Ермишин Олег. Афоризмы

 
   Человек должен уважать самого себя и считать себя достойным наивысшего. Он не может преувеличить в своих помыслах величие и мужество духа.
 
   Человек есть не что иное, как ряд его поступков.
 
   Человек не станет господином природы, пока он не стал господином самого себя.
 
   …Человек с характером – это рассудительный человек, который, как таковой, имеет перед собою определенную цель и твердо ее преследует.
 
   Человеком с настоящим характером является тот, который, с одной стороны, ставит себе существенно содержательные цели и, с другой стороны, твердо придерживается этих целей, так как его индивидуальность потеряла бы все свое существование, если бы он вынужден был отказаться от них.
 
   Человечество было освобождено не столько от порабощения, сколько посредством порабощения. Ведь грубость, жадность, несправедливость суть зло; человек, не освободившийся от него, не способен к нравственности, и дисциплина освободила его именно от этого хотения.
 
   Честь человека заключается в том, чтобы в отношении удовлетворения своих потребностей он зависел только от своего трудолюбия, от своего поведения и от своего ума.
 
   …Что есть долг? Пока что у нас нет другого ответа, кроме следующего: совершать правое дело и заботиться о собственном благе и о благе… других.
 
   Что касается определенного призвания, которое кажется какой-то судьбой, то нужно всего лишь снять с него форму внешней необходимости. Свою судьбу нужно выбирать свободно и так же переносить и осуществлять.
 
   Чтобы мой поступок имел моральную ценность, с ним должно быть связано мое убеждение. Аморальным является делать что-то из страха перед наказанием или для того, чтобы приобрести у других хорошее мнение о себе.
 
   Чтобы поступок имел моральную ценность, необходимо понимание того, справедлив он или же несправедлив, является ли он хорошим или дурным.
 
   Если факты противоречат моей теории, тем хуже для фактов.
 
   Сова Минервы вылетает только с наступлением сумерек.
 
   Только один человек меня понял; да и тот меня, по правде сказать, не понял.
 
   Идеалом является всякая действительность в своей наивысшей истине.

Генрих Гейне

   (1797—1856 гг.)
   поэт, критик,
   публицист

   В бутылках я вижу ужасы, которые будут порождены их содержимым; мне представляется, что передо мною склянки с уродцами, змеями и эмбрионами в естественнонаучном музее.
 
   В сущности, все равно, за что умираешь; но если умираешь за что-нибудь любимое, то такая теплая, преданная смерть лучше, чем холодная, неверная жизнь.
 
   Все здоровые люди любят жизнь.
 
   Глупец тот, кто пытается прикрыть собственное ничтожество заслугами своих предков.
 
   Для любви не существует вчера, любовь не думает о завтра. Она жадно тянется к нынешнему дню, но этот день нужен ей весь, неограниченный, неомраченный.
 
   …Доброта всегда одержит верх над красотой.
 
   Доброта лучше красоты.
 
   Единственная красота, которую я знаю, – это здоровье.
 
   …Если великая страсть овладевает нами во второй раз в жизни, у нас, к сожалению, нет уже прежней веры в ее бессмертие…
 
   Есть вещи между землей и небом, которые не в состоянии понять не только наши философы, но и самые обыкновенные дураки.
 
   Как ни ужасна война, все же она обнаруживает духовное величие человека, бросающего вызов своему сильнейшему врагу наследственному – смерти.
 
   Когда порок грандиозен, он меньше возмущает.
 
   Красивые рифмы нередко служат костылями хромым мыслям.
 
   Любовь! Это самая возвышенная и победоносная из всех страстей! Но ее всепокоряющая сила заключается в безграничном великодушии, в почти сверхчувственном бескорыстии.
 
   Мудрецы придумывают новые мысли, а глупцы распространяют их.
 
   Мудрые люди обдумывают свои мысли, глупые – провозглашают их.
 
   Не быть подчиненным никакому закону – значит быть лишенным самой спасительной защиты, ибо законы должны нас защищать не только от других, но и от себя самих.
 
   Не занятый делом человек никогда не может насладиться полным счастьем, на лице бездельника вы всегда найдете отпечаток недовольства и апатии.
 
   Нравственность – это разум сердца.
 
   Совершенство мира всегда адекватно совершенству созерцающего его духа. Добрый находит на земле рай для себя, злой уже здесь вкушает свой ад.
 
