Золотько Александр. Рождество по-новорусски

   Мехтиев приехал через десять минут, против обыкновения не выбритый и не причесанный. Даже галстука не было под пиджаком у Садреддина Гейдаровича.
   – Здравствуйте, Садреддин Гейдарович, – дрожащим не только от холода голосом приветствовал вошедшего Батон. – Чего это вы?
   Мехтиев спросил, где пропадали пацаны. Ему ответили честно, сообщив о похищении и об освобождении. Мехтиев выслушал не перебивая.
   – А потом ваши вот… – закончил свой рассказ Батон.
   – А деньги где? – спросил Мехтиев.
   – Какие деньги? – спросил Батон.
   Мехтиев тяжело вздохнул и кивнул карабахнутым.
   Крики троих пацанов наверх, в помещение ресторана, не долетали. Тишина была бы полной, если бы не радио, которое слушал охранник у входа. Радио ему совсем не мешало следить за подступами к ресторану, поэтому подъехавший «мерседес» Гири он заметил сразу, не смотря на снег и темноту.
   Охранник окликнул соратников, дремавших в креслах, те быстро проснулись и заняли места у окон.
   Но из машины вышел один Гиря.
   Подошел к двери и постучал.
   – Что нужно? – спросил через дверь охранник.
   – Позови Садреддина, блин, Гейдаровича, или Али, – спокойно сказал Гиря, не вынимая руки из карманов.
   Охранник засомневался, потому что Мехтиев просил не беспокоить.
   – А я тебе, сука чернозадая, оборву все, до чего дотянусь, – пообещал Гиря.
   Гиря умел, если хотел, говорить доходчиво. Охранник достал из кармана телефон и позвонил.
   Радости у Мехтиева сообщение о визите не вызвало, но игнорировать его Садреддин Гейдарович не решился.
   – Доброе утро, Саня, – сказал Гиря, когда его впустили в ресторан.
   – Здравствуй, – ответил Мехтиев.
   Неприветливо ответил, без своей обязательной улыбки и рукопожатия.
   – Ты мне типа не рад? – осведомился Гиря.
   – Что тебе нужно?
   – До меня слушок дополз, что ты нашел моих людей?
   Мехтиев оглянулся на свою охрану. Кивнул.
   – И я могу на них глянуть?
   – Дай мне с ними разобраться, – почти попросил Мехтиев.
   – Не жадничай, Саня! Все деньги хочешь забрать себе? А не много будет?
   – Я тебе слово даю – не нужны мне деньги. Найду – тебе отдам. Только…
   – Моих ребят я должен спрашивать, а не ты, – покачал головой Гиря. – Что остальные скажут? Бросил, скажут, Гиря, своих. Падла Гиря, своих черным отдает…
   – Не наезжай, Гиря, – предупредил Мехтиев.
   Охранники вроде бы невзначай окружили Гирю. Тот огляделся с усмешкой:
   – Я к тебе по-хорошему пришел. Кроме меня в машине только водила. И я сам без ствола. А ты вот так на меня… Не хорошо, Саня. Не поймут тебя люди. Спросить могут, а чего это ты втихую допрашивал пацанов. И что ты скажешь?
   – Гиря, Геннадий Федорович, – Мехтиев жестом отправил подальше охрану. – Я тебя когда-нибудь обманывал? Я слов нарушал? Не было такого никогда.
   – Ну…
   – Не мешай мне, прошу. Я с твоими серьезно говорить хочу, тебе лучше при этом не быть. Они могут подумать, что нечего бояться. А так я их припугну – они расколются. Повисят голые на крюках – все вспомнят, а не будут лажу пороть про то, что их кто-то похищал, глаза завязывал, на машине увозил.
   Гиря задумался. Потом ухмыльнулся.
   – Только ты не забудь мне их вернуть живыми.
   – Обижаешь. Верну живыми. Слово даю.
   – Ладно, – сказал Гиря. – Поверю тебе. Когда вернешь пацанов?
   – Сегодня и верну, слово чести! – Мехтиев приложил руку к груди, там, где у обычных людей есть сердце.
