двери.
– Здрасьте, – сказал Браток. – Яичница скоро будет готова.
Владимир Родионыч ошарашено посмотрел вслед Братку и вошел в комнату.
– Добрый вечер, – сказал Владимир Родионыч нейтральным тоном.
– И вас также, – ответил Гринчук. – У вас хлеба с собой нету?
– Простите, чего?
– Хлеба. А то яичница скоро поспеет, если прапорщик Бортнев не врет…
– Не врет, – крикнул Браток с кухни.
Что-то оглушительно заскворчало. Браток перекалил сковороду.
– Извините, – развел руками Владимир Родионыч. – У меня только портфель с бумагами. Про хлеб я как-то не подумал. Я могу куда-нибудь присесть?
Гринчук забрал со стула вещи и подвинул его гостю:
– Прошу.
Владимир Родионыч подошел к стулу, не спеша, оглядывая комнату. Скептически так оглядывая, даже с иронией. Присел на стул.
– Вам я сейчас табурет принесу, – сказал Гринчук Полковнику.
– Не нужно, – сказал Полковник. – У вас коньяк есть?
– Вань, – крикнул Гринчук, – ты коньяк покупал?
– Так его на днях допили, – Браток появился в дверях. – Вон, Полковник, кажется, и допил.
Браток вышел.
– Дисциплинка тут у вас, – пробормотал Полковник.
– Да вы присаживайтесь!
– Нет уж, спасибо. Я лучше пока в магазин схожу.
– За хлебом? – потрясенно спросил Гринчук.
– Хрен вам, а не за хлебом, – возмутился Полковник. – Полковники за хлебом не ходят. Пусть за хлебом вон прапорщики бегают. Слышал, прапорщик?
– А я не могу, – ответил с кухни Браток. – Я у плиты. И мне Миша твердо приказал от Юрия Ивановича ни на шаг.
Гринчук внимательно посмотрел на Полковника. Потом на Владимира Родионыча.
Владимир Родионыч сидел на стуле, рассматривая обои на стенах.
– Сходи, Ваня, – сказал Гринчук.
– Еще что-то купить? – спросил Браток.
– Сам посмотри.
– Хорошо, – кивнул Браток. – Только напоминаю, что Миша через два часа будет ждать нас у мамы Иры. Там Доктор выставляет угощение с первых гонораров. Не поверите…
Браток обернулся к Полковнику, который как раз шел к двери.
– Не поверите, ему сегодня с утра уже звонили психованные бабы и просили принять. Им подруги рассказали, как он их лихо вылечил. Прикиньте – пятьдесят баксов за прием.
Владимир Родионыч вздохнул.
– Ваня, ты за хлебом шел, – напомнил Гринчук.
– Уже иду, – Браток набросил куртку. – Теперь Доктору придется кабинет открывать, иначе бабы его и дома найдут…
Дверь закрылась.
Полковник нажал кнопку лифта.
– Не было у Доктора печали, – засмеялся Браток. – Теперь вот…
– Гринчуку очень плохо? – спросил Полковник.
– А вы у него спросите, – сразу став серьезным, сказал Браток.
– Я у вас спрашиваю.
– А как бы вам было, если бы вы пацана семнадцатилетнего убили? Даже если он подонок последний. Как бы вы себя чувствовали? Я и то… Когда мне Гринчук сказал о том, что это Ленька, сученок… Я и из клиники той уехал. От греха подальше. А Гринчук…
Открылась дверь лифта.
– А вы думаете, не нужно было мальчишку?
Браток вошел в лифт, подождал, пока следом за ним вошел Полковник. Нажал на первую кнопку. Дверь закрылась.
– Не нужно было мальчишку… – повторил свой вопрос Полковник.
– А что не нужно? Убивать? Та к Гринчук его не убивал. Казнить? Вы бы сами что сделали?
– Не знаю…
– И я не знаю, – серьезно сказал Браток. – Это Гринчук знает. Он решил. И ему с этим теперь жить. Он мне знаете, что как-то сказал? Мент для того существует, чтобы чужие грехи на себя брать. Чтобы обычным людям не понадобилось мстить. И еще Гринчук сказал, что обычные люди могут брать на себя ответственность. А менты обязаны ее брать. Если они менты.