   Странное дело! Во все времена негодяи старались маскировать свои гнусные поступки преданностью интересам религии, нравственности и любви к отечеству.
 
   Талант мы угадываем по одному– единственному проявлению, но чтобы угадать характер, требуется продолжительное время и постоянное общение.
 
   У всякой эпохи свои задачи, и их решение обеспечивает прогресс человечества.
 
   Что такое музыка? Она занимает место между мыслью и явлением; как предрассветная посредница стоит она между духом и материей; родственная обоим, она отлична от них: это дух, нуждающийся в размеренном времени; это материя, но материя, которая обходится без пространства.
 
   Чтобы писать совершенную прозу, надо быть также большим мастером метрических форм.
 
   Юность бескорыстна в помыслах и чувствах, поэтому она наиболее глубоко понимает и чувствует правду.
 
   Автор привыкает в конце концов к своей публике, точно она разумное существо.
 
   Ауффенберга я не читал. Полагаю, что он напоминает Арленкура, которого я тоже не читал.
 
   Ах! Это было так давно! Я был тогда молод и глуп. Теперь я стар и глуп.
 
   Бог есть; но сказать «я верю в Бога» – это уже богохульство.
 
   Бог простит мне глупости, которые я наговорил про него, как я моим противникам прощаю глупости, которые они писали против меня, хотя духовно они стояли настолько же ниже меня, насколько я стою ниже тебя, о Господи!
 
   Была ли она добродетельна, я не знаю; однако она была всегда безобразна, а безобразие у женщины – добрая половина пути к добродетели.
 
   Быть может, поэзия есть болезнь человека, как жемчуг есть, собственно, болезненный нарост, которым страдает бедный слизняк?
   В искусстве форма все, материал ничего не стоит. Штауб берет за фрак, сшитый из собственного сукна, столько же, сколько за фрак, сшитый из сукна заказчика. Он говорит, что требует плату за фасон, материю же дарит.
 
   В литературе, как в диких лесах Северной Америки, сыновья убивают отцов, когда те становятся стары и слабы.
 
   В литературе, как и в жизни, каждый сын имеет своего отца, которого он, однако, не всегда знает или от которого он даже хотел бы отречься.
 
   В любви, как и в римско-католической религии, существует предварительное чистилище, в котором, прежде чем попасть в подлинный вечный ад, привыкаешь к тому, что тебя поджаривают.
 
   В письме другу: «Если ты срочно не вышлешь мне сорок талеров, я буду голодать за твой счет».
 
   В произведениях некоторых модных писателей мы находим сыскные приметы природы, но никак не ее описание.
 
   В созданиях всех великих поэтов, в сущности, нет второстепенных персонажей, каждое действующее лицо есть на своем месте главный герой.
 
   В темные времена народами лучше всего руководили с помощью религии – ведь в полной темноте слепой является лучшим проводником: он различает дорогу и тропы лучше зрячего.
 
   В теории современная религия разбита наголову, в идее она убита, но она еще продолжает жить механической жизнью, как муха, у которой отрезали голову и которая, как бы не замечая этого, все еще продолжает бойко кружиться и летать.
 
   Великий гений образуется с помощью другого гения не столько ассимиляцией, сколько посредством трения.
   Весь мир надорван по самой середине. А так как сердце поэта – центр мира, то в наше время оно тоже должно самым жалостным образом надорваться. В моем сердце прошла великая мировая трещина.
 
   Во Франции нет атеистов, к Господу Богу не осталось уважения даже настолько, чтобы кто-нибудь утруждал себя его отрицанием.
 
   Волшебная формула, которой наши красные и синие мундиры чаще покоряют женские сердца, чем своей усатой галантностью: «Завтра я уеду и, вероятно, никогда не вернусь».
 
   Вольтер, услужливо носивший светильник впереди великих мира, этим же светильником освещал и их наготу.
 
   Вступив в храм, я почувствовал телесную и душевную свежесть от приятно веявшей внутри прохлады. Что бы ни говорили, а католицизм – хорошая религия в летнее время.
 
   Всякий, кто женится, подобен дожу, сочетающемуся браком с Адриатическим морем: он не знает, что скрывается в той, кого он берет в жены, – сокровища, жемчуга, чудовища, неизведанные бури?
 