   Гиря, не прощаясь, вышел. Сел в «мерс» и уехал.
   Мехтиев запахнул пальто и спустился в подвал. Он чувствовал себя плохо. Не выспался. И, кроме того, Мехтиева начинали преследовать нехорошие предчувствия. Он ощущал себе крысой, которую гонит кто-то, не спрашивая желания. И отчего-то казалось, что гонят его в тупик.
   Привычный и знакомый мир начинал казаться ночным кошмаром.
   Батон рассказал все, захлебываясь, давясь слезами и криками.
   – Ну, ты и сука, – сказал Брюлик, узнав, как все оно было на самом деле.
   Рогожа присоединился бы к мнению кореша, но был как раз без сознания.
   – Я не думал плохого! – крикнул Батон. – В натуре, не хотел никому заподло делать. Только бабок срубить по-быстрому.
   – Срубил? – тяжело спросил Мехтиев.
   В подвале кроме него и пацанов не было никого. Мехтиев всех выгнал, когда Батон заговорил.
   – Ну, кто же знал? Мне сказали просто приехать и замочить. Сказали, сколько их было и где…
   – Кто звонил?
   – Я… Не знаю. В мобильнике моем номер остался. В мобильнике…
   Мехтиев порылся в том, что осталось от одежды Батона. Поднял телефон. Нажал несколько раз кнопки. Бросил телефон на пол.
   Батон зажмурился, когда телефон стукнулся о бетон.
   Мехтиев вышел из подвала.
   Молча прошел через ресторан и вышел на улицу. Отмахнулся от кинувшегося следом за ним охранника.
   Достал свой мобильник и набрал номер.
   – Али?
   – Да, Садреддин Гейдарович?
   – Ты сейчас очень занят? – спросил Мехтиев.
   – Я свободен, Садреддин Гейдарович, – ответил Али.
   Если звонил Мехтиев, то Али был всегда свободен и готов выполнить любое распоряжение.
   – Помнишь, я говорил тебе о том, что может понадобиться сделать одно дело?
   – Помню. Вчера говорили.
   – Сделай его сейчас. Прямо сейчас. И сделай сам, своей рукой.
   – Хорошо, Садреддин Гейдарович, – ответил ничуть не удивившийся Али. – Я сделаю.
   Закончив разговор, Али встал из постели, быстро оделся и вышел из квартиры. Сел в машину, которая стояла перед домом, прогрел двигатель и, не торопясь, поехал.
   В городе было еще пусто. Только такси иногда проскакивали мимо, торопясь то ли по вызову, то ли уже отвозя клиента. Али посмотрел на часы. Пятнадцать минут шестого.
   Али свернул в проходной двор, остановил машину. Вышел, осторожно прикрыв дверцу.
   Прошел через двор, подняв воротник и спрятав руки в карманы. Он все еще никак не мог привыкнуть к местным холодам. Дома было теплее.
   На улице в лицо ударил ветер. Снег уже не падал легкими невесомыми хлопьями, а сек лицо злой ледяной крошкой. В другой день Али это огорчило бы. Но сейчас это было на руку. Редкие прохожие шли, спрятав лицо в воротники, и им было не до того, чтобы всматриваться во встречных.
   Дверь нужного подъезда надсадно скрипела. Ее терзал холодный ветер, в подъезд намело снега. Дом был старым, еще довоенным. А может даже дореволюционным, Али не знал, да и не задумывался.
   Он поднялся на второй этаж по выщербленным каменным ступеням, остановился возле квартиры.
   В доме, похоже, еще никто не проснулся.
   Али достал из кармана отмычку, покопался в замке. Что-то металлически щелкнуло. Али оглянулся. Никого, только дверь в подъезде снова стукнула под порывом ветра.
   Али вошел в квартиру. Он здесь никогда не был, поэтому остановился и прислушался.
   Тихо.
   Потом послышался то всхлип, то ли стон.
   Али как можно тише двинулся на звук, стараясь ни на что не натолкнуться и ничего не зацепить.
   Остановился перед дверью. Снова прислушался.
   Хозяин квартиры спал. Храпел не слишком громко. Правда, когда переворачивался на бок, стонал, словно от боли.
