Страница:
– Прекрасно! Просто прекрасно! – парень с удовлетворением осмотрел результаты своей работы. – Не думаю, что тебе удастся слезть с этого крючка. – Он связал руки Леки за спиной и ноги в лодыжках, потом толкнул Леку в спину и она помчалась вдоль стены – крюки при помощи роликов могли скользить по полозьям под потолком. Лека со всего размаху врезалась лицом в стену, из носа ее потекла кровь.
– Вот это карусель! Здорово, правда?
Эдвард развернул Леку лицом к себе. Теперь она могла осмотреть помещение, в котором оказалась. Они находились на втором этаже большого сарая для разделки и сушки рыбы. Сквозь окно с полуразбитыми стеклами Лека могла видеть море, мерно накатывающее волны на песок, красное солнце, медленно опускающееся к горизонту. Летний день долог в Прибалтике.
– Угадай, что мы будем делать сейчас? – Эдвард вышагивал вокруг Леки, сцепив руки за спиной. – Трахаться? Не угадала! Может быть, ты думаешь, что я буду разделывать тебя ножом, как рыбу? Опять не то! Мы будем с тобой просто раз-го-варивать! Милая дружеская беседа вечером у моря – что может быть приятнее? Ну, скажи, что ты согласна!
Лека молчала. Плевать ей было на этого выродка. Она пыталась привести в порядок свое внутреннее состояние. Пока ей это не удавалось.
– Понимаю. Ты не в состоянии шевелить языком. Придется помочь тебе. Ничего страшного, просто небольшой укольчик.
Он спустился по лестнице и вернулся через минуту, держа в руке шприц. Приподнял короткое платьице Леки, стянул с нее трусики и повесил их на один из крюков. Шлепнул девушку по ягодице.
– Классная попка. Сейчас угостим ее небольшой дозой взбадривающего. – Он с размаху всадил иглу и Лека почувствовала, как лекарство входит в мышцу. – Так-то лучше будет.
Первое, что пришло к Леке – это боль. Ее одеревеневшие, ничего не чувствующие руки и ноги, намертво стянутые веревками, вдруг разом возопили о пощаде. Лямки под мышками до крови впились в кожу. Затем Лека обнаружила, что во лбу ее зияет здоровенная "дырка". Конечно, обычный человек не мог увидеть это отверстие – это было то, что Демид назвал "шестой чакрой", или "оком мысли". И мысли Леки беспрепятственно утекали наружу, становясь доступными Эдварду или тому, кто скрывался под его личиной. Демид учил ее держать чакру закрытой – это был один из компонентов "мысленного щита". Лека немедленно восстановила порядок – отверстие стянулось, превратившись в небольшую точку. Эдвард помрачнел.
– Так. Спрятала от меня свои глупые мыслишки. Думаешь, это тебе поможет? Выложишь все, как миленькая. – Он подошел к Леке и схватил ее за подбородок сильными пальцами. – Кто такой Демид? Чем он занимается? Я знаю, что он ведет записи. Где находится его архив?
– Ну ты и идиот! – Лека сделала резкое движение головой и высвободилась из цепкой хватки. – Ты только что травил мне байки, что убил Демида! Что же ты не расспросил его перед смертью, если ты такой могучий? Почему не порылся в его записной книжке? А? Может быть, ты нашел бы там пару упоминаний о себе? Ты ведь – Табунщик? Знаешь, Табунщик, я была лучшего мнения о твоих умственных способностях.
Лицо человека исказилось от ярости. Он схватился за нож, приблизился к девушке вплотную и зашипел:
– Какой Табунщик? Что ты мне голову морочишь, гаденыш маленький?! Мне надоело выслушивать твой бред! Если ты не будешь отвечать на мои вопросы, я начну медленно резать тебя на маленькие кусочки!
Лека пошевелила пальцами рук. Контроль над движениями возвращался к ней! Она сосредоточилась, переместила энергию в поле Дань-Тянь в нижней половине тела и резко согнула ноги. Удар пришелся прямо в промежность человека. Такой удар должен был сломать кости таза в нескольких местах, и уж, конечно, лишить противника мужского достоинства. Эдварда спасло лишь то, что Лека находилась в висячем положении – это смягчило силу удара. Мужчину подкинуло в воздух, он описал дугу, и, раскинув руки, с грохотом врезался в стену. Очки слетели с него и исчезли в чане с соленой рыбой. Лека завертелась вокруг собственной оси на веревке.
Человек в углу корчился и судорожно хрипел, пытаясь втянуть воздух. Он сучил ногами, царапал пальцами пол, всаживая себе занозы под ногти, и скулил как побитая собака. Минут пять прошло, прежде чем он сумел выдавить из себя первое слово.
– Сука… Сука… Сука… – он повторял это как заклятие. – Я раздавлю тебя, человеческая сука! – Отборный мат хлынул из него неудержимым потоком. Лека никогда не слышала таких витиеватых ругательств, перемешанных со всхлипами и взвизгиваниями. Враг ее засунул обе руки себе в брюки, с нежностью разглядывая свое поврежденное имущество. Осмотр, судя по всему, удовлетворил его, и повернул к Леке лицо с высыхающими слезами.
– Это было очень больно. Тебе этого не понять, потому что ты баба, и тебе наплевать, что может чувствовать мужчина после такого удара. Это подлый прием. Слышишь, ты, шлюха? Но сейчас боль уходит. Зря ты это сделала, ты не в состоянии нанести мне настоящий вред. И ты прекрасно знаешь, почему. Ты ведь уже пыталась раздавить меня машиной, помнишь ту веселую зимнюю ночь? И вот я здесь – живой и здоровый, а за твою жизнь я не дам и ломаного гроша.
Враг, шатаясь, встал на обе ноги и оскалил зубы в злобной усмешке. Теперь, без очков, он выглядел совсем по-другому. Правый глаз его был темным и безжизненным – дыра, глядящая в колодец Тьмы. Левый же светился рубиновым светом, как блестят в свете костра зрачки волка. Лека похолодела.
"У него лицо разное. Как из двух половинок…" – вспомнила она слова девочки – жертвы Табунщика. А потом слова профессора Подольского зазвучали в ее голове: "… Перед нами – человек, испытывающий сильнейшее постороннее вмешательство. Вмешательство в сферы, руководящие его сознанием. Говоря средневековым языком, он одержим неким духом."
– Нет, ты не Табунщик, – произнесла Лека. – Ты все-таки Эдвард Жаляускас. Но не ведаешь, что творишь. Сознание твое захвачено некой нелюдью, Имени которой я не знаю. Хотя мне уже приходилось встречаться с этой тварью… Я называю его Табунщиком, хотя это и неверно. Ибо Табунщик – лишь жалкое физическое тело, одно из человеческих воплощений Духа Тьмы. Ты слышишь меня, Эдвард?