Лифт остановился.
– Мне сколько погулять? – спросил Браток.
– Минут тридцать – сорок, – ответил Полковник. – Сюда подойдешь, а мне Владимир Родионыч перезвонит.
Браток потоптался на месте.
– Спрашивай, – разрешил Полковник.
– У Юрия Ивановича проблемы? Это серьезный базар?
– Серьезный, – кивнул головой Полковник. – И, полагаю, у Юрия Ивановича будет пара неприятных минут.
– Поаккуратнее бы там ваш бугор, – сказал Браток.
– Вы думаете, что Юрий Иванович…
– При чем здесь Гринчук? – искренне удивился Браток. – Будет он обижаться, нет – его проблема.
– А что тогда будет проблемой… э-э… моего бугра? – спросил Полковник.
– Я тогда буду проблемой. И дай вам бог с такой проблемой сталкиваться, – Браток сказал это так, что Полковник сразу же согласно кивнул.
Браток не шутил.
– Тады я за хлебом, – сказал Браток.
– А я тут в бар зайду, Юрий Иванович очень тамошний коньяк хвалил, – Порлклвник кивнул охраннику в подъезде и вышел на улицу.
Сверху, с темного неба, сразу из-за уличных фонарей на город опускалась серебристая снежная пыль. Хотя с таким же успехом эта пыль могла быть звездной. На нее все равно никто не обратил бы внимания.
Полковник перешел через дорогу и медленно пошел к бару.
* * *
– Я так полагаю, – сказал Гринчук, – что вы уже достаточно долго многозначительно молчите, уважаемый Владимир Родионыч. Можно приступать.– Можно, – согласился Владимир Родионыч. – Можно. Забавная у вас квартира. Жалею, что не бывал тут раньше.
– И что бы это дало?
– А то, что я, наверное, тогда бы не поверил в вашу погоню за богатством.
– Поверили бы, – сказал Гринчук. – Захотели бы и поверили. Четыре миллиона – это не цацки-пецки.
– Это было даже весело.
– Что?
– Ваша выходка с четырьмя миллионами. Совет оценил. Входит Инга и грациозно ставит сумку с деньгами прямо на стол. И сообщает, что вы просили отдать.
– Я просил отдать вам, – честно признался Гринчук. – Но если бы знал, что сегодня будет совет – попросил бы сделать именно так. Инга у вас умница.
– Я знаю. Хотя умные секретарши не должны принимать от посторонних мужчин такие суммы даже на хранение. Она, кстати, просила передать привет и то, что на свою долю не претендует. Не заработала.
– Само собой – не заработала, – согласился Гринчук.
– А что вы собираетесь делать теперь? – спросил Владимир Родионыч.
– Прикажите паковать вещи и сдавать оборудование по описи? – щелкнул каблуками Гринчук.
– Рот закройте свой шкодливый! – взорвался Владимир Родионыч. – Хотя бы на пять минут. Вы вообще когда-нибудь бываете серьезны?
– Бываю. Но не люблю. Тогда очень хочется плакать. А иногда повеситься. У вас такого чувства не бывает?
– Особенно часто в последнее время, – голос Владимира Родионыча стал звучать тише и менее напряженно. – Полагаю, что вам события последних дней дались не просто.
– Хотите, разрыдаюсь на груди? Весь пиджак слезами залью.
– Не просто, – повторил Владимир Родионыч. – Не хотел бы я попасть на ваше место.
– А вы бы на него и не попали, – сказал Гринчук, глядя в глаза Владимиру Родионычу.
– Вы жестокий человек, Юрий Иванович.
– Почему жестокий? Я просто говорю финальную фразу возможного разговора. Меня в юности подмывало на вопрос начальства о том, почему это у меня, скажем, сапоги не блестят, ответить: «А вас это не трахает!» Но я честно отвечал вместо этого, что, мол, только что подметал мостовую и не успел… А начальство тут же мне говорило, что это его не трахает. Это потом я уже научился сразу переходить к финальной фразе.
– И это прибавило вам любви начальства.
– Еще как! Вот вам я мог бы ответить, что у меня не было другого выхода, кроме как сделать то, что сделал. Потому что не видел другого варианта. И не хотел его видеть, если честно.
