Ермишин Олег. Афоризмы

 
   Только второстепенный писатель может быть идеальным джентльменом: крупный талант – всегда в некотором роде хам… Таким образом, умение хорошо держаться – неопровержимый признак бездарности.
 
   Поэт должен обхаживать не только собственную Музу, но и леди филологию, причем начинающему поэту важно завоевать сердце второй дамы, а не первой.
 
   Если начинающий литератор одарен, он охотнее играет словами, чем высказывает оригинальные суждения. В этом смысле его можно сравнить с одной пожилой дамой, которая, по словам Э. М. Форстера, говорила: «Откуда мне знать, что у меня на уме, прежде чем выяснится, что у меня на языке?!»
 
   Рифмы, стихотворные размеры, строфику и т. д. можно сравнить с прислугой. Если хозяин достаточно добр, чтобы завоевать расположение прислуги, и достаточно строг, чтобы заставить себя уважать, в доме будет порядок. Если хозяин – тиран, слуги уволятся; если же он мягкотел, они распустятся, начнут грубить, пить, воровать…
 
   Поэта, который пишет белым стихом, можно сравнить с Робинзоном Крузо на необитаемом острове: он должен сам себе готовить, стирать, штопать.
 
   Грустно сознавать, что в наше время поэт может заработать гораздо больше, рассуждая о своем искусстве, чем им занимаясь.
   Слава и одновременно позор поэзии в том, что ее средство – язык – ей не принадлежит, не является ее, так сказать, частной собственностью. Поэт не может придумать своих слов; слова, которыми он пользуется, принадлежат не природе, а обществу.
 
   Творчество молодого писателя (классический пример – «Вертер») носит иногда терапевтический характер: поэт инстинктивно чувствует, что должен избавиться от преследующих его мыслей и чувств, выплеснуть их на бумагу. Единственный способ от них избавиться – это отдаться им целиком.
 
   Нет смысла искать разницу между поэтическим и прозаическим языком. Чисто поэтический язык нельзя прочесть, чисто прозаическому – не стоит учиться.
 
   Поэзия – это не чары, не волшебство. Наоборот. Если считать, что у поэзии, у искусства вообще, есть некая цель, то цель эта – говоря правду, освобождать от чар, отрезвлять…
 
   Единственный язык, который приближается к поэтическому идеалу символистов, – это язык светской беседы, когда смысл банальностей почти полностью зависит от голосовых модуляций.
 
   Гении – счастливейшие из смертных: их обязанности совпадают с наклонностями.
 
   В чтении лучший принцип – доверять собственному вкусу, пусть наивному и неразвитому.
 
   Все поэты обожают взрывы, раскаты грома, смерчи, ураганы, пожары, руины, сцены вселенской бойни.
 
   Нет, поэтическое воображение – не лучшее качество для государственного деятеля.
 
   Толпа не любит ни себя, ни всего того, что находится вне ее.
 
   Главная цель поэта, художника вообще, – создать нечто цельное, незыблемое. В поэтическом городе всегда будет одно и то же число жителей, живущих и работающих в одних и тех же местах.
 
   Положение человечества всегда было и остается столь безотрадным, что если бы кто-то сказал поэту: «Господи, да перестань ты петь! Сделай что-нибудь полезное: поставь чайник или принеси бинт», он бы не смог отказаться. Но никто пока этого не говорит.
 
   Публика любит только себя; наша с вами любовь к себе подчинена любви к себе публики.
 
   Чтобы влиться в толпу, вовсе не обязательно выходить на улицу – достаточно, сидя дома, развернуть газету или включить телевизор.
 
   Все мы существуем здесь, на земле, чтобы помочь другим; для чего на земле другие – я не знаю.
 
   У каждого человека есть свой отличительный запах, по которому его узнают жена, дети, собаки. У толпы – общий, всегда одинаково дурной запах. Публика же запаха лишена вовсе.
 
   Толпа активна: она крушит, ломает, убивает – либо жертвует собой. Публика, наоборот, пассивна; она не убивает, не приносит себя в жертву. Публика либо молча наблюдает, либо отводит глаза, когда разъяренная толпа избивает негра или полиция загоняет евреев в газовые камеры.
 