Лицо человека на секунду исказилось, слабая искра пробуждения появилась в безжизненном темном глазе. И тут же исчезла, раздавленная черной силой.
– Зря ты стараешься, детка. – Враг сверлил ее красным оком, пытаясь смять ее волю. – Твой Эдвард – в глубокой отключке. Не дозовешься. Ты сама погубила его, остановив на нем свой выбор. Впрочем, какое мне до этого дело? Я ведь тоже узнал тебя, Мятежник! Это ты, сукин сын, собственной персоной! Ты покинул Демида, ты перебрался в тело девчонки, пытаясь запудрить мне мозги и направить по ложному следу! Но ты выдал себя, ибо ученик Защитника ничего не может знать о Великих Духах! Может быть, это случайность, но похоже, ты проиграл! Сейчас я перережу нежное горлышко девочки и на этом прерву твою земную фазу. Пора возвращаться домой, предатель! Там мы приготовим для тебя великолепное времяпрепровождение! Тьма не знала еще таких мук, какие уготованы тебе, Осквернитель Основ!
– И как же ты собираешься уничтожить меня, жалкий придурок? – Лека пыталась сохранить самообладание. – Ведь ты не знаешь моего Имени! Ты не сможешь составить заклинание! Все, что ты сможешь сделать – заставить меня перейти в другое тело.
– Опять ты блефуешь, старый лис! – осклабился разноглазый. – Куда ты собираешься перейти, позволь полюбопытствовать? В эту тухлую рыбу? Или может быть, в чаек на берегу? Скатертью дорога! Здесь нет ни одного человека в пределах километра, а такая дистанция, насколько я знаю, для тебя непреодолима, неполноценный уродец! Честно говоря, мне надоело трепаться с тобой. Через несколько минут ты полетишь в Мир Тьмы, прямо в зубки к своим истосковавшимся братцам. Мне даже не интересно, что они там будут с тобой делать – у меня слишком много дел здесь, в Цветном Мире. Я собираюсь заварить здесь хорошую кашу, повеселиться и поиграть с людишками вдоволь. По-моему, они слишком расслабились и привыкли к легкой жизни за те тысячи лет, что ты не давал Духам свободного прохода в Цветной Мир!
"Эдвард, Эдвард, – мысленно позвала Лека. – Проснись! Не сдавайся так просто, Эд! Сопротивляйся этому ублюдку!"
Человек дернулся, лицо его болезненно скривилось. Лека уловила постороннее движение где-то в потаенном уголке его сознания.
– Все, хватит. – Враг бросил на Леку взгляд, полный ненависти. – С тобой нельзя играть, Мятежник. Ты хитрая опасная змея. Я даже разговаривать с тобой не буду. Я просто отрежу твою прелестную головку и воткну кол тебе в сердце. Дерева здесь хватает.
Он повернулся и с треском выдрал доску из стены. Потом присел на корточки и начал строгать ее ножом, заостряя конец. Лека болталась на крюке, раскачиваясь от порывов ветра, налетающего через окно. Она выкинула из головы мысли о Мятежнике и Табунщике – не было ей дела до этих аморфных тварей, беззастенчиво выживающих людей из их тел. Лишь два человека во всем мире занимали ее сейчас – Эдвард и своя собственная персона.
"Эд, ты слышишь меня? – снова позвала она. – Эдик, милый мой, отзовись!"
"Да, да, – услышала она далекий голос, – Боже, что со мной?"
"Это я, Лена! Эдик, ты видишь что-нибудь?"
"Ничего… Темнота… Что со мной, Лена?"
"Ты в плену. В плену чужой воли. Ты должен проснуться, Эд. Ты должен собрать все свои силы. Иначе погибнем мы оба. Ты – сильный человек. Тебе будет больно, очень больно, но я знаю – ты сможешь…"
"Лена… что я должен делать?"
"Свет. Ты должен увидеть свет в беспросветном мраке. Иди к свету! Как бы трудно тебе не было, иди!"
"Свет… Я вижу его!…"
…Сильный удар вернул Леку к реальности. Враг стоял перед ней, лицо его перекосилось от боли. Рука его дрожала, пытаясь удержать нож.
– Прекрати это, слышишь, ты, шлюха? Это не спасет тебя! – Человек упал на колени, из носа его потекла струйка алой крови.
Два Духа боролись сейчас за обладание этим телом. В безжизненном, черном зрачке появились вспышки голубого пламени. Человек смотрел на Леку двумя разными глазами – голубым глазом Эдварда и огненным, прожигающим оком Зверя.
– Эдвард, иди к свету!!! – В голосе девушке появилась властная сила. – Именем Света, Именем Господним заклинаю тебя! Изыде дух поганый из раба Божия Эдварда! Аминь! – Лека держалась из последних сил, пытаясь удержать контакт с Эдом, вывести из черной ямы бессознательности. Пурпурные круги поплыли у нее перед глазами, сердце билось медленно, судорожными бестолковыми толчками.
Рука человека медленно разжалась и нож упал на пол. Он пополз прочь от девушки, шатаясь и натыкаясь на связки рыбы, как слепой.
– Карат, Карат, ко мне! – прохрипел он, падая на бок. – Взять ее!
Шлепанье собачьих лап раздалось на лестнице. Огромная овчарка влетела в комнату, подобно черной молнии.
– Фасс! Убей ее, Карат!
Пес прыгнул, метясь Леке в горло. Девушка завизжала, сделала отчаянное усилие, пытаясь ударить зверя ногами. Огромные когти проскребли по ее груди, оставив кровоточащие полосы. Собака отлетела к окну и прижалась к полу, готовясь к новому прыжку.
Что-то лопнуло в голове у Леки. Она уже не слышала Эдварда – нить, связывающая их, разорвалась и он полетел далеко вниз, в колодец забвения. Лека висела как труп – не осталось в ней больше ни капли силы.
– Что, сучонка, не нравится тебе такое?! – Враг вскочил на ноги. – Ты не заслуживаешь легкой смерти! Я сожгу тебя живьем, вместе с этим сараем!
Раздался звон стекла. Из разбитого окна появилась рука и вцепилась в холку собаки. Карат взревел, пытаясь вырваться из душащего захвата, глаза его вылезли из орбит. Лека увидела, как зверь поднялся в воздух, размахивая лапами, и вылетел через окно. Тяжелое тело глухо шлепнулось о землю внизу с коротким предсмертным визгом.
Демид ворвался в комнату в дожде стеклянных осколков. Лека посмотрела на него тупым взглядом. Реакция врага была молниеносной – нож блеснул в воздухе и воткнулся в плечо Демида, пригвоздив его к стене.
