Спенсер Лавирль. Сила любви

   – Не поддавайся им, мам. Я имею в виду – бабушке, тете Сильвии и Дженис. Я знаю, они наговорили тебе кучу всякой ерунды, но, думаю, тебе надо выйти замуж за Криса.
   Она молча разглядывала статую, удивляясь, как удалось скульптору высечь из камня лицо, спрятанное под вуалью. Но невозможное оказалось возможным: и лицо и вуаль явственно проступали в белой мраморной глыбе.
   Она обернулась к Джои и обняла его. Проходившие мимо посетители удивленно поглядывали на них, но Джои уже вполне созрел для того» чтобы воспринимать публичные проявления материнской нежности без подросткового скептицизма и стыдливости.
   – Я хочу этого, Джои, очень хочу. Но это вносит раскол в нашу семью.
   – Черт побери, да что они понимают?
   Его искренняя поддержка глубоко тронула ее.
   – Спасибо тебе, дорогой.
   Она выпустила его, и они продолжили свой путь. Ее шаги гулким эхом отдавались в пустынной галерее, его – мерно поскрипывали в такт.
   – То, что ты сказал, очень важно для меня, – произнесла она вслух. – И вообще сегодняшний день многое дал мне. Ночью мне все казалось таким безнадежным. Я думала, что увяну и умру без Кристофера. Но смотри, что получается. Вот я здесь, в этой галерее, любуюсь ее шедеврами, и это лишний раз убеждает в силе человеческого духа. Ты помог мне пережить этот первый день, а если я справилась с одним днем – значит, одолею и все, что впереди.
   – Так, стало быть, ты не собираешься больше видеться с ним?
   – Нет.
   Они шли дальше.
   Он посмотрел на картину справа.
   Она уставилась на полотно слева.
   – Знаешь, что я думаю, мам?
   Вопрос его гулко разнесся по залу. Она касалась рукава его куртки. Руки его были запрятаны глубоко в карманы.
   Топ… скрип… топ… скрип. Ее ботинки на плоской подошве и его оклеенные серебристой пленкой кроссовки двигались в унисон.
   – Я думаю, что ты совершаешь большую ошибку.
 
   Эти слова вновь и вновь стучались в ее сознание, пока медленно тянулись дни в разлуке с Кристофером. Как унылы стали будни, лишенные радостного ожидания предстоящей встречи. Как обременительны повседневные обязанности, когда знаешь, что впереди никакой отдушины. Как тоскливо одиночество после счастливого общения с любимым.
   Они так много времени провели за одним столом, так часто слушали вместе музыку, бывали друг у друга дома, где для них были общими и холодильник, и расчески, и ванна, и посуда.
   Слишком многое напоминало о нем.
   Возле телефона лежала оставленная им шариковая ручка, на которой было выгравировано: «ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ? ЗВОНИТЕ 911». Для нее же сама жизнь отныне была чрезвычайным происшествием, и она судорожно пыталась вырваться из плена отчаяния. Каждый вечер она усилием воли заставляла себя отойти от телефона, поборов искушение набрать заветный номер, как советовала надпись на шариковой ручке.
   Блюда, которые она готовила, напоминали о том, как он их любил. Попкорн. Китайская капуста. Спагетти и фрикадельки. За ужином, в компании одного лишь Джои, она, глядя на сына, задумывалась о том, что всего через три года он окончит среднюю школу. И что тогда? Ей суждено ужинать в полном одиночестве?
   Однажды она раскрыла блокнот и обнаружила в нем запись, которую Крис сделал, когда заезжал к ней во время дежурства: «Ярмарочная площадь – сигнализация». Ему тогда передали по рации задание проверить одно из зданий ярмарки, и он, чмокнув ее в губы, ушел, извинившись, что не может задержаться подольше.
   Как-то вечером, возвращаясь с работы в машине, она открыла отделение для перчаток и обнаружила там маленький, но очень мощный фонарик, который он купил и положил туда, отругав ее за то, что она слишком доверчива, и предупредив, что нужно всегда быть начеку.
