Страница:
Она описала Кристоферу обычный рабочий день в цветочном магазине: ожидание клиентов, оформление букетов и композиций, избавление от негодного товара, мытье ведер, получение новых цветов, их обработка, перед тем как использовать в композициях. Она рассказала, что половину всех цветов они получают из Южной Америки, где пестициды используются более активно, чем в Штатах, и ее иногда беспокоит, сколько же этой гадости впитали ее руки. Оказывается, сказала она, руки гораздо чувствительней к химикатам, чем мы думаем. Он опять посмотрел на ее руки, но она так и не сняла до сих пор перчаток.
Она описала коробки, которые приходят из Колумбии через Майами, где таможенники протыкают их металлическими прутьями в поисках кокаина, так что в конце концов коробки выглядят так, будто их изрешетили, пулями. Рассказала и о том, как интересно проходят коммерческие смотры; кстати, следующий состоится в январе в торговом центре Миннеаполиса. Она была очень довольна тем, как идут дела этой зимой: они только что получили твердый заказ от церкви, и теперь каждую субботу они должны будут поставлять на двадцать долларов свежих цветов. Такие заказы были очень выгодными, поскольку не отнимали времени и сил на составление композиции, а оплата всегда производилась в срок. Скоро им с Сильвией придется нанять нового дизайнера, сказала она, потому что Нэнси беременна и должна скоро от них уйти. Он спросил, как ей удается определить, хорош дизайнер или плох. Она ответила, что хорошего выдают руки: настоящий дизайнер никогда не работает в перчатках и использует только швейцарский армейский нож, а не ножницы. В рождественскую пору, сказала она, рукам особенно достается: хвойные ветки обычно в смоле, и отодрать ее потом бывает очень трудно.
– Покажите мне ваши руки, – попросил он.
– Нет, – ответила она.
– Я понял, у вас проблемы с руками. Правда, я никогда не замечал ничего.
– Они у меня вечно неухоженные.
– Это что-то новое: Ли Рестон стыдится своих рук, – сказал он.
– Да, так оно и есть, – сказала она.
Больше он уже не просил показать руки.
Во дворе «Уголка Густава» стояли выполненные в натуральную величину деревянные олени с ивовыми венками на шеях, украшенными красно-зелеными клетчатыми лентами.
В доме пахло шелковицей. Повсюду мигали разноцветные лампочки. На все лады звучали рождественские гимны пели швейцарские колокольчики, играли карильоны, били куранты. Потолки, стены и полы были расписаны сценками из диснеевских мультфильмов. Здесь продавалось все: шары и колокольчики, игрушечные солдатики и мишура, елочные фонарики и украшения для деревьев. В миниатюрных креслицах сидели куклы с фарфоровыми личиками. Санта-Клаусы всех расцветок и размеров выстроились в ряд – розовощекие, с плутоватыми глазками. Продавец в костюме подручного Санта-Клауса с улыбкой подошел к ним.
– Счастливого Рождества.
– Счастливого Рождества, – в один голос ответили они.
– Если вам понадобится помощь, я к вашим услугам.
– Спасибо, обратимся обязательно.
Они обошли все комнаты этого старинного сказочного дома.
Кристофер отыскал бороду Санта-Клауса и нацепил ее.
– Хо-хо-хо, – загудел он басом. – Ты была послушной девочкой?
– Не совсем, – дерзко подыграла она. И уже потом поняла, что бессовестно кокетничает с ним.
Он снял бороду и повесил ее обратно на стену. Она знала, что последует за этим: он коснется ее плеча и заговорит о том, что произошло между ними тогда, на кухне. Опередив его, она проскочила в другую комнату. Он поспешил за ней, настигнув ее в дверях, – она уже стояла в белом домашнем чепце и, прижав к щеке плюшевого медвежонка, напевала веселую песенку, в которой бедный мишка, шепелявя, просит подарить ему к Рождеству два передних зуба.
В руках Криса оказался именной рождественский чулок длиной фута в два, и он, удивленно подняв брови, разглядывал его. На чулке было выведено имя: «Крис».
Она отыскала пару безобразных красных наушников в форме рождественских фонариков и надела их.
– Ты поверишь, что они и впрямь зажигаются?
Они рассмеялись, и она вернула наушники на место.
Обернувшись в очередной раз, она увидела, что он вытащил из деревянных саней белую омелу и хитро улыбается.
– О нет, – с упреком сказала она. – Только не это. Только не здесь.
– Что такое? – невинно спросил он. – Вам нужен кухонный стул?
– Кристофер! – гневным шепотом обрушилась она на него.
Он положил омелу обратно в деревянные сани и подошел к ней, встав так, что все пути к бегству были отрезаны.
– Что, запретная тема? – спросил он.
– Не совсем. А в общем, да. То есть я хочу сказать, что не знаю. Я и сама себе удивляюсь.
– Жалеете?
Она медленно покачала головой. Он стоял так близко, что достаточно было малейшего движения, и их губы опять слились бы в поцелуе – прямо здесь, в рождественском уголке Густава.
Наконец они все-таки выбрали елочные украшения – разноцветные миниатюрные фонарики, блестящие гирлянды, позолоченные рождественские колокольчики, стеклянные шары, в которых, при подсветке, шел снегопад. Купили подставку для елки и толстую красную свечу, коробку затейливых леденцов – таких он в жизни никогда не видел и пришел от них в восторг.
Они понесли свои трофеи к машине, и по пути он спросил:
– Вы голодны?
На часах было половина второго.
– Как волк.
Он окинул взглядом центральную улицу Линдстрема и сказал:
– Давайте пройдемся… посмотрим, что тут есть.
Они подошли к кафе «Рэйнбоу», где кофе подавали в массивных белых кружках, на столах лежали матерчатые салфетки, а сидевшие за стойкой бара местные жители обменивались анекдотами, потягивая свои напитки.
Она заказала себе денверский сандвич, он же предпочел горячую говядину с картофелем и, конечно же, подливкой.
Перекусив, они отправились искать елочный базар и вскоре нашли его возле здания банка. Здесь они купили две зеленые норвежские ели, закрепили их на крыше «эксплорера» и отправились в обратный путь.
Ехали молча, пока автомобиль не прогрелся и в салоне не стало тепло и уютно. Он включил радио, и полилась тихая музыка. Она сидела, откинувшись на спинку сиденья, упираясь коленом в приборную доску, скрестив на животе пальцы. Ногти у нее коротко подстрижены, а кожа на руках была пятнистой и шершавой. Но с этими натруженными руками она казалась ему еще более земной и родной.