– И вы довольны этим своим решением? Оно вас сделало счастливым?
– А почему оно должно меня сделать счастливым? Почему правильное решение должно доставлять удовольствие? И почему мы должны делать только то, что нам доставляет удовольствие? Хирург что, плачет от радости, разрезая брюхо пациенту? И акушер кончает от удовольствия, вытаскивая у бабы из междуножия что-то измазанное кровью и слизью? А мент должен быть на седьмом небе от счастья, лупцуя резиновой палкой урода, который не хочет говорить, куда спрятал труп? – Гринчук засмеялся. – Таких надо гнать из органов, и от органов, извините за дурацкий каламбур. И мои слова о том, что вы на мое место никогда не попали бы, заменяет ваши о том, что человек разумный не стал бы так поступать, не стал бы взваливать на себя такую ношу и ответственность, что вот, например, вы никогда не попали бы в такую ситуацию. Никогда не оказались бы на моем месте. Нет? Я упростил диалог?
– Очень. А теперь о наболевшем – что вы полагаете делать дальше?
– Не знаю. Честно – не знаю. Не задумывался. Не до того было. При чем здесь моя дальнейшая судьба, если…
– Понимаю, – кивнул Владимир Родионыч. – Очень хорошо понимаю. И совет, надо отдать ему должное, тоже все понял.
Владимир Родионыч встал со стула и подошел к окну. Подышал на стекло. Медленно пальцем что-то начал на стекле чертить. Гринчук не понял, было ли это что-то осмысленное, или просто черточки и завитушки.
– Нам не нужен наемный мент, – сказал, не оборачиваясь, Владимир Родионыч. – Наемный охранник рано или поздно начинает мечтать стать хозяином.
Владимир Родионыч сделал паузу.
Гринчук стоял лицом к стене, заложив руки за спину. Словно арестованный.
– Однажды работники английской королевской библиотеки попросили, чтобы выделили деньги на содержание кота, который должен был ловить мышей. Им отказали, потому, что если кот мышей ловит – его не нужно кормить. А если он голодный, значит, мышей не ловит, – Владимир Родионыч посмотрел на Гринчука, но тот стоял неподвижно. И молча.
– Совет проголосовал единогласно, а это с ним не часто бывает. И если уж совсем честно, то я воспринял это решение даже с некоторым мстительным злорадством, дорогой Юрий Иванович.
– Спасибо за честность, – чуть хриплым голосом сказал Гринчук. – Большое спасибо.
– Пожалуйста. Хватит вам меня ставить в идиотские позы и заставлять принимать решение в ситуациях, которые вы срежиссировали. Надоело мне, знаете ли. Годы мои не те. И суставы уже гнутся плохо. Вы меня поймете, когда вспомните как плохо гнется ваша собственная спина.
– Я вас понимаю.
– А меня это не трахает! – заявил Владимир Родионыч, поднял с пола свой портфель и щелкнул замком, расстегивая. – Сами вот теперь с этим разбирайтесь!
Что-то высыпалось на кровать.
Гринчук оглянулся.
Пачки денег. Долларов. На глаз – миллиона четыре.
– Решили не жечь? – спросил Гринчук.
– Мы еще не настолько зажрались, чтобы жечь такие суммы.
Гринчук подошел к кровати, взял ближайшую пачку.
– Прикалываетесь? – спросил Гринчук. – что мне с ними делать?
– А это теперь ваши проблемы, – сказал Владимир Родионыч. – Ваши деньги и ваши проблемы.
Гринчук посмотрел в лицо Владимиру Родионычу, но усмешки не заметил. Лицо было серьезным, лишь с некоторым оттенком злорадства. И злорадство это потихоньку вытесняло все остальные эмоции с лица Владимиры Родионыча.
– Мне деньги Липского не нужны, – Гринчук отбросил пачку стодолларовок.
– Это не деньги Липского. Это совсем другие деньги. Это ваша премия за то, что вы спасли нас всех от Шмеля и Виктора Евгеньевича. За то, что спасли Милу Чайкину. За то, что научили уму разуму меня, старого хрена. И самое главное, за то, что освободили нас всех от необходимости принимать решение о судьбе Леонида Липского. Мы все решили, что это не так мало, как кажется.