   Лежавший в ее комнате журнал был раскрыт на статье, которую он читал в последний раз, ожидая, пока она оденется.
   Стиральная машина опять дала крен, и она, чуть не плача от обиды, отправилась за помощью к соседу, Джиму Клементсу.
   В кухонном шкафу она увидела вазу, в которой когда-то стояли подаренные им ко дню рождения розы.
   За окнами ее магазина с утра до вечера мелькали знакомые черно-белые машины полицейского управления Аноки. И каждую она провожала с замиранием сердца и потом чувствовала себя опустошенной и вконец разбитой.
   Но самое худшее ждало ее ночью, когда она лежала в постели одна, тоскуя по нему не только душой, но и телом. Сколько еще лет ей суждено прожить, казня себя за то, что принесла в жертву собственное счастье, ублажая свою семью? Каждый вечер в одиннадцать часов она боролась с искушением снять телефонную трубку и сказать: «Привет, что ты делаешь? Как прошел день? Когда я тебя увижу?» Однажды она все-таки не устояла и набрала номер, но после первого же гудка повесила трубку, повалилась на кровать и расплакалась.
   Она пыталась скрыть свое уныние от Джои, но оно притаилось в ней и, словно паразит, высасывало соки, питавшие ее интерес к жизни, успехам сына и повседневным делам.
   Вместе с Кристофером ее покинули оптимизм, юмор, удовлетворение и радость – все, что прежде определяло ее жизнь. Она пыталась воспрянуть духом, хотя бы ради Джои, но все ее попытки, и она это знала, выглядели жалкими и фальшивыми.
 
   Почти то же происходило и с Кристофером.
   Жизнь утратила яркие краски. Он работал. Ел. Занимался в спортзале. Тренировался в тире. Сменил масло в «эксплорере». Сводил Джуда в кино на Брюса Ли. Он избегал своей квартиры, где все напоминало о ней. Пока не пришла пора переодеться. Сколько же дней он обходился без стирки? Не питался дома? Не открывал жалюзи в гостиной?
   Все так же машинально он проделал то, что нужно было проделать.
   Выстирал и прогладил форму. Почистил пылесосом ковры. Полил цветы. Поменял постельное белье.
   Оно все еще хранило ее запах. Косметики, секса, женщины. Воспоминания хлынули вместе с потоком горячей воды, в которой утонули простыни, подхваченные центрифугой стиральной машины.
   В ванной она оставила маленький флакончик лосьона для рук. Поворчав однажды, что у него нечем смазать руки, она сама купила этот флакон. После того как они расстались, он открывал иногда крышку и вдыхал запах, как бросивший пить алкоголик, отвинчивая бутылку ликера, пьянеет от заветного аромата.
   О недавнем прошлом напоминало многое.
   В ванной лежала наполовину опустошенная упаковка презервативов.
   В холодильнике – напиток со странным вкусом, который она как-то сгоряча купила, сказав, что у него такое экзотическое название, что она непременно должна его попробовать. Шоколадно-вишневая содовая. Он держал банку в холодильнике в надежде, что когда-нибудь она вернется и выпьет ее, как и мечтала.
   В «эксплорере» осталась коробка с носовыми платками – с того раза, как она была простужена.
   В гостиной о ней напоминал и диван, на который они в первый раз легли вместе; и пол, на котором они занимались любовью; радиоприемник, который они в тот момент слушали; растения, которые она разрешила оставить ему у себя после смерти Грега и в горшки которых она тыкала пальцем, проверяя, не сухая ли земля.
   Магазин ее находился неподалеку от полицейского участка – за углом, так что Крису невольно приходилось проезжать мимо десятки раз на дню. И не было случая, чтобы он не взглянул на его окна в надежде увидеть ее поливающей цветы в витрине или выходящей из двери. Но ему так и не повезло. В витрине он видел лишь цветы в горшках, а дверь открывали незнакомые люди.
   В эти зимние дни одиночество ощущалось как-то особенно остро. Однажды в аптеке, покупая дезодорант и бритвенные лезвия, он вдруг обратил внимание на стенд с открытками. Вытащив наугад несколько карточек, он стал читать надписи.