– Во сколько Джои возвращается?
Она посмотрела на часы и сказала:
– Уже должен прийти.
Он спросил:
– Вам обязательно надо ехать домой?
Не поднимая головы, она повернулась к нему лицом. Они молчали. Он отметил про себя, что после ленча она подкрасила губы. От нее не ускользнуло, что волосы его, как и у нее, всегда хорошо лежали. Это после уличного снега и тепла машины. Да, ей определенно нравились его волосы.
А нужно ли ей ехать домой?
– Нет, – ответила она.
И подумала, что если бы он уже никогда не отводил от нее взгляда…
Он привез ее к своему дому, нажал кнопку автоматической двери в подземный гараж. Дверь закрылась за ними, он въехал на свое место на стоянке и сказал:
– Если вы сможете донести все покупки, я займусь елкой.
Когда он отвязал елку и снял ее с крыши, она сказала:
– Будет лучше, если ты установишь ее на подставку прямо здесь, чтобы не мусорить в квартире.
– О, – сказал он. – Что значит новичок. Вы правы.
Ему понадобились кое-какие инструменты, он достал их из багажника. Через десять минут все было готово, и он понес елку к лифту. У двери в квартиру он передал Ли ключи:
– Оба замка.
Когда она открывала дверь, она думала о том, какие разные у них привычки. Она, которая держала гараж незапертым днем и ночью да и входную дверь зачастую не закрывала, и он – полицейский, – знавший не понаслышке, какую опасность таят в себе открытые замки.
Войдя в квартиру, он поставил елку и сказал:
– Заходите. Снимайте куртку и чувствуйте себя как дома.
Он прошел в ванную, а когда вышел, застал ее на кухне. Она говорила по телефону с Джои.
– Привет, милый, это мама… Фрикадельки в холодильнике в миске с желтой крышкой…
Она подняла взгляд и увидела Кристофера, стоявшего в дверях. Он сосал леденец из купленной коробки, молча наблюдал за ней и слушал.
– Я, скорее всего, буду к восьми. Их взгляды встретились.
– Нет, не жди меня. Пойди разогрей фрикадельки. Если хочешь, возьми картофель. В холодильнике есть сметана… Что ж, тогда до вечера?.. Я надеюсь, вернетесь не позже десяти, сэр?.. Что ж, тогда пока.
Когда она повесила трубку, Кристофер спросил:
– Все в порядке?
– Да. Правда, в школе ему дали какую-то дрянь на ленч, но он, кажется, выжил.
Кристофер хмыкнул и сказал:
– Пойдемте, поможете мне решить, где поставить эту вещицу.
Они зажгли свет в гостиной – день был хмурый, включили радио и огляделись.
– Где, по-вашему, будет лучше? – спросил он.
Они освободили место перед стеклянной раздвижной дверью, а диван передвинули в самый центр комнаты, поставив его прямо напротив елки. Это выглядело нетрадиционно, но зато елка смотрелась великолепно, к тому же нисколько не нарушалось звучание стереосистемы, которая теперь оказалась позади дивана.
Распаковывая елочные украшения, Кристофер спросил:
– Что идет в первую очередь?
– Лампочки, – ответила она и, пока он доставал их из коробок, спросила:
– Кристофер, неужели ты никогда этим не занимался дома?
– Нет, – сказал он, не отвлекаясь от дела.
Она уловила нотку раздражения в его голосе и решила, что сейчас не время для горьких воспоминаний.
– Ты сначала включи их в сеть, и тебе сразу будет видно, что получается. По-моему, лучше начать с верхушки, а потом постепенно спускаться. А как твои конфеты?
– Превосходные. Попробуйте.
Ель была высокая, и, пока он занимался верхним ярусом лампочек, она украшала нижние ветки. И оба сосали леденцы. Затем достали блестящую гирлянду, а в это время Конни Роджерс пела сентиментальную песенку о супружеской чете, готовящейся к Рождеству. Ли подала Кристоферу конец гирлянды и сказала:
– Начни с верхушки.
Он ловко перебрасывал гирлянду с ветки на ветку, а она делала то же самое внизу и вдруг каким-то образом запуталась в гирлянде. Попытавшись освободиться, она потянула ее на себя, и гирлянда соскочила с веток, на которые ее только что уложил Кристофер.
– Боже, что я наделала. Извини.
– Эй, да на вас ее теперь больше, чем на дереве.
Она подняла на него взгляд, и он заметил прилипшую к ее губе золотистую блестку, которая мерцала, словно упавшая звездочка.
– Не двигайтесь, – сказал он и потянулся к ней, чтобы снять блестку кончиком пальца. Она стояла ровно, как часовая стрелка, и, приоткрыв рот, смотрела на него снизу вверх.
Этого мгновения они ждали целый день. Сознательно оттягивали его, не смея проявить свои чувства на людях. Они избегали пылких взглядов, прикосновений, интимных пожатий и прочих нежностей, которым вполне могли предаться, будучи людьми здоровыми, энергичными, привлекательными. Но сейчас ее губы были раскрыты… и он коснулся их пальцем… а в памяти до сих пор жили воспоминания о поцелуях, которые они дарили друг другу две недели назад… и по радио звучал неподражаемый голос, воспевавший бесценный дар любви.
Он наклонился и коснулся губами ее губ – так нежно, что ни один волосок не шевельнулся на ее голове. Золотая гирлянда, которую он держал в руках, упала на пол. Они так и стояли – едва касаясь друг друга губами, чуть наклонившись друг к другу, пока она не подалась вперед, дотронувшись до его груди, чтобы удержать равновесие. Он открыл глаза, поймал ее руку и поднес к своим губам, нежно целуя покрасневшие шершавые пальцы.
Глядя ей в глаза, он тихо произнес:
– Давайте сначала закончим с этим.
Они украсили елку, избегая касаться друг друга, осторожно и неспешно передавая друг другу гирлянды и шары, сознавая, что в их распоряжении еще много времени. На часах было шесть вечера.
Когда все украшения были развешаны, она, опустившись на колени, принялась подбирать с пола мусор – осыпавшуюся хвою, картонные коробки, целлофан. Он погасил свет и подошел к ней, встав сзади, коснулся руками ее волос.
– Завтра я уберу. Идите сюда.
Она медлила, и он, наклонившись, взял из ее рук картонную коробку, полную елочных игл.