Разъяренный враг бросился на Демида, метя ему в живот деревянным колом. Демид вцепился в рукоятку ножа и вырвал его из плеча – кровь хлынула фонтаном. Демид бросился на пол, острый кол просвистел над его головой. Демид покатился кубарем. Противник работал своим копьем с невероятной скоростью, пытаясь пронзить его, но Демид уворачивался, оставляя на полу пятна крови. Наконец противник загнал его в угол – Лека могла видеть только спину Эдварда. Он поднял кол над собой. Лека завизжала и забилась на своей виселице.
В следующую секунду враг согнулся пополам и полетел спиной вперед, выронив свое оружие. С треском врезался в стену и проломил ее. Последнее, что увидела Лека – его ноги, мелькнувшие в расходящейся дыре.
Демид медленно поднялся из угла, зажимая рукой рану. Лицо его перекосилось от боли и ярости.
– Ну что, теперь ты довольна?
Он снял Леку с крючка и она мешком свалилась на пол – ноги еще плохо слушались ее. Демид расстегнул рубашку, послюнявил ладонь и размазал кровь по тому месту на плече, куда только что воткнулся нож.
– О, гляди-ка ты, зарастает! – На месте раны уже красовался свежий рубец. – Тебе это ни о чем не говорит, голубушка? Ты считаешь, что я уже окончательно перестал быть Защитником, что ты теперь одна такая? Что если у меня нет знака, меня уже можно списывать в утиль? Черта с два!
– Какой знак? Демид, о чем ты говоришь?
– Думаешь, я так ничего и не вспомню? Совсем дебилом стал? Твои мысли – главный источник информации для меня! Ну-ка, что это за шрам у тебя на груди?
– Я же говорила, в детстве утюгом обожглась. Ну Дем, перестань!
Лека попыталась загородиться от Демида, но он отодвинул ее руку, вцепился в край "шрама" и с треском оторвал его от кожи. В руке его остался искусственный рубец из синтетического материала, какие применяют гримировальцики в кино. А на груди у Леки запульсировал красный ромб.
– Так, дело начинает проясняться… – Демид со шлепком прилепил белый "рубец" девушке на лоб. – Вставай, амазонка юная. Пойдем, побеседуем с твоим приятелем, если он еще может говорить.
– Дем, подожди… – Лека со стоном поднялась на четвереньки. – Нам нужно обсудить…
– Нечего ждать!
– Он очень опасен! Это Табунщик… Он сидит в его сознании.
– Думаю, что уже нет. – Демид помог Леке подняться. – Не бойся. Не убью я твоего Эдварда. Можешь дальше любовью с ним заниматься.
– Вряд ли… – Лека смущенно улыбнулась. – С ним мне больше не захочется.
– Не беда, найдешь себе другого. Еще круче.
– Что это? – Демид повернулся к Леке. – Где-то я уже видел такое. Ты должна знать.
– Это Знак Волка. Он появляется у тех, кто служит Табунщику. Демид, ты правда не помнишь этого?
– Правда. Смотри, что делается!
Знак на груди парня начал стремительно бледнеть и уменьшаться в размерах. В ту секунду, когда он исчез, Эдвард открыл глаза.
– Лена… Леночка… Что со мной? – голос Эда был едва слышен.
– Ты натворил много дел, приятель. – Демид присел на корточки рядом с Эдом. – Размахивал ножиком, как Джек-потрошитель. Пришлось тебя нейтрализовать, извини. Ты помнишь хоть что-нибудь?
– Ничего… Карат меня укусил… Может быть, это бешенство?
– Ага… В прошлом веке это называлось бешенством ума. Ладно, Эдвард, слушай меня внимательно. Ты все забудешь. Я отвезу тебя домой. И, как только ты коснешься своей двери, забудешь все раз и навсегда – и меня, и эту девчонку, и эту избушку на курьих ножках. Просто тебя ударили по голове и ты потерял сознание! Понял? – Демид гипнотизировал бедного Эда словно кролик удава, и тот послушно кивал головой.
Едва машина тронулась с места, Эдвард заснул на заднем сиденье. Лека сидела рядом с Демидом, и никак не могла заставить себя посмотреть Демиду в лицо.
– Дем, почему так случилось? Я же все-таки Защитник! Почему ты сильнее меня?
– Давай не будем об этом при нем. – Дема кивнул в сторону Эдвардаса. – Поговорим обо всем попозже.
ГЛАВА 11.
– Вот это карусель! Здорово, правда?
Эдвард развернул Леку лицом к себе. Теперь она могла осмотреть помещение, в котором оказалась. Они находились на втором этаже большого сарая для разделки и сушки рыбы. Сквозь окно с полуразбитыми стеклами Лека могла видеть море, мерно накатывающее волны на песок, красное солнце, медленно опускающееся к горизонту. Летний день долог в Прибалтике.
– Угадай, что мы будем делать сейчас? – Эдвард вышагивал вокруг Леки, сцепив руки за спиной. – Трахаться? Не угадала! Может быть, ты думаешь, что я буду разделывать тебя ножом, как рыбу? Опять не то! Мы будем с тобой просто раз-го-варивать! Милая дружеская беседа вечером у моря – что может быть приятнее? Ну, скажи, что ты согласна!
Лека молчала. Плевать ей было на этого выродка. Она пыталась привести в порядок свое внутреннее состояние. Пока ей это не удавалось.
– Понимаю. Ты не в состоянии шевелить языком. Придется помочь тебе. Ничего страшного, просто небольшой укольчик.
Он спустился по лестнице и вернулся через минуту, держа в руке шприц. Приподнял короткое платьице Леки, стянул с нее трусики и повесил их на один из крюков. Шлепнул девушку по ягодице.
– Классная попка. Сейчас угостим ее небольшой дозой взбадривающего. – Он с размаху всадил иглу и Лека почувствовала, как лекарство входит в мышцу. – Так-то лучше будет.
Первое, что пришло к Леке – это боль. Ее одеревеневшие, ничего не чувствующие руки и ноги, намертво стянутые веревками, вдруг разом возопили о пощаде. Лямки под мышками до крови впились в кожу. Затем Лека обнаружила, что во лбу ее зияет здоровенная "дырка". Конечно, обычный человек не мог увидеть это отверстие – это было то, что Демид назвал "шестой чакрой", или "оком мысли". И мысли Леки беспрепятственно утекали наружу, становясь доступными Эдварду или тому, кто скрывался под его личиной. Демид учил ее держать чакру закрытой – это был один из компонентов "мысленного щита". Лека немедленно восстановила порядок – отверстие стянулось, превратившись в небольшую точку. Эдвард помрачнел.
