Байлс Джон. Дети Древнего Бога

   Для нее это было слишком много. Она никогда не хотела ничего подобного. Ее пламя вышло потоком; она слышала, как люди за ней обжигаются и умирают, но ей было все равно. Если мир на самом деле таков, то она хотела его уничтожить. Лучше пусть уж ничего не будет, если в этом мире есть только Внешние Боги. Тогда человечеству лучше всего погибнуть.
   Ньярлахотеп попытался заговорить, но ее пламя обрушилось на него, в во мгновение превратило в пепел. Он не умер. Он восстанет, она знала это, и это только раззадоривало ее еще больше.
   Она собрала свои силы. Этот мир должен сгореть. Гореть, гореть, гореть. А если он не сгорит до конца, то она бы умерла, только бы не жить в этом мире.
   — Ты уничтожишь своих друзей вместе с врагами? Не будь дурой, он лжет, — сказал голос, — Еще не слишком поздно вернуться назад.
   Она посмотрела на океан огня, что окружал ее.
   — Кто ты? — осторожно спросила она.
   — Я тот, кто послал тебя и остальных моих Архангелов защитить мир во время кризиса. В скорбный час, когда мир будет страдать в руках тех, кто осмеивал меня. И я послал вас, чтобы вы приняли плотскую форму, как и я когда-то, и стали защитниками мира. Но не теми, кто его уничтожит. Ведь ты — Габриэль, и твой свет откроет правду, сожжет беззаконие, но не тронет невинных и убогих. Неужто ты забыла это, дочь моя? — голос был спокойным, но неузнаваемым, то ли мужским, то ли женским.
   Аска дрожала в нерешительности, боясь, что это был очередной трюк.
   — Кто ты? — повторила она.
   — Я начало конца, создатель всего, тот, кто создал миры и все, что есть в них. А ты мое возлюбленное дитя, Габриэль, она из моих ангелов. Помни это, — голос был полон сострадания, и Аска уцепилась за него как за последнюю соломинку.
   Были вещи… которые она вспоминала… вспыхивающие картины, разговоры с людьми, Его слова. Была ли это она? Она ли шла впереди сынов Израилевых по время исхода из Египта, она ли говорила с пророками? Но ведь она человек, не так ли? Она Аска, а не ангел. Хотя сейчас она скорее была ангелом, чем Аской.
   — Я не могу… я столь потрясена… кто я? — в отчаянии спросила она, и у нее закружилась голова.
   — Одна из посланных мною, посланных защитить человечество в век Хаоса, — сказал голос, и он казался громче, так как она стала к нему прислушиваться. — Ты вспомнишь все, когда придет время. Просто верь в меня так, как я верю в тебя.
   Аска расплакалась. Она хотела верить, хотела, чтобы ее силы имели источником что-то святое, а не грязь. Но все это могло оказаться очередным трюком. Она хотела верить, но это было так трудно, так трудно верить.
   — Я должна… я хочу верить, но я просто… бедная Анна…
   — В конце концов, все вернется ко мне, — сказал голос, уже шепча ей на ухо. — Все поймут, пусть для этого потребуется время, и раскаются, так как нет ничего глупее, чем вечно отрицать правду. Ты увидишь ее еще раз, свободной от той лжи, в которую она ввергла себя. Но я хочу, чтобы ты подняла руки, и несла мое слово, ибо есть многие, кто поверит его лжи, если ты не будешь рядом с ними.
   — Анна… ты имеешь ввиду…
   — Адское пламя сжигает нечистоты. Это твое пламя, открывающее правду. Правда жжет, но, в конце концов, все будет очищено, мир будет единым, как он был когда-то, прежде чем попасть во власть теней и тьмы. Возьмешь ли ты свой меч, Габриэль, и будешь бороться за эту правду?
   — Он сказал мне… — она задрожала и обхватила себя за плечи. — Что он… что ты…
   — Он отец лжи, ибо он верит, что существует лишь мир, который он создал по моему приказу; он убедил себя в том, что меня никогда не было, что все, что происходит, происходит согласно его воле. Но он тешит себя собственными иллюзиями; он ослепил самого себя. Но даже он может очиститься. Не слушай его ложь, — сказал голос, непонятно, то ли мужской, то ли женский, и внезапно, Аска узнала эти голоса, это были голоса ее родителей.