– Идите сюда, – вновь прошептал он и, поставив ее на ноги, повел к дивану, Он усадил ее рядом с собой. Она слегка придвинулась к нему. Он обнял ее за талию, наклонил голову и сделал им обоим рождественский подарок, о котором они мечтали. Он вернул ее пересохшим губам долгожданную влагу, заставил забыть о мучительном томлении сегодняшнего дня, о бессонных ночах, когда они, каждый в своей постели, мечтали о том, чтобы вновь повторилось это… И сейчас они с упоением предавались счастью, и сладкий поцелуй, пропитанный ароматом леденцов, длился бесконечно…
Когда они открыли глаза, на стенах, мебели, их одежде и в волосах плясали разноцветные блики рождественских лампочек.
– Можем мы теперь поговорить? – спросил он, все еще обнимая ее одной рукой за талию.
– Поговорить о чем? – прошептала она.
– О том, что каждый из нас чувствовал в эти дни. О том, что мы чувствовали весь сегодняшний день. О том, что минуту назад мешало вам подняться с колен и подойти сюда.
Она ответила не сразу.
– Чувство вины.
– В чем же ваша вина?
– В том, что я позволила себе тогда, на кухне.
– Но вы же не сделали ничего плохого.
– Правда?
– Мне не надо было шутить сегодня по этому поводу. Я виноват. Я не думал, что это вас так заденет.
– Я пыталась представить, как бы на это отреагировали другие – моя мать, дочь, сестра. Наверное, они назвали бы это обольщением.
– Оно было взаимным.
– Я на пятнадцать лет старше тебя.
– Так что, значит, вам нельзя проявлять свои чувства?
– Я сама была шокирована своей выходкой.
– Меня это тоже шокировало, но очень понравилось.
– Знаешь, прошло так много времени… и желание поцеловать тебя стало непреодолимым. И то, что я сейчас сижу здесь… это тоже непреодолимо. Ты был прав: это противоестественно так долго жить… без физической близости. Прошло две недели с того вечера, когда мы целовались на кухне. С тех пор я ни о чем другом не могу думать.
– И поэтому вас мучает сознание вины?
– Конечно, а ты разве не испытываешь того же?
– Нет. Вы – женщина. Я – мужчина. А в чем же вина?
– Ну, во-первых, разница в возрасте.
– Я так и думал.
– А, во-вторых, у меня так долго никого не было. После столь длительного воздержания женщины способны на большие глупости, стоит им почувствовать внимание к себе молодого мужчины.
– Неужели я для вас лишь… молодой мужчина, обративший на вас внимание?
– Нет, ты же знаешь, что это не так.
– Так в чем же тогда проблема? Мы же, в конце концов, всего лишь целуемся.
– Ты был другом Грэга.
– Сегодня его имя прозвучало в первый раз за целый день. Вам это ни о чем не говорит?
Она не поняла. Он догадался по ее глазам.
– И не надо чувствовать себя виноватой. Это хороший знак – сегодня мы провели вместе целый день и занимались лишь тем, что развлекались. По-моему, нам это удалось довольно неплохо.
– Да, это так. Мне очень понравилось.
– И не думаете ли вы, что это о чем-то говорит: мы только один раз вспомнили о Греге?
– Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Но прошло всего лишь полгода после его смерти, и, может быть, мне… может быть…
– Ну же, говорите. Может быть, вас до сих пор терзают горькие мысли?
– Да, может быть.
– Может быть… А может, и нет. А если даже и так, что в этом такого? Мы же говорим с вами откровенно. А свои чувства мы можем легко проверить. Уляжется первая волна, и, может, нам вовсе не захочется оставаться вместе. Хотя со мной, думаю, этого не произойдет.
– И это тоже будет ужасно.
– Почему?
– Потому что в тебя влюблена Дженис.
– Я знаю.
Она подняла голову с его плеча.
– Ты знаешь?
– Я давно знаю об этом.
– И все равно остаешься со мной?
– Я никогда не обнадеживал ее. Можешь спросить у нее.
Она вновь положила голову к нему на плечо и сказала:
– В этом нет необходимости. Она уже во всем призналась мне.
– Ну, вот видите. Так какие еще сомнения вас мучают?
– У тебя все так просто.
– Так оно и есть на самом деле. Все, чего я сейчас хочу, – это лежать здесь, целовать вас, любоваться первой в моей жизни рождественской елкой и, может быть, попытаться хотя бы немного скрасить и ваше, и мое одиночество. Все это действительно очень простые желания.
Голос его стал тихим, вкрадчивым.
– Просто мой рот… – Он придвинулся ближе. – …накрывает ваш рот…
И каким же обольстительным был его рот! Он так виртуозно целовал ее, лаская ее губы, вдохновляя и ее на раскованность. Он целовал ее, так, как никто и никогда, – долго, сочно, медленно, сексуально. Его чувственный порыв передался и ей. Она заставила себя забыть обо всех условностях и вслед за ним кинулась в омут неизъяснимого блаженства. Долгие влажные поцелуи повергли в трепет и их тела. Он приподнял колено, и она позволила ему пробраться меж ее ног, с наслаждением ощущая, как давит на ее плоть его крепкая нога.
Он застонал от удовольствия и провел рукой по ее спине, шее, плечам, вычертил линию позвоночника.
Как давно не лежала она с мужчиной, прижимаясь к нему всем телом, чувствуя, как нарастает его возбуждение. Как давно не касались ее руки крепких мускулистых плеч, как давно не перебирали пальцы коротких жестких волос. Его волосы… они пахли как-то по-особенному, по-мужски, она уже никогда не спутает этот запах ни с каким другим.
Он оказался прав – удовольствие, которое она сейчас испытывала, было несравнимо ни с чем, и отказываться от него она не желала ни за что на свете. Его влажные губы оторвались от ее губ и теперь блуждали по ее лицу, отмечая поцелуями каждую черточку, оставляя повсюду мокрые следы; кончиком языка он выписывал контуры ее щек, бровей, носа. Он прижался губами к ее шее, провел по ней языком, оживляя аромат духов, которыми она побрызгалась утром.
И наконец поднял голову и заглянул в ее лицо.
Она открыла глаза и встретилась с ним взглядом. В его зрачках отражались огоньки, мерцавшие на елке.
– У тебя это очень хорошо получается, – пробормотала она.
– У вас тоже.
– Я давно не практиковалась.
– Хотите попрактиковаться еще? – улыбнулся он.
– Я бы не прочь… но моя рука, кажется, онемела. – Рука ее действительно все это время была прижата к дивану всей тяжестью его тела.
– Это поправимо, – сказал он и, подсунув руку ей под спину, переместил ее на середину дивана, а сам наклонился над ней.