– Так. Спрятала от меня свои глупые мыслишки. Думаешь, это тебе поможет? Выложишь все, как миленькая. – Он подошел к Леке и схватил ее за подбородок сильными пальцами. – Кто такой Демид? Чем он занимается? Я знаю, что он ведет записи. Где находится его архив?
– Ну ты и идиот! – Лека сделала резкое движение головой и высвободилась из цепкой хватки. – Ты только что травил мне байки, что убил Демида! Что же ты не расспросил его перед смертью, если ты такой могучий? Почему не порылся в его записной книжке? А? Может быть, ты нашел бы там пару упоминаний о себе? Ты ведь – Табунщик? Знаешь, Табунщик, я была лучшего мнения о твоих умственных способностях.
Лицо человека исказилось от ярости. Он схватился за нож, приблизился к девушке вплотную и зашипел:
– Какой Табунщик? Что ты мне голову морочишь, гаденыш маленький?! Мне надоело выслушивать твой бред! Если ты не будешь отвечать на мои вопросы, я начну медленно резать тебя на маленькие кусочки!
Лека пошевелила пальцами рук. Контроль над движениями возвращался к ней! Она сосредоточилась, переместила энергию в поле Дань-Тянь в нижней половине тела и резко согнула ноги. Удар пришелся прямо в промежность человека. Такой удар должен был сломать кости таза в нескольких местах, и уж, конечно, лишить противника мужского достоинства. Эдварда спасло лишь то, что Лека находилась в висячем положении – это смягчило силу удара. Мужчину подкинуло в воздух, он описал дугу, и, раскинув руки, с грохотом врезался в стену. Очки слетели с него и исчезли в чане с соленой рыбой. Лека завертелась вокруг собственной оси на веревке.
Человек в углу корчился и судорожно хрипел, пытаясь втянуть воздух. Он сучил ногами, царапал пальцами пол, всаживая себе занозы под ногти, и скулил как побитая собака. Минут пять прошло, прежде чем он сумел выдавить из себя первое слово.
– Сука… Сука… Сука… – он повторял это как заклятие. – Я раздавлю тебя, человеческая сука! – Отборный мат хлынул из него неудержимым потоком. Лека никогда не слышала таких витиеватых ругательств, перемешанных со всхлипами и взвизгиваниями. Враг ее засунул обе руки себе в брюки, с нежностью разглядывая свое поврежденное имущество. Осмотр, судя по всему, удовлетворил его, и повернул к Леке лицо с высыхающими слезами.
– Это было очень больно. Тебе этого не понять, потому что ты баба, и тебе наплевать, что может чувствовать мужчина после такого удара. Это подлый прием. Слышишь, ты, шлюха? Но сейчас боль уходит. Зря ты это сделала, ты не в состоянии нанести мне настоящий вред. И ты прекрасно знаешь, почему. Ты ведь уже пыталась раздавить меня машиной, помнишь ту веселую зимнюю ночь? И вот я здесь – живой и здоровый, а за твою жизнь я не дам и ломаного гроша.
Враг, шатаясь, встал на обе ноги и оскалил зубы в злобной усмешке. Теперь, без очков, он выглядел совсем по-другому. Правый глаз его был темным и безжизненным – дыра, глядящая в колодец Тьмы. Левый же светился рубиновым светом, как блестят в свете костра зрачки волка. Лека похолодела.
"У него лицо разное. Как из двух половинок…" – вспомнила она слова девочки – жертвы Табунщика. А потом слова профессора Подольского зазвучали в ее голове: "… Перед нами – человек, испытывающий сильнейшее постороннее вмешательство. Вмешательство в сферы, руководящие его сознанием. Говоря средневековым языком, он одержим неким духом."
– Нет, ты не Табунщик, – произнесла Лека. – Ты все-таки Эдвард Жаляускас. Но не ведаешь, что творишь. Сознание твое захвачено некой нелюдью, Имени которой я не знаю. Хотя мне уже приходилось встречаться с этой тварью… Я называю его Табунщиком, хотя это и неверно. Ибо Табунщик – лишь жалкое физическое тело, одно из человеческих воплощений Духа Тьмы. Ты слышишь меня, Эдвард?
Лицо человека на секунду исказилось, слабая искра пробуждения появилась в безжизненном темном глазе. И тут же исчезла, раздавленная черной силой.
– Зря ты стараешься, детка. – Враг сверлил ее красным оком, пытаясь смять ее волю. – Твой Эдвард – в глубокой отключке. Не дозовешься. Ты сама погубила его, остановив на нем свой выбор. Впрочем, какое мне до этого дело? Я ведь тоже узнал тебя, Мятежник! Это ты, сукин сын, собственной персоной! Ты покинул Демида, ты перебрался в тело девчонки, пытаясь запудрить мне мозги и направить по ложному следу! Но ты выдал себя, ибо ученик Защитника ничего не может знать о Великих Духах! Может быть, это случайность, но похоже, ты проиграл! Сейчас я перережу нежное горлышко девочки и на этом прерву твою земную фазу. Пора возвращаться домой, предатель! Там мы приготовим для тебя великолепное времяпрепровождение! Тьма не знала еще таких мук, какие уготованы тебе, Осквернитель Основ!
– И как же ты собираешься уничтожить меня, жалкий придурок? – Лека пыталась сохранить самообладание. – Ведь ты не знаешь моего Имени! Ты не сможешь составить заклинание! Все, что ты сможешь сделать – заставить меня перейти в другое тело.
– Опять ты блефуешь, старый лис! – осклабился разноглазый. – Куда ты собираешься перейти, позволь полюбопытствовать? В эту тухлую рыбу? Или может быть, в чаек на берегу? Скатертью дорога! Здесь нет ни одного человека в пределах километра, а такая дистанция, насколько я знаю, для тебя непреодолима, неполноценный уродец! Честно говоря, мне надоело трепаться с тобой. Через несколько минут ты полетишь в Мир Тьмы, прямо в зубки к своим истосковавшимся братцам. Мне даже не интересно, что они там будут с тобой делать – у меня слишком много дел здесь, в Цветном Мире. Я собираюсь заварить здесь хорошую кашу, повеселиться и поиграть с людишками вдоволь. По-моему, они слишком расслабились и привыкли к легкой жизни за те тысячи лет, что ты не давал Духам свободного прохода в Цветной Мир!
"Эдвард, Эдвард, – мысленно позвала Лека. – Проснись! Не сдавайся так просто, Эд! Сопротивляйся этому ублюдку!"
Человек дернулся, лицо его болезненно скривилось. Лека уловила постороннее движение где-то в потаенном уголке его сознания.
– Все, хватит. – Враг бросил на Леку взгляд, полный ненависти. – С тобой нельзя играть, Мятежник. Ты хитрая опасная змея. Я даже разговаривать с тобой не буду. Я просто отрежу твою прелестную головку и воткну кол тебе в сердце. Дерева здесь хватает.