   — Я твой отец и твоя мать; они были сосудами, который привели тебя в мир плоти, — сказал голос. — А сейчас они живут во мне, ожидая того времени, когда ты вернешься. Но это время еще не пришло. Ты нужна миру.
   «Вот это должно быть правдой», — решила она. Сатана… Ньярлахотеп…мог создать все что пожелает, заставить ее видеть то, что он хочет, наполнить ее чувства ложью. Это было частью его силы, его власть над миром чувств. Все, что он показал ей — ложь. Он хотел чтобы она забыла свое настоящее «я».
   Теперь все прояснилось. Рафаэль, Уриэль, Ариэль, Микаэль, Бодиэль, она — Габриэль, были посланы человечеству, чтобы открыть новый век, провести людей через скорбь к новому тысячелетию. Они потерялись в своей плоти, и Бодиэль заплатил за всех, поддавшись лжи Демиурга, Ньярлахотепа.
   Этого она не могла вспомнить, но поняла сейчас. Голоса в ее голове, все они были просто иллюзией, наведенной Ньярлахотепом, тени уже павших ангелов, предавших доверие своего создателя, силы которых теперь так нужны небу. В ней эти силы только станут чище и мощнее. Ее сила была святой. Должна быть.
   Она прогнала голоса, заглушив их вновь родившейся верой, и выпрямилась, держа меч чистого пламени.
   — Я сделаю все, что можно для защиты этого мира, мой Господь, — сказала она, поклявшись в этом самой себе. — И помогу другим вспомнить ту правду, ниспосланную нам тобой, — она почувствовала новую силу.
   — Тогда проснись, — сказал ее отец. — Встань, — велела ее мать. — И не греши больше, а иди, озаряемая светом любви.
   Любовь. Она переполняла ее сердце, унося ее страх.
   — Я должна идти, — сказала она, и взмахнула крыльями, улетая в просыпающийся мир, в котором ей суждено было нести божественную миссию.

* * *

   Звезды блестели в отдалении, но воздух вокруг Синдзи был холодным. Осмотревшись, он не увидел земли; он был в глубине космоса, и не было ничего, кроме отдаленных мерцающих звезд. Хлопали его крылья, большие, черные, кожистые крылья; это было так привычно, будто он родился с ними. Он медленно обернулся, пытаясь понять, если ли здесь хоть что-то, стоящее внимания.
   Отдаленное сияние привлекло его взгляд; огромная туманность кружилась вдали, вокруг нее вращалась еще одна, поменьше, а крошечные точки могли быть планетами или кометами. Слышался отдаленный шум, словно биение сердца и тихий шелест ветра. Он двинулся в ту сторону, и начал различать маленькие искорки, образующие плотное облако около ближних туманностей. Сердце каждой туманности было объято пламенем и ярко сияло, как он мог теперь видеть.
   Синдзи приблизился еще чуть-чуть, и звуки ветра стали диссонирующей музыкой. Он чувствовал, как она притягивает его, хотя звучала она ужасно, будто ее играли люди, совсем не имевшие музыкального слуха. Он достал свою виолончель и попытался подыграть их мелодии, но вскоре понял, что порок заложен в самом ритме. И он подлетел еще ближе.
   Он попытался переиграть шум, и его перестало тянуть, как только он заглушил шум музыкой. Он играл какое-то время, потом прекратил, как только устали его руки. Как только он сделал это, он снова начал дрейфовать в сторону музыки, и поэтому снова начал играть, еще сильнее. Окруженный ветром нот, он отдалялся от туманности.
   Наконец, он решил отдохнуть и прекратил играть; и тут же его снова начало притягивать, хотя он и не мог слышать музыку. Но он чувствовал ее.
   — Ты не сможешь убежать, — произнес мужской голос. — Цивилизация, которой вы прикрывали свою сущность, всего лишь облицовка, и вот звучит зов, призыв открыть ваши настоящие «я».