– Вы просто взяли те самые деньги…
– Нет. Это совершенно честно – другие деньги.
– Вы их поменяли.
– А это уже не важно, – довольным тоном произнес Владимир Родионыч.
Он заглянул в свой портфель, демонстративно вытряхнул оттуда еще одну пачку долларов и закрыл портфель на замок.
– Ну? – спросил после этого Владимир Родионыч.
– Заберите эти деньги, – неуверенно попросил Гринчук.
– И не подумаю. Вы еще начните мне их назад совать, в карманы, там, за пазуху…
– Что я сними должен делать? – растерянно спросил Гринчук.
Владимир Родионыч засмеялся. Счастливо засмеялся, потому что вид растерянного и захваченного врасплох Гринчука доставлял ему несказанное удовольствие.
– Можете выбросить, можете сжечь. Можете даже попытаться мне их подбросить или переслать по почте – это не поможет. Я их вам все равно верну. Меня в этом доме, кстати, покормят обещанной яичницей?
– На кухне…
– Отлично. А мне будет очень интересно, как вы будете выкручиваться. У новых русских и мент должен быть миллионером.
– Вы же меня выперли.
– Оглохли, батенька, – засмеялся Владимир Родионыч. – Я сказал, что нам не нужен наемный работник. В той же самой Англии на пост начальника разведки брали человека по двум признакам – богатый, чтобы его не могли подкупить, и из старинного дворянского рода, чтобы понимал, что такое честь. В вашем случае не хватало только богатства.
Гринчук растерянно почесал в затылке.
Владимир Родионыч поманил Гринчука пальцем и прошептал ему на ухо:
– Мне надоело подозревать вас в том, что вы хотите заработать денег. Достали вы меня.
Гринчук что-то прошептал. Почти бесшумно. Но Владимир Родионыч услышал.
Он вдруг сделал стремительное движение рукой, схватил Гринчука за ухо и сильно крутанул.
– Я на тридцать лет тебя старше, гражданин мент, и если ты еще раз попытаешься меня назвать старым хреном, я тебе оба уха на хрен оторву.
Владимир Родионыч ослабил хватку пальцев. Гринчук с шипением принялся растирать ухо.
– И где там Полковник с коньяком? – осведомился Владимир Родионыч.
А Полковник сидел на табурете в баре и медленно-медленно смаковал коньяк из широкого стакана.
– Знаете, Никита, – сказал Полковник, – а коньяк действительно хороший. И кстати, вы Никита или Саша? Я слышал два варианта.
– Саша – это имя. А поскольку фамилия у меня Никитин, то и кликуха – Никита, – ответил бармен.
– Понятно, – кивнул Полковник. – Так на бутылочку я располагаю?
– Для друзей Юрия Ивановича, – бармен сделал широкий жест, из которого могло следовать, что он готов весь бар отдать друзьям Гринчука.
– Вы мне когда-то сказали, что таких как Юрий Иванович уже не делают… Он что, сделал для вас что-то очень хорошее? И вы ему платите добром за добро?
– А Гринчук не делает добра, – сказал бармен. – Он просто приходит, когда нужно, берет человека за шкирку и вытаскивает его из дерьма.
– И вас вытащил?
– И меня.
– А ведь у Гринчука не так много друзей, – сказал Полковник. – Вот вы…
– А я ему не друг. У меня не хватит сил быть его другом, – сказал бармен. – Люди жмутся к нему, потому…
– Возле него безопаснее?
– Чушь, – засмеялся бармен. – Он ведь постоянно копается в дерьме, вытаскивая таких как я.
Бармен достал из-под стойки бутылку коньку. Поставил ее пред Полковником.
– Так что же? – спросил Полковник.
– Возле него себя человеком чувствуешь, – сказал бармен Саша Никитин, по прозвищу Никита. – А это сейчас большая роскошь.
Полковник забрал бутылку, положил на стойку, не смотря на протесты, деньги, и вышел.
Возле входа в дом топтался Браток.
Увидев Полковника, помахал ему рукой.
Позвонил Владимир Родионыч и позвал их наверх.
– А ваш бармен, – сказал Полковник Братку, – очень умный человек.
– Не то слово, – сказал Браток. – Не то слово.