Он повернулся и с треском выдрал доску из стены. Потом присел на корточки и начал строгать ее ножом, заостряя конец. Лека болталась на крюке, раскачиваясь от порывов ветра, налетающего через окно. Она выкинула из головы мысли о Мятежнике и Табунщике – не было ей дела до этих аморфных тварей, беззастенчиво выживающих людей из их тел. Лишь два человека во всем мире занимали ее сейчас – Эдвард и своя собственная персона.
"Эд, ты слышишь меня? – снова позвала она. – Эдик, милый мой, отзовись!"
"Да, да, – услышала она далекий голос, – Боже, что со мной?"
"Это я, Лена! Эдик, ты видишь что-нибудь?"
"Ничего… Темнота… Что со мной, Лена?"
"Ты в плену. В плену чужой воли. Ты должен проснуться, Эд. Ты должен собрать все свои силы. Иначе погибнем мы оба. Ты – сильный человек. Тебе будет больно, очень больно, но я знаю – ты сможешь…"
"Лена… что я должен делать?"
"Свет. Ты должен увидеть свет в беспросветном мраке. Иди к свету! Как бы трудно тебе не было, иди!"
"Свет… Я вижу его!…"
…Сильный удар вернул Леку к реальности. Враг стоял перед ней, лицо его перекосилось от боли. Рука его дрожала, пытаясь удержать нож.
– Прекрати это, слышишь, ты, шлюха? Это не спасет тебя! – Человек упал на колени, из носа его потекла струйка алой крови.
Два Духа боролись сейчас за обладание этим телом. В безжизненном, черном зрачке появились вспышки голубого пламени. Человек смотрел на Леку двумя разными глазами – голубым глазом Эдварда и огненным, прожигающим оком Зверя.
– Эдвард, иди к свету!!! – В голосе девушке появилась властная сила. – Именем Света, Именем Господним заклинаю тебя! Изыде дух поганый из раба Божия Эдварда! Аминь! – Лека держалась из последних сил, пытаясь удержать контакт с Эдом, вывести из черной ямы бессознательности. Пурпурные круги поплыли у нее перед глазами, сердце билось медленно, судорожными бестолковыми толчками.
Рука человека медленно разжалась и нож упал на пол. Он пополз прочь от девушки, шатаясь и натыкаясь на связки рыбы, как слепой.
– Карат, Карат, ко мне! – прохрипел он, падая на бок. – Взять ее!
Шлепанье собачьих лап раздалось на лестнице. Огромная овчарка влетела в комнату, подобно черной молнии.
– Фасс! Убей ее, Карат!
Пес прыгнул, метясь Леке в горло. Девушка завизжала, сделала отчаянное усилие, пытаясь ударить зверя ногами. Огромные когти проскребли по ее груди, оставив кровоточащие полосы. Собака отлетела к окну и прижалась к полу, готовясь к новому прыжку.
Что-то лопнуло в голове у Леки. Она уже не слышала Эдварда – нить, связывающая их, разорвалась и он полетел далеко вниз, в колодец забвения. Лека висела как труп – не осталось в ней больше ни капли силы.
– Что, сучонка, не нравится тебе такое?! – Враг вскочил на ноги. – Ты не заслуживаешь легкой смерти! Я сожгу тебя живьем, вместе с этим сараем!
Раздался звон стекла. Из разбитого окна появилась рука и вцепилась в холку собаки. Карат взревел, пытаясь вырваться из душащего захвата, глаза его вылезли из орбит. Лека увидела, как зверь поднялся в воздух, размахивая лапами, и вылетел через окно. Тяжелое тело глухо шлепнулось о землю внизу с коротким предсмертным визгом.
Демид ворвался в комнату в дожде стеклянных осколков. Лека посмотрела на него тупым взглядом. Реакция врага была молниеносной – нож блеснул в воздухе и воткнулся в плечо Демида, пригвоздив его к стене.
Разъяренный враг бросился на Демида, метя ему в живот деревянным колом. Демид вцепился в рукоятку ножа и вырвал его из плеча – кровь хлынула фонтаном. Демид бросился на пол, острый кол просвистел над его головой. Демид покатился кубарем. Противник работал своим копьем с невероятной скоростью, пытаясь пронзить его, но Демид уворачивался, оставляя на полу пятна крови. Наконец противник загнал его в угол – Лека могла видеть только спину Эдварда. Он поднял кол над собой. Лека завизжала и забилась на своей виселице.
В следующую секунду враг согнулся пополам и полетел спиной вперед, выронив свое оружие. С треском врезался в стену и проломил ее. Последнее, что увидела Лека – его ноги, мелькнувшие в расходящейся дыре.
Демид медленно поднялся из угла, зажимая рукой рану. Лицо его перекосилось от боли и ярости.
– Ну что, теперь ты довольна?
Он снял Леку с крючка и она мешком свалилась на пол – ноги еще плохо слушались ее. Демид расстегнул рубашку, послюнявил ладонь и размазал кровь по тому месту на плече, куда только что воткнулся нож.
– О, гляди-ка ты, зарастает! – На месте раны уже красовался свежий рубец. – Тебе это ни о чем не говорит, голубушка? Ты считаешь, что я уже окончательно перестал быть Защитником, что ты теперь одна такая? Что если у меня нет знака, меня уже можно списывать в утиль? Черта с два!
– Какой знак? Демид, о чем ты говоришь?
– Думаешь, я так ничего и не вспомню? Совсем дебилом стал? Твои мысли – главный источник информации для меня! Ну-ка, что это за шрам у тебя на груди?
– Я же говорила, в детстве утюгом обожглась. Ну Дем, перестань!
Лека попыталась загородиться от Демида, но он отодвинул ее руку, вцепился в край "шрама" и с треском оторвал его от кожи. В руке его остался искусственный рубец из синтетического материала, какие применяют гримировальцики в кино. А на груди у Леки запульсировал красный ромб.
– Так, дело начинает проясняться… – Демид со шлепком прилепил белый "рубец" девушке на лоб. – Вставай, амазонка юная. Пойдем, побеседуем с твоим приятелем, если он еще может говорить.
– Дем, подожди… – Лека со стоном поднялась на четвереньки. – Нам нужно обсудить…
– Нечего ждать!
– Он очень опасен! Это Табунщик… Он сидит в его сознании.
– Думаю, что уже нет. – Демид помог Леке подняться. – Не бойся. Не убью я твоего Эдварда. Можешь дальше любовью с ним заниматься.
– Вряд ли… – Лека смущенно улыбнулась. – С ним мне больше не захочется.
– Не беда, найдешь себе другого. Еще круче.