   Если два человека встречаются и беседуют, то цель этой беседы – не обменяться информацией или вызвать эмоции, а скрыть за словами ту пустоту, то молчание и одиночество, в которых человек существует.
 
   Всякий герой смертен, пока не умрет.
 
   Добро может вообразить себе Зло, но Зло не может вообразить себе Добро.
   Вы читали «Майн кампф»? Право, это единственная честная книга, когда-либо написанная политиком.
 
   Гении – счастливейшие из смертных, поскольку то, что они должны делать, полностью совпадает с тем, что им больше всего хочется делать.
 
   Есть книги, незаслуженно забытые; нет ни одной, которую незаслуженно помнили бы.
 
   Задать трудный вопрос легко.
 
   Когда речь идет о чужом стихотворении, лучший способ проверить его качество – это переписать от руки. Физический процесс письма автоматически указывает на огрехи, ибо рука постоянно ищет повод остановиться.
 
   Музыка – лучший способ переваривать время из всех, что у нас имеются.
 
   Когда я оказываюсь в обществе ученых-естественников, я чувствую себя как бедный церковный служка, который по ошибке забрел в гостиную, полную герцогов.
 
   Любое супружество, счастливое или несчастливое, бесконечно интереснее и значительнее любого романа, даже самого страстного.
 
   Не нужно много таланта, чтобы увидеть то, что перед самым носом; гораздо сложнее узнать, в какую сторону свой нос повернуть.
 
   Пропаганда – это монолог, который ищет не ответа, но эха.
 
   Университетский преподаватель – это человек, разговаривающий в чужих снах.
 
   Частные лица в публичных местах умней и приятнее, чем публичные лица в частных местах.
   Читать – значит переводить, поскольку опыт двух разных людей никогда не совпадает.

Джордж Оруэлл

   (1903—1950 гг.)
   писатель

   В пятьдесят лет у каждого человека лицо такое, какого он заслуживает.
 
   Вам когда-нибудь приходило в голову, что в каждом толстяке скрывается худой, подобно тому, как в каждой каменной глыбе прячется статуя?
 
   Озлобленный атеист не столько не верит в Бога, сколько испытывает к нему неприязнь.
 
   Все, что смешно, – противозаконно, каждая хорошая шутка – это, в конечном счете, – кот в мешке…
 
   Нам, представителям среднего класса, кроме правильного произношения, терять нечего.
 
   Каждое поколение считает себя более умным, чем предыдущее, и более мудрым, чем последующее.
 
   Англия – это не шекспировский изумрудный остров и не преисподняя, какой изображает ее доктор Геббельс, а… дом викторианского образца, где все шкафы доверху набиты скелетами.
 
   Если бросить камень, то непременно попадешь в племянницу епископа.
 
   Неискренность – главный враг ясной речи.
 
   Профессиональный спор – это война без стрельбы.
 
   Очень многие получают от жизни удовольствие, но в целом жизнь – это страдание, и не понимать этого могут либо еще очень молодые, либо совсем глупые люди…
 
   Реклама – это когда изо всех сил колотят палкой по днищу пустой кастрюли.
 
   Люди с пустыми желудками никогда не впадают в отчаяние; собственно говоря, даже не знают, что это такое…
 
   Часто материалист и верующий заключают между собой перемирие… однако рано или поздно все равно придется выбирать между этим миром и следующим.
 
   Лучшие книги говорят то, что известно и без них.
 
   Неопровержимый признак гения: его книги не нравятся женщинам.
 
   Когда говорят, что писатель в моде, это почти наверняка означает, что восхищаются им только люди до тридцати лет.
 
   Хорошие романы пишут смелые люди.
 
   Для писателя ссылка, быть может, еще более тяжела, чем для художника, даже для поэта, ведь в ссылке он теряет контакт с живой жизнью, все его впечатления сводятся к улице, кафе, церкви, борделю, кабинету.
 
   Писатели, которые не хотят, чтобы их отождествляли с историческим процессом, либо игнорируют его, либо с ним сражаются. Если они способны его игнорировать, значит, они, скорее всего, глупцы. Если же они разобрались в нем настолько, чтобы вступить с ним в бой, значит, они достаточно умны, чтобы понимать: победы не будет.
 