   Синдзи обернулся и увидел человека. Он был темнокожим, с благородным выражением лица, одет как фараон, с крюком и посохом в руках. За ним шла процессия, несшая гроб фараона; они пели вразнобой и направлялись к дальней туманности. Дюжины картин промелькнули перед глазами Синдзи, от огромного паука-альбиноса до фосфоресцирующего, похожего на спрута, чудовища. Каждая из картин казалась ужасной, но, в то же время, что-то внутри заставило его относится к ним, как к должному.
   — Так близко, — тихо сказал мужчина, и добавил, уже громче, — Зов правителя демонов Азатота можно отсрочить, но нельзя проигнорировать. Все идет от него, и все к нему вернется. Прах к праху, пепел к пеплу.
   Бледный Странник. Тот, Кто Шепчет во Тьме. Темный Мореплаватель. Дюжины имен мелькали в голове Синдзи по мере того, как голоса, жившие в нем, узнавали того, кто стоял перед ним. Глас Внешних Богов, их Дух, Ньярлахотеп. У него было столько форм, сколько существ живет во вселенной, ибо для каждого вида он мог принять его форму, или форму того, чего они боялись больше всего. Он был ястребом, что ловил мышь, волком, охотившимся за оленем, ксерджи, крадущим яйца дсах.
   — Мне просто снится сон, — понял Синдзи.
   — Да, снится, — ответил он. — Сны открывают правду, которую мы скрываем. Но тебе не надо засыпать, чтобы услышать зов. Неужто те не чувствуешь его? Зов Короля Моря силен, но его песня всего лишь отражение этой.
   Скорбная процессия продвигалась вперед, и Синдзи вместе с ней. Он пытался выбрать между нежеланием приближаться к туманности, интересом к происходящему и страхом повернуться к Черному Фараону спиной. Он чувствовал зов.
   — Я не чувствую ничего, — солгал он
   — Что ж, это твое дело, коли ты решил пропустить похороны своего отца.
   — ЧТО? — Синдзи в шоке уставился на гроб.
   — Все души идут от Демона-Султана, как это заведено, и, умирая, ты возвращаешься к нему, чтобы быть поглощенным и стать тем, из чего будут созданы новые души. Это то, что ждет всех. Буддисты правы, как видишь.
   Синдзи никогда особо не обращал внимания на религии. Синто, буддизм, христианство, ислам…для него они все сливались, как пятна. Он имел общее представление об их различиях, однако никогда об этом не задумывался, хотя и не сомневался, что Аска с удовольствием рассказала бы ему что-то о христианстве и хотела бы, чтобы он посещал церковь вместе с ней — если они продолжат встречаться.
   — Я не помню, чтобы они говорили что-то о поедании душ Азатотом, — сказал Синдзи. — И какое это имеет отношение к отцу?
   — Душа — это просто иллюзия, химера, выплюнутая Азатотом, которая вернется к нему, выполнив свое предназначение, ибо мир существует только по его прихоти. А ты лишь маска, что носит он для того, чтобы сравнивать себя с другими масками, и это все лишь история, что он рассказывает сам себе на пути вечности, — почти любезно ответил Черный Фараон. — Твой отец сыграл свою роль, и теперь он мертв, и он вернется в лоно Азатота, чтобы быть поглощенным и родится заново.
   — А мне казалось, что это Шуб-Ниггурат пожирал своих детей, через это давая им новую жизнь, — сказал Синдзи, сам удивляясь, откуда он знает все это.
   — Они едины, — ответил Черный Фараон, идя вместе с Синдзи и всей процессией. — И я с ними. Они кажутся разделенными… ты и я, мы кажемся отдельными существами только потому, что ты не можешь увидеть высший уровень, где есть только одно, частью которого являемся я, и те, кто от Азатота. Это секрет буддистов и философов-индуистов, что весь мир лишь иллюзия, игра, и только освободившись от иллюзии и соединившись с Брахмой, душою этого мира, можно стать свободным от всех горестей.