   Я люблю тебя, потому что…
   Я сожалею…
   Когда тебя нет рядом…
   На него обрушилась лавина сентиментально-слезливых штампов, а он все читал и читал эти послания, подумывая о том, чтобы одно из них отправить Ли. Одно? Черт возьми, он хотел послать их десяток, дюжину, посылать по открытке в день – настолько точно их содержание отражало его чувства и настроение. Он любил ее, и, когда ее не было рядом, жизнь теряла всякий смысл.
 
   Уже почти шесть недель длилась их разлука, когда однажды, в понедельник утром, он отправился в среднюю школу «Фред Мур» передать кое-какие документы дежурному офицеру связи. Он подходил к застекленному офису, когда дверь распахнулась и ему навстречу вышла Ли.
   Увидев друг друга, они остолбенели. Дыхание замерло. Щеки полыхнули огнем.
   – Ли, – еле вымолвил он.
   – Привет, Кристофер. – Она прижимала руку к груди. В коридорах было тихо и пустынно – шел первый час занятий.
   – Что ты здесь делаешь?
   – Я в выходные постирала спортивные трусы Джои, а он, конечно, забыл взять их сегодня утром, так что я занесла. А ты как здесь оказался?
   – Принес бумагу дежурному.
   Они подыскивали слова, пытаясь продолжить разговор, но это было ни к чему. Гораздо важнее было смотреть в глаза друг другу, читать в них молчаливые признания в том, что ничего не изменилось, боль жива, страсть осталась. Они стояли лицом к лицу, жадно вглядываясь друг в друга и чувствуя, как оттаивают сердца, окоченевшие в разлуке.
   Она была в знакомом ему пиджаке, из-под воротника выглядывали бледно-лиловые рюши блузки.
   Он был, как всегда, великолепен в своей темно-синей форме с серебристыми нашивками и пуговицами, при галстуке и в фуражке с козырьком.
   Их неподвижные фигуры отражались в начищенном до блеска паркете пола. Но обратить эти минуты в бесконечность было невозможно.
   Он очнулся первым – переложив бумаги в другую руку, перенеся тяжесть на другую ногу.
   – Ну, и как… – Он прокашлялся и начал снова: – Как Джои?
   – Замечательно.
   – Остальные?
   – О, остальные тоже в порядке. Как Джуд?
   – Эти бумаги касаются его. – Он помахал свернутыми в трубочку документами. – Решением суда он помещен в приют и, думаю, чувствует себя гораздо счастливее. В приюте еще четверо ребятишек, и все разной национальности.
   – Отлично. Я так рада. Я знаю, как ты переживаешь за него.
   После некоторой паузы он спросил:
   – Ну, чем ты занималась все это время?
   Она как зачарованная смотрела на него. Похоже было, что она даже не расслышала его вопроса. С губ ее слетело тихое признание:
   – Боже мой, я так тосковала по тебе.
   – И я тоже, – с болью в голосе ответил он.
   – Каждый вечер в одиннадцать я думаю о том, чтобы снять трубку телефона.
   – Тебе лишь нужно это сделать.
   – Я знаю. Но это как раз самое трудное.
   – Так, стало быть, в твоей семье все по-прежнему?
   – Мы почти не общаемся.
   – Неужели так плохо?
   Она не могла себе позволить пуститься в откровения, объясняя, насколько все плохо.
   – Я думал, что без меня все должно наладиться, – сказал он.
   – Я знаю, – прошептала она, а воздух вокруг уже накалялся от возрождавшейся страсти.
   – Тогда зачем же мы подвергаем себя такой пытке, Ли?
   – Потому что я… я… – Еще слово – и она бы разрыдалась, а потому предпочла оставить свои доводы при себе.
   – Тебе по-прежнему не дает покоя возраст, я прав? Так что, выходит, дело вовсе не в них, а в тебе.
   Открылась дверь кабинета, и оттуда вышли двое учеников, – болтая, они несли какие-то плакаты. Ли с Кристофером инстинктивно попятились друг от друга, уступая дорогу школьникам.