   Али вошел в комнату. Подошел к дивану.
   Свет от фонаря за окном падал на лицо спящего. Он, удовлетворенно подумал Али. Это было хорошо. И хорошо было то, что хозяин квартиры был один. Иначе пришлось бы делать лишнюю работу. Али этого не любил.
   Из внутреннего кармана пальто Али достал небольшую отвертку.
   Оружия он с собой не носил, лицо кавказской национальности могли на улице остановить и обыскать в любой момент.
   Али взял отвертку в руку, как кинжал. Жалом вниз. И ударил. Легко.
   Дыхание спящего прервалось, тело забилось, но Али придержал его рукой. Подождал.
   Тишина.
   Мимо окна, завывая, проехал троллейбус.
   Достал из кармана носовой платок, аккуратно обтер рукоять отвертки, торчащей из левой глазницы хозяина квартиры.
   Али вышел из квартиры, осторожно прикрыл за собой дверь. Спустился по каменным ступеням вниз.
   Вышел на улицу.
   Ледяная крупа хлестнула по лицу.
   Али снова поднял воротник и пошел вдоль улицы, держась ближе к дому, чтобы не попадать в свет редких уличных фонарей.
   Шел он не в сторону оставленной во дворе машины, а в противоположную. На перекрестке свернул направо, потом еще раз и вышел к проходному двору с другой стороны. Сел за руль. Выехал на дорогу и спокойно поехал к ресторану.
   Никакого особого чувства Али не испытывал. Убил. В этом было ничего необычного. И ничего нового.
   Правда, Али давно уже не получал приказов сделать что-либо такое своими руками. Но Садреддину Мехтиеву виднее. Он старше и опытнее. И ему Али верил.
   Насколько Али вообще мог верить.
   Полностью он верил себе. Был еще один человек, которому Али мог бы поверить полностью. И это был, к сожалению, не Мехтиев.
   Это был Гринчук, к которому Али испытывал странное чувство. Даже не доверия или уважения. Такого вот человека Али хотел бы называть своим другом.
   И такой человек, Али это знал твердо и не собирался заблуждаться, такой человек никогда не назвал бы другом его, Али.
   А это значило, что если Мехтиев прикажет убрать Гринчука, то Али уберет. Даже своими собственными руками. Будет чувствовать себя почти предателем, но убьет.
   И то, что Мехтиев приказа убить Гринчука пока не давал, даже радовало Али.
   Включились светофоры, и Али остановил свою машину на красный свет.
   Хорошо, что не нужно пока убивать Зеленого. А то, что сейчас пришлось замочить Саню Скока… Об этом можно даже не думать.
   Саню Скока хватились только часам к десяти утра.
   Приехал один из его ребят, поднялся на второй этаж и стал звонить. Никто не открыл. Парень запсиховал, принялся колотить в дверь вначале кулаками, а потом и ногой.
   Выглянул мужик из соседней квартиры. Его парень обматерил. Рванул дверь на себя. Раздался треск, и дверь открылась.
   Пацан вошел в квартиру.
   Саня лежал на диване. Мертвый.
   Крови почти не было. Сколько ее может вытечь из-под отвертки? Ерунда. Впиталось в подушку.

Глава 11

   Вообще-то ее звали Людмила. Но все должны были называть Милой. Если кто-то из новых знакомых, или учитель окликали ее Людой, то она честно не обращала внимания. Ее звали Мила, и все тут.
   Мила умела настоять на своем. Она была очень настойчивая и волевая девочка. И знала это. И пользовалась этим. И она умела переносить обиды и удары. Могла прятать свои чувства и не подавать виду, если решила что-то скрывать.
   Когда у нее началось ЭТО с Геной, никто даже подумать не смог, что вытворяет тринадцатилетняя девочка, улучив момент и оставшись наедине с охранником. Мила даже устраивала иногда Гене на людях сцены, чтобы никто не догадался, как на самом деле она к нему относится. Чтобы никто не понял, что она безумно влюблена, как может быть безумно влюбленной девчонка в своего первого настоящего мужчину.