   — Но причем тут отец? — упрямо спросил Синдзи.
   — Твой отец дал обет Внешним Богам, когда искал силы победить их, пытался обхитрить их. Он мог бы преуспеть и без моей помощи; они все были слепыми идиотами, которые повиновались законам, назначенным Душою Мира. Кто-то, достаточно смекалистый, мог ходить среди них, используя их для своих целей. Но теперь его душа принадлежит ему, и он поглотит его. Так он соединится с Душою Мира и обретет покой.
   — Он будет уничтожен! — в ужасе закричал Синдзи.
   — Он получит то, что хотел. Но это не имеет значения; он найдет покой через объединение с Душою Мира, убежит от этого мира боли. Не лучший ли это конец?
   — НЕТ! — выкрикнул Синдзи, начиная злится. — Я не дам тебе бросить душу моего отца в глотку Демона-Султана! — он собрался с силами, приготовившись в битве. Это было просто; здесь он чувствовал себя сильнее, чувствовал мощь, что жила в нем.
   И тут он понял, что черпал силу из это странной музыки, и, чем больше прибывала его сила, там ближе он становился к Азатоту. Синдзи замер, не зная, что делать.
   Голос Черного Фараона изменился.
   — Теперь ты понимаешь? Выжигая огонь огнем, ты сам становишься огнем. Ты пройдешь по пути своего отца до самого конца. И тебя, после твоей смерти, поглотит Демон-Султан, ибо перст его в душе твоей.
   — Нет! — отчаянно вскричал Синдзи.
   — Служи по своей воле, и смерть и распад отсрочатся надолго. Отрекись, и она придет скоро. Служи, и мы восстановим твоих родителей, — сказал Черный Фараон, почти мурлыча. — А смерть — это тоже иллюзия, ее можно обратить, если иллюзионист этого захочет.
   Синдзи замер; оцепенение снова захватило его, хуже, чем обычно.
   — Ты лжешь, — сказал он, почти отчаявшись.
   — Я не лгу. Твоя мать может быть освобождена из своей тюрьмы, твой отец восстать из мертвых, и вы будете одной счастливой семьей.
   Синдзи моргнул.
   — Ее тюрьмы?
   — Она была поглощена ЕВОЙ Рей, — сказал Ньярлахотеп. — Твой отец… он так хотел вытащить ее оттуда. Он был готов рискнуть всем ради этого. Я бы мог это сделать в любой момент. Я просто… не хотел этого.
   Синдзи попытался мыслить здраво. Это все должно быть каким-то трюком, но… мать… отец… он не мог просто бросить их. Не мог. Музыка не замолкала, и он все дрейфовал, дрейфовал… Скоро ему придется что-то делать.
   Схватить отца и попытаться убежать. Даже если это опасней, чем оказаться во власти Демона-Султана. Что еще он мог сделать? Он собрался с силами и нацелился на процессию, несмотря на смех Ньярлахотепа. К его удивлению, Ньярлахотеп просто смотрел на то, как он отбросил звероголовых существ, несших гроб. Он схватил его и поднял в воздух, летя как можно быстрее.
   Но он слышал голос Ньярлахотепа. «Однажды тебе придется проснуться…»
   Он не обращал на него внимания и летел, летел как можно дальше от Демона-Султана, не оборачиваясь.

* * *

   Тодзи снова снился сон, в котором Кенсуке был еще жив и они болтали друг с другом. По крайней мере, он думал, что так было бы. Они сидели на качелях, как в старые добрые времена.
   — Привет, как делишки? — спросил он.
   — Все хорошо, только я не Кенсуке.
   Тодзи уставился на него.
   — Что?
   — У меня множество имен. Черный Фараон, Ползучий Хаос, Бог с Кровавым Языком, Зеленый Человек, Вопль Скорби, Слепая Обезьяна Истины, и так далее. Но ты можешь меня звать просто Ньярли.
   Тодзи спрыгнул со своих качелей и отпрыгнул назад.
   — Так что же ты сидишь тут, да еще и выглядишь как Кенсуке?