   Когда в коридоре опять стало тихо, он сказал:
   – Что ж… мне надо идти. Кто-то, наверное, ждет эти бумаги. – И он указал на трубочку, зажатую в руке.
   – Конечно, – сказала она. – Да к тому же это не место для разговора, да и не время сейчас что-то выяснять.
   Он отступил еще на шаг и сказал:
   – Мне было приятно увидеть тебя. Всякий раз, проезжая мимо твоего магазина, я надеюсь увидеть тебя в окне, но… – Он пожал плечами, не договорив.
   – Кристофер… – Она протянула к нему руку, словно пытаясь задержать его, но он уже стоял слишком далеко.
   Нащупав за спиной ручку стеклянной двери, он сказал:
   – Все, что тебе нужно сделать, Ли, – это позвонить.
   С этими словами он прошел в кабинет, оставив ее одну в пустынном школьном коридоре.
 
   То хрупкое душевное равновесие, которого она достигла в последнее время, разом рухнуло, стоило ей увидеть его лицо, услышать его голос, ощутить его волнение при встрече с ней. Страсть… Боже, она никогда не испытывала ее с такой силой, как в те мгновения их мимолетной встречи в школьном коридоре.
   В последующий день и даже два, вспоминая ту сцену в подробностях, она вновь испытывала те же чувства – душевный трепет и физическое влечение. Как легко удавалось ему зажечь в ней этот огонь! Ему достаточно было вступить в ее биополе – и она тут же воспаряла к высотам неземного блаженства.
   Но спуск на землю, возвращение к тоскливой тишине собственного дома были так безысходны!
   Она вновь была во власти слез, с трудом вникала в смысл того, о чем говорил ей Джои, часто вздыхала, совсем забросила домашние дела. В магазине временное перемирие, установившееся было между сестрами, оказалось под угрозой, когда Сильвия однажды подошла к ней с разговором. Ли в этот момент пересчитывала нарциссы, стоявшие в большом белом ведре.
   – Ли, у Барри на фирме работает один человек… твоего возраста и…
   – Нет, спасибо.
   – Ну, может быть, ты позволишь мне договорить?
   – К чему договаривать? И так все ясно: вы знакомите меня с этим парнем и перестаете мучиться угрызениями совести по поводу того, что сделали с Кристофером и мной.
   – Меня совесть не мучает.
   Ли в упор посмотрела на Сильвию.
   – А напрасно. Если бы не ты, я бы сейчас уже была замужем.
   У Сильвии, однако, хватило совести зардеться.
   Ли отсчитала двенадцать нарциссов и, обмотав их стебли резинкой, подрезала и поставила в воду.
   – Я тут подумала, Сильвия… Тебя не заинтересует мое предложение: я хочу выкупить твою долю. У Сильвии отвисла челюсть.
   – Боже мой, Ли, неужели ты так против меня настроена?
   – Можно было бы и мне продать свою долю тебе, но мне все-таки не обойтись без стабильного дохода: Джои всего через три года окончит школу, и нужно помочь ему с колледжем. Да и я должна быть чем-то занята, когда он уедет учиться и я останусь одна. Поэтому я хочу выкупить твою половину, а не наоборот.
   Сильвия кинулась к Ли и коснулась ее руки. Рука была мокрой и сжимала швейцарский армейский нож. Это прикосновение сестры было первым после размолвки.
   – Ты в самом деле хочешь этого, Ли?
   Ли отдернула руку и занялась цветами.
   – Да, думаю, что да.
   – Ну, а я совсем не хочу.
   Все нарциссы были подрезаны и рассортированы. Ли понесла их в торговый зал магазина.
   – И все-таки подумай над моим предложением.
 
   Мать позвонила ей домой на следующий же день, явно обеспокоенная сообщением Сильвии о том, что в поведении Ли начинают проявляться опасные симптомы отчуждения от семьи.
   – Ли, мы с папой тут подумали – не хотите ли вы с Джои заехать к нам пообедать как-нибудь вечерком на неделе?