* * *
Эдвард лежал на песке, раскинув руки, с закрытыми глазами. Демид наклонился над ним и рванул ворот рубашки. Лека вскрикнула. Черные линии на груди Эда сливались в знакомый рисунок – голову оскалившегося волка.– Что это? – Демид повернулся к Леке. – Где-то я уже видел такое. Ты должна знать.
– Это Знак Волка. Он появляется у тех, кто служит Табунщику. Демид, ты правда не помнишь этого?
– Правда. Смотри, что делается!
Знак на груди парня начал стремительно бледнеть и уменьшаться в размерах. В ту секунду, когда он исчез, Эдвард открыл глаза.
– Лена… Леночка… Что со мной? – голос Эда был едва слышен.
– Ты натворил много дел, приятель. – Демид присел на корточки рядом с Эдом. – Размахивал ножиком, как Джек-потрошитель. Пришлось тебя нейтрализовать, извини. Ты помнишь хоть что-нибудь?
– Ничего… Карат меня укусил… Может быть, это бешенство?
– Ага… В прошлом веке это называлось бешенством ума. Ладно, Эдвард, слушай меня внимательно. Ты все забудешь. Я отвезу тебя домой. И, как только ты коснешься своей двери, забудешь все раз и навсегда – и меня, и эту девчонку, и эту избушку на курьих ножках. Просто тебя ударили по голове и ты потерял сознание! Понял? – Демид гипнотизировал бедного Эда словно кролик удава, и тот послушно кивал головой.
Едва машина тронулась с места, Эдвард заснул на заднем сиденье. Лека сидела рядом с Демидом, и никак не могла заставить себя посмотреть Демиду в лицо.
– Дем, почему так случилось? Я же все-таки Защитник! Почему ты сильнее меня?
– Давай не будем об этом при нем. – Дема кивнул в сторону Эдвардаса. – Поговорим обо всем попозже.
ГЛАВА 11.
Бывший доктор Лю Дэань и монах-даос, которого звали Ван Дунгун, ушли от мира суетного и поселились в Уданских горах. До того Лю был лекарем и преуспевал в своих делах, но завелся у него некий могущественный враг, неведомый ему, и разорил он Лю, и едва не довел до безумия. К счастью, взял Дэаня под покровительство монах, который принадлежал к земным блаженным, и спас его жизнь, иначе молодой Лю был бы погублен безвозвратно коварным неприятелем.
И поклялся Лю Дэань называть отныне Вана своим наставником – "шифу", а себя – "туди", то есть учеником. До встречи с монахом Лю был ревностным конфуцианцем, и не хотел он менять свои убеждения, и обращать свои помыслы к учению Дао. Но Ван убедил его, что нет в том отступления от добродетелей, к коим звал Носитель Совершенства Конфуций, ибо для даоса также нужно выполнять пять запретов, а также десять деяний, в числе которых: почитать родителей, соблюдать верность господину и наставнику, сострадать всем тварям, наставлять неразумных людей и всякое другое. Более того, сказал Ван, что знакомы ему многие чиновники-конфуцианцы, в том числе и высокопоставленные, которые ведут специальные таблицы-"гунгогэ", в которые заносятся добрые их дела. Ибо, как известно, чтобы стать бессмертным на земле, нужно совершить триста добрых дел. А чтобы достичь положения бессмертного на небесах, нужно свершить тысячу двести добрых дел[47]. И напомнил Ван, что и Совершенномудрый Конфуций стремился к постижению Дао – Пути всего сущего, говоря: «Когда чувства удовольствия, гнева, печали и радости еще не проявлены, это называется серединой, когда они проявлены и все соизмерны, это называется гармонией. То, что является серединой, – это великий корень Поднебесной. То, что является гармонией, – это высшее Дао Поднебесной.» Лю, видя такое стремление к земной добродетели, преисполнился уважения к «Дао Дэ Цзя», как именовал монах свое учение.
И начал Лю Дэань приобщаться к Дао Дэ. Монах строг был с ним, и не давал ему поблажек, как и подобает истинному наставнику. Поначалу трудно приходилось Лю, не привык он обходиться в еде лишь вареной тыквой, не привык изнурять свое тело упражнениями, уши его болели от наставлений, а мысли пришли в полный беспорядок, словно голова была набита хлопковой ватой. Но прошло около трех лун – и успехи Дэаня взошли изумрудной травой на поле его трудов. Стал он ощущать в мыслях и в теле легкость необыкновенную, и познал он первую ступень Пустоты. Горести, что тяготили его в прежней жизни, казались ему теперь как бы отстраненными и несущественными. Единственное, что напоминало о прошлом – таинственный деревянный ларец. Но монах Ван не велел открывать его – сказал, что звезды не сложились еще благоприятным для того образом. Пока же зарыл он шкатулку под корнями священного дерева Го, старого и бесплодного уже многие десятки лет, что росло в двенадцати ли[48] от их хижины. И велел Дэаню каждый день приходить к дереву, садиться под ним, опустошать свое сердце – «обитель огня», делать дыхание естественным и устанавливать дух в его исходной полости. И созерцал Лю пустоту, и начинал видеть ее не пустой, в чем и состояло начальное искусство Дао.
Тем временем наступила уже осень, и зима подбиралась к горам. Занятия становились все углубленнее, и понял Лю, что монах начинает учить его Воинскому искусству – У-шу. Лю никогда не был поклонником силы, но, как и каждый обитатель Империи Мин, не раз наблюдал поединки мастеров кулачного боя. И представлял он, что такое искусство цюань-шу, которое показывали монахи из буддийского монастыря Шаолинь-сы. И видел, как бойцы с бритыми головами подражают тигру, дракону, богомолу и даже обезьяне. Но то, что показывал ему даос Ван, не было похоже ни на один из стилей, распространившихся в Поднебесной.
Стал расспрашивать Лю своего наставника о сути сокровищ, что получает его ум. Монах скрытен был, долго гладил он свою бородку и не отвечал, говоря, что не пришло еще тому время. Но однажды признался он ученику своему, что не является он даосом обычным, вышедшим из школы "Цюаньчженьцзяо", подобно большинству даосских монахов. А ведет свое происхождение из древнего рода, начинающегося от самого Желтого Императора. И школа их семейная – закрытая, искусство же их – тайна из тайн, и нет в мире равных по силе этому искусству. Имени же школы и сути ее Ван не назвал, сказав, что Лю не готов еще для этого.
Зато даос подробно расспрашивал Лю о чужеземце, ушедшем в мир иной. Он заставлял рассказывать историю о нем каждый день, и ругал ученика, если тот не мог вспомнить каких-нибудь подробностей, словно в этом состояла тайна жизни Лю.