   — Что ж, пойми, показав свое настоящее обличие, я свел бы тебя с ума.
   — Ты настолько уродлив?
   — Очень смешно. Ты хочешь услышать объяснение или нет?
   — Ну, извини.
   — Мы «здесь» только потому, что я хотел сделать тебе предложение, от которого ты не можешь отказаться. Обычно, я сначала убеждаю человека в том, что он хочет именно этого, через сны и видения. Но такая прелюдия слишком сложна для тебя. Поэтому я скажу тебе прямо.
   — О, до меня дошло. Ты Сатана и хочешь купить мою душу, или что-то в этом роде.
   Призрак Кенсуке хмыкнул, качаясь на качелях.
   — Да, что-то в этом роде.
   — Я не продам свою душу.
   — Ну, так я и не совсем за ней пришел.
   — Не отдам я ее.
   — Вместо этого, я предложу тебе поработать на нас.
   — На кого это «нас»?
   — На тех, против кого NERV боролся все это время.
   Тодзи скрестил руки на груди.
   — И почему же я должен работать на вас, гадов?
   — Ну, давай я перечислю причины. Ты сможешь вылечить свою сестру — раз. Ты вернешь Кенсуке — два. И три, вы все обречены в грядущей битве. Это не просто очередной монстр, это совсем другой бой. Вы все погибните, если не сделаете по-моему.
   — Ага, значит, я должен поверить в свое поражение только потому что ты так сказал?
   — Я бы мог тебе рассказать то, что будет, да это только испортит впечатление.
   — Мне без разницы.
   — Я не могу сказать, что работать с нами будет плохо. Ты же бог, в конце концов. Вместе со своими друзьями ты будешь управлять людьми. И почему бы и нет? Посмотри на мир. Неужто ты думаешь, что те, кто правят миром сейчас, поступают правильно?
   — Я не обращаю на это внимания.
   Ползучий Хаос побледнел.
   — Конечно, не обращаешь. Ну, давай я тебе член увеличу.
   — ЧЕГО?!
   — Извини, просто у тебя почтовый ящик полон этих реклам. Я думал, что это может заинтересовать тебя.
   — Меня устраивает текущий размер.
   — Да как скажешь. — Ньярли спрыгнул с качелей и отряхнул штаны. — Слушай, мое предложение остается в силе до самого конца, о, кей? Так вот, когда ты ударишь лицом в грязь, а твои друзья будут погибать рядом, вспомни об этом. Просто одно слово — и ты будешь спасен, спасутся твои друзья, твоя сестра и Кенсуке, и все будет хорошо.
   — Я не отдам тебе свою душу.
   — Увидимся позже, парень.
   И потом Тодзи видел более приятные сны.

* * *

   Хикари придет вовремя, он был уверен. Странник отошел и просмотрел свой список. Хикари отчаянно хотела получить свою семью обратно. Она сделает все, лишь бы их вернуть.
   Снаружи доносился звук уличного движения. Он остановился, вспоминая, создавал ли он этот шум. Все-таки, сны часто добавляли свои детали.
   Он проверил все настройки, выверил каждую форму снов. Проще всего было что-то напутать в деталях. Много лет тому назад он потерял Нортона просто потому, что поместил в его сон не ту сестру.
   Такого больше никогда не будет.
   Движение усилилось, и он моргнул. Шум мог помешать ее искушению. Он сосредоточился, но звуки не стали тише.
   Он вышел на лужайку через переднюю дверь. Машины проезжали мимо, но одна их них производила больше всего шума — большой трейлер. Он подумал, почему это Хикари вообразила его. Но он решил не тратить на него время. Он потянулся к нему своим разумом, чтобы стереть его.
   Вместо того он все приближался, ускоряясь. На радиаторе у него была нелепая зеленая маска. «Может, это просто ее кошмар, ночной террор в своем худшем воплощении», — подумал он. Он еще резче приблизился к нему и попытался его стереть.
   Вместо этого, его разум отразился от AT-поля, и грузовик словно переключил передачу. Он несся по улице с такой скоростью, что оставалось только удивляться, как еще под него никто не попал. Он начал отклонятся, заехал на тротуар, сбив дерево, и тут Странник понял, что грузовик едет на него.