   – Нет, извини, мама, мы не приедем.
   Пег была ошеломлена не меньше Сильвии.
   – Но…
   – Мама, ты меня отвлекла от важного дела. Я не могу сейчас разговаривать.
   – Хорошо. Что ж… позвони как-нибудь.
   Ли не ответила. Ей доставило колоссальное удовольствие опробовать свою новую тактику в разговоре с матерью.
   Само собой разумеется, позвонила и Дженис. Теперь уже было очевидно, что телефонные провода, связывавшие этих трех заговорщиц, накалились до предела.
   – Привет, мам, – сказала Дженис.
   – Привет, Дженис, – холодно ответила Ли.
   – Как ты себя чувствуешь?
   – Одиноко, – прозвучал ответ.
   «Три – ноль в Мою пользу», – думала про себя Ли, пока Дженис замешкалась, не зная, как продолжить разговор.
   – Мам, звонила бабушка, она сказала, ты подумываешь о том, чтобы порвать с тетей Сильвией. Ты не можешь этого сделать.
   – Почему?
   – Потому что… потому что ваш бизнес так процветает и тебе нравится то, чем ты занимаешься.
   – Знаешь, Дженис, я просто привыкла к этому. Но в любом случае все это теперь не имеет особого значения.
   – Но ты стала таким профессионалом.
   – В последнее время и это не приносит удовлетворения.
   – Если бы я приехала домой в эти выходные, мы могли бы поговорить об этом?
   – Нет. Это решение я хочу принять сама. И к тому же в этот уик-энд я занята. В субботу я работаю, а в воскресенье, после молебна, будет кондитерская ярмарка. После обеда мы с Донной Клементе собирались пойти на концерт.
   На этот раз ей удалось поразить Дженис, которая рассчитывала услышать от матери умоляющую просьбу приехать домой и наконец помириться.
   Ли вдруг осознала, что не хочет мира. Злость взяла верх и пробудила в ней азарт и жизнестойкость, которых ей так не хватало с самого начала конфликта. Когда Дженис повесила трубку, Ли отчетливо представила, как дочь ее, опешив от изумления, застыла с трубкой в руке, беспомощным взглядом уставившись на стену, словно видела там, как расходятся их с матерью пути.
   Но гнев, который она обрушила на самых дорогих ей людей, поколебал и ее душевное равновесие.
   Она стала грубой и резкой на работе.
   Часто плакала.
   Срывала свою злость на Джои, который вовсе не заслуживал этого.
   Как-то вечером, после ужина, он зашел в ванную и застал ее ползающей на четвереньках вокруг унитаза с тряпкой в руках. Джои был виден лишь ее зад, так что он не мог сказать наверняка, плачет ли она.
   – Что ты делаешь, мам? – простодушно спросил он.
   – Что за глупый вопрос! – взорвалась она. – Неужели не видишь, что я делаю? Драю стульчак, который ты умудряешься описать всякий раз, как ходишь в сортир! Почему мальчишки не могут попасть своей струей в такую большую дырку? Ума не приложу! И женщины обязаны потом убирать за ними! Отойди! Ты мне мешаешь!
   Она отползла назад, уперевшись в его щиколотки, и он поспешил отойти в сторону.
   – Я вымою сам, если хочешь, – сказал он, обидевшись на ее резкий выпад.
   – О да, конечно, теперь ты готов. После того как я уже это сделала! Посторонись-ка лучше!
   Он ретировался в свою комнату и заперся там. Уже потом, засыпая поздно вечером, он слышал, как тяжело и надрывно плакала мать – так же, как и в ту ночь, когда порвала с Кристофером.
 
   На следующий день раздался телефонный звонок на работе. Ответила Сильвия.
   – Это Ллойд, – сказала она сестре, положив трубку на прилавок.
   Ли вытерла руки о пиджак и почувствовала, как надежда закрадывается в ее израненную душу. Ллойду всегда удавалось поднять ей настроение, вселить уверенность в своих силах. А она так давно не говорила с ним и не виделась. Когда она взяла трубку, лицо ее, как и голос, выдавали искреннюю радость.