И вот зима уже проходит, третья луна наступила, зацвела дикая слива, окутав горы белым туманом благоухающих лепестков. Лю Дэань к тому времени совсем уверовал в свою силу, сравнивая ее даже с искусством учителя. Передвигаясь меж камней, стелился он теперь низко, как змея, на противника налетал, как дракон спускается с небес, удар его был лапе барса подобен. Однако учитель видел возросшее его самодовольство и говорил: "Вошел ты во Врата школы, Лю, но сделал только самый маленький шажок, сравнимый с шагом ребенка, только вставшего на ноги. Не написал я еще свои иероглифы на белой бумаге твоего сознания, а старые иероглифы еще не стерты, и мешают они твоему совершенствованию. Ты преисполнился гордостью за свое внешнее, но не в этом состоит истинное искусство, а во внутреннем. Ибо твоя жизненная сущность – "ци" – начала беспрепятственно проходить по "малому небесному кругу", но пройдет еще несколько лет, прежде чем откроются каналы "большого небесного круга" и истинное просветление станет возможным для тебя".
Гордость помутила ум Лю Дэаня, и заспорил он с Наставником. Тогда Ван поднял с земли камень и кинул в Лю. Лю пытался уклонить свою голову, но камень попал ему прямо в лоб и Лю упал, как подкошенный. И сказал ему монах: "Истинное искусство состоит не в том, чтобы избежать удара, а в том, чтобы принять и преодолеть его. Ибо удар может быть нанесен тайно, когда не будешь ты о нем знать и не будешь к нему готов. Будь мягким – и ты преодолеешь твердое." После этого он встал, как соляной столб, и заставил Дэаня бросать в себя камни. И камни большие, величиной с голову барана, соприкасаясь с телом даоса, теряли свою силу и падали вниз, не причиняя ему вреда. Тогда понял Лю, сколь много предстоит ему еще пройти в совершенствовании своего духа. Смирил он свою гордыню и продолжал занятия, не торопясь срывать с ветвей незрелые плоды.
И случилось однажды чудо. Пришел утром Лю к дереву Го и не узнал его. Распустились на высохших ветвях молодые листья и зацвело древо, покрывшись пурпурными цветами невиданной красоты. Закричал Лю от изумления и побежал к учителю с удивительной вестью. Возрадовался монах великою радостью и поспешил лицезреть свершившееся чудо. Сказал он, что это – доброе знамение, что готов Лю для познания тайных сокровищ и тайной мудрости. Вынули они из земли ларец, и открылся он как бы сам собою, явив миру то, что было сокрыто в нем. Подивился Лю – никогда раньше не приходилось видеть ему подобных вещей, пришедших из-за границ Поднебесной.
Белый крест здесь лежал серебряный, подобный тому, что видел Лю в доме франка перед смертью, только без изображения распятого бога чужеземцев. Цепь серебряная свернулась, как спящая змея, увенчанная тремя кольцами. Зеркала чудные без оправы, из серебра же изготовленные. И венцом всему меч. Единственный из всех предметов явно сделан он был в Поднебесной, прямизной своей и тонкостью, и резьбой искусной на ручке из слоновой кости, и отсутствием гарды напоминая Дэаню мечи, что видел он у воинов из императорской стражи. Но необычен меч был легкостью своей, и белизной и изяществом. Усомнился Лю, является ли боевым оружием этот меч, или это лишь украшение, для стен пригодное. Даос разрезал тогда палец свой, и капнул кровью на клинок. И кровь отскочила от клинка, не запятнав его, как ртуть отскакивает от золота. "Меч этот – не простой, – сказал учитель. – Сделан он из лунного серебра, есть на нем следы двенадцати ковок, а то, что кровь не ложится на него, говорит о том, что закален он в человеческой крови. По моему разумению, это магический меч "Шанцин-цзянь", "Меч высшей чистоты", сделанный в древние времена могущественным магом и даосским святым, Полководцем Пяти Дорог. Нет в мире меча, равному по силе этому, и дается он в руки лишь человеку, ставшему просветленным на земле, и призванным Небесами для нелегких ратных дел.
Испугался Лю, ибо велика была ноша, свалившаяся ему на плечи. И возрадовался он, потому что чувствовал в себе силы великие, чтобы сражаться с Врагом всего живущего.
Далее Монах сел на горе, сложил руки на коленях, и созерцал Пустоту. Просидел он так два дня и две ночи, недвижим и почти бездыхан. А потом встал и повел Лю Дэаня в тайную пещеру. Отвалил он огромный камень от входа и провел Лю в темные чертоги, сокрытые от чужого глаза. Там и поведал он ученику своему о предназначении своем и стезе, грядущей для самого Лю Дэаня.
И поклялся Лю Дэань называть отныне Вана своим наставником – "шифу", а себя – "туди", то есть учеником. До встречи с монахом Лю был ревностным конфуцианцем, и не хотел он менять свои убеждения, и обращать свои помыслы к учению Дао. Но Ван убедил его, что нет в том отступления от добродетелей, к коим звал Носитель Совершенства Конфуций, ибо для даоса также нужно выполнять пять запретов, а также десять деяний, в числе которых: почитать родителей, соблюдать верность господину и наставнику, сострадать всем тварям, наставлять неразумных людей и всякое другое. Более того, сказал Ван, что знакомы ему многие чиновники-конфуцианцы, в том числе и высокопоставленные, которые ведут специальные таблицы-"гунгогэ", в которые заносятся добрые их дела. Ибо, как известно, чтобы стать бессмертным на земле, нужно совершить триста добрых дел. А чтобы достичь положения бессмертного на небесах, нужно свершить тысячу двести добрых дел[47]. И напомнил Ван, что и Совершенномудрый Конфуций стремился к постижению Дао – Пути всего сущего, говоря: «Когда чувства удовольствия, гнева, печали и радости еще не проявлены, это называется серединой, когда они проявлены и все соизмерны, это называется гармонией. То, что является серединой, – это великий корень Поднебесной. То, что является гармонией, – это высшее Дао Поднебесной.» Лю, видя такое стремление к земной добродетели, преисполнился уважения к «Дао Дэ Цзя», как именовал монах свое учение.
И начал Лю Дэань приобщаться к Дао Дэ. Монах строг был с ним, и не давал ему поблажек, как и подобает истинному наставнику. Поначалу трудно приходилось Лю, не привык он обходиться в еде лишь вареной тыквой, не привык изнурять свое тело упражнениями, уши его болели от наставлений, а мысли пришли в полный беспорядок, словно голова была набита хлопковой ватой. Но прошло около трех лун – и успехи Дэаня взошли изумрудной травой на поле его трудов. Стал он ощущать в мыслях и в теле легкость необыкновенную, и познал он первую ступень Пустоты. Горести, что тяготили его в прежней жизни, казались ему теперь как бы отстраненными и несущественными. Единственное, что напоминало о прошлом – таинственный деревянный ларец. Но монах Ван не велел открывать его – сказал, что звезды не сложились еще благоприятным для того образом. Пока же зарыл он шкатулку под корнями священного дерева Го, старого и бесплодного уже многие десятки лет, что росло в двенадцати ли[48] от их хижины. И велел Дэаню каждый день приходить к дереву, садиться под ним, опустошать свое сердце – «обитель огня», делать дыхание естественным и устанавливать дух в его исходной полости. И созерцал Лю пустоту, и начинал видеть ее не пустой, в чем и состояло начальное искусство Дао.