   Трагедия возникает не тогда, когда добро терпит поражение, а в том случае, когда человек кажется благороднее тех сил, которые его губят.
 
   От популярного писателя ждут, что он все время будет писать одну и ту же книгу, забывая, что тот, кто пишет одну и ту же книгу дважды, не в состоянии написать ее даже один раз.
 
   Когда я сажусь писать, я не говорю себе: «Сейчас я создам шедевр!» Я пишу, потому что хочу изобличить ложь или привлечь внимание людей к какому-то факту. Главное для меня – быть услышанным.
 
   Все писатели тщеславны, эгоистичны, самолюбивы… однако в них скрывается какая-то тайна, таится какой-то демон, которому невозможно сопротивляться, который нельзя постичь… Демон этот – тот же инстинкт, что побуждает ребенка громогласно заявлять о себе…
 
   Автобиографии можно верить, только если в ней раскрывается нечто постыдное.
 
   Невозможно написать ничего толкового, если постоянно не подавлять в себе личное. Хорошая проза – как чисто вымытое оконное стекло.
 
   Большинство революционеров – потенциальные консерваторы…
 
   И католики, и коммунисты полагают, будто их противник не может быть одновременно и честным и умным.
 
   Самый быстрый способ закончить войну – это потерпеть поражение.
 
   Худшая реклама социализма (как и христианства) – его приверженцы.
 
   Типичный социалист – это аккуратный маленький человечек, обычно мелкий чиновник и тайный трезвенник, нередко – вегетарианец, который – и это в нем самое главное – ни на что не променяет свое социальное положение.
 
   Политический язык нужен для того, чтобы ложь звучала правдиво, чтобы убийство выглядело респектабельным и чтобы воздух можно было схватить руками.
 
   Пока святые не докажут свою невиновность, их следует считать виновными.
 
   Чтобы видеть то, что происходит прямо перед вашим носом, необходимо отчаянно бороться.
 
   Вожди, которые пугают свой народ кровью, тяжким трудом, слезами и потом, пользуются большим доверием, чем политики, сулящие благополучие и процветание.
 
   Если хотите увидеть картину будущего, представьте себе сапог, наступающий на человеческое лицо.
 
   Мне иногда кажется, что цена свободы – это не столько постоянная бдительность, сколько вечная грязь.
 
   Со временем мы придем к убеждению, что консервы – оружие более страшное, чем пулемет.
 
   Все животные равны, но некоторые более равны, чем остальные.
 
   В Европе коммунизм возник, дабы уничтожить капитализм, но уже через несколько лет выродился в орудие русской внешней политики.
 
   Бывают ситуации, когда «неверные» убеждения более искренни, чем «верные».
 
   Они (английские интеллектуалы) могут проглотить тоталитаризм по той простой причине, что в своей жизни они не знали ничего, кроме либерализма.
 
   Всякий писатель, который становится под партийные знамена, рано или поздно оказывается перед выбором – либо подчиниться, либо заткнуться. Можно, правда, подчиниться и продолжать писать – вот только что?
 
   В любом обществе простые люди должны жить наперекор существующему порядку вещей.
 
   Важно не насилие, а наличие или отсутствие властолюбия.
 
   Противники интеллектуальной свободы всегда пытаются изобразить, что они призывают к борьбе «за дисциплину против индивидуализма».
 
   Тоталитаризм требует постоянного изменения прошлого и, в конечном счете, неверия в существование объективной истины.
 
   Общество можно считать тоталитарным, когда все его структуры становятся вопиюще искусственными, то есть когда правящий класс утратил свое назначение, однако цепляется за власть силой или мошенничеством.
 
   Правительство всегда должно быть готово ответить на вопрос: «А что вы будете делать, если..?» Оппозиция же брать на себя ответственность и принимать решения не обязана.
 
   Общество всегда должно требовать от своих членов чуть больше, чем они могут дать.
 
   Патриотизм по природе своей не агрессивен ни в военном, ни в культурном отношении. Национализм же неотделим от стремления к власти.
 
   Национализм – это жажда власти в сочетании с самообманом.
 
   Всякого националиста преследует мысль, что прошлое можно – и должно – изменить.
 