   – Ллойд?
   – Здравствуй, милая.
   – О, как это замечательно – вновь услышать тебя.
   – Как сегодня идут дела в твоем магазине?
   – Я вся в нарциссах и в ивовых прутьях. Похоже, скоро весна?
   – Должно быть, поскольку я как раз подхватил весеннюю простуду. Сейчас я уже подаю признаки жизни и вот подумал, не согласишься ли ты развлечь старого холостяка, отужинав с ним где-нибудь.
   – Сегодня?
   – Хотелось бы. На этой неделе я пару раз поел в диетическом ресторане для пожилой клиентуры, и меня до сих пор тошнит. Как ты смотришь на то, чтобы отведать жирных сочных бифштексов в «Виньярде»?
   – О, Ллойд, это было бы так здорово.
   – Тогда я заеду за тобой в семь.
   – Я буду готова.
   Повесив трубку, Ли обратила внимание, что Сильвия с интересом наблюдает за ней, но так и не удовлетворила ее любопытства.
 
   В «Виньярде» Ллойд заказал графин красного вина. Когда официантка наполнила бокалы и отошла от столика, он сделал глоток вина и сказал:
   – Что ж, я перейду сразу к делу, Ли. – От его деловитого тона ей стало не по себе, она почувствовала, как свинцом наливается ее тело. – Речь пойдет о Кристофере Лаллеке.
   – О, папа, и ты тоже…
   – Нет-нет, я совсем не о том, – с неожиданным восторгом сказал он. – Я вовсе не принимаю сторону тех глупцов, которые считают себя вправе диктовать тебе, как жить.
   – Ты не с ними? – изумилась она.
   – Ни в коем случае. Я пригласил тебя сюда, чтобы немного образумить, но не в том смысле, как это понимают они. Итак: откуда вдруг такие заявления, что ты не собираешься больше видеться с Кристофером?
   – Тебе, должно быть, позвонил Джои.
   – Он мне звонит регулярно, между прочим. И рассказывает, как трудно стало жить с тобой в последнее время, как ты рыдаешь ночи напролет. А совсем недавно он рассказал мне о вашем долгом разговоре в картинной галерее. Кстати, после того дня, что вы провели вместе, он считает тебя самой выдающейся в мире мамой. Но вернемся к сути нашего разговора: ты порвала с Кристофером.
   – Да, это так.
   – Очень благородно… и очень глупо, тебе не кажется?
   Она была так ошарашена, что не смогла вымолвить ни слова в ответ.
   Ллойд накрыл ладонью ее руку, лежавшую на столе.
   – Ли, дорогая, я давно знаю тебя. Я видел тебя в печали и в радости, но никогда не видел более счастливой, чем в эти несколько месяцев, что ты встречалась с Кристофером. Да, прости мне мою откровенность, но я не помню тебя такой счастливой, даже когда ты была замужем за моим сыном. Я уверен, он не будет на меня в обиде за эти слова, потому что у вас был очень хороший брак, и, видит Бог, я нисколько не отрицаю этого. Но этот… этот юноша зажег твои глаза таким блеском, что он ослепляет тех, кому не ведомы столь пламенные чувства. Вполне возможно, что они немного завидуют тебе.
   Он выпустил ее руку, сделал еще глоток вина и, задумчиво разглядывая свой бокал, продолжал:
   – Нелегко, прожив в браке двадцать, тридцать, сорок лет, вдруг увидеть, как кто-то, близкий тебе по возрасту, влюбляется и маячит перед глазами эдаким заново созревшим персиком. Я не хочу сказать, что у твоей матери и сестры несчастливые браки. Я просто имею в виду, что даже самые удачные браки с годами утрачивают прелесть новизны. Немножко стареют, что ли… А что касается моей внучки… Ну, тут-то все объяснить легко. Вполне естественно, что она обозлилась, – как же, собственная мамочка обскакала! Но ни в коем случае не позволяй никому из них отговаривать тебя от твоего счастья. Ты его выстрадала. Подняла детей, отдала им девять лучших лет своей жизни, и ни разу за все эти годы ты не подумала о себе. С Кристофером ты впервые поставила свои желания и чувства чуть выше интересов своих детей, и, ты уж извини меня за эти слова: давно пора было это сделать. Ты ведь знаешь, дети могут вырасти эгоистами, если отдавать им себя без остатка.