   Мальчишки из гимназии пытались к ней клеиться, но все они были уродами, не способными сильно любить. А вот Гена…
   Он тоже скрывал свои чувства ото всех, он не хотел, чтобы у нее были из-за этого неприятности, чтобы родители услали ее куда-нибудь в другой город. И Мила была ему благодарна за эту заботу. Сильный, красивый, взрослый, умелый – и это все для нее, все ради того, чтобы она могла забыться, задохнуться от счастья, ощущая себя не просто взрослой женщиной, а любимой женщиной.
   Мила умела скрывать свои чувства, и когда Гену вдруг скрутили на глазах у всех, когда нашли у него в кармане наркотики, она только на мгновение потеряла над собой контроль. Она ведь знала, что Гена, ее Гена, не мог сделать ничего плохого. Нужно было только подождать, дождаться его звонка, а потом… Убежать с ним.
   Убежать и все.
   И пусть ее родители устраивают истерики и сцены – Мила умеет настоять на своем.
   Но Гена не позвонил.
   Ей не сразу сказали, что он покончил с собой, выстрелил себе в висок, не вынеся позора и разлуки с любимой. Мила это понимала, но ничем не выдала своих чувств. Они все не дождутся ее слабости. Она…
   Этой ночью она все решила. И решилась. Она сама сделала выбор, а то, что ей в этом помогали – ерунда. Она все сделает сама. Она сможет. А тот человек, позвонивший ночью – трус. Мерзкий и неприятный трус. Но он подсказал…
   Какие они все лживые. Даже ее родители – врут и притворяются. И этот Шмель, который изображал беспокойство о ней, о ее безопасности. И этот подполковник, чистенький, ухоженный и высокомерный, не способный понять обычные человеческие чувства, который за одну секунду сломал ее счастье. И доктор, который встретил ее в Центре – тоже обманщик.
   Как он засуетился вокруг нее, как улыбался, когда уговаривал принять успокоительный укольчик.
   – Это не больно, это нужно, что бы вы немного успокоились, – старичок в белом халате суетился вокруг нее, давал указания заспанной медсестре, медсестре, которая делала укол, а потом испуганно спрашивала, не было ли больно Миле.
   Им всем на Милу наплевать. Им нужно, чтобы ее папа, ее богатый и влиятельный рохля-папа не обиделся на них. Не Милу они хотели спасти, а успокоить ее отца и мать.
   Ничего, сказала себя Мила. Все еще будет по-другому.
   Оставшись одна в комнате, она, борясь со сном, успела распаковать свою сумку и спрятать то, что нужно было спрятать. Потом легла в холодную постель и уснула.
   Миле ничего не снилось.
   Утром она проснулась легко, со свежей головой и испуганно посмотрела на часы. Девять утра.
   Мила встала с постели, осторожно выглянула за дверь. Никого, только охранник маячит в конце коридора.
   Осмотрев свои вещи, Мила облегченно вздохнула. Все на месте. И все работает, Мила проверила это, поглядывая на двери комнаты. Палаты, напомнила себе Мила.
   Потом Мила приняла душ, насухо вытерлась, достала косметичку. Покончив с косметикой, сняла с плечиков свое любимое платье. Гене это платье очень нравилось. Она очень нравилась Гене в этом платье.
   Мила уже оделась, когда в дверь постучали.
   – Да, – сказала Мила.
   – Завтракать иди, – не здороваясь, сказала пожилая незнакомая женщина. – Ждут тебя уже.
   – Кто?
   – Юрий Иванович ждет, поговорить хочет, – старуха вышла.
   Юрий Иванович – это тот самый подполковник, вспомнила Мила. Он хочет поговорить. Ну и славно. Вот и поговорим.
   Мила остановилась перед зеркалом, поправила волосы и улыбнулась своему отражению. Гена был бы рад.
   – Я хочу тебя, – сказал бы Гена.
   Если бы был жив.
   Мила взяла в руки свою сумочку и направилась на завтрак.
   Охранник в коридоре посмотрел на нее и отвернулся.
   Мила направилась к единственной в коридоре приоткрытой двери и не ошиблась.
   За столом сидели трое: старичок-доктор и два мужика. Мила остановилась на пороге.