Они смотрели друг другу в глаза, словно искали в них согласия на то, что должно произойти.
– Ли, я действительно имел в виду только это, – прошептал он. – Только поцелуи, если вы не хотите ничего другого.
– Что я хочу и что могу себе позволить – это разные вещи.
Он поцеловал ее в губы, опираясь всей тяжестью на локти, прижавшись коленом к ее бедру.
Когда поцелуй закончился, она обвила руками его шею и притянула к себе, прижав лицом к своему плечу.
Она вздохнула.
– О, Кристофер, мне так уютно, что я бы могла лежать так всю ночь.
– Хорошая идея, – подхватил он, постаравшись разрядить обстановку, ибо шансов побороть искушение становилось все меньше. – Мне позвонить Джои или вы сами это сделаете?
Она рассмеялась.
– Посмейтесь еще, – пробормотал он ей на ухо. – Так здорово.
Но она замерла, прикрыв глаза и наслаждаясь минутами близости, сознанием того, что она все еще желанна, что она снова рядом с мужчиной.
– Ли? – раздался над ухом его голос.
– Что? – пробормотала она, лениво перебирая пальцами его волосы.
Он поднял голову.
– Обещайте мне, что больше не будете так шутить со мной, как это было в День Благодарения.
Она сказала:
– Извини меня.
– Я хочу быть с вами на Рождество.
– Ты будешь, обещаю. Но как нам быть, чтобы не выдать себя?
– Доверьтесь мне. Вы же не догадывались о моих чувствах еще несколько недель назад? Не так ли?
– Ну почему, у меня возникали подозрения.
– Когда?! – воскликнул он, словно уличая ее во лжи.
– Четвертого июля!
– Когда мы сидели рядом за столом и ели кукурузу. И когда натыкались друг на друга, играя в волейбол. И там, на чертовом колесе. Женщина начинает чувствовать это раньше, чем мужчина.
– Но почему вы ничего не сказали?
– Я бы никогда и не обмолвилась об этом, если бы ты промолчал.
– Почему?
– Причины все те же. Мы уже говорили об этом – разница в возрасте, что подумают мои дети, да и, кроме того, мы оба еще в трауре и потому очень ранимы сейчас. Доводов «против» так много, что мне даже приходится спрашивать себя, в своем ли я уме.
Он коснулся большими пальцами ее щек и нежно надавил на них. Губы ее смешно надулись и опять вытянулись, когда он убрал пальцы. Он всматривался в ее глаза, которые были прикованы к его глазам. Взгляд их был счастливым, несмотря на печальные слова, которые она только что произнесла.
Когда он заговорил, в голосе его звучали теплота и искренность.
– Если я когда-нибудь и представлял вас своей матерью – так это ушло. Вы мне верите?
Она вгляделась в его лицо – в нем не было и тени улыбки или насмешки. Она ощутила волнение, и в то же время внутренний голос подсказывал ей, что все может обернуться слишком печально для них обоих, если они дадут волю своим чувствам. Она обхватила руками его шею и притянула к своим губам. И поцеловала. Один раз. Наспех.
– Да. А теперь я должна идти.
– Почему?
– Потому что все эти мне очень нравится. Ты мне нравишься. Мне с тобой слишком хорошо, и я провела с тобой чудный день. И еще… я совсем запуталась.
Он неотрывно смотрел ей в глаза, словно пытаясь отыскать скрытый смысл в том, что она говорила.
– И еще потому, что я боюсь всего этого. А ты?
Он помедлил с ответом.
– Нет, я не боюсь. В отличие от вас.
Потом встал и, схватив ее за обе руки, поднял с дивана.
– Пойдемте. Я отвезу вас домой.
Глава 12
Она описала коробки, которые приходят из Колумбии через Майами, где таможенники протыкают их металлическими прутьями в поисках кокаина, так что в конце концов коробки выглядят так, будто их изрешетили, пулями. Рассказала и о том, как интересно проходят коммерческие смотры; кстати, следующий состоится в январе в торговом центре Миннеаполиса. Она была очень довольна тем, как идут дела этой зимой: они только что получили твердый заказ от церкви, и теперь каждую субботу они должны будут поставлять на двадцать долларов свежих цветов. Такие заказы были очень выгодными, поскольку не отнимали времени и сил на составление композиции, а оплата всегда производилась в срок. Скоро им с Сильвией придется нанять нового дизайнера, сказала она, потому что Нэнси беременна и должна скоро от них уйти. Он спросил, как ей удается определить, хорош дизайнер или плох. Она ответила, что хорошего выдают руки: настоящий дизайнер никогда не работает в перчатках и использует только швейцарский армейский нож, а не ножницы. В рождественскую пору, сказала она, рукам особенно достается: хвойные ветки обычно в смоле, и отодрать ее потом бывает очень трудно.
– Покажите мне ваши руки, – попросил он.
– Нет, – ответила она.
– Я понял, у вас проблемы с руками. Правда, я никогда не замечал ничего.
– Они у меня вечно неухоженные.
– Это что-то новое: Ли Рестон стыдится своих рук, – сказал он.
– Да, так оно и есть, – сказала она.
Больше он уже не просил показать руки.
Во дворе «Уголка Густава» стояли выполненные в натуральную величину деревянные олени с ивовыми венками на шеях, украшенными красно-зелеными клетчатыми лентами.
В доме пахло шелковицей. Повсюду мигали разноцветные лампочки. На все лады звучали рождественские гимны пели швейцарские колокольчики, играли карильоны, били куранты. Потолки, стены и полы были расписаны сценками из диснеевских мультфильмов. Здесь продавалось все: шары и колокольчики, игрушечные солдатики и мишура, елочные фонарики и украшения для деревьев. В миниатюрных креслицах сидели куклы с фарфоровыми личиками. Санта-Клаусы всех расцветок и размеров выстроились в ряд – розовощекие, с плутоватыми глазками. Продавец в костюме подручного Санта-Клауса с улыбкой подошел к ним.
– Счастливого Рождества.
– Счастливого Рождества, – в один голос ответили они.
– Если вам понадобится помощь, я к вашим услугам.
– Спасибо, обратимся обязательно.
Они обошли все комнаты этого старинного сказочного дома.
Кристофер отыскал бороду Санта-Клауса и нацепил ее.
– Хо-хо-хо, – загудел он басом. – Ты была послушной девочкой?
– Не совсем, – дерзко подыграла она. И уже потом поняла, что бессовестно кокетничает с ним.