   – В последнее время я совсем ничего не даю им, – призналась она.
   – Ну, это явление временное. Просто, когда человек несчастен, ему и отдавать-то особенно нечего. Так что же ты собираешься предпринять?
   – Не знаю.
   – Тебе не кажется, что пришло время дать всем отпор? Всем: и матери, и сестре, и дочери?
   – Мне казалось, что этим я сейчас и занимаюсь.
   – Нет. Сейчас ты вполне оправдываешь поговорку: «Себе навредить, чтоб другому досадить». А нужно сделать вот что: пойти к мужчине, которого ты любишь, и сказать ему, что выйдешь за него замуж, и пусть все кругом лопнут от злости и зависти.
   Ли невольно рассмеялась. Официантка принесла заказанные ими салаты, и Ллойд, сделав минутную паузу в своем монологе, взялся за вилку.
   – Я подумал еще вот о чем. Размышлял я над этим довольно основательно с того самого вечера, как ты мне рассказала о той кутерьме, что затеяли эти глупые женщины. Так вот: я думаю, что Билл, если б мог, благословил бы тебя. Он бы порадовался твоему счастью. В конце концов, ты же мать его детей. И если ты счастлива, то и дети твои непременно будут счастливы в этой жизни.
   – Ты в самом деле так считаешь, папа?
   – Да.
   – Мама бросила мне упрек, что я предала Билла, вступив в связь с Кристофером.
   Ллойд покачал головой.
   – Честное слово, ну что за женщина! Она хочет всем добра, но иногда у меня возникает желание дать ей по заднице. Матери считают… впрочем, что я говорю – ты же сама мать. Так вот, матери твердо верят в то, что знают, как надо жить их дочерям. Когда же к их советам не прислушиваются, могут стать довольно агрессивными. Они убеждают себя в том, что делают это исключительно во благо своих дочерей, но на самом деле просто стремятся настоять на своем.
   – О, Ллойд, даже не могу передать тебе, какое облегчение я испытала от твоих слов.
   – Я говорю правду, вот и все. В конце концов, я ведь не член вашей семьи и могу оценить ситуацию непредвзято, со стороны. А теперь давай, ешь свой салат и не смотри на меня так, будто вот-вот сорвешься со стула и бросишься мне на шею. А то люди вокруг подумают, что это я занимаюсь растлением малолеток.
   – Ллойд Рестон, – сказала она и тепло улыбнулась ему, – ты самый милый, самый чуткий, самый замечательный в мире мужчина.
   – Что ж, близко к истине, хотя я вобрал в себя не все добродетели. Мне кажется, пальму первенства справедливо отдать тому парню, которого ты любишь. Я имел возможность понаблюдать за вами и убедился воочию, сколь высоко ваше взаимное уважение и восхищение и как чертовски весело и интересно вы проводите время вместе.
   – Да, это так.
   – И позволь уж мне такую дерзость… Я так понимаю, что у вас с ним близкие отношения. Что ж, дай Бог тебе счастья и в этом, Ли. Твоя мать и сестра уже, наверное, забыли, что такое секс. Ты извини, что я так говорю, но за все годы, что я знаком с твоей сестрой, лишь однажды на моих глазах она прикоснулась к своему мужу. Насколько я помню, это случилось на пикнике, – Барри занозил шею, и Сильвия вытаскивала занозу. Что до твоих родителей – не мне говорить об этом, но, учитывая их возраст, подозреваю, что секс уже у них позади. Так я вот что хочу сказать: если ты встретила сильного в сексуальном плане мужчину, который любит каждую твою клеточку и готов вылизывать тебя с головы до пят, – держись за него. А теперь ешь, я сказал.