Страница:
Демид нырнул в сторону, заставив противника промахнуться, и резко ударил его кулаком в ухо – хотя мог бы спокойно отрубить голову. Владислав вскрикнул от боли, пошатнулся, потеряв темп, но удержался на ногах. Он снова бросился вперед, но Защитник ударил своим оружием плашмя по клинку. Удар был так силен, что Абаси согнулся, едва удержав меч в руках. Демид подпрыгнул в воздух и оглушительным ударом ноги в голову снес Влада на землю. Парень покатился на земле. Череп его треснул, но выбить жизнь из носителя Духа Тьмы было не так-то просто.
Демид медленно шел к врагу. Влад, моргая от крови, заливавшей глаза, отползал от него на спине, извиваясь, как червь. Свой невидимый клинок он выставил перед собой.
Звон серебра – и меч-невидимка вылетел из рук Абаси. Еще мгновение – и новый удар ногой в лицо. Влад выгнулся дугой, уперевшись затылком в землю, перевернулся несколько раз и затих.
"Вот и все, – подумала Лека. – Он уже не встанет".
Влад застонал, задвигал руками и ногами. С третьей попытки он встал на четвереньки и пополз к Защитнику. Правая нога его волочилась как неживая, руки подкашивались, он то и дело падал в снег лицом, превратившимся в сплошной синяк. Демид молча стоял и смотрел на него. Владислав обнял его за ногу, пытаясь подняться. Кровь из его разбитого лица текла по мохнатым унтам Демида.
– Ты прекрасен, Мятежник, – прошептал он. – О, дьявол, как ты великолепен! Ты просто воплощенное божество!
– Встань, Абаси. – Демид дернул ногой. – Меня уже тошнит от твоих ужимок.
– Нет, нет. Я не осмелюсь! Как можно стоять в присутствии такого великого воина…
– Демид, я больше не могу! – Лека почувствовала, что отвращение к этой лицемерной нежити разорвет сейчас ее на клочки. – Кончай это!
– Да, да! – снова захрипел демон. – Кончай это, Дема. Отруби мне голову, выпей мою кровь, проткни сердце мое…
– Заткнись. Слушай, тварь! Скажи мне только одно – почему ты поддался мне?
– Потому что хочу, чтоб ты убил меня! Пожалуйста, пожалуйста, великий! Мне так больно! Прекрати мои мучения! Погибнуть от твоей руки – что может быть лучше?
– Пошел вон! – Демид наклонился, схватил Абаси за грудки и кинул его в сугроб. – Катись отсюда, чучело, мудак дешевый! Козел, комедиант! Все твои великие умопостроения – дерьмо! Они не стоят и минуты жизни человека! Придумаешь что-нибудь получше – тогда и приходи. Может быть, я достаточно зауважаю тебя, чтоб испачкать об тебя руки…
Владислав побежал на всех четырех конечностях, вскидывая задом, взвизгивая и хихикая, оставляя на сугробах кровавые пятна.
– Клоун… – пробормотал Демид. – Я тебя достану, паршивец. Не думай, что я – полный идиот…
– Демид, он же уйдет! – Лека уже ничего не понимала. – Надо добить его! Демид!!!
Демид не слышал ее.
ГЛАВА 17.
ГЛАВА 18.
ГЛАВА 19.
Демид медленно шел к врагу. Влад, моргая от крови, заливавшей глаза, отползал от него на спине, извиваясь, как червь. Свой невидимый клинок он выставил перед собой.
Звон серебра – и меч-невидимка вылетел из рук Абаси. Еще мгновение – и новый удар ногой в лицо. Влад выгнулся дугой, уперевшись затылком в землю, перевернулся несколько раз и затих.
"Вот и все, – подумала Лека. – Он уже не встанет".
Влад застонал, задвигал руками и ногами. С третьей попытки он встал на четвереньки и пополз к Защитнику. Правая нога его волочилась как неживая, руки подкашивались, он то и дело падал в снег лицом, превратившимся в сплошной синяк. Демид молча стоял и смотрел на него. Владислав обнял его за ногу, пытаясь подняться. Кровь из его разбитого лица текла по мохнатым унтам Демида.
– Ты прекрасен, Мятежник, – прошептал он. – О, дьявол, как ты великолепен! Ты просто воплощенное божество!
– Встань, Абаси. – Демид дернул ногой. – Меня уже тошнит от твоих ужимок.
– Нет, нет. Я не осмелюсь! Как можно стоять в присутствии такого великого воина…
– Демид, я больше не могу! – Лека почувствовала, что отвращение к этой лицемерной нежити разорвет сейчас ее на клочки. – Кончай это!
– Да, да! – снова захрипел демон. – Кончай это, Дема. Отруби мне голову, выпей мою кровь, проткни сердце мое…
– Заткнись. Слушай, тварь! Скажи мне только одно – почему ты поддался мне?
– Потому что хочу, чтоб ты убил меня! Пожалуйста, пожалуйста, великий! Мне так больно! Прекрати мои мучения! Погибнуть от твоей руки – что может быть лучше?
– Пошел вон! – Демид наклонился, схватил Абаси за грудки и кинул его в сугроб. – Катись отсюда, чучело, мудак дешевый! Козел, комедиант! Все твои великие умопостроения – дерьмо! Они не стоят и минуты жизни человека! Придумаешь что-нибудь получше – тогда и приходи. Может быть, я достаточно зауважаю тебя, чтоб испачкать об тебя руки…
Владислав побежал на всех четырех конечностях, вскидывая задом, взвизгивая и хихикая, оставляя на сугробах кровавые пятна.
– Клоун… – пробормотал Демид. – Я тебя достану, паршивец. Не думай, что я – полный идиот…
– Демид, он же уйдет! – Лека уже ничего не понимала. – Надо добить его! Демид!!!
Демид не слышал ее.
ГЛАВА 17.