   Где кончается женщина, там начинается дурной мужчина.
 
   Главная задача постановщика оперы – устроить так, чтобы музыка никому не мешала. (Видоизмененный Гейне).
 
   Глубочайшая истина расцветает лишь из глубочайшей любви.
 
   Глупцы полагают, будто для того, чтобы завладеть Капитолием, необходимо сначала напасть на гусей.
 
   Гомеопатический принцип, согласно которому от женщины нас излечивает женщина, пожалуй, более всего подтверждается опытом.
   Гренландцы, когда датские миссионеры попытались обратить их в христианство, задали им вопрос: водятся ли в христианском раю тюлени? Получив отрицательный ответ, они с огорчением заявили: в таком случае христианский рай не годится для гренландцев, которые, мол, не могут существовать без тюленей.
 
   Грубая память народов хранит только имена их притеснителей да свирепых героев войны. Дерево человечества забывает о тихом садовнике, который пестовал его в стужу, поил в засуху и оберегал от вредителей; но оно верно хранит имена, безжалостно врезанные в его кору острой сталью.
 
   Да, женщины опасны; но красивые не так опасны, как те, которые обладают умственными преимуществами более, чем физическими. Ибо первые привыкли к тому, чтобы мужчины ухаживали за ними, между тем как последние идут навстречу самолюбию мужчин и, приманивая их лестью, добывают больше поклонников.
 
   Дагерротипия свидетельствует против ложного взгляда, будто искусство подражает природе. Природа здесь сама доставила доказательство того, как мало она понимает в искусстве, каким жалким получается все у нее, когда она начинает заниматься искусством.
 
   Дама, уже начавшая быть немолодой.
 
   Дети моложе нас, они еще помнят, как тоже были деревьями и птицами, и поэтому еще способны их понимать; мы же слишком стары, у нас слишком много забот, а голова забита юриспруденцией и плохими стихами.
 
   Добродетельным всякий может быть в одиночку; для порока же всегда нужны двое.
 
   Долги заменяют древний рок в национальных трагедиях нашего времени.
 
   Достаточно мне увидеть, что кто-нибудь оспаривает бытие Божье, как меня охватывает такое странное беспокойство, такая тоскливая жуть, какие я испытывал когда-то в лондонском Нью-Бедламе, когда, будучи окружен толпой безумцев, я потерял из виду моего провожатого. «Бог есть все, что существует», и всякое сомнение в нем есть сомнение в жизни, есть смерть.
 
   Достойно удивления, что супруг Ксантиппы мог стать таким великим философом. Среди этаких дрязг – да еще думать! Но писать он не мог, это было невозможно: после Сократа не осталось ни одной книги.
 
   Евреи несли Библию сквозь века как свое переносное отечество.
 
   Если бы и вся Европа превратилась в сплошную тюрьму, то осталась бы лазейка для бегства: это – Америка, и, слава богу, лазейка больше, чем вся тюрьма.
 
   Если Господь по праву претендует на первое место в деле Творения, то Шекспиру по праву принадлежит второе.
 
   Если твой глаз соблазняет тебя – вырви его. Если рука твоя соблазняет тебя – отруби ее. Если язык твой соблазняет тебя – откуси его. А если тебя соблазняет твой разум, то стань католиком.
 
   Если человек хочет застрелиться, он всегда имеет на то достаточные причины. Но знает ли он сам эти причины – это другой вопрос. До последней минуты мы разыгрываем с собою комедию. Умирая от зубной боли в сердце, мы жалуемся на зубную боль.
 
   Есть юмор идей, совмещение мыслей, которые никогда не встречались еще друг с другом в человеческой голове, гражданский брак между шуткой и мудростью.
 
   Железные дороги убивают пространство.
 
   Женская ненависть, собственно, та же любовь, только переменившая направление.
 
   Женщина – одновременно яблоко и змея.
 
   Женщины знают только один способ нас осчастливить и тридцать тысяч способов сделать нас несчастными.
 
   Женщины творят историю, хотя история запоминает лишь имена мужчин.
 
   За тучными коровами следуют тощие, за тощими – полное отсутствие говядины.
 
   Замечено, что священники всего мира – раввины, муфтии, доминиканцы, консисторские советники, попы, бонзы, – короче, весь дипломатический корпус божий, – отличаются фамильным сходством лиц, характерным для людей одного промысла.
 