   Он присмотрелся, но за рулем никого не было.
   И тут все машины на улице пришли в движение.
   Они ехали на него.
   Он вывернулся, пытаясь стереть сон, по его разум каждый раз соскальзывал с AT-поля. Он попытался сильнее, но поле ответило так же.
   Все, что ему оставалось, это сбросить маску и принять более мощную форму для битвы. Он чувствовал, как растет его ярость, приближаясь к срыву, та сила, которую он прятал за маской рациональности.
   Только вот ничего не случилось, когда он попытался сменить форму. Он оставался простым человеком, человеком с разумом бога.
   Человеком, на которого мчался восемнадцатиколесный грузовик и около дюжины легковых машин.
   Он повернулся, пытаясь заскочить в дом, но дверь захлопнулась, а замок защелкнулся; у него не было ключей.
   Машины двигались по газону, они словно летели на огромной, смертельной скорости, но в то же время, приближались как кошки, медленно, оттягивая наступающий момент убийства.
   Он обернулся и разбил окно. Это сработало и он проник внутрь, чувствуя, как рвется его плоть об осколки стекла. Тупое счастливое семейство уставилось на него, и мать сказала,
   — Эй, вы не можете просто так вломиться через окно! Вы с ума сошли!
   Он запрыгнул на стол, схватил мальчика и выкинул его в окно, надеясь, что эта жертва даст ему время понять, где он ошибся. Потом он бросился к задней двери, и тут же жилая комната была уничтожена трейлером, и осколки стекла и куски металла отлетали от глупой, улыбающейся маски на капоте.
   Он слышал, как рушатся стены за его спиной, и не было ничего, кроме его страха; слепой страх завладел им, и он побежал к двери черного входа. Он ведь должен быть один, ведь это он создал этот сон. Разве нет? Он создал его! Это его творение! Почему оно повернулось против него? Он же бог! Бог!
   Лестница, в которую врезался трейлер, хрустнула. Он рванул на себя дверь черного входа и вылетел во двор, тяжело дыша.
   Ему нужна всего секунда, чтобы опомниться.
   И тут слепящие огни фар появились перед ним.
   Два огня, ярчайших огня, осветили двор, будто полуденное солнце.
   Это был шевроле 77-го года, вишнево-красный, без водителя; двигатель ревел, и он мог прочитать номер — YUI-001. Он развернулся, готовый убежать, а тот разогнался до шестидесяти за секунду. Решетка радиатора размозжила его торс как молоток стекло, и когда свет в его глазах погас, он увидел два огонька, два маленьких стеклянных кружочка, отблеск в воздухе за рулем.
   — Не призывай того, что не сможешь загнать обратно, — произнес мужской голос.
   И тут трейлер, пробившись сквозь стену, выбил их него остатки жизни.
   А потом было лишь тьма.

* * *

   Тодзи подбежал к щиту. Он схватил мяч и сделал бросок. Мяч покрутился в кольце и упал в корзину. Зрители взвыли!
   А потом он внезапно разлетелся на куски.
   Он застонал и проснулся. — Что за нафиг… Хикари?
   Он стояла над ним, тряся его за плечи.
   — Машины! Они приближаются к нам, они… — он не мог понять, как она оказалась в его комнате на Симитаре. Он закрыл дверь? Наверное нет.
   — О чем ты говоришь? — проворчал он, протирая глаза. Стоп, они смотрели какое-то кино вместе. С машинами. В корабельной комнате отдыха.
   — Это… — Хикари внезапно смутилась, и перестала его трясти; Симитар покачнулся от порыва ветра, словно отвечая ей, прежде чем успокоиться. — Забудь. Это был кошмар.
   — Нехилый был кошмар, раз уж ты пришла сюда, не заметив этого, — сказал Тодзи, садясь. — Наверное, марафон фильмов ужасов был плохой идеей.
   — Да, — спокойно сказала она. — Я… я наверное пойду снова в кровать, — хотя ей не слишком хотелось спать в одиночестве.