Он снял бороду и повесил ее обратно на стену. Она знала, что последует за этим: он коснется ее плеча и заговорит о том, что произошло между ними тогда, на кухне. Опередив его, она проскочила в другую комнату. Он поспешил за ней, настигнув ее в дверях, – она уже стояла в белом домашнем чепце и, прижав к щеке плюшевого медвежонка, напевала веселую песенку, в которой бедный мишка, шепелявя, просит подарить ему к Рождеству два передних зуба.
В руках Криса оказался именной рождественский чулок длиной фута в два, и он, удивленно подняв брови, разглядывал его. На чулке было выведено имя: «Крис».
Она отыскала пару безобразных красных наушников в форме рождественских фонариков и надела их.
– Ты поверишь, что они и впрямь зажигаются?
Они рассмеялись, и она вернула наушники на место.
Обернувшись в очередной раз, она увидела, что он вытащил из деревянных саней белую омелу и хитро улыбается.
– О нет, – с упреком сказала она. – Только не это. Только не здесь.
– Что такое? – невинно спросил он. – Вам нужен кухонный стул?
– Кристофер! – гневным шепотом обрушилась она на него.
Он положил омелу обратно в деревянные сани и подошел к ней, встав так, что все пути к бегству были отрезаны.
– Что, запретная тема? – спросил он.
– Не совсем. А в общем, да. То есть я хочу сказать, что не знаю. Я и сама себе удивляюсь.
– Жалеете?
Она медленно покачала головой. Он стоял так близко, что достаточно было малейшего движения, и их губы опять слились бы в поцелуе – прямо здесь, в рождественском уголке Густава.
Наконец они все-таки выбрали елочные украшения – разноцветные миниатюрные фонарики, блестящие гирлянды, позолоченные рождественские колокольчики, стеклянные шары, в которых, при подсветке, шел снегопад. Купили подставку для елки и толстую красную свечу, коробку затейливых леденцов – таких он в жизни никогда не видел и пришел от них в восторг.
Они понесли свои трофеи к машине, и по пути он спросил:
– Вы голодны?
На часах было половина второго.
– Как волк.
Он окинул взглядом центральную улицу Линдстрема и сказал:
– Давайте пройдемся… посмотрим, что тут есть.
Они подошли к кафе «Рэйнбоу», где кофе подавали в массивных белых кружках, на столах лежали матерчатые салфетки, а сидевшие за стойкой бара местные жители обменивались анекдотами, потягивая свои напитки.
Она заказала себе денверский сандвич, он же предпочел горячую говядину с картофелем и, конечно же, подливкой.
Перекусив, они отправились искать елочный базар и вскоре нашли его возле здания банка. Здесь они купили две зеленые норвежские ели, закрепили их на крыше «эксплорера» и отправились в обратный путь.
Ехали молча, пока автомобиль не прогрелся и в салоне не стало тепло и уютно. Он включил радио, и полилась тихая музыка. Она сидела, откинувшись на спинку сиденья, упираясь коленом в приборную доску, скрестив на животе пальцы. Ногти у нее коротко подстрижены, а кожа на руках была пятнистой и шершавой. Но с этими натруженными руками она казалась ему еще более земной и родной.
– Во сколько Джои возвращается?
Она посмотрела на часы и сказала:
– Уже должен прийти.
Он спросил:
– Вам обязательно надо ехать домой?
Не поднимая головы, она повернулась к нему лицом. Они молчали. Он отметил про себя, что после ленча она подкрасила губы. От нее не ускользнуло, что волосы его, как и у нее, всегда хорошо лежали. Это после уличного снега и тепла машины. Да, ей определенно нравились его волосы.
А нужно ли ей ехать домой?
– Нет, – ответила она.
И подумала, что если бы он уже никогда не отводил от нее взгляда…
Он привез ее к своему дому, нажал кнопку автоматической двери в подземный гараж. Дверь закрылась за ними, он въехал на свое место на стоянке и сказал:
– Если вы сможете донести все покупки, я займусь елкой.
Когда он отвязал елку и снял ее с крыши, она сказала:
– Будет лучше, если ты установишь ее на подставку прямо здесь, чтобы не мусорить в квартире.
– О, – сказал он. – Что значит новичок. Вы правы.
Ему понадобились кое-какие инструменты, он достал их из багажника. Через десять минут все было готово, и он понес елку к лифту. У двери в квартиру он передал Ли ключи:
– Оба замка.
Когда она открывала дверь, она думала о том, какие разные у них привычки. Она, которая держала гараж незапертым днем и ночью да и входную дверь зачастую не закрывала, и он – полицейский, – знавший не понаслышке, какую опасность таят в себе открытые замки.
Войдя в квартиру, он поставил елку и сказал:
– Заходите. Снимайте куртку и чувствуйте себя как дома.
Он прошел в ванную, а когда вышел, застал ее на кухне. Она говорила по телефону с Джои.
– Привет, милый, это мама… Фрикадельки в холодильнике в миске с желтой крышкой…
Она подняла взгляд и увидела Кристофера, стоявшего в дверях. Он сосал леденец из купленной коробки, молча наблюдал за ней и слушал.
– Я, скорее всего, буду к восьми. Их взгляды встретились.
– Нет, не жди меня. Пойди разогрей фрикадельки. Если хочешь, возьми картофель. В холодильнике есть сметана… Что ж, тогда до вечера?.. Я надеюсь, вернетесь не позже десяти, сэр?.. Что ж, тогда пока.
Когда она повесила трубку, Кристофер спросил:
– Все в порядке?
– Да. Правда, в школе ему дали какую-то дрянь на ленч, но он, кажется, выжил.
Кристофер хмыкнул и сказал:
– Пойдемте, поможете мне решить, где поставить эту вещицу.
Они зажгли свет в гостиной – день был хмурый, включили радио и огляделись.
– Где, по-вашему, будет лучше? – спросил он.
Они освободили место перед стеклянной раздвижной дверью, а диван передвинули в самый центр комнаты, поставив его прямо напротив елки. Это выглядело нетрадиционно, но зато елка смотрелась великолепно, к тому же нисколько не нарушалось звучание стереосистемы, которая теперь оказалась позади дивана.
Распаковывая елочные украшения, Кристофер спросил:
– Что идет в первую очередь?
– Лампочки, – ответила она и, пока он доставал их из коробок, спросила:
– Кристофер, неужели ты никогда этим не занимался дома?
– Нет, – сказал он, не отвлекаясь от дела.
Она уловила нотку раздражения в его голосе и решила, что сейчас не время для горьких воспоминаний.