Тем временем наступила уже осень, и зима подбиралась к горам. Занятия становились все углубленнее, и понял Лю, что монах начинает учить его Воинскому искусству – У-шу. Лю никогда не был поклонником силы, но, как и каждый обитатель Империи Мин, не раз наблюдал поединки мастеров кулачного боя. И представлял он, что такое искусство цюань-шу, которое показывали монахи из буддийского монастыря Шаолинь-сы. И видел, как бойцы с бритыми головами подражают тигру, дракону, богомолу и даже обезьяне. Но то, что показывал ему даос Ван, не было похоже ни на один из стилей, распространившихся в Поднебесной.
Стал расспрашивать Лю своего наставника о сути сокровищ, что получает его ум. Монах скрытен был, долго гладил он свою бородку и не отвечал, говоря, что не пришло еще тому время. Но однажды признался он ученику своему, что не является он даосом обычным, вышедшим из школы "Цюаньчженьцзяо", подобно большинству даосских монахов. А ведет свое происхождение из древнего рода, начинающегося от самого Желтого Императора. И школа их семейная – закрытая, искусство же их – тайна из тайн, и нет в мире равных по силе этому искусству. Имени же школы и сути ее Ван не назвал, сказав, что Лю не готов еще для этого.
Зато даос подробно расспрашивал Лю о чужеземце, ушедшем в мир иной. Он заставлял рассказывать историю о нем каждый день, и ругал ученика, если тот не мог вспомнить каких-нибудь подробностей, словно в этом состояла тайна жизни Лю.
И вот зима уже проходит, третья луна наступила, зацвела дикая слива, окутав горы белым туманом благоухающих лепестков. Лю Дэань к тому времени совсем уверовал в свою силу, сравнивая ее даже с искусством учителя. Передвигаясь меж камней, стелился он теперь низко, как змея, на противника налетал, как дракон спускается с небес, удар его был лапе барса подобен. Однако учитель видел возросшее его самодовольство и говорил: "Вошел ты во Врата школы, Лю, но сделал только самый маленький шажок, сравнимый с шагом ребенка, только вставшего на ноги. Не написал я еще свои иероглифы на белой бумаге твоего сознания, а старые иероглифы еще не стерты, и мешают они твоему совершенствованию. Ты преисполнился гордостью за свое внешнее, но не в этом состоит истинное искусство, а во внутреннем. Ибо твоя жизненная сущность – "ци" – начала беспрепятственно проходить по "малому небесному кругу", но пройдет еще несколько лет, прежде чем откроются каналы "большого небесного круга" и истинное просветление станет возможным для тебя".
Гордость помутила ум Лю Дэаня, и заспорил он с Наставником. Тогда Ван поднял с земли камень и кинул в Лю. Лю пытался уклонить свою голову, но камень попал ему прямо в лоб и Лю упал, как подкошенный. И сказал ему монах: "Истинное искусство состоит не в том, чтобы избежать удара, а в том, чтобы принять и преодолеть его. Ибо удар может быть нанесен тайно, когда не будешь ты о нем знать и не будешь к нему готов. Будь мягким – и ты преодолеешь твердое." После этого он встал, как соляной столб, и заставил Дэаня бросать в себя камни. И камни большие, величиной с голову барана, соприкасаясь с телом даоса, теряли свою силу и падали вниз, не причиняя ему вреда. Тогда понял Лю, сколь много предстоит ему еще пройти в совершенствовании своего духа. Смирил он свою гордыню и продолжал занятия, не торопясь срывать с ветвей незрелые плоды.
И случилось однажды чудо. Пришел утром Лю к дереву Го и не узнал его. Распустились на высохших ветвях молодые листья и зацвело древо, покрывшись пурпурными цветами невиданной красоты. Закричал Лю от изумления и побежал к учителю с удивительной вестью. Возрадовался монах великою радостью и поспешил лицезреть свершившееся чудо. Сказал он, что это – доброе знамение, что готов Лю для познания тайных сокровищ и тайной мудрости. Вынули они из земли ларец, и открылся он как бы сам собою, явив миру то, что было сокрыто в нем. Подивился Лю – никогда раньше не приходилось видеть ему подобных вещей, пришедших из-за границ Поднебесной.
Белый крест здесь лежал серебряный, подобный тому, что видел Лю в доме франка перед смертью, только без изображения распятого бога чужеземцев. Цепь серебряная свернулась, как спящая змея, увенчанная тремя кольцами. Зеркала чудные без оправы, из серебра же изготовленные. И венцом всему меч. Единственный из всех предметов явно сделан он был в Поднебесной, прямизной своей и тонкостью, и резьбой искусной на ручке из слоновой кости, и отсутствием гарды напоминая Дэаню мечи, что видел он у воинов из императорской стражи. Но необычен меч был легкостью своей, и белизной и изяществом. Усомнился Лю, является ли боевым оружием этот меч, или это лишь украшение, для стен пригодное. Даос разрезал тогда палец свой, и капнул кровью на клинок. И кровь отскочила от клинка, не запятнав его, как ртуть отскакивает от золота. "Меч этот – не простой, – сказал учитель. – Сделан он из лунного серебра, есть на нем следы двенадцати ковок, а то, что кровь не ложится на него, говорит о том, что закален он в человеческой крови. По моему разумению, это магический меч "Шанцин-цзянь", "Меч высшей чистоты", сделанный в древние времена могущественным магом и даосским святым, Полководцем Пяти Дорог. Нет в мире меча, равному по силе этому, и дается он в руки лишь человеку, ставшему просветленным на земле, и призванным Небесами для нелегких ратных дел.
Испугался Лю, ибо велика была ноша, свалившаяся ему на плечи. И возрадовался он, потому что чувствовал в себе силы великие, чтобы сражаться с Врагом всего живущего.
Далее Монах сел на горе, сложил руки на коленях, и созерцал Пустоту. Просидел он так два дня и две ночи, недвижим и почти бездыхан. А потом встал и повел Лю Дэаня в тайную пещеру. Отвалил он огромный камень от входа и провел Лю в темные чертоги, сокрытые от чужого глаза. Там и поведал он ученику своему о предназначении своем и стезе, грядущей для самого Лю Дэаня.