   В девяти случаях из десяти революционер – это скалолаз с бомбой в кармане.
   Свобода – это возможность сказать, что дважды два – четыре. Если это не запрещено, все остальное приложится.
 
   Война – это Мир. Свобода – это Рабство. Невежество – это Сила.
 
   Жизнь может дать только одно облегчение – кишечника.
 
   Абсолютно-белое, как и абсолютно-черное, кажется каким-то дефектом зрения.
 
   Кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым.
 
   Люди могут быть счастливы лишь при условии, что они не считают счастье целью жизни.
 
   Многие люди вольготно чувствуют себя на чужбине, лишь презирая коренных жителей.
 
   Серьезный спорт ни имеет ничего общего с честной игрой. Серьезный спорт – это война минус убийство.
 
   Тоталитарное государство устанавливает неопровержимые догмы и меняет их со дня на день.
 
   Цель власти – власть.
 
   Цена свободы – не вечная бдительность, а вечная грязь.

Сирил Норткот Паркинсон

   (1909—1993 гг.)
   публицист

   Административное здание может достичь совершенства только к тому времени, когда учреждение приходит в упадок. Совершенство – это завершенность, а завершенность – это смерть.
 
   Бюрократия – это как рыбная ловля там, где рыба не водится.
 
   В книге Бытия немало примеров наказания тех, кто ослушался воли Господа. В то же время нельзя сказать, чтобы этим путем был достигнут серьезный воспитательный эффект.
 
   Второй закон Паркинсона: Расходы стремятся сравняться с доходами.
 
   Дело тем важнее и сложнее, чем больше времени на него отпущено.
 
   Для репутации важен размах, а не итог.
 
   Если число сотрудников превысило тысячу, учреждение замыкается на себя, а внешний мир становится понятием иллюзорным.
 
   Любой работник начинает терять хватку за пять лет до достижения пенсионного возраста, чему бы этот возраст ни равнялся.
 
   Люди перестают развиваться, как только начинают размножаться.
 
   Отсрочка – самая неприятная форма отказа.
 
   Работа заполняет все отведенное на нее время.
 
   Серьезным может быть всякий, но чтобы забавлять, нужен ум.
 
   Только очень богатый человек может позволить себе жить, как богатый.
 
   Человек, не ставший начальством к 46 годам, никогда уже ни на что не пригодится.
 
   Чиновник множит подчиненных, но не соперников.
 
   Число чиновников растет независимо от объема работы.
 
   Чрезмерный запас времени часто говорит о несобранности человека.

Бертран Рассел

   (1872—1970 гг.)
   философ,
   логик, математик

   Бояться любви – значит бояться жизни, а тот, кто боится жизни, на три четверти мертв.
 
   В демократии честный политик может быть терпим, только если он очень глуп. Ибо лишь очень глупый человек может искренне разделять предрассудки большей половины нации.
 
   Во все времена, начиная с правления Константина и вплоть до конца XVII столетия, христиане подвергались куда более лютым преследованиям со стороны других христиан, чем некогда со стороны римских императоров.
 
   Вот здесь, на этой полке, у меня, стоит Библия. Но я держу ее рядом с Вольтером – как яд и противоядие.
 
   Всемирная история есть сумма всего того, чего можно было бы избежать.
 
   «Вы бы отдали жизнь за свои убеждения?» – «Разумеется, нет. В конце концов, я ведь могу и ошибаться».
 
   Даже если все держатся одного мнения, все могут ошибаться.
 
   Действительно возвышенные умы равнодушны к счастью, особенно к счастью других людей.
 
   Диагностика достигла таких успехов, что здоровых людей практически не осталось.
 
   Едва ли Симеон-столпник был бы совершенно доволен, узнав о другом святом, который простоял еще дольше на еще более узком столпе.
 
   Зависть – вот фундамент демократии.
 
   Из всех видов осторожности осторожность в любви наиболее губительна для настоящего счастья.
 
   Книга должна быть либо ясной, либо строгой, совместить эти два требования невозможно.
 
   Когда мы думаем о человечестве, мы имеем в виду прежде всего самих себя; неудивительно, что мы ставим человечество так высоко.
 