– Ты сначала включи их в сеть, и тебе сразу будет видно, что получается. По-моему, лучше начать с верхушки, а потом постепенно спускаться. А как твои конфеты?
– Превосходные. Попробуйте.
Ель была высокая, и, пока он занимался верхним ярусом лампочек, она украшала нижние ветки. И оба сосали леденцы. Затем достали блестящую гирлянду, а в это время Конни Роджерс пела сентиментальную песенку о супружеской чете, готовящейся к Рождеству. Ли подала Кристоферу конец гирлянды и сказала:
– Начни с верхушки.
Он ловко перебрасывал гирлянду с ветки на ветку, а она делала то же самое внизу и вдруг каким-то образом запуталась в гирлянде. Попытавшись освободиться, она потянула ее на себя, и гирлянда соскочила с веток, на которые ее только что уложил Кристофер.
– Боже, что я наделала. Извини.
– Эй, да на вас ее теперь больше, чем на дереве.
Она подняла на него взгляд, и он заметил прилипшую к ее губе золотистую блестку, которая мерцала, словно упавшая звездочка.
– Не двигайтесь, – сказал он и потянулся к ней, чтобы снять блестку кончиком пальца. Она стояла ровно, как часовая стрелка, и, приоткрыв рот, смотрела на него снизу вверх.
Этого мгновения они ждали целый день. Сознательно оттягивали его, не смея проявить свои чувства на людях. Они избегали пылких взглядов, прикосновений, интимных пожатий и прочих нежностей, которым вполне могли предаться, будучи людьми здоровыми, энергичными, привлекательными. Но сейчас ее губы были раскрыты… и он коснулся их пальцем… а в памяти до сих пор жили воспоминания о поцелуях, которые они дарили друг другу две недели назад… и по радио звучал неподражаемый голос, воспевавший бесценный дар любви.
Он наклонился и коснулся губами ее губ – так нежно, что ни один волосок не шевельнулся на ее голове. Золотая гирлянда, которую он держал в руках, упала на пол. Они так и стояли – едва касаясь друг друга губами, чуть наклонившись друг к другу, пока она не подалась вперед, дотронувшись до его груди, чтобы удержать равновесие. Он открыл глаза, поймал ее руку и поднес к своим губам, нежно целуя покрасневшие шершавые пальцы.
Глядя ей в глаза, он тихо произнес:
– Давайте сначала закончим с этим.
Они украсили елку, избегая касаться друг друга, осторожно и неспешно передавая друг другу гирлянды и шары, сознавая, что в их распоряжении еще много времени. На часах было шесть вечера.
Когда все украшения были развешаны, она, опустившись на колени, принялась подбирать с пола мусор – осыпавшуюся хвою, картонные коробки, целлофан. Он погасил свет и подошел к ней, встав сзади, коснулся руками ее волос.
– Завтра я уберу. Идите сюда.
Она медлила, и он, наклонившись, взял из ее рук картонную коробку, полную елочных игл.
– Идите сюда, – вновь прошептал он и, поставив ее на ноги, повел к дивану, Он усадил ее рядом с собой. Она слегка придвинулась к нему. Он обнял ее за талию, наклонил голову и сделал им обоим рождественский подарок, о котором они мечтали. Он вернул ее пересохшим губам долгожданную влагу, заставил забыть о мучительном томлении сегодняшнего дня, о бессонных ночах, когда они, каждый в своей постели, мечтали о том, чтобы вновь повторилось это… И сейчас они с упоением предавались счастью, и сладкий поцелуй, пропитанный ароматом леденцов, длился бесконечно…
Когда они открыли глаза, на стенах, мебели, их одежде и в волосах плясали разноцветные блики рождественских лампочек.
– Можем мы теперь поговорить? – спросил он, все еще обнимая ее одной рукой за талию.
– Поговорить о чем? – прошептала она.
– О том, что каждый из нас чувствовал в эти дни. О том, что мы чувствовали весь сегодняшний день. О том, что минуту назад мешало вам подняться с колен и подойти сюда.
Она ответила не сразу.
– Чувство вины.
– В чем же ваша вина?
– В том, что я позволила себе тогда, на кухне.
– Но вы же не сделали ничего плохого.
– Правда?
– Мне не надо было шутить сегодня по этому поводу. Я виноват. Я не думал, что это вас так заденет.
– Я пыталась представить, как бы на это отреагировали другие – моя мать, дочь, сестра. Наверное, они назвали бы это обольщением.
– Оно было взаимным.
– Я на пятнадцать лет старше тебя.
– Так что, значит, вам нельзя проявлять свои чувства?
– Я сама была шокирована своей выходкой.
– Меня это тоже шокировало, но очень понравилось.
– Знаешь, прошло так много времени… и желание поцеловать тебя стало непреодолимым. И то, что я сейчас сижу здесь… это тоже непреодолимо. Ты был прав: это противоестественно так долго жить… без физической близости. Прошло две недели с того вечера, когда мы целовались на кухне. С тех пор я ни о чем другом не могу думать.
– И поэтому вас мучает сознание вины?
– Конечно, а ты разве не испытываешь того же?
– Нет. Вы – женщина. Я – мужчина. А в чем же вина?
– Ну, во-первых, разница в возрасте.
– Я так и думал.
– А, во-вторых, у меня так долго никого не было. После столь длительного воздержания женщины способны на большие глупости, стоит им почувствовать внимание к себе молодого мужчины.
– Неужели я для вас лишь… молодой мужчина, обративший на вас внимание?
– Нет, ты же знаешь, что это не так.
– Так в чем же тогда проблема? Мы же, в конце концов, всего лишь целуемся.
– Ты был другом Грэга.
– Сегодня его имя прозвучало в первый раз за целый день. Вам это ни о чем не говорит?
Она не поняла. Он догадался по ее глазам.
– И не надо чувствовать себя виноватой. Это хороший знак – сегодня мы провели вместе целый день и занимались лишь тем, что развлекались. По-моему, нам это удалось довольно неплохо.
– Да, это так. Мне очень понравилось.
– И не думаете ли вы, что это о чем-то говорит: мы только один раз вспомнили о Греге?
– Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Но прошло всего лишь полгода после его смерти, и, может быть, мне… может быть…
– Ну же, говорите. Может быть, вас до сих пор терзают горькие мысли?
– Да, может быть.
– Может быть… А может, и нет. А если даже и так, что в этом такого? Мы же говорим с вами откровенно. А свои чувства мы можем легко проверить. Уляжется первая волна, и, может, нам вовсе не захочется оставаться вместе. Хотя со мной, думаю, этого не произойдет.