   — Останься со мной, — предложил он. — С тобой точно все нормально?
   — Я… нет, — сказала она, садясь на кровать. — Нам не стоит… я пойду к себе.
   — Что ж, если хочешь, то можешь остаться.
   — Мисато… — начала Хикари.
   — Я думаю, что Мисато не была бы против, — сказал Тодзи. — А Синдзи сейчас, наверное, вместе с Рей и Аской.
   Хикари посмотрела на него.
   — Ты так думаешь?
   — Ну, не совсем, — сказал Тодзи. — Он для этого недостаточно мужественен.
   — Ага, так ты думаешь, что изменять своей девушке — это по-мужски? — сказала она, нахмурившись.
   — Нет, я не это имел ввиду! — возразил Тодзи. — Просто две девушки для мужчины — это слишком много.
   — Особенно если ты всего лишь мальчик, — Хикари встала и вышла из комнаты.
   Тодзи вздохнул.
   — Я не хотел тебя обидеть! — крикнул он ей вслед.
   — Спокойной ночи, — сказала она, и ушла к себе.
   Тодзи откинулся обратно на кровать.
   — Женщины. Они просто не умеют слушать, — он вздохнул и попытался заснуть, но всю ночь ему снилось, как его сбивают машины, за рулем которых сидит Хикари.

* * *

   Послышался отдаленный гром. Хадор-кеб, старейшина Щучьей деревни, посмотрел на запретную гору и нахмурился. Обычно она просыпалась раз в столетие. Это была часть сокровенных знаний — раз в столетие гора просыпалась и карала людей за грехи прошедшего века; чистые спасутся, а грешники будут наказаны.
   Но она излила свою ярость не более пятидесяти циклов тому назад; земля была плодородной для тех, кто выжил. «Что мы сделали такого, что заслужило гнев богов?» — спросил он себя, на всех шести ногах несясь к центральной площади деревни, чтобы созвать народ и всем вместе бежать к океану.
   Глубоко внутри горы Великий Огненный Зверь завывал, в бешенстве измельчая стены своей тюрьмы. Земля тряслась, а небо заполняли клубы дыма. Земля разверзлась, и потекла река лавы, повалил ядовитый дым и дождь из пепла покрыл землю.
   Деревня погибла, погребена в лаве, задохнувшись в пепле, прежде чем они смогли убежать.
   Не за их грехи.
   Просто они были легкой целью.
   Великий Зверь смеялся, смотря на то, как они погибали, крича и прося пощады и неба; крики их лишь отражались в горах эхом. Их смерти принесли ему покой, и он восстал из лавы, отбрасывая свои восемь ног, четыре головы и шесть ртов, съеживаясь в форму, которая свела бы с ума любого обитателя этой планеты, превращаясь в непонятное двуногое существо, все в шерсти, всего лишь с одной головой и двумя глазами, будто примитивное создание, раздутое до огромных размеров.
   С серой кожей, как та скала, по которой он шел, он спускался по краю горы, неся мерцающий головной убор, на котором было изображено странное свернувшееся существо, похожее на канат с щупальцами и глазами на одном конце.
   Несколько оставшихся в живых животных подошли к нему, и ели из его рук, ибо он стал их хозяином, правителем диких и павших. Он знаменовал конец времен, он нес судьбу, которая уничтожит цивилизацию и восстановит власть животных.
   Он сдвинул свой шлем, обнажив длинные свалявшиеся, чуть волнистые нити, что свисали с его головы; завернувшись в эти нити, он стал цвета морской волны, таким образом приняв новую конфигурацию. Достигнув расплавленной скалы, он вытащил кейс.
   Они думали, что смогут бросить вызов концу света. Но он покажет им Морского Зверя, и он уничтожит их прекрасную цивилизацию, как и многие другие до того. Ведь его нельзя убить, они не в силах сделать это. Ибо он был душою Внешних Богов, их Геральдом, их Гласом. И этот Глас нельзя было отрицать. В конце концов, все возвращалось к нему, или добровольно, или силой.