   – О! – восхитился доктор, вставая со стула, – я потрясен.
   Следом за ним встал со стула тот из мужиков, который помоложе. Он тоже был тогда на вечере. Он помощник Гринчука, вспомнила Мила. Он тоже заламывал Гене руки.
   Гринчук, не обращая внимания на вошедшую, потянулся к вазе и взял апельсин.
   – Присоединяйтесь к нам, Людмила, – щедрым хозяйским жестом пригласил доктор.
   Мила подошла и села на свободное место, напротив Гринчука.
   Доктор и Михаил сели.
   – Как спалось? – спросил доктор.
   Из боковой двери вышла старуха, поставила перед Милой тарелку с едой. Мила даже не стала рассматривать с чем именно. Ее это не волновало.
   – Спасибо, Ирина, – сказал доктор, – а как же вы?
   – Я уже поела, – бросила старуха и вышла.
   – Так как же вы все-таки спали? – спросил Доктор у Милы.
   – Спасибо, хорошо.
   – Место укола не беспокоит?
   Мила мельком взглянула на свою руку.
   – Нет, все нормально.
   – А чего ей будет? – подал голос Гринчук. – От таких уколов еще никто не умирал.
   Мила посмотрела ему в глаза.
   Гринчук улыбнулся самыми уголками губ. А глаза у него остались холодными и… Мила задумалась, подбирая определение. В голову лезли книжные слова типа «циничные» и «брезгливые».
   – Враг в окно не ломился? – спросил Гринчук, и Мила вдруг поняла, что глаза у него насмешливые.
   Он словно смеялся над ней, над ее вчерашними страхами. И над ее любовью он насмехается. И над сломанной судьбой…
   Мила открыла сумочку и достала оттуда зеркальце.
   Гринчук и его помощник, спокойно ели. Гринчук аккуратно разрезал апельсин на дольки и ел по одной.
   Его помощник доедал бутерброд, запивая его чаем.
   Мила поправила прическу и положила зеркальце в сумочку.
   – Доктор, вам бы к Леониду сходить, – сказал Гринчук, отложив апельсиновую корочку в сторону. – Полная клиника ненормальных тинейджеров, извините за выражение. И каждый, того и гляди, совсем сойдет с ума. Покончит с собой или кого-нибудь попытается убить.
   – Побойтесь бога, – замахал возмущенно руками Доктор, – скажете такое!
   – А что? – Гринчук взял с блюдца еще одну апельсиновую дольку. – Вы когда-нибудь общались с малолетними преступниками? Не с несовершеннолетними, типа вот нашей дамы или того же Липского, а с малолетними.
   – Ну, с некоторыми мне приходилось общаться довольно близко, – тихо сказала Доктор, – по ряду причин. Вы же сами знаете…
   Доктор посмотрел на Гринчука. Тот кивнул.
   – Нет, не с воришками или бродяжками, – Гринчук сделал паузу, доедая апельсиновую дольку.
   Брызнул сок, И Гринчук, энергично пошевелив губами, вытер его с подбородка.
   Мила снова взяла свою сумочку.
   – Вот ты, Мила, – Мила вздрогнула и посмотрела на Гринчука. – Ты никогда не видела десятилетнего убийцу?
   – Нет, – пробормотала Мила, отодвигая сумочку.
   – Сосед в селе его за ухо отодрал. А мальчик взял в руки топор и ночью зарубил его, жену и полугодовалого ребенка.
   Доктор отодвинул свою недопитую чашку.
   – Я у него спросил, дите-то зачем? И знаете, что он сказал?
   – Не знаю, – Доктор встал из-за стола.
   – А че ему на свете сиротой жить, – Гринчук посмотрел Миле в глаза. – Ты полагаешь, он был не прав?
   – Вы, Юрий Иванович, как-то слишком сегодня напряжены, – Доктор подошел к Гринчуку и даже попытался проверить у него пульс.
   Гринчук руку убрал.
   – Давайте, я вам дам успокоительного. Здесь есть великолепное успокоительное.
   – Спасибо, Доктор, я лучше потерплю, а вечером приму водочки.