   Лишь очень немногие могут быть счастливы, обходясь без ненависти к каким-либо лицам, народам или верованиям.
 
   Любовь – это главный способ бегства от одиночества, которое мучит большинство мужчин и женщин в течение почти всей их жизни.
 
   Люди со склонностью к мегаломании отличаются от людей, склонных к нарциссизму, тем, что хотят быть скорее могущественными, чем привлекательными, – чтобы их скорее боялись, чем любили. К этому типу относятся многие сумасшедшие и большая часть известных нам из истории великих людей.
 
   Мир, в котором мы живем, может быть понят как результат неразберихи и случая; но если он является результатом сознательно избранной цели, то эта цель, видимо, принадлежит врагу рода человеческого.
 
   Мнения среднестатистического человека гораздо менее глупы, чем они могли бы быть, если бы каждый такой человек думал поодиночке.
 
   Многие готовы скорее умереть, чем подумать. Собственно, так оно и выходит.
 
   Мышление требует усилий и подготовки. Политики слишком заняты составлением речей, чтобы мыслить.
 
   Наука – то, что мы знаем, философия – то, чего мы не знаем.
 
   Наши великие демократии все еще склонны считать, что глупый человек скорее окажется честным, чем умный, а наши политики извлекают выгоду из этого предрассудка, выставляя себя еще глупее, чем создала их природа.
 
   Не старайся избегать искушений: со временем они сами начнут тебя избегать.
 
   Ненавидеть врагов легче и увлекательнее, чем любить друзей.
 
   Нет ничего более утомительного, чем нерешительность, – и ничего более бесполезного.
 
   Никто не сплетничает о тайных добродетелях других людей.
 
   Нищие не завидуют миллионерам – они завидуют другим нищим, которым подают больше.
 
   Патриоты всегда говорят о готовности умереть за отечество, и никогда – о готовности убивать за отечество.
 
   Плохие философы, возможно, имели некоторое влияние, хорошие – никакого.
 
   Правда – это то, что каждый из нас обязан рассказать полицейскому.
 
   При демократии дураки имеют право голосовать, при диктатуре – править.
 
   Сочетание жестокости с чистой совестью – предел мечтаний моралистов. Вот почему они придумали ад.
 
   Страх – главный источник предубеждений и один из главных источников жестокости.
 
   Те, кто несчастлив, и те, кто плохо спит, привыкли этим гордиться.
 
   Тот, кто действительно имеет авторитет, не боится признать свою ошибку.
 
   Убежденность, что ваша работа необычайно важна, – верный симптом приближающегося нервного срыва.
 
   Увы, так уж устроен свет: тупоголовые твердо уверены в себе, а умные полны сомнений.
 
   Умереть за свои убеждения – значит придавать слишком большую цену предположениям.
 
   Философия – это когда берешь нечто настолько простое, что об этом, кажется, не стоит и говорить, и приходишь к чему-то настолько парадоксальному, что в это просто невозможно поверить.
 
   Чистая математика – это такой предмет, где мы не знаем, о чем мы говорим, и не знаем, истинно ли то, что мы говорим.
 
   Чтобы стать долгожителем, нужно тщательно выбирать своих предков.
 
   Этика – это попытка придать всеобщую значимость некоторым нашим желаниям.
 
   Я так занят, что был вынужден перенести дату своей смерти.
 
   Скука – серьезная проблема для моралиста, ибо со скуки совершается по крайней мере половина всех грехов человечества.
 
   Каждый человек окружает себя успокаивающими убеждениями, что вьются вокруг него, словно рой мух в жаркий день.
 
   Совместимость жестокости с чистой совестью – предел мечтаний для моралистов. Поэтому-то они и выдумали ад.
 
   Счастливая жизнь должна быть в значительной степени тихой жизнью, ибо истинная радость может существовать лишь в атмосфере тишины.
 
   Уметь с умом распорядиться досугом – высшая ступень цивилизованности.
 
   Непристойность – это все то, что повергает в ужас пожилого и невежественного судью.
   Мысль не свободна, если ею нельзя заработать на жизнь.
 
   Больше всего гордятся собой две категории людей: те, кто несчастлив, и те, кто страдает бессонницей.
 