   Затем Лист сыграл «Шествие на казнь» Берлиоза, великолепный опус, который, если не ошибаюсь, был сочинен молодым музыкантом в утро своей свадьбы.
 
   Из ненависти к националистам я почти готов полюбить коммунистов.
 
   Изображение на монете – предмет не безразличный для политики. Так как люди столь искренне любят деньги и, несомненно, любовно созерцают их, дети часто воспринимают черты того государя, который вычеканен на монете, и на бедного государя падает подозрение в том, что он – отец своих подданных.
 
   Илиада, Платон, Марафонская битва, Моисей, Венера Медицейская, Страсбургский собор, французская революция, Гегель, пароходы и т. д. – все это отдельные удачные мысли в творческом сне Бога. Но настанет час и Бог проснется, протрет заспанные глаза, усмехнется – и наш мир растает без следа, да он, пожалуй, и не существовал вовсе.
   Иногда мне кажется, что головы французов, совершенно как их кафе, сплошь увешаны внутри зеркалами, так что всякая идея, попадающая в их голову, отражается там бесчисленное множество раз: оптическое устройство, посредством которого самые ограниченные и бедненькие головы представляются обширными и блестящими. Эти лучезарные головы, так же как сверкающие кафе, обычно совершенно ослепляют бедных немцев, когда они впервые попадают в Париж.
 
   Иногда мне кажется, что дьявол, дворянство и иезуиты существуют лишь постольку, поскольку мы верим в них. Относительно дьявола мы можем утверждать это безусловно, так как до сих пор его видели только верующие.
 
   Иные воображают, будто совершенно точно знают птицу, если видели яйцо, из которого она вылупилась.
 
   Иных надо бить палками при жизни. После смерти их нельзя наказать, нельзя опозорить: они не оставляют имени.
 
   Ирония всегда является главным элементом трагедии. Все самое чудовищное, самое ужасное, самое страшное можно, дабы не сделать его непоэтическим, изобразить только под пестрой одеждой смешного, как бы смягчая и примиряя смехом. Поэтому в «Лире» Шекспир самое жуткое говорит устами шута, поэтому и Гёте выбрал для самого страшного материала – для «Фауста» – форму кукольного представления, поэтому еще более великий поэт, именно наш Господь Бог, всыпал во все страшные сцены этой жизни добрую порцию смешного.
 
   История еврейства прекрасна, однако современные евреи вредят древним, которых можно было бы поставить гораздо выше греков и римлян. Мне думается, что если бы евреев не стало и если бы кто-нибудь узнал, что где-то находится экземпляр представителей этого народа, он бы пропутешествовал хоть сотню часов, чтобы увидеть его и пожать ему руку, – а теперь нас избегают!
 
   Истинный демократ пишет, как народ, – искренне, просто и скверно.
   Историки, которые сами хотят делать историю, похожи на немецких актеров, одержимых страстью самим сочинять пьесы.
 
   История литературы – это большой морг, где всякий отыскивает покойников, которых любит или с которыми состоит в родстве.
 
   К сожалению, никогда нельзя точно установить, когда именно любовь приобретает наибольшее сходство с адом, и когда – с раем, подобно тому как не знаешь, переряженные ли чертями ангелы встречают тебя там или, пожалуй, черти могут иной раз оказаться переряженными ангелами.
 
   Каждый отдельный человек – целый мир, рождающийся и умирающий вместе с ним, под каждым надгробным камнем – история целого мира.
 
   Каждая эпоха, приобретая новые идеи, приобретает и новые глаза.
 
   Каждый автор, как бы он ни был велик, желает, чтобы его творенье хвалили. И в Библии, этих мемуарах божьих, сказано совершенно ясно, что создал он человека ради славы своей и хвалы.
 
   Как в маленькой рюмке воды заключается целый мир необычайных маленьких зверюшек, которые так же свидетельствуют о могуществе божьем, как и величайшие бестии, так самый маленький альманах муз подчас содержит в себе громадное множество мелких стихоплетов, которые представляются внимательному исследователю не менее интересными, чем величайшие слоны литературы. Воистину велик Господь!
 
   Как Магомет был всего-навсего погонщиком верблюдов, пока ангел не посвятил его в пророки, так и ** был, правда, не погонщиком верблюдов, но просто верблюдом, пока не загорелся перед ним новый свет.
 