   – Как хотите, Юрий Иванович. Как хотите, – Доктор двинулся к двери. Гринчук потянулся к следующему кусочку апельсина.
   Мила положила руку на сумочку.
   – Кто-нибудь еще хочет чая? – спросила Ирина, снова появившись в комнате. – Ты чего не допил, старый черт?
   Старый черт немного покраснел и посмотрел на Милу.
   – Знаете, Ирина, я считаю, что нужно вовремя остановиться и уйти из-за стола.
   – Если бы ты от коньяка так же уходил, – сурово сказала Ирина, забирая со стола грязную посуду.
   – Я и от коньяка также уйду, – гордо вскинул голову Доктор, – если почувствую, что уже наступил предел.
   – Уже когда из ушей литься будет? – спросила Ирина и ушла, не дожидаясь ответа.
   Доктор снова смущенно посмотрел на Милу, словно извиняясь. Мила убрала руку с сумочки.
   Эта суета начинала ее раздражать.
   Доктор потоптался возле двери. Было видно, что ему очень не хочется уходить, не оставив последнего слова за собой.
   – Знаете, Михаил, – не выдержал, наконец, Доктор, – а я ведь еще со студенческой скамьи понял, что нужно себя контролировать и держать в руках.
   Доктор подошел к столу и оперся о спинку стула.
   – Я учился в мединституте, и у нас в общежитии обитали два друга. Совершенно не похожие, но, тем не менее, настоящие друзья. Что называется, не разлей вода.
   Мила быстро взглянула на спокойное лицо Гринчука и отвела взгляд. Самодовольный мерзавец, подумала Мила. Убийца.
   – Один из друзей был маленький такой, несколько даже плюгавый. Метр с кепкой. А вот его приятель – высокий красавец, блондин, только у него имелся один физический недостаток – не было глаза. В место глаза он носил стеклянный протез. Но этого его многочисленные подруги не знали и не замечали. Только вот когда этот красавец начинал пить, то не мог остановиться. И утром часто обнаруживал, что его стеклянный глаз потерян.
   Гринчук посмотрел на доктора, потом на часы.
   Доктор, увидев этот нетерпеливый жест, рассказ не прервал, а заговорил быстрее:
   – И этот красавец попросил своего приятеля, буде тот заметит его пьющего, чтобы ничего не говоря, вытаскивал из него стеклянный глаз, которых запас уже практически закончился, и убегал подальше.
   – Доктор, вас ждет, наверное, пациент.
   – Еще никто из женщин на прием не приезжал, – сказал Доктор.
   – А Липский?
   Мила открыла сумочку, осторожно опустила в нее руку.
   – А закончилась вся эта история печально – тремя обмороками с последующими истериками и отчислением обоих друзей из института.
   – Это еще почему? – спросил Гринчук.
   – Представьте себе, – окрыленный вниманием Доктор обернулся к Миле. – Сидит в кафе компания – наш красавец и три студентки. Красавец уже немного себя не контролирует. И тут откуда-то со стороны появляется маленький плюгавенький паренек, коршуном налетает на красавца и уносит его глаз.
   – А отчислили за что?
   – Они не смогли доказать, что это было не хулиганской выходкой. А в период строительства коммунизма комсомольцы не имели права на хулиганские выходки. Вот с тех пор я и понял, что нужно вовремя уходить из-за стола…
   – И вовремя уходить к пациентам, – закончил Гринчук.
   Апельсин он уже доел, поэтому просто сидел, играя столовым ножом. Нож мелькал у подполковника между пальцев, словно старался выскользнуть, но не мог. Мила стала медленно вынимать руку из сумочки.
   – Я пойду, – сказал доктор и вышел.
   Снова вошла Ирина, забрала у Гринчука нож, блюдце и чашку.
   – Я помогу, – сказал Михаил, собрал остаток грязной посуды и вышел за Ириной.
   Вот и все, подумала Мила. Вот теперь они остались вдвоем и между ними только стол. Меньше метра.
   Мила вынула руку из сумки.
   – Зажигалка? – спросил Гринчук.
   – Нет, – сказала Мила. – Это не зажигалка.