   То время, что он не проводит перед зеркалом, уходит у него на пренебрежение своими обязанностями.
 
   Как это ни грустно, люди соглашаются лишь с тем, что их, по существу, не интересует.
 
   Человек – существо доверчивое, он должен во что-то верить – не в хорошее, так в плохое.
 
   Главный недостаток отцов: они хотят, чтобы дети ими гордились.
 
   Даже в цивилизованном обществе инстинкт единобрачия иногда дает о себе знать.
 
   Наши эмоции обратно пропорциональны нашим знаниям: чем меньше мы знаем, тем больше распаляемся.
 
   Патриотизм – это готовность убивать и быть убитым по самым тривиальным причинам.
 
   Плохие философы могут иметь определенное влияние в обществе, хорошие – никогда.
 
   Смысл философии в том, чтобы начать с самого очевидного, а закончить самым парадоксальным.
 
   Когда монашек, которые моются, не снимая купальных халатов, спрашивают, зачем такие предосторожности, ведь их никто не видит, они отвечают: «А Боженька? Он-то все видит!».
 
   В нашем великом демократическом обществе по-прежнему бытует мнение, будто глупый человек большей частью честнее умного, и наши политики, используя этот предрассудок в своих интересах, притворяются еще более глупыми, чем они родились на свет.
 
   Когда собеседник подчеркивает, что говорит правду, можете не сомневаться: он лжет.
 
   Чем больше о нас говорят, тем больше хочется, чтобы о нас говорили. Приговоренному к смерти убийце разрешается прочесть в газетах отчет о судебном процессе, и он придет в ярость, если обнаружится, что какая-то газета уделила его делу недостаточно места… Политиков и литераторов это касается в той же мере.
 
   Органическая жизнь, как известно, развивалась от одноклеточного организма до философа, и развитие это, как нас уверяют, безусловно прогрессивное. Плохо только, что уверяет нас в этом философ, а не одноклеточное.
 
   Из беседы с ученым мужем я всякий раз делаю вывод, что счастье нам не дано; когда же говорю с садовником, то убеждаюсь в обратном.
 
   Немногие могут быть до конца счастливы, не испытывая ненависти к другому человеку, нации, вероисповеданию…
 
   Он (Антони Идеи) – не джентльмен: слишком хорошо одевается.
 
   Предрассудки, которые принято именовать «политической философией», полезны, но при условии, что их не будут называть «философией».
 
   В Америке каждый свято убежден в том, что выше него в социальной иерархии нет никого. Верно, но и ниже – тоже.
 
   Мы живем двойной моралью: одну исповедуем, но не используем на практике, а другую используем, но исповедуем очень редко.
   Никто никогда не сплетничает о тайных достоинствах других людей.
 
   Нежелательно верить в гипотезу, когда нет решительно никаких оснований считать ее верной.
 
   Я всегда считал респектабельных людей подлецами, и теперь каждое утро с тревогой разглядываю в зеркале свое лицо – нет ли на нем признаков подлости.
 
   Я люблю математику за то, что в ней нет ничего человеческого, за то, что с нашей планетой, со всей вселенной ее, по существу, ничего не связывает. За то, что любовь к ней… безответна.
 
   Зависть – основа демократии.
 
   Всякая точная наука основывается на приблизительности.
 
   Чувство долга необходимо в работе, но оскорбительно во многих других отношениях. Люди хотят, чтобы их любили, а не переносили с терпеливой покорностью.
 
   Обитель для души может быть возведена лишь на очень прочном фундаменте нескончаемого отчаяния.
 
   Машинам поклоняются, потому что они красивы; машины ценятся, потому что в них заложена мощь. Машины ненавидят, потому что они отвратительны, машины презирают, потому что они делают из людей рабов.
 
   Если какая-то точка зрения широко распространена, это вовсе не значит, что она не абсурдна. Больше того. Учитывая глупость большинства людей, широко распространенная точка зрения будет скорее глупа, чем разумна.
 
   О человечестве мы думаем хорошо только потому, что человек – это, прежде всего, мы сами.
   Человек всю жизнь видит сны. Иногда, правда, он пробуждается на минуту, осовело смотрит на мир, но затем вновь погружается в сладкий сон.