   Смех заразителен, так же как и зевота.
 
   Как разумные люди бывают часто очень глупы, так глупцы подчас отличаются сообразительностью.
 
   Как театры сгорают по нескольку раз прежде чем, точно феникс из пепла, вознестись в роскошной постройке, так же бывает и с некоторыми банкирами: нынче дом ** после трех или четырех банкротств блистает наиболее блистательно. После каждого пожара он поднимался еще в большем великолепии – кредиторы не были застрахованы.
 
   Католический поп шествует так, словно небо – его полная собственность; протестантский же, напротив, ходит так, будто небо он взял в аренду.
 
   Книге необходимы сроки, как ребенку. Все наскоро, в несколько недель написанные книги возбуждают во мне известное предубеждение против автора. Порядочная женщина не производит ребенка на свет до истечения девятого месяца.
 
   Когда-то я думал, что всего ужаснее женская неверность, и, чтобы выразиться как можно ужаснее, я называл женщин змеями. Но, увы! Теперь я знаю: самое ужасное – то, что они не совсем змеи; змеи ведь могут каждый год сбрасывать кожу и в новой коже молодеть.
 
   Когда Богу на небе скучно, он открывает окно и смотрит на парижские бульвары.
 
   Когда глаза критика отуманены слезами, его мнение немногого стоит.
 
   Когда порок столь грандиозен, он меньше возмущает. Англичанка, стыдившаяся голых статуй, была менее шокирована при виде огромного Геркулеса: «При таких размерах вещи не кажутся мне такими уж неприличными».
 
   Когда сходятся кухарки, они говорят о своих господах, а когда сходятся немецкие авторы, они говорят о своих издателях.
 
   Когда уходят герои, на арену выступают клоуны.
 
   Кого Юпитер хочет наказать, того он делает поэтом.
 
   Александр Дюма крадет у прошлого, обогащая настоящее. В искусстве нет шестой заповеди.
 
   Критики подобны привратникам перед входом на придворный бал: они могут пропустить достойных и задержать дурно одетых и не имеющих входного билета, но войти внутрь они не могут.
 
   Лессинг говорит: «Если Рафаэлю отрезать руки, он все же останется живописцем». Точно так же мы могли бы сказать: «Если господину ** отрезать голову, он все же остался бы живописцем», – он продолжал бы писать и без головы, и никто бы не заметил, что головы у него и вовсе нет.
 
   Лесть является настоятельной потребностью красивых мужчин, специальность которых в том и заключается, что они красивые мужчины.
 
   Любовь к свободе – цветок темницы, и только в тюрьме чувствуешь цену свободы.
 
   Легко прощать врагов, когда не имеешь достаточно ума, чтобы вредить им, и легко быть целомудренному человеку с прыщеватым носом.
 
   Люди, ничем не примечательные, конечно, правы, проповедуя скромность. Им так легко осуществлять эту добродетель.
 
   Мейербер бессмертен, то есть он будет таковым, пока жив.
 
   Миссия немцев в Париже – уберечь меня от тоски по родине.
 
   Моим девизом остается: искусство есть цель искусства, как любовь есть цель любви и даже как самая жизнь есть цель жизни.
 
   Монотеизм – это минимум религии. Это столь малая доза, что ее уже невозможно уменьшить.
 
   Мораль есть религия, перешедшая в нравы.
 
   Мосье Колумб, откройте нам еще один Новый Свет!
 
   Мадемуазель Таис, сожгите нам еще один Персеполь!
 
   Мосье Иисус Христос, устройте так, чтобы вас еще раз распяли!
 
   Музыка свадебного шествия всегда напоминает мне военный марш перед битвой.
 
   Мы боремся не за человеческие права народа, но за божественные права человека.
 
   Мы не властители, а слуги слова.
 
   Мы понимаем развалины не ранее, чем сами становимся развалинами.
 
   Наибольшего он достиг в невежестве.
 
   Нам был предписан патриотизм, и мы стати патриотами, ибо мы делаем все, что нам приказывают наши государи.
 
   Наше лето только выкрашенная в зеленый цвет зима.
 
   Не будучи допущены ко всем остальным ремеслам, евреи поневоле стали самыми сметливыми купцами и банкирами. Их заставляли быть богатыми, а потом ненавидели за богатство.
   Не будь у меня жены и попугая, я бы давно покончил с собой.
 