Чернота вокруг Демида не была однородной. Глаза ничего не могли сообщить ему, но внутреннее зрение его вспомнило, и он увидел, как плиты Ничего, субстанции, из которых состоит Нечто, мерно смещаются, скользят по прослойкам времени в ритме, определенным законами, неподвластными человеку. Homo Sapiens, в нынешней своей рациональности, вооруженный физикой и всеохватывающей теорией Эйнштейна, видел в этой черноте только космос, Ничто, пространство, не содержащее атомов. Он был слишком Sapiens, чтобы увидеть Нечто. Нечто не менее разумное, чем сам человек, бесчувственное по его понятиям, но в тысячу раз более чувствительное, чем он. Не знающее, что такое любопытство, но пожирающее информацию, как хлеб. Нечто обитало здесь, Нечто обитало везде. Оно знало о присутствии Демида – более того, оно знало все, чем был Демид в прошлом, что станет с ним в будущем, слизывало его мысли естественно и непринужденно, как масло с бутерброда, и отдавало их, не исказив, но добавив свой оттенок – едва уловимый, сладковатый, как аромат цветочных духов.
Оно не было радо появлению человека, как не было и расстроено. Оно было просто вежливо – избрав это человеческое чувство из десятков человеческих чувств и создав некий эквивалент, подобный ему. Демид был знаком с ним, и он узнал его. Как узнавал всегда – и год, и сто, и тысячу лет назад – и каждый раз это было впервые, и каждый раз у него перехватывало дыхание, и сердце испуганно вздрагивало, когда он понимал, что нет у него ни сердца, ни дыхания. Есть только чернота – столь осмысленная и наполненная, что дотронуться до нее – все равно что ткнуть пальцами в чьи-то глаза.
– Ты здесь? – послал Демид свой мысленный вопрос.
– Да.
Голос, ответивший ему, был слишком политональным, чтобы принадлежать человеку. Он не содержал эмоций – пожалуй, его можно было бы назвать механическим, если бы не фантасмагорическое смешение обертонов, переплетение музыкального и хаотического начал, превращающее простое "да" в целую вселенную. Это звучало так, как если бы "да" сказала одновременно тысяча граммофонов, играющих на разных скоростях.
– Я рад, что ты вернулся. Правда, рад. Я тут чертовски запутался. – Демид подумал, что его речь звучит слишком жалостливо для человека, владеющего Силой, но это действительно было так. – Ты бросил меня в самый неподходящий момент и теперь я уже сам не знаю, что происходит. Я надеюсь только на интуицию, но она меня все время подводит.
– Потому что это интуиция человека.
– Чем она плоха?
– Дух думает по-другому. Есть знание и есть чувство. Ты доверяешь своему чувству там, где необходимо настоящее знание. И строишь сложную систему анализа там, где нужно лишь почувствовать.
– Почему ты бросил меня? Это было нечестно с твоей стороны.
"Подло, – подумал Демид. – Это было просто подло. Наверное, правду говорил Табунщик, и ты – такая же бездушная скотина, как и все прочие Духи Тьмы".
– Ты не убил сейчас. Ты отпустил его. Почему? – собеседник игнорировал вопрос Демида. Это было не слишком вежливо, но кто знает – может быть, одно то, что Дух разговаривал с ним, было уже проявлением вежливости, сравнимым с самыми щедрыми дарами мира?
– Мне надоело. Сколько я могу убивать людей?
– Он не был человеком.
– Был! Все они человеки – и Яна, и Эдвард, и Ираклий. Пусть их личное "я" было скручено, связано, изгнано в самый дальний угол сознания, но они не были мертвы! Их можно было спасти и я сделал это!
– Ты не спас их. Они отравлены навсегда.
– Нет. Ты лжешь.
– Ложь – человеческая категория. А я – не человек.
– Даже машина может лгать. Правда и ложь – это как единица и ноль. Либо есть достоверная информация, либо ее нет.
– В тонких мирах все не так.
– Но я живу в обычном мире! Да, здесь у нас все неоднозначно! Если одного человека пятьдесят людей назовут козлом, а пятьдесят – воплощенным божеством, кто из них прав? Но когда человек умирает, и душа его покидает тело, и тело его разлагается, и ты уже никогда не сможешь поговорить с ним – разве только во сне – это уже СМЕРТЬ. И она однозначна, как ноль. Как бублик, в котором есть дыра, ведущая на тот свет. Может быть, душа его попадет куда-то еще. В Ад, или Рай, или Чистилище. Но он уже не вернется сюда таким, каким был, и не посмотрит тебе в глаза.
– Какое дело тебе до смерти, Демид? Ты не подвластен ей, пока я с тобой.
– Зато ей подвластны другие. И я не хочу убивать людей – пускай даже тела их захвачены Духом.
– Чего же ты хочешь?
– Я? Хочу того же, что и ты. Уничтожить твоего братца – Духа Тьмы. И не пускать больше Абаси на Землю. Может быть, попытаться закрыть Врата навсегда.
– Да, ты хочешь этого. Но ты хочешь этого по-другому. Хочешь этого как человек.
– Но я же человек! Я не могу иначе!
– Как человек – не можешь. Но у тебя есть путь, чтобы изменить это.
– Нет, нет. Я хочу остаться человеком.
– Ты доволен тем, как обошелся с тобой Абаси?
– Он унизил меня. Он ублюдок! С каким удовольствием я бы плюнул ему в душу! Он смеется надо мной, он играет со мной, как кот с полупарализованной мышью, получает удовольствие от жалких моих попыток изменить хоть что-нибудь. Но что я могу сделать? Как я могу унизить Духа? Я могу сделать что угодно с его телесной оболочкой, могу изуродовать ее, могу даже убить. Но этим я нанесу урон только своей душе. А это дерьмо будет только хихикать и потирать свои бестелесные ручки. Слушай, как можно унизить Абаси, как пинуть его в яйца? Может быть, ты знаешь, как это сделать?
– Это очень просто. Стань Духом, и ты поймешь.
– Опять ты лжешь, Мятежник. Я старался, из кожи вон лез, чтобы соответствовать ноше, которую ты бесцеременно взвалил на мои плечи. Я принял твои условия, я стал твоим слугой, я переступил через свою гордость и мироощущение, чтобы стать машиной для убийства Духов!
– Ничего подобного! Ты сопротивлялся, как мог. Единственное, о чем ты заботился – чтобы остаться самим собой. Да, ты научился мелким магическим фокусам, овладел в полной мере своим человеческим телом, измененным моим присутствием. Ты изучил книги в попытке получить знание. Ты стал достаточно сильным, чтобы считать себя выше любого человека из ныне живущих. Но всего этого недостаточно, чтобы нанести хотя бы незначительную царапину Духу Тьмы. Ты вел двойную игру – тебе просто понравилось быть сверхчеловеком, признайся? Почему же ты недоволен, что Абаси лишь унизил тебя? Он мог бы содрать с тебя шкуру живьем, и ты ничего не смог бы поделать…
– А ты? Разве твое поведение можно назвать последовательным? Почему ты заставил забыть меня Имя? Почему отобрал у меня Нуклеус и серебряный крест? Почему снял защиту, когда Лека выстрелила мне в голову? Я вышел из строя надолго, я едва не стал жертвой Абаси. Только чудо спасло меня, и тебя вместе со мной!
– Это было необходимо. Нужно было, чтобы ты вылупился из яйца.
– Что?!
– Когда ты получил зачатки силы от Алексея, ты был словно эмбрион, зародыш, туго свернутый внутри яйца. Твое существование в то время можно было назвать полубессознательным. Потом ты подрос, разорвал оболочки, и обнаружил, что являешься птенцом – пушистым, уверенным в том, что белая скорлупа, которая окружает тебя со всех сторон, и есть весь мир – конечный, как любая сфера, теплый и вполне удобный для проживания. Но мир твой треснул, разлетелся вдребезги, как скорлупа под ботинком, и ты понял, что существует холодный воздух, которым надо дышать, еда, за которую надо драться с другими птенцами, враги, от которых нужно спасаться. А кроме того, существуют создания, стоящие над тобой, которые решают – жить тебе дальше или вариться в супе.
– И что же, великий хозяин? Как ты решишь мою судьбу?
– Ты сам решишь ее. К сожалению, я не могу быть твоим хозяином, полностью уничтожив твое сознание и завладев твоей телесной оболочкой.
– Ты бы хотел этого?
– Да. – Мятежника нельзя было упрекнуть в неоткровенности. – Это решило бы многие проблемы. Наверное, тогда я навсегда закрыл бы Врата и остался бы жить навечно в обличье человека, меняя тела раз в несколько сот лет. Но удар Нокки-Тексатля, Первого Из Пожирателей, убил во мне такую способность. И теперь я способен только дать тебе выбор.
– Ты не спрашивал моего согласия, когда отнял у меня Имя и атрибуты!
– Ты сам отнял их у себя. И Имя, и Крест, и Нуклеус – вещи, не подчиняющиеся законам материального мира. Они могут только создать видимость материальности. Но суть их – магия.
– Что такое магия? Каждый волен толковать это слово по собственному разумению.
– Магия – то, что рождается на стыке. Цветной мир лишен собственной магии, электроны вращаются здесь вокруг ядер, атомы составляют молекулы, самая огромная гора на планете состоит из того же вещества, что и ничтожный камень у тебя под ногами. Люди достаточно хорошо познали законы Цветного Мира, описали его в безошибочных формулах физики и математических тождествах. Здесь нет места чудесам: любое волшебство можно распотрошить, разложить по полочкам, и повторить в качестве научного эксперимента. Но иногда так случается, что призрачная мембрана, отделяющая Тонкие Миры от Мира Цветного, рвется. И тогда на свет божий рождаются артефакты – предметы, находящиеся сразу в двух вселенных и подчиняющиеся законам то одного, то другого мира в зависимости от желания существа, управляющего ими. И тогда еле заметный выдох может превратиться в ураган, заставляющий моря выплескиваться из своих берегов, а слово, сказанное в нужный час, оденет тело человека в броню и сделает его неуязвимым.
– И эти артефакты ушли обратно в Мир Тьмы?
– Нет. Просто ты изгнал из себя способность воспринимать их – внутренне ты решил, что Имя, Крест, Нуклеус – твои враги. Вспомни, что ты сделал с Ядром?
– Выкинул его в окно. Но я… Мне кажется, что я доброжелательно был настроен к Нуклеусу. Я думал, что он вернется ко мне. Почему же тогда не пропали Меч, Тинснейк, серебряные зеркала и кольца?
– Это артефакты низшего порядка, они не обладают разумом в общедоступном понимании этого слова – только Силой. И легко могут потерять силу, если взявший их попытается применить их против их назначения.
– Вот, значит, как, – пробормотал Демид. – Снова я все дело испортил. Слушай, Мятежник, почему ты вернулся? Если я настолько безнадежен и упрям, как осел, зачем тебе терять время со мной?
– Потому что сделать то, что нужно, можешь только ты. Я знаю тебя достаточно, чтобы смириться с твоим упрямством, и не напрасно столетия ждал твоего нового прихода. Наступило время, пришла пора. Перелом в тебе произошел.
– Какой перелом?
Вопрос повис в воздухе, но Демид сам знал ответ на него. Да, он изменился, он переступил через порог жестокости. Враг Мятежника стал теперь и его врагом! Демид заложил бы свою душу – хоть Дьяволу, хоть Мятежнику, лишь бы узнать способ, как добраться до настоящей субстанции Абаси и запустить свои зубы в его нежную, не защищенную человеческой плотью шею. Он хотел растоптать врага, унизить его собственной беспомощностью и убить, вкусив полную сладость триумфа.
– Пора, – сказал Мятежник. – Надо доделать то, что ты не доделал в Пекине, Лю Дэань. Теперь Ключ Судьи в твоих руках, и ты имеешь шанс. Отбрось сомнения, вытяни руку.
– Подожди… – светлое пятно появилось посреди мрака и ослепило Демида, превратив в пылающий огонь его сетчатку. – Подожди! Что ты сказал? Что я не доделал? Я не мог…
– Вытяни руку. – Голос стал намного слабее, он удалялся, растворяясь в бесконечном пространстве. – Вытяни руку. Ты готов…
Демид не мог пошевелить и пальцем. Но он захотел. Где-то там, в Цветном Мире, на Земле, в Волчьем Логе, тело его протянуло руку и разжало пальцы. Оно тянулось рукою через тысячелетия войн и примирений, через миллионы километров дорог, замешенных жидкой грязью, оно пронзало тысячи сознаний, надежд, вожделений и скрытых надежд в ожидании дара.
И камень лег на эту ладонь. Теплый, несмотря на лютый мороз.
Оно не было радо появлению человека, как не было и расстроено. Оно было просто вежливо – избрав это человеческое чувство из десятков человеческих чувств и создав некий эквивалент, подобный ему. Демид был знаком с ним, и он узнал его. Как узнавал всегда – и год, и сто, и тысячу лет назад – и каждый раз это было впервые, и каждый раз у него перехватывало дыхание, и сердце испуганно вздрагивало, когда он понимал, что нет у него ни сердца, ни дыхания. Есть только чернота – столь осмысленная и наполненная, что дотронуться до нее – все равно что ткнуть пальцами в чьи-то глаза.
– Ты здесь? – послал Демид свой мысленный вопрос.
– Да.
Голос, ответивший ему, был слишком политональным, чтобы принадлежать человеку. Он не содержал эмоций – пожалуй, его можно было бы назвать механическим, если бы не фантасмагорическое смешение обертонов, переплетение музыкального и хаотического начал, превращающее простое "да" в целую вселенную. Это звучало так, как если бы "да" сказала одновременно тысяча граммофонов, играющих на разных скоростях.
– Я рад, что ты вернулся. Правда, рад. Я тут чертовски запутался. – Демид подумал, что его речь звучит слишком жалостливо для человека, владеющего Силой, но это действительно было так. – Ты бросил меня в самый неподходящий момент и теперь я уже сам не знаю, что происходит. Я надеюсь только на интуицию, но она меня все время подводит.
– Потому что это интуиция человека.
– Чем она плоха?
– Дух думает по-другому. Есть знание и есть чувство. Ты доверяешь своему чувству там, где необходимо настоящее знание. И строишь сложную систему анализа там, где нужно лишь почувствовать.
– Почему ты бросил меня? Это было нечестно с твоей стороны.
"Подло, – подумал Демид. – Это было просто подло. Наверное, правду говорил Табунщик, и ты – такая же бездушная скотина, как и все прочие Духи Тьмы".
– Ты не убил сейчас. Ты отпустил его. Почему? – собеседник игнорировал вопрос Демида. Это было не слишком вежливо, но кто знает – может быть, одно то, что Дух разговаривал с ним, было уже проявлением вежливости, сравнимым с самыми щедрыми дарами мира?
– Мне надоело. Сколько я могу убивать людей?
– Он не был человеком.
– Был! Все они человеки – и Яна, и Эдвард, и Ираклий. Пусть их личное "я" было скручено, связано, изгнано в самый дальний угол сознания, но они не были мертвы! Их можно было спасти и я сделал это!
– Ты не спас их. Они отравлены навсегда.
– Нет. Ты лжешь.
– Ложь – человеческая категория. А я – не человек.
– Даже машина может лгать. Правда и ложь – это как единица и ноль. Либо есть достоверная информация, либо ее нет.
– В тонких мирах все не так.
– Но я живу в обычном мире! Да, здесь у нас все неоднозначно! Если одного человека пятьдесят людей назовут козлом, а пятьдесят – воплощенным божеством, кто из них прав? Но когда человек умирает, и душа его покидает тело, и тело его разлагается, и ты уже никогда не сможешь поговорить с ним – разве только во сне – это уже СМЕРТЬ. И она однозначна, как ноль. Как бублик, в котором есть дыра, ведущая на тот свет. Может быть, душа его попадет куда-то еще. В Ад, или Рай, или Чистилище. Но он уже не вернется сюда таким, каким был, и не посмотрит тебе в глаза.
– Какое дело тебе до смерти, Демид? Ты не подвластен ей, пока я с тобой.
– Зато ей подвластны другие. И я не хочу убивать людей – пускай даже тела их захвачены Духом.
– Чего же ты хочешь?
– Я? Хочу того же, что и ты. Уничтожить твоего братца – Духа Тьмы. И не пускать больше Абаси на Землю. Может быть, попытаться закрыть Врата навсегда.
– Да, ты хочешь этого. Но ты хочешь этого по-другому. Хочешь этого как человек.
– Но я же человек! Я не могу иначе!
– Как человек – не можешь. Но у тебя есть путь, чтобы изменить это.
– Нет, нет. Я хочу остаться человеком.
– Ты доволен тем, как обошелся с тобой Абаси?
– Он унизил меня. Он ублюдок! С каким удовольствием я бы плюнул ему в душу! Он смеется надо мной, он играет со мной, как кот с полупарализованной мышью, получает удовольствие от жалких моих попыток изменить хоть что-нибудь. Но что я могу сделать? Как я могу унизить Духа? Я могу сделать что угодно с его телесной оболочкой, могу изуродовать ее, могу даже убить. Но этим я нанесу урон только своей душе. А это дерьмо будет только хихикать и потирать свои бестелесные ручки. Слушай, как можно унизить Абаси, как пинуть его в яйца? Может быть, ты знаешь, как это сделать?
– Это очень просто. Стань Духом, и ты поймешь.
– Опять ты лжешь, Мятежник. Я старался, из кожи вон лез, чтобы соответствовать ноше, которую ты бесцеременно взвалил на мои плечи. Я принял твои условия, я стал твоим слугой, я переступил через свою гордость и мироощущение, чтобы стать машиной для убийства Духов!
– Ничего подобного! Ты сопротивлялся, как мог. Единственное, о чем ты заботился – чтобы остаться самим собой. Да, ты научился мелким магическим фокусам, овладел в полной мере своим человеческим телом, измененным моим присутствием. Ты изучил книги в попытке получить знание. Ты стал достаточно сильным, чтобы считать себя выше любого человека из ныне живущих. Но всего этого недостаточно, чтобы нанести хотя бы незначительную царапину Духу Тьмы. Ты вел двойную игру – тебе просто понравилось быть сверхчеловеком, признайся? Почему же ты недоволен, что Абаси лишь унизил тебя? Он мог бы содрать с тебя шкуру живьем, и ты ничего не смог бы поделать…
– А ты? Разве твое поведение можно назвать последовательным? Почему ты заставил забыть меня Имя? Почему отобрал у меня Нуклеус и серебряный крест? Почему снял защиту, когда Лека выстрелила мне в голову? Я вышел из строя надолго, я едва не стал жертвой Абаси. Только чудо спасло меня, и тебя вместе со мной!
– Это было необходимо. Нужно было, чтобы ты вылупился из яйца.
– Что?!
– Когда ты получил зачатки силы от Алексея, ты был словно эмбрион, зародыш, туго свернутый внутри яйца. Твое существование в то время можно было назвать полубессознательным. Потом ты подрос, разорвал оболочки, и обнаружил, что являешься птенцом – пушистым, уверенным в том, что белая скорлупа, которая окружает тебя со всех сторон, и есть весь мир – конечный, как любая сфера, теплый и вполне удобный для проживания. Но мир твой треснул, разлетелся вдребезги, как скорлупа под ботинком, и ты понял, что существует холодный воздух, которым надо дышать, еда, за которую надо драться с другими птенцами, враги, от которых нужно спасаться. А кроме того, существуют создания, стоящие над тобой, которые решают – жить тебе дальше или вариться в супе.
– И что же, великий хозяин? Как ты решишь мою судьбу?
– Ты сам решишь ее. К сожалению, я не могу быть твоим хозяином, полностью уничтожив твое сознание и завладев твоей телесной оболочкой.
– Ты бы хотел этого?
– Да. – Мятежника нельзя было упрекнуть в неоткровенности. – Это решило бы многие проблемы. Наверное, тогда я навсегда закрыл бы Врата и остался бы жить навечно в обличье человека, меняя тела раз в несколько сот лет. Но удар Нокки-Тексатля, Первого Из Пожирателей, убил во мне такую способность. И теперь я способен только дать тебе выбор.
– Ты не спрашивал моего согласия, когда отнял у меня Имя и атрибуты!
– Ты сам отнял их у себя. И Имя, и Крест, и Нуклеус – вещи, не подчиняющиеся законам материального мира. Они могут только создать видимость материальности. Но суть их – магия.
– Что такое магия? Каждый волен толковать это слово по собственному разумению.
– Магия – то, что рождается на стыке. Цветной мир лишен собственной магии, электроны вращаются здесь вокруг ядер, атомы составляют молекулы, самая огромная гора на планете состоит из того же вещества, что и ничтожный камень у тебя под ногами. Люди достаточно хорошо познали законы Цветного Мира, описали его в безошибочных формулах физики и математических тождествах. Здесь нет места чудесам: любое волшебство можно распотрошить, разложить по полочкам, и повторить в качестве научного эксперимента. Но иногда так случается, что призрачная мембрана, отделяющая Тонкие Миры от Мира Цветного, рвется. И тогда на свет божий рождаются артефакты – предметы, находящиеся сразу в двух вселенных и подчиняющиеся законам то одного, то другого мира в зависимости от желания существа, управляющего ими. И тогда еле заметный выдох может превратиться в ураган, заставляющий моря выплескиваться из своих берегов, а слово, сказанное в нужный час, оденет тело человека в броню и сделает его неуязвимым.
– И эти артефакты ушли обратно в Мир Тьмы?
– Нет. Просто ты изгнал из себя способность воспринимать их – внутренне ты решил, что Имя, Крест, Нуклеус – твои враги. Вспомни, что ты сделал с Ядром?
– Выкинул его в окно. Но я… Мне кажется, что я доброжелательно был настроен к Нуклеусу. Я думал, что он вернется ко мне. Почему же тогда не пропали Меч, Тинснейк, серебряные зеркала и кольца?
– Это артефакты низшего порядка, они не обладают разумом в общедоступном понимании этого слова – только Силой. И легко могут потерять силу, если взявший их попытается применить их против их назначения.
– Вот, значит, как, – пробормотал Демид. – Снова я все дело испортил. Слушай, Мятежник, почему ты вернулся? Если я настолько безнадежен и упрям, как осел, зачем тебе терять время со мной?
– Потому что сделать то, что нужно, можешь только ты. Я знаю тебя достаточно, чтобы смириться с твоим упрямством, и не напрасно столетия ждал твоего нового прихода. Наступило время, пришла пора. Перелом в тебе произошел.
– Какой перелом?
Вопрос повис в воздухе, но Демид сам знал ответ на него. Да, он изменился, он переступил через порог жестокости. Враг Мятежника стал теперь и его врагом! Демид заложил бы свою душу – хоть Дьяволу, хоть Мятежнику, лишь бы узнать способ, как добраться до настоящей субстанции Абаси и запустить свои зубы в его нежную, не защищенную человеческой плотью шею. Он хотел растоптать врага, унизить его собственной беспомощностью и убить, вкусив полную сладость триумфа.
– Пора, – сказал Мятежник. – Надо доделать то, что ты не доделал в Пекине, Лю Дэань. Теперь Ключ Судьи в твоих руках, и ты имеешь шанс. Отбрось сомнения, вытяни руку.
– Подожди… – светлое пятно появилось посреди мрака и ослепило Демида, превратив в пылающий огонь его сетчатку. – Подожди! Что ты сказал? Что я не доделал? Я не мог…
– Вытяни руку. – Голос стал намного слабее, он удалялся, растворяясь в бесконечном пространстве. – Вытяни руку. Ты готов…
Демид не мог пошевелить и пальцем. Но он захотел. Где-то там, в Цветном Мире, на Земле, в Волчьем Логе, тело его протянуло руку и разжало пальцы. Оно тянулось рукою через тысячелетия войн и примирений, через миллионы километров дорог, замешенных жидкой грязью, оно пронзало тысячи сознаний, надежд, вожделений и скрытых надежд в ожидании дара.
И камень лег на эту ладонь. Теплый, несмотря на лютый мороз.
***Демид открыл глаза. Нуклеус лежал в его руке.
ГЛАВА 18.
Демид уехал со своим китайцем, а Леку оставил в городе – следить за событиями. Ерундой это было, конечно. "Следить за событиями!" – сказал тоже… Причину нашел, чтобы отвязаться.
Демид сильно изменился после той ночи, когда разгромили Ираклия. И раньше на него, бывало, находили периоды суровости, но он быстро отходил, снова начинал улыбаться и отпускать свои шуточки, за которые Лека могла простить ему все, что угодно. Теперь же началось настоящее великое оледенение. Наверное, меховой костюм все же не спас Демида от холода той ночью, душа его замерзла и никак не могла оттаять. Пожалуй, то, что Демид уехал, было даже лучше – Леке не нужно было глядеть в его неподвижные глаза. Она сидела на диване, свернувшись калачиком и вспоминала того Дему, которого любила – умного, взрывоопасного, и очень доброго, несмотря на напускную суровость.
– Демка, Демка… – Лека взяла в руки фотографию, сделанную в Венеции. Там, на снимке, Демид хохотал во все горло, облапив Леку, одетую в костюм Жозефины. Сам Демид был облачен в клетчатое трико Арлекина, шутовской колпак с бубенчиками сполз ему на ухо. Шпиль средневекового собора подпирал небо, площадь Сан Марко была вымощена каменными плитами и белые голуби ходили по ним, собирая хлебные крошки. Лека вздохнула.