   – И я так понимаю, что и не пугач? – сказал Гринчук, внимательно глядя на пистолет в руке у девочки.
   – Это пистолет. В нем – шесть пуль…
   – Патронов, – поправил Гринчук. – Шесть патронов, а вот в патронах уже – шесть пуль.
   – Это не важно, – сказала Мила. – Важно то, что вы сейчас умрете.
   – А пистолетик – старенький браунинг, – Гринчук поцокал языком. – А пули не отравлены?
   – Нет, – ответила Мила, – но я вас все равно убью, я умею стрелять. Меня…
   – Вас Гена научил, – Гринчук пощелкал пальцами. – А пули точно – не отравленные? Хотя, да, ты не Каплан, а здесь не завод Михельсона.
   – Я выстрелю вам в голову, – сказала Мила.
   – Это хорошо, что не отравленные, – словно не слыша ее, продолжил Гринчук. – А то вон в одного стреляли отравленными пулями, мало того, что не убили, так еще и похоронить до сих пор не смогли.
   – Вы что, не понимаете? Я не шучу!
   – А что я должен делать? Просить, чтобы ты не стреляла? Это же ты мне должна сказать, чего целишься в голову. А я должен испугаться, проникнуться твоей правотой и либо позорно просить о пощаде, либо гордо принять пулю. Если я пока съем еще один апельсин – ты не будешь возражать?
   – Это вы убили его. Вы!
   – Мы – это я? – уточнил Гринчук. – А он – это Гена?
   – Да, вы убили Гену, вы опозорили его, довели до самоубийства! – повысила голос Мила.
   – Т-с-с, тише, пожалуйста, – Гринчук поднес палец к губам. – Ты же не хочешь, чтобы на твой крик прибежал мой помощник и прервал наш разговор? По глазам вижу, не хочешь. Ты хочешь меня убить. Не отвлекайся от темы.
   Мила судорожно вздохнула, но дуло пистолета смотрело в живот Гринчуку, не отрываясь.
   – Он был… лучший… самый лучший… он любил меня, а вы…
   – А я что?
   – Вы его…
   – Ты уже говорила – я его убил. Дальше, не повторяйся, а то я умру, так и не дослушав все до конца. Только я его до самоубийства не доводил, Мила.
   – Да, конечно, – выдохнула Мила, – это он сам решил все, сам выстрелил себе в висок.
   – Этого я не говорил, – чуть улыбнулся Гринчук.
   У него в кармане вдруг подал голос мобильный телефон, но Гринчук на это внимания не обратил.
   – Что? – не поняла Мила.
   – Самоубийства не было, – сказал Гринчук. – Было банальное убийство. Как не было вашей любви, а был элементарный обман.
   – Не смейте! – выкрикнула Мила.
   Ей было уже наплевать на то, что на крик может кто-то прибежать. Ей было все равно. Совершенно все равно.
   Мила нажала на спуск.

* * *

   – Гринчук не отвечает, – сказала Инга Владимиру Родионычу. – Вызов проходит, но он не отвечает.
   – Хорошо, – кивнул Владимир Родионыч, – через несколько минут снова ему позвоните, а потом соедините со мной.
   – Хорошо, – Инга мельком взглянула на сидящего в кресле Полковника и вышла из кабинета.
   – Что вы можете сказать по этому поводу, уважаемый Полковник? – поинтересовался Владимир Родионыч. – Что скажете?
   Полковник ответил не сразу. Он украсил лист бумаги перед собой еще несколькими зигзагами, отложил ручку и только после этого посмотрел на хозяина кабинета.
   Выглядел Полковник усталым и немного раздраженным.
   – Что скажете? – повторил свой вопрос Владимир Родионыч.
   – Что скажу… А что вы хотите от меня услышать? Что я в очередной раз не понимаю Гринчука? Вы хотите услышать, что не вы один запутались в поступках и намереньях начальника оперативно-контрольного отдела? Хорошо, я это говорю. Я уже и сам не понимаю, что именно нужно Гринчуку. Еще вчера вы были уверенны, что он, как это у них говорят, ссучился, положил на все и решил урвать себе денег…