   Не мы хватаем идею, идея хватает и гонит нас на арену, чтобы мы, как невольники-гладиаторы, сражались за нее. Так бывает со всяким истинным трибуном или апостолом.
 
   Некая девушка решила: «Это, должно быть, очень богатый господин, раз он так безобразен». Публика рассуждает так же: «Это, должно быть, очень ученый человек, раз он такой скучный». Отсюда успех многих немцев в Париже.
 
   Ни у одного народа вера в бессмертие не была так сильна, как у кельтов; у них можно было занимать деньги, с тем что возвратишь их в ином мире.
 
   Никогда не говорить об отношении к евреям! Испанец, который каждую ночь во сне беседует с Божьей Матерью, из деликатности ни за что не коснется ее отношений к Богу-Отцу: самое беспорочное зачатие все-таки остается зачатием.
 
   Ничто не уязвляет мужчину сильнее мелких женских булавочных уколов. Мы готовы к могучим ударам меча, а нас щекочут в самых чувствительных местах!
 
   О врагах Наполеона: Они поносят его, но всегда с известной почтительностью: когда правой рукой они кидают в него дерьмо, левая тянется к шляпе.
 
   О журналистах, сообщавших о Гейне заведомые небылицы, – например, что он помещен в сумасшедший дом: – Чем эта пакость мельче, тем труднее к ней подступиться. Вот ведь что: блоху не заклеймишь!
 
   О Марии Магдалине на картине Паоло Веронезе «Христос»: Она так прекрасна, что боишься, как бы ее, чего доброго, не совратили еще раз.
 
   О мертвых следует говорить только хорошее, но о живых следует говорить только дурное.
 
   О писателях «Молодой Германии»: Я посеял зубы дракона, а пожал – блох.
 
   О, этот рай! Удивительное дело: едва женщина поднялась до мышления и самосознания, как первой ее мыслью было: новое платье!
 
   Об одном из своих современников: Клаурен стал нынче так знаменит в Германии, что вас не впустят ни в один публичный дом, если вы его не читали.
 
   Один поэт сказал: «Первый король был счастливый воин!» Насчет основателей нынешних наших финансовых династий мы можем, пожалуй, прозаически сказать, что первый банкир был счастливый мошенник.
 
   Он критик не для больших, а для мелких писателей – под его лупой не помещаются киты, но зато помещаются интересные блохи.
 
   Он разглядывает мелких писателей в увеличительное стекло, а великих – в уменьшительное.
 
   Она выглядит как Венера Милосская: очень старая, без зубов и с белыми пятнышками на желтой коже.
 
   Опиум – тоже религия. Между опиумом и религией существует большее родство, нежели большинство людей может себе представить.
 
   Оскорбивший никогда не простит. Простить может лишь оскорбленный.
 
   Остерегайтесь поощрять крещение среди евреев. Это всего-навсего вода, и она легко высыхает. Наоборот, поощряйте обрезание – это вера, врезанная в плоть; в дух ее уже невозможно врезать.
   Острить и занимать деньги нужно внезапно. (Видоизмененный Гейне).
 
   От высокомерия богатства ничто не защитит вас – кроме смерти и сатиры.
 
   Первая добродетель германцев – известная верность, несколько неуклюжая, но трогательно великодушная верность. Немец бьется даже за самое неправое дело, раз он получил задаток или хоть спьяну обещал свое содействие.
 
   Первый, кто сравнил женщину с цветком, был великим поэтом, но уже второй был олухом.
 
   Переводчик по отношению к автору – то же, что обезьяна по отношению к человеку.
 
   Перед смертью: Бог меня простит, это его ремесло.
 
   Позднейшие произведения истинного поэта отнюдь не значительнее ранних; нет, первый ребенок не хуже второго, только роды потом бывают легче.
 
   Пока мы читаем о революциях в книгах, все это очень красиво на вид, подобно пейзажам, искусно выгравированным на белой веленевой бумаге: они так чисты, так приветливы; однако потом, когда рассматриваешь их в натуре, они, быть может, и выигрывают в смысле своей грандиозности, но в деталях представляют очень грязное, мерзкое зрелище; навозные кучи, выгравированные на меди, не имеют запаха, и через выгравированное на меди болото легко пройти при помощи глаз.