– Демка. Я потеряю тебя, да? Навсегда? Я не вписалась в твою игру, не оправдала надежд… Да, да, да. – Она поставила фотографию на стол, на глаза ее навернулись слезы. – Но ты ведь любишь меня, да, Демид? Ты всегда возвращался ко мне после своих свинских похождений. Ты хороший, Демка, не притворяйся, что ты – плохой. Просто ты бережешь меня. Только какой в этом толк? Если ты погибнешь, что за жизнь у меня будет?
Она уже копалась в ящиках стола и обнаружила завещание, составленное Демидом и заверенное нотариусом. Там говорилось, что эта квартира и вся собственность в случае смерти Демида Коробова переходит в собственность Прохоровой Елены Николаевны. Это можно было рассматривать как проявление преданности Демида, но Лека проплакала над злосчастным завещанием полдня. Она никогда не задумывалась о таких вещах. Смерть всегда бродила рядом – уродливая сестра жизни, такая же естественная и неизбежная, как и сама жизнь. Не раз проносилась она мимо Леки – не подкрадывалась тихо, но топала подкованными сапожищами так, что каждый шаг ее отдавался провалом в сердце. Она задевала девушку Леку своим грубым плащом, сотканным из волос самоубийц, она обдавала ее смрадом могильных ям, бросала на нее косой равнодушный взгляд. И забирала кого-то другого. Лека пока не значилась в ее списке.
Демид говорил, что стал временно бессмертным. Странно это, правда? Бессмертный – и временно. Демид небрежно отпихнул смерть, но и жизнь отодвинулась вместе с нею. Он поднялся высоко, но душа его все менее напоминала душу живого человека. Он не был высокомерен, не стремился к славе и богатству. Для людей, которые знали его не так хорошо, как Лека, он почти не переменился. Но она знала его глубже. И ей было больно видеть, как его замечательная душа, чувствительная и ранимая, покрывается броней, выкованной из бесцветной, но непроницаемой субстанции, названия которой человеческий разум не знал.
Лека подошла к вороху изрезанных газет на столе. Она следила за событиями в городе. Немало интересного было в том водовороте, что гулял сейчас по городу, затягивая в свою бурлящую воронку людей, причастных к Армии Добра, уголовников, милицейских и гражданских чиновников. Вездесущие и всезнающие журналисты, еще недавно певшие осанну отцу Ираклию – грозе криминального мира, с удовольствием копались в нагромождениях грязнейшего мусора, выплывшего на поверхность. Знатоки сверхъестественного бродили по месту последнего сражения с бионергетическими рамками. Рамки послушно вращались в их руках, неопровержимо показывая следы пребывания летающих тарелок, инопланетян, необузданных полтергейстов и темных сил. Отец Ираклий, снова ставший Александром Бондаревым, сидел в следственном изоляторе и обвинялся в создании полуфашистской религиозной секты, в убийствах, хищении значительных денежных средств и подкупе должностных лиц. Мальчики и девочки, еще недавно бывшие грозными АРДами, разбрелись по домам, многие из них нуждались в психиатрической помощи. Мафия восстанавливала утраченный контроль в своем теневом царстве и делила опустевшие участки. Все возвращалось к естественному порядку.
– Надо прогуляться, – бодро сказала Лека. – Хватит киснуть здесь! Ничего изменить все равно я не смогу. Буду топать по хрустящему снегу – вся такая румяная, красотулечка! Пойду к друзьям – они всегда рады меня видеть. И напьюсь к свиньям собачьим!
Вместо этого она пошла к холодильнику, достала оттуда четыре полузасохших эклера и жевала их один за другим, пока ее не начало тошнить. А потом села у окна и уставилась на снег, бессмысленно мелькающий за стеклом.
Демид сильно изменился после той ночи, когда разгромили Ираклия. И раньше на него, бывало, находили периоды суровости, но он быстро отходил, снова начинал улыбаться и отпускать свои шуточки, за которые Лека могла простить ему все, что угодно. Теперь же началось настоящее великое оледенение. Наверное, меховой костюм все же не спас Демида от холода той ночью, душа его замерзла и никак не могла оттаять. Пожалуй, то, что Демид уехал, было даже лучше – Леке не нужно было глядеть в его неподвижные глаза. Она сидела на диване, свернувшись калачиком и вспоминала того Дему, которого любила – умного, взрывоопасного, и очень доброго, несмотря на напускную суровость.
– Демка, Демка… – Лека взяла в руки фотографию, сделанную в Венеции. Там, на снимке, Демид хохотал во все горло, облапив Леку, одетую в костюм Жозефины. Сам Демид был облачен в клетчатое трико Арлекина, шутовской колпак с бубенчиками сполз ему на ухо. Шпиль средневекового собора подпирал небо, площадь Сан Марко была вымощена каменными плитами и белые голуби ходили по ним, собирая хлебные крошки. Лека вздохнула.
– Демка. Я потеряю тебя, да? Навсегда? Я не вписалась в твою игру, не оправдала надежд… Да, да, да. – Она поставила фотографию на стол, на глаза ее навернулись слезы. – Но ты ведь любишь меня, да, Демид? Ты всегда возвращался ко мне после своих свинских похождений. Ты хороший, Демка, не притворяйся, что ты – плохой. Просто ты бережешь меня. Только какой в этом толк? Если ты погибнешь, что за жизнь у меня будет?
Она уже копалась в ящиках стола и обнаружила завещание, составленное Демидом и заверенное нотариусом. Там говорилось, что эта квартира и вся собственность в случае смерти Демида Коробова переходит в собственность Прохоровой Елены Николаевны. Это можно было рассматривать как проявление преданности Демида, но Лека проплакала над злосчастным завещанием полдня. Она никогда не задумывалась о таких вещах. Смерть всегда бродила рядом – уродливая сестра жизни, такая же естественная и неизбежная, как и сама жизнь. Не раз проносилась она мимо Леки – не подкрадывалась тихо, но топала подкованными сапожищами так, что каждый шаг ее отдавался провалом в сердце. Она задевала девушку Леку своим грубым плащом, сотканным из волос самоубийц, она обдавала ее смрадом могильных ям, бросала на нее косой равнодушный взгляд. И забирала кого-то другого. Лека пока не значилась в ее списке.
Демид говорил, что стал временно бессмертным. Странно это, правда? Бессмертный – и временно. Демид небрежно отпихнул смерть, но и жизнь отодвинулась вместе с нею. Он поднялся высоко, но душа его все менее напоминала душу живого человека. Он не был высокомерен, не стремился к славе и богатству. Для людей, которые знали его не так хорошо, как Лека, он почти не переменился. Но она знала его глубже. И ей было больно видеть, как его замечательная душа, чувствительная и ранимая, покрывается броней, выкованной из бесцветной, но непроницаемой субстанции, названия которой человеческий разум не знал.
Лека подошла к вороху изрезанных газет на столе. Она следила за событиями в городе. Немало интересного было в том водовороте, что гулял сейчас по городу, затягивая в свою бурлящую воронку людей, причастных к Армии Добра, уголовников, милицейских и гражданских чиновников. Вездесущие и всезнающие журналисты, еще недавно певшие осанну отцу Ираклию – грозе криминального мира, с удовольствием копались в нагромождениях грязнейшего мусора, выплывшего на поверхность. Знатоки сверхъестественного бродили по месту последнего сражения с бионергетическими рамками. Рамки послушно вращались в их руках, неопровержимо показывая следы пребывания летающих тарелок, инопланетян, необузданных полтергейстов и темных сил. Отец Ираклий, снова ставший Александром Бондаревым, сидел в следственном изоляторе и обвинялся в создании полуфашистской религиозной секты, в убийствах, хищении значительных денежных средств и подкупе должностных лиц. Мальчики и девочки, еще недавно бывшие грозными АРДами, разбрелись по домам, многие из них нуждались в психиатрической помощи. Мафия восстанавливала утраченный контроль в своем теневом царстве и делила опустевшие участки. Все возвращалось к естественному порядку.
– Надо прогуляться, – бодро сказала Лека. – Хватит киснуть здесь! Ничего изменить все равно я не смогу. Буду топать по хрустящему снегу – вся такая румяная, красотулечка! Пойду к друзьям – они всегда рады меня видеть. И напьюсь к свиньям собачьим!
Вместо этого она пошла к холодильнику, достала оттуда четыре полузасохших эклера и жевала их один за другим, пока ее не начало тошнить. А потом села у окна и уставилась на снег, бессмысленно мелькающий за стеклом.
ГЛАВА 19.
Господин Лю Дэань был чудесным образом спасен из пламени пожара монастыря Лотосовой Сутры. И сделал это никто иной, как сам Ван Дунгун, старик-даос, бывший некогда наставником Лю. Теперь Ван был не один, а путешествовал с ним отрок, фамилия которого была Бо, а монашеское имя – Цзюэ-ин, что значило "просвещенность и разум". Надобно сказать, что Лю был весьма рад видеть своего старого учителя, и отнесся к нему с должным почтением, несмотря на их размолвку в прошлом. Господин Лю был немало удивлен увидеть пожилого наставника, потому что считал, что Ван давно уже, так сказать, стал былью среди живущих, и занял свое место на небесах среди прочих небесных блаженных. Но Ван сказал, что все эти годы он втайне наблюдал за жизнью господина Лю. Таково было предначертание Вана – он был Хранителем школы Великого Земного Бессмертного, и, как бы того не желал, не мог далеко уйти от Тайдисяня.
Господин Лю показал Вану спасенный им обрывок "Каменной Книги". Сам Лю не мог прочитать его, потому что он был написан так давно, что иероглифы имели начертание, совершенно ему неизвестное. Они больше походили на рисунки. Однако Ван, к удивлению доктора, прочел эту рукопись без труда. Он сказал, что там указано местонахождение горы "Глаз Дьявола", где, по преданию, Великий Земной Бессмертный запечатал Демонов Тьмы в бездонном каменном колодце.
Лю Дэань был весьма обрадован таким знанием и хотел немедленно выступить в поход к волшебной горе. Но Ван сказал, что сейчас это вряд ли возможно. Лю со вздохом сожаления был вынужден согласиться с ним. В самом деле – многие тысячи ли отделяли их от северных гор, где находился Колодец Черного Глаза. И земли, что предстояло им пройти, были под властью манчжуров и монголов – исконных врагов обитателей Поднебесной. Только с хорошо вооруженным отрядом, и имея большие богатства для выкупа, можно было рискнуть совершить такое путешествие. Потому господин Лю смирился с отсрочкой похода, но все же оставил мысль о нем в тайнике своей души.
Наставник Ван сказал, что теперь все силы нужно употребить на борьбу с Врагом. Лю и сам знал это, потому что Тайдисянь не раз призывал его к этому. Лю знал теперь, что Ди Жэнь – это Демон Тьмы, сумевший покинуть свою узницу и принявший человеческое обличье. Более того, знал он, что человек, под именем которого скрывается Враг, служит сейчас тысячником в войске манчжурского императора Абахая. А потому Лю снова изменил свою внешность, став воином, и подался на службу к бунтовщику Ли Цзы-чэну, объявившему себя новым владыкой Поднебесной. Он надеялся встретиться в бою с Врагом и поразить того в честном поединке.
Лю Дэань был храбрым воином, и в ратном искусстве не знал себе равных. А потому он быстро продвинулся по службе и стал десятником, а потом и сотником. И всюду его сопровождал новый ученик – Бо Цзюэ-ин. Отрок Бо был очень способным, сильным и умным не по годам. Кроме того, он мог читать мысли, и потому противнику было очень трудно поразить его мечом – Бо упреждал каждое движение того, кто на него нападал, и смело отрубал ему голову своей острой секирой.
Но судьбе господина Лю, втайне стремившегося к спокойствию и созерцанию, так и не суждено было стать постоянной. Не зря учитель Кун-цзы говорил: "Добиваться для народа справедливости, чтить демонов и духов, но к ним не приближаться – это и может называться знанием". Лю Дэань слишком приблизился к демонам, и путь его был обречен на беспокойство и тревоги. Он, как и прежде, хотел бы избавиться от Тайдисяня в своей обители разума, но знал, что можно сделать это только вместе со своей смертью.
Тем не менее он уже достаточно поднаторел во всяких колдовских чудесах и совершенно не боялся встречи с Ди Жэнем, надеясь превзойти того своим магическим умением.
Небеса сурово наказали бунтовщика Ли Цзы-чэна за то, что он поднял руку на самого императора Китая, облеченного, как известно, на власть самим Небом. К тому же самозваный император успел рассориться с генералом У Сань-гуем из-за любимой наложницы этого полководца. У Сань-гуй вступил в переговоры с манчжурами. А потому армия манчжуров без особого труда вступила в Пекин – столицу Поднебесной. Они посадили на трон малолетнего правителя Шуньчжи и объявили начало новой династии Цин…
Убедился господин Лю – ему не удастся победить Врага, пока он не узнает его Имени. Но как открыть Имя, он не знал. И, стало быть, находился в затруднительном положении.
И тогда Лю Дэань окончательно утвердился в своем решении. Он решил совершить тайное путешествие к горе "Глаз Дьявола" и запечатать Врата Тьмы навсегда.
Но он не успел сделать этого. Потому что, когда он поведал о своем намерении ученику своему, молодому воину Бо, между ними разгорелся горячий спор. Цзюэ-ин доказывал, что Врата нужно оставить в покое, а время употребить на открытие Имени Врага. Лю Дэань настаивал на своем решении. В конце концов молодой Бо настолько разгорячился, что выхватил свою смертоносную секиру и набросился на Лю Дэаня.
Господин Лю показал Вану спасенный им обрывок "Каменной Книги". Сам Лю не мог прочитать его, потому что он был написан так давно, что иероглифы имели начертание, совершенно ему неизвестное. Они больше походили на рисунки. Однако Ван, к удивлению доктора, прочел эту рукопись без труда. Он сказал, что там указано местонахождение горы "Глаз Дьявола", где, по преданию, Великий Земной Бессмертный запечатал Демонов Тьмы в бездонном каменном колодце.
Лю Дэань был весьма обрадован таким знанием и хотел немедленно выступить в поход к волшебной горе. Но Ван сказал, что сейчас это вряд ли возможно. Лю со вздохом сожаления был вынужден согласиться с ним. В самом деле – многие тысячи ли отделяли их от северных гор, где находился Колодец Черного Глаза. И земли, что предстояло им пройти, были под властью манчжуров и монголов – исконных врагов обитателей Поднебесной. Только с хорошо вооруженным отрядом, и имея большие богатства для выкупа, можно было рискнуть совершить такое путешествие. Потому господин Лю смирился с отсрочкой похода, но все же оставил мысль о нем в тайнике своей души.
Наставник Ван сказал, что теперь все силы нужно употребить на борьбу с Врагом. Лю и сам знал это, потому что Тайдисянь не раз призывал его к этому. Лю знал теперь, что Ди Жэнь – это Демон Тьмы, сумевший покинуть свою узницу и принявший человеческое обличье. Более того, знал он, что человек, под именем которого скрывается Враг, служит сейчас тысячником в войске манчжурского императора Абахая. А потому Лю снова изменил свою внешность, став воином, и подался на службу к бунтовщику Ли Цзы-чэну, объявившему себя новым владыкой Поднебесной. Он надеялся встретиться в бою с Врагом и поразить того в честном поединке.
Лю Дэань был храбрым воином, и в ратном искусстве не знал себе равных. А потому он быстро продвинулся по службе и стал десятником, а потом и сотником. И всюду его сопровождал новый ученик – Бо Цзюэ-ин. Отрок Бо был очень способным, сильным и умным не по годам. Кроме того, он мог читать мысли, и потому противнику было очень трудно поразить его мечом – Бо упреждал каждое движение того, кто на него нападал, и смело отрубал ему голову своей острой секирой.
Но судьбе господина Лю, втайне стремившегося к спокойствию и созерцанию, так и не суждено было стать постоянной. Не зря учитель Кун-цзы говорил: "Добиваться для народа справедливости, чтить демонов и духов, но к ним не приближаться – это и может называться знанием". Лю Дэань слишком приблизился к демонам, и путь его был обречен на беспокойство и тревоги. Он, как и прежде, хотел бы избавиться от Тайдисяня в своей обители разума, но знал, что можно сделать это только вместе со своей смертью.
Тем не менее он уже достаточно поднаторел во всяких колдовских чудесах и совершенно не боялся встречи с Ди Жэнем, надеясь превзойти того своим магическим умением.
Небеса сурово наказали бунтовщика Ли Цзы-чэна за то, что он поднял руку на самого императора Китая, облеченного, как известно, на власть самим Небом. К тому же самозваный император успел рассориться с генералом У Сань-гуем из-за любимой наложницы этого полководца. У Сань-гуй вступил в переговоры с манчжурами. А потому армия манчжуров без особого труда вступила в Пекин – столицу Поднебесной. Они посадили на трон малолетнего правителя Шуньчжи и объявили начало новой династии Цин…
* * *
– Уф-ф… – Демид озадаченно посмотрел на изгрызенный карандаш. – Кто же знал, что быть писателем – такая трудная работа? У меня уже какой-то учебник истории получается. Ли Цзы-чэн, У Сань-гуй, Шуньчжи… Похоже, нужно обуздать себя, писать как можно короче. Так мне и десяти лет не хватит, чтобы описать историю господина Лю. А времени осталось так мало…* * *
…Не будем говорить о том, сколько злоключений пришлось вынести Лю Дэаню в многочисленных битвах и сражениях под разными знаменами. Пять лет уже шел он по пути воина. Не раз встречался он с Врагом, и как-то раз даже сумел убить его. Но что толку – умерло только тело Ди Жэня, дух же его отыскал себе новое вместилище и продолжал свои козни с удвоенной силой.Убедился господин Лю – ему не удастся победить Врага, пока он не узнает его Имени. Но как открыть Имя, он не знал. И, стало быть, находился в затруднительном положении.
И тогда Лю Дэань окончательно утвердился в своем решении. Он решил совершить тайное путешествие к горе "Глаз Дьявола" и запечатать Врата Тьмы навсегда.
Но он не успел сделать этого. Потому что, когда он поведал о своем намерении ученику своему, молодому воину Бо, между ними разгорелся горячий спор. Цзюэ-ин доказывал, что Врата нужно оставить в покое, а время употребить на открытие Имени Врага. Лю Дэань настаивал на своем решении. В конце концов молодой Бо настолько разгорячился, что выхватил свою смертоносную секиру и набросился на Лю Дэаня.