– И это тоже будет ужасно.
– Почему?
– Потому что в тебя влюблена Дженис.
– Я знаю.
Она подняла голову с его плеча.
– Ты знаешь?
– Я давно знаю об этом.
– И все равно остаешься со мной?
– Я никогда не обнадеживал ее. Можешь спросить у нее.
Она вновь положила голову к нему на плечо и сказала:
– В этом нет необходимости. Она уже во всем призналась мне.
– Ну, вот видите. Так какие еще сомнения вас мучают?
– У тебя все так просто.
– Так оно и есть на самом деле. Все, чего я сейчас хочу, – это лежать здесь, целовать вас, любоваться первой в моей жизни рождественской елкой и, может быть, попытаться хотя бы немного скрасить и ваше, и мое одиночество. Все это действительно очень простые желания.
Голос его стал тихим, вкрадчивым.
– Просто мой рот… – Он придвинулся ближе. – …накрывает ваш рот…
И каким же обольстительным был его рот! Он так виртуозно целовал ее, лаская ее губы, вдохновляя и ее на раскованность. Он целовал ее, так, как никто и никогда, – долго, сочно, медленно, сексуально. Его чувственный порыв передался и ей. Она заставила себя забыть обо всех условностях и вслед за ним кинулась в омут неизъяснимого блаженства. Долгие влажные поцелуи повергли в трепет и их тела. Он приподнял колено, и она позволила ему пробраться меж ее ног, с наслаждением ощущая, как давит на ее плоть его крепкая нога.
Он застонал от удовольствия и провел рукой по ее спине, шее, плечам, вычертил линию позвоночника.
Как давно не лежала она с мужчиной, прижимаясь к нему всем телом, чувствуя, как нарастает его возбуждение. Как давно не касались ее руки крепких мускулистых плеч, как давно не перебирали пальцы коротких жестких волос. Его волосы… они пахли как-то по-особенному, по-мужски, она уже никогда не спутает этот запах ни с каким другим.
Он оказался прав – удовольствие, которое она сейчас испытывала, было несравнимо ни с чем, и отказываться от него она не желала ни за что на свете. Его влажные губы оторвались от ее губ и теперь блуждали по ее лицу, отмечая поцелуями каждую черточку, оставляя повсюду мокрые следы; кончиком языка он выписывал контуры ее щек, бровей, носа. Он прижался губами к ее шее, провел по ней языком, оживляя аромат духов, которыми она побрызгалась утром.
И наконец поднял голову и заглянул в ее лицо.
Она открыла глаза и встретилась с ним взглядом. В его зрачках отражались огоньки, мерцавшие на елке.
– У тебя это очень хорошо получается, – пробормотала она.
– У вас тоже.
– Я давно не практиковалась.
– Хотите попрактиковаться еще? – улыбнулся он.
– Я бы не прочь… но моя рука, кажется, онемела. – Рука ее действительно все это время была прижата к дивану всей тяжестью его тела.
– Это поправимо, – сказал он и, подсунув руку ей под спину, переместил ее на середину дивана, а сам наклонился над ней.
Они смотрели друг другу в глаза, словно искали в них согласия на то, что должно произойти.
– Ли, я действительно имел в виду только это, – прошептал он. – Только поцелуи, если вы не хотите ничего другого.
– Что я хочу и что могу себе позволить – это разные вещи.
Он поцеловал ее в губы, опираясь всей тяжестью на локти, прижавшись коленом к ее бедру.
Когда поцелуй закончился, она обвила руками его шею и притянула к себе, прижав лицом к своему плечу.
Она вздохнула.
– О, Кристофер, мне так уютно, что я бы могла лежать так всю ночь.
– Хорошая идея, – подхватил он, постаравшись разрядить обстановку, ибо шансов побороть искушение становилось все меньше. – Мне позвонить Джои или вы сами это сделаете?
Она рассмеялась.
– Посмейтесь еще, – пробормотал он ей на ухо. – Так здорово.
Но она замерла, прикрыв глаза и наслаждаясь минутами близости, сознанием того, что она все еще желанна, что она снова рядом с мужчиной.
– Ли? – раздался над ухом его голос.
– Что? – пробормотала она, лениво перебирая пальцами его волосы.
Он поднял голову.
– Обещайте мне, что больше не будете так шутить со мной, как это было в День Благодарения.
Она сказала:
– Извини меня.
– Я хочу быть с вами на Рождество.
– Ты будешь, обещаю. Но как нам быть, чтобы не выдать себя?
– Доверьтесь мне. Вы же не догадывались о моих чувствах еще несколько недель назад? Не так ли?
– Ну почему, у меня возникали подозрения.
– Когда?! – воскликнул он, словно уличая ее во лжи.
– Четвертого июля!
– Когда мы сидели рядом за столом и ели кукурузу. И когда натыкались друг на друга, играя в волейбол. И там, на чертовом колесе. Женщина начинает чувствовать это раньше, чем мужчина.
– Но почему вы ничего не сказали?
– Я бы никогда и не обмолвилась об этом, если бы ты промолчал.
– Почему?
– Причины все те же. Мы уже говорили об этом – разница в возрасте, что подумают мои дети, да и, кроме того, мы оба еще в трауре и потому очень ранимы сейчас. Доводов «против» так много, что мне даже приходится спрашивать себя, в своем ли я уме.
Он коснулся большими пальцами ее щек и нежно надавил на них. Губы ее смешно надулись и опять вытянулись, когда он убрал пальцы. Он всматривался в ее глаза, которые были прикованы к его глазам. Взгляд их был счастливым, несмотря на печальные слова, которые она только что произнесла.
Когда он заговорил, в голосе его звучали теплота и искренность.
– Если я когда-нибудь и представлял вас своей матерью – так это ушло. Вы мне верите?
Она вгляделась в его лицо – в нем не было и тени улыбки или насмешки. Она ощутила волнение, и в то же время внутренний голос подсказывал ей, что все может обернуться слишком печально для них обоих, если они дадут волю своим чувствам. Она обхватила руками его шею и притянула к своим губам. И поцеловала. Один раз. Наспех.
– Да. А теперь я должна идти.
– Почему?
– Потому что все эти мне очень нравится. Ты мне нравишься. Мне с тобой слишком хорошо, и я провела с тобой чудный день. И еще… я совсем запуталась.
Он неотрывно смотрел ей в глаза, словно пытаясь отыскать скрытый смысл в том, что она говорила.
– И еще потому, что я боюсь всего этого. А ты?
Он помедлил с ответом.
– Нет, я не боюсь. В отличие от вас.
Потом встал и, схватив ее за обе руки, поднял с дивана.
– Пойдемте. Я отвезу вас домой.
Глава 12
В следующую субботу Ли закрыла магазин в девять вечера. День выдался на редкость тяжелым, и ей даже не удалось присесть хотя бы на минутку, чтобы передохнуть. Спрос на композиции из свежих цветов был настолько велик, что они с Сильвией решили нанять еще одного дизайнера, которого можно будет оставить и после праздников, когда уйдет Нэнси. Новенькую звали Лиа. Она была азиаткой, и у нее был свой, оригинальный метод составления букетов. Ее композиции были миниатюрны, асимметричны и всегда неожиданны. Ли, впервые наблюдая за ее работой, перехватила взгляд Сильвии и уже через десять минут знала, что они нашли именно то, что нужно. Они предложили Лиа оплату по десять долларов в час, сошлись на одиннадцати, когда она запросила двенадцать, и сочли, что сделка удалась.
Однако даже и с новым дизайнером, и с курсирующим взад-вперед Родни, которому тоже прибавилось беготни, им едва удавалось справляться с заказами для церкви, для рождественских празднеств, с подарочными букетами, как индивидуальными, так и деловыми. Сегодня к тому же было три свадьбы, да и в магазине столпотворение. Ли даже пришлось попросить Джои поработать несколько часов – упаковывать в пакеты еловые ветки и относить их в машины, выбрасывать мусор, скрести ведра, протирать витрины, подметать пол в рабочем помещении. Она продержала его до пяти часов, потом вручила пятнадцать долларов и поцеловала в знак благодарности за помощь. Уже в дверях он обернулся и сказал:
– Мы с ребятами сегодня вечером собираемся куда-нибудь сходить, так что меня дома не будет, когда ты вернешься.
В девять пятнадцать Ли приехала домой совершенно измотанная. Ступни ныли, ноги болели, она к тому же порезалась своим швейцарским армейским ножом, и рука тоже болела. Можжевельник так исколол ей пальцы, что они опухли и покрылись красноватой сыпью. От нескончаемого стука топора, которым обрубали сучья хвойных деревьев, у нее разыгралась головная боль. В эти предрождественские дни, как и на праздник Святого Валентина, цветочный магазин походил скорее на плотницкую лавку. Оказавшись в пустом доме, трудно было сразу настроиться на тишину, и отсутствие малейшего шума воспринималось даже не ухом, а, скорее, сердцем.
Она швырнула пальто на кухонный стул и плюхнулась на соседний рядом посмотреть почту – два конверта, что лежали на столе среди прочего хлама. Она зевнула, отсутствующим взглядом уставившись на записку, оставленную Джои. «Мам, мы с ребятами идем играть в кегли, оттуда – к Карен Хансон попить кофейку. Дома – в десять тридцать».
«Комендантский час» для него начинался в десять, но она слишком устала, чтобы заострять сейчас внимание на такой ерунде. Была рождественская пора, и к тому же он сегодня помогал ей в магазине. Пусть малыш расслабится.
Она разогрела банку томатного супа-пюре «Кэмпбелл», вылила его в чашку и понесла с собой в ванную, где наполнила ванну, легла в душистую пену и вытянулась, время от времени прихлебывая из чашки суп. И вскоре задремала.
Она резко очнулась от дремы, почувствовав, что по ноге течет суп, окрашивая воду в оранжевый цвет. Застонав, она села, быстро вымылась, растерлась полотенцем, прошлась пуховкой по всему телу и с наслаждением влезла в теплую мягкую пижаму. В гостиной она включила лампу и телевизор, прилегла на диван и, укрывшись вязаным шерстяным платком, стала ждать Джои.
Однако даже и с новым дизайнером, и с курсирующим взад-вперед Родни, которому тоже прибавилось беготни, им едва удавалось справляться с заказами для церкви, для рождественских празднеств, с подарочными букетами, как индивидуальными, так и деловыми. Сегодня к тому же было три свадьбы, да и в магазине столпотворение. Ли даже пришлось попросить Джои поработать несколько часов – упаковывать в пакеты еловые ветки и относить их в машины, выбрасывать мусор, скрести ведра, протирать витрины, подметать пол в рабочем помещении. Она продержала его до пяти часов, потом вручила пятнадцать долларов и поцеловала в знак благодарности за помощь. Уже в дверях он обернулся и сказал:
– Мы с ребятами сегодня вечером собираемся куда-нибудь сходить, так что меня дома не будет, когда ты вернешься.
В девять пятнадцать Ли приехала домой совершенно измотанная. Ступни ныли, ноги болели, она к тому же порезалась своим швейцарским армейским ножом, и рука тоже болела. Можжевельник так исколол ей пальцы, что они опухли и покрылись красноватой сыпью. От нескончаемого стука топора, которым обрубали сучья хвойных деревьев, у нее разыгралась головная боль. В эти предрождественские дни, как и на праздник Святого Валентина, цветочный магазин походил скорее на плотницкую лавку. Оказавшись в пустом доме, трудно было сразу настроиться на тишину, и отсутствие малейшего шума воспринималось даже не ухом, а, скорее, сердцем.
Она швырнула пальто на кухонный стул и плюхнулась на соседний рядом посмотреть почту – два конверта, что лежали на столе среди прочего хлама. Она зевнула, отсутствующим взглядом уставившись на записку, оставленную Джои. «Мам, мы с ребятами идем играть в кегли, оттуда – к Карен Хансон попить кофейку. Дома – в десять тридцать».
«Комендантский час» для него начинался в десять, но она слишком устала, чтобы заострять сейчас внимание на такой ерунде. Была рождественская пора, и к тому же он сегодня помогал ей в магазине. Пусть малыш расслабится.
Она разогрела банку томатного супа-пюре «Кэмпбелл», вылила его в чашку и понесла с собой в ванную, где наполнила ванну, легла в душистую пену и вытянулась, время от времени прихлебывая из чашки суп. И вскоре задремала.
Она резко очнулась от дремы, почувствовав, что по ноге течет суп, окрашивая воду в оранжевый цвет. Застонав, она села, быстро вымылась, растерлась полотенцем, прошлась пуховкой по всему телу и с наслаждением влезла в теплую мягкую пижаму. В гостиной она включила лампу и телевизор, прилегла на диван и, укрывшись вязаным шерстяным платком, стала